— Тревожит меня малость это твое красное вино, — не унимался Кетчум. — Оно же как снотворное: захрапел и ничего не услышал.

— Если я буду пить только пиво, то вообще всю ночь глаз не сомкну, — объяснил старику Дэнни.

— Так ты хоть что-то услышишь, — сказал Кетчум.

Но проблема была не в красном вине. Да, Дэнни порою выпивал больше двух бокалов, и его действительно клонило в сон. Вино было лишь дополняющим фактором. И основная причина тревоги исходила не от нового названия ресторана. Проблема состояла в том, что после всех их попыток скрыться от Ковбоя, после всех трюков с переменой имен, которые ровным счетом ничего не дали, Кетчум сам привел его в нужное место. И сейчас Карл за ним следил.



Ковбой и раньше следил за Кетчумом, но не слишком успешно. Бывший помощник шерифа дважды висел у него на хвосте, когда Кетчум ездил на охоту в Квебек. В одну из зим Карл сумел проследить путь старого сплавщика до Пуант-о-Бариль. Увиденное разочаровало. Оказывается, Кетчум свел знакомство с каким-то местным парнем. Ковбой не знал, как выглядит Дэнни и чем занимается. Карл решил, что Кетчум на старости лет подался в гомики, а парень помоложе — его любовник! Но щуплого хромого повара там и близко не было. Карлу надоело понапрасну жечь бензин, и он оставил свои преследования.

Все изменило одно слою — слово и незначительный, казалось бы, факт: Ковбой с Кетчумом меняли шины в одной и той же миланской автомастерской. В северной части Нью-Гэмпшира зимние шины и своевременная их установка — дело серьезное. Мастерская принадлежала некоему Твитчеллу, а механиком, произнесшим то самое слово, был франкоканадец по фамилии Крото.

Где-то за неделю до Рождества Карл заехал в мастерскую и заметил в гараже пикап Кетчума.

— Никак и Кетчум приволок вам свою колымагу? — спросил Ковбой.

— Ага, — ответил Крото.

Карл заметил, что механик заменяет шипованные шины на обычную зимнюю резину.

— Он что, к гадалке сходил, и та нагадала мягкую зиму? — удивился бывший помощник шерифа.

— Не-а. Сказал мне, не хочет громыхать по федеральному шоссе. А отсюда до Торонто других почти нет.

— Торонто, — повторил Ковбой, однако не название этого канадского города было словом, изменившим все.

— После Рождества вернется, и я ему опять поставлю шипованные, — пояснил Крото. — А на магистралях можно и без шипов ехать. Там снег все время убирают.

— Так Кетчум на Рождество катается в Торонто? — спросил Карл.

— Насколько помню, да.

Это «насколько» было достаточно недолгим. Крото начал работать в мастерской Твитчелла сразу после школы, и сейчас ему было года двадцать два или двадцать три.

— Никак у него в Торонто подружка завелась? — поинтересовался Карл. — Или, может, дружок?

— Не-а, — замотал головой Крото. — Кетчум говорил: у него там семья.

«Семья» — вот слово, изменившее все! Карл знал, что у Кетчума нет семьи ни в Канаде, ни в другом месте. А с той семьей, которая когда-то у него была, старый сплавщик потерял всякие связи, и все это знали. Дети Кетчума по-прежнему жили в Нью-Гэмпшире. У них уже были свои достаточно взрослые дети, и никто не уезжал за пределы округа Коос. Но та семья давно не желала знать Кетчума.

— Никакой семьи у Кетчума в Канаде нет, — сказал тупому парню Ковбой.

— Он сказал, что в Торонто у него семья. А есть или нет, мне без разницы, — признался Крото.

Впоследствии, думая обо всем этом, Дэнни был тронут таким отношением Кетчума к ним с отцом. Он считал их своей семьей. Но этим же коротким словом он выдал их Карлу. Ковбой задумался: кого этот завзятый одиночка может называть семьей? Тут даже его извилин хватило, чтобы допереть: конечно же, Стряпуна и его сына. Ехать следом за пикапом Кетчума, не вызывая подозрений, было делом нехитрым. Грузовичок со старым, плохо отрегулированным мотором пожирал изрядное количество бензина, и за машиной тянулся черный шлейф выхлопных газов. Карл не поехал на своем автомобиле, а взял напрокат неприметный внедорожник с обычными зимними шинами. Таких машин, движущихся из Буффало по Мосту мира[210] в сторону Канады, было более чем достаточно. К тому же при своих ограниченных умственных способностях кое-какими навыками полицейского Карл обладал. Он умел ездить следом, не вызывая подозрений.

Ковбою было несложно найти для себя удобный наблюдательный пункт, чтобы оттуда незаметно следить за домом на Клуни-драйв. Вскоре он знал, кто когда покидает дом и когда возвращается (включая Кетчума). Естественно, Карл знал, что старый сплавщик гостит у Стряпуна и его сына. Бывшему помощнику шерифа безумно хотелось ухлопать всех троих, однако связываться с Кетчумом было опасно: Карл знал, что тот вооружен. Ковбоя поразила беспечность хозяев: днем входная дверь дома на Клуни-драйв вообще не запиралась, а вечером ее запирал последний, кто возвращался домой (обычно это был хромой повар).

Ковбою не составило труда пробраться в дом и изучить расположение комнат. Вскоре он узнал, кто где спит. Он думал, что теперь знает абсолютно все, что ему нужно. И вот здесь Карл ошибся.

Единственное оружие в доме находилось в гостевой комнате: там, где, по мнению Карла, остановился Кетчум. Ковбой только усмехнулся, увидев «винчестер-рейнджер» двадцатого калибра. (Дробовик для сопливых подростков, которые и стрелять еще толком не умеют.)

Но откуда бывшему помощнику шерифа было знать, что дробовик — рождественский подарок Кетчума для Дэнни? Старый сплавщик не любил разных глупостей с подарочной упаковкой, поэтому дробовик магазинного типа, с автоматической подачей патронов, в заряженном состоянии лежал у Кетчума под кроватью — там, где и сам Ковбой обычно прятал оружие. Карл никак не думал, что дробовик не вернется в округ Коос вместе с Кетчумом, а останется в доме на Клуни-драйв. Но в том, что Кетчум скоро вернется в Нью-Гэмпшир, он не сомневался. Оставалось лишь дождаться этого момента и начать действовать.

По мнению Карла, у него было несколько вариантов. Он поднялся по пожарной лестнице и отпер дверь третьего этажа. Если Дэнни этого не заметит, в дом можно будет проникнуть отсюда. Но если Дэнни обратит внимание на незапертую дверь и закроет ее изнутри, остается входная дверь. Весь вечер, пока повара и сына нет дома, она остается открытой. Ковбой заметил и то, что после обеда Дэнни не поднимается на третий этаж. (Причиной тому было выпиваемое пиво и красное вино: после выпивки писатель не хотел находиться в комнате, где работал.)

Каким бы образом Карл ни проник в дом — по пожарной лестнице или через входную дверь, — он сумеет надежно спрятаться на третьем этаже. Главное — соблюдать осторожность и не шуметь, пока повар с сыном не заснут. Половицы скрипят, (это Карл заметил), и ступени лестницы, ведущей вниз, — тоже. Ничего, он разуется и будет в одних носках. Первым он убьет повара, а уже потом — его сынка. Так думал Карл. В комнате Стряпуна он увидел на стене восьмидюймовую чугунную сковороду. От Нормы Шесть он знал, что этой сковородкой малолетний паршивец Дэнни убил Индианку Джейн. Карл мысленно представил себе картину запоздалой мести. Как приятно ему будет стоять в этой комнате и смотреть на труп хромого придурка, поджидая, пока туда не явится сынок спасать папашу. Чем этот Дэнни будет воевать? Сковородкой? Помашет пару секунд, а потом… Карлу его план казался безупречным. Он убьет их обоих и успеет свалить из Канады раньше, чем здесь обнаружат трупы. (Если повезет, к тому времени он уже будет в округе Коос.)

Дело несколько осложняла уборщица-мексиканка. Ее приходы и уходы не отличались такой предсказуемостью, как передвижения повара и сына (писатель был менее предсказуем в своих отлучках и возвращениях). Люпита могла появиться когда угодно, принеся пакет выстиранного белья или вспомнив, что не забрала мусор из кухни. По сравнению с ней даже в занятиях Кетчума было какое-то постоянство. Старый сплавщик ежедневно проводил пару часов в центре тхэквондо на Янг-стрит. Место это Кетчум нашел несколько лет назад, совершенно случайно. Зальчик гордо именовался «Центром чемпионов», и преподавал там иранец, в прошлом выступавший в борцовских состязаниях. Сейчас он обучал боксу и кикбоксингу. Кетчум сообщил, что совершенствует удары ногами.

— Боже милостивый! Тебе же восемьдесят три года. Неужели тебя еще интересуют боевые искусства? — удивился повар.

— Это, Стряпун, сплав нескольких боевых искусств, — пояснил Кетчум. — Тут тебе и бокс, и кикбоксинг, и захваты. Всегда интересно узнать, каким еще способом можно опрокинуть противника на землю. А когда я его повалил, дальше я уже знаю, что делать.

— Зачем это тебе, Кетчум? — не выдержал повар. — Ты что, собираешься участвовать в новых драках?

— Драка — не соревнование. Ее не запланируешь. Ты в нее попадаешь, и все. Потому и нужно быть готовым!

— Боже милостивый, — вновь пробормотал Доминик.

По мнению Дэнни, Кетчум всегда находился в состоянии готовности к войне. И его рождественский подарок — винтовка «винчестер-рейнджер», из которой писатель уложил трех оленей, — только подчеркивал эту готовность.

— Кетчум, но зачем мне в городе дробовик? — спросил писатель.

— Я знаю, Дэнни, — ты не ахти какой охотник. И вряд ли снова отправишься охотиться на оленей. Даже с этим дробовиком. Но такое оружие должно быть в каждом доме.

— В каждом доме, — машинально повторил Дэнни.

— Особенно в вашем, — сказал Кетчум, делая упор на последнем слове. — Тебе нужно оружие быстрое и безотказное, которое не подведет, если столкнешься лицом к лицу.

— Лицом к лицу.

Это уже повар повторил слова Кетчума. Доминик поднял руки, словно заранее сдавался на милость судьбы.

— Кетчум, честное слово, не знаю, нужен ли нам дробовик, — колебался Дэнни.

— Парень, я тебя о многом не прошу. Просто возьми эту игрушку. Следи, чтобы она постоянно была заряжена и лежала у тебя под кроватью. Самое надежное место для таких штучек.

Дэнни знал: первые два патрона заряжены дробью, третий — оленьей пулей. Писатель взял дробовик и повертел в руках. Подарок Кетчума ставил его в двойственное положение. Ему не хотелось обижать старого сплавщика, но едва отец увидел в руках сына дробовик, лицо повара приняло страдальческое выражение. Сам того не желая, Дэнни не раз заставлял старых друзей ополчаться друг на друга.

— Боже милостивый! — в который раз воззвал не слишком-то набожный повар. — Да я спать не смогу, зная, что у нас в доме — заряженный дробовик!

— Вот это мне и нужно, Стряпун, — обрадовался Кетчум. — Было бы идеально, если бы ты вообще не спал.

«Винчестер-рейнджер» имел березовое цевье и такой же приклад с резиновой подушечкой, гасящей отдачу. Дэнни поймал себя на том, что ему нравится слушать перепалку отца с Кетчумом.

— Черт бы побрал тебя с твоим подарком, — ворчал повар. — В одну прекрасную ночь я выйду помочиться, а мой сын подумает, что это Ковбой пожаловал, и пристрелит меня!

Дэнни засмеялся.

— Продолжайте в том же духе. Сегодня же Рождество. Вот и пусть у нас будет веселое Рождество.

Однако Кетчуму было отнюдь не весело.

— Не бойся, Стряпун, Дэнни тебя не застрелит, — мрачно сказал старый сплавщик. — Я всего лишь хочу, чтобы вы были готовы, беспечные вы дурни!



— Ин-ук-сук, — иногда бормотал во сне Дэнни.

Шарлотта научила его правильно произносить это индейское слово. (В Канаде оно считалось скорее инуитским, то есть эскимосским.) В устах Шарлотты оно звучало довольно часто.

Утром, проснувшись после рождественской ночи, Дэнни подумал: не убрать ли фотографию Шарлотты со стены над изголовьем кровати? Или заменить другим снимком? На этом фото она стояла в купальном костюме, только что вылезшая из воды. По ее телу скатывались капельки. Она стояла, обхватив себя руками, и улыбалась, но лицо ее было холодным. Ее сфотографировали на фоне основного причала, где она любила плавать. А между ее рослой фигурой и причалом виднелся загадочный инуксук[211].

Каменное сооружение напоминало человеческую фигуру, но очень отдаленно. С залива его можно было принять за навигационный знак. Некоторые инукситы действительно служили опознавательными знаками, но не этот.

Два крупных камня, поставленные друг на друга, создавали подобие человеческой ноги (ног, естественно, было две); нечто вроде каменной полки или столешницы соответствовало бедрам. Четыре камня поменьше образовывали верхнюю часть туловища (с внушительным каменным «животом»). Если это все-таки мыслилось человеческой фигурой, то было непонятно, почему у нее такие диспропорционально длинные ноги и обрубки вместо рук. Камень, обозначавший голову (если это, конечно, была голова), имел причудливые каменные «волосы», открытые всем ветрам. Инуксук не отличался высотой: он доходил Шарлотте до бедер, а с учетом перспективы съемки выглядел еще ниже. Однако никакие ветры, дожди и метели не могли повалить это нагромождение камней. Инуксук был на редкость стойким. Возможно, потому Дэнни и проснулся с этим словом на устах.

Окрестные острова изобиловали инукситами. Еще больше каменных «человечков» попадалось вдоль шоссе 69, между Пэрри-Саундом[212] и Пуант-о-Бариль. Дэнни запомнился большой щите надписью: «ПЕРВАЯ НАЦИЯ». ТЕРРИТОРИЯ ОДЖИБВЕ. Неподалеку от летних коттеджей, рассыпанных по берегу залива Мунлайт-Бэй (однажды в жаркий день их с Шарлоттой занесло туда на моторной лодке), торчали впечатляющие инукситы. Они словно охраняли вход в индейское поселение Шаванага[213].

«Но кто построил эти инукситы?» — думал Дэнни, лежа рождественским утром в постели и глядя на фотографию. Даже Шарлотта не знала происхождения инуксука на ее острове.

В то лето, когда Энди Грант занимался ремонтом спальных домиков, у него в бригаде работал индеец из поселения Шаванага. Дэнни вспомнилось, как в другое лето им привезли газовые баллоны. Лодка, на которой приплыли двое молодых парней, называлась «Первая нация». Один из них с гордостью сказал Дэнни, что является чистокровным оджибве. Шарлотта восприняла его слова с недоверием, а писатель так и не удосужился спросить ее почему.

Как-то он высказал догадку, что инуксук мог построить ее дед. Индейцы следили за каменным сооружением и, если оно падало, восстанавливали. Догадка Дэнни развеселила Шарлотту.

— Эти камни не падают, — сказала она. — И дед не строил инуксук. Его построили индейцы. Насколько помню, наш инуксук ни разу не падал.

— А в чем вообще значение инукситов? — спросил тогда Дэнни.

— Племенные корни, уважение, стойкость.

Ответ был слишком расплывчатым и не удовлетворил Дэнни Эйнджела. Писателя удивило, что Шарлотту такое объяснение вполне устраивало.

Может, спросить у индейцев? Дэнни поделился этой мыслью с Кетчумом, когда они ездили охотиться на оленей.

— Думаешь, они знают? Каждый индеец тебе наплетет свое.

(Кетчум считал, что некоторые инукситы были бессмысленным нагромождением камней.)

Дэнни заглянул под кровать, где лежал дробовик. Кетчум велел не застегивать чехол.

— Пока расстегиваешь молнию, любой влезший сюда идиот тебя услышит.

Конечно, он имел в виду не любого, а вполне конкретного идиота — бывшего шерифа округа Коос, который в свои восемьдесят три года никак не мог отказаться от мести.

— А предохранитель? — спросил Дэнни. — Неужели мне и на предохранитель не ставить?

Кнопка предохранителя находилась чуть впереди спускового крючка и при нажатии издавала легкий щелчок. Против этой меры безопасности Кетчум не возражал.

— Предохранитель оставь. Если Ковбой услышит щелчок предохранителя, значит, он почти добрался до вас.

Дэнни опять посмотрел на фотографию Шарлотты с инуксуком за ее спиной, потом снова нагнулся и заглянул под кровать, где тихо, словно притаившаяся змея, лежал «винчестер-рейнджер». Возможно, и каменный «человек», и дробовик двадцатого калибра оба олицетворяли защиту, но винтовка давала защиту более ощутимую. Дэнни согласился с доводами Кетчума: оружие в доме не помешает. Он вспомнил, что каждое Рождество обязательно несло в себе мрачную ноту. В этот раз «камертоном» послужил Кетчум с его подарком; в прежние годы мрак нагоняли либо Дэнни, либо повар. Впрочем, Доминик и вчера «отличился», сказав сыну и Кетчуму:

— Будь жив Джо, ему бы сейчас было тридцать пять. Имел бы как минимум двоих детишек.

Дэнни вспомнил, что и его потянуло подбросить дров в этот грустный костер:

— Джо был бы сейчас старше Шарлотты. Когда мы с ней встретились, ей было только двадцать семь.

— И представляешь, Дэниел, Джо был бы сейчас всего на десять лет младше, чем ты тогда… ну, когда он погиб.

— Эй! Хватит заниматься дурацкими подсчетами! — одернул их Кетчум. — Вы еще Индианку Джейн вспомните! Кстати, ей было бы сейчас аж восемьдесят восемь, и она бы точно не захотела слушать ваши бредни. Она вообще не любила бессмысленной болтовни.

Дробовик, подаренный на следующий день Кетчумом, тоже не прибавил смысла их разговорам. Повар принялся за вчерашнее и стал жаловаться на «жуткую особенность» посвящений, которыми писатель предварял свои романы.

Здесь он был прав. В посвящении к «Ребенку на дороге» стояло: «Моему сыну Джо — посмертно». Это было вторым его посвящением сыну и третьим посвящением тем, кто покинул мир живых.

— Пап, если люди продолжают умирать, я бессилен это остановить, — сказал Дэнни.

А Кетчум без устали демонстрировал повару и его сыну преимущества дробовика, в частности — как легко его заряжать и выбрасывать стреляные гильзы. Патроны летали по всей комнате. Один патрон (настоящий, не гильза) упал в ворох упаковочной бумаги от рождественских подарков. Кетчум не стал его искать. Старый сплавщик все заряжал и заряжал дробовик, словно дом на Клуни-драйв находился в осаде вражеской орды.

— Если мы проживем еще какое-то время, то превратимся в карикатуры на самих себя, — вслух произнес Дэнни.

Иногда он диктовал себе записываемые мысли. Но сейчас он ничего не собирался записывать. Писатель по-прежнему ворочался в постели, поглядывая то на фото Шарлотты и загадочного инуксука, то на вполне реальный и опасный подарок, лежащий у него под кроватью.



В Канаде был День рождественских подарков[214]. Кто-нибудь из знакомых писателей всегда устраивал у себя торжество. В этот день Дэнни водил Кетчума либо в «Эдди Бауэр»[215], либо в «Рутc»[216] и покупал ему что-нибудь из одежды, в которой старый сплавщик и отправлялся на праздник. Доминик, где бы он ни оказывался, всегда брался помогать на кухне, и чужая кухня становилась его домом. Дэнни лавировал от одной группки друзей к другой, стараясь не реагировать слишком эмоционально на политические выплески Кетчума. Впрочем, здесь была другая страна, и антиамериканские тирады старого сплавщика воспринимались на «ура».

— Один парнишка с Си-би-си хотел пригласить меня на радиошоу, — похвастался Кетчум, когда они ехали с праздника домой.

— Боже милостивый, — вздохнул сидевший за рулем повар.

— Хоть ты и трезвый, Стряпун, не думай, что ты хорошо водишь машину. Потому не мешай нам с Дэнни разговаривать, а сам следи за уличной сумятицей.

