— Существуют и другие проблемы. Гавриил никогда никуда не ездил, не знает иностранных языков… Мистер Карасовский, если бы я оплатила ваши с женой расходы и компенсировала бы вам потраченное время, согласились бы вы представить Гавриила Листу?

Высокий польский еврей удивился.

— Конечно, согласился бы с восторгом! Мы с женой уже несколько лет не бывали в Европе. Но разрешите спросить, почему вы хотите пойти на такие дополнительные затраты, хотя и так уже очень много израсходовали на Гавриила?

Лиза встала.

— Существует много причин для этого, не последнее место среди которых занимает обещание, которое я дала его отцу. Кроме этого, мне любопытно узнать, честно говоря, как далеко продвинется Гавриил с должной поддержкой. И, может быть, будет полезно во время этой войны из-за рабства показать, как мальчик с черной кожей может ошеломить мир.

В глазах Тадеуша отразилось волнение, когда он взял руку Лизы.

— Ошеломить мир! — задумчиво повторил он. — Да, вот чего может добиться Гавриил: ошеломить мир!



Это была дивная сцена. Аманда выглядела как куколка в пальтишке, подбитом лисьим мехом и в меховой шапочке, подвязанной под подбородком. Она каталась на коньках вместе с Алексом Синклером на небольшом замерзшем пруду. Снежные шапки пригибали ветви сосен и елей, которые там и сям росли в прекрасной долине Гарлема. Лиза наблюдала за ними с саней, стоявших возле пруда, укрыв ноги меховым одеялом. Алекс пригласил их на экскурсию в конце недели с остановкой в гостинице в ста милях к северу от города, откупил целый железнодорожный вагон для этой поездки, сделал широкий жест, что было характерно для него, как узнала Лиза. Молодой гений розничной торговли, как его называли в статье в журнале «Харперс уикли», без всякого смущения полюбил Аманду, которая ответила ему полной взаимностью. Это привело Лизу в восторг, потому что она знала, что дочка ужасно тоскует по Адаму. Лиза объяснила Аманде, что папа остался в Англии по политическим соображениям, она также просила ее не упоминать о папе при Алексе. Лизе не нравился такой обман, но она должна была пойти на это, потому что не хотела упустить возможность заполучить Алекса. Лиза тоже скучала по Адаму, но Алекс начинал заполнять образовавшуюся пустоту. И хотя она его не любила, он ей очень нравился. Пока что Алекс вел себя как истинный джентльмен. Но Лиза заметила, что этот уик-энд в сельской местности, где поселились главным образом голландцы, в гостинице, которая странным образом оказалась совершенно пустой, если не считать их троих и миссис Паркер, был особенно хорошо спланирован. Фамильярное обращение Алекса с управляющим гостиницы и сотрудниками заставило ее заподозрить, что он не в первый раз отправляется, на уик-энд на север. Она подумала также, что он ездил сюда не один. Лиза сделала для себя вывод, что он не чуждается прелестей женского пола.

— Алекс! — пропищала Аманда, когда ее спутник не устоял на ногах, подпрыгнул и свалился на лед. Когда он сел с кислой физиономией, Аманда расхохоталась.

— О, вы здорово катаетесь, — сказала она. — Мамочка, правда Алекс смешной? — В этот момент Аманда тоже упала на живот. И они оба счастливо рассмеялись.

«Он будет ей хорошим отцом, — думала Лиза, — а ведь у нее не было отца, который бы постоянно находился при ней».

* * *

Мистер Карпентер, веселый, крепкий управляющий гостиницы, сам обслуживал за столом всех четверых, подал им индюшку со всем необходимым гарниром. После десерта миссис Паркер поднялась из-за стола, чтобы отвести Аманду на второй этаж спать.

— Спокойной ночи, Алекс, — сказала Аманда, обнимая и целуя его. Потом подошла и поцеловала маму.

— Спокойной ночи, мама. Знаешь что? Алекс почти такой же замечательный, как папа.

Лиза кисло улыбнулась, когда няня повела Аманду наверх, и они остались вдвоем с Алексом. Кофе они пили возле большой каменной печи, а мистер Карпентер в это время убирал со стола. На улице все еще шел снег, но в уютной гостиной постоялого двора восемнадцатого столетия было тепло.

— Нравится? — спросил Алекс. Он стоял перед горевшими дровами, а Лиза сидела на скамье колониального типа с подушками.

— Очень, — она улыбнулась. — Замечательная мысль поехать сюда, Алекс. И я ценю твое доброе отношение к Аманде. Боюсь, что ты ее просто покорил.

— Ну, она-то меня точно покорила. Очаровательная девочка.

Он в нерешительности замолчал, ожидая, когда Карпентер удалился из комнаты. Когда они остались одни, он взглянул на Лизу.

— Вы сказали мне, что Джека Кавана застрелили пять лет назад. Как же она могла запомнить «папу»?

— Джек не был отцом Аманды, — ответила она.

— Кто же им был тогда?

Она слегка улыбнулась.

— Я вдруг почувствовала себя почти голой. Но вам, пожалуй, стоит узнать обо всем моем бурном прошлом. Отец Аманды — Адам Торн, маркиз Понтефракт.

