Историк

«Мне все обрыдло. Этот летающий гроб, коридоры, пульты, свет этот рассеянный, неизвестно, откуда. Кают-компания, где сибаритствуют эти идиоты, кош­марная консервированная пища, и даже зелень, кото­рую выращивает наша дурочка в боксе, названном почему-то оранжереей, так вот, эта зелень… Но самое ненавистное для меня место — мой отсек. Он мне даже более ненавистен, чем дежурства по станции. Я не люблю звезд, хотя это противно природе челове­ка. И когда сидишь в рубке, а сквозь купол видны периферийные туманности, и по инструкции нужно выборочно «брать» их на экран и запускать в бортовой компьютер, мне хочется выть. И я вою! Но волею судеб, наш комиссар отстранил меня от всех этих бредовых бдений и до ближайшего сеанса анабиоза заточил в каюте, объявив домашний арест, и теперь я сосредоточен исключительно на ненависти к своему отсеку. Это совершенно убогое помещение, несмотря на то, что со мной мои книги, кассеты, альбомы и еще кое-что, о чем не должны знать эти маньякошизоиды. Первопроходцы эти. Наш звездолет, наша долготерпе­ливая станция, гениальное творение человечества, наш странноприимный дом, начиненный кристально чистыми членами экипажа, готовыми положить жиз­ни на соответствующий алтарь. И только я, никчем­ный историк, по кошмарному стечению обстоятельств заточенный в этот галактический катафалк, не хочу и не могу. И раз за разом они отправляют меня в анабиозную ванну, и я в полной отключке провожу годы и годы!!! А потом свеженький и годный для свершений, выталкиваюсь автоматами в жизнь. Это значит — опять какая-нибудь планета, там маются гуманоиды. И сразу начинается цирк.

Мы становимся на стационар, модули хищно отде­ляются от станции и начинают облет планеты.

Если там уже есть голованы, изобретатели, спутни­ки, заводы и естественно, пролетарии в разных стади­ях, мы ведем себя осторожно. Тщательно собираем информацию, перехватываем телепередачи, крадем образцы космотехники, бывает, высаживаемся под покровом ночи. Потом все классифицируется, обобщается, делаются выводы и предположения, а потом мы «делаем ноги».

Затем, после окончания операции, все, что мы сделали, все данные кодируются, заряжаются в аппа­рат, а это, знаете ли, неплохая штука, я его уважаю, так вот, нажатие клавиши, вспышка, и все… Как-то там сворачивается то ли время, то ли пространство, то ли все разом, и уже операторы на орбитальных станциях копаются в наших Вестях и вскорости Совет решает, как быть с новой, пойманной планетой.

А лично я нужен здесь, как специалист. Чтобы на месте дать экспресс-анализ, так как в истории мироз­дания они — ни уха, ни рыла. Ни шиша не смыслят.

Насколько я понимаю, в этом секторе тоже пусто. И скрашивая существование мыслями о вечном, мы все бай-бай. В анабиованну. Когда я в прошлый раз сделал попытку уклониться, комиссия подвергла меня шокотерапии и отстранила от дежурств. Это и некото­рые другие прегрешения означают, что по возвраще­нии на Землю я буду судим Советом. Вся компания спит, а я слоняюсь по кораблю год или даже несколь­ко. Кто же это потерпит? Впрочем у меня была цель».

К середине XXI века человечество не представляло из себя ничего особенного. Технократия наконец-то возобладала, военные конфликты пресекались в заро­дыше, жизнь в мировом сообществе отличалась сба­лансированностью во всех сферах. Катастрофический прирост населения был приостановлен. Научные от­крытия позволили накормить всех и даже сделать всех равноправными в некотором роде. Совет с по­мощью мощнейшего компьютерно-коммуникационного центра ежедневно корректировал ситуации, чреватые чем-либо… Всеобщая компьютерная грамотность не оставляла времени на пустые нравственные изыски. Как и предсказали ученые, книги полностью исчезли, покуда оставаясь в памяти самых почтенных жителей сообщества. Со всеми достижениями мировой культуры можно было ознакомиться в информатеках. Постоянно совершенствующиеся компьютерные системы не оставляли пустого времени ни у кого. Каждый до­лжен был знать новые разработки и принципы обще­ния с машиной. Это было необходимо. Машины самосовершенствовались настолько успешно и быстро, что ежевечерне вся планета, все колонии, станции и корабли в дальнем космосе принимали сводку изменений и таблицы вариантов и инструкций. Иначе люди не смогли бы передвигаться по планете и в пространстве, получать пищу и необходимый комп­лекс услуг. Ситуация могла бы стать угрожающей, но Совет пока держал контрольный пакет у себя. В случае компьютерного кризиса должна быть задейст­вована дополнительная резервная армия мыслящих механизмов, которая дублировала бы функции вышед­ших из-под контроля андроидов и мозговых центров.

