Леонид Могилев
КЛОН
Часть первая
ОДИНОКИЙ ВОЛК ПОД ПОЛНОЙ ЛУНОЙ
Номер Исы Бараева на четвертом этаже. Пока Иса заполнял декларацию в холле, оба его чемодана мальчик уже поднял наверх. Теперь он думал только о душе.
Он вошел в искусственную прохладу, переступил границы служебного оазиса, огляделся. «Олимпия» сочетала в себе претензию на уровень четырех звезд, постсоветский бардак, чухонскую аккуратность. Это когда губы женщины, стремящейся стать дамой, накрашены, а запах с кухни, прихваченный одеждой, порами кожи, оставшийся в волосах, проникает в дорогую гостиную, не дает чувствовать себя легко и комфортно.
Он снял и бросил на кресло рубашку, брюки, трусы, не распаковывая чемоданов, прошел в душ. Жара в Таллине случилась необыкновенная. Впрочем, по всему миру сейчас такая жара. Садясь в самолет в Хельсинки, он все же надеялся, что хоть с другого берега залива американское пекло последних дней наконец оставит его. Ожидания не оправдались. Как будто раскрылись двери ада на миг, ставший месяцем, и все не хотели закрываться, всасывая случайные души и делясь с людьми теплом Большого очага.
Струи воды вернули его на время к жизни. Потом он вытерся большим махровым полотенцем, долго его рассматривал. «Мягкое какое». Прошел через главную комнату в спальню, лег поверх покрывала на тахту. Оставалось три желания: холодное пиво, свежая одежда, местная газета в баре. Предстояла большая работа. После бара и прогулки он, возможно, возьмет девку. Говорят, здесь это почти ничего не стоит. Утром нужно уже работать. Обычная рутина. Уйти в город, провериться, потом еще. Встретиться со связным. Получить инструкции, вернуться в отель. Или не возвращаться. Как карта ляжет.
Полистал буклет на столе, нашел нужный номер, позвонил, заказал пиво в номер и газеты. Хотелось скорей ощутить жизнь этого города, считающего себя вольным.
Он надел шорты, майку. В дверь постучали.
Иса пропустил внутрь официантку с подносом. На подносе под салфеткой — три бутылки «Хольстена» и тарелка.
— Что это? — спросил он по-английски.
— Холодный угорь. Копченый.
— Хорошо, — полез в бумажник за чаевыми. Нашел долларовую бумажку, положил на поднос, посмотрел вслед девке. Не в его вкусе. Коротковата. Он был небольшого роста, худой, любил крупных женщин.
Одна бутылка оказалась уже открытой, открывашка рядом. Он взял запотевшую бутылку, отхлебнул большой глоток, подошел к окну. Панорама весьма привлекательная. Должно быть, Ревель, так, кажется, его называют, по-настоящему приятный городок. Потом сюда вернуться будет проблематично.
Он почувствовал легкое головокружение, потянуло в сон. Крепкое пиво. Подошел к креслу, сел, выронил бутылку, пиво вытекло, на ковре образовалась белая пена и исчезла.
Через минуту в номер вошли двое мужчин в форме служащих отеля. Тело Исы освободили от одежды, сложили в позу эмбриона, упаковали в большую сумку. Вещи покойного разложили на столе и произвели доскональный досмотр. Тот, кто теперь становился выпускником одного из престижных американских колледжей, каждую мелочь подержал в руках, почувствовал, вернул на свое место. Надел шорты и майку покойного, открыл новую бутылку пива, вопросительно посмотрел на того, кто привел его сюда (тот кивнул), и выпил бутылку залпом.
— Потом водки выпей. В баре, — то ли посоветовали ему, то ли приказали.
И он остался один.
Вечером вышел на прогулку. Никто не потревожил его покоя. Никто не ощущался рядом, не навязывался в попутчики, не спрашивал время. Можно было немного отдохнуть. Утром предстояла работа. Как и Иса, он попал в Таллин недавно. Это нужно было для чистоты контакта — чтобы не было лишних впечатлений и знаний. Подозрение, могущее возникнуть в дальнейшем, слово или слишком подробное описание городского пейзажа могло пройти, а могло остаться, расползаясь, разъедая ячейку памяти, становясь чем-то большим, из подозрения превращаясь в убеждение. Версию.
Они были похожи с Исой. Остальное сделала пластическая операция. Те, кто знал Ису лично, смогут отличить оригинал от подделки, если будет прямой контакт. Их немного. Риск существует, но каждый день работы двойника оправдывает все. Хотя спастись ему вряд ли потом удастся, и время его ограничено этим самым прямым контактом с его хозяевами, который неминуем. Как одноразовый шприц: успеть бы сделать инъекцию.