Алекс присвистнул.

— Так вот почему он так старался спасти ее…

— Совершенно верно. Конечно, мы старались не разглашать свои прошлые отношения.

Он странно смотрел на нее. «Так, эта новость доконала его», — подумала она. Лиза подошла к нему и притронулась к его рукаву.

— Дорогой Алекс, — обратилась она. — Я не знаю, о чем вы думаете. Последние недели с вами были просто великолепны, но завтра мы вернемся в город и можем опять пойти каждый своей дорогой. С моей стороны упреков не будет. — Начали бить часы на полочке камина. — Уже поздно. Я, пожалуй, пойду в свою комнату. Спокойной ночи.

Она повернулась, чтобы уйти, но он взял ее за руку и привлек к себе. Обняв, он поцеловал ее в губы со страстью, удивившей ее.

— Лиза, Лиза, — прошептал он. — Я с ума схожу… — Для меня неважно… — Он начал целовать ее подбородок, нос, щеки, глаза. — Мне абсолютно безразлично, кто был отцом Аманды. Мне нужны вы…

Он опять поцеловал ее в губы. Она почувствовала, как его руки сладострастно сжимают ее спину.

Она мягко отстранила его.

— А теперь пора и вам рассказать мне кое-что о себе, — предложила она. — Почему у меня создалось впечатление, что вы бывали в этой гостинице и раньше?

Он пригладил рукой волосы.

— Я бывал здесь. Не отрицаю этого.

— И у меня странная уверенность, что вы приезжали сюда не один.

— Этого я тоже не отрицаю. Надеюсь, вы не начнете читать мне проповедь?

— Мне не пристало читать проповеди, видит Бог. Но хочу сказать одно: я далеко не девственница, но если вы думаете, что я пойду наверх вместе с вами…

— Лиза, те девушки были совсем другими. Дешевые артистки, проститутки… На вас же я хочу жениться. Хочу, чтобы вы стали моей женой.

Молчание.

— А ваша мама? — Некоторое время он казался озадаченным.

— Может быть, это прозвучит бессердечно, но мне безразлично, что подумает мама. У нее своя жизнь, а у меня своя. Соглашайтесь, Лиза. Или вы хотите, чтобы я встал перед вами на колени и сделал бы предложение в такой позе?

Она пристально смотрела на него, в голове у нее помутилось.

— Ладно, видит Бог, я готов встать на колени! — Он опустился на одно колено и приложил руку к сердцу. — Прекрасная Лиза, вы просто свели меня с ума, вызвали у меня дикую страсть и желание обладать вами. Поскольку я не могу жить без вас и поскольку мы не эталоны добродетели… что-нибудь не так?

Она отвернулась, закрыв лицо руками.

— Лиза, вы плачете, почему?

Он встал, взяв ее за руки.

— Ах, Алекс, вы такой хороший, добрый, замечательный… Вы мне очень сильно нравитесь. Но я должна быть с вами честной. Я вас не люблю. Если вы верите в проклятия, то это проклятие моей жизни. Я всю жизнь любила только одного человека и думаю, не разлюблю его до смерти.

— Адама Торна? — тихо спросил он.

Она кивнула и вытерла слезы.

— Проклятье! — воскликнула она. — Зачем мне надо быть такой честной? Вы будете прекрасным мужем для меня и замечательным отцом для Аманды. Почему мне просто не согласиться и не промолчать? Но Алекс, дорогой Алекс, я не могу вас обманывать. Вы слишком хороши для меня. А у меня где-то в глубине души всегда будет оставаться человек, которого я всеми силами старалась забыть и не смогла. Человек, который… ну, можно сказать, что у нас с ним родственные души, хотя это объяснение всего не исчерпывает. Вот вам и вся правда о скандально известной миссис Кавана. Я глубоко польщена вашим предложением жениться на мне, но поищите женщину более достойную, чем я.

Он сжал ее руки.

— Мне никого не надо, кроме вас! — возразил он. — Я все равно хочу, чтобы вы стали моей женой. Когда-нибудь с помощью Господа я заставлю вас забыть Адама Торна.

Он вновь поцеловал ее, и опять с такой страстью, на которую, она думала, он не способен.

— Скажите «да», Лиза. Скажите «да».

Сила, теплота его тела начали возбуждать ее.

— Даже зная…

— Даже все зная. Мне наплевать на все это. Скажите да, иначе, видит Господь, я продержу вас здесь всю ночь!

Она зажмурилась… Адам… торфяники… ее верный рыцарь… Но ее верный рыцарь женился на Сибил, которую, как это ни странно, ей самой пришлось оберегать… Ей нужен муж… Адам, любовь моя… Она раскрыла глаза.

— Да!

От удивления он даже заморгал.

— Бог мой, ну, наконец!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Шарлотта родила мальчика, но мертвого! — сказал Элтон, входя на кухню особняка на плантации «Феарвью».

— Хорошо, — сказала горничная Сара.

— Что значит «хорошо»? — воскликнул старый раб, жена которого, Корделия, помогала принять мертворожденного ребенка несколько минут назад на втором этаже. — Как ты можешь говорить такое о мисс Шарлотте?

