Кургинян: Отец Всеволод, я здесь полностью Вас поддерживаю. Я прекрасно…

о. Чаплин: Если этого не будет, вот тогда Каспаров и Касьянов и кто-то ещё смогут легко изменить политический строй, если вдруг, так или иначе, качнется власть. Если народ будет иметь большее влияние на политический процесс, даже временное ослабление власти не опрокинет общественный строй. И никакие страсбургские суды вместе с оппозицией будут нам не страшны.

Кургинян: Это вопрос! Главный вопрос заключается в том, что Вы не сторонник созыва нового Учредительного собрания. Это очень важно зафиксировать.

о. Чаплин: Именно сейчас — нет. Именно сейчас — нет.

Кургинян: А теперь, поскольку мы вошли в дискуссию, а это было как бы в моё время, я думаю Николай Карлович снизойдет до этого, я бы хотел, чтобы В.Овчинский и А.Митрофанова высказали свою позицию по этому вопросу, да? И Кирьянов тоже, да?

Сванидзе: Я на всех минуту добавлю. Прошу Вас.

Овчинский: Поскольку я работаю в Конституционном суде, то я хочу сказать, что не только то решение Страсбургского суда, которое предстоит по заявлению «объединенной оппозиции», оно вызывает много вопросов. Но уже состоявшееся решение Европейского суда по правам человека вызывает огромный вопрос, я думаю, прежде всего, у Русской православной церкви. Допустим, недавнее решение Европейского суда по правам человека, что Россия обязана заплатить огромные штрафы организаторам гей-парадов, несостоявшимся в Москве и Санкт-Петербурге.

Сванидзе: Я прошу прошения, какое отношение имеет Страсбургский суд, гей-парады, к теме, обсуждаемой сегодня?

Овчинский: Это имеет, Николай Карлович, абсолютно прямое отношение.

Сванидзе: Я пока не вижу…

Овчинский: Потому что уже эта ситуация с гей-парадами вызвала массовые беспорядки в Сербии. Когда такое же решение было принято, когда там разрешили гей-парады. Потому что нельзя смотреть с закрытыми глазами, как страус, спрятавшись в песок, что на страну оказывается мощное давление извне. И в этой ситуации любые попытки раскачать её еще изнутри, они обречены на новый хаос. Поэтому, я крайне рад был сегодня услышать позицию отца В.Чаплина о том, что он не сторонник созыва учредительного собрания сейчас. А за консолидацию всех сил, против давления извне. За то, чтобы отстаивать православные ценности, мусульманские ценности, ценности, которые присущи основному населению нашей страны. Я полностью за.

Митрофанова: Я вообще бы сейчас не стала поднимать вопрос о легитимности политической системы, потому что нынешняя политическая система в России это непосредственный плод событий октября 1993 года. И если поднимать вопрос об её легитимности и о проблемах престижа парламентаризма в России, как человек, который в 22 года наблюдал из окна университета горящий парламент, я могу сказать, ничто другое не могло нанести большего ущерба престижу парламентаризма в глазах относительно молодых людей.

И второй вопрос о легитимности. Если вернуться к началу, до большевистского прихода к власти, тогда встает вопрос, например, о легитимности пребывания России в Совете безопасности Организации Объединенных Наций. Она там пребывает как государство, продолжатель Советского Союза. Если весь этот период нелегитимен, я уверяю вас, в мире есть силы, которые скажут, что и членство России в Совете безопасности нелегитимно, и, также, нелегитимен ядерный статус России, её членство в Договоре о нераспространении ядерного оружия. Поэтому я бы сейчас вообще не стала поднимать вопрос о легитимности, ни в каком аспекте. Или уж тогда надо поднять вопрос о нелегитимности избрания Василия Шуйского, потому что он был избран без Земского собора простым криком толпы на царствование.

Сванидзе: Я прошу прощения. Дело в том, что, Анастасия Владимировна, если бы у нас сегодня шла речь о Василии Шуйском, то мы бы точно так же обсуждали возможную легитимность или нелегитимность Василия Шуйского, не опасаясь, что нас кто-то выгонит из Совета безопасности.

Митрофанова: А зря!

Сванидзе: Точно так же мы сейчас обсуждаем легитимность или нелегитимность разгона Учредительного собрания — это наша тема. Или мы, опасаясь, что нас кто-то выгонит после того как мы в нашей программе придем к какому-то решению, нас кто-то выгонит из Совета безопасности, поэтому мы должны защищать любое решение, которое имело место в нашей истории — исходя из этого? Я не понимаю этого!?!

Митрофанова: Не из-за программы выгонят. А если начнется действительно на общественном уровне…

Сванидзе: Не из-за программы, а из Совета безопасности…То есть, Вы опасаетесь, что если мы осудим разгон Учредительного собрания, нас выгонят из Совета безопасности, я так понимаю?

Митрофанова: Вполне вероятно.

Сванидзе: Понял Вас. Еще у Вас был свидетель. Прошу Вас.

Кургинян: Господин Кирьянов, да, пожалуйста.