А вот в Америке пришлось пройти серьезную стажировку. Потом работа по фотографиям, описаниям объектов, постановка произношения. Праздношатающихся американцев будет на той территории достаточно, можно проколоться и здесь. Особую опасность представляли профессионалы — эмиссары других спецслужб.
Утром он вышел в город, проверился раз, потом другой, и наконец на улице Чайковского, когда он сидел на скамейке в сквере, к нему подошел связной — мужчина в белой майке и джинсах, с газетой «Эстония», сложенной так, что можно прочитать заголовок.
— Что хорошего пишут? — спросил связной.
— Что может быть хорошего? Куусма опять взял тридцать два очка.
— Любите баскетбол?
— Обожаю.
— Здравствуйте. Как добрались?
— Жарко здесь.
— Лето уникальное какое-то. А у вас?
— Жаркое лето в мире. Везде так.
— Гостиница местная ничего?
— Неплохая. Полотенца настоящие.
— Вы по-русски говорите отлично.
— Я славист. Воспитывался в семье, где по-русски говорили всегда.
— Что с ними сейчас?
— Я бы не хотел говорить. Они погибли.
— Понятно.
— Мне в гостиницу возвращаться?
— Там есть вещи, которыми вы дорожите?
— Нет. Ничего.
— За ваш номер заплачено?
— У вас берут вперед.
— Ну и чудненько. Уезжаем прямо сейчас. Я встаю и ухожу. Вы идете вон до того гастронома, обходите его справа, туда подъезжает «девятка».
— Девятка — это что?
— Это «Жигули». Как «фиат», с двумя дверями. Номер — 33–41. Белая. Садитесь.
— Вас я еще увижу?
— Нет.
— Тогда до свидания.
Мужчина встал, ушел — медленно, спокойно.
В салоне «девятки» прохладно. Водитель эстонец. Почти не говорит.
— Куда теперь?
— В Тарту.
— В Тарту так в Тарту.
— Вот ваши документы. Другие дайте сюда. Вы Сидоров. Илья Ильич. Всего на три часа.
И более ни слова.
Срочно. Конфиденциально
Иса Бараев прибыл 27 июля рейсом из Хельсинки. Поселился в отеле «Олимпия», в номере 464. Номер покидал для прогулки, контактов ни с кем не имел, вернулся в отель. Утром вышел на связь, отправлен в Тарту. Принят, размещен на объекте воинской части, контакт состоялся. До отъезда находится в спецпомещении.
Второе сообщение ушло одновременно, только ведомство было другим.
Объект прибыл, первая процедура прошла успешно. Доктор убыл в офис, будет находиться там до назначенного срока.
Ночью на военном аэродроме Тарту совершил техническую посадку правительственный самолет Москва — Осло. На спецобъекте тот, кто был теперь Исой Бараевым, без свидетелей встретился с человеком из Москвы.
Когда самолет отбыл, «Иса» оказался в полной растерянности. Уровень контакта катастрофически высок.
Через два часа он вылетел в Грозный, там покинул самолет и на связь не вышел. «Иса Бараев» исчез при невыясненных обстоятельствах между аэродромом и предполагаемым местом пребывания. Срочные поиски по горячим следам ничего не дали.
Из рукописи Федора Великосельского
Падал снег, и сходили лавины. Были дожди и талые воды. Медленно плыли ледники, и рождались на них ветры, и так было и год назад, и десять лет, и тысячу и много тысяч лет. Эти скалы видели гнев и тщету, ликование и печаль. И осыпи, и завалы были свидетелями этих печалей и радостей, их причиной и следствием.
Но силы природы и тщета человеческая не только пытались разрушить эти камни. Как катастрофа приходит после созидания, венчает его и подводит итог, так и солнце тысячи лет нагревало эти камни, а ночью приходил холод, и камень трескался, раскалывался, мельчал и становился песком и глиной.
Ветер приносил семена растений, и начинался великий круговорот: растения всходили, цвели и умирали, совсем как люди, удобряя собой скудную почву.
И становились останки трав, деревьев и людей, плодов труда их, ярости и любви тонким слоем, из которого всходила новая поросль, набухала завязь: начиналась жизнь и обрывалась, порой так не вовремя и некстати.