«Я вспоминаю рожи членов комиссии, когда со своим сундучком явился за неделю до отлета в центр.

— Кто это есть?

— Это есть историк экспедиции.

— Если он есть член экспедиции, он очевидно должен быть одет, как следует члену экспедиции.

— Видите ли, согласно пункта 8 свода II, для этой категории служащих сообщества допускаются некото­рые отклонения.

— А вообще, зачем им историк? И что такое историк?

—Согласно пункта 6 закрытого свода III, истори­ки вводятся в состав экспедиций решением Совета и подотчетны только ему. Это в случае, если на корабле нет Советника. В данном случае он есть, но, естественно…

—Тем не менее, он не внушает мне доверия.

—Советнику разрешено применять к этой катего­рии служащих сообщества ограниченный шок, для чего должно собрать комиссию и…

—А в случае крайней опасности?

—Несмотря на крайнюю психологическую неус­тойчивость, историков уничтожать запрещается. Это функция Совета.

—Жаль. Этот тип… Кстати, что это на нем надето?

—Это специалист по определенным общественно-временным группам. Он одет в земную одежду того времени, которая приблизительно соответствует одеж­де некоторых цивилизованных государственных сооб­ществ определенных временных интервалов. Так ему легче сосуществовать. Меньше интеллектуального дис­комфорта.

— Послушайте, историк. Как называется это все?

— Ваша светлость?

— Ваша, что?

— Это обращение…

— Как называется то, что на вас?

— Шляпа. Кожаное пальто.

— Но почему нельзя в человеческой одежде? Так же удобней. Ее же не дураки выдумали?

— У меня есть право быть дураком.

— Прошу уведомить Советника о потенциальной опасности этого типа. Я догадываюсь, что нас ждет с ним. Историк. Кожаное пальто. Сундучок. Так-то вот. Вызовите следующего. Кажется, там штурман? Ваш номер, штурман!»

Немногие знают, что Совет был образован сразу после некоторых событий в середине XX века. Очень немногие знают это. Именно к тому времени относят­ся находки инопланетной техники под арктическими льдами. Инопланетные аппараты оставались там со времен палеоконтакта и, как знать, не были ли эти льды рукотворными. Те, кто когда-то посещали Зем­лю, после катастрофы не смогли ликвидировать ве­щественные доказательства своего визиты. Но смогли их надежно спрятать. Тем не менее, все последующее время они следили за развитием цивилизации, не допуская излишнего любопытства земных интеллекту­алов и праздно шатающейся по планете публики, каким-то образом выпавшей из грандиозного процес­са строительства новой Эры.

После обнаружения инопланетных аппаратов меж­ду Советом и мирами, жуткими и прекрасными, был немедленно установлен контакт. Никакой утечки ин­формации. Совет стал получать в обмен на стратеги­ческое сырье научные разработки иной цивилизации. Это послужило естественным и существенным толч­ком для развития земного социума. Открытия, допу­щенные к эксплуатации и не могущие причинить вреда прямого или косвенного, выпускались из «кув­шина» по разрешению Совета. Тайные знания дава­лись путем телепатического воздействия на людей, не обязательно ученых. Таковы были скрытые пружины эпохи гениальных дилетантов. Дилетантизм может дать результат, но не в массовом масштабе.

Тем не менее, игра продолжалась. Что являлось для держателей банка сырьем, оставалось загадкой. Впос­ледствии все допущенные к этой проблеме, независи­мо от заслуг перед сообществом, погибли при невыяс­ненных обстоятельствах. После гибели цивилизации-партнера от мгновенных и страшных воздействий некоего фактора и одновременного исчезновения всех ее станций и зондов, которые, видимо, были фантомами, было принято решение об отправке экспедиций для выяснения всех причин и следствий. Помимо того, согласно информации, полученной ранее, существовали другие обитаемые миры. Но точные координаты этих планетных систем Земле никогда представлены не были.