Кирьянов: Я вернусь к урокам Учредительного собрания. Наверное, о позитивных уроках говорить сложно — ничего не получилось. Но есть один урок. Он касается правил перевода слова «демократия». Мы сегодня об этом много говорили. О народоправстве, что надо у народа спросить. Так вот, демократия как власть народа — ну, это перевод XVII, по крайней мере, XVIII века. Где вы это видели?!? По большому счету демократия в современном понимании — это соперничество элит за право управлять от имени народа. Вот это есть! А где власть народа?!? Ну, может, Вы мне покажете, укажите, кто-то более просвещен в этом вопросе?

На Пуласки поверх формы был «Тайвек». Куртку пришлось снять, и он дрожал от холода.

«Ну, Дженни, — мысленно обратился Рон к жене, как часто делал в особо напряженные моменты, — пожелай мне удачи. — И добавил, обращаясь к себе: — Главное — не запороть поручение».

Рон надел наушники. Его предупредили, что они настроены на частоту Линкольна Райма, хотя пока Рон слышал только радиопомехи.

И вдруг…

— Ну что там у тебя? — раздался резкий голос Райма.

Пуласки даже подпрыгнул от неожиданности. Пришлось уменьшить громкость.

— Сэр, передо мной внедорожник. На расстоянии примерно двадцати футов. Он припаркован в относительно пустой части…

— Относительно пустой. Все равно что «довольно уникальный» или «отчасти беременная». Там есть еще какие-нибудь машины или нет?

— Есть.

— Сколько?

— Шесть, сэр. Они находятся на расстоянии от десяти до двадцати футов от исследуемого автомобиля.

— Можешь обходиться без всяких «сэров». Прибереги дыхание для более важных вещей.

— Слушаюсь.

— Автомобили пусты? В них никто не прячется?

— Их уже осмотрели.

— Капоты горячие?

— Гм… не знаю. Проверю. — Стоило бы подумать об этом раньше.

Он потрогал все капоты тыльной стороной ладони, чтобы не оставить отпечатков.

— Нет. Все холодные. Стоят здесь довольно долго.

— Хорошо, значит, никаких свидетелей. Какие-нибудь следы недавней езды, следы шин по направлению к выходу?

— Свежего явно ничего нет. Кроме следов от «эксплорера».

— Значит, у них, по-видимому, не было запасных колес. Из чего следует, что из гаража они уходили пешком. Ну что ж, тем лучше для нас… Теперь, Рон, огляди все место в целом.

— Глава третья.

— Я написал чертову книгу. И мне нет необходимости заново ее выслушивать.

— Хорошо. Общая характеристика: автомобиль припаркован наспех.

— Ну конечно, им пришлось как можно скорее уносить ноги, — откликнулся Райм. — Они ведь знали, что их преследуют. Какие-нибудь явные следы ног?

— Нет, пол сухой.

— Где расположена ближайшая дверь?

— Выход на лестницу, на расстоянии двадцати футов.

— Спецподразделения ее осмотрели?

— Да.

— Какие еще общие впечатления?

Пуласки внимательно оглядывался по сторонам. Это гараж. Пожалуй, все, что можно о нем сказать… Он прищурился, стараясь разглядеть что-то не очень заметное, но важное. Ничего.

Нехотя он признался:

— Не знаю.

— В нашем деле мы никогда ничего не знаем наверняка, — произнес Райм ровным голосом, мгновенно превратившись в терпеливого преподавателя. — Нам помогает случайность. Что привлекает твое внимание? Что удивляет? Впечатления. Выкладывай, не стесняйся.

Мгновение Рону ничего не приходило в голову. И вдруг его осенило.

— А почему они вообще припарковали автомобиль здесь?

— Что?

— Вы спросили, что меня удивляет. Как-то странно, что они припарковали автомобиль здесь, так далеко от выхода. Почему прямо к нему не подъехать? И почему не попытаться спрятать «эксплорер» получше?

— Хорошо замечено, Рон. Мне стоило бы самому задаться подобным вопросом. Ну и что ты думаешь? Почему они решили припарковаться именно здесь?

— Может быть, запаниковали?

— Возможно. Нас такой вариант устраивает. Для следователя нет ничего лучше, чем невнимательный преступник… Продумаем эту версию. Ладно, а теперь обойди помещение вначале по направлению к выходу, а затем от него и вокруг машины. Взгляни под нее и на крышу. Ты представляешь план помещения?

— Да, — ответил Рон и чуть было не добавил «сэр».

В течение ближайших двадцати минут Пуласки ходил взад-вперед, рассматривая пол гаража и потолок вокруг автомобиля. Он не пропустил ни миллиметра. Принюхался и… не сделал никакого определенного вывода на основании аромата из смеси выхлопов, масел и дезинфектантов. И вновь в некоторой растерянности Рон вызвал Райма и сообщил, что ничего не нашел. Криминалист, однако, никак на его слова не отреагировал и только попросил осмотреть автомобиль.