— Я ничего не хочу, кроме проклятья этому дому, — ответила Сара. — Ничего, кроме проклятья. Масса убил моего Такера. Я бы хотела, чтобы он расплачивался за это весь остаток своей жизни.

— Это не по-христиански, — увещевал ее Элтон. — Месть в руках Господа, об этом говорится в святой книге.

— Мне все равно, что там говорится. Я не желаю ничего, кроме проклятья этому дому.

На втором этаже Шарлотта истерически рыдала.

— Клейтон?! Где же Клейтон?! Хочу видеть своего Клейтона! Пожалуйста, мама, скажи, куда он уехал?

Элли Мэй стояла возле кровати дочери, держа ее за руку, с горестным выражением лица. Она взглянула на Пинеаса, который стоял у изножья кровати. В печи потрескивали дрова, керосиновая лампа освещала комнату с высоким потолком. У Шарлотты начались схватки при заходе солнца в холодный ноябрьский день, и доктор Купер приехал как раз вовремя, чтобы принять мертворожденного младенца. Шарлотта все еще билась в истерике.

— Папа, что это такое? — кричала она. — Почему Клейтон уехал? Где он находится? О, я хочу видеть его, особенно сейчас, когда мой ребенок умер…

Она опять зарыдала. Пинеас неловко задвигался. Элли Мэй отпустила руку Шарлотты и обошла кровать.

— Давай выйдем, — шепнула она мужу. — Корделия, побудьте с мисс Шарлоттой.

— Да, мэм, — толстая кухарка присела, когда мимо нее прошли Пинеас и Элли Мэй.

— Ты должен привезти Клейтона, — прошептала Элли Мэй, когда они притворили дверь спальни.

— Не хочу видеть этого предателя в доме, — горячился Пинеас. — Ты не знаешь, что он наговорил мне на днях. Он говорил мерзости о Конфедерации…

— Не важно, что он говорил! Он нужен Шарлотте! Ее сердце разрывается!

— Но ты и сама знаешь, куда уехал Клейтон. Я сказал тебе.

— Не важно, куда он поехал. Привези его ради нашей дочери. И проникнись хотя бы немного сочувствием к Клейтону. Что бы он ни говорил сейчас, он потерял ногу ради славного дела.

— Проклятье! — пробормотал Пинеас. — Ладно. Поеду к нему завтра утром.

Пересекая залу, он все еще слышал рыдания дочери.

* * *

— Дулси, — бормотал Клейтон, лежа возле красивой мулатки. — О, Дулси, я так удивительно счастлив с тобой.

— У-гу. Ну, я просто была добра к тебе последние дни, но не думай, что ты можешь переехать сюда навсегда. То есть если ты не достанешь денег.

— У кого же есть деньги? У тебя их нет, у меня тоже. У кого же они имеются? — Он улыбнулся, гладя ее голые груди. — К тому же, ты ведь любишь меня, не так ли?

— Для белого ты мужик ничего. Но что будет, когда у тебя кончится выпивка, которую ты спер у генерала? Я знаю, как бесятся пьяницы.

— Я не пьяница.

— Ха. Значит, здорово разыгрываешь роль пьяницы.

— О, Дулси, не будем ругаться. Давай лучше покувыркаемся в кровати.

Он улыбнулся, взбираясь на нее. Они лежали голые на ее провисшей кровати в неотапливаемом коттедже на плантации «Эльвира».

— Единственное, что я могу сказать, сладкий мой, эта штука у тебя постоянно стоит.

Дверь открылась, и на пороге показался Пинеас. Дулси ахнула и сбросила с себя Клейтона.

— Клейтон, — сказал Пинеас, — одевайся. У Шарлотты родился мертвый ребенок. Ты нужен ей.

— Мертвый ребенок? — переспросил Клейтон.

— Если тебе интересно знать, мальчик. Одевайся, парень! И вылезай из этой грязной негритянской кровати. Я отвезу тебя домой.

Клейтон вспылил.

— Вот как! А потом вы опять выгоните меня. Ну нет, дудки. Мне лучше оставаться здесь. А если и Дулси прогонит меня, то буду жить просто в поле.

— Неужели тебе совсем безразлична жена?! Шарлотта в истерике! И если даже это безразлично тебе, то скажу больше — назревает решающая битва при Фредериксбурге. Нам нужно как можно больше мужчин для защиты плантации «Феарвью». Ты можешь ненавидеть Конфедерацию, но ведь плантация «Феарвью» когда-нибудь станет твоей, Клейтон. Твоей и Шарлотты. Поэтому, если тебе трудно оторваться от этой шлюхи, то подумай о своих интересах в «Феарвью». Я подожду на дворе, пока ты приведешь себя в приличный вид, если это вообще возможно.

Дико взглянув на Дулси, он попятился из комнаты и закрыл за собой дверь.

Некоторое время Клейтон лежал в нерешительности, потом вылез из кровати.

— Мне надо ехать. Спасибо за все, что ты сделала для меня, Дулси. Когда все уляжется…

— И что тогда? Ты опять приедешь к Дулси? Забудь обо мне, белый парень. Ты мне не нужен. Я пожалела тебя, когда ты приехал сюда на днях, как побитая собака, но я не хочу иметь никакого отношения к этому генералу. Никакого, сэр.

Клейтон надевал на себя брюки.

— Понимаю твои чувства, — отозвался он. — Генерал плохо обращался со своими рабами — я знаю об этом. Ну, что же, посмотрим. Я переведу тебе деньги, если когда-либо заимею их…

— Плохо с твоим ребенком, — сказала она, глядя на него. — Интересно, почему так? Двое крепких, здоровых родителей вроде тебя и мисс Шарлотты, а ребенок родился мертвым?

— Да, это странно. Надо будет сделать новую попытку…

Дулси улыбнулась. Она-то знала, почему у Клейтона родился мертвый ребенок.



Знакомство с ужасными условиями лондонских трущоб убедили Адама в том, что одними речами в палате лордов мало что изменишь. Гораздо эффективнее было бы откупить часть района Уаппинг, снести здания — рассадники крыс — и на этом месте построить дешевые жилые дома с последними достижениями бытовой техники, включая водопровод, канализацию и отопление, которые так резко изменили условия жизни более обеспеченных классов. Адам именно этим и занялся. Он нанял архитектора сэра Джозефа Пекстона разработать соответствующие планы. Сэр Джозеф, который спроектировал знаменитый Кристальный дворец, превратившийся в самую яркую достопримечательность великой выставки 1851 года, горячо взялся за новое дело. Адам и он сразу же понравились друг другу, и они начали в кабинете Понтефракт Хауза набрасывать предварительные чертежи, когда в дверь постучал мистер Ридли.

— Простите меня, милорд, но только что посыльный принес вот эту записку в конверте. — Дворецкий протянул серебряный поднос.

Адам вскрыл конверт и вынул оттуда записку. «Сэр, — говорилось в ней, — у меня есть кое-что такое, что, думаю, вас заинтересует. Если вас это заинтересует, то можете прийти в номер 2-А гостиницы «Кларидж», завтра в час дня».

Подписи под запиской не было.



История «Кларидж» началась с первых лет столетия, как история обычного городского дома, где принц-регент держал своих любовниц. С течением времени дом переоборудовали в гостиницу, сохранив кое в чем его легкомысленную репутацию, но придав ему и респектабельность, чем особенно отличалось девятнадцатое столетие. Восемнадцатилетний Син Грисволд уже два года работал в гостинице носильщиком. Он знал, что правление гордится респектабельностью этого учреждения. Несмотря на это, Сину было известно, что некоторые аристократы, если у них водились наличные и они пользовались влиянием в обществе, могли использовать гостиницу в качестве места свидания. Поэтому, когда он увидел, что в фойе гостиницы вошел лорд Понтефракт как раз перед часом дня, он задался вопросом, что там делает большой герой Каунпура. Он узнал Адама не только по фотографиям, но и потому, что много раз видел его самого, поскольку его тетка работала экономкой в Понтефракт Хаузе. Когда Адам попросил дежурного отвести его в номер 2-А, Син ухмыльнулся. Он знал, кто находится в номере 2-А.

Адам пошел за носильщиком вверх по лестнице на второй этаж, потом по коридору к нужному номеру. Он сгорал от любопытства по поводу того, от кого же пришла эта записка. Постучав в дверь, он открыл ее, совершенно не представляя себе, кого он увидит в номере. Он искренне удивился, когда увидел Эмилию Макнер.

— Эмилия! — воскликнул он. — Что вы здесь делаете?

На Эмилии было прекрасное платье цвета слоновой кости с низким декольте. Такое платье, которое по мнению всех, включая и Адама, можно было надеть на ужин, но нельзя было надевать к обеду. Она улыбнулась.

— Я вас приглашаю на обед, — сказала она. — Поскольку вы меня ни разу не пригласили, то я решила сама это сделать. Пойдемте.

Адам нервно поглядывал на носильщика, который, уставившись в потолок, старался держаться и не хихикнуть. Адам дал ему полкроны на чай и вошел в гостиную номера. Огляделся, когда Эмилия притворила дверь. Уже был накрыт обед на две персоны, у столика стоял официант, держа в руках бутылку шампанского и, получив разрешение, с хлопком откупорил пробку.

— Вам нравится шампанское «Вёв Клико»? — спросила Эмилия. — Если вы хотите другого сорта, то можно поменять. Что же касается меня, то я просто пристрастилась к этому сорту «Вдовушки».

— Ну, что вы. Это вино прекрасное, — все еще не придя в себя, ответил Адам.

Эмилия сделала знак официанту, чтобы тот наливал.

— Вы курите, милорд? — спросила она. — Я купила несколько гаванских сигар…

— У меня аллергия на дым от сигар.

— Ах, да. Я забыла. Мне следовало бы запомнить это еще с тех пор, когда вы были в Индии. С первой замечательной ночи, когда вы познакомились с моим папой на террасе в Калькутте, куда вы вышли, чтобы не дышать дымом от сигар. Хотите к шампанскому немного икры?

— Эмилия, что происходит?

— Все очень просто — мы обедаем. Вы хотите немного икры? От лучшей персидской белуги.

— Знают ли об этом ваши родители?

Она рассмеялась.