На озере Галан-Чож высоко в горах не бывал ОМОН. Редкие люди и спокойные звери приходили напиться к берегам его. Здесь пять веков, воплощенная в камне, стояла богиня Тушоли. В небесном реестре вайнахов она отвечала за плодородие. Двухтонная Тушоли высотой в несколько метров — мать людей. Вся нижняя часть статуи в следах сколов: женщины уносили с собой осколки пьедестала, чтобы забеременеть и родить сына.
В апреле, когда священные птицы удоды прилетали на равнины, выгонялись на пастбища стада и справлялся пышный праздник. Только в эту весну удоды не прилетели. А пастбища, противоестественные и мертвые, покрылись туманами, и на них упали черные дожди.
В день твой пришли мы,
Как в прежние годы,
К тебе, и ты счастья нам дай,
Избавь от горя, беды, недорода…
В том году на земле этой не должно было родиться ничего, а родившееся не несло в себе жизни, ибо круговорот вод был прерван и стал круговоротом беды. А люди, уходившие по перевалам, были оставлены своими богами, и чаша, что переполнилась, была чашей терпения, не отличимой от эмалированной солдатской кружки, привычной к поминальному столу.
…В древнейшие времена жители этих гор и равнин были христианами и находились в подданстве грузинских царей. Отпавшие от христианства, они обратились было к своим тотемам, потом христианство возвратилось, потом Магомет завладел их душами, но они праздновали и языческие, и христианские праздники, уже не помня их значения. А в горах и полях можно и теперь встретить множество маленьких медных крестиков.
Из Свято-Троицкого монастыря близ Владикавказа и духовного центра в Моздоке, где обучались дети их, шло христианство. Отсюда приносили материи на рубашку и штаны, и малую денежку.
В Великий пост, в известный вечер, собирались в доме недавно умершего, приносили кутью из пшена с медом, зажигали над ней свечу и, благословившись, ели. А в это время молодые женщины отправлялись подслушивать чертей, около речек и на пригорках, положив под пятку правой ноги горсть пепла или золы, и если в каком-то доме слышался плач, то это предвещало смерть хозяевам, а если где-то смеялись, то дом ждала радость.
Но смешались посты и праздники, и лишь приметы сбывались: каркали вороны, кричали сороки, сев на крышу дома, угли в очаге манили незваных гостей, а преждевременный крик петуха и кудахтанье кур на насесте сулили только зло, и оно приходило, и не было уже очагов и сараев, в пустые глазницы окон глядела ночь, и это была ночь беды.
В 80-х годах XV века Ших-Мурза, владелец Окоцкий, пришедший служить в крепость Терки, направил в город Москву к царю Федору Ивановичу послов, а в 1645 году русскому царю присягали в верности мичкизяне, шаибутяне, бауагунцы и другие чеченские общества.
Но Шамиль знал, что говорил: «Скорее горец отступится от ислама, нежели от своего обычая, хотя бы этот обычай — ходить без рубахи».
И звали главного бога вайнахов Дали. И был богом грома и молнии Стел, и была матерью Луны Кинч, и покровительницей войны — Молыз, богиней вод — Хиннана и богиней ветров — Фурке.
И было названо древнейшее поселение вайнахов Цьой-Пхьеда. Город Мертвых…
Был тот странный предутренний свет
Подвал мой совсем неплох. Три метра в ширину и два в длину. Стены выложены кирпичом. Пол бетонный покрыт досками. Когда-то они были покрашены, но это было так давно, что маляра нет уже, должно быть, на свете. А может быть, это сам хозяин дома, крепкий старик, справедливый страж этого подвала. Метрах в трех с половиной наверху — люк.
Меня не приковывали к массивному стальному кольцу, вмурованному в бетон пола.
— Если попробуешь бежать, Стелу отдам бойцам. Пусть порадуются. Потом сожжем ее у тебя на глазах, прямо на огороде, — объяснил мне дед.
Больше он ничего не говорил и не приходил. Пищу мне бросают сверху. Хлеб, вареную картошку.
Параши здесь нет, есть сток. Мое дерьмо падает в отверстие в углу, и его уносит какой-то ручеек. Должно быть, здесь перебывало немало кавказских пленников. Узники расписывались на стенах, потом все надписи старательно уничтожались. Сокрытие оперативной информации о персоналиях. Мудро. Одно слово, написанное и прочтенное, может дать нить. А потом полетят головы, не говоря об ушах в полиэтиленовых пакетах… Но из нужниковой этой ямы несет, и я каждый раз закрываю ее фанеркой.