К тому времени они уже успели проверить базу данных с номерами внедорожников и обнаружили, что «эксплорер» на самом деле принадлежал одному из тех людей, которых Селлитто уже раньше выделил в качестве подозреваемых. Его владельцем был тот самый парень, который в настоящее время отбывал годичный срок на Райкерс-Айленд за хранение кокаина. «Эксплорер» конфисковали, так как в нем были найдены наркотики. Это значило, что Часовщик угнал его со стоянки, где автомобиль ожидал выставления на аукцион. Неплохая идея, подумал Райм, так как процесс регистрации конфискованных машин в управлении автомобильным транспортом иногда занимал несколько недель, а еще несколько месяцев уходило на то, чтобы продать машину. Номерные знаки были похищены с другого светло-коричневого «эксплорера» со стоянки в Ньюаркском аэропорту.

Странным глухим голосом Райм произнес:

— Я люблю автомобили, Рон. Они так много могут нам рассказать. Они похожи на книги.

Пуласки сразу же вспомнил те страницы учебника Райма, на которых содержалась информация по обследованию автомобилей. Он не стал цитировать, а просто перечислил:

Сванидзе: Спасибо.

— Да, конечно. Номер транспортного средства, номерные знаки, стикеры на бампере, стикер агента по продаже, проверка…

Кургинян: Простите, у меня есть еще свидетель? Нет, да?

В ответ прозвучал смех.

Сванидзе: /Нет./ Спасибо. Спасибо, уважаемые коллеги, потому что наша дискуссия ушла очень далеко от первоначальной темы. Поэтому я думаю, что тема учредительного собрания может считаться исчерпанной.

Я предоставляю слово для заключительного монолога, для заключительного выступления обеим сторонам. Прошу Вас, Сергей Ервандович, сторона обвинения.

— Да, если преступник — законный владелец машины. Но наш автомобиль — краденый, поэтому места, где он менял масло, или то, что он был лучшим учеником в школе Джона Адамса, нам не помогут.

Кургинян: Для нас вопрос заключается в следующем.

— Думаю, что не помогут.

Вот есть великий исторический пример — якобинцы. Великая Французская революция. Когда демократия обуреваема страстью по Отечеству, страстью по великому государству. Когда она несет народу новую весть. Вот такая демократия нам нужна! Вот такая демократия может и должна спасти Россию! Вот ради такой демократии стоит жить и работать!

— Думаю, что не помогут, — повторил Райм. — Какую информацию способна дать украденная машина?

А теперь — другая демократия. Другая демократия, предъявляемая Учредительным собранием. Это демократия сонная, погрязшая в процедурах, двусмысленная, слабая. Неготовая в тот момент, когда ей бросают вызов, ответить на этот вызов. Демократия, проваливающаяся в бездну, и затаскивающая в бездну весь доверившийся ей народ.

— Ну, отпечатки пальцев…

Сванидзе: Время.

— Прекрасно. Ведь в автомобиле так много всяких вещей, которых нужно касаться руками: рулевое колесо, переключатель передач, обогреватель, радио, всякие рукоятки, сотни всего. И у них у всех такие блестящие поверхности. Спасибо тебе, Детройт… Ну и, конечно, Токио, Гамбург и многие другие города. И еще одно: для большинства их автомобили — что-то вроде портфелей или кухонных шкафчиков. Знаешь такие кухонные шкафчики, в которые складывают все подряд? Склад личных вещей. Нечто сходное с дневником, в котором все стараются писать правду. Поищи что-то в этом роде. Нечто личное…

Кургинян: Вот такая демократия нам не нужна! Такая демократия — опасна, страшна! Она есть путь к хаосу! И урок Учредительного собрания не должен быть повторен НИКОГДА!

Физические улики, вспомнил Пуласки.

Сванидзе: Спасибо. Леонид Михайлович, прошу Вас.

Когда молодой полисмен наклонился над машиной, он услышал за спиной странный звук — как будто кто-то царапал по металлу. Он отскочил назад и огляделся по сторонам, всматриваясь в полумрак гаража. Рон знал, что Райм, как правило, настаивает на том, чтобы эксперт проводил осмотр места преступления в одиночку, поэтому он отослал остальных ребят, приехавших с ним. Возможно, всего лишь крыса. Подтаявший и упавший кусок льда. Затем Пуласки услышал еще один звук. Он чем-то напомнил ему тиканье часов.

Млечин: Мы пришли к концу самого главного вопроса — а что есть народоправие? Что есть возможность народа управлять своей судьбой?

«Да ладно, брось, — сказал себе детектив. — Скорее всего просто разогревшиеся прожектора. Не будь таким рохлей. Ты сам напросился на эту работу».

Вот, с избранием Учредительного собрания в 1917 году у народа появилась возможность самим решить свою судьбу. Это было впервые — всеобщее равное избирательное право, все могли проголосовать. Даже женщины — чего не было ещё нигде, и только в России. И все проголосовали. И приехали депутаты, которые могли и должны были решить.

Он внимательно осмотрел передние сиденья.

Да-а… Они не стали сражаться там с большевиками. Не стали стрелять из них.

— Здесь крошки. Очень много крошек.

Да-а… Они хотели законы писать и принимать их.

— Крошки?

А что же в вину поставить… Знаете, такие бывают быстрые хирурги, привезли и говорят: «О! Нога ни к черту — отрезать!». Отрезали. И без ноги. А тут говорят: «У-у! Будем лечиться». И четыре месяца лечил. А человек с ногами и танцует.