«Во хмелю возвратился домой,

ночью проснулся — услышал

шум дождя.

Очнулся от сна,

слушаю шелест дождя.

Возле окна осенние листья лежат —

Ночью, наверно,

кружился шумел листопад.

Забыл, как вернулся,—

был охмелевший такой,

спальню свою за гостиничный

принял покой.

Изучая книги той эпохи, что входит в круг моих профессиональных обязанностей, я очень часто, пожа­луй, чаще, чем что-либо другое, встречал упоминание о некоем напитке, преимущественно именуемом «ви­но», а также его производных. Мне пришлось прой­тись по многим трудам по химии, биологии, медицине, чтобы свести воедино разрозненные факты. Далее, ничего не стоило на синтезаторе воспроизвести груп­пу спиртов, в которой и был тот самый, наиболее подходящий. Нужно сказать, что подобные экспери­менты строжайше запрещены. Нельзя воспроизво­дить ничего из прошлых эпох. Но эти пентюхи, даровавшие историкам право знать, не могли пере­крыть все каналы для проведения экспериментов, так как почти никогда не понимали сути проблемы. Кое-кто, естественно, понимал все, но с планетой столько забот и без того… Текучка.

Я готовил водки разнообразных сортов, не имея, впрочем, таких компонентов, как натуральные лимон­ные корки или перец. Синтетика не лучший товарищ во время запоя. Это славянское слово близко мне. Оно греет душу.

Закончилось все печально. Я был пойман на месте преступления в лаборатории главной библиотеки. У нас на Земле есть несколько библиотек, к которым имеют доступ историки. Эти храмы знаний и навыков скрыты в земной коре и охраняются сумасшедшими роботами. Они стреляют во все, что движется. Здесь есть зал для просмотра кинофильмов. Есть комната для прослушивания филармонических записей. Есть спроектированная несколько веков назад и обустроен­ная по обычаям того времени квартира. Она наиболее типична для большинства стран и народов. Многое здесь есть.

Трудно сказать, что бы могли со мной сделать, но историков не хватало катастрофически, в наипрямей­шем смысле этого слова. Экспедиции ждать не могли. Счастливый случай. В результате я получил первое предупреждение, до вылета был лишен общения с кем бы то ни было, потом, в присутствии конвоя забрал сундучок с необходимыми мне книгами и кассетами. Теперь вот я заперт в этом бункере, и меня ждет анабиоз до возвращения, а потом суд правый и скорый. Ведь экспериментов я так и не оставил».

В космос отправились уже десять экспедиций. Воз­вратилось три. Две погибли, две были на пути к дому, десятая находилась на окраине галактики. Остальные пропали без вести. Историк прозябал в той, десятой.

Подарив Совету способ быстрого передвижения, пришельцы все же не отдали абсолютного способа. Но на Земле, самостоятельно используя косвенные данные, пришли к идее мгновенного перемещения, правда пока только в малых масштабах. Стало воз­можным трансформировать информацию. Само же путешествие к задворкам галактики и обратно занима­ло десятилетия.

Уже первые инфопосылы содержали уникальную и важнейшую информацию. Генотип людей на всех планетах был идентичным. Кто-то заботливо и щедро развеял Божье семя. Цивилизация, открывшая Земле путь к знаниям, находилась по техническому разви­тию на первом месте в галактике. Теперь первой, видимо, оставалась Земля. Так пока следовало из собранных данных. А проверены были огромные про­странства. Все обнаруженные миры находились на уровне развития, сопоставимом с бронзовым или подобными ему веками, до эры расщепления атомного ядра. Были впрочем некоторые исключения.

Необходимо было доподлинно выяснить, отчего погибла жизнь на трех планетах в созвездии Лиры. Уцелевшие свидетели, а часть индивидуумов спаслась и жила теперь в светлой печали, порожденной новым пониманием сути вещей, говорили на своих древних языках поразительные и странные вещи. Все, что произошло здесь, на всех трех планетах, очень напо­минало сцены из земного апокалипсиса и было как бы сработано по единому сценарию. Везде следы одной грозной воли.

— Что это у вас в руках, историк?

— Я уже объяснял. Сундучок.

— А что в этом, как вы сказали…

—В сундучке мое приданое. Книги, тексты, руко­писи.

—Что такое приданое?

—Извините,— вмешался тогда чин,— он нас сей­час заморочит. Таких словечек у историков масса. Это их право.

—Это мое право,— подтвердил историк.

—Прошу еще раз Советника не забывать о том, что историку запрещено пользоваться бортовым син­тезатором. У него не должно быть клише-бирки.

«Выпью вина —

грустью душа полна.

Почему все печаль одна.

Редкий бамбук шумит, шелестит.

Западный ветер свистит. Конечно, я обвел их вокруг пальца. Я потребовал у командира синтезировать для меня сахар. Чтобы понять, что к чему в эволюции этих народов, я должен потреблять очень много сахара. А то, что нам дают в пищеблоке, только вредит моей уникальной голове со всеми специальными извилинами. Так объяснил я командиру, а чин из Совета, наш комиссар, разре­шил!!!

Потом я долго маялся с закваской. Испробовал совершенно все, что можно было достать на нашем ковчеге. И нашел. Не буду вдаваться в подробности. А теперь, когда приходит время, предшествующее сну, я выпиваю этот чудесный нектар. Я пью ею до тех пор, пока пелена печали не падет на сей радостный мир и. читая китайские стихи, которые видимо пере­живут всех, кроме Создателя, пытаюсь заплакать и иногда мне это удается. Но ко всему привыкаешь. И вот я уже стал перед обязательным вкушением их «замечательных» обедов принимать чашу-другую, хотя мои запасы не безграничны. И глазки мои стали блестеть. Комиссар долго не мог ничего понять, тем более, что я здесь за чокнутого.

Алкогольного опьянения не знали на Земле уже лет триста. Какой-то мерзавец нашел способ избавить человечество от вина, пива, джина, виски, сливовицы, от сухого красного и белого, от портвейнов и вермутов, от домашних наливок и рюмки с мороза и перед дальней дорогой. Полное стирание информации на уровне генов. При рецидиве повторное. Хронических уничтожали. Понятно, в Совете пропускают пару рюмок за ужином. Но это всего лишь мое предположе­ние.

Кончилось все опять печально. Врач экспедиции взялся за меня, провел анализы и запросил у Земли по уважаемому мною каналу мгновенной связи, что бы это могло быть.

Теперь Советник проводит у меня ежедневный обыск. Я объяснил ему, что брага настаивается несколько дольше. Но сделал себе только хуже. Он просто решил упрятать меня в эту анабиозную ванну, даже не прибегая к шоку. Тем более что работа сделана, а запасы энергии иссякают».

При полном сокрытии информации от человечества, необходимость создания группы историков в создав­шейся ситуации была жизненно необходима. Коли сценарий был, значит был и режиссер и только профессионалы могли постичь, вернее имели эфемер­ные шансы понять, что происходит с миром.

Человечество всегда считало, что есть какие-то сверхцивилизации, от которых нужно то ли прятаться, то ли протягивай, им руку дружбы. Но то, что существовал конвейер, то, что теперь на этом конвейере первой стояла Земля и конвейер этот, запущенный кем-то, не думал останавливаться, а перемещал то, что на нем находилось к некоему бункеру, к судному дню перемещал, и что замедлить или остановить его было все-таки необходимо, шал только Совет.

Кстати, члены Совета были компьютерно неграмот­ны. У них не было необходимости самостоятельно пользоваться этими кошмарными машинами. У них было достаточно свободного времени. До того, как были открыты печальные обстоятельства бытия и оставалось только воспарять, отправлять экспедиции и ждать, ждать, что электронный мозг, тупой и самодовольный, найдет ответ, а определенные прови­дением операторы не пропустят главною.

Для выполнения программы нужны были специалисты высочайшей квалификации, и историк был одним из нескольких. Их отбирали путем строжай­ших тестов и интеллектуальных игр. Важнейшими здесь являлись способности к абстрактному мышле­нию и парению в эмпиреях. Они приходили в библио­теку компьютерными болванами, с кастрированным разговорным языком. Происходило накопление зна­ния. Однажды плотина рушилась и являлась истина. Покамест самая простая и открывающая начало пути.