Подвал относительно теплый, и если укрыться солдатским одеялом, то и войлок на нарах ощущается как полноценный матрас. Войлок вообще отличная вещь. Он живой. Без него мне бы пришел конец. В подвале полная темнота. Но раз в сутки открывается люк, а если кто-то решит спуститься вниз для беседы со мной, то загорается переноска наверху. Впрочем, такое случалось дважды за все время. Я потерял счет дням, и сны, что приходят ко мне, не знают счета часам. Не отличить ночных снов от дневных.
Я немыт и болен. Одежда моя несвежая — главная причина тоски. Я уже не помню, зачем пришел сюда и как попал в подвал. И только тончайший луч света, что проникает иногда в щель крышки люка, когда она сверху не замаскирована старым хламом, связывает меня с прошлым. Все и началось со снов, предутренних и неверных.
В снах этих что-то было не так. В них смешалось прошлое, настоящее и еще что-то. Наверное, это будущее, но как узнать? Только дожить до него и сверить живые картинки. Или мертвые. Сны эти многовариантны, но один повторяется навязчиво и неотвратимо…
…Был тот странный предутренний свет. Когда просыпаешься оттого, что кто-то есть в комнате. Свет просочился сквозь занавес, спрятался в углу комнаты, будто бестелесный пес. Пес, состоящий только из призрачного света. Он где-то рядом. «Я здесь, — говорит он, — я вернулся».
Это мой дом. Я прожил здесь так долго, что кажется — всю жизнь. Не помню сколько. И имени своего тоже не помню. Можно встать, открыть ящик стола, достать паспорт и узнать про себя все. Это подлинный документ, выданный самым настоящим милиционером — дамой. Только кому? Как звать тебя? Там же, в ящике стола, можно найти и документы той, что лежит сейчас лицом к стене, рядом, и не знает, что пришел предутренний свет. Она не знает многого. Как, например, шумит кукурузное поле, как оно пахнет. Есть другие поля. Например, поле одуванчиков. Оно очень красиво, но совершенно не подходит для работы. Это как если бы ты сам на себя накинул саван…
Я встаю и раздвигаю занавес. Раскрываю рамы. А там, снаружи, — стены каменного сосуда, что именуется двором. Если поднять голову, увидишь небо в нездешних промывах и край сосуда. И законы предутренней перспективы таковы, что ощущаешь себя на дне этого кувшина.
Мне холодно. Я закрываю окно и иду на кухню. А там наполняю кофейник утренней влагой и чиркаю спичкой.
Это совершенно образцовая кухня. Здесь есть все. Все под рукой, и все сияет.
Я встаю на табурет и открываю антресольный ящик. За стопкой старых газет и пустыми банками находится алюминиевая кружка. Даже не эмалированная. Я достаю ее, возвращаюсь на кухонную твердь. Кружка во вмятинах. Она видала виды. Но это все потом и не о ней. Она лишь свидетель, случайный и молчаливый. На дне надпись. Постороннему человеку эти три слова не скажут ничего, но мне они разрывают сердце. И кружка жжет пальцы, когда я возвращаюсь с ней в комнату.
«Если летают рои, предаваясь без толку играм, соты свои позабыв, покои прохладные бросив, их неустойчивый дух отврати от забав бесполезных».
Женщина не проснулась, когда я бесшумно оделся и покинул жилище. Были причины для такого крепкого и здорового сна.
Лифт еще не работает, и потому я спускаюсь со своего поднебесного этажа не спеша, как делаю все в это утро.
Я иду посреди улицы. Город пуст. Что это за город? Несмотря на ранний час, можно попасть под проверку документов и даже не одну. И почему несмотря? Этот час во все времена и у всех народов облюбован для корысти. Час вора. Можно красть добро и деньги, а можно и жизни. Когда так сладко спится, даже ангелы-хранители дают маху. А это самое надежное прикрытие.
Этот свет приходит неспроста и не к каждому. Я ждал его со смятением и грустью. Это значит, что, вернувшись домой, я осознаю, что это уже не мой дом. И нет возврата в тот, что был твоим первым домом.
Старик готовит жижиг-галнаш
Славка Старков — Старик — понял, что никогда больше не сможет есть пельмени. Его начинало тошнить уже при виде пакетов с «Губернаторскими», «Настоящими», «Уездными» и «Богатырскими». Но пельмени — это вечером. Утром — сосиски, Сосисок можно было вообще брать от пуза, только вчера он просто выпил чаю с хлебом-черняшкой. Роптать грех. Общежитие прикармливалось за счет какого-то кривого бартера. Комендант плохого им не желал, а они в его дела не лезли. Приходили фуры, уходили фуры. А что в тех ящиках и упаковках — не их дело. Холодильник большой, промышленный, забит доверху пельменями и сосисками. А торчать ему тут еще с месяц. Это он так думал.
Общежитие это — фильтр. Сюда отправляют мужиков бесхозных, не спившихся, крепких и с головой. Люди здесь со всех концов бывшей империи. Всякие люди, а значит, и интересы могут быть разнообразные. Мужикам этим и работа находится, и деньги на индивидуальные счета капают, и карманные выдают в разумных пределах. Славка людей просеивает методично, держа в голове ориентировки, ждет того самого, единственного.
Легенда у него такая: жил в Клайпеде, работал в порту, пришли братаускасы, не поладил, работы не было, за квартиру платить нечем, стали вызывать на собеседования, приставы зачастили, стало тошно, поехал в Россию отдохнуть неделю-другую у знакомых в Питере, назад не впустили… Жены нет, дети, возможно, по городам и весям прыгают, а Клайпеду он знал прилично, жил там раньше. Чтобы не оплошать с названиями улиц и реалиями, выезжал в командировку, слонялся по городу, сидел в пивнушках, вокруг своего бывшего дома исходил все закоулки.
Но никаких «цеппелинов», от которых сам тащился в свое время, не смог бы и на дух принять, даже пьяный. Пить, кстати, ему приходилось здесь регулярно. Иначе был бы белой вороной, да и информацию получить от нетрезвого отчаявшегося «объекта» можно играючи. Кое-что интересное за прошлый месяц промелькнуло. Кое-что, но не более. Торчать здесь слишком долго нельзя. Может задуматься хозяин общежития. Смена не скоро. И здесь Старик совершил ошибку. Устал просто. Это как даже в самую бессонную ночь засыпаешь на миг, перед рассветом. И можешь не проснуться.
Ему захотелось нормальной еды. В столовой поселковой, которая и не по карману контингенту, опять пельмени и сосиски, ну, котлетки с макаронами, чай, кофе тошнотный и пирожные. Водка в розлив и пиво. Но все это можно и в комнате. Деньги у него зашиты в пояске под трусами, на случай форс-мажора. Вынул триста рублей и отправился на рыночек. Там можно было купить баранину.
Торгашей этих прокачали давно, обычные барыги, приторговывают немного дурцой, из оружия — ПМ со спиленным номером. Мясо украдено в Пскове с холодильника, остальное все чисто. Татары.
— Аллах акбар! — весело прокричал Старик.
— Гусь свинье не товарищ, — ответил продавец хмуро.
— Да ладно тебе, ты же торгуешь, дома не взрываешь, не взрываешь ведь?
— Иди ты на…
— Да не обижайся. Я мясо купить хочу.
— Врешь ты все.
— Вот честное православное, не вру.
Мужик совсем погрустнел, стал на небо смотреть.
— Ладно, — сказал Старик миролюбиво и спокойно, — почем?
— Ты все равно не купишь.
— Почем?
— По сорок.
— По тридцать пять возьму три кило. Мне вот ребрышки. И ножку. Ножка на полтора и полтора ребрышек.
— Возьми бок.
— Не… Весы-то кривые? Гири подпилены?
— Язык себе подпили, — совсем расстроился татарин.
Еще Славка купил чеснока, петрушки зачуханной, морковки. Морковь — это уже самодеятельность. Не нужно было ее класть, но он любил.
Дальше вообще произошло счастливое событие. В ларьке оказалась кукурузная мука. И как она туда попала, одному аллаху известно. Хлеба купил белого, горячего. Пекарен этих понаставили по всей России. Потом посчитают, прослезятся.
Кастрюли общежитские для задуманного не годились. Сальные, да и маловаты. За пятьдесят рублей купил в универмаге большую, литров на десять, и умиротворенный отправился в общежитие.
В комнате с ним сейчас жили двое — пожилой хохол, сам он себя называл Захарчук, а второй персонаж, тезка Старика — Славка из Питера.
На кухне пока никого. Работяги садились за стол часов в семь, а те, кто валялся на койках, и того позже, ближе к полуночи.
Он помыл кастрюлю, налил воды, поставил на огонь, стал мыть мясо. Татарин крупно нарубил баранину, но все же пришлось поработать ножом. Теперь кастрюля наполнилась до краев. Морковь нарезал кружочками, опустил в воду. В чайнике вскипятил воду и в глубокой тарелке в три приема круто замесил тесто, понаделал галушек, снял пенку с бульона, всыпал соль, перец, стал чистить чеснок.