— В основном от чего-то вроде чипсов. Да, кукурузные чипсы, картофельные чипсы, крошки от булочек, кусочки шоколада. Какие-то липкие пятна. Скорее всего от содовой. О, минутку, здесь есть и кое-что еще под задним сиденьем… Превосходно. Коробка с патронами.

Тогда большевики предложили быстрое решение: «Отрежем ногу и бог с ним». А потом вообще зарезали этого больного.

— Какими?

Сванидзе: Время.

— «Ремингтон». Тридцать второго калибра.

Млечин: А те предлагали: «Давайте лечить». И вылечили бы. Самое страшное произошло вот что. Разогнав Учредительное собрание, не только начали гражданскую войну, но и лишили всех нас веры в то, что мы можем хотя бы когда-нибудь сами управлять своей судьбой. У нас забрали это право.

— А что внутри коробки?

— Гм… полагаю, патроны.

Сванидзе: Спасибо. Сейчас мы прекращаем телевизионное голосование. И я прошу проголосовать зрителей в зале. Итак, вопрос: «Учредительное собрание: демократический шаг вперед или гарантированный хаос?». Кнопка номер один: «Демократический шаг вперед», это господин Млечин. Кнопка номер два: «Гарантированный хаос», господин Кургинян. Прошу вас, голосуйте.

Прошу вывести на экран результат голосования в зале.

— Уверен?

«Демократический шаг вперед» — 55%,

— Я не открывал ее. Открыть?

«Гарантированный хаос» — 45% сидящих в зале.

Молчание Райма означало утвердительный ответ.

Сейчас короткий перерыв, после которого мы узнаем результаты телевизионного голосования.

— Да. Патроны. Тридцать второй калибр. Коробка не полная.



— Скольких не хватает?

— Семи.

Сванидзе: По разнообразным воспоминаниям, в зале заседания Учредительного собрания Владимир Ильич Ленин лежал на ступеньках. То — /со/ скучающим видом, то — весело смеясь. Он не сторонник так называемой буржуазной демократии. Он считал эффективной диктатуру. За последующие годы советской власти представления о парламентской работе не изменятся. Так же как и о выборах. Ленин не зря смеялся, лёжа на ступеньках Учредительного собрания. Это — моё личное мнение.

— А! Это важно.

Теперь прошу огласить результаты телевизионного голосования.

Результаты голосования страны вы видите на экранах.

— Почему?

Учредительное собрание: демократический шаг вперед или гарантированный хаос?

— Потом.

10% — демократический шаг вперед;

90% — гарантированный хаос.

— Да, и кое-что еще. Какое-то руководство по ведению допросов. Скорее даже по пыткам.

— Пыткам?

— Да.

— Книга приобретена в магазине или взята в библиотеке?

— Внутри нет никаких наклеек, никаких вкладышей и библиотечных отметок. Но кто бы ни был ее владелец, он ею часто пользовался.

— Хорошо сказано, Рон. Хорошо, что ты не употребил слово «преступники». Нужно избегать окончательных суждений. Всегда.

Похвала была не слишком значительная, но Рона она все равно порадовала.

Затем Пуласки снял отпечатки с пола автомобиля, с пространства между сиденьями.

— Кажется, все основное я сделал.

— Бардачок.

— Проверил. Там пусто.

— Педали?

— Их отчистили. Практически никаких следов.

— Подголовники? — спросил Райм. — На них могут оставаться волосы и следы лосьона.

— Наверняка подозреваемые были в шапках, — возразил Пуласки.

— Давай будем исходить из незначительного шанса, — резко ответил ему Райм, — что Часовщик не сикх, не монахиня, не космонавт, не ныряльщик за губками или кто-то еще, у кого голова покрыта полностью. Сделай мне одолжение, осмотри подголовники.

— Да, конечно.

И мгновение спустя Пуласки уже заметил два волоска — серый и черный. Он сразу сообщил об этом Райму. Криминалист избавил его от традиционного в подобных случаях восклицания: «Ну, что я тебе говорил!» — а просто сказал:

— Превосходно. Упакуй их в пластиковый пакет. А теперь отпечатки пальцев. Я хочу выяснить, кто же такой на самом деле наш Часовщик.

Пуласки, потея даже в такой жуткий сырой холод, в течение десяти минут работал со щеткой «Магна», порошками, специальными фонарями и в очках с увеличительными стеклами.

И когда в наушниках прозвучал нетерпеливый голос Райма: «Ну как?», ему пришлось признать:

— Практически ничего.

— Ты хочешь сказать, что не нашел целых отпечатков. Это нормально. Сойдут и частичные.

— Нет, я имел в виду то, что их вообще нет, сэр. Нигде. Во всей машине.

— Невероятно.

Из учебника Райма Пуласки помнил, что существует три разновидности отпечатков: пластические, трехмерные отображения, которые можно обнаружить в грязи или глине; видимые, которые можно увидеть невооруженным глазом; и латентные, которые становятся видимыми только при наличии специального оборудования. Пластические отпечатки — крайне редкий случай, видимые тоже встречаются не так уж часто, но латентные постоянно обнаруживают практически на любом месте преступления.