— Какая разница, знают они об этом или не знают? Милорд, в гостях так себя не ведут. Я предлагаю вам закуски, а вы продолжаете задавать мне разные вопросы, как будто я непослушный ребенок. Что за манеры?

— Я не привык получать анонимные приглашения. И что, вы думаете, сможет меня заинтересовать? Она кокетливо улыбнулась.

— Не слишком ли было бы для меня самонадеянным предположить, что я сама могу вас заинтересовать?

Адам нахмурился. Он обратился к официанту, который подавал вазочку с охлажденной черной икрой.

— Оставьте нас.

— Милорд?

— Я говорю, уходите. Поставьте икру на стол и уходите.

Официант, одернутый резким тоном Адама, поклонился и быстро вышел.

Когда они остались одни, Адам повернулся к Эмилии.

— Даже не верится, что вы можете поступить так глупо, — заметил он.

— Глупо? Какой вы противный! Я тут хлопотала, потратилась, чтобы угостить вас, а вы ведете себя, как грубиян.

— Что заставило вас решить, что меня можно угощать вот таким образом?

— Ну, все герои романов, которые я читала, хотят, чтобы их угощали таким образом.

— Каких книг? Которые вы берете в общественной библиотеке?

— Конечно. Библиотека мистера Муди одна из самых крупных. Папа сердится на меня, потому что я задерживаю книги и меня штрафуют.

Адам уставился на нее, потом рассмеялся. Эмилия, золотистые кудри которой рассыпались колечками, вся напряглась.

— Мне хотелось бы знать, что тут смешного? — спросила она.

— Мне не хотелось бы говорить вам этого, но смешны вы сами. Я не знал, что вы начнете имитировать сцены из бульварных романов, которые читаете…

— Они не бульварные! Они романтические! Мне просто не верится, что вы можете вести себя так! Разве я не красива? Это платье обошлось папе в приличную сумму. Почему у вас не вскружилась от меня голова? Почему вы не заключаете меня в свои объятия и не покрываете меня поцелуями? Знаете ли вы, во сколько мне обойдется этот обед? Я заложила свое жемчужное ожерелье, чтобы оплатить его.

Адам вздохнул.

— О Господи… возьмите ожерелье из заклада. Я дам вам денег…

— Мне не жалко своего жемчужного ожерелья! Я хочу вас! Неужели вам это непонятно? С первого мгновения, когда я вас увидела, я безумно влюбилась в вас. Вы знаете, что я притворно не скромничаю — видит Бог, я откровенна с вами. Мне все равно. Адам, вы один у меня на уме. Все мои грезы связаны с вами. Единственное, чего я хочу в жизни, — это чтобы меня обнимали ваши сильные, мужественные руки. Единственное, чего я хочу — это вашей любви.

На мгновение у него появилось искушение — девушка была так красива! Потом он обернулся и посмотрел на кушетку возле двери. На ней лежали пальто и шляпка цвета слоновой кости. Он подошел к кушетке, взял вещи и принес ей.

— Одевайтесь, я отвезу вас домой.

— Нет!

— Эмилия, вы играете с огнем! Неужели вы не понимаете, что компрометируете себя и меня?

— Наплевать! Ничего нет важнее любви!

— Вы ошибаетесь, — спокойно возразил он. — Существует много вещей, которые важнее любви.

— Назовите хотя бы одну.

— Назову сразу несколько: честь, достоинство, самоуважение.

Она засмеялась.

— О Господи, Адам! С вашей-то репутацией вы осмеливаетесь говорить мне подобные вещи! Я не думала, что вы лицемер!

— Да, вероятно, я лицемер. И если бы я не извлек уроков из своей собственной жизни, то, возможно, сделал бы то, что вы хотите. Но мне хочется думать, что я все-таки извлек для себя урок.

— Какой же именно? — презрительно спросила она.

— Ну, хотя бы тот, что если бы я совратил вас, то возненавидел бы себя до конца жизни, потому что я бы погубил вас, а вы ведь такая милая девушка, и губить вас нельзя.

— Мне все равно. Нечего меня жалеть.

— Нет, нужно пожалеть. Я бы не смог смотреть в лицо вашим родителям, которые проявили столько доброты ко мне в Индии. Но, честно говоря, еще важнее и то, что я погублю самого себя.

— Что вы говорите? Как это мужчина может погубить себя?

— Очень просто. Мне об этом сказала сама королева. То же мне и моей жене сказала и тетя Сидония. Вот послушайте: любовь — прелестное чувство. Также как и страсть. В десять лет я страстно полюбил одну девушку, и это чувство принесло нам обоим лишь мучения. Вы спрашиваете, что может быть важнее любви. Отвечу вам: мои два сына, которых я обожаю. Моя жена, видит Бог, мы ссорились с ней, но она завоевала мое уважение и любовь несмотря на то, что я не люблю ее так же сильно, как Лизу. И если вы думаете, что я предам ее, совратив вас, то вы очень ошибаетесь. Скажу кое-что еще: я стараюсь помогать бедным. Конечно, вы можете называть меня святошей и лицемером, потому что мне принадлежат прекрасные особняки, но, во всяком случае, я хотя бы пытаюсь что-то сделать, облегчить страшную нищету в этой стране. А если разойдется слух о том, что лорд Понтефракт прыгает в постель к прекрасной молодой девушке в гостинице «Кларидж», то это скомпрометирует все мое начинание в районе Уаппинга. Поэтому надевайте свое пальто и шляпку. Я отправлю вас домой на площадь Беркли, и сам тоже поеду домой к своей семье.

Он набросил пальто ей на плечи. Эмилия разрыдалась.

— Это самый ужасный день в моей жизни! — причитала она.

— Ничего подобного. Когда-нибудь вы вспомните про этот день и поблагодарите меня за благоразумное поведение.

Она вытерла глаза салфеткой, потом сердито посмотрела на него.

— И когда-нибудь, когда мы оба постареем и поседеем, возможно, вы вспомните про этот день и поймете, каким вы были глупцом, что проявили такое благоразумие!

Теперь наступила его очередь внимательно посмотреть на нее. Она подошла к двери и, хлопнув ею, вышла из комнаты.



— О, Диззи, — сказала Сибил на следующий день после обеда, когда она пила чай вместе с мистером Дизраэли в музыкальной комнате Понтефракт Хауза. — У меня есть основания полагать, что Адам меня опять обманывает.

— Что вы хотите сказать этим?

— У моей экономки миссис Грисволд есть племянник, который работает в гостинице «Кларидж». Вчера он сказал ей, что Адам угощал мисс Макнер обедом в номере гостиницы. Не надо быть особенно догадливым, чтобы понять, о чем идет речь.

Диззи вздохнул:

— Очень жаль, что моральные взгляды Адама не отличаются строгостью. Но раз уж он стал моим политическим протеже, то мне придется самому разобраться с ним. Конечно, ради блага партии. Может быть, Сибил, вам следует устроить бал, а я составлю список приглашенных. Думаю, что пора уже найти жениха для мисс Макнер. У меня есть на примете один привлекательный и беспринципный молодой человек.

— Кто такой?

— Эдгар Масгрейв. — Они с Сибил обменялись понимающими взглядами. — Возможно, это поможет приглушить некоторые — скажем так — неуместные слухи.



— Увижу ли я когда-нибудь своего папу? — спросила Лизу Аманда. Она сидела за обеденным столом. — Я имею в виду настоящего папу, не Алекса.

— Да, дорогая. Когда-нибудь увидишь. — В разговорах на эту тему Лиза проявляла осторожность. — Но тебе нравится твой новый папа?

— Ох, Алекс прекрасный человек. Такой добрый. Мне нравятся все его подарки. Он что, ужасно богат?

— Да, думаю, очень богат, — Лиза так и не могла полностью примириться с мыслью о том, что Алекс наживается на войне. После свадьбы они неделю провели в сельской местности штата Нью-Йорк, потом Алекс поехал в Вашингтон, где, как он рассказал ей потом, он заработал чуть ли не полмиллиона долларов на сделке по пошиву ста тысяч штук обмундирования для федеральной армии. Американские бизнесмены относились к войне чисто по-деловому.

Алекс без предупреждения сделал ей подарок к свадьбе — начал строить новый дом. Он приобрел два не очень привлекательных дома из коричневого камня на Пятой авеню, в десяти кварталах от огромного каменного здания на Сорок второй улице. Эти два дома снесли, чтобы он мог построить своей жене-англичанке «дворец, которым ты сможешь гордиться»… Когда он показал ей архитектурные планы дома, то просто ошеломил ее. Дом был пятиэтажным каменным особняком готического стиля, который больше напоминал небольшой храм, нежели дом. Когда она запротестовала и сказала, что дом слишком велик, он возразил, что они, владельцы фирмы «Синклер и сын», должны показать ньюйоркцам, как надо тратить нажитые на войне миллионы. Все это было слишком стремительно и головокружительно, размышляла она, а также безвкусно и вульгарно. Энергия Алекса не только поражала ее, но и утомляла. Она думала, что он решил потягаться по стилю жизни с Адамом в Англии. Он страшно ревновал Лизу к ее бывшему любовнику.

Парализованная мать Алекса умерла от инфаркта. Алекс продал ее дом, снял себе другой на Пятой авеню, в одном квартале к югу от строительной площадки, где возводился готический особняк.

Алекс вошел в столовую и спросил:

— Как поживает моя сладкая Аманда?

— Алекс! — пропищала Аманда и понеслась к нему навстречу. Подхватив, он расцеловал ее, два раза качнув из стороны в сторону, потом опустил на пол. — А теперь беги на кухню — Лиля напекла шоколадных сладостей.

— Я люблю шоколад.

Она выбежала из комнаты. Алекс подошел к Лизе сзади и, положив руки на ее обнаженные плечи, наклонился, чтобы поцеловать ее шею.

— А как поживает самая прекрасная женщина Нью-Йорка? — спросил он.

Лиза смотрела на его отражение в зеркале. Как всегда, он был прекрасно одет, и она не могла остаться равнодушной к этому смуглому мужчине с привлекательной внешностью.

— Честно говоря, я немного устала. Кажется, простудилась. Во всяком случае, рада, что сегодня к нам никто не приходит. Я с облегчением думаю, что мы поужинаем одни.

— Разве ты не получила мою записку?

— Какую записку?

Он выпрямился.

— Я послал записку с мальчиком после обеда. Обедал я сегодня с замечательным человеком, с которым мне пришлось вести некоторые дела в Вашингтоне. Пригласил его на ужин.

— Ах, Алекс, уволь! Посыльный не появлялся! Чем же я стану кормить незнакомого человека? Лиля приготовила цыпленка лишь для нас самих…

Он забеспокоился.

— Проклятье! — Он засунул руки в карманы своих узких брюк. — Эти посыльные мальчики такие ненадежнее. Пожалуй, надо попросить Лилю купить еще одного цыпленка, а то и двух… Джим толстый, как поросенок, а ест как троглодит. Но тебе, Лиза, он понравится. Он забавный, оптимист. Возможно, у меня и дальше будут с ним дела. У него масса всяких идей. Я, пожалуй, схожу на кухню, предупрежу Лилю.

Он торопливо вышел из спальни. Лиза вздохнула. После возвращения из свадебной поездки месяц назад они вели довольно напряженную жизнь — почти каждый день либо ходили по гостям, либо принимали гостей у себя. Алекс утверждал, что хорошие связи обеспечивали хороший бизнес. К тому же он явно гордился своей женой, показывая ее всем. Но вся эта беготня изматывала ее, и она иногда с грустью вспоминала о покойных днях в Эре, своих прогулках по пустынному пляжу… И никогда не забывала Адама.

Насколько сильно различаются эти два человека. Так же, как мирный берег Шотландии отличается от сумасшедшей денежной гонки Нью-Йорка. Надевая бриллиантовые сережки, которые подарил ей Алекс, она думала, кто же такой этот Джим.



— Ну, Алекс, приятель, я готов есть такой суп до Страшного суда, особенно когда рядом находится ваша жена, самая красивая женщина на свете, — воскликнул Джим Фиск-младший часом позже, когда Алекс ввел толстенького, с иголочки одетого бывшего циркача в гостиную. — Господи, да она же просто королева! Настоящая королева! Миссис Синклер, мадам, хотя я и родился 1-го апреля, в день дураков, я никогда не говорю неправду. Когда я смотрю на ваше прелестное личико, то как будто слышу божественную музыку, как будто начинают звучать золотые струны! Этот день на всю жизнь останется в моей памяти, потому что я увидел саму Венеру!

Лиза чуть не рассмеялась от этой тирады, произнесенной с гундосым вермонтским акцентом нараспев. Джиму Фиску было двадцать семь лет. Его отличали голубые глаза навыкате и отвисшие, как у моржа, усы. На его мясистых пальцах были нанизаны три золотых кольца с бриллиантами, на шелковом галстуке была булавка с бриллиантом, а огромный живот опоясывала золотая цепочка от часов.

— Ну, что вы. Спасибо, мистер Фиск, — сказала она, с трудом сдерживая смех.

— Алекс, я думал, что ты просто хвастался за обедом, но оказалось, ты говорил истинную правду. Ты женился на самой красивой женщине во всем Нью-Йорке. Послушай, мне нравится и твой дом, — добавил он, оглядывая вычурную гостиную, которую Алекс снял вместе с мебелью. — Очень любопытное помещение, с хорошим вкусом и на Пятой авеню. Я слышал, что Пятая авеню шикарное место и цены тут очень высокие.

— Да, для недвижимости это просто находка, цены постоянно растут, — согласился Алекс.

— Мистер Фиск, хотите хереса перед обедом? — спросила Лиза, садясь на скамеечку.

— Хереса? — фыркнул он. — Черт подери, мадам, разве это выпивка для настоящего мужчины? Налейте мне либо виски, либо чистой воды. Есть ли у вас ром, Алекс? Меня что-то потянуло на рюмку хорошего старого рома.

— Рома у меня нет, но есть хорошее довоенное американское виски «Бурбон».

— Бурбон! Отлично! Ну, так вот, мадам, — он втиснулся в довольно хрупкое на вид кресло, — поскольку вы иностранка, то скажите, что вы думаете об этой дурацкой войне, которая у нас тут идет? А? И я называю ее дурацкой, потому что разве это не глупость стрелять друг в друга? Я думаю о Джонни-мятежнике как о своем брате, хотя он готов снести с меня голову. Но похоже, что назревает настоящая битва при Фредериксбурге, верно? Не знаю, удастся ли нам выиграть хоть одно сражение. Не-ет. Подумать только, Север не выиграл ни одного сражения! Что вы оба думаете об этом, Алекс? Хотите пари? Ставлю три против одного, что дядя Сэм подожмет хвост перед повстанцами.

— Хотите на сто долларов?

— Идет.

Лиза подумала, какой цинизм, что двое мужчин призывного возраста держат пари на исход битвы, которая обещает быть кровавой, но решила попридержать язык.



— Ну, что ты думаешь о толстяке Джиме Фиске? — спросил ночью Алекс, когда раздевался, чтобы лечь в кровать.

— Он — клоун, — ответила Лиза, которая уже лежала в кровати. — И не то чтобы высокомерный сноб, а просто в высшей степени вульгарный человек.

— Да, конечно, он вульгарный. Просто парень из Вермонта с инстинктами бенгальского тигра.