— Слав, ты че? — Появился первый персонаж из праздношатающихся.
— Отвальная с меня.
— Так, ты че?
— Распределяют меня. Не скоро, но первый результат надо отметить. Потом некогда будет. Только водку свою несите. И у Захарчука разрешения спросите. Он у нас старший по комнате.
— Тогда пиши пропало.
— И я так думаю.
— Оставь потом мясца.
— А то…
Старик посмотрел на часы. Еще минут тридцать он мог повозиться.
Терки не было и в помине, и потому три головки чеснока пришлось мелко нарезать, растереть с солью. Он добавил лавровый лист в бульон, что тоже нарушало ритуал, как и морковь, и минуты через три приправил этим бульоном чеснок. Попробовал мясо, остался доволен, выловил его и сложил на лист фанеры (блюда не нашлось), нарезал, бросил в бульон галушки, в присутствии уже нескольких зрителей довел до кондиции, выловил. Разложил в эмалированные миски, которыми осчастливил их комендант, сверху мясо, отнес в комнату. Зелени букет рядом, соус чесночный в блюдце.
Еда эта по-своему тоже была совершенно кошмарной. Жир, кости, тесто. Но он ее очеловечивал. Точнее, ославянивал. Человек ко всему привыкает и все под себя приспосабливает.
Кроме того, была у него одна версия. Если он был прав, то один человек из сто одиннадцатой комнаты не мог не отреагировать на жижиг-галнаш. Землю, небо и способ приготовления хлеба и мяса не выбирают. Просто рождаются посреди этого.
На живца хотел сработать Славка. Это грубо и рисково. Это оттого, что он просто устал.
Когда Захарчук со Славкой вошли в комнату, у него все было готово.
— Перевод, что ли, получил? — спросил тезка.
— Он самый.
— Ты чего? — не одобрил Захарчук пирушку.
— Да тошно мне, хохол. Мяса захотелось.
— Ты бы лучше ему сала выставил.
— А то у него нет.
И вправду. Сало тайное имелось.
— Слав? Мы и вина, и водки… — просунулась в дверь голова.
— А шли бы вы, — распорядился Захарчук за хозяина застолья, потом, немного поколебавшись, полез за салом.
— Давай-ка, Славка, водки купи и воды минеральной. А водки хорошей. Не оплошай. — И Старик выдал сотенную тезке.
Все бы обошлось, но неожиданное гостеприимство проявил не кто иной, как Захарчук.
— Зайди, Славка, в поселковую управу, в семнадцатый кабинет. Попроси Кечменева. Скажи, очень прошу зайти.
— Кто это?
— Человек один хороший. Помог мне. Работает здесь недавно, а помог.
— Начальник?
— Вроде того.
Захарчук решил использовать ситуацию на все сто. Немного помялся и выдал Славке еще двадцать рублей на шпроты. Почему на шпроты, ему одному ведомо.
Мужик этот из сто одиннадцатой интерес к застолью проявил скромный, и по глазам его сонным Славка решил, что здесь все чисто. Ни грамма любопытства и ностальгии.
Долго ждать не пришлось. Господин Кечменев оказался парнем запростецким и строгим одновременно. Вначале посидел, посмотрел на стол, на сотрапезников. С собой он принес бутылку коньяку, отличавшегося невзрачной этикеткой, но добротного.
Выпили по полстакана и стали есть. Захарчук поступил просто — бульона налил в тарелку, в чеснок макнул хлеб. Славка потащил на себя мясо, один кусок, потом другой, вспомнил, что есть у них кетчуп, напустил его в тарелку немерено. Бульон тем временем остывал.
Старик ел так, как положено.
Тот, кто был Мишей Кечменевым, тоже наконец приступил к трапезе. Выпили по второй, и Старик попробовал коньяка, мягкого и лукавого. Как и его хозяин.
— Откуда ты, брат? — спросил его Кечменев позже.
— Из Лиетувы.
— И родился там?
— И родился.
— А каков он, литовский язык?
— Красивый.
— А на других говоришь?
— Откуда? Английский со словарем.
К полуночи доели все чисто. Славка еще бегал за водкой. Только шпроты не пошли. Захарчук смотрел на них недоуменно и ласково.
— Куда ты потом, Славка? — спросил Кечменев.
— Родственника отыскал в Чудове.
— В Чудове… — печально пропел он, — там же холодно.
— Я же родился у моря.
— А жена у тебя откуда была?