За исключением «эксплорера» Часовщика.

38. Плановая экономика: путь в тупик или эффективный механизм развития?

— Размазаны?

Часть 1

— Нет.

Сванидзе: Здравствуйте! У нас в России, как известно, прошлое непредсказуемо. Каждое время воспринимает прошлое по-своему. В эфире «Суд времени». В центре нашего внимания исторические события, персонажи, проблемы и их связь с настоящим. У Вас, нашей телевизионной аудитории, также будет возможность высказаться, т. е. проголосовать. Такая же возможность будет у сидящих в зале. Тема наших сегодняшних слушаний: «Плановая экономика: путь в тупик или эффективный механизм развития?»

Символ брежневской плановой экономики — это гражданин, идущий по улице с гирляндой рулонов туалетной бумаги на шее. Это повод для гордости, предмет для зависти. В хрущевской и сталинской плановой экономике туалетная бумага вообще не предполагалась. Напоминаем тему наших сегодняшних слушаний: «Плановая экономика: путь в тупик или эффективный механизм развития?»

— Безумие какое-то. Конечно, за пять минут они не смогли бы протереть всю машину. Осмотри снаружи. Все до миллиметра. В особенности рядом с дверцами и с крышкой бензобака.

Мы запускаем голосование для нашей телевизионной аудитории. Номера телефонов — на экране.

Пуласки, волнуясь, продолжил поиск. Может, он неправильно пользовался щеткой? Или неверно распылял химикаты? Надел не те очки?

Обвинитель на процессе — писатель Леонид Млечин.

Сильная черепно-мозговая травма, которую Рон перенес незадолго до того, оставила серьезные последствия, выражавшиеся в посттравматическом стрессе и частых приступах паники. Он стал часто впадать в состояние, о котором жене говорил: «Мысли становятся какими-то мутными». Кроме того, после инцидента Рона начала преследовать навязчивая идея, что он уже какой-то не такой, «поврежденный», больше никогда не сможет тягаться с братом, хотя когда-то у них был совершенно одинаковый ай-кью. Но в наибольшей степени его беспокоило то, что он теперь уступает в интеллекте преступникам, с которыми имеет дело, работая на Линкольна Райма.

Защитник на процессе — политолог, президент международного общественного фонда «Экспериментальный Творческий Центр» Сергей Кургинян.

А затем он сказал себе: «Хватит! Ты думаешь, что все запорол. Черт, ведь в академии ты был среди пяти процентов лучших. Ты прекрасно знаешь, что делаешь. Ты работаешь в два раза больше других копов».

Прошу вывести на экран материалы по делу.

И он твердо произнес в микрофон:


Материалы по делу.
70 лет Советский Союз жил с плановой экономикой. Государство регулирует ассортимент, объёмы производства товаров, цены. Устанавливает планку зарплат и принимает инвестиционные решения. Оно отрицает частную собственность и противопоставляет себя государствам с экономикой рыночной. В 1928 г. был принят первый пятилетний план восстановления экономики страны. План выглядел завышенным, но у страны, которая проиграла большую войну, и находилась под угрозой нового вторжения, не было другого выхода. Так считают эксперты. Началась форсированная индустриализация и коллективизация. Власти удалось снизить безработицу, ликвидировать инфляцию, но спровоцировать дефицит…


— Я уверен, Линкольн. Каким-то образом им удалось не оставить следов… Минутку, минутку, постойте-ка…

Сванидзе: До начала прений у меня вопрос и к Млечину, и к Кургиняну. В чём актуальность темы?

— Я вроде бы никуда и не собирался уходить, Рон.

Прошу, сторона обвинения. Леонид Михайлович, актуализируйте тему, пожалуйста.

Пуласки надел очки с увеличительными стеклами.

Млечин: Плановая экономика — хорошее слово, словосочетание. Оно вводит в заблуждение… Плановой экономики, как таковой, в Советском Союзе никогда не было. Была попытка использовать план. Не получалось. Точнее будет говорить, что у нас существовала директивная, административно — командная система.

— Кажется, что-то нашел. Я смотрю на хлопчатобумажные волокна. Бежевого цвета. Скорее, даже телесного цвета. Да, именно телесного цвета. Могу поклясться, что от перчаток.

Маркс когда-то написал, что вместо рынка будет план… Ну, больше он ничего не написал. Я помню, как в 70-е годы в Госплане шли дискуссии «А что же имел в ввиду Маркс?» А никто не знает, что он имел в виду, потому что он ни слова об этом не сказал.

— Значит, он и его помощник весьма осторожны и хитры. — В голосе Райма появилась какая-то напряженная нотка, которая встревожила Пуласки. Ему не хотелось думать, что на свете может существовать что-то такое, что способно поставить Линкольна Райма в тупик. Холодок пробежал у него по спине и вовсе не от постоянно усиливавшегося холода. Он вспомнил тот непонятный скрежет. И тиканье. Тик-так…

— Может быть, что-нибудь в покрышках, радиаторной решетке? — предположил Райм.