— Ты обратил внимание, как он вел себя за столом? Он держал вилку так, как будто это кинжал. И мне пришлось просить простирать скатерть дважды, так он извозил ее курятиной. А отрыжка!

Алекс засмеялся, надевая свою красную фланелевую ночную рубашку.

— Он когда-то работал в цирке, поэтому его нельзя назвать утонченным человеком. Но в Вашингтоне он зарабатывает миллионы, работая на магазины Джордана и Марша в Бостоне.

— Там ты с ним и познакомился?

— Да.

— Он так же наживается на войне, как и ты?

— Точно так же. — Он забрался в широкую кровать и лег рядом с ней. — Знаю, что он неотесанный, но на Уолл-стрите все такие, и из того, что он говорил за ужином, можно сделать вывод, что он не изменится. Просто темнеет в глазах, когда думаешь, какие они себе сколачивают состояния.

— У меня голова идет кругом, когда я думаю, какие ты себе зарабатываешь деньги там, в Вашингтоне. Ах, Алекс, не можешь ли ты остановиться, не проворачивать свои делишки с правительством? Разве у нас не достаточно денег?

— А сколько надо денег, чтобы их стало достаточно? — отозвался он, холодно глядя на нее.

— Ты сказал мне, что мы заработали в этом году больше двух миллионов долларов. Мне кажется, что этого довольно.

— Мне сказали, что командующий военно-морским флотом тянет на пятьдесят миллионов или даже больше, но это не останавливает его — он пытается заработать еще больше. Деньгам нет предела. В этом суть нашей страны: зарабатывать деньги. И чем больше вы заработаете, тем больше вам хвала.

— Никогда не слышала ничего более абсурдного. Значит, ты считаешь, что командующий Вандербилт лучше тебя?

— Да, во всяком случае, он лучше как бизнесмен. Но он старый, а я молодой. Когда-нибудь и я достигну его показателей, и, может быть, легче всего сделать это на Уолл-стрите.

Она вперилась в него взглядом.

— Я начинаю понимать тебя — по-настоящему понимать тебя — впервые за все время. Деньги — это бог для тебя, верно?

— А разве есть что-либо более возвышенное?

Она привернула керосиновую лампу и закрыла плечо пуховым одеялом, повернувшись к мужу спиной.

— Спокойной ночи, Алекс.

— Подожди минутку! Ты рисуешь меня каким-то жадным чудовищем, потому что мне нравится зарабатывать деньги! А сама ты разве не любишь деньги?

— Не хочу больше разговаривать об этом.

— Ну а я хочу! Повторяю, разве ты не любишь деньги?

Она села на кровати и опять вывернула фитиль лампы.

— Да, конечно, деньги я люблю, — ответила она. — Но я не схожу по ним с ума. Неужели ты не замечаешь, что за шесть недель нашей совместной жизни ты только и знаешь, что говоришь о деньгах? Тебя больше ничто не интересует: ни искусство, ни книги, ни музыка, ни любовь…

— Я люблю тебя! И люблю Аманду!

— Только чудовище может не любить Аманду, а меня ты любишь потому, что тебе нравится показывать меня, как будто я новое модельное платье, которое появилось в твоем магазине.

— Боже! Что ты говоришь!

— Но это же правда, Алекс. У тебя много замечательных качеств. Не стану отрицать этого. Но то, что тебе известно о любви, можно написать на одном из ценников одежды в твоем магазине «Синклер и сын».

— Ах, вот как? А Адам Торн, конечно, знает все о любви? — Голос его прозвучал тихо и злобно.

— Адам Торн и есть воплощение любви.

— Вот почему ты без энтузиазма относишься к моей близости с тобой в постели? — прошептал он. — Потому что ты все еще любишь этого проклятого англичанина?

— Мне не очень нравится половая близость с тобой, потому что ты делаешь это очень быстро, как во время распродажи в своем магазине «Синклер и сын». У Адама это получалось как симфония. А твоя близость — это минутный вальс.

Его бледное лицо совсем посерело.

— Чертова баба! — прошептал он. — Будь ты проклята!

Он сбросил с себя одеяло и вылез из кровати.

— Прости, Алекс… мне не надо было говорить этого.

— Минутный вальс! — фыркнул он. Взяв покрывало с кресла, он направился к двери.

— Я буду спать внизу, — сказал он. — Мне одному вполне подойдет «минутный» вальс!

Он хлопнул дверью, выйдя из комнаты. Лиза вздохнула и закрыла глаза. Через двадцать минут, когда она уже задремала, она услышала, как открылась дверь. Она села на кровати. Свет от газовых фонарей на Пятой авеню проникал через окна, неясно освещая комнату. Она увидела Алекса, одетого в ту же ночную рубашку. Он встал на колени возле кровати.

— Прости, — прошептал он, целуя руки. — Я так люблю тебя, Лиза, что когда вспоминаю про Адама Торна, то просто готов умереть. Научи меня половой близости, как это делает Адам. Мне так хочется, чтобы ты любила меня.

Она погладила свободной рукой его волосы, густые и такие же черные, как у Адама.

— Так, — сказала она. — Во-первых, не надо торопиться, как на перекладных.

— Неужели у меня получается так скверно?