— Оттуда же и была.
— Из Чудова?
— Из Паланги. А у тебя?
— Да я бобыль, Славка.
— Мы как братья.
— Два брата, Филимонов, — сказал неизвестно зачем Кечменев.
— Старков я, Старков.
— Два Брата, Филимонов, Коби, Шелковская…
— Шелковская?
— Ну да.
— Да не был я в тех краях.
— А жижиг-галнаш откуда умеешь готовить? Бабушка научила?
— Кого? — Старков начал неотвратимо трезветь, понимая, что ел-то Кечменев, как чеченец. А потом бульоном теплым запил из чашки.
— Дурак ты, парень. Морковь зря положил. И уезжай отсюда. Поскорей.
— Спасибо на добром слове. Ну, пока.
— Спокойной ночи, Клайпеда… — усмехнулся тот.
Курган Два Брата находился в полутора километрах от Кургана Филимонова, то есть высоты 21.6, а до железной дороги — и вовсе километр, а с другой стороны насыпи — Шелковская. Старик прокололся самым банальным образом. Но самое страшное заключалось в том, что именно здесь он имел конспиративную встречу с нашим человеком из окружения Нухаева. И получалось, что тот, кто называл его Славкой, в бешенстве крутил в голове ориентировки — Кечменева в ряду бандитов и романтиков тайного общества «Ичкерия», имевших шанс появиться в данном населенном пункте, не было. Но это только полбеды. Вторая половина ведома ему одному.
Старик вернулся в общежитие через парадный вход, вошел в комнату. Хохол с тезкой уже спали. Он вынул из-под кровати чемодан, взрезал дно, достал из тайника коробочку мобильника. Пригибаясь, чтобы не показываться в проеме окна, проскользнул в дверь и, найдя колодку с электрическими автоматами на щитке, вырубил весь свет на этаже. Пробежал в туалет и выскочил в окно.
Отойдя в глубь парка, что рядом с общежитием, набрал номер.
Он просил эвакуировать его из района. Операция провалилась.
Срочно, конфиденциально. Источник из Грозного передает
13 октября в Грозном в обстановке повышенной секретности и безопасности состоялась встреча А. Масхадова, президента ЗАО «Кавказский общий рынок» Ходж-Ахмеда Нухаева, лорда Макальпайна от «Вест Грина», члена палаты лордов Великобритании, исполнительного директора корпорации «Перегрин Инвестмент Холдинг Лимитед» Фансиса Пайка, генерального директора фирмы «Робертсон и Ассосетс» Патрика Робертсона. На встрече принят протокол о намерениях. Текст протокола приводится ниже.
«Настоящий протокол составлен в присутствии и при поддержке его превосходительства Аслана Масхадова, Президента Чеченской Республики Ичкерия.
Нижеподписавшиеся стороны пришли к соглашению рассмотреть возможность создания Транскавказской энергетической компании (ТКЭК) в форме международного консорциума с участием предприятий нефтяной, газовой и энергетической промышленности, а также инвестиционных банков и международных финансовых институтов.
Основными целями и задачами ТКЭК являются реконструкция, развитие и использование энергетических предприятий и связанной с ними инфраструктуры, в том числе той части нефтепровода Баку — Новороссийск, которая расположена на территории Чеченской Республики Ичкерия.
Правительство Чеченской Республики Ичкерия выражает готовность рассмотреть передачу вышеназванного нефтепровода, а также предприятий энергетической промышленности вместе с инфраструктурой международному консорциуму ТКЭК на условиях долгосрочной аренды или контракта типа ВОТ или международному акционерному обществу, в котором Правительство республики будет соучредителем и акционером.
ЗАО „Кавказский общий рынок“ (Ичкерия) и международная инвестиционная корпорация „Перегрин Инвестмент Холдинг Лимитед“ приступают к возможности создания инвестиционного фонда с участием инвесторов из Европы, США, Японии и других стран Азии для финансирования предприятий нефтяного комплекса в г. Грозном, цементного завода в с. Чири-Юрт и новых заводов по производству строительных материалов, а также инвестиций в области производства электроэнергии, транспорта (железные дороги, автомобильные дороги, аэропорты и воздушный транспорт) и телекоммуникаций.
В целях реализации намерений настоящего протокола каждая из подписавших сторон делегирует своего полномочного представителя в состав Специальной экспертной группы, которая начинает свою работу с момента подписания протокола».