Административно-директивная экономика, советского типа, родилась в условиях гражданской войны, и уверенности большевиков в том, что они просто знают, как управлять страной лучше. Вот они решат, что будет так — и так будет, и всё! Оказалось, что эта экономика работает плохо… Просто в наших убеждениях создалась мысль, что если бы не эта экономика, то страна не сохранилась бы, войну не выиграли бы. Так, словно Россия появилась только в октябре 1917 г., её не было до того. Как будто бы Россия не развивалась очень успешно до 1917 г. Если бы не большевистский переворот, и не попытки создать вот эту вот административную, директивную экономику, я думаю, что страна наша развивалась бы много лучше и успешней. Не было бы растрачено такого количества ресурсов. Природных, человеческих…

Рон начал искать.

Сванидзе: Время.

— В основном грязь.

Млечин: Тем не менее, в головах существует ощущение, что это была хорошая экономика.

— Возьми образцы.

Она была не только экономика дефицита — она была растратная. А что это означало для людей? — простая история! Заходит человек в гастроном и спрашивает тихо у продавщицы «У вас рыбы нет?» Она говорит: «У нас мяса нет! Рыбы нет в соседнем магазине».

— Сделано.

Сванидзе: Спасибо. Сергей Ервандович, прошу Вас. Сторона защиты. Актуализируйтесь.

— Снимки и видео. Знаешь как?

Кургинян: Что касается трогательных анекдотов и всего остального… туалетной бумаги и… то сейчас мы все время сталкиваемся, я много езжу по стране, с людьми, которым не на что купить продукты первой необходимости. Которые совсем ничего не могут купить себе. И эти люди очень часто говорят: «Да мы бы с удовольствием постояли в очередях…» Ведь как возникает в принципе дефицит, да, это низкая цена, денег больше, чем продукта.

Он знал. Пуласки фотографировал и снимал на свадьбе у брата.

— А теперь необходимо обследовать возможные пути их бегства.

Дайте этой рыбе, там, или мясу, цену, там, за килограмм — миллион и всё будет лежать на прилавках. Только никто покупать не будет. Понятно, да? А серьёзность этой проблемы заключается в том, что в эпоху нагнетания такого антисоветизма (который понравился нашим гражданам где-то лет 20 назад) возникла какая-то такая ситуация, что всё, что было в Советском Союзе — плохо. Ну, вот там, если план — плохо. Иногда кажется, что поскольку в Советском Союзе ходили на двух ногах — то надо на четырёх. Но это же ложное представление, да?! Ведь не всё то, что было — плохо! Давайте разбираться — что же такое плановая экономика, реальная. Когда она возникла? Возникла ли она в Советском Союзе?.. Почему это важно, с этим разбираться? Потому что та же проблема есть и сейчас. Нам ещё жить да жить. И отторгнув это плановое начало в экономике — мы сами себя посадили в чудовищную галошу. Мы сами себя загнали в чудовищный тупик…

Пуласки снова огляделся по сторонам. Это снова скрежет или звук шагов? Капает вода. И ее капанье тоже напоминает звук тикающих часов, что еще больше нервировало Рона. И он вновь начал обходить помещение взад-вперед, продвигаясь к выходу, глядя вверх и вниз, так, как Райм писал в своей книге.

Сванидзе: Время.

«Место преступления — трехмерное пространство…»

Кургинян: И пока мы не растабуируем, не вернём назад понятие плановой экономики со знаком «плюс», и плану придадим то значение, которое придают ему во всём мире, мы из тупика не выйдем.

— Пока ничего.

Сванидзе: В эфире «Суд Времени». В центре нашего внимания плановая экономика. Вопрос обеим сторонам: Как и почему возникла в нашей стране плановая экономика? Пожалуйста, обвинитель. Леонид Михайлович, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.

И вновь недовольное ворчание Райма в микрофон. Пуласки замер на месте. Он услышал нечто напоминающее звук шагов.

Млечин: Давайте вернёмся в такую далёкую историю, которую мы, никто из нас уже точно не застал. Большевики берут власть, сравнивают с землёй всё, что существовало. Они отменяют все законы, вводят новые, и они пытаются создать новую экономику…

Рука рванулась к бедру. И только тут он понял, что его «глок» недосягаем под «Тайвеком». Как глупо! Но что делать? Расстегнуть костюм, вынуть пистолет и перевесить его поверх «Тайвека»?

Давайте посмотрим, как она выглядела? Будьте добры, доказательство № 1

Он может вызвать загрязнение обследуемого места. И Рон Пуласки решил оставить пистолет под костюмом. «Ты ведь всего лишь в старом гараже, — напомнил он себе, — и здесь полно всяких шумов. Расслабься».


Материалы по делу.
Из книги Вл. Шестакова «Новейшая история России»: «2 декабря 1917 г. решением ВЦИК был создан Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), который замышлялся как единый центр руководства экономикой страны, способный заменить собой функции рынка и денег. Общее кредо его деятельности впоследствии будет сформулировано Н. Осинским, назначенным 11 дек. 1917 г. председателем ВСНХ и одновременно наркомом по организации регулированиюпроизводства. Рынок уничтожается, продукты перестают быть товарами, деньги умирают. Товарообмен заменён сознательным и планомерным распределением и передвижением продуктов».




Млечин: А вот теперь я хотел бы поговорить с двумя экспертами: Елена Борисовна Рукина, доктор эк. наук, многолетний депутат Московского Совета, и Пётр Борисович (по картинке — Пётр Иванович) Шелищ, председатель Союза потребителей России и в прошлом тоже депутат Государственной Думы.

С «визитных карточек» Часовщика на Линкольна Райма взирали непроницаемые лунные лики. Жуткие глаза, неспособные ничего поведать.

Итак, Елена Борисовна, большевики начали с военного коммунизма, то есть они хотели построить экономику так, как вот им хотелось бы, но не получилось..

До него доносилось только тиканье. Го́лоса Рона больше не было слышно. Затем появились какие-то странные звуки. Какое-то царапанье, лязг. Или это просто обычные помехи?

Рукина: На самом деле, Вы совершенно правы. Потому что говорить нужно не о плановой экономике, а о директивном планировании, которое на самом деле является инструментом. Инструментом чего? Инструментом тоталитарного режима. По-другому быть не может. Что нужно было тогда большевикам? Им нужно было обладать безраздельной властью. Для того чтобы обладать безраздельной властью, никакие другие экономические инструменты и механизмы не подходят. И нужно было бы придумать что-то такое, что позволит держать в руках абсолютно всё, и командовать через экономику. Действительно, уходило значение денег, уходило значение товара, самого по себе, и важно было только обеспечить некоторые нужды и потребности и сохранять патриотизм, сохранять необходимость верховной власти, потому что только верховная власть знает, что нужно народу.

— Рон? Чем ты занят?

Млечин: Патриотизм — вещь хорошая. Только когда она правильно понимается: когда это любовь к Родине, а не любовь к власти.

Ничего, и только тик… тик… тик…

Шелищ: Я полагаю, что начинали они не с планирования, а с идеи того, что не должно быть частной собственности. Вся собственность должна быть общественной. Но общественной собственностью надо как-то управлять, распоряжаться. И отдельный человек, и семья, и предприятие — без плана жить не могут. И естественно, если вы стали ну пусть не хозяином, а распорядителем… От имени всех членов общества, вы стали распорядителем всего огромного имущества. С предприятиями, с жилищами там, с землями огромными. Вы не можете, наобум святых, просто вот так вот, что в голову придёт, решать и спускать вниз. Или вы…

— Рон?

Сванидзе: Время.

Затем удар, громкий. Чем-то металлическим. Райм даже непроизвольно наклонил голову.

— Рон? Что происходит?

Шелищ: должны дать права тем, кто ближе к этой собственности, вот кто на ней работает, директорам предприятий, а там, тем, кто живет в домах. Но тогда возникнут проблемы, которые очень беспокоили большевиков, — проклятые инстинкты частнособственнические начнут раздирать людей. Они захотят больше зарабатывать, получать больше имущества. Поэтому управление было полностью централизовано, а без плана это невозможно — управлять централизованно. План не может быть, сам по себе, ни злом, ни добром. Всё зависит от того, что планируется. В условиях социализма — без плана было невозможно. В условиях капитализма, когда собственников миллионы, совершенно невозможно заставить их действовать по команде из центра. Зачем им тогда их собственность, если им говорят, что производить, что покупать, что потреблять. Поэтому там совершенно естественен рынок. Так что первичным, я полагаю, было отношение к частной собственности.

И вновь никакого ответа.

Сванидзе: Спасибо. Сергей Ервандович, прошу Вас. Вопросы стороне обвинения.

Райм уже собирался попросить, чтобы переключили частоту, и приказать Хауманну посмотреть, что произошло с парнем, когда внезапно в наушниках снова зазвучал испуганный голос Рона:

Кургинян: Для меня главный вопрос заключается в том, что существует рыночный фундаментализм, и, так сказать, очень долгое время нас всех убеждали, что план — это вообще от лукавого, что плановая экономика — это чудовище, что если мы залезем в план — будет хаос, и была такая идея, что нужно всё, всё, что только можно, регулировать рынком. Я всегда говорил в таком случае, что каждый, кто хочет всё регулировать рынком, должен попробовать у себя на грядке, на огороде. Допустив свободную конкуренцию сорняка, и культурного растения, помидора например. Проконкурируйте, пожалуйста.

— …нужна помощь. Десять-тринадцать, десять… Я…

10-13 — самый срочный из всех вызовов в полиции.

Но это же было определённым «idea fix», это была какая-то идея — говорить, что всё, всё убрать, оставить этот рынок, мы залетели в существующую ситуацию. Теперь мы разбираемся с планом, с советским планом, планом вообще. Для нас плановое, по настоящему, начало — начал учреждать Бисмарк, который, так сказать, впервые всерьёз заговорил о плановой экономике, после победы над Францией в 1871 г. Когда были закуплены назад, из частных рук — в руки нации, железные дороги, и многое другое. Что-то копировал С.Витте. Дальше возник КЕПС (Комиссия по изучению естественных производительных сил России). Эта комиссия возникла до большевиков. У её истоков стоит великий наш соотечественник В. Вернадский. Она уже обсуждала, безумно подробно, это всё. Потом возникло ГОЭЛРО. ГОЭЛРО занимались самые великие экономисты, которых я знаю, наши великие соотечественники. Потом, это ГОЭЛРО было, для своего времени, бог знает чем, великим открытием. Весь мир смотрел на это открытие, он учился у нас. По планам этого ГОЭЛРО, и всего остального, делалась «долина Теннесси». Вы же знаете, вы же профессионалы.