Ковбой мог бы той же ночью убить их всех, но Карл был труслив. Он решил не рисковать, пока Кетчум здесь. Бывший помощник шерифа не знал, что дробовик лежит не в гостевой комнате под кроватью, а в спальне Дэнни. Не догадывался Карл и о том, сколько Кетчум выпил. В эту ночь Ковбой мог бы вломиться в дом, и ни Кетчум, ни Дэнни не оторвали бы головы от подушки. Вместо обычных одного-двух бокалов красного вина писатель выпил четыре или пять. Правда, Дэнни проснулся среди ночи, подумав, что должен проверить, цел ли дробовик под кроватью. Он нагнулся, но не удержал равновесия и громко шмякнулся с кровати на пол. Однако ни повар, ни старый сплавщик не прибежали на шум.

После Рождества Кетчум никогда не задерживался в Торонто. Впоследствии он жалел, что не привез с собой Героя и (по какой-нибудь причине) не оставил пса в доме на Клуни-драйв. Будь там «замечательное животное», Карл ни за что не сумел бы влезть в дом и спрятаться в писательской комнате. Однако Герой находился у Пам Нормы Шесть и терроризировал ее собак (это выяснилось позже), а Кетчум рано утром уехал в Нью-Гэмпшир.

Дэнни проснулся раньше отца и обнаружил на кухонном столе записку Кетчума. К удивлению писателя, записка была аккуратно отпечатана на машинке. Значит, Кетчум поднялся на третий этаж, а Дэнни даже не услышал скрипа половиц у себя над головой и скрипа лестничных ступенек. Ни он, ни повар не проснулись от стука машинки. Кетчум вполне мог бы отругать их за потерю бдительности. Между тем в записке старого сплавщика об этом не было ни слова.



НАСМОТРЕЛСЯ НА ВАС, РЕБЯТА. ПОКА ХВАТИТ!

СОСКУЧИЛСЯ ПО СВОЕМУ ПСУ. ПОЕХАЛ К НЕМУ.

КОГДА ВЕРНУСЬ ДОМОЙ, БУДУ И ПО ВАМ СКУЧАТЬ!

ПООСТОРОЖНЕЙ С КРАСНЫМ ВИНОМ, ДЭННИ! КЕТЧУМ.



Карл обрадовался, увидев отъезжающий пикап Кетчума. Ковбой начинал нервничать. Понаблюдав за Люпитой (мексиканка несколько раз входила и выходила из дома), он успокоился. Она тщательно убрала в гостевой комнате. Значит, Кетчум уехал окончательно. Однако Карлу пришлось прождать еще целые сутки.

Вечером двадцать седьмого декабря повар с сыном ужинали дома. На мясном рынке Доминик купил замечательные колбаски со странным названием kielbasa[217]. Дома он вначале томил их в оливковом масле, пока те не приобрели золотисто-коричневый оттенок, а затем тушил с накрошенным фенхелем и луком. Колбаски тушились в томатном соусе, куда были добавлена цветная капуста и толченые семена фенхеля. Это блюдо он подал со свежим, еще теплым хлебом и зеленым салатом. (Хлеб повар замесил на оливковом масле и щедро посыпал розмарином.)

— Пап, а Кетчум оценил бы это по достоинству, — сказал Дэнни.

— Да. Хороший он человек, Кетчум, — к изумлению сына, ответил повар.

Не зная, как реагировать на столь неожиданную похвалу в адрес старого сплавщика, Дэнни вернулся к обсуждению их кушанья и предложил включить это блюдо в меню «Поцелуя волка».

— Нет-нет, — замахал руками повар. — Это слишком деревенское кушанье. Слишком простое даже для «Поцелуя волка».

— Но ты его замечательно приготовил. Такое блюдо было бы не грех подавать и членам королевских фамилий.

— Напрасно я не приготовил его раньше и не угостил Кетчума. Этого он никогда не ел, — только и сказал повар.



Вечер следующего дня был последним в жизни повара. Вместе со своим любимым Дэниелом они ужинали в португальском ресторане вблизи «Маленькой Италии»[218]. Ресторан назывался «Chiado», и Доминик очень любил здесь бывать. Впервые его привел сюда Арно, когда они работали неподалеку, на Куин-стрит-Вест. Вечером двадцать восьмого декабря (это был четверг) Дэнни с отцом оба заказали кролика.

Пока Кетчум гостил в Торонто, снег несколько раз сменялся дождем. Улицы попеременно становились то скользкими, то мокрыми. Сейчас опять подморозило. Домой повар с сыном возвращались в такси (повар не любил ездить на своей машине в центр города). К этому времени пошел снег. Следы Ковбоя возле пожарной лестницы и днем-то были малозаметными, а сейчас наст присыпало свежим снегом, и они совсем исчезли. Карл снял свою парку и разулся. Он вытянулся на кушетке писательской комнаты, сжимая на груди кольт сорок пятого калибра. Наплечная кобура ему не требовалась.

Из кухни донеслись голоса повара и его сына. Теперь уже никто не узнает, смог ли Карл разобрать слова их разговора.

— Дэниел, тебе пятьдесят восемь лет. В твоем возрасте нужно жить с женой, а не с отцом, — говорил повар.

— А тебе, пап? Разве тебе не нужна жена? — спросил Дэнни.

— Я достаточно пожил с женщинами, Дэниел. В семьдесят шесть находиться рядом с женщиной… я бы себя неловко чувствовал. Мне пришлось бы постоянно извиняться перед нею, — признался Доминик.

— За что?

— За разные малоприятные мелочи. Бывает, пукну ненароком. И разговариваю во сне.

— Тогда тебе стоило бы поискать тугоухую жену. Как наш Кетчум, — предложил Дэнни, и они оба засмеялись.

Карл слышал их смех.

— Дэниел, я серьезно: ты хотя бы завел себе постоянную любовницу, — говорил повар, пока они поднимались на второй этаж.

Ступеньки скрипели под их ногами, но по-разному. Чувствовалось, что один из поднимающихся хромает и ему тяжело идти наверх. Это Карл тоже слышал.

— У меня есть приятельницы, — начал было Дэнни.

— Я говорю не о твоих поклонницах.

— Пап, у меня уже нет поклонниц.

— А куда ж подевались эти молодые сумасбродки? Я читал их письма.

— Ты про этих? Я ничего не пишу им в ответ.

— Но есть же и другие женщины. Как это у вас называется? Помощники редактора? В отделах книготорговли достаточно женщин… Помнится, я даже видел тебя с кем-то из них. Пусть они моложе тебя, ну и что?

— Молодые женщины сейчас не очень-то хотят связывать себя постоянными отношениями, — объяснил отцу Дэнни. — У них на первом месте карьера. А женщины моего возраста либо замужем, либо вдовы.

— А чем тебе не нравятся вдовы? — спросил отец.

(Здесь они оба посмеялись, но уже не так долго.)

— Я не стремлюсь к постоянным отношениям, — сказал Дэнни.

— Не стремишься? А почему? — удивился повар.

Теперь отец и сын стояли в разных концах коридора, возле дверей своих комнат. Расстояние заставляло их говорить громче, и Ковбой наверняка слышал каждое слово.

— Знаешь, пап, по-моему, я тоже исчерпал свои возможности, — признался Дэнни.

— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

— Я счастлив, что мы с тобой вместе. Ты всегда был мне хорошим отцом. Лучшим.

— Ты тоже был хорошим отцом, Дэниел.

— Я не слишком внимательно относился к отцовским обязанностям, — перебил его Дэнни.

— Я люблю тебя! — сказал Доминик.

— И я люблю тебя, папа. Спокойной ночи.

Дэнни вошел к себе и тихо затворил дверь.

— Спокойной ночи! — крикнул ему из коридора повар.

Пожелание было настолько искренним, что, возможно, даже Ковбою захотелось пожелать им обоим спокойной ночи. Но Карл лежал тихо, ничем не выдавая своего присутствия.

Выжидал ли бывший помощник шерифа еще целый час, после того как отец и сын вычистили зубы и в ванных смолк шум воды? Вряд ли. Мечтал ли Дэнни перед сном об острове Тернер-Айленд, о своей «писательской хижине», из окон которой видна маленькая упрямая сосна? Возможно, мечтал. А повар? Просил ли он в молитвах отпустить ему еще немного времени? Едва ли Доминик Бачагалупо вообще молился перед сном. В лучшем случае он засыпал с пожеланием, чтобы его одинокий сын «нашел себе кого-нибудь». Только это.

А половицы? Скрипели ли они под ногами грузного Ковбоя, когда он встал с кушетки и отправился исполнять свою «миссию»? Возможно, и скрипели, но повар их скрипа не слышал. Дэнни после выпитого в ресторане вина, быть может, снилось, что это Джо приехал из Колорадо.

Ковбой не знал, насколько темно бывает в доме по ночам, и потому заблаговременно проверил ступеньки, спустившись с закрытыми глазами. Он сосчитал число шагов от лестницы до двери комнаты повара. Узнал Карл и то, где находится выключатель: справа от двери, рядом с восьмидюймовой чугунной сковородой.

Оказалось, света на лестнице более чем достаточно: Дэнни всегда оставлял включенными две лампочки между первым и вторым этажами. Ковбой прошлепал в носках до нужной двери и распахнул ее.

— Что, Стряпун? Не ожидал увидеть? — спросил Карл, зажигая свет. — Вот и настало твое время подыхать.

Возможно, Дэнни слышал эти слова, а может, и нет. Но его отец сел на постели, щурясь от яркого света, и громко произнес:

— Что ж ты так долго добирался, болван? А ты и впрямь тупее собачьего дерьма. Джейн всегда это говорила.

(Эти слова Дэнни наверняка услышал.)

— Маленькая хромая вонючка — вот ты кто, Стряпун! — орал Карл.

Это Дэнни тоже слышал. Он уже стоял на коленях, вытаскивая из-под кровати чехол с дробовиком.

— А ты, Ковбой, все равно тупее собачьего дерьма! — кричал в ответ его отец.

— Нет, Стряпун! Я не так туп, потому что это ты сейчас сдохнешь!

В грохоте собственного голоса Карл не слышал, как щелкнул предохранитель дробовика. Он не слышал топота босых ног по коридору. Ковбой прицелился и выстрелил из кольта повару в сердце. Доминика Бачагалупо отбросило к изголовью кровати. Он умер мгновенно, на подушках. Карлу было не понять странной улыбки повара, обнажившей белый шрам на его нижней губе. И только Дэнни понял слова, произнесенные отцом за несколько мгновений до смерти.

— Ше бу де, — сумел выговорить Доминик.

Этим словам он научился у Агу и Сяо Ди. В переводе с китайского они означали: «Мне невыносимо с тобой расставаться».

Разумеется, Карлу так и не открылся смысл китайского выражения; зато, увидев позади себя голого человека, бывший помощник шерифа понял, почему повар умер с улыбкой на губах. Он улыбался, поскольку знал, что его громкие крики спасут жизнь сыну. А еще Доминик знал, что их друг Кетчум снабдил Дэнни оружием получше, нежели восьмидюймовая сковородка. Быть может, в свои последние мгновения Ковбой заметил направленное на него дуло «винчестер-рейнджера». Той самой винтовки, годящейся лишь для забав сопливых подростков.

Карл не успел повернуться и выстрелить. Ствол его кольта по-прежнему глядел в пол, когда первым патроном Ковбою разворотило половину горла. Карл попятился и рухнул спиной на ночной столик, раскрошив плечом лампочку в настольной лампе. После второго выстрела Дэнни горло Карла перестало существовать. Оленья пуля была, но сути, уже лишней, но Дэнни почти вплотную приставил дробовик к изуродованной шее Ковбоя и выстрелил, словно зияющая рана была магнитом, притягивающим его оружие.

Если верить словам Кетчума о том, как волки убивают свою добычу, не были ли эти три выстрела из дробовика двадцатого калибра настоящими «поцелуями волков»? Такими же дерзкими и беспощадными?

Дэнни спустился вниз и из кухни позвонил в полицию, сказав, что откроет для них входную дверь и что они найдут его на втором этаже, возле тела отца. Писатель отпер входную дверь, потом поднялся к себе и надел старый спортивный костюм. Он хотел позвонить Кетчуму, но время было слишком позднее. Да и к чему теперь спешить? Когда Дэнни вернулся в отцовскую спальню, следов от трех «поцелуев волков» не было видно. Они потонули в крови. Труп Карла был залит кровью с головы до ног, словно его окатили из шланга. Но мысль о том, сколько работы он задал Люпите, лишь пронеслась по задворкам сознания писателя. Коврик на полу был мокрым от крови. Кровь забрызгала стены, одну доску с фотографиями (ту, что висела над ночным столиком). Дэнни не сомневался: Люпита справится. Она справилась с кое-чем более тяжелым и страшным — пережила потерю ребенка.

А Кетчум был прав насчет красного вина. Дэнни сейчас думал об этом, сидя на кровати возле тела отца. Если бы в ресторане он пил только пиво, то, быть может, услышал бы Ковбоя на несколько секунд раньше и сумел бы выстрелить прежде, чем заговорил кольт сорок пятого калибра.

— Не казни себя, Дэнни, — говорил ему потом Кетчум. — Это я притащил за собой Ковбоя. Я должен был предвидеть, что он может увязаться за мной.

— И ты не казни себя, Кетчум, — говорил ему Дэнни, прекрасно зная, что старый сплавщик все равно не простит себе случившегося.

Когда приехала полиция, в соседних домах светились все окна. Громко лаяли потревоженные собаки. Обычно в такое время Роуздейл крепко спал. Жители близлежащих домов впервые слышали перестрелку и были откровенно напуганы. Некоторые собаки лаяли и сейчас. Войдя в дом и поднявшись на второй этаж, полицейские увидели знаменитого писателя вместе с мертвым отцом. Голова убитого повара покоилась на коленях сына, а тот сидел в изголовье забрызганной кровью постели. Как потом докладывал молодой инспектор убойного отдела, они нашли Дэнни Эйнджела там, где он сказал. В момент их появления писатель что-то напевал своему отцу, а может, читал какое-то стихотворение.

— Ше бу де, — шептал Дэнни, наклонившись над отцовским ухом.

Ни он, ни повар не знали, правильный ли перевод этих слов сказали Агу и Сяо Ди. Действительно ли «ше бу де» означало «Мне невыносимо с тобой расставаться»? Но так ли важна была сейчас точность?

«Мне невыносимо с тобой расставаться», — мысленно повторял Дэнни, обращаясь к любимому отцу, который почти сорок семь лет оберегал его от злобного и тупого Ковбоя. Оберегал с той самой ночи, когда они бежали из Извилистого.

Когда приехали полицейские, Дэнни впервые заплакал. Для него началось невыносимое расставание с отцом. Возле дома помимо двух полицейских машин стояла карета «скорой помощи». У всех трех машин продолжали вертеться включенные мигалки. Полицейские уже знали краткую версию, сообщенную им по телефону. В дом проник вооруженный злоумышленник, застреливший отца известного писателя. Сам писатель выстрелами из дробовика убил злоумышленника. Но молодой инспектор сразу понял, что дело тут гораздо сложнее заурядного вторжения в чужой дом. Полицейский с большим почтением отнесся к мистеру Эйнджелу. Понимая, каково сейчас писателю, он не торопил Дэнни. Пусть хоть немного придет в себя, соберется с мыслями. Учитывая возраст злоумышленника и то, что писатель стрелял в него с близкого расстояния и несколько раз (хотя первый выстрел уже был смертельным), полицейский детектив понимал: случившееся имеет под собой давнюю историю.

Инспектор не торопил Дэнни, однако он не мог сидеть здесь всю ночь.

— Мистер Эйнджел! — позвал он. — Сэр, если вы готовы, пожалуйста, расскажите о случившемся.

Его слова произвели странное действие. До сих пор знаменитый писатель плакал, как плачут взрослые люди. Теперь он вдруг заплакал, как мальчишка. А Дэнни действительно плакал сейчас, как двенадцатилетний мальчишка, словно Карл застрелил его отца не только что, а еще тогда, в Извилистом. Говорить писатель не мог, но жестом указывал на дверной проем.

Молодой инспектор понял это по-своему.

— Я знаю, что вы стреляли, стоя в дверях, — сказал он Дэнни. — Во всяком случае, первый выстрел вы сделали оттуда. Затем вы сделали несколько шагов вперед. Так?

Дэнни отчаянно тряс головой. Второй полицейский — совсем молодой парень — заметил восьмидюймовую чугунную сковороду, висящую на стене, почти рядом с дверным косяком. Странное, конечно, место для кухонной утвари. Парень вопросительно постучал пальцем по чугунной поверхности.

— Да! — сумел выговорить всхлипывающий Дэнни.

— Сними сковороду, — попросил напарника инспектор.

Дэнни по-прежнему сидел на постели, а голова отца все так же покоилась у него на коленях. Полицейский поднес к нему сковороду. Писатель протянул руку. Его пальцы обхватили деревянную ручку. И здесь его рыдания вдруг прекратились. Полицейские терпеливо ждали.

Дэнни поднял тяжелую сковороду над головой, затем положил на окровавленные простыни.

— Я начну вот с этой восьмидюймовой чугунной сковороды, — сказал он, как рассказчик, которому предстояло рассказать длинную историю, известную ему до мелочей.

Часть пятая. Округ Коос, штат Нью-Гэмпшир, 2001 год

Глава 14. Левая рука Кетчума

Кетчум уехал охотиться на медведя. Местом охоты он избрал леса в окрестностях поселка Уилсонс-Милс в соседнем штате Мэн. Но там ему не повезло. Теперь они с Героем возвращались на стареньком внедорожнике «судзуки» обратно. Границу между штатами они пересекли невдалеке от водопада Хаф-Майл на реке Дэд-Даймонд[219]. Там-то Кетчум и повалил здоровенного черного медведя-самца. Медведей он предпочитал бить из короткоствольной легкой винтовки — из такой когда-то охотилась на оленей Барретт, бывшая приятельница Дэнни. Это был карабин «ремингтон» со стандартными патронами. Кетчум ласково называл его «мой старый надежный и быстрый сукин сын». (Эти винтовки прекратили выпускать еще в 1940 году.)



Перевозка туши через границу штатов может быть сопряжена с «некоторыми трудностями». Иными словами, тушу Кетчум повезет в кабине. Медведь займет слишком много места, отчего Герою «придется прогуляться пешком». Так это звучало в устах Кетчума. Учитывая, что собаки пешком не ходят, весь обратный путь пес должен будет бежать за машиной. Но это были первые дни разрешенной псовой охоты на медведя. «Замечательное животное», возбужденное удачной охотой, послушно побежит вслед за «судзуки». Так это рисовалось Кетчуму накануне отъезда на охоту.

— Учти: мы с Героем вернемся только в понедельник, поздно вечером, — предупредил Дэнни старый сплавщик.

Весь длинный уик-энд от Кетчума не было никаких вестей. Дэнни и не пытался с ним связаться. Кетчум постепенно дозрел до собственного телефона и телефакса, но мобильного телефона у восьмидесятичетырехлетнего сплавщика не было. (Да и вряд ли в 2001 году жители Великих северных лесов могли похвастать обилием сотовых телефонов.)

Рейс, которым Дэнни летел из Торонто в Бостон, задержали. В Бостоне он взял напрокат машину. Ему очень хотелось неспешно поговорить за чашечкой кофе с Полом Полкари и Тони Молинари, но из-за этой дурацкой задержки рейса их встреча сократилась до торопливого пятнадцатиминутного ланча. Из Бостона Дэнни и Кармелла дель Пополо выехали во втором часу дня. Это был путь, который в 1954 году повар и двенадцатилетний Дэнни проделали в обратном направлении. С тех пор состояние дорог значительно улучшилось, и все же северная часть Нью-Гэмпшира, выражаясь словами Кетчума, по-прежнему находилась «далеко» от бостонского Норт-Энда. Уже под вечер они пересекли Понтукское водохранилище и по шоссе 16 покатили вдоль Андроскоггина к Эрролу.

Когда проезжали водохранилище, Дэнни узнал дорогу к Даммерскому пруду (бывшую лесовозную дорогу). Останавливаться он не стал, а лишь сказал Кармелле:

— Завтра мы приедем сюда с Кетчумом.

Кармелла кивнула. Она сидела рядом с Дэнни и во все глаза смотрела на Андроскоггин. Где-то через десять миль она нарушила молчание:

— Какая могучая река.

«Хорошо, что ты не видела эту реку в сезон распутицы», — подумал Дэнни. В марте и апреле Андроскоггин превращался в бешено несущийся мутный поток.

