Эрнст Теодор Амадей Гофман.

Игнац Деннер

Из цикла новелл \"Ночные этюды\" (часть первая)



Давным-давно жил в дремучем лесу под Фульдой один бравый егерь, звали его Андрес. Поначалу он сопровождал в долгих путешествиях по прекрасным южным странам своего господина, графа фон Фаха, был его телохранителем, и однажды, благодаря своей храбрости и находчивости, спас графа от разбойников, а произошло это на одной большой дороге Неаполитанского королевства. В неапольской гостинице, где граф потом остановился, Андрес повстречал бедную красивую девушку; хозяин гостиницы взял ее сиротой на воспитание, сам же всячески помыкал ею, заставлял делать всю черную работу по двору и на кухне. Хоть и трудно было Андресу с ней изъясняться, однако он, как умел, попытался утешить бедняжку, приободрить ее, и девушка ответила ему такой любовью, что ни в какую не пожелала с ним расставаться, а решила отправиться в далекую холодную Германию. Растроганный просьбами Андреса и слезами Джорджины, граф фон Фах позволил ей сесть на облучок кареты к возлюбленному, чтобы разделить с ним дорожные тяготы. Еще до пересечения итальянской границы Андрес обвенчался с Джорджиной, а когда путешественники вернулись в поместье графа, тот решил отблагодарить своего верного Андреса и назначил его егерем. Взяв с собой Джорджину и старого слугу, Андрес поселился в дремучем лесу, который отныне ему надлежало охранять от самовольных охотников и порубщиков. Только ничего хорошего из графских милостей не вышло, жизнь у Андреса получилась трудная, беспокойная, скудная, донимали его нужда и заботы. Положенного графом жалованья едва хватало на одежду для себя и Джорджины, перепадала ему, правда, некая толика выручки от проданного леса, но такое случалось редко, и потому доход этот был весьма невелик; что же до собственного огорода, дававшего все пропитание, то, как его Андрес со слугой ни возделывали, как за ним ни доглядывали, а не могли уберечь то от волков, то от диких кабанов, которые ухитрялись за одну ночь свести на нет все труды. Кроме того, Андресу угрожала постоянная опасность от самовольных охотников и порубщиков. Человеком он был добропорядочным и благочестивым, такой скорее примет смерть, нежели позарится на хозяйское добро или станет попустительствовать его расхищению, поэтому службу Андрес нес исправно, усердно, чем и навлекал на себя опасность, ибо лишь верные сторожевые псы оберегали его от разбойных ночных нападений. Непривычная к чужому климату и суровой жизни в лесной глуши, Джорджина чахла прямо-таки на глазах. Смуглый румянец ее щек сменился бледною желтизною, некогда живые, блестящие глаза потускнели, а пышная стать с каждым днем увядала. Лунными ночами она часто просыпалась. Где-то в чаще грянет выстрел, завоют собаки ― муж тихонько встанет, шепотом разбудит слугу и отправится в лес. Джорджина горячо молила Бога и всех святых, чтобы они вызволили супруга из глуши, постоянно грозящей ему гибелью. Родив сына, Джорджина и вовсе слегла, она слабела все больше и уже чуяла в этой слабости свою близкую кончину. Андрес совсем закручинился, он бродил по округе, снедаемый тяжелыми думами. С болезнью жены отвернулось от него и охотничье счастье. Выглянет из чащи какой-нибудь зверь, подразнит и тут же растает, будто призрак, так что Андрес даже курок спустить не успеет. Да и в цель-то он попасть уже толком не мог; теперь дичь к графскому столу добывал лишь его слуга, стрелок преотменный.

Однажды Андрес сидел у постели своей любимой жены, он не отрывал взгляда от Джорджины, которая покрылась смертной бледностью и уже едва дышала. Томясь от несказанной муки, он сжимал ее руку и даже не слышал, как плакал изголодавшийся младенец. Слуга ушел спозаранок в Фульду купить на последние гроши какой-нибудь еды для больной. Ни единой души не осталось рядом, чтобы утешить несчастных, лишь жутко завывал среди черных сосен ветер да скулили псы, будто сочувствуя горемычному хозяину. Вдруг Андрес заслышал шаги. Он подумал было, что это возвращается слуга, хотя и не ждал его так рано, однако собаки метнулись во двор и подняли лай. Стало быть, пришел чужой. Андрес шагнул к двери, чтобы встретить гостя, навстречу через порог ступил высокий, худощавый человек в сером плаще и низко надвинутой дорожной шляпе.

― Заплутал я в лесу, ― сказал незнакомец. ― С гор сильный ветер дует; видно, к буре. Позвольте, хозяин, зайти в дом, чтобы отдохнуть после дальней дороги и набраться сил для нового пути.

― Ах, сударь, ― горестно вздохнул Андрес, ― беда у нас и нужда, поэтому ничего не могу предложить вам, кроме стула, и ничем не могу угостить, даже для моей больной жены еды нет. Я послал в Фульду слугу купить чего-нибудь, но он вернется лишь к ночи.

Незнакомец снял шляпу и плащ, под ним оказались заплечный мешок и сундучок. Из-за пояса он вытащил кинжал, пару пистолетов, положил их на стол. Андрес вернулся к постели Джорджины, которая уже не приходила в себя. Незнакомец встал рядом, пристальным и задумчивым взглядом осмотрел больную, взял ее руку, посчитал пульс. Андрес воскликнул:

― Боже мой, она умирает!

― Нет-нет, друг мой, успокойтесь, ― сказал незнакомец. ― Ее нужно лишь хорошенько покормить, пока же я дам ей одно средство, оно взбодрит ее и подкрепит. Правда, я не врач, а купец, но в снадобьях разбираюсь. Издавна вожу я с собой одно чудодейственное зелье, которым иногда приторговываю.

С этими словами незнакомец достал скляночку, капнул темно-красной жидкости на кусочек сахару, вложил его в рот больной. Потом он извлек из мешка граненую флягу дорогого рейнского вина, заставил больную выпить несколько ложек. Младенца же он велел подложить к материнской груди и оставить в покое. Андресу почудилось, будто в эту глушь забрел святой даровать ему утешение, а больной жене ― исцеление. Поначалу его смутил колючий, тяжелый взгляд, однако заботливое участие и действенная помощь Джорджине расположила Андреса к незнакомцу. Он без утайки поведал ему, как граф фон Фах, желая его вознаградить за верную службу, на самом деле обрек его на нужду, из которой никак не удается выбраться. Незнакомец попробовал утешить Андреса, мол, порой к человеку, уже вконец отчаявшемуся, приходит нежданная удача, нужна только смелость и готовность побороться за свое счастье.

― Нет, сударь, ― возразил Андрес. ― Я уповаю только на Бога и святых, им мы молимся каждодневно с жаром и усердием. Да и как добыть денег? Если Господь не дает богатства, грех к нему стремиться. Можно ль стяжать богатство ― хоть я и желал бы разбогатеть ради моей бедной жены, которая бросила родимые теплые края, чтобы пойти следом за мною в эту глухомань, ― не прозаложив душу и тело? Нет, не стоят того презренные мирские блага.

При этих благонравных речах незнакомец усмехнулся и хотел было что-то возразить, тут с глубоким вздохом из забытья очнулась Джорджина. Чувствовала она себя на удивление хорошо, даже младенец у ее груди сладко заулыбался. Как же Андрес обрадовался, он и плакал, и молился, и, счастливый, хлопотал по дому. Тем временем вернулся слуга, из принесенной снеди он, как сумел, приготовил ужин. К столу пригласили и незнакомца, который до этого собственноручно сварил для Джорджины какой-то особый бульон, куда положил разные пряности и приправы, оказавшиеся у него с собой. Поскольку совсем уже стемнело, незнакомец решил заночевать у Андреса и попросил, чтобы ему просто постелили на пол соломы в комнате, где спали хозяева. Так и сделали. Андресу, пережившему из-за Джорджины столько волнений, ночью не спалось, и он видел, что стоило больной хотя бы глубоко вздохнуть во сне, как гость поднимал голову, а кроме того, ежечасно вставал, потихоньку подходил к кровати, щупал пульс Джорджины и давал ей каких-то капель.

Утром дела Джорджины заметно пошли на поправку. Андрес ото всего сердца поблагодарил гостя, даже назвал его ангелом-хранителем. Видно, Господь услышал ее мольбы и послал ей исцелителя, сказала Джорджина. Похоже, гостя столь горячая благодарность смутила, он лишь пробормотал, что бесчеловечно, мол, не помочь больному, когда у тебя есть с собой необходимые лекарства и познания. Да и благодарить-то должен, собственно, не хозяин, а скорее гость, которого пустили переночевать; как говорится: долг платежом красен. Тут он достал кошелек, отсчитал несколько золотых, протянул их Андресу.

― За что же столько денег? ― удивился Андрес. ― Вы заплутали в дремучем лесу, мой христианский долг ― приютить вас, а если вам непременно хочется отблагодарить меня, так это уже сделано с лихвой; у меня и слов-то нет, чтобы выразить мою признательность за то, что вы, сведущий в искусстве врачевания, спасли мою любимую супругу от неминуемой смерти. Вашего благодеяния мне никогда не забыть, а сподобит Господь, отплачу вам за него, даже если бы это стоило мне жизни.

При этих словах добронравного Андреса в глазах гостя промелькнула искорка.

― А деньги все-таки возьмите, ― сказал он. ― Ведь жене вашей следует хорошенько питаться, ей нужен уход, иначе недуг вернется и она не сможет кормить младенца.

― Простите меня, сударь, ― молвил Андрес, ― только мой внутренний голос не велит мне брать денег, раз они не заслужены. Таково вразумление свыше, от моего ангела, я всегда прислушиваюсь к внутреннему голосу, и он руководит мною, оберегая тело от опасностей, а душу от соблазнов. Если же вам и впрямь так угодно оказать мне, бедняку, еще одну милость, то оставьте скляночку с целебным снадобьем, чтобы до конца вылечить мою женушку.

Джорджина приподнялась на постели, ее печальный, усталый взгляд, казалось, умолял Андреса не упрямиться и не отказываться от помощи доброго человека.

Заметив это, гость сказал:

― Что ж, если денег не берете вы, то я подарю их вашей жене; она, надеюсь, не отвергнет моей участливости.

Тут он снова сунул руку в кошелек, подошел к Джорджине и протянул ей едва ли не вдвое больше денег, чем предлагал Андресу. Глаза Джорджины засияли от радости, она засмотрелась на блестящие золотые, не в силах вымолвить ни слова благодарности, слезы заструились по ее щекам. Незнакомец тут же отвернулся и сказал Андресу:

― Ах, дорогой хозяин. Примите этот дар и не терзайтесь угрызениями совести, он лишь малая толика большого богатства. Открою вам мой секрет: я не тот, за кого вы меня принимаете. По моему скромному платью, по той причине, что я путешествую пешком, подобно жалкому коробейнику, вы решили, видно, что я беден и добываю себе на пропитание мелкой торговлей вразнос на рынках и ярмарках; доложу вам, однако, что уже много лет с большой выгодой продаю ювелирные украшения и давно разбогател, а скромный образ жизни сохранил просто по старой привычке. В моем дорожном мешке и сундучке есть изумительные драгоценности, камни старинной огранки, которые стоят огромных денег. Вот и сейчас мне весьма повезло во Франкфурте, подарок для вашей супруги не составил и сотой доли от моей последней выручки. Кроме того, деньги я даю не задаром, а в расчете на определенные услуги. Как всегда, я собирался пойти из Франкфурта в Кассель, но под Шлюхтерном сбился с пути. Зато оказалось, что дорога через этот лес, которой обычно опасаются, очень приятна для путника, впредь я буду пользоваться именно ею и стану заходить к вам. Стало быть, я рассчитываю гостить у вас дважды в год, а именно весной, на Пасху, по пути из Франкфурта в Кассель, и осенью, по пути с лейпцигской ярмарки во Франкфурт, откуда я потом отправляюсь в Швейцарию и дальше во Францию. За приют на один-два, самое большее ― три дня, я хорошо заплачу, в этом и состоит первая услуга, в которой я нуждаюсь.

Далее, прошу вас сохранить до будущей осени, когда я вновь зайду сюда, вот эту шкатулку с вещицами, которые в Касселе мне не понадобятся и будут пока лишь помехой. Стоят они, не скрою, многих тысяч, но не стану взывать к вашей честности и добропорядочности, ибо вполне в них убедился и знаю, что все доверенное вам останется в полной сохранности, о каких бы ценностях ни шла речь. Такова вторая услуга, на которую я рассчитываю. Третье, чего мне бы хотелось, будет для вас самым трудным, зато для меня сейчас весьма нужным. Вам, дорогой хозяин, придется ненадолго оставить супругу одну, чтобы вывести меня из леса на хиршфельдскую дорогу, где меня поджидают мои знакомцы, с которыми я двинусь дальше в Кассель. Мест этих я толком не знаю, поэтому без провожатого могу снова заблудиться, а кроме того, в лесу неспокойно. Такого смелого егеря, как вы, никто тронуть не посмеет, а вот мне, одинокому путнику, здесь небезопасно. Франкфурт полон слухов, будто шайка, которая разбойничала от Шауфхаузена до Страсбурга, теперь перебралась под Фульду в расчете на большую добычу от богатых купцов, что ездят из Франкфурта в Лейпциг. Разбойники, возможно, следят от Франкфурта и за мною, зная, что я богат и торгую ювелирными изделиями. Если я, по-вашему, заслужил благодарности за спасение вашей супруги, то соблаговолите вывести меня из дремучего леса на надежную дорогу.

Андрес охотно согласился исполнить все три просьбы; он, по желанию гостя, тут же принялся собираться в путь ― надел свой егерский камзол, закинул за плечо двустволку, прицепил к поясу охотничий кинжал и велел слуге взять на поводок пару собак. Тем временем гость выложил из своей шкатулки роскошные ожерелья, серьги и браслеты на постель Джорджины, которая разглядывала их с нескрываемым изумлением и восторгом. Гость предложил ей примерить на шейку красивое ожерелье, а на тонкие руки ― дорогие браслеты, сам же достал зеркальце, чтобы она могла полюбоваться собой; Джорджина не удержалась и даже вскрикнула от радости, точно дитя, зато Андрес строго сказал:

― Не соблазняйте, сударь, мою бедную жену такими дорогими украшениями, которые не пристали ей по нашему простому званию. Не подумайте худого, но те дешевенькие коралловые бусы, что были на Джорджине, когда я впервые увидел ее, мне тысячекрат милее всех побрякушек, которые обманчивым блеском своим лишь тешат людское тщеславие.

― Вы слишком суровы, хозяин, ― возразил гость с усмешкой, ― ведь супруга ваша больна, а вы отказываете ей в невинной забаве; кстати, блеск этих украшений отнюдь не обманчивый, а самый неподдельный. Разве вам не известно, как они радуют женщин? Что же до того, будто мои украшения ей не пристали, то и с этим я решительно не согласен. Напротив, ваша Джорджина весьма хороша собой, и они ей очень идут, а главное, как знать, возможно, когда-нибудь она разбогатеет и у нее самой будут такие драгоценности.

Андрес сказал на это серьезно и убежденно:

― Очень прошу вас, сударь, оставьте эти искусительные речи. Не смущайте мою жену, не распаляйте ее тщеславие роскошью, ведь потом ей будет еще больнее от нашей бедности, она утратит душевный покой, лишится последних утех. Положите-ка лучше, сударь, драгоценности обратно в шкатулку, а я надежно сберегу их до вашего возвращения. Только скажите: если, не приведи Господь, с вами что-либо стрясется и вы не вернетесь сюда, кому отдать шкатулку и сколько ждать вас, прежде чем вручить ее тому, кого вы мне назовете? И позвольте узнать ваше имя.

― Зовут меня Игнац Деннер, ― ответил незнакомец. ― Я, как вы уже знаете, купец. Ни жены, ни детей у меня нет, моя родня живет в валисских краях. Но я не питаю к родне особой любви или уважения, ибо она пренебрегла мною, когда я бедствовал и нуждался в поддержке. Если через три года я здесь не объявлюсь, то оставьте шкатулку себе; я знаю, что вы с Джорджиной не примете от меня завещание на такое богатство, поэтому считайте драгоценности подарком вашему сыну, а когда настанет срок конфирмации, прошу вас, нареките его вторым именем ― Игнациус.

Андрес не мог взять в толк, как отнестись к удивительной щедрости и редкому великодушию гостя. Он прямо-таки лишился дара речи, зато Джорджина принялась благодарить гостя и пообещала молить Бога и всех святых, чтобы они оберегали его в странствиях и благоприятствовали скорому возвращению. Гость, опять несколько странно усмехнувшись, заметил, что молитвы такой красавицы, пожалуй, действеннее, нежели его собственные, поэтому молиться он предоставляет ей, сам же положится на собственную силу и ловкость, а главное ― на верное оружие.

Набожному Андресу такие речи не понравились, он даже хотел возразить, однако смолчал и лишь поторопил гостя в дорогу, не то, дескать, он вернется домой слишком поздно и Джорджина станет беспокоиться.

На прощание гость сказал, что понимает, до чего скучно жить в лесной глуши, поэтому со всей определенностью разрешает Джорджине для забавы примерять украшения из шкатулки, как только у нее появится на то охота. Джорджина обрадовалась и даже покраснела, ибо не могла скрыть свойственного южанкам пристрастия к блестящим безделушкам, а уж тем более к драгоценным камням.

Затем Деннер и Андрес, не мешкая, отправились в путь. В лесной чащобе собаки, что-то почуяв, громко залаяли, выразительно глядя на хозяина своими умными глазами.

― Нечисто тут! ― сказал Андрес; он взвел курки и настороженно зашагал за собаками впереди гостя. Порою среди деревьев Андресу слышался какой-то шорох, иногда даже мерещились человеческие фигуры, которые, впрочем, тут же исчезали в чаще. Он уже спустил было собак, но Деннер остановил его:

― Не надо! Ручаюсь, тут нам нечего опасаться!

Едва он это проговорил, как из ближайших зарослей вышел здоровенный детина со смуглым лицом, спутанными волосами, всклокоченной бородой, в руках он держал ружье. Андрес вскинул двустволку.

― Не стрелять! ― крикнул Деннер; смуглый детина приветливо кивнул ему и снова скрылся в чаще.

Наконец путники выбрались из леса на большую дорогу.

― Благодарю за то, что проводили, ― сказал Деннер. ― Возвращайтесь домой, и если на обратном пути вам опять попадется кто-нибудь вроде того верзилы, не обращайте на него внимания, шагайте себе дальше. Сделайте вид, будто ничего не заметили, а собак держите на поводке, тогда вы спокойно доберетесь домой.

Андрес не знал, что и подумать о странном купце, который, похоже, владел каким-то волшебством, способным отпугнуть любого лиходея. Только зачем он тогда просил провожатого? Обратный путь обошелся без приключений, ничего подозрительного Андрес больше не заметил и благополучно вернулся домой, где его с распростертыми объятиями встретила Джорджина, которая уже окрепла настолько, что сумела встать с постели и выглядела вполне бодрой.

По милости заезжего купца дела в маленьком хозяйстве Андреса значительно переменились к лучшему. Когда Джорджина окончательно поправилась, он сходил с нею в Фульду, купил ей там все, чего им недоставало, и кое-что сверх того, благодаря чему дом их стал выглядеть уютно и даже зажиточно. К тому же, с тех пор как у них побывал тот гость, в лесу поубавилось самовольных охотников и порубщиков, поэтому Андрес смог больше времени уделять хозяйству. Да и охотничья удача к нему вернулась, теперь он, как и в добрые времена, почти не промахивался мимо цели. На Михайлов день гость наведался снова и прожил три дня. Он был по-прежнему чересчур щедр, несмотря на сопротивление хозяев. По его собственным словам, он именно того и добивался, чтобы в доме был достаток, то есть чтобы его лесное пристанище стало уютнее и приятнее.

Теперь красавица Джорджина смогла приодеться: однажды она призналась, что получила в подарок от гостя дорогую золотую заколку, какими итальянки закрепляют уложенные на голове косы. Андрес помрачнел, а Джорджина тотчас выскочила из комнаты и вскоре вернулась принаряженной и такой пригожей, какой Андрес увидел ее впервые в Неаполе. Золотая заколка поблескивала в ее черных косах, куда она с природным вкусом вплела еще и яркие цветы; Андресу не оставалось ничего иного, как сказать себе, что гость точнехонько угадал, чем распотешить Джорджину.

То же самое Андрес повторил и вслух, а Джорджина на это заметила, что заезжий купец ― ее ангел-хранитель, который вызволил их из нужды, помог зажить в достатке, поэтому непонятно, отчего Андрес так необщителен и нелюбезен с гостем и почему сейчас он так угрюм и расстроен.

― Милая женушка, ― сказал Андрес, ― внутренний голос, который так настойчиво внушал мне тогда не принимать никаких подарков, звучит и поныне. Совесть меня изводит, мне все мерещится, будто вместе с чужими деньгами идет в наш дом неправедное богатство, а потому не радует меня то, что покупается на эти деньги. Теперь, конечно, можно и вкусно поесть и сладко попить, зато прежде продашь, бывало, с выгодой лес или пошлет Господь за честные труды лишний грош, так и дешевое вино казалось мне слаще того дорогого, которым нас потчевал гость. Не лежит у меня душа к этому заезжему купцу, жутковато мне, когда он рядом. Разве ты не заметила, что взгляд у него не прямой, не открытый. Глаза у него шустрые, глубокие, и мелькает в них порою что-то странное, а иногда, заслышав наши бесхитростные речи, он усмехнется вдруг так хитро, что у меня кровь стынет в жилах. Хотелось бы мне обмануться в предчувствиях, но не могу я отделаться от мысли, что нам уготованы страшные беды и они разом падут на наш дом, едва этот гость заманит нас в свои сети.

Джорджина старалась развеять эти подозрения, уверяя мужа, что у себя на родине, особенно в трактире отчима, она частенько встречала мужчин, которых по виду можно принять за еще более страшных злодеев, на самом же деле они оказывались людьми вполне добропорядочными. Андрес вроде бы успокаивался, но про себя решал оставаться настороже.

Гость вновь объявился у Андреса как раз в тот день, когда ровно девять месяцев исполнилось его сыну, прехорошенькому малышу, который весь удался в мать. На этот же день пришлись и именины Джорджины, которая на заглядение разодела малыша, сама же выбрала свой любимый неаполитанский наряд и приготовила праздничный стол, а гость дал к столу бутылку дорогого вина из своих походных припасов. И вот когда взрослые сидели за столом, а малыш разглядывал их своими на редкость смышлеными глазками, гость вдруг сказал:

― Сын ваш весьма одарен, это видно уже сейчас, поэтому очень прискорбно, что вы не сумеете дать ему надлежащее воспитание. Вот вам еще одно предложение ― только, боюсь, вы отвергнете его, хотя речь идет о вашем же благе и вашей же пользе. Как вам уже известно, я богат, но бездетен; к вашему сыну я питаю особую привязанность. Так отдайте его мне! Я возьму его в Страсбург, там ― на радость и мне, и вам ― моя добрая знакомая, женщина достойная и почтенная, даст ему наилучшее воспитание. Вы же лишь освободитесь от тяжкой заботы; но решение нужно принять быстро, ибо уже вечером я уеду. До ближайшей деревни я донесу малыша на руках, а там найму подводу.

Услышав эти слова, Джорджина схватила дитя, которое гость до тех пор держал на коленях, прижала к своей груди, а из глаз ее брызнули слезы.

― Сами видите, сударь, каков ответ моей жены, ― промолвил Андрес, ― и я с нею согласен. Побуждения ваши добры, но неужто вы и впрямь собрались лишить нас самого дорогого на свете? Разве можно величайшую радость нашей жизни называть тяжкой заботой? Нет, даже если бы мы бедствовали, а ведь сейчас, благодаря вашей милости, нужда у нас позади. По вашим словам, сударь, у вас нету ни жены, ни детей, вот поэтому, видно, и недостает вам той благодати, которая нисходит с небес на супругов при рождении ребенка. Величайшей любовью и величайшим блаженством преисполняются родители, когда видят свое дитя, что лежит себе потихоньку, молча, у материнской груди, ибо это молчание красноречивее всяких слов о любви и счастье. Да, сударь, сколь ни велика ваша щедрость, сынок нам дороже, и нет в мире таких сокровищ, ради которых мы с ним расстанемся. Не сочтите нас неблагодарными, однако мы вынуждены со всей прямотой отказать вам. А если б вы сами были отцом, то и наши извинения вы почли бы излишними.

― Ладно, ― проговорил гость, отводя хмурый взгляд. ― Ради вашего же блага я хотел сделать мальчика богатым и счастливым. Но если вы не согласны, забудем об этом.

Джорджина кинулась целовать и ласкать малыша, будто он только что вернулся к матери, спасшись от большой опасности. Гость пытался завести непринужденный, веселый разговор, однако было заметно, насколько его расстроил отказ хозяев отдать ему сына. Хотя, по его собственным словам, он собирался якобы уехать вечером, тем не менее вновь остался на три дня, впрочем, провел их не как обычно, с Джорджиной, а охотясь с Андресом, которого всячески расспрашивал о графе Алоизе фон Фахе. Спустя некоторое время Игнац Деннер вновь объявился у Андреса, однако уже не заговаривал о том, чтобы взять мальчика к себе. Он был по-прежнему любезен, продолжал осыпать Джорджину подарками, твердил, чтобы она не отказывала себе в удовольствии покрасоваться в драгоценностях из отданной на сохранение шкатулки; что она иногда и делала потихоньку от Андреса. Деннер пробовал, как когда-то, поиграть с малышом, но тот противился, хныкал, не желал идти к нему, будто сознавал и помнил, что его собирались забрать от родителей.

Два года навещал Деннер Андреса во время своих путешествий, постепенно привычка одолела недоверчивость и настороженность, поэтому Андрес уже радовался своему достатку без особых тревог. Осенью третьего года, когда минули дни, в которые Деннер обычно гостил у Андреса, однажды грозовой ночью в дверь громко постучали, хриплые голоса позвали его. Ошарашенный Андрес вскочил с постели и спросил через окно, кто это беспокоит его среди темной ночи; вот, дескать, спустит он сейчас собак, чтобы прогнать непрошеных гостей; тут кто-то попросил его открыть дверь доброму знакомому, и Андрес узнал Деннера. Взяв фонарь, Андрес отворил дверь ― через порог шагнул один лишь Деннер. Андрес сказал, что ему почудилось несколько голосов, но Деннер возразил: то, мол, завывал ветер. Они прошли в комнату, где Андрес, разглядев Деннера получше, весьма удивился его платью. Вместо серого дорожного сюртука и плаща на Деннере был малиновый камзол с широким кожаным поясом, из-за которого торчали кинжал и две пары пистолетов, а еще он был вооружен саблей, да и лицо его как-то переменилось ― раньше лоб казался высоким, чистым, теперь же Андрес невольно обратил внимание на густые, кустистые брови, а гладко выбритые прежде щеки теперь заросли черной бородой.

― Андрес! ― воскликнул Деннер, сверкнув глазами. ― Три года назад я спас от смерти твою жену. Тогда ты молил Бога дать тебе возможность отплатить мне жизнью за эту помощь. Твое желание исполнилось, настал миг, когда ты можешь отблагодарить меня и доказать верность своему слову. Оденься, возьми ружье и ступай за мной! Как только отойдем немного от дома, узнаешь остальное!

Андрес слегка опешил, но ответил Деннеру твердо, что готов для него на все, лишь бы это не противоречило закону, совести и вере.

― На сей счет будь спокоен, ― засмеялся Деннер, он хлопнул Андреса по плечу и тут заметил Джорджину; та вскочила с постели, дрожа от страха, бросилась к мужу, вцепилась в него, однако Деннер осторожно отвел ее руки и сказал: ― Не задерживайте мужа, отпустите его со мной. Через час-другой он вернется живым и здоровым да еще гостинцев принесет. Разве я желал вам когда-нибудь зла? Разве не делал вам лишь добро с самой первой встречи? Воистину, ваша недоверчивость обидна.

Андрес все еще медлил, поэтому Деннер повернулся к нему, глянул сердито и прикрикнул:

― Надеюсь, ты сдержишь обещание? Дал слово, так выполняй же!

Андрес быстро оделся, но, прежде чем шагнуть за порог, промолвил Деннеру:

― Повторяю, сударь, я готов для вас на все, только не требуйте от меня дела неправедного, ибо я ни в чем не поступлюсь моей совестью.

Промолчав, Деннер быстро пошел вперед. Продравшись сквозь чащу, они вышли на довольно широкую поляну, тут Деннер трижды пронзительно свистнул, мрачные прогалы отозвались эхом, и вдруг тут и там среди ветвей замелькали факелы, на темных тропках послышался шорох, забряцало оружие, и, наконец, черные, похожие на призраков фигуры выступили на поляну, окружили Деннера. Один из мужчин шагнул вперед и, указывая на Андреса, спросил:

― Видно, это наш новый сотоварищ? Что скажешь, атаман?

― Верно, ― отозвался Деннер. ― Вот поднял его с постели. Пускай покажет, на что способен. Ну, тронулись!..

При этих словах Андрес словно очнулся от забытья, на лбу у него выступил холодный пот, однако он тут же взял себя в руки и крикнул:

― Так вот кем ты оказался, обманщик! Выдаешь себя за купца, а сам разбоем занимаешься. Не бывать нам сотоварищами, не стану я участвовать в преступлениях, на которые ты хотел подбить меня сатанинскими кознями. А ну, дай мне дорогу, злодей, и убирайся отсюда со своею шайкой, не то донесу властям о твоем пристанище и получишь ты по заслугам. Как же я раньше не догадался, что ты и есть тот самый Черный Игнац, который основался тут, на границе, чтобы грабить и душегубствовать. Пусти меня, не хочу тебя видеть.

Деннер захохотал.

― Да как ты, ничтожный трус, посмел перечить мне, моей воле, моему приказу? ― воскликнул он. ― Ведь ты уже давно наш сотоварищ! Разве не наши денежки ты проживаешь почти три года? Разве не с нашей добычи разряжаешь свою женушку? Изволь отработать то, что получил. Не пойдешь с нами, не покажешь себя храбрецом, велю тебя связать и бросить в нашу пещеру, молодчиков же моих пошлю к тебе в дом ― пускай подожгут его, а жену и сына убьют. Но, надеюсь, ты образумишься и мне не придется тебя принуждать. Итак, выбирай! Да поторапливайся, нам пора!

Андрес понял, что малейшее его сопротивление будет стоить жизни Джорджине и сыну, поэтому, кляня в душе на чем свет стоит двуличного разбойника, для виду решил покориться, но постараться не запятнать себя участием в грабеже и убийствах, а вынужденную связь с шайкой использовать для того, чтобы получше разведать все ее тайники и при первом удобном случае выдать шайку властям или самому обезвредить ее. Приняв такое решение, Андрес объявил, что хоть это и противно его совести, однако, из благодарности за излечение Джорджины, он соглашается пойти с Деннером на рискованное дело, но все же просит, чтобы его, новичка, по возможности не бросали в самое пекло. Похвалив его, Деннер добавил, что вовсе не собирался по-настоящему брать Андреса в шайку; пускай, мол, он по-прежнему остается егерем, ибо так будет полезнее для всех и сейчас, и на будущее.

Дело затевалось нешуточное ― предполагалось напасть на дом богатого откупщика, который жил особняком поодаль от деревни, у самого леса, и ограбить его. Стало известно, что откупщик, имевший и без того много денег и всякого добра, недавно получил изрядную выручку за проданное зерно, каковую хранил дома, поэтому разбойники рассчитывали на богатую добычу. Затушив факелы, они бесшумно прокрались по потаенным тропкам к самому подворью и окружили его. Одни перелезли через ограду и открыли изнутри ворота, другие остались на страже ― среди них и Андрес. Вскоре он услышал, как разбойники, взломав дверь, ворвались в дом. Раздались проклятья, крики, стоны раненых, грянул выстрел ― видно, откупщик был человеком неробким и оказал сопротивление; затем шум схватки стих, зазвякали отпираемые замки, разбойники принялись вытаскивать к воротам сундуки с добром. Должно быть, один из батраков откупщика сумел-таки в темноте улизнуть, так что неожиданно ночную тишину огласил набат, а затем на дороге, ведущей из деревни к подворью, появилось множество людей с зажженными факелами. Завязалась перестрелка, разбойники засели за оградой и брали на мушку каждого, кто пытался приблизиться к дому. Они также запалили факелы. Андресу, оставшемуся на ближнем пригорке, было все хорошо видно. К своему ужасу, он разглядел среди подоспевших крестьян камзолы графских егерей. Что делать? Присоединиться к ним? Нет, это было невозможно. Надо было спасаться бегством, однако Андрес продолжал стоять будто вкопанный, завороженно глядя на подворье, где схватка разгоралась все жарче: через заднюю калитку графские егери пробрались к дому и бросились в рукопашную. Разбойников теснили; отбиваясь, они отступали через ворота в сторону Андреса. Он видел, как Деннер, перезаряжая пистолеты, стрелял снова и снова, причем каждый раз без промаха. Похоже, егерями командовал молодой человек в богатой одежде, Деннер прицелился в него, но не успел спустить курок, как глухо вскрикнул и упал, сраженный пулей. Разбойники обратились в бегство, егери пустились следом ― тут Андреса словно толкнула неведомая сила, он метнулся к Деннеру и, будучи человеком недюжинной стати, единым махом взвалил его себе на плечо и побежал. Погони не было, так что Андрес благополучно добрался до леса. Поначалу там и сям еще слышались одиночные выстрелы, потом все стихло ― значит, тем из разбойников, кто не остался лежать на месте схватки, удалось скрыться в чаще, а егери и крестьяне почли неблагоразумным лезть туда.

― Опусти меня, Андрес, ― промолвил Деннер, ― ногу мне зацепило, поэтому я споткнулся, но не думаю, чтобы рана была серьезной, хотя болит сильно.

Андрес послушался, Деннер достал из кармана какую-то скляночку, открыл ее, и из скляночки заструился слабый свет, позволивший осмотреть рану. Деннер оказался прав, пуля и впрямь лишь вскользь задела правую ногу, впрочем, задела довольно сильно, так что рана обильно кровоточила. Андрес перевязал ее носовым платком, Деннер дунул в свой свисток, вдалеке раздались ответные сигналы, тогда Деннер попросил Андреса, чтобы тот помог ему одолеть недолгий путь по узкой лесной тропинке. Шли они и впрямь недолго, вскоре среди чащи замерцали факелы, а затем открылась поляна, с которой разбойники начали свою вылазку и где теперь они собрались вновь. Шайка встретила Деннера радостными криками, Андреса же все хвалили, сам он угрюмо молчал, не в силах вымолвить ни единого слова. Выяснилось, что многие разбойники остались лежать на подворье убитыми или ранеными, однако тем, кто нес сундуки с добром и деньгами, удалось под шумок уйти от погони, поэтому, хотя сама затея обернулась для шайки потерями, зато и добыча оказалась немалой. Отдав нужные распоряжения, Деннер, которого тем временем перевязали как следует и который, похоже, совсем уже не чувствовал боли, обратился к Андресу с такими словами:

― Когда-то я спас от смерти твою жену, ты же избавил меня нынешней ночью от плена, то есть также от неминуемой смерти, ― стало быть, мы квиты! Можешь идти домой. В ближайшие дни, а возможно, уже завтра мы покинем эти места, так что будь спокоен: мы к тебе больше приставать не станем, ничего похожего на сегодняшнее с тобою не повторится. Ты нам не подходишь, потому что до глупости благочестив. Но в добыче есть и твоя доля. Бери вот этот кошель с золотыми в награду за мое спасение, а через год я, может, опять загляну к тебе.

― Упаси Бог, ― воскликнул в сердцах Андрес, ― не надо мне ни гроша из вашей разбойной добычи. Ведь вы угрозами принудили меня пойти с вами, этот грех мне и так не искупить вовеки. И тебя, разбойника, я спас от заслуженной кары, это тоже грех, но Господь в своем милосердии простит мне его. Просто в тот миг мне почудилось, будто Джорджина умоляет меня, чтобы в благодарность за ее спасение я вызволил тебя, поэтому мне нельзя было поступить иначе, хотя тем самым я поставил на карту собственную жизнь, свою честь, благополучие жены и сына. Сам посуди, что сталось бы с ними, если бы меня ранили или нашли убитым среди прочих разбойников из твоей гнусной шайки? Но знай, если не уберешься отсюда подобру-поздорову и если я хотя бы еще раз прослышу об убийстве или грабеже, то я немедленно отправлюсь в Фульду и выдам властям твое логово.

Разбойники кинулись к Андресу, чтобы растерзать его за подобные речи, однако Деннер остановил их:

― Пускай этот блаженный болтает что хочет, нам от его слов ни жарко ни холодно. А ты, ― обратился он к Андресу, ― не забывай, что по-прежнему находишься в моей власти, так же как твои жена и сын. Дай слово, что будешь сидеть дома тихо и даже намеком не обмолвишься о сегодняшней ночи, тогда я не трону ни тебя, ни семью. Запомни мой совет хорошенько, иначе месть моя будет ужасной, а кроме того, власти навряд ли простят тебе участие в грабеже, тем более что ты уже давно пользуешься моими щедротами. Если же будешь молчать, то обещаю уйти отсюда, значит, по крайней мере наша шайка здесь промышлять не станет.

Поневоле Андрес согласился на условия атамана и поклялся молчать, после этого двое разбойников вывели его потайной тропой на дорогу, а к тому времени, когда Андрес вернулся домой и обнял Джорджину, смертельно бледную от страха и тревог за мужа, совсем рассвело. Он вкратце объяснил, что Деннер оказался отпетым головорезом и потому всякое общение с ним прекращается, от этого дома ему впредь отказано.

― А как же шкатулка с драгоценностями? ― перебила Джорджина мужа.

Тяжко стало на сердце у Андреса. Он совсем позабыл об украшениях, оставленных Деннером, который странным образом и сам не напомнил о них ни словечком. Андрес стал ломать себе голову: как поступить со шкатулкой? Поначалу решил было отнести ее в Фульду и сдать властям, но удастся ли объяснить, откуда она взялась, не нарушая клятвы и не навлекая на себя мести Деннера? В конце концов, Андрес решил хранить шкатулку у себя, пока не представится случай либо вернуть ее владельцу, либо ― что было бы предпочтительней ― все же отдать ее властям, но так, чтобы не нарушить клятвы.

Нападение на дом откупщика посеяло в округе немало страхов, ибо то была за последние годы самая дерзкая выходка разбойников, которая к тому же доказывала, что шайка набрала сил и уже не ограничивается ни простым воровством, ни грабежом купцов на большой дороге. По счастливой случайности, в деревне, неподалеку от которой стоял дом, той ночью остановился графский племянник с сопровождавшими его дядиными людьми; он-то, заслышав шум, и бросился на выручку к откупщику, чем спас ему не только жизнь, но также почти все имущество. Трое разбойников, оставшихся на месте преступления ранеными, были еще в живых, даже имелась надежда, что от ран они вскоре оправятся. Хорошенько их перевязав, разбойников заперли в деревенскую кутузку, однако на третий день, когда их собирались перевезти оттуда, они оказались зарезаны, заколоты кинжалами, и никто не мог взять в толк, как же это произошло. Андрес очень переживал из-за того, что недавней злосчастной ночью разбойники убили несколько крестьян и графских егерей, а некоторых тяжело ранили. К нему нередко заглядывали кавалерийские разъезды из Фульды, которые прочесывали лес, и приходилось чуть ли не ежеминутно опасаться, что вот-вот к нему приведут схваченного Деннера или молодчика из его шайки и тот скажет о причастности Андреса к разбойному нападению. Впервые в жизни он испытывал столь мучительные угрызения совести, однако любовь к жене и сыну заставляла его хранить молчание, исполняя повеление злодея.

Поиски шайки не увенчались успехом, напасть на след разбойников не удалось, так что Андрес вроде бы убедился, что Деннер сдержал слово и ушел из этих мест. Остаток подаренных им денег и золотую заколку Андрес положил в шкатулку с драгоценностями ― уж больно не хотелось брать на душу новый грех, пользуясь награбленным. Постепенно Андрес вновь впал в прежнюю бедность и нужду, зато душа его со временем все более успокаивалась, и ничто не предвещало ей новых беспокойств. Через два года жена родила ему второго сынишку, на сей раз обошлось без тяжких последствий, однако Джорджине недоставало все же хорошего ухода и питания. Однажды, когда уже вечерело, Андрес, как обычно, сидел подле супруги, та кормила грудью младенца, а старшенький возился с большим псом, хозяйским любимцем, которому позволялось находиться в горнице. Вдруг туда вошел слуга и сказал, что вокруг дома вот уже битый час слоняется какой-то подозрительный человек. Андрес схватил было ружье, чтобы осмотреть двор, как услышал, что снаружи его окликают по имени. Отворив окно, он тотчас узнал ненавистного Игнаца Деннера, который снова вырядился в серое купеческое платье, а под мышкой держал дорожный мешок.

― Пусти меня на ночь, Андрес, ― попросил Деннер, ― утром я тронусь дальше.

― Что? Да как ты посмел, негодяй, наглый мошенник, вновь объявиться тут? ― вскричал Андрес. ― Разве я не сдержал слова? Почему же тогда ты нарушаешь обещание навсегда уйти отсюда? Не бывать тебе в моем доме, убирайся прочь, не то застрелю тебя на месте, разбойник! Впрочем, погоди! Сейчас я верну тебе твои драгоценности и золото, которыми ты, сатана, соблазнял мою жену, а уж затем уноси ноги. Даю тебе трое суток, если же и потом обнаружится твой след или твоя шайка, то немедленно отправлюсь в Фульду, чтобы сообщить властям все, что мне о тебе известно. А на твои угрозы говорю: Господь меня не оставит, и мое верное ружье не даст промаха.

Андрес кинулся за шкатулкой, но когда вернулся к окну, чтобы швырнуть ее во двор, Деннера уже след простыл, и, хотя Андрес обыскал с собаками окрестности, однако ничего не нашел. Он хорошо понимал, какой бедой может обернуться для него гнев Деннера, поэтому был начеку, но все оставалось спокойно, и Андрес решил, что Деннер приходил один. Чтобы покончить со страхами и угрызениями совести, он решил нарушить слово и поведать магистрату Фульды о том, как оказался невольным сообщником Деннера, а заодно передать властям шкатулку. Андрес сознавал ― наказания не избежать, однако надеялся, что ему зачтется чистосердечное признание и раскаяние в проступке, на который его подбил Деннер, пустив в ход свои дьявольские козни, надеялся он и на заступничество графа фон Фаха, который вряд ли откажется от поручительства за своего верного слугу. Вместе со слугой Андрес неоднократно прочесывал лес, однако ничего подозрительного не обнаружил ― значит, жене опасность не угрожала, поэтому Андрес решил не медлить, а идти в Фульду, чтобы исполнить задуманное. Утром, когда Андрес собирался в путь, неожиданно явился гонец с приказом срочно прибыть в графский замок. Пришлось вместо Фульды идти с гонцом в замок; Андрес шел не без робости, ломая голову, что бы мог означать столь спешный вызов. По прибытии в замок его тотчас провели к графу.

― Радуйся, Андрес, ― воскликнул граф, едва завидев его, ― негаданное счастье тебе привалило. Помнишь сварливого неапольского трактирщика, опекуна твоей Джорджины? Когда он умирал, то на смертном одре его, видно, мучила совесть за то, что он так скверно обращался с бедной сироткой, вот и завещал он ей две тысячи дукатов. Вексель уже прибыл во Франкфурт, и ты можешь получить по нему деньги у моего банкира. Если тебе угодно, отправляйся туда хоть сейчас, я велю составить для тебя рекомендательное письмо, чтобы деньги выдали без всяких проволочек.

Андрес буквально опешил от радости, так что графа немало позабавило изумление верного слуги. Придя в себя, Андрес решил устроить приятный сюрприз и жене, а потому принял милостивое предложение графа и, получив необходимые бумаги, отправился прямо во Франкфурт. Супруге же он просил передать, что граф услал его на несколько дней по срочному делу.

Прибыв во Франкфурт, Андрес обратился к графскому банкиру, тот направил его к некоему купцу, имевшему поручение на выплату. Андрес разыскал купца и получил наконец свои дукаты. Желая как можно больше порадовать Джорджину, он накупил ей нарядов, а кроме того ― золотую заколку, причем точно такую же, какую некогда ей подарил Деннер; подарков вышло много, пешему невподъем, поэтому Андрес купил себе лошадь. И вот после шестидневной отлучки он, пребывая в наилучшем настроении, тронулся в обратный путь, благополучно миновал лес и добрался до дома. Но тот оказался накрепко заколочен. Напрасно звал Андрес своего слугу, Джорджину ― никто не откликался, лишь за дверью скулили, слыша голос хозяина, запертые собаки. Чуя непоправимую беду, он принялся колотить в дверь с громким криком:

― Джорджина! Джорджина!

Скрипнуло слуховое окошко, с чердака выглянула Джорджина и воскликнула:

― Господи! Андрес, это ты? Слава Богу, наконец-то вернулся.

Едва он шагнул за порог, как смертельно бледная Джорджина с громким плачем бросилась мужу на грудь. Поначалу он стоял неподвижно, но когда жена, обмякнув, чуть не упала наземь, Андрес подхватил ее и отнес в горницу. Там ему открылась жуткая картина, ледяным ужасом сковавшая его сердце. Вся горница была залита кровью ― кровь на полу, на стенах, а в постельке лежал мертвый младенец с растерзанной грудью.

― А где Георг? Георг? ― в отчаянии закричал Андрес и тут же услыхал на лестнице шаги мальчика, который звал отца. Кругом валялись битые стаканы, бутылки, тарелки. Большой тяжелый стол, находившийся обычно у стены, был сдвинут на середину, на нем стояли какая-то диковинная жаровня, несколько склянок и миска с запекшейся кровью. Андрес поднял с постельки несчастного младенца. Догадавшись, чего он хочет, Джорджина достала простыню, мертвого сынишку завернули в нее и закопали в лесу. Андрес смастерил дубовый крестик, поставил его над могилкой. Ни единого слова, ни единого вздоха не вырвалось у убитых горем родителей. С тупым, угрюмым молчанием сделав свое дело, они сели в вечерних сумерках перед домом и немигающими глазами уставились вдаль. Лишь на следующий день Джорджина сумела поведать о том, что же собственно произошло, пока Андреса не было дома. На четвертые сутки его отсутствия слуга опять заметил днем в лесу каких-то подозрительных людей, поэтому Джорджине захотелось, чтобы муж поскорее вернулся. Среди ночи ее разбудил шум, громкие крики, вбежал испуганный слуга и сказал, что дом окружен разбойниками, всякое сопротивление бесполезно. Собаки яростно лаяли, однако кто-то их вроде бы успокоил; чей-то голос позвал: «Андрес! Андрес!» Собравшись с духом, слуга распахнул окошко и крикнул, что хозяина дома нет.

― Ничего, ― раздалось с улицы. ― Отпирай дверь, мы зайдем, а Андрес прибудет следом.

Слуге ничего другого не оставалось, как подчиниться; ватага разбойников ворвалась в дом, они принялись чествовать Джорджину как жену сотоварища, которому их атаман обязан своею жизнью и свободой. Разбойники потребовали, чтобы Джорджина приготовила плотный ужин, дескать, позади ночное дело, хоть и трудное, зато успешное. Дрожа от страха, она развела огонь и принялась за ужин, к которому разбойник, бывший, видно, в шайке за кашевара, дал ей дичи, всяческих пряностей и вина. Слуге велели накрыть на стол и расставить посуду. Улучив минутку, он подошел на кухне к хозяйке и со страхом шепнул:

― Знаете, что сделали разбойники этой ночью? Их потому так долго не было здесь, что они готовили свою затею, и вот теперь, несколько часов назад, совершено нападение на графский замок. Сам граф фон Фах отчаянно сопротивлялся, но его и нескольких слуг убили, а замок подожгли.

Джорджина лишь вскрикнула:

― О, муж мой! Что, если и он был в замке? Бедный граф!

Тем временем разбойники веселились, пили вино, горланили песни, дожидаясь, пока им подадут ужин. Деннер явился лишь под утро, были открыты сундуки и вьюки, привезенные на лошадях. Джорджина услышала счет золотых монет, звяканье серебряной посуды; похоже, все записывалось. Наконец, уже засветло, разбойники ушли, остался один Деннер. С любезной миной на лице он сказал Джорджине:

― Видно, напугали мы вас, хозяюшка, но виноват ваш муж, так как не рассказал, что уже давно стал нашим сотоварищем. Очень жаль, что его до сих пор нету дома. Наверно, пошел другой дорогой, вот мы и разминулись. Но он был вместе с нами в замке старого изверга, графа фон Фаха, который целых два года преследовал нас, за это мы ему и отомстили. Он пал в стычке от руки вашего мужа. Успокойтесь, хозяюшка, и передайте Андресу, что теперь мы увидимся не скоро, так как шайка расходится. Вечером уйду отсюда и я. Ах, до чего милы ваши детишки! Какой пригожий мальчик!

С этими словами Деннер забрал у Джорджины младшенького и принялся забавлять его, да так ловко, что малыш засмеялся, залопотал и не просился к матери, пока Деннер сам не вернул его. Вечером он сказал Джорджине:

― Нет у меня ни жены, ни детей, о чем мне частенько приходится сожалеть, однако, как вы, должно быть, заметили, я очень люблю возиться с малышами. Дайте мне еще немного поиграть с сынишкой, пока я не ушел. Ведь ему как раз исполнилось девять недель, не правда ли?

Не без внутреннего сопротивления Джорджина согласилась и отдала малыша Деннеру, тот сел с ним во дворе перед домом, а Джорджину попросил приготовить ужин, так как через час, дескать, ему уже пора уходить.

Зайдя на кухню, она увидела, что Деннер с малышом на руках вернулся в горницу. Вскоре оттуда по дому разнесся какой-то странный запах. Вне себя от страха за ребенка Джорджина кинулась в горницу, однако дверь оказалась запертой на щеколду. Ей почудилось, будто малыш плачет.

― Спаси моего ребенка, вызволи его из лап этого зверя, ― крикнула она, чуя страшную беду, слуге, который как раз вошел в дом. Тот схватил топор и взломал дверь горницы. Навстречу им пахнуло смрадом. Джорджина метнулась через порог. Младенец лежал над большой миской, куда стекала его кровь. Джорджина краем глаза увидела, как слуга размахнулся, метя топором в Деннера, но тот, пригнувшись, увернулся от удара и сцепился с ним. Потом за окном послышались голоса, и тут она без чувств рухнула на пол. Джорджина очнулась только глубокой ночью, она долго не могла пошевелиться, ей недоставало сил. Наконец рассвело, и она с ужасом увидела, что вся горница залита кровью. Кругом валялись обрывки одежды Деннера, клочья волос слуги, тут же ― окровавленный топор, растерзанный младенец свалился со стола на пол. Джорджина вновь лишилась чувств, когда же она очнулась от смертельного забытья, наступил полдень. С неимоверным трудом поднявшись на ноги, она позвала Георга; никто не ответил, поэтому Джорджина испугалась, что и старший сын убит. Отчаяние придало ей сил, она выскочила во двор и громко закричала:

― Георг! Георг!

В ответ из слухового окошечка донесся слабенький голосок:

― Ах, матушка, родимая, неужели это ты? Подымись ко мне, я так проголодался!

Джорджина побежала наверх к сыночку, который, испугавшись шума в доме, забился на чердак и не смел высунуться оттуда. Вне себя от радости, прижала его Джорджина к своей груди. Затем, заперев входную дверь, она принялась ждать Андреса, с которым, впрочем, почти уж не чаяла встретиться. Оказалось, что Георг сверху видел, как Деннер вместе с несколькими мужчинами, зашедшими в дом, вынесли оттуда чей-то труп.