— Ответь мне, Рон! — крикнул Райм. — Где ты?

Сванидзе: Ваш вопрос.

— Я не могу…

Кургинян: Так у меня вопрос возникает. Вы согласны, что, прежде чем нечто, вот эту штуку (показывает точилку) прикладывать к карандашу, нужно понять — что это за штука?..

Какое-то мычание в микрофон.

Рукина: А зачем людям сейчас слушать про «долину Теннесси», про те планы, которые были когда-то?.. Сейчас все хотят понять: а что делать сегодня?

Рация замолчала. Черт!

Кургинян: Вот сделать сегодня, учиться советскому опыту, искать в нем плохое и хорошее, смотреть…

— Мэл, вызови Хауманна!

Эксперт нажал несколько кнопок и крикнул:

Рукина: Какому советскому опыту?!..

— Вы соединены.

Кургинян: Как именно люди, которые этот опыт растоптали…

— Бо, это Райм. Пуласки попал в беду. Послал сигнал десять-тринадцать на мою линию. Вы не слышали?

Сванидзе: Время.

— Нет. Сейчас проверим.

Кургинян: …загнали всё в тот тупик, в котором все…

— Он собирался обследовать лестничный пролет, ближайший к «эксплореру».

Шелищ: Замечательно, Сергей Ервандович…Всё это замечательно, и это предполагает действительно профессиональный разговор, в котором не будет места словам «социализм» и «капитализм». Потому что Вы говорите о лучших способах распоряжения своим имуществом. Это имущество может быть: государственное имущество и в современных Соединённых Штатах, к которым относятся природные ресурсы прежде всего. Это может быть имущество, которым распоряжается сегодня Российская Федерация, включая социальную часть бюджета, без планов невозможно — какой разговор! И если мы хотим говорить о совершенно профессиональных вещах — о методах планирования: индикативного…

— Принято.

Кургинян: Директивного! Рамочного!

Теперь, находясь на основной частоте, Райм слышал все сообщения. Хауманн направлял к Пуласки несколько подразделений тактической поддержки и вызывал медиков. А также отдал приказ своим людям рассредоточиться по гаражу и прикрыть выходы.

Рукина: Адаптивного!

Райм от бессильной злобы вжал голову в кресло. Он злился на Амелию за то, что она променяла «его дело» на «другое» и вынудила Райма согласиться на кандидатуру Пуласки. Он злился на себя за то, что позволил неопытному парню в одиночку обследовать достаточно опасное место.

Шелищ: Директивного, адаптивного, если мы можем вспомнить Францию с её пятилетними планами…

— Линк, мы на подходе. Мы его не видим. — Голос Селлитто.

Сванидзе: Уважаемые господа, время.

Кургинян: Но ведь мы же понимаем, что в определённое время всему этому учились у нас?

— Только, ради всего святого, не сообщайте мне о том, чего вы не нашли.

Сванидзе: Спасибо. В эфире «Суд времени». Продолжаем наши слушания. Напоминаю вопрос: Как и почему возникла в нашей стране плановая экономика? Так, прошу, Сергей Ервандович, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.

— На этом уровне ничего нет.

Кургинян: Плановая экономика — есть величайшее достижение экономической мысли. Это средство, без которого ни одна развитая экономика не может двигаться. И для того чтобы просто, совсем элементарно, это пояснить, я объясню это вот на таком примере. Вот знаете, что такое план, или директивный метод? Это, вот мой мозг формирует образ, что должен согнуться палец — и (показывает) палец сгибается. Мозг отдает приказ, он идет по нервам, сгибается палец.

— Здесь внедорожник.

А вот когда у меня, там, какие-то гормоны выделяются, температура где-то регулируется в контурах — это не план. А вот это (показывает: палец сгибается) — план. Это прямое действие, которое можно выполнить. И как только это действие выполнить нельзя, мы вместо высшей нервной деятельности получаем рептилию, амёбу. Поэтому без плана действовать просто невозможно. Экономика — мертва, или является крайне низкоорганизованной. И никуда мы без этого не выйдем. А теперь, пожалуйста, доказательство № 2:

— Где он?

— Там кто-то есть.


Материалы по делу.
Из книги Йозефа Шумпетера, 1929 г.: «Капитализм, социализм, и демократия»: «В ряде отраслей капиталистической промышленности могут сложиться условия, когда равновесные цены и объём производства становятся теоретически неопределёнными. В социалистической же экономике всё однозначно детерминировано. Планирование прогресса, в частности — систематически координируемое и последовательное внедрение новшеств во всех сферах экономики, позволят куда более успешно предотвращать резкие подъёмы и спады производства, чем автоматические или направляемые изменения ставки процента или предложения кредита.»