Кетчум считал сентябрь лучшим временем для поездки в Нью-Гэмпшир. Особенно для Кармеллы. Погода обычно была хорошей и солнечной. Правда, вечера становились прохладнее, зато исчезли комары, а до снега еще было сравнительно далеко. И все же здесь явственно ощущалось, насколько округ Коос севернее Бостона. Листья на местных деревьях начинали желтеть еще в конце августа. Второй понедельник сентября выглядел вполне осенним временем, и к вечеру обманчивое тепло сменялось холодом.

Кетчума волновало, сможет ли Кармелла ходить по пересеченной местности.

— Я, конечно, подвезу ее настолько, насколько возможно. Но к реке мне на машине не спуститься. Там ей придется пройти пешком.

Мысленно Дэнни представлял, о каком месте говорил Кетчум: возвышенность, глядящая на реку. Оттуда хорошо было видно излучину. Он только не мог представить, насколько изменились эти места. Сначала сгорел поселок Извилистый, теперь не стало и повара. Однако Доминик Бачагалупо не хотел, чтобы его пепел развеивали на месте бывшей столовой или где-то вблизи поселка. Он просил высыпать его прах в том месте, где почти шестьдесят лет назад река поглотила Рози. И почти там же через десять лет скрылся под бревнами Анджелу дель Пополо. Это и было главной причиной, заставившей Кармеллу отправиться в далекий путь. Много лет назад (тридцать четыре, если Дэнни не ошибся в расчетах) Кетчум приглашал ее приехать на берег Извилистой. Помнится, он сказал тогда Кармелле:

— Если вы когда-нибудь захотите увидеть место, где погиб ваш парень, я буду рад свозить вас туда и все показать.

Кармелле очень хотелось увидеть место, но ни в коем случае не бревна. Она знала, что вид бревен окажется для нее слишком тяжким зрелищем. Только речной берег, где ее дорогой Гамба и маленький Дэнни стояли и видели случившееся. Возможно, точное место, где ее первый и единственный ребенок, ее незабвенный Анджелу, ушел под воду. Конечно, когда-нибудь она поедет в те края.

— Спасибо вам, мистер Кетчум, — сказала она.

Потом она сказала Гамбе:

— Если тебе когда-нибудь захочется меня увидеть…

— Знаю, — коротко ответил Доминик, стараясь не глядеть на нее.

Дэнни, собираясь исполнить последнюю волю отца, и не вспомнил про Кармеллу, однако Кетчум настоял, чтобы он привез и ее. Когда в свои двенадцать будущий писатель впервые увидел эту женщину, он сразу обратил внимание на ее большую грудь, широкие бедра и широкую улыбку. Ее улыбка была даже шире, чем у Джейн. Дэнни знал: Кармелла — ровесница Кетчума или чуть старше. Волосы ее целиком поседели, даже брови стали седыми и теперь резко выделялись на смуглом лице. За эти сорок семь лет Кармелла изрядно раздалась вширь, но все равно она оставалась более женственной, чем Джейн в свои сорок два. Пол Полкари и Тони Молинари постоянно утверждали, что она счастлива с тем человеком, которого встретила после повара. Тем не менее Кармелла сохранила фамилию дель Пополо. Возможно, так она чтила память о двойной потере — мужа-рыбака и ее единственного драгоценного сына.

За весь долгий путь на север Дэнни не услышал от Кармеллы стенаний по поводу ее любимого Анджелу. И Гамбу она вспомнила всего один раз, сказав:

— Я потеряла его еще тогда, когда он уехал с Кетчумом. А теперь, Секондо, и ты его потерял! — воскликнула она со слезами на глазах.

Однако Кармелла быстро успокоилась и весь остаток пути ничем не показывала Дэнни, что мысли ее заняты целью их поездки.

Она продолжала называть Доминика его бостонским прозвищем Гамба. И Дэнни Кармелла называла Секондо, словно в ее сердце писатель по-прежнему оставался ее приемным сыном. Похоже, она давным-давно простила ему мальчишеские подглядывания за ее купанием в ванне. Сейчас Дэнни было трудно вообразить, что он позволял себе такие вещи, и он запоздало и достаточно формально извинился перед ней за свою давнюю бестактность.

— Чепуха, Секондо. Мне это даже льстило, — взмахнула пухлой рукой Кармелла. — Я только беспокоилась, как бы тебе это не повредило. А то вдруг бы тебя потянуло к толстым женщинам старше себя?

Дэнни почувствовал: Кармелле хочется услышать от него признание, что его никогда не тянуло к подобным женщинам, хотя, если говорить честно, крупных и толстых женщин в его жизни хватало. Это только Кэти была на редкость миниатюрной. Даже Шарлотта — единственная настоящая любовь в его жизни — имела лишний вес.

Подобно отцу, Дэнни был невысоким и худощавым. Услышав мнение Кармеллы, он подумал: возможно, с крупными женщинами он чувствовал себя надежнее. (Но это не имело никакого отношения к подглядыванию за Кармеллой или трагическому случаю с Джейн, которую он мальчишкой убил чугунной сковородкой, приняв за медведя.)

— Интересно, ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? С какой-нибудь значимой для тебя женщиной? — спросила Кармелла, когда они проехали пару миль.

— Нет у меня никаких значимых женщин, — ответил Дэнни.

— Если не ошибаюсь, тебе почти шестьдесят. (Писателю было пятьдесят девять.) Твоему отцу всегда хотелось, чтобы ты нашел женщину, достойную тебя.

— У меня была такая женщина, но мы расстались, — сказал Дэнни, опасаясь, как бы Кармелла не углубилась в расспросы.

Кармелла вздохнула. Вместе с нею в машину села меланхолия, которая сопровождала их от самого Бостона. Меланхолия ощущалась столь же отчетливо, как и распространяемый Кармеллой запах: то ли легких духов, то ли запах ее тела. Запах этот был таким же естественным, как аромат свежеиспеченного хлеба.

— И потом, у моего отца, когда он достиг этого возраста, тоже не было значимых женщин.

Кармелла затаилась, ожидая его дальнейших слов.

— И женщин, по достоинству сравнимых с тобой, у него больше не было.

Кармелла снова вздохнула. Похоже, она была польщена и разочарована одновременно. Ей явно понравились слова Дэнни, но она досадовала, что не смогла направить разговор в желаемое русло. Кармелле не давало покоя желание узнать, что же в жизни Дэнни шло и продолжает идти не так. Теперь уже он ждал ее дальнейших слов. Он догадывался: сначала она пройдется по его неправильно устроенной жизни, а затем перейдет к более щекотливой теме — недостаткам его романов.



Болтовня Кармеллы утомила Дэнни. В ней вылезло старческое самодовольство, оправдывавшее любое собственное действие и осуждавшее чужие. Она начинала о чем-то говорить и теряла смысловую нить, а потом винила Дэнни, говоря, что он нарочно сбивает ее с толку или не уделяет достаточного внимания ее словам. Нет, повар никогда не страдал слабоумием. Да и про Кетчума такого не скажешь. Конечно, прогрессирующая глухота все больше затрудняла общение с ним. Его политические тирады становились все острее и нетерпимее. Однако никто не назвал бы Кетчума слабоумным стариком. А ведь он почти одного возраста с Кармеллой. Впрочем, у Кетчума и в молодости была своя логика, расходившаяся с общепринятой. Его и тогда называли свихнутым.

Солнце уже начинало клониться к закату, когда они проехали мимо небольшого рекламного щита с надписью «АНДРОСКОГГИНСКАЯ ТАКСИДЕРМИЯ».

— Боже мой! «Продаются лосиные рога», — прочла Кармелла.

Более мелкие надписи ей прочесть не удалось. (Эти «боже мой» Дэнни слышал поминутно, с самого времени выезда из Бостона, и они начинали его раздражать.)

— Может, хочешь остановиться и купить чучело какого-нибудь зверька? — спросил он.

— Только пока не стемнело! — ответила Кармелла.

Она захохотала и шлепнула его по колену. Дэнни не понял шутки, но вдруг поймал себя на том, что ему неприятно ехать в обществе этой толстой старухи. Мальчишкой он любил Кармеллу, да и потом тоже. Несомненно, и она его любила, а его отца просто обожала. Но теперь она превратилась в утомительную болтушку. Куда спокойнее и комфортнее было бы ехать одному. Это Кетчум почему-то захотел показать ей место, где утонул Эйнджел. Дэнни знал, что Кетчум прежде всего нужен ему, и нужен для более серьезного дела: помочь выполнить отцовское завещание и развеять прах повара над водами Извилистой. Это важнее, чем сопровождать Кармеллу к месту, где утонул ее Анджелу. Болтливая толстая старуха воспринималась как обуза и помеха. Дэнни было несколько стыдно за свои мысли. Он впервые подумал, что Пол Полкари и Тони Молинари не шутили, рассказывая, как счастлива Кармелла своим спутником жизни и как довольна самой жизнью. (Счастливые люди всегда скучны, а в старости — особенно.)

Но разве Кармелла не потеряла троих дорогих ей людей и среди них — единственного сына? Разве Дэнни, сам потерявший сына, может не испытывать к ней сострадание? Неужели схожие трагедии не объединяют людей?

Однако сострадать чужому горю — еще не значит покорно выдерживать безостановочную болтовню и нелепые вопросы. Он ничего не имел против Кармеллы, просто сейчас ему не хотелось находиться в ее обществе. Ему и так предстояло выдержать общество Кетчума и развеивание отцовского пепла над рекой.

— Где они? — спросила Кармелла, когда их машина подъезжала к Эрролу.

— Кто «они»?

(О ком это она? О чучелах зверей? Может, действительно захотела купить что-нибудь на память?)

— Где останки Гамбы? Его пепел, — спросила Кармелла.

— В прочной банке, которая не бьется. Она не стеклянная, а пластиковая, — ответил Дэнни, не собираясь вдаваться в подробности.

— Ты везешь ее в багажнике? — задала новый вопрос Кармелла.

— Да, — коротко ответил Дэнни.

Ему не хотелось рассказывать, какая это банка и что в ней хранилось прежде. К тому же они уже въехали в городишко, и, пока не стемнело, Дэнни надеялся сориентироваться. Так будет легче завтра утром найти Кетчума.

— Увидимся ясным ранним утром, — сказал в их последнем телефонном разговоре Кетчум.

— По времени это сколько?

— Самое позднее, до семи утра.

— Если поспеем, не раньше восьми, — внес поправку Дэнни.

Он очень сомневался, сумеет ли Кармелла подняться в такую рань и в каком она окажется состоянии (не говоря уже о том, что место их ночлега будет в нескольких милях от города). Кетчум предупредил его: в Эрроле останавливаться негде. Он порекомендовал отель в местечке Диксвилл-Нотч, где останавливались туристы, приезжающие полюбоваться северными красотами.

Проехав через Эррол, Дэнни убедился в справедливости слов Кетчума. Они свернули на дорогу к Умбагогу, проехали мимо местного продуктового магазина (он же винный). К востоку от Эррола был выезд на мост через Андроскоггин. С западной стороны к мосту притулилось здание пожарной команды. Дэнни развернул машину. Вновь оказавшись в Эрроле, они проехали местную начальную школу, которую в прошлый раз не заметили. Оказалось, здесь даже есть ресторан «Северный простор». Но самым процветающим местом в городе (если судить по внешнему виду) был магазин спортивных товаров, называющийся «Л. Л. Коут».

— Давай заглянем, — предложил Кармелле Дэнни.

— Только пока не стемнело! — вновь сказала она.

Дэнни вдруг вспомнил, как двенадцатилетним мальчишкой

он отчаянно хотел Кармеллу. Она пробудила в нем самые первые эротические желания. Как случилось, что эта соблазнительная женщина превратилась в повторяющуюся старуху?

Оба покосились на предупреждение у входа:




ПРОСЬБА НЕ ВХОДИТЬ С ЗАРЯЖЕННЫМ ОГНЕСТРЕЛЬНЫМ ОРУЖИЕМ




— Боже мой, — пролепетала Кармелла, словно она была вооружена до зубов.

Магазин продавал снегоходы и внедорожники. Витрины украшали чучела местных зверей и птиц. Надо думать, здешний таксидермист не сидел без работы. (Медведь, олень, рысь, лиса, кот-рыболов, лось, дикобраз, скунс — «куча зверья», как сказал бы Кетчум. Из пернатых преобладали чучела уток и хищных птиц.) Оружия продавалось столько, что из него можно было бы составить небольшой арсенал. Кармелла с опаской поглядывала на такое изобилие смертоносных штучек. Под стеклом лежало десятка полтора браунинговских ножей. Скорее всего, нож Кетчума тоже был куплен здесь. Продавалась тут и одежда, отбивающая запах. Услышав очередное «боже мой», Дэнни попытался объяснить Кармелле, зачем нужна такая одежда.

— Охотники не должны распространять человеческий запах, — сказал ей Дэнни.

— Боже мой, — отреагировала на объяснение Кармелла.

— Вам чем-нибудь помочь? — настороженно осведомился у них пожилой продавец.

В больших городах таких продавцов не увидишь. У него на поясе висел браунинговский нож. Громадный живот перевешивался через пряжку, а фланелевая рубашка в черную и красную клетку весьма напоминала одежду Кетчума. А вот шерстяных жилеток камуфляжной раскраски старый сплавщик не любил.

— Охота — не война. Зверье не открывает по тебе ответный огонь, — всегда говорил он.

Продавец смотрел на странных посетителей и ждал, что они скажут.

— Хочу спросить у вас дорогу. Нам нужно попасть в Лост-Нейшн. Не сейчас. К завтрашнему утру. Подскажете, как туда проехать?

— Это название давно никто не употребляет, — сказал продавец, и его подозрение заметно возросло.

— Мне говорили, что это где-то за поворотом на Эйкерс-Понд…[220]

— Верно, только его почти никто не называет Лост-Нейшн.

— Тогда скажите новое название, — попросил Дэнни.