Фармакологи, и так игравшие немалую роль в существовании Социума, создали средства для многократного повышения возможностей памяти. Естест­венно, происходили срывы. Совсем свихнувшихся уничтожали, впрочем, для одноклассников — переводили в другую «школу».

Те кому Совет открывал двери в прошлое, получали право на частичное нарушение общепринятого регламента жизни. Им разрешалось носить одежду иных эпох, получать пищу тех времен. Необходимо было полное проникновение. И только алкоголь и некоторые небезопасные виды наркотиков были запрещены. Было освоено достаточно транквилизаторов для регулирования духа и подавлении плоти. Историки не имели, естественно, ни малейшего отношения к воспроизводству населения хотя и не были кастратами. При определенных условиях у них могли быть, с разрешения Сонета, восстановлены половые функции. Но в этом-то и заключался колоссальный трагизм ситуации. Пропуская через свой мозг тысячи и тысячи книг, кинофильмов, миллионы тактов музыки, записи спрятанных в веках событий, спортивных репортажей, истории религий и бракоразводных процессов, историки не могли стать Людьми.

«С анабиозом придется подождать. Эти железные солдаты цивилизации, этот авангард человечества…. о-о-о…, они совершили открытие. Во время дежурства астронавигатора обнаружился-таки обитаемый гадюшник. Астронавигатор вовремя среагировал на появление в секторе биомассы, уставился в два своих астроглаза на этот участок мироздания, провел зондирование, дал точную настройку и, когда вся кама­рилья, свободная от работы явилась на завтрак, наш впередсмотрящий между двумя кусками тюри, кото­рая почему-то называлась пудингом, скромно объяс­нил, что обнаружил обитаемый мир. Все, понятно, повскакали с мест. Советник призадумался. Потом была длинная связь с Землей. Теперь мы загружаем первый модуль, вернее, они загружают, а я даже не смотрю, так как арестован, хотя на радостях мне и дозволено покидать каюту.

Но тут они немного прохлопали. Пока все труди­лись не покладая рук, я пробрался к синтезатору, естественно, разжившись ключом-биркой, и чудесный аппарат создал некоторое количество заветного элик­сира. И, что самое главное, мне так удалось припря­тать пару флаконов, что потом комиссар нашел толь­ко половину запретного и сладостного. Теперь я временно, но непоколебимо счастлив, хотя путь к синтезатору для меня отрезан навсегда. Но до анабиоза мне, пожалуй, хватит.

Самые гениальные описания пьяных бдений обнару­живаются в одной из славянских литератур начала двадцатого века. Там я обнаружил такие слова, как косушка, мерзавчик, штоф, четверинка, маленькая. Трудно сейчас судить, какие это объемы. Это, возмож­но, определит лингвист. Но слово «мерзавчик» мне всех милее. Так вот. Я принимаю «мерзавчик» и иду смотреть «кино». На той планетке, что мы подцепили, как раз осваивают ближнее космическое пространст­во… Мы попали прямехонько к их первой высадке на спутник. Мы принимаем все их теле-, радио- и еще какие-то передачи и наш лингвист трудится в поте лица. В принципе нора и мне приняться за дело, но Советник, видимо, решил иначе. Другими словами мне крышка. Анабиоз. Земля. Суд. И после белое поле…»

На планете было примерно четыре миллиарда жите­лей, четыре материка, острова, реки и все прочее, необходимое для случайного и беспечального сущест­вования. Но где он, потерянный мир? Половина планеты стояла на индивидуально личностной плат­форме, другая половина — на общественной. Вот здесь и понадобился историк. И Советник ничтоже сумняшеся решил освободить его из-под ареста и допустить к работе. Слишком высока сейчас была цена информации.

Тем временем лингвист, подключившись к Большо­му компьютеру базы дубль-два, которая была в этом районе ближайшей, начал идентификацию языков. Когда первые результаты работы лингвиста легли на стол Совета, тот немедленно запретил связь с Землей на всех каналах, кроме личного канала председателя Совета.

Дело заключалось в следующем.

Основные языки планеты даже непосвященному показались бы отчасти знакомыми. Просчитав их в ретроспективных направлениях, компьютер вышел на основные языковые группы Земли. Но, благодаря цепи случайностей, последнее слово было сказано сошедшим с круга историком. Во время работы он обнаружил Нечто.

«Итак, ввиду чрезвычайных обстоятельств меня выпустили. И вовремя. Три астронавта планеты воз­вращались после визита на спутник домой, и мы могли прочитать, что пишет об этом их пресса.

Я, впрочем, отыскивал прежде колонки спортивных новостей и пробовал разобраться, во что они тут играют. Оказывается, недавно закончился чемпионат их мира по игре, несколько напоминающей футбол.

Сейчас, конечно, никто не знает, что это за штука. Только здесь играли не между странами, а между какими-то клубами, которых на планете насчитыва­лось десятка два. Победил клуб центрального матери­ка и конечно чемпионы получили приветствия от покорителей космоса. Прямо из черных бездн. Барбукаин, Ныкаль, Урдам. Был декабрь по их календарю и скоро должна была состояться посадка в океане.

И тут что-то во мне замкнуло. Какое-то воспомина­ние. Темное что-то. Бросил я это кино и побежал в свою камеру. Комиссар за мной. Решил, что мне приспичило хватить стопку. А я достал из сундучка старинную книгу какого-то Жюля Верна. Полистал, полистал и все вспомнил. С «Земли на Луну». Барбикен, Николь, Ардан. Порылся в своих кладовых и достал «Историю космонавтики». Так вот, милости­вые государи. Первыми на Луну ступили Борман, Ловелл и Андресс. Дело было в декабре. Стартовали они с мыса Флорида и приводнились в Тихом океане. Ну, положим, мы обозвали их месяц декабрем, он у них называется по-другому, но также замыкает год. Диаметры этой планеты и Земли почти совпадают. Будто их пекли в одной форме, и если наложить на их планету нашу систему координат, то координаты их приводнения разнятся между собой и тем, что у Жюля Верна, всего на три-четыре мили. А параметры летательных аппаратов совпадают почти до дюйма. И тут я не таясь достал мерзавчик и выпил одним духом. Комиссар, понятно, зашипел. Но как глянул на меня, так и отстал. Ну, ладно. На Земле есть масса сбывшихся пророчеств. Романы эти, рассказики. По­жалуй, могут совпасть имена, даты, орбиты.

— А ну, сучье племя, мне нужны кое-какие книги. Кое-что из сочиненного этими умненькими. Мне нужно прочесть, что тут написано у них в одном бестселлере.

И отказать они мне не смогли, хотя и в штрафни­ках я, и в пропойцах. Я попросил связь с Председателем и получил ее. Просмотрел сотни телепередач этой планеты. Работа есть работа. И в конце концов вышел на «Миг». Его экранизировали на трех материках и перевели на все их языки. Как образец душещипа­тельного провидческого романа. Только не знал их провидец, что он провидел абсолютно все. Это был роман из жизни галактических странников. Из многообразия картин и фрагментов я потрясенно узнавал прошлое, настоящее и будущее нашей расчудесной Земли. Будучи специалистом, я мог подтвердить под­линность происходившего. Только вот по прихоти авторов кино- и телеверсий все это были фрагменты. А мне нужна была полная рукопись романа. На любом языке. Перевод дело не сложное. Так я принял решение, результатом которого стала высадка групп нашего корпуса быстрого реагирования на планету.

Действительно, что может быть заманчивей, чем привезти с планеты, которую и обнаружили-то случай­но, местную книжонку, где есть все про Ивана Грозно­го, Французскую революцию и открытие антигравита­ции в 2049 году. Их книги были почти как у нас когда-то. Только читать их надо было сверху вниз, в столбик, как какую-то азиатчину.

Все эти парсеки и разнообразные дыры, куда мы безболезненно суем носы, сделали нас беспечными. Эти голованы просто-напросто сбили наш модуль. И никакие силовые поля не сработали. Естественно, нам пришлось уничтожить то, что от него осталось. Никаких улик. Вот первый закон доброжелателя.

Мы увидели на экране, как наш дорогой аппарат спокойно опускался на ночную сторону планеты и тут, откуда ни возьмись звено, ну, скажем, истребителей. Обозначили модулю курс и показали трассами ракет, куда садиться. Модуль принялся было воспарять, дабы банальнейшим образом смыться. И тогда они расстреляли его. Только не ракетами и не лазером. Чем-то таким, чего мы не знали. Ведь глубокого изучения их технических возможностей не проводи­лось ввиду отсутствия времени. Модуль вспыхнул, как мотылек, экраны мигнули радостно и погасли.

— Всех прошу разойтись по каютам,— сказал ко­мандир. И мы разошлись, за исключением четырех человек, что не вернулись с операции, испепеленные этими стрелками, вместе с нашим модулем, а после пепел их был обращен в атомы товарищами с родного звездолета».

Когда был подготовлен второй модуль, для высадки выбрали самое заброшенное и пустое место. Необитае­мый остров в океане. Вдали от рук, крыльев и тем паче глаз обеих империй. После высадки десантникам предстояло добраться до материка, внедриться, запо­лучить, скрыться. В далеком провинциальном районе их должен был принять модуль и доставить со всей возможной скоростью на корабль. Во время высадки командир лично просматривал горизонт. Но невесть откуда появившееся Нечто, уничтожило модуль. Не­медленно к обломкам, упавшим на планету, направи­лись десятки всевозможных летающих, плавающих и ползающих аппаратов. Но тщетно. После уничтожения остатков второго модуля наш корабль укрылся в подпространстве.

После длительных консультаций с Землей было решено готовиться к новой высадке с применением всего потенциала поражения и под защитой поля корабля, которому предстояло выйти из подпространс­тва и стать видимым и, возможно, уязвимым. К тому времени была выяснена природа и поражающие фак­торы оружия доблестных планетарных воинов. Ко­рабль, по мнению специалистов, мог обеспечить на достаточно длительный срок защиту экспедиции. Та­ким образом было решено нанести массированный удар по квадрату в районе высадки, рядом с большим городом на берегу океана, после совершить посадку всего корабля, далее, группа захвата находит в городе то, что укажет историк, и корабль стартует, уходит, исчезает, цель достигнута, курс к Земле. Естественно, план кошмарен и чреват многими жертвами.

В ночь перед атакой историк пробрался в модуль и самостоятельно, в одиночестве, покинул корабль; совершив сложнейший маневр выхода из подпрост­ранства, он направился к поверхности планеты. Обна­ружилось это слишком поздно, и на требования вернуться историк не ответил. Когда показались ис­требители и выдали ему дорожку, он посадил модуль в указанном месте, на одном из военных аэродромов. Оставалось загадкой, когда и каким образом историк смог овладеть навыками управления модулем, который являлся достаточно сложным аппаратом и для профессионала, но тут припомнили, что он долгое время оставался на борту один, уклонившись от анабиоза, и видимо, не терял времени зря.

Для уничтожения модуля кораблю пришлось бы совершить маневр по входу в истинное пространство, что должно было занять около часа и командир начал маневр.

«Да. Когда я выбрался из своего космического трамвая, живой, не сожженный и совершенно трезвый, вокруг было пустое летное поле.

Анализ атмосферы давал полную пригодность. Я был без скафандра, в своем любимом кожаном пальто и в шляпе с широкими полями.

Где-то недалеко залегли их боевики — цвет нации. В помещениях аэродрома было выключено освещение. В небе появились и повисли их аппараты. Я поднял руки над головой и прошел несколько шагов в направ­лении какой-то башни. Ничего в ответ не последовало. Тогда я сел на плиты аэродрома и стал ждать.

Времени у меня было мало, так как для того, чтобы совершить маневр, командиру требовалось примерно час по бортовому времени. Через пятнадцать минут показались и двинулись ко мне доблестные гуманои­ды, и я встал и помахал им рукой.

— Привет, ребята,— сказал я на чистом языке этого континента.

— Привет,— ответил кто-то, похожий на амери­канского сержанта времен второй мировой войны.

Их было пятеро. Двое в форме, трое в гражданском, а может и наоборот. И тогда я спросил:

—А, что, парни, нет ли у вас чего-нибудь промочить горло?

—Конечно, есть, — невозмутимо ответил «сержант», и тогда стало немного веселее.

—Как видите, мы быстро освоили ваш чудесный язык. Эти новомодные шлемы, которые вталкивают в голову столько слов, прекрасная штука,— но тут подъехало нечто вроде джипа, солдат вынес оттуда столик и стал сервировать. А я, поскольку времени было мало, взял со столика то, что могло быть бутылкой и отковырнул пробку.

—А ничего. Забористая штука.

— Мы рады,— запинаясь стал выговаривать штат­ский, а тем временем около башни явственно ощуща­лось движение сил грозных и неумолимых. Да и пора было заканчивать комедию.

— Мне не терпится увидеть одну вашу книжку. Страсть люблю почитан что-либо этакое. «Миг». Нельзя ли достать где-нибудь?

Они были поражены и видимо никак не могли понять, что же такое происходит, и не розыгрыш ли это вообще, и не месть ли за сбитые модули, и угрюмо поглядывали на небо.

Вы прекрасно информированы. А мы давно болтаемся тут неподалеку. И кстати, вы напрасно спалили наши мирные суденышки. Но я не сержусь. Это право аборигенок.

Вся компания зашепталась, замигали огоньки раций, завертелись антенны на фургонах, засветилось несколько окон в здании. А к нам уже приближался какой-то фургон, в котором меня, кажется собира­лись вывезти.

—Я охотно отправлюсь с вами в любое путешест­вие, но прежде, нельзя ли подержать в руках этот образчик высокого художественного слова? Я… мне не терпится узнать, что там дальше произошло на планете Стрикс, после мятежа.

Джип отъехал, а эта книга, если верить рекламе, должна была быть везде и у каждого. Я взглянул в ясное небо. Недавно обозначившееся сияние в западном секторе не могло быть ничем иным, кроме как дорогим кораблем, материализующимся нагло и неизбежно.

—Чем объяснить все же интерес именно к этой книге?

Я же сказал. Люблю все забористое, ребята,— и я отхлебнул еще и еще из того, что было, по-видимому, бутылкой. И тут фургон карантина и джип одновременно остановились рядом. И мне дали книгу.

—Хочу вам сделать ответный подарок, ребята, — и с книгой в одной руке, а с бутылкой в другой я пошел к модулю. Прозвучала команда. Все распластались на роковом бетоне и менее всего происходящее смахивало на водевиль, когда я поднимался в модуль. Выстрелов не последовало. Я вложил книгу в приемник перемещателя и набрал код бортового Получателя.

Засветилось экранное око, зажужжал зуммер вызова и явилось лицо Советника.

Там все написано. Пусть теперь Совет со всеми его компьютерами и хранилищами попробует доказать, что он чего-то стоит.

Попробуйте взлететь, историк. Мы прикроем Вас,- сказал Советник.

— Спасибо на добром слове, но после этого вина так хочется закусить чем-нибудь натуральным. Например, луковкой. Интересно, есть там у них луковка\'\'

Советник помедлил немного, скривился и отключил связь. Но надо отдать ему должное. Узкий и милосердный луч испепелил меня и модуль лишь после того, как я подошел к столику, оглядел все еще лежащих на бетоне граждан и сказал:

— Знаете, ребята, я ничего так и не смог подобрать для вас. Подарки дело серьезное. Давайте в следую­щий раз. Потом я допил вино до капли, закусил, чем Бог послал и только после этого перестал существо­вать».

***

— Дозволено ли смертному проникать в промысел божий?— спросил Создатель историка на своем суде.

— Как Вам сказать. Ваша милость? С одной сторо­ны вроде бы и можно, а с другой — не нужно. Но зачем же совершать такие ошибки? Зачем эти верлиб­ры, загадки, антологии?

— А это не твоего ума дело,— Создатель глянул в глаза историку, и тот узрел во взоре Его начало и конец мира, все, что было, есть и будет.

— А теперь ступай покуда.

— Куда же, Ваше Высокоблагородие?

— Есть одно место. Пшел…

Что-то мигнуло, крякнуло, пронесся ветерок.

—Еще немного и он попросил бы меня дать ему чего-нибудь выпить,— пробурчал старичок недоволь­но.

…Историк очнулся в поле. Только он уже не был историком. Или еще им не был.

Но было небо и оно было пасмурным. Накрапывало. Он огляделся. Вдалеке дымил город. И он пошел туда, еще не зная, где он и, что за жизнь ему придется начинать, с каждым шагом забывая все, что с ним было ранее, и с каждым шагом обретая новое знание.