Тут Джорджина увидела у Андреса деньги и подарки.

― Значит, это правда? ― ужаснулась она. ― Стало быть, ты и впрямь...

Не дав ей договорить, Андрес принялся рассказывать о привалившей им, как поначалу казалось, удаче и о поездке во Франкфурт за наследством. Поскольку графские владения перешли к племяннику, Андрес решил отправиться к нему с чистосердечной исповедью, а заодно чтобы выдать убежище Деннера и попросить отставки от егерской должности, принесшей лишь нужду да беду. Джорджина побоялась оставаться с сыном дома, поэтому Андрес задумал сложить все, что подъемно из нужных вещей, в тележку, запрячь лошадь и навсегда покинуть с женою и сыном те места, которые отныне неизменно будили бы страшные воспоминания и где он уже не обрел бы покоя, да и не чувствовал бы себя в безопасности. Отъезд назначили на третий день, а когда настало время последних сборов ― Андрес как раз укладывал на повозку сундук, ― вдруг послышался приближающийся топот копыт. Андрес узнал графского лесничего, которого сопровождал отряд драгун из Фульды.

― Ага, разбойник застигнут с добычей, которую он собирается припрятать, ― закричал прибывший с отрядом судебный исполнитель.

Андрес замер на месте от неожиданности и испуга. Джорджина едва не упала в обморок. Драгуны набросились на них, связали и бросили в повозку, стоявшую у дома и готовую к отъезду. Джорджина рыдала, умоляла не разлучать с сыном.

― Ты готова и семя свое погубить? ― гаркнул судейский и выхватил мальчика из рук Джорджины.

Перед тем как повозка тронулась, к ней подошел лесничий, человек грубоватый, зато прямой и честный; он спросил Андреса:

― Зачем ты послушался сатану, подбившего тебя на злодейство? Ведь ты всегда был набожен и совестлив.

― Клянусь Отцом небесным, ― вскричал Андрес в отчаянии, ― пускай умру я без покаяния, только нет на мне вины. Вы знаете меня с малолетства, ничего дурного никогда за мной не водилось, так неужели вы считаете меня способным на преступление? Неужто вы и впрямь принимаете меня за разбойника из шайки, что убила в замке моего злосчастного господина, которого я так любил? Я невиновен, клянусь жизнью и вечным блаженством!

― Ладно, ― сказал лесничий, ― если ты и впрямь невиновен, то рано или поздно тебя оправдают, каких бы свидетельств против тебя ни набралось. Сына я возьму к себе, имущество сберегу, а если вы с женой будете оправданы, все получишь назад в целости и сохранности ― и сына, и добро.

Судейский исполнитель забрал деньги. По дороге Андрес спросил жену, где шкатулка. Джорджина ответила, что, к сожалению, вернула ее Деннеру, а то можно было бы передать ее властям. В Фульде Андреса, разлучив с женой, бросили в темное подземелье. Через несколько дней его вызвали на допрос. Ему предъявили обвинение в причастности к убийствам, совершенным разбойниками в графском замке, и посоветовали сказать полную правду, ибо почти все доказательства против него уже собраны. Он чистосердечно поведал обо всем, что случилось от первой встречи с мерзавцем Деннером до теперешнего ареста. С глубоким раскаянием повинился он лишь в том, что ради жены и сына присутствовал при нападении на хутор откупщика, где и спас Деннера от пленения; при этом Андрес уверял в своей полной непричастности к недавним убийствам, совершенным разбойничьей шайкой, ибо сам он в эту пору находился во Франкфурте. Тут дверь суда отворилась и ввели Деннера. Завидев Андреса, он расхохотался и спросил с издевкой:

― Что, приятель, и ты попался? Не помогли тебе бабьи молитвы?

Судья велел Деннеру повторить показания насчет Андреса, и он сказал, что знаком с находящимся здесь графским егерем уже пять лет, а дом его служил разбойникам самым лучшим и надежным убежищем. За это Андрес всегда получал свою долю, участвовал он и в двух набегах. Первый раз это было на хуторе откупщика, где Андрес спас Деннера, а во второй раз он был среди нападавших на графский замок, кстати сам Андрес и сразил метким выстрелом графа фон Фаха. Услыхав столь наглую ложь, Андрес впал в ярость:

― Что? ― вскричал он. ― Да как ты смеешь, дьявольское отродье, винить меня в покушении на моего любимого господина, которого ты сам убил? Кроме тебя, на такое никто не способен, мне же ты мстишь за то, что я не вступил в сговор с тобою, а пригрозил застрелить тебя, разбойника и убийцу, если ты вновь переступишь мой порог. За это ты напал с шайкой на мой дом, пока я был в отлучке, за это погубил мое ни в чем не повинное дитя и моего верного слугу! Но не уйти тебе от страшной Божьей кары, даже если мне суждено стать жертвой твоего оговора.

Затем Андрес подтвердил свои прежние показания, поклявшись в их истинности, на что Деннер с дьявольским хохотом сказал: мол, перед смертью обманывать суд не стоит, и раз Андрес такой уж святоша, то врать ему тем более не след, после чего Деннер вновь повторил свою ложь, призвав в свидетелей Бога и всех святых.

Суд пришел в замешательство, не зная, что и подумать об Андресе, весь облик и речи которого вроде бы говорили об его искренности, и о Деннере, который поражал своим хладнокровием и твердостью.

Тогда привели Джорджину. Она бросилась с рыданиями на грудь супругу, но ничего толком не сумела объяснить, хотя и винила Деннера в злодейском убийстве младенца, что ничуть не смутило разбойника, который лишь повторил сказанное раньше насчет Джорджины ― она, дескать, не ведала о делах мужа и сама ни в чем не замешана. Андреса отвели обратно в темницу. Спустя несколько дней один добродушный стражник сообщил ему, что, поскольку Деннер и другие разбойники оправдывают Джорджину, а иных свидетельств против нее нет, то ее освободили. Молодой граф фон Фах, племянник покойного дяди, человек благородной души, усомнился и в виновности Андреса, потому внес денежный залог за Джорджину и послал с каретой своего старого лесничего, чтобы он увез ее из города. Напрасно Джорджина умоляла о свидании с мужем, суд наотрез отказал ей в этом. Весть об освобождении Джорджины весьма утешила несчастного Андреса, ибо более, чем за себя, он переживал за жену. Его же собственное положение ухудшалось между тем день ото дня. Подтвердились слова Деннера, что пять лет назад Андрес вдруг зажил безбедно, ― значит, деньги к нему пошли с разбойного промысла. Далее, по свидетельству Андреса, его не было дома в тот день, когда шайка напала на графский замок, но вот рассказ о наследстве вызвал у суда подозрение, так как Андрес не сумел вспомнить, как звали купца, выплатившего деньги. Графский банкир и хозяин франкфуртской гостиницы, где ночевал Андрес, в один голос заявили, что никакого егеря, который подходил бы под данное обоим описание, припомнить не могут; умер нотариус, от которого Андрес получил вексель, а из графских слуг никто ни о каком наследстве не слыхивал, так как граф больше никому о нем не говорил. Андрес же тогда и сам об этом помалкивал, ибо хотел сделать жене сюрприз по возвращении из Франкфурта. Таким образом, все заверения Андреса, что в день разбойного нападения на замок был во Франкфурте, а деньги получил честным путем, оставались недоказанными. Деннер же продолжал стоять на своем, ему вторили прочие пойманные разбойники. Возможно, и это еще не убедило бы суд в виновности несчастного Андреса, если бы не двое графских егерей, которые в отсветах пламени якобы совершенно точно опознали его и своими глазами видели, как он застрелил графа. Тем самым Андрес стал теперь для суда закоренелым преступником, изолгавшимся злодеем, поэтому на основе собранных улик и свидетельских показаний было решено прибегнуть к пытке, чтобы сломить запирательство обвиняемого и побудить его к чистосердечным признаниям. Уже более года провел Андрес в подземелье, отчаяние подтачивало его силы, некогда здоровое, крепкое тело ослабело, стало беспомощным. Наступил день, когда пытка должна была заставить Андреса взять на душу грех, которого он не совершал. Его привели в застенок, где кругом лежали страшные, с жестокой изобретательностью выдуманные орудия и где палачи готовились к истязанию несчастного. От него последний раз потребовали признать преступление, в котором он не только подозреваем, но и полностью изобличен двумя графскими егерями. Андрес вновь объявил, что невиновен, и почти дословно повторил свои показания на первом допросе о том, как и при каких обстоятельствах познакомился с Деннером, после чего палачи, связав его, начали пытать, выворачивая суставы и загоняя иглы в распятое тело. Андрес не вынес мучений; моля о смерти, он все признал, потом его, бесчувственного, отволокли обратно в подземелье. Там, как это обычно бывает после пытки, его подкрепили вином, и он впал в какое-то полузабытье между сном и явью. Ему почудилось, будто из стены темницы сами собою выдвинулись несколько камней и со стуком упали на пол. Сквозь проем просочился багровый свет, затем появился какой-то человек, вроде бы похожий на Деннера, а вроде бы и нет. Глаза его сверкали, свисавшие на лоб космы были чернее, чем у Деннера, мрачнее были насуплены брови над крючковатым, орлиным носом. Лицо человека было каким-то уродливым, сморщенным, одежда ― диковинной, Андрес такой не видывал. Пурпурный, отороченный золотым шитьем плащ свободно ниспадал с плеч, широкополая испанская шляпа с колышущимся ярко-красным пером была лихо заломлена набекрень, на боку болталась длинная шпага, левой рукой человек придерживал под мышкой шкатулку. Этот то ли человек, то ли призрак шагнул к Андресу и глухо проговорил:

― Ну, приятель, как тебе понравилась пытка? Сам виноват; если бы ты не упрямился и не отпирался от шайки, тебя бы давно уж выручили. Обещай слушаться меня, подчинись мне полностью, преодолей себя и глотни вот этого питья, приготовленного на крови твоего сына, и все боли твои мигом пройдут. Станешь вновь здоровым и сильным, а о твоем спасении я позабочусь.

От неожиданности, ужаса и слабости Андрес не мог вымолвить ни слова, но, увидев, как заплясали красные искорки в протянутой ему склянке с кровью его родного сына, он взмолился Богу и всем святым, чтобы они вызволили его из когтей сатаны, который покушается на его душу, могущую надеяться на собственное спасение, даже если самому Андресу суждено принять позорную смерть. Призрак громко расхохотался, по подземелью раскатилось гулкое эхо, а сам он исчез в густом дыму. Очнувшись, Андрес сумел приподняться и сразу заметил, что постланная в головах солома сначала зашевелилась, потом и вовсе раздвинулась. Снизу кто-то приподнял плиту и несколько раз тихо позвал его. Узнав голос Деннера, Андрес сказал:

― Чего ты еще хочешь? Оставь меня в покое, не хочу иметь с тобой никаких дел.

― Слушай, ― проговорил Деннер, ― ради твоего спасения я пробился сквозь стены; мне эшафот уже не грозит, а когда тебя поведут на него, будет поздно. А помогу я тебе из-за твоей жены, которая мне гораздо ближе, чем ты можешь себе вообразить. Ты ― жалкий трус. Что дало тебе бессмысленное отпирательство? Ведь меня поймали только потому, что ты промедлил с возвращением, а я задержался у твоей жены. Вот, возьми пилу и напильник, ночью подпилишь цепи, засов и выберешься в коридор. Слева там будет открыта дверь, снаружи тебя будет ждать наш человек, он проводит дальше. Держись!

Взяв у Деннера пилу с напильником, Андрес задвинул плиту на прежнее место. Он решил сделать то, что велел ему внутренний голос. Когда днем в подземелье зашли стражники, Андрес попросил отвести его к судье для важного сообщения. Его просьбу без промедления исполнили в надежде, что он поведает о новых, еще не раскрытых преступлениях разбойничьей шайки. Андрес передал судье полученные от Деннера инструменты и рассказал о ночном происшествии.

― Пускай страдаю я понапрасну, однако не желаю свободы ценою беззакония, иначе я окончательно попаду в руки злодея Деннера, уже обрекшего меня на смерть и позор, а кроме того, за побег я заслужил бы ту кару, которую сейчас несу безвинно. ― Так закончил он свой рассказ.

Судья немало удивился и посочувствовал несчастному, хотя слишком многое говорило против Андреса и вина его была слишком очевидной, чтобы не засомневаться в правдивости рассказа. Но все же на судью произвела благоприятное впечатление искренность Андреса, а позднее и то обстоятельство, что ― по сведениям о подстроенном Деннером побеге ― в городе, точней, неподалеку от тюрьмы, действительно удалось обнаружить и схватить нескольких разбойников из шайки; если раньше Андрес томился в темном подземелье, то теперь его перевели в довольно светлую кутузку по соседству с домом тюремщика. Здесь Андрес целыми днями думал о жене и сыне, предавался набожным мыслям и постепенно приготовлял себя к тому, чтобы достойно расстаться с земной юдолью, даже если конец окажется мучительным. Тюремщик не мог надивиться благочестию узника и почти уверился в его невиновности.

Наконец, почти еще через год, трудный и запутанный процесс по делу Деннера с сообщниками завершился. Выяснилось, что шайка орудовала в большой округе, аж до самой итальянской границы, она уже давно убивала и грабила здесь. Деннера собирались повесить, а труп сжечь. К повешению приговорили и Андреса; однако за искреннее раскаяние, а также за сообщение о готовящемся побеге, который удалось сорвать, было решено тело Андреса после казни снять и похоронить в земле, принадлежащей судебным властям.

Занялось утро того дня, на который назначили казнь; дверь кутузки отворилась, и к Андресу, молившемуся стоя на коленях, вошел молодой граф фон Фах.

― Андрес, ― молвил молодой граф, ― близится час твоей смерти. Облегчи свою душу чистосердечным признанием. Скажи, ты убил своего господина? Неужели ты и впрямь убийца моего дядюшки?

У Андреса брызнули слезы из глаз, он снова повторил сказанное в суде до того, как невыносимой пыткой его заставили лжесвидетельствовать. Богом и всеми святыми поклялся он в своей честности и полной непричастности к смерти любимого господина.

― Есть тут какая-то тайна, ― сказал граф. ― Да, все обернулось против тебя, но я был убежден в твоей невиновности, ибо знал, что с юности ты верно служил моему дядюшке, а в Неаполе даже рисковал жизнью, чтобы спасти его от разбойников. Однако не далее чем вчера оба старых дядиных егеря, Франц и Николаус, вновь поклялись, что опознали тебя среди нападавших на замок и собственными глазами видели, как именно ты застрелил его.

Ужасное, мучительное чувство охватило Андреса; неужели сатана нарочно принял его облик, чтобы погубить? Ведь и Деннер говорил в подземелье, будто видел тогда Андреса, значит, разбойничий атаман вовсе не лжесвидетельствовал перед судом, а говорил правду. Обо всем этом Андрес прямо сказал графу, после чего добавил, что покоряется воле Небес ― пускай суждена ему позорная смерть преступника, но рано или поздно наступит день, когда невиновность честного человека обнаружится. Видно, эти слова потрясли графа, он сумел лишь сказать, что по желанию Андреса от его несчастной жены скрыли день казни и что сейчас она живет у старого лесника. На ратуше глухо и ужасающе размеренно пробил колокол. Андреса одели, с обычными церемониями началось шествие к месту казни, куда стекалось множество народу. Андрес горячими молитвами растрогал всех. На лице Деннера застыло упрямство нераскаявшегося злодея. Смело и дерзко глядел он, злорадно смеялся над бедным Андресом, которого должны были казнить первым. Когда Андрес вслед за палачом твердым шагом поднялся по лесенке, какая-то женщина из толпы вскрикнула и без чувств упала на руки стоявшего рядом старика. Андрес присмотрелся, то была Джорджина; он громко обратился к Небу, прося сил и выдержки.

― Там, там свидимся мы с тобою, моя бедная, несчастная жена, ибо я умираю невинным! ― воскликнул он, подняв к небу страдальческий взгляд.

Судья прикрикнул на палача, чтобы тот поторапливался, ибо толпа заволновалась; в Деннера, который также поднялся по лесенке и теперь насмехался над людьми за сочувствие к благородному Андресу, полетели камни. Палач уже надел было петлю на шею Андреса, как раздался крик:

― Остановитесь! Ради Бога, погодите! Этот человек невиновен! Вы казните невиновного!

― Стойте! Погодите! ― закричали сразу же тысячи голосов, стража едва сумела сдержать толпу, ринувшуюся вперед, чтобы стащить Андреса с помоста.

Тут на коне подскакал человек, который закричал первым, и Андрес сразу же узнал в нем того купца, что выплатил ему во Франкфурте деньги из наследства Джорджины. Сердце его едва не разорвалось от радости, он почти не мог стоять на ногах, когда спускался с помоста. Купец заявил судье, что в памятный день, когда произошло разбойное нападение на графский замок, Андрес находился во Франкфурте, то есть далеко-далеко отсюда, и это может быть доподлинно засвидетельствовано перед судом как документами, так и очевидцами.

Судья на эти слова воскликнул:

― Казнь Андреса отменяется, ибо открылись новые, чрезвычайно важные обстоятельства, и если они подтвердятся, то невиновность осужденного будет полностью доказана. А сейчас отведите его в тюрьму.

Поначалу Деннер спокойно взирал с помоста на происходящее, но когда услыхал решение судьи, глаза его вылезли из орбит, он заскрежетал зубами и в диком отчаянии завопил с такою силой, что этот вопль разъяренного безумца разнесся далеко окрест.

― О сатана! Ты обманул меня! Горе мне, горе! Все кончено.

Его стащили с помоста, он рухнул наземь и прохрипел:

― Я все скажу, все.

Казнь Деннера также была отложена, его отвели в тюрьму и поместили в такую темницу, чтобы он и не помышлял о побеге. Впрочем, ненависть к нему стражников была наилучшей защитой от хитростей его сообщников.

Андрес же, вернувшийся к своему тюремщику, вскоре уже обнимал Джорджину.

― Ах, Андрес, милый Андрес! ― причитала она. ― Мы опять вместе, и я знаю, что ты невиновен; ведь и я сомневалась в твоей честности.

Джорджине действительно не сообщали о дне казни, однако она, гонимая непонятным ужасом и неизъяснимыми предчувствиями, поспешила в Фульду и прибыла к лобному месту как раз в ту минуту, когда ее муж всходил на страшный помост, где его ждала смерть. Купец же, принесший спасение, на протяжении всего следствия разъезжал по Италии и Франции, а теперь как раз возвращался через Вену и Прагу. Волей случая, или, лучше сказать, благодаря Провидению, в последний миг он очутился на площади, что и спасло злосчастного Андреса от позорной смерти. На постоялом дворе купец услышал историю Андреса и с тяжелым сердцем подумал ― уж не тот ли это егерь, который два года назад получил у него деньги, наследство своей жены из Неаполя. Он поспешил на площадь, где его опасения подтвердились и он своими глазами убедился, что казнят того самого егеря. Благодаря усилиям добросердечного купца и молодого графа удалось засвидетельствовать буквально каждый час пребывания Андреса во Франкфурте, тем самым была доказана его полная непричастность к нападению на замок. Деннер также подтвердил теперь достоверность рассказа Андреса об их взаимоотношениях и объяснял свои прежние показания лишь тем, что, видно, бес внушил ему, будто Андрес был среди разбойников при налете на замок. По мнению судьи, Андрес уже понес достаточное наказание долгим заключением, мучительной пыткой и страхом смерти за вынужденное участие в ограблении откупщика и противозаконную помощь Деннеру, поэтому суд оправдал его и освободил от прочих наказаний, после чего Андрес с Джорджиной поспешили в замок, где граф предоставил ему по соседству жилье и взял к себе на егерскую службу, причем службы-то требовалось совсем немного ― лишь столько, сколько надо, чтобы потешить самого графа, любителя поохотиться. Судебные издержки возместил опять-таки граф, так что имущество Андреса ущерба от них не потерпело.

Дело же Игнаца Деннера приобрело совершенно иной оборот. То, что произошло на месте казни, похоже, сильно переменило его. Дьявольская гордыня была сломлена; снедаемый раскаянием, он признавался в таких злодеяниях, что у судей волосы вставали дыбом. Видно, мучаясь угрызениями совести, он сам повинился в начавшемся еще в юные годы сговоре с сатаной, поэтому следствие передали духовным лицам. О своей прежней жизни Деннер рассказывал престранные истории, их можно было бы счесть плодом воспаленного воображения, если бы не подтверждения, пришедшие по запросу из Неаполя, где, по словам Деннера, он родился. Выдержки из дела неапольского духовного суда раскрывали весьма удивительные подробности, связанные с происхождением Деннера.

Многие годы назад в Неаполе жил некий старый сумасброд, доктор Трабаккио, которого прозвали чудо-лекарем за его таинственные, но всегда успешные способы лечения. Казалось, будто время не властно над ним, ибо, несмотря на возраст, походка его оставалась легкой и юной, хотя многие из тех, кто был моложе, считали, что ему уже под восемьдесят. Лицо его было каким-то сморщенным, жутковатым, да и взгляд вселял в людей невольный страх, впрочем, на больных этот взгляд действовал целительно, поговаривали даже, будто чудо-лекарю достаточно лишь раз посмотреть на больного, чтобы избавить того от тяжелого и застарелого недуга. На черный сюртук он обычно набрасывал пурпурный, отороченный золотым шитьем плащ, из-под широких складок которого торчала длинная шпага. Так ходил он, держа под мышкой шкатулку с собственноручно приготовленными снадобьями, по улицам Неаполя к больным, и все боязливо сторонились его. К нему обращались за помощью лишь в самых крайних случаях, он никому не отказывал, даже если на хорошую плату рассчитывать не приходилось. У него одна за другой умерли несколько жен, все они были на редкость красивы, а брал он их обычно из деревни. Он держал их дома, взаперти, и отпускал только в церковь, всегда под надзором противной уродливой старухи. Эта старуха была неподкупна, поэтому даже самые настойчивые попытки молодых сластолюбцев познакомиться с женами доктора Трабаккио оставались тщетными. Состоятельные люди оплачивали визиты доктора довольно высоко, однако эти доходы не шли ни в какое сравнение с тем несметным богатством ― деньгами и драгоценностями, ― которое он держал у себя дома, особенно не скрывая. Сам доктор был весьма щедр, даже расточителен, и завел обычай каждый раз, когда у него умирала жена, устраивать столь пышные поминки, что они обходились вдвое дороже, чем он мог заработать врачеванием за целый год, даже если бы год был удачен. Последняя жена родила ему сына, которого он также держал взаперти, и никто не видел его. Но на поминках этой женщины рядом с доктором сидел трехлетний мальчик, пригожий собой и такой умненький, что удивленные гости дали бы ему на вид и по его манерам лет двенадцать, не меньше. Именно на этих поминках доктор Трабаккио сказал, что его давнишнее желание иметь сына исполнилось, поэтому отныне ему больше не надо жениться. Необычайное богатство доктора, его загадочность, а главное, таинственные, необъяснимые способы врачевания, когда порою двух-трех капель, простого прикосновения или даже одного взгляда доставало, чтобы излечить застарелый недуг, ― все это породило множество слухов, ходивших по Неаполю. Доктор Трабаккио слыл алхимиком, колдуном, судачили об его сговоре с сатаной. Последний слух возник после одного удивительного случая, произошедшего с несколькими неапольскими дворянами. Однажды, возвращаясь навеселе после ночной пирушки, они слегка заплутали и попали в какое-то странное место. Внезапно послышался шум, захлопали крылья, и запоздалые гуляки увидели огромного, ярко-красного петуха с ветвистыми рогами; он вышагивал перед ними, раскинув крылья и поглядывая сверкающими, вполне человечьими глазами. Гуляки прижались к стене, петух прошествовал мимо, следом прошел высокий человек в плаще с золотым шитьем. Когда диковинная пара удалилась, один из гуляк пробормотал:

― Да ведь это же чудо-лекарь Трабаккио.

От столь жуткого видения хмель у дворян вмиг выветрился, однако они собрались с духом и решили пойти за доктором и его петухом, которых, кстати говоря, было хорошо видно в темноте. Они заметили, как оба направились к докторскому дому на пустыре. Перед дверью петух взлетел, ударил крыльями в большое окно над балконом, окно распахнулось, и старушечий голос продребезжал:

― Пожалуйте домой, постелька давно готова, хозяюшка заждалась. Ох, заждалась.

Дальше им померещилось, что доктор словно бы по невидимой лестнице поднялся на балкон и вместе с петухом прошмыгнул в окно, которое тут же захлопнулось, да так громко, что звон разнесся по всему пустырю. Затем свет погас, дом поглотила ночная мгла, а гуляки вновь окаменели от ужаса и изумления. Слух об этой бесовщине ― то есть рассказы тех дворян о диковинном петухе, который ночами освещает дорогу загадочному чудо-лекарю Трабаккио, ― дошел до святой инквизиции, и та решила негласно последить за колдуном. Выяснилось, что у доктора действительно частенько бывает красный петух, с которым тот беседует на каком-то тарабарском наречии и даже вроде бы ведет диспуты, как это принято среди ученых мужей. Церковники уже подумывали посадить колдуна в тюрьму, но их опередили городские власти ― они велели сбиррам взять чудо-лекаря под стражу, что и было исполнено, когда тот возвращался домой от очередного больного. Старуху забрали еще раньше, мальчика найти не удалось. Дверь дома заколотили и запечатали, вокруг расставили стражников.

Основанием для судебного разбирательства послужило следующее. Некоторое время назад в Неаполе и окрестностях умерли несколько знатных персон, причем, по единодушному заключению врачей, все они были отравлены. Расследование оставалось безуспешным, пока некий молодой неаполитанец, известный распутник и мот, не признался, что отравил своего дядю, а яд купил у старухи, которая служила домоправительницей у доктора Трабаккио. Старуху выследили и схватили, когда она собиралась куда-то отнести запечатанную шкатулку, где обнаружились склянки с ядом, хотя на этикетках значились лекарства. Старуха ото всего отпиралась, но когда ей пригрозили пыткой, созналась, что доктор Трабаккио уже много лет изготовляет яд под названием Aqua Toffana, тайно торгует им, от чего и имеет основной доход. Ей было также достоверно известно, что доктор состоит в сговоре с сатаной, который является на встречи в самых разных обличьях. Каждая из жен рожала доктору по ребенку, однако за пределами дома это оставалось секретом. Когда младенцу исполнялось девять недель или девять месяцев, устраивался особый обряд, при котором младенца умерщвляли самым бесчеловечным образом, ― ему разрезали грудь и вынимали сердце. Каждый раз при сем присутствовал сатана в том или ином обличье, чаще всего обернувшись летучей мышью с человечьим лицом; своими крыльями он раздувал уголья, на их жаре Трабаккио готовил из младенческой крови те чудодейственные капли, которые являлись снадобьем от всяческих недугов. Затем Трабаккио убивал и жену, причем так хитро, что ни один, даже самый придирчивый, врач не мог обнаружить каких-либо признаков насильственной смерти. Лишь последняя жена Трабаккио, родившая ему сына, который жив до сих пор, умерла своею смертью.

Доктор Трабаккио во всем без обиняков признался; казалось, он даже находил удовольствие в том, чтобы смущать судей душераздирающим описанием своих злодеяний, особенно подробностями сговора с сатаной. Церковники, присутствовавшие на суде, прилагали немыслимые усилия, чтобы побудить доктора чистосердечно покаяться и осознать свои грехи, однако тщетно, ибо Трабаккио лишь смеялся и издевался над ними. Обоих, старуху и доктора, приговорили к сожжению на костре.

Дома у Трабаккио произвели обыск, найденные деньги, за вычетом судебных издержек, передали больницам. Правда, в домашней библиотеке не нашлось ни единой сомнительной книги, не удалось обнаружить и каких-либо приборов, которые указывали бы на занятия черной магией. А вот дверь подземелья, которое, судя по выходящим из каменных сводов патрубкам, служило лабораторией, не поддавалась ни отмычкам, ни взлому. Тем не менее слесари и каменщики попытались под присмотром судейских проникнуть в подземелье, они почти вошли туда, как вдруг навстречу повеяло стужей, из тьмы раздались жуткие крики, завыл ветер, сердца людей охватил неизъяснимый ужас, и все сломя голову кинулись бежать прочь, чтобы не потерять от страха рассудок. С церковниками, посмевшими приблизиться к входу, повторилось то же самое, поэтому не оставалось ничего другого, как дожидаться из Палермо одного старого монаха-доминиканца, про которого шла молва, что перед его святостью и душевной твердостью бессилен сам дьявол. По прибытии в Неаполь доминиканец согласился положить конец чертовщине в подземелье, он отправился туда с крестом и ладаном, сопровождаемый множеством священников и судейских, которые, впрочем, остались поодаль от входа. Старик подошел с молитвой к двери, сразу же поднялся рев и вой, злые духи оглушительно захохотали. Но монаха это не смутило, он возвысил голос, поднял распятие и окропил дверь святою водою.

― Подайте лом! ― крикнул он.

Дрожа от страха, паренек-каменщик подал ему лом, и, едва монах навалился на дверь, та с оглушительным треском распахнулась. По стенам подземелья зазмеились синие язычки пламени, из темноты пахнуло жаром и гарью. Несмотря ни на что, доминиканец шагнул было через порог, но тут каменный свод обрушился, весь дом аж содрогнулся, из развалин взметнулось пламя, мигом охватив все вокруг. Старику и остальным пришлось поспешно отступить, чтобы не сгореть или не оказаться погребенными под обломками. Люди выскочили на улицу, и в ту же минуту заполыхал весь дом. Сбежавшийся народ кричал, ликовал, глядя, как горит дом колдуна, никто не пытался потушить пожар. Вскоре крыша рухнула, дерево внутри дома быстро выгорело, дольше всего держались здоровенные стропила. Вдруг народ вскрикнул ― со шкатулкой под мышкой на одну из тлеющих балок шагнул мальчик, двенадцатилетний сын Трабаккио. Это видение длилось лишь миг, затем все скрыло взметнувшееся пламя.

Когда доктору сообщили об этом, он явно обрадовался и на казнь пошел с вызывающей дерзостью. Палач был настроен весьма зло, а потому переусердствовал и, привязывая Трабаккио к столбу, затянул узлы слишком крепко, но тот лишь рассмеялся и сказал:

― Гляди, как бы веревка у тебя самого в руках не загорелась.

Монаху, подошедшему к нему напоследок, Трабаккио страшным голосом крикнул:

― Прочь! Пошел вон! Неужто ты веришь, что я стану веселить вас моими муками и смертью? Нет, мой час еще не пробил!

Уже начали потрескивать дрова, но как только пламя приблизилось к Трабаккио, оно вдруг ярко вспыхнуло, будто разгорелась солома, и тут с дальнего холма до площади донеслись раскаты хохота. Посмотрев туда, народ содрогнулся, ибо увидел доктора Трабаккио живым и невредимым, в черном камзоле, пурпурном, отделанном золотым шитьем плаще, из-под складок которого торчала шпага, с красным пером на шляпе и со шкатулкой под мышкой, короче, таким, каким его обычно видели на улицах Неаполя. Всадники, сбирры, сотня мужчин бросились к холму, но колдуна и след простыл. Старуха же скончалась в ужасных муках, проклиная злодея-господина, подбившего ее на бесчисленные преступления.

Таким образом выходило, что Игнац Деннер и есть тот самый докторский сынок, который, благодаря черной магии своего отца, спасся тогда из пламени пожара с таинственной шкатулкой. Сызмальства обучал его отец этой магии, так что юная, еще не созревшая душа была уже прозаложена дьяволу. После того как доктора Трабаккио бросили в тюрьму, сын остался в подземелье среди духов, покорявшихся воле отца-чародея, однако и эти чары рухнули, не устояв перед монахом-бенедиктинцем; тогда мальчик привел в действие секретный механизм, начался пожар, который за считанные минуты спалил дом дотла, сам же мальчик выбрался из пламени целым-невредимым и через потайной ход бежал в лес, где отец заранее показал ему укрытие. Вскоре туда же явился и доктор Трабаккио, позднее они обосновались в развалинах древнеримского здания в трех днях пути от Неаполя; вход в развалины был хорошо замаскирован, ибо входить надо было через пещеру. Здесь доктора Трабаккио с ликованием встретила большая разбойничья шайка, которой он уже давно помогал своей черной магией. Разбойники даже избрали его своим атаманом, а впоследствии ― предводителем всех шаек, орудовавших в Италии и на юге Германии. Впрочем, доктор Трабаккио отказался от этой чести, ссылаясь на особые обстоятельства, которые заставляют его вести кочевую жизнь и не позволяют ему связывать себя какими-либо обязательствами, однако доктор согласился и впредь помогать разбойникам своим, чародейством, а также навещать их время от времени. Тогда разбойники решили сделать своим главным предводителем Трабаккио-младшего, чем весьма порадовали доктора; таким образом, сын остался среди разбойников, и, когда ему исполнилось пятнадцать лет, он действительно стал их главарем. Вся его жизнь была отныне заполнена различными злодеяниями, он посвятил себя тайному сатанинскому ремеслу, секретам которого его продолжал обучать отец, навещавший сына и порой проводивший с ним в пещере по целой неделе. Разбойничьи шайки становились все более дерзкими и наглыми, поэтому неаполитанский король принял против них весьма суровые меры, но еще разрушительнее оказались внутренние раздоры, они-то и положили конец союзу разбойничьих шаек под предводительством единого главаря, которого уже не могло уберечь от коварного кинжального удара даже перенятое от отца чародейство, настолько ненавистен стал он всем разбойникам из-за своей гордыни и безмерного властолюбия. Тогда он бежал в Швейцарию, назвался там Игнацем Деннером и под личиной странствующего купца начал разъезжать по немецким ярмаркам, а вскоре собрал вокруг себя остатки прежней шайки, и его, бывшего предводителя, вновь избрали главарем. Трабаккио-младший сообщил суду, что его отец жив, он навестил сына в тюрьме, пообещал спасти от казни. Но теперь стало ясно: божественное Провидение, избавившее Андреса от смерти, лишило отца его прежней дьявольской силы, поэтому он, Трабаккио-младший, отрекается от черной магии и принимает смертный приговор раскаявшимся грешником.

Услыхав все это от молодого графа, Андрес ни на минуту не усомнился, что именно шайка Трабаккио напала в свое время под Неаполем на его любимого господина; так же твердо он был уверен и в том, что в образе сатаны к нему являлся в темницу Трабаккио-старший, чтобы подбить на побег. Теперь Андрес до конца осознал, какой опасности подвергался с тех пор, как Игнац Деннер переступил порог дома, но по-прежнему не вполне понимал, почему этот злодей выбрал именно бедного егеря с женой и егерскую хижину, которая не сулила особой поживы.

После всего пережитого Андрес наслаждался покоем, однако недавние треволнения были слишком сильны и постоянно напоминали о себе теми или иными отголосками. Некогда здоровяк и силач, Андрес, перенеся долгое тюремное заключение и мучительные пытки, занедужил, ослабел и почти не мог охотиться; нежная южанка Джорджина также истаяла, словно свечка, от выпавших на ее долю ужасов и страданий. Ей ничто уже не помогало, через несколько месяцев после возвращения мужа она умерла. Андрес вконец бы отчаялся, если бы не сынишка, смышленый и пригожий, весь в мать. Ради него стоило жить, стоило крепиться; года за два Андрес потихоньку окреп и даже отваживался ходить на охоту. Тем временем долгое судебное дело Трабаккио-младшего закончилось; его, как некогда отца, приговорили к сожжению на костре, и казнь вскоре должна была состояться.

Однажды, когда уже смеркалось, Андрес возвращался с сынишкой из леса; они почти дошли до замка, как вдруг Андрес услышал тихий стон, доносившийся из канавы. Он поспешил туда и увидел грязного оборванца, который корчился в предсмертных муках. Отбросив ружье и подсумок, Андрес вытащил оборванца из канавы, но когда глянул ему в лицо, то, к ужасу своему узнал Игнаца Деннера. Содрогнувшись, он отшатнулся, но тот жалобно запричитал:

― Это ты, Андрес? Ради Господа милосердного, которому ныне вверил я мою душу, сжалься надо мною! Спаси меня, тогда ты спасешь от вечного проклятия и мою душу, ибо смерть близка, но не завершено еще покаяние.

― Гнусный притворщик! ― вскричал Андрес. ― Ты уже погубил сына и жену. А теперь сатана, видно, подсылает тебя на мою погибель. Отстань, от меня. Подыхай, валяйся тут, как падаль.

Андрес столкнул его было обратно в канаву, но Деннер завопил:

― Спаси отца твоей жены Джорджины, которая молит сейчас за меня перед троном Всевышнего!

Андрес вздрогнул, при имени Джорджины обуяла его печаль. Он почувствовал сострадание к губителю своего счастья, а потому обхватил Деннера, с трудом взвалил себе на спину и отнес домой, где дал ему лекарств. Вскоре Трабаккио-младший очнулся от забытья и вот что поведал.

Смертный ужас охватил его перед казнью, он понимал, что теперь ничто уже не спасет его от костра. В безумном отчаянии он схватился за железную оконную решетку, принялся ее изо всех сил трясти, и вдруг та осталась у него в руках, так как крепи оказались расшатаны. Лучик надежды озарил его душу. Под башней, куда его заперли, был сухой ров; Трабаккио посмотрел вниз ― мгновенно пришло решение: броситься вниз, чтобы разбиться или спастись. От цепей удалось освободиться без особого труда. Спрыгнув с окна, он потерял сознание, а когда очнулся, было уже светло, с неба ярко светило солнце. Оказалось, что упал он в густой бурьян меж кустов, но руки-ноги были все же либо сильно ушиблены, либо вывихнуты, поэтому почти не шевелились. Слепни и оводы накинулись на его полунагое тело, в кровь искусали, а он был не в силах даже отмахиваться. Так прошел мучительный день. Ночью он сумел выползти из канавы, ему посчастливилось добраться до лужицы, из которой он жадно принялся пить воду. Это придало сил, и он с большим трудом, но все же доковылял до леса, который начинался у Фульды и простирался почти до графского замка. Так он добрался до канавы, где его и нашел Андрес. Он совершенно выбился из сил, еще через несколько минут Андрес не застал бы его в живых. Не думая о том, что делать с беглым преступником, Андрес уложил Трабаккио в дальнюю каморку и принялся выхаживать его, но делал это осторожно, чтобы никто ничего не заметил; сынишка же, привыкший во всем повиноваться отцу, тоже хранил тайну. Через какое-то время Андрес спросил Трабаккио, сказал ли он правду, будто является отцом Джорджины.

― Да, это правда, ― ответил тот. ― Когда-то я выкрал из-под Неаполя одну юную красавицу, она родила мне дочь. Сам знаешь, Андрес, главнейшей тайной моего отца был чудодейственный бальзам, что приготовлялся на крови из сердца ребенка, которому исполнилось девять недель, девять месяцев или девять лет, при этом надо, чтобы ребенок был передан родителями знахарю добровольно. Чем ближе ему ребенок по родству, тем живительнее бальзам, он способен даровать омоложение, а еще с его помощью можно делать искусственное золото. Потому-то мой отец и убивал собственных детей, я тоже был готов безо всякого зазрения совести пожертвовать дочерью ради тех же целей. Однако жена каким-то образом заподозрила недоброе, на исходе девятой недели она вдруг исчезла, и лишь спустя многие годы я узнал, что она умерла в Неаполе, а дочку Джорджину взял приемышем злой и жадный трактирщик. Потом я узнал, что вы поженились, разведал, где живете. Теперь сам понимаешь, Андрес, откуда мое особое расположение к Джорджине и твоим детям, ― все объясняется моей черной магией. Но с твоим чудесным спасением, произошедшим по воле Господа, все переменилось, тебе обязан я своим глубоким и полным раскаянием. А шкатулку, которую я некогда отдал твоей жене, ту самую шкатулку, что я по приказу отца спас от огня, можешь взять себе и сохранить для сына.

― Шкатулку? ― вскричал Андрес. ― Но ведь Джорджина вернула ее в тот злосчастный день, когда свершилось это бесчеловечное убийство.

― Верно, ― отозвался Трабаккио. ― Джорджина не могла знать, что шкатулка вновь возвратилась к вам. Загляни-ка в большой черный сундук, что стоит в коридоре, там на дне и сыщешь ее.

Открыв сундук, Андрес и впрямь нашел шкатулку, ту самую, которую когда-то получил от Деннера на сохранение.

Недоброе чувство шевельнулось в душе у Андреса: уж лучше бы околел этот Трабаккио в канаве, подумал он. Правда, раскаяние разбойника выглядело неподдельным, он целыми днями сидел в каморке за чтением благочестивых книг и отвлекался лишь затем, чтобы позабавить маленького Георга, в котором души не чаял. Однако Андрес оставался начеку и при первом же случае открыл свой секрет молодому графу, который весьма подивился превратностям судьбы Трабаккио. Шли месяцы, наступила осень. Андрес все чаще ходил на охоту, оставляя сына с дедом и старым лесничим, которого также посвятил в свою тайну. Однажды вечером, когда Андрес вернулся с охоты, старый лесничий отвел его в сторонку и шепнул:

― Худого гостя ты приютил. Кое-кто, не к ночи будь он помянут, приходит к нему через окошко и так же уходит, после него только дым клубится.

Андреса при этих словах будто громом ударило. Он догадался, что все это значило, особенно когда лесничий рассказал ему о странных голосах, которые несколько дней кряду слышались из каморки Трабаккио, ― едва стемнеет, там начинается вроде бы перебранка; вот и сегодня, когда дверь каморки приотворилась, старику померещилось, будто промелькнул в щели человек в пурпурном плаще с золотым шитьем, человек этот вылетел из окошка.

Сильно разгневался Андрес; зайдя к Трабаккио, он повторил слова старика и добавил, что, если Трабаккио не бросит свою бесовщину, пускай пеняет на себя ― сидеть ему опять в тюрьме. Тот даже бровью не повел, лишь жалобно проговорил:

― Ах, дорогой Андрес! Мой отец и впрямь еще здравствует, он приходит сюда и несказанно мучает меня. Он хочет, чтобы я пренебрег спасением души моей и вновь вернулся к нему, но я не поддался; он вряд ли еще раз объявится здесь, ибо увидел, что его власть надо мною кончилась. Поэтому, сын мой, не тревожься понапрасну и позволь мне дождаться смертного часа здесь, чтобы предстать перед Богом раскаявшимся грешником и добрым христианином.

С этих пор непрошеных гостей у Трабаккио не замечалось, однако глаза его, похоже, вновь начали разгораться и улыбался он порою уже не кротко, а с какою-то издевкой. Во время ежевечерней молитвы с Андресом Трабаккио нередко вздрагивал, ежился, по каморке проносился невесть откуда взявшийся сквозняк, который ворочал странички молитвенника и даже вырывал его из рук Андреса.

― Безбожник, отродье сатанинское! ― прикрикивал Андрес. ― Опять ты, старик, принялся за свою бесовщину? Чего добиваешься? Изыди, нету надо мной твоей власти! Поди прочь!

В ответ слышался лишь хохот, от которого окно содрогалось, будто от ударов черных крыльев. Но то был якобы ливень, который бился в стекло, и в каморке гулял просто осенний ветер ― так объяснил все это Трабаккио-младший однажды, когда нечисть особенно разбушевалась и даже до слез напугала маленького Георга.

― Нет, твой безбожник-отец не стал бы тут эдак куролесить, если бы ты и впрямь отрекся от него, ― сказал Андрес. ― Уходи-ка отсюда подобру-поздорову. Заждалась тебя тюрьма. Вот вернешься туда, а там делай что хочешь.

Трабаккио со слезами заклинал всеми святыми не гнать его; маленький Георг, которому было невдомек, что происходит, вступился.

― Ладно, до завтра оставайся, ― решил Андрес. ― Вот вернусь с охоты и погляжу, что будет на вечерней молитве.

Следующий день выдался погожим, охота обещала быть удачной. Домой Андрес возвращался затемно. На душе было муторно, тоскливо; собственная злосчастная судьба, живой образ Джорджины, убитый сыночек ― иные картины так ясно представали перед глазами Андреса, что он, погруженный в свои мысли, все больше отставал от прочих охотников и, в конце концов, незаметно для самого себя оказался совсем один на лесной тропинке, ведущей в сторону от замка. Опомнившись, он повернул к дому и тут заметил огонь, мерцавший среди кустов. Непонятно почему, но у него возникло предчувствие, что вот-вот свершится ужасное злодеяние, и он бросился напролом через заросли; продравшись к огню, он увидел Трабаккио-старшего в отделанном золотым шитьем плаще, сбоку шпага, на голове шляпа с красным пером и заломленными полями, под мышкой ― шкатулка, какую носят врачи. Горящими глазами старик глядел на пламя, которое красными и синими языками змеилось под ретортой. Возле костра на чем-то вроде жаровни лежал распростертый Георг, мальчик был без одежды, над ним занес для удара нож Трабаккио-младший. Андрес вскрикнул от ужаса, убийца обернулся, в тот же миг просвистела пуля из ружья Андреса, и Трабаккио-младший рухнул с размозженной головой прямо в костер, который сразу погас. Старик же исчез. Андрес бросился к костру, отпихнул труп, развязал бедного Георга и поскорее отнес его домой. Мальчик был целехонек, только сильно перепуган и потому без сознания. Андресу не сиделось дома, он хотел убедиться в смерти Трабаккио-младшего и зарыть труп, поэтому он растолкал старого лесника, усыпленного злодеем, и они вдвоем, прихватив фонари, кирку и лопаты, отправились в лес, благо место происшествия было неподалеку. Там лежал окровавленный Трабаккио-младший; когда Андрес приблизился к нему, он вдруг привстал, посмотрел страшными глазами и прохрипел:

― Убийца! Ты убил отца твоей жены, мои бесы отомстят тебе.

― Ступай в ад, сатанинское отродье! ― вскричал Андрес, ободряя себя, чтобы не поддаться ужасу. ― В аду твое место, ты сотню раз заслужил смерть, и убил я тебя за то, что ты хотел погубить мое дитя, сына твоей собственной дочери. Ты лицемерил, притворялся раскаявшимся, чтобы приготовиться к своему злодеянию, а теперь пусть сатана примется за твою душу, которую ты давно ему запродал.

Тут Трабаккио завыл, вновь рухнул на землю, но вскоре вой затих, и разбойник испустил дух. Андрес с лесником вырыли глубокую яму и закопали труп.

― Да не падет его кровь на мою голову! ― сказал Андрес. ― Я не мог поступить иначе, Господь сподобил меня спасти Георга и отомстить разбойнику за многие злодеяния. И все-таки я помолюсь за его душу, а на могилу поставлю крестик.

На другой день Андрес пришел туда исполнить свое обещание, однако могила оказалась разрытой, а труп исчез. Сделал ли это лесной зверь или еще кто, неизвестно. Андрес вместе с сыном и старым лесником отправился к графу и поведал ему правду обо всем произошедшем. Граф одобрил Андреса, спасшего сына и покончившего с разбойником, а все события велел записать, записи же сохранить в архиве замка.

Ужас пережитого потряс Андреса, ночью он долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Так и лежал он в полудремоте, вдруг рядом что-то зашуршало, затрещало, мелькнули красные блики и вновь исчезли. Он прислушался, вгляделся в темноту; тут раздался чей-то голос:

― Теперь ты властитель! Сокровище принадлежит тебе! Тебе! В нем твое могущество и твоя власть.

Андресу почудилось, будто им действительно овладевает неведомая прежде сила, однако, едва рассвело, он взял себя в руки, принялся усердно молиться Богу, как обычно по утрам, и тот вразумил его.

― Теперь я знаю, что делать, чтобы одолеть искушение и отвести грех от моего дома! ― С этими словами Андрес достал шкатулку Трабаккио и, не открывая, бросил ее в глубокую пропасть. Он жил спокойно до глубокой старости, и ничто уже не нарушало его покоя.

Комментарии

Эта новелла первоначально предназначалась для публикации в 4-м томе «Фантазий в манере Калло». Гофман работал над ней весной и летом 1814 года. Издатель «Фантазий» Кунц отверг новеллу, и автор предложил ее Георгу Реймеру для «Ночных этюдов». При доработке старое название «Лесной егерь. История с духами» было заменено на новое.

Прямых источников новеллы не установлено. Ссылка в тексте на то, что история Трабаккио будто бы заимствована из актов неаполитанского суда, не соответствует действительности. По жанру рассказ примыкает к распространенной в конце XVIII и в начале XIX века традиции «разбойничьей повести», или «разбойничьего романа», составлявших массовое чтение той поры. Это было авантюрное повествование с кровавыми убийствами, похищениями, роковыми совпадениями и пр. Однако Гофман к разбойничьей истории присовокупляет еще «историю с духами». Вместо героя-разбойника, нередко выступавшего выразителем идеи социальной справедливости, здесь ― дьявольское отродье, черный злодей Трабаккио, изготовляющий свои чудодейственные средства из крови и сердец убиенных младенцев. В новелле ему противостоит благочестивый и законопослушный Андрес, невольная жертва дьявольских махинаций Деннера.

Связь новеллы с фольклорными источниками просматривается в традиционном описании дьявола и в магическом смысле, придаваемом числу 9: согласно средневековым суевериям, съеденное преступником сердце девятинедельного или девятимесячного ребенка дает ему неуловимость и сообщает силу. Сведения о светящейся во флаконе жидкости Гофман почерпнул из читанной еще в юности книги Иоганна Николауса Мартиуса «Руководство по естественной магии» (1782), а способность Трабаккио взглядом излечивать больного восходит к опытам Франца Месмера.

Конфликтная ситуация новеллы разрешается в не характерном для Гофмана моралистическом плане: благочестивая набожность Андреса, убежденного в греховности несправедливо нажитого богатства, одерживает впечатляющую победу над дьявольским искусством Деннера. Однако, делясь с бамбергским издателем Кунцем замыслом еще не написанного рассказа, Гофман писал 16 января 1814 года: «В случае с «Лесным егерем» не думайте о чем-то затасканном, в духе «Вольного стрелка» или чего-либо в таком же роде». Очевидно, создавая свою новеллу с захватывающей, но довольно тривиальной интригой, автор не стремился восславить скромную добродетель. В новелле явственно звучит романтическое представление о всевластии судьбы. Цепь случайностей, запутывающих Андреса и навязывающих ему тяжелую и незаслуженную долю, призвана подчеркнуть господство того, что Гофман называл «чуждым духовным принципом», зависимость человеческой жизни от неких роковых внешних сил, образно реализуемых в инфернальной фигуре Трабаккио.

На русский язык рассказ был впервые переведен в 1831 году. Есть основание предполагать, что он был известен Гоголю. Образ колдуна-«антихриста» ― отца Катерины в повести «Страшная месть» (1832) ― напоминает образ Игнаца Деннера, отца Джорджины. За пределы этого мотива, впрочем, сходство не простирается.



Сбирры ― служащие уголовной полиции в Италии.

Aqua Toffana ― смертельный яд, по преданию, изобретенный сицилианкой Теофанией ди Адамо, казненной в Палермо в 1633 г.

Ужас пережитого потряс Андреса... ― В первоначальной рукописи, предназначавшейся для «Фантазий в манере Калло», новелла заканчивалась следующим абзацем: «С этих пор Андрес наслаждался спокойной старостью. Шкатулкой с драгоценностями, оставленной Трабаккио, он ни разу не воспользовался, а завещал ее сыну, который благодаря этому изрядно разбогател и смог удовлетворить свое неодолимое желание увидеть Италию. Под именем Джорджо Андреино он стал там известным певцом и композитором и блистал в театрах Рима и Неаполя. По примеру своих родителей, он оставался благочестивым человеком, и не слышно было, чтобы его хоть раз беспокоил доктор Трабаккио, коего порой то тут, то там видали в Италии».