Срочно, конфиденциально. Источник из Лондона передает
15 ноября в Лондоне состоялась презентация Кавказского инвестиционного фонда. Присутствовали представители Ирана, Польши, Азербайджана, России (Сергей Кублицкий, президент нефтяной компании «Витязь-П», представитель «Кавказского общего рынка» в России), племянник президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе Цезарь Шеварднадзе — президент компании «Цезарь Корпорэйшн», Ходж-Ахмед Нухаев — президент «Кавказского общего рынка». Полный список участников и стенограммы переговоров прилагаются.
Из розыскного дела Ходж-Ахмеда Нухаева
…Еще в 1975 году, будучи студентом МГУ, Нухаев стал одним из организаторов так называемой «Подпольной структуры по освобождению Чечни». В конце 80-х годов эта организация слилась с подпольной Народно-демократической партией вайнахов, созданной в Чечено-Ингушетии 3. Яндарбиевым, где Нухаев возглавил структуры по финансированию, вооружению и безопасности. В 1994 году Д. Дудаев поручил Нухаеву возглавить разведку и спецназ Чечни. За боевые действия Нухаев награжден высшей чеченской наградой — орденом «Честь нации». В мае 1996 года он был назначен первым вице-премьером, курирующим внешнеэкономические связи и международные отношения… В свое время был приговорен к восемнадцати годам лишения свободы, отсидел восемь. В каждом лагере предпринимались попытки убить его, но в каждом лагере он становился лидером.
Из протокола допроса наемника Старкова Вячеслава Робертовича, 1970 г. р., проживавшего ранее в городе Алма-Ате.
«— При каких обстоятельствах вас задержали и где?
— В Червленое-Узловой задержали российские войска, при себе оружия не было. В одежде был гражданской. Переоделся в нее двадцать седьмого января, а задержали двадцать девятого.
— Как давно находитесь в Чеченской Республике?
— С 1993 года зарабатывал деньги автоматом. Был в штабе, в Грозном, в дудаевском доме, где и подписал в 1993 году контракт. В контракте оговаривалось количество русских солдат и офицеров, которых я должен был убить.
— Что вы должны были делать по этому контракту?
— Убивать. За каждого убитого русского солдата или офицера — двести пятьдесят долларов.
— А как вы должны были доказывать, что убили российского военнослужащего?
— Должен был труп привезти в штаб.
— То есть вы предъявляли тела в штабе, и вам выплачивалось тут же двести пятьдесят долларов?
— Я еще не получил этих денег.
— В каком подразделении у Дудаева вы служили?
— Служил в прикрытии.
— Фамилия командира?
— Савширев Исак, чеченец из Грозного. Группа из двадцати пяти человек. Из Северной Осетии чеченцы (следует перечисление фамилий).
— Какие задачи стояли перед группой? Кроме прямой задачи?
— Мы контролировали перекресток на Аргунской трассе.
— Вы участвовали в конкретных боевых действиях?
— В конкретных боевых действиях не участвовал. Участвовал в прочесываниях. Мы искали русских солдат.
— Как вы, русский, попали в это подразделение?
— Я наполовину чеченец. Меня усыновил русский, Иванов Роберт Иванович, после того, как отец оставил мать.
— Вы знаете, где он сейчас?
— Он погиб.
— На войне?
— Нет. В драке, в Рязани. Характер подвел.
— Откуда вы это знаете?
— Мать рассказывала.
— Ладно. Фамилию отца знаете?
— Нет.
— Что вы делали с местным населением?
— Тех, которые отказывались с нами сотрудничать, расстреливали.
— И русских?
— Да.
— Были ли среди них жители Грозного?
— Были. Русских мы расстреливали не только в Грозном. Первомайское — это русский район. Мужиков с оружием убивали на месте. Девчонок русских везли в город Шали, там была палатка, где их насиловали.
— В скольких изнасилованиях вы участвовали?
— В одном. Потом противно стало.
— Лично расстреливали русских?
— Лично не участвовал.
— А кто был в расстрельной команде?
— Расстреливали шесть ребят чеченцев. Я их перечислил. Были еще с нами шесть киевлян. Вот их фамилий не помню. И из Запорожья.
— Смогли бы их опознать?
— Смог бы.
— Почему вы решили уйти от боевиков?
— Я не получил ни копейки. Потом пришло время, и я сам стал убивать русских.
— Вы же говорили, что не убивали?
— Это тогда. На зачистках. Позже убивал.
— Сколько?
— Четырех гражданских и двух военных.
— Когда и где это произошло?
— Двадцать шестого ноября, когда мы участвовали в событиях. Мы блокировали подходы к дудаевскому дому.