Дмитрий Каралис
«Петербургские хроники»
ThankYou.ru: Дмитрий Каралис «Петербургские хроники» Роман-дневник 1983-2010
Вместо предисловия
Собрав свои дневники, с успехом публиковавшиеся в разные годы в толстых журналах, Дмитрий Каралис изящно доказал известную литературную теорему: каждый человек способен создать хотя бы один увлекательный роман, если день за днем опишет свою жизнь.
«Хроники…» читаются на удивление легко, местами зачаровывая смачными описаниями. Истории, рассказанные автору разными людьми, случайные и неслучайные встречи, впечатления от прочитанных книг, надежды, мечты, семейная и общественная жизнь, поиск родовых корней и самое, пожалуй, главное — напряженная литературная учеба и ежедневный путь в гору: от первых публикаций к нынешнему успеху. В дневнике помимо событий и персонажей, естественно, присутствует и сам автор, вольно или невольно пишущий автопортрет на фоне времени и своих героев.
Сергей Арно
Из рекомендации в Союз писателей Санкт-Петербурга:
…Я бы назвал прозу Каралиса «прозой здравого смысла». Она всегда конкретна и точна, даже когда автор пользуется фантастическим сюжетным приемом. Видно, что автор — технарь, инженер в прошлом, и не только потому, что предметом изображения часто служит инженерная среда, а потому, что социальное происхождение автора выдает сам стиль повествования — рациональный, слегка ироничный, лишенный гуманитарных излишеств.
Виктор Конецкий
Мне встречалось довольно много авторов, настолько уверенных в своем мастерстве, что к ним было страшно подступиться. В дневниках Каралиса — наоборот, никакого самолюбования, самовосхваления, отчего поневоле проникаешься к автору доверием. «Вчера закончил повесть. Сегодня перечитал и огорчился. Что я сказал? Ничего…» Сомнения, неудовлетворенность собой — скрытый источник силы.
Александр Етоев
Характерно, что Дмитрий Каралис не наводит косметику на старые дневниковые записи с целью приукрасить их в соответствии с сегодняшними реалиями. Поначалу это порождает у читателя ложное чувство превосходства, которое, однако, быстро проходит. «Я о Набокове знать не знал», — пишет автор. «Темнота!» — хочется снисходительно бросить. Потом смотришь на дату записи: август 1986-го. Многие ли знали тогда?.. Набоков и Набоковский дом появятся в надлежащем месте текста.
Пишет, что бегает в оздоровительных целях по Смоленскому кладбищу, про могилы няни Пушкина, художника Маковского, родителей премьера Косыгина. Православному читателю хочется крикнуть: «А Ксения где, нехристь?!» И опять вспоминаешь — не было тогда часовни, да и святая блаженная еще не была прославлена Церковью. Часовня займет свое место в повествовании в нужное время.
Павел Виноградов
И этому плохенькому писателю опять дают премию! На этот раз «Литературной газеты». За что? Ни мата, ни траха! Это современная проза? Оказывает, блин, духовное сопротивление! А кому? Глобальному прогрессу? Цепляется за вонючий клочок земли, называемый родиной. Эти патриоты просто задолбали! В Гулаг бы их всех!
Виктоор Торопов,
академик Всемирной академии ненормативной лексики,
выступление на радиостанции «Небесное ухо».
Двадцать лет назад Дмитрий Каралис появился у нас на заседании семинара молодых писателей-фантастов со своей первой фантастической повестью — полный сил и творческой энергии, но явно сомневающийся, написал ли он то, что следовало писать, и вообще попал ли туда, куда следовало бы. Повесть была очень недурна для начинающего — в излюбленном мною жанре реалистической фантастики, с юмором, с приключениями, с живыми героями, добрая, веселая, живая. Молодой автор, безусловно, понимал, как надо писать фантастику — понимал главное: суть и соль хорошей фантастики в максимальном реализме описываемого.
Но фантастом Каралис не стал. Он стал отличным прозаиком-реалистом, потому что суть и соль реалистической прозы он тоже понимал преотлично: мир полон замечательно интересных вещей и надо только научиться отбирать (из того, что знаешь) самое интересное и писать об этом правду.
Борис Стругацкий
Монологи простодушного
1983–1992 годы
Жене Ольге посвящаю
О дневниках Дмитрия Каралиса
Есть принципиальная разница между мемуарами и дневниками.
Мемуары неминуемо концептуальны, ибо создаются по прошествии определенного отрезка времени, когда, как утверждают психологи, забывается до девяноста процентов пережитого, и автор, имея уже сложившуюся точку зрения на события, вспоминает факты, подтверждающие свою собственную позицию. Но правда не может уложиться в концепцию.
Дневники же подобны скрытой камере, которая, конечно, стоит на определенной точке зрения, но туда попадает всё: нужное и ненужное. Но другой вопрос — что считать нужным и ненужным? Ведущий дневник не знает этого, и слава Богу. Эта скрытая камера и есть одна из интереснейших форм фиксации жизни, по дневникам мы будем судить об эпохе. В идеале, взяв двадцать тысяч дневников какой-то эпохи, двадцать тысяч скрытых камер, мы увидим всю картину жизни в ее бесконечной сложности. Но дневник дневнику рознь. Есть дневники, где одна личная жизнь и почти нет места эпохе. Например, мне попадался дневник влюбленной барышни, написанный в 1905 году. Она ничего не видела, кроме предмета своего обожания и себя, лишь в одном месте упоминается демонстрация на улице, помешавшая им встретиться. Лучший дневник для постижения ушедшего времени тот, где личная жизнь, внутренний сюжет, соединяется с жизнью общественной. Прожил день — записал.
При чтении «Дневников» Дмитрия Каралиса у меня возникало странное чувство: я жил в ту эпоху, но многое забыл. Вдруг моя память, выталкивающая до девяноста процентов событий, начинает цепляться за малейшую деталь, какую-нибудь двухкопеечную монету, опущенную в телефон-автомат, и передо мною распахивается окно, панорама той жизни. «Как я мог забыть?» — замираю я. Происходит наложение моей памяти на воспоминания другого человека, и возникает вполне объемная, расширенная картина ушедшего. Ведь события двадцатилетней давности — это уже история. Особенно интересный эффект возникает, когда одни и те же события видятся людьми разных поколений.
Автор «Дневников» — в те годы уже печатающийся в газетах, но мечтающий о большем — о литературе. Он учится писать прозу, постигает премудрости литературного мастерства, прорывается сквозь пустоту и темноту своего незнания, занимается литературной учебой, доходит до всего сам — об этом в дневнике написано емко и честно. Он пишет, но написанное чаще всего вызывает у него недовольство. «Закончил рассказ. Прочитал и огорчился — что я сказал? Ничего…» И эта черта автора — быть недовольным собой, своим творчеством, мне чрезвычайно симпатична. Творчество — особый, сквозной сюжет всего повествования.
Параллельно идет история страны. Вот наступает 1984-й год. Никто не предчувствует колоссальных изменений. Кончается эпоха стариков, начинается борьба с пьянством, интенсификация, ускорение, перестройка. Аплодисменты Горбачёву, аплодисменты молодому ершистому Ельцину. Вдруг в моей памяти возникают странные митинги, демонстрации, о которых я уже позабыл. Потом карточки, талоны на вино и мясо, жуткая инфляция, пустые прилавки магазинов, телевизионные страсти, которыми жила страна…
Для меня История — это две обезьяны: черная и белая. Либо одна обезьянничает прошедшую эпоху, либо другая. Ни то, ни другое не верно. Дневник же корректирует эти искаженные представления своими фактами.
Очень хорошо представлена в «Дневниках» семейная тема, разговоры с детьми, которые растут с каждой новой главкой-годом. Вот 1983-й… 1988-й…
И еще: я, взрослый человек, не чуждый спиртного, вдруг осознал через «Дневники», каким разрушительным было пьянство в России. Всеобщее, неосознаваемое, беспробудное, нечеловеческое… Портвейн предпочитали водке, никто еще не понимал, не знал, как портвейн сказывается на здоровье, это была эпоха портвейна, эпоха бормотухи.
Чрезвычайно забавно следить, как автор духовно и творчески растет из года в год, как открывает для себя новые темы, как вписывается в новую свободную жизнь. Как они с женой то выращивают рассаду на дачном участке для продажи, то осваивают шитье вошедших в моду беретов, то организуют издательский кооператив. Или вот автор едет в Москву сдавать в издательство свою первую книжку. Он застал ту эпоху, когда Россия была литературоцентричной страной, когда писатель полагался важнейшей фигурой общества. По мере литературного роста появляется новое окружение, новые друзья. Вот семинар Бориса Стругацкого, вот визит к Виктору Конецкому за отзывом на первую повесть, вот мелькнул еще никому не известный Михаил Веллер, заночевавший у автора…
Подкупает добрая, немного простодушная интонация, подкупает самоирония, «Дневники» легко читаются и долго не забываются, от них веет настоящей, непридуманной, жизнью…
Есть поразительная динамика в том, с каким мироощущением автор начинает свои дневники в 1983 году и с каким заканчивает в 1992-м. Материал, который отбирался в начале и в конце написания дневников, говорит в пользу автора, свидетельствует о его подъеме на новый виток развития. Есть, как говорится, «положительная динамика».
Скорее всего, автор смог бы стать преуспевающим бизнесменом — при его способностях, энергии, молодости, очевидном добродушии и незлобивости. Но он семидесятник, к тому же человек творческий, «ушибленный литературой» и отвергает бизнес как способ существования. Дневник заканчивается в 1992 году выходом двух первых книг прозы и приемом в Союз писателей. Закономерно? Пожалуй, да.
Думаю, дневник продолжаться не будет. И вот по какой причине: автору не хватит простодушия, чтобы вести его в той же манере. Дневник простодушного молодого человека ушел вместе с той эпохой, в которой жил автор…
Ну что же, у каждой эпохи свой вкус, цвет, запах, своя неповторимая интонация. Восьмидесятые годы ушедшего тысячелетия отчетливо отразились в «Дневниках» Дмитрия Каралиса: читайте и вспоминайте, сравнивайте с собственными наблюдениями. Приятного вам чтения.
Июль 2004 г.
Борис Аверин
1983 год
4 мая 1983 г. Гатчина.
Ранняя весна. Тихо, хорошо. Трава высокая, сочная — хоть коси. Дежурю в гараже на тихой 3-й площадке — от начальства вдалеке.
В выходные были в Зеленогорске. Копал грядки под картошку и проч. Руки чешутся, к земле тянет. Ольга собирала лист, Максим ходил по участку и всё внимательно разглядывал: бочку для воды, бревна под навесом, деревья в зеленой дымке, лопату, мотыгу, нюхал траву, грыз камни, долго смотрел на бледного весеннего червяка, ползущего по черной рыхлой земле в грядке. Топили печку. Потом все вместе ходили на залив. Макс, увидев воду и остатки льда у берега, радостно завопил.
По Тургеневу, писатель должен быть хозяином грамматических законов и бить грамматику и синтаксис по носу. Читаю Сергея Антонова, дал Андрей Мурай. Книга называется «Я читаю рассказ». Хорошая книга, полезная.
«Событие — сердце рассказа, мотивировка — его душа».
Совет литератору: «Когда допишешь рассказ — выброси начало». И еще: иногда, чтобы разобраться в идее, сначала пишут конец. Для «увеличения протяженности чувствования» применяется замедление повествования — ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться.
Двор гаража выложен бетонными плитами. Тридцать «камазов»-панелевозов потрескивают и покряхтывают, сбрасывая усталость и делясь дневными воспоминаниями. Им поддакивают двадцать бортовых лохматок и «зилов»-самосвалов. Молчит лишь старый американский «виллис», который Юрка Ласточкин выиграл в карты у кладовщика, и теперь не знает, что с ним делать — всерьез заняться ремонтом некогда по причине ежедневной поддачи, а снова поставить на кон не удается.
Тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: «Мишка не проезжал? Если появится, скажи, что я ему глаз на задницу натяну и телевизор сделаю! Так и передай!». В открытое окно моего вагончика доносятся голоса проходящих мимо дачников: «И вы на этой электричке приехали? А сколько сейчас градусов, не знаете?» Щенки лежат в тени под вагончиком — на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и носятся с ней.
Это не площадка № 3, а санаторий ЦК. Тьфу, тьфу, не сглазить бы!
Раз в четверо суток я еду электричкой от Балтийского вокзала до станции Татьянино, иду полтора километра пешком по гравийной дороге через промзону (гудки маневровых тепловозов, бетонные заборы, пар, дым, лязг, гул) и оказываюсь почти в дачной местности — тихий гараж за бетонным забором.
Вагончик с кроватью и электрической печкой. Телевизор, приемник, плитка…
Но самое главное — стол-аэродром. Вечером, когда шофера разойдутся и ворота закрыты, можно спокойно разложить бумаги на столе, закурить, взять авторучку, начать первую фразу и взлететь высоко…
Жду этого состояния с подрагиванием в кончиках пальцев.
Подъем в шесть. Умываешься, пьешь крепкий чай и начинаешь выпускать парк на линию — проверяешь рулевые тяги, тормозные и габаритные огни, ставишь в путевку штамп и машешь рукой: «Поехал!» Вечером то же самое, только наоборот — принимаешь автомобили с линии, пишешь заявки на ремонт, отмечаешь время возврата, ставишь штамп в путевку и приглядываешься, нет ли вмятин на бампере или кабине…
В аспирантуре мне казалось, что лучше занятий не бывает — показался на кафедре три раза в неделю, и свободен: ходи в Публичку, пиши дома диссертацию или роман, сиди с друзьями в пивбаре, халтурь, если можешь. Оказывается, бывает. Только долго и путано я шел к такой работе, даже вспоминать не хочется.
Открыл крышку приемника. Пыльная пластинка Магомаева, засохшая муха, скрюченные апельсиновые корки и затвердевший папиросный окурок с обкусанным мундштуком…
За высоким забором гаража — волейбольная площадка садоводства. Мальчишки играют в войну. Слышны голоса: «Я буду запасной, если кого-нибудь убьют!» Или: «Стреляй, фашистская морда, ты увидишь, как умрет капитан Максимов!»
8 мая 1983 г. Дома.
Заезжал Серега Барышев — бросил пить, курить, бегает кроссы. Вспоминали наш класс, пили кофе. Говорит, стал понимать смысл жизни. Жить надо проще и заниматься тем, к чему лежит душа. Совсем, как я. Я намерен работать в гараже и писать. К этому у меня душа лежит. Еще как.
Барышев — прообраз главного героя моей повести «Феномен Крикушина». Но в таком виде, какой он есть в жизни, пускать на страницы повести его нельзя. Его надо «причесать» и слегка подлакировать. Иначе он к третьей странице напоит всех действующих лиц, сам упьется, и от персонажей ничего, кроме похмельных стонов не услышишь. Так я Сереге и сказал. Он заржал радостно.
Еще я сказал, что стоит мне его увидеть или услышать, как меня по старой привычке тянет бесшабашно выпить. Серега сказал, что его тоже, бывает, тянет. И мы с ним быстренько расстались.
Если он в загуле потеряет мой рассказ, то вполне может успокоить примерно так: «Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше». Это в его стиле.
Золотой медалист нашего класса. Поступил на факультет журналистики. Бросил. Поступил в Военмех. Бросил. Сейчас работает на кафедре вычислительной техники в СЗПИ и никак не может получить высшее образование. Мы с Михом уже перестали его спрашивать о дипломе, чтобы не расстраиваться. Развелся давно. Есть дочка. Пил, и обязательно с фантастическими последствиями — то ментовский «уазик» остановит, приняв его за такси, то в Фонтанку рухнет, то в Зимнюю канавку, то с яхты в Финский залив, на работу с похмела не выходит — лишь жалобно стонет и мычит, а когда похмелится, вытаскивает из дивана баян и играет что-то невнятное — в детстве ходил в музыкальную школу и пытался сочинять музыку. Еще ведомости на выплату зарплаты всему институту теряет — программист. Но любим мы его, дурачка. За беззлобие и добрую душу.
Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под просторным сарафаном она спрятала школьный глобус.
17 мая 1983 г. Дежурю в ОТХ.
Написал сегодня рассказик «Зеркало» и новеллу «Двое». Первый дался тяжеловато, писал с перерывами, а новелла — в один присест. Пока это, естественно, заготовки.
Час ночи. Тепло. Сижу у открытого окна. Вокруг нашего гаража набирающие силу рощицы. Цветет черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи.
Прогрохотала над Гатчиной весенняя гроза. В землю зло били короткие оранжевые молнии, лупил крупный дождь. Теперь чисто, свежо, птицы делятся впечатлениями.
В электричке читал «Автобиографию» Бронислава Нушича. Эту книгу хвалил брат Володя. Давно это было. Ничего книга.
Залпом прочитал В. Токареву — «Талисман», в «Юности». Перед этим читал ее же рассказ «Ничего особенного» в «Новом мире». Удивительная манера письма. Очень просто и интересно. Делаю вывод: не умею находить оптимальное соотношение между повествовательным и изобразительным. У нее всё в элегантной пропорции.
Прочитал В. Санина «Мы — псковские». Забавно. Хороший стиль.
Рассказ А. Житинского «Прыжок в высоту» состоит из одного предложения. Точнее, написан с одной заглавной буквой — в начале. Рассказ на четырех книжных страницах. Хороший текст. И название символическое.
Прочитал в «Лит. учебе» рассказ Михаила Веллера — «Учитель». Веллера я встречал на страницах «Искорки», у него там печаталась фантастическая повесть.
Веллеру — 33.
В «Учителе» Веллер описывает наставления старого литератора, Мастера, молодому подмастерью.
Вот некоторые поучения, позволяющие сберечь время, азбука:
Выкидывай всё, что можно выкинуть. Своди страницу в абзац, а абзац — в предложение!
Никаких украшений! Никаких повторов! Ищи синонимы, заменяй повторяющиеся на странице слова чем хочешь! Никаких «что» и «чтобы», «если» и «следовательно», «так» и «который». (Еще «был» — запретное слово)
Не суетись и не умствуй: прослушивай внимательно свое нутро, пока камертон не откликнется на истинную, единственную ноту.
Не нагромождай детали — тебе кажется, что они уточняют, а на самом деле они отвлекают от точного изображения. Скупость текста — это богатство восприятия.
Синтаксис. Восемь знаков препинания способны делать с текстом что угодно. Изменяй смысл текста на обратный только синтаксисом. Пробуй, перегибай палку, ищи. Почитай Стерна (?), Лермонтова.
Акутагава — японец. Прочитать!
Стерн — англичанин?
Экклезиаст. Древний?
Обязательно найти и прочитать!
Прием асов: ружье, которое не стреляет.
«Лишняя деталь». Умение одной деталью давать неизмеримую глубину подтексту, ощущение неисчерпаемости всех факторов происходящего.
Вставляй лишние, ненужные по смыслу слова. Но так, чтобы без этих слов пропадал смак фразы. Пример — «Мольер» Булгакова.
Вещь должна читаться в один присест. Исключение — беллетристика: детектив, авантюра, ах — любовь.
17 мая 1983 г. Гатчина, гараж. Час ночи.
Хочу сделать парочку эпизодов для повести «Феномен Крикушина». Вижу героев и ситуацию, но никак не взяться — не хватает энергии.
…………………………
«Крикушин выбрал наконец подходящий сюжет.
Мы напряглись в ожидании.
Сюжет предполагал возвращение блудного мужа к законной жене и детям. Муж, которого звали Эдуард Сергеевич, работал директором мебельного магазина. Выслушав его увядшую жену и просмотрев зачем-то два альбома семейных фотографий, Крикушин взялся загнать гуляку-мужа в семейное стойло. До этого не помогали никакие увещевания жены и общественных организаций. Статный Эдуард Сергеевич кутил напропалую с красавицей Элеонорой из парфюмерного и обещал ей, по слухам, в качестве свадебного подарка машину, дачу и новую обстановку из внелимитных поставок югославской фирмы.
— Прибежит как миленький! — пообещал Крикушин его некрасивой жене. — Будет целовать вам руки, а ночью заплачет над кроватками детей. Хотите?
Женщина соглашалась на возвращение и в упрощенном варианте — без поцелуев и слез, лишь бы вернулся. И выразила сомнение, что Эдуард Сергеевич, человек гордый и властный, будет целовать ей руки. Но Крикушин был неумолим:
— Я его, гада!.. На колени встанет, волосы на себе рвать будет! Ведь вы же добрый человек! — сверкал он глазами. — Красавица!..
Женщина устало улыбнулась.
— Была… То-то и оно, что была. Потому и пошла за него замуж. А будь дурнушкой, жила бы сейчас спокойно, без дерготни… Детей жалко.
Три дня Крикушин спускался со второго этажа только затем, чтобы перекусить и погулять со Степкой. Верный пес угрюмо лежал под лестницей, чуя озабоченность хозяина. Мы с Меркурием прислушивались к тишине наверху и ходили на цыпочках. Меркурий, уверенный в успехе, съездил в город и через приятеля в журналистском ведомстве вышел на редакторов нескольких районных газет, которые обещали поддержать молодого автора публикациями.
Несколько раз приходила нетерпеливо ожидающая своей участи заказчица и интересовалась продвижением рассказа. На нас она смотрела с уважением, как на ассистентов великого хирурга. Каждый раз она напоминала свой адрес и фамилию. Очевидно, ее беспокоило, чтобы муж по ошибке не забрел к другой. Меркурий не выдержал и посоветовал ей ждать дома, чтобы вернувшийся в ее отсутствие муж не ушел обратно. Дама опрометью бросилась к вокзалу.
На четвертый день мы проснулись от стрекота машинки, и через полчаса Крикушин спустился вниз с двумя экземплярами отпечатанного без единой помарки рассказа.
Меркурий умчался с ними в город.
В субботнем номере районной газеты вышел рассказ «Сомнения», герой которого, посомневавшись в правильности разгульной жизни, возвращается в семью. Надо ли говорить, что он сильно смахивал на Эдуарда Сергеевича?.. А покинутая им жена вскоре упала перед Крикушиным на колени и, вышвыривая из сумочки деньги, радостно стонала:
— Демон вы мой! Пришел! Вернулся! Приполз! Руки целовал! Над кроватками плакал! Всё, как вы обещали! Чем же вас еще отблагодарить? Милый! Я снова счастлива!..
У меня по спине бегали мурашки.
Бледный Крикушин пытался поднять с полу грузную даму.
Меркурий сопел и собирал разлетевшиеся по полу деньги.
Степка лаял в потолок».
Пишется, тьфу, тьфу, тьфу! Выпил крепкого чаю с булочкой, прошелся с сигаретой по гаражу — всё в порядке.
«…Похоже, что после посулов Крикушина Меркурий тоже спал беспокойно. Но, в отличие от меня, идей у него хватало.
Каждое утро он просыпался с новым вариантом своей будущей жизни. То ему виделось командование каким-то особым батальоном тяжелых пулеметов, то тихий островок в Индийском океане, где он в шортах и панаме проводит исследования в собственной лаборатории. Однажды он представил себя шахом восточного княжества, а Ольгу возвел в ранг любимой жены. Я отсоветовал, мотивируя тем, что в мусульманских странах сухой закон и, кроме того, сомнительно, чтобы моя сестра позволила ему такую аморалку.
— Это точно, — печально согласился Меркурий. — Последние волосы мне вырвет и бумагу в ООН накатает. Ты ее пробивные способности знаешь. Да и дочка… Может, мне лучше организовать экспедицию и найти, наконец, эту Атлантиду? Пропустит твой друг такой вариант, а?..
Два сюжета, нетерпеливо представленные Меркурием, Крикушин забраковал, как несбыточные. Первый предполагал кругосветное путешествие на воздушном шаре и пожизненное председательство в клубе путешественников. Второй… Даже и говорить неловко».
…………………………
21 мая 1983 г.
К повести «Феномен Крикушина»
…………………………
«…На общем фоне личных желаний порадовал бескорыстием дед, заявившийся к нам поутру в ватнике и с четвертинкой водки. Он приехал издалека. От него пахло костром и лесом.
— Это нам не в диковинку, — лукаво улыбался он, по-хозяйски наливая пахучую жидкость в граненую стопку, принесенную с собой. — Такие люди издревле на Руси водились. Заговорить там кого или утешить… А вот, к примеру, Бубнова с должности снять — слабо?.. Озеро спасти могешь?.. — Он водил по нашим сонным лицам глазами, не зная, кто главный.
Дед не на шутку печалился, что в озере, на берегу которого стояла его избушка, исчезла рыба. Много лет назад рыбу в озере потравили, намереваясь разводить в нем культурные породы — линя и карпа. Видимо, ученые перестарались и бухнули с вертолетов порошку больше, чем положено, — три года вода в озере до самого дна светилась ядовитой химической голубизной. Когда же цвет восстановился, и в камышах вновь появились утки, приехала комиссия на машинах. Несколько дней веселая бригада жила у деда в избушке, парилась ночью в бане, грохотала в озере и предлагала деду работу по совместительству.
— Чтобы я, старый, им, значит, баню топил и лодки держал, — возмущенно рассказывал он. — Мы, говорят, тебе сто рублей платить будем и матерьяльную помощь окажем. Хрен им в нос, а не баня!.. Так я им и сказал.
Озеро почему-то было признано комиссией непригодным для культурной рыбы, и дед собственными усилиями взялся за восстановление, так сказать, рыбных запасов. Он укрепил на тачке большой молочный бидон и стал возить в нем мальков с тихого озерца за пять километров.
— Со старухой, правда, — признался дед. — Одному мне невмочь…
Когда поплавок впервые за много лет упруго и стремительно ушел под воду и дед вытащил окунишку размером с ладонь, он заплакал и напился пьяным, решив, что дело свое сделал. Туристы и тихие рыболовы, обходившие недавно озеро стороной, вновь появились на его берегах, и по ночам, выходя к воде, дед радовался редким огонькам костров и прислушивался к всплескам набирающей силу рыбной молоди.
Но вскоре, пригибая к земле траву и обдувая деда теплым рокочущим ветром, на полянку рядом с домом опустился вертолет с пузатыми цистернами, и дед узнал от крепких ребят в кожаных куртках, что озеро вновь собираются готовить под культурное рыболовство. Чуть не плача, старик рассказал вертолетчикам недавнюю историю озера, но те, сочувственно выслушав его, сослались на распоряжение большого хозяйственного начальника Бубнова, который, как они знали, собрался в короткий срок увеличить рыбные запасы края до невиданных размеров. Дед в запальчивости пообещал объявить голодовку в знак протеста против издевательства над природой, но парни, улыбаясь, похлопали его по спине и посоветовали не спешить с таким опасным мероприятием, потому что травля начнется только осенью. И улетели, купив у него трех кур.
— Ни хрена у них с карпом не выйдет, — убежденно доказывал нам дед. — Карп тепло любит. А в нашем озере вода родниковая, ледяная. Да разве Бубнову про то известно? Он наше озеро небось только на карте и видел. Так вы это, хлопцы… Подсобите старику… Загубит Бубнов озеро.
Узнав, что дальше сельсовета дед со своей бедой не обращался, Крикушин умылся и тут же написал возмущенное письмо в газету, весьма художественно изобразив борьбу истинного защитника природы с головотяпами от науки. В письме делался намек, что административное рвение некоторых граждан уместно использовать при рытье канав и котлованов, но никак не в деликатном деле преобразования природы.
— Я этому Бубнову! Сушить его, колотить!.. — радостно блестел глазами старик, убирая письмо в шапку. — А вы, хлопцы, осенью приезжайте. За грибками сведу, порыбачим…
После его ухода мы обнаружили под столом холщовый мешок с маленькими пупырчатыми огурцами и еще одну четвертинку».
23 мая 1983 г.
Ходил сдавать бутылки, чтобы купить пластинку Давида Тухманова «НЛО».
Занял очередь и помчался за бутылками, толкая коляску с Максимом. Пока мы ездили, очередь прошла.
Но пластинку купил. Замечательная музыка.
Сюжет. В одной организации ЭВМ дала рекомендацию включить в штатное расписание шута. Ей поставили задачу оценить психологический климат в коллективе, и железная мозга, собранная на военном заводе, в присутствии высокого начальства и журналистов порекомендовала шута. Включили. Шут подсмеивался над нелепостями, резал правду-матку в глаза и всех издергал. Потом выяснилось, что программисты ошиблись, неправильно расшифровали рекомендации машины. Шута и программиста уволили.
«Шут»?
25 мая 1983 г. На Васильевском.
Обошел квартиру, прибрался маленько. И вместо того, чтобы, как подобает начинающему писателю, наброситься на чистую бумагу, сел читать сборник «Русский фельетон». Забавная книжка — в ней собраны наши классики от А. Сумарокова до Д. Бедного. Есть Крылов, Пушкин, Некрасов, Герцен, и даже Достоевский.
Зачитался.
«История скажет вам, что славнейшие народы, когда у них не было соперников, не было деятельности гражданской извне и снутри, слабели, ржавели, вырождались или дряхлели и разрушались. Вспомните персов, греков, римлян» (Н. А. Полевой).
…………………………
К «Феномену Крикушина»:
«…Развитие нашей деятельности не ускользнуло от недремлющего ока участкового Гриши. Он вновь пришел к нам. На этот раз он был хмур.
Меркурий усадил его на скамейку в тени деревьев и повел задушевную беседу, начав с погоды. Вскоре он совершенно бескорыстно пообещал устроить Гришу на юридический факультет для продолжения успешно начатой карьеры. Некоторое время Гриша сидел, зачумленный радужными перспективами, которые рисовал ему Меркурий. Тот сыпал на участкового фамилии декана, профессоров и просто почетных работников юстиции, с которыми, как выяснилось, он был на совершенно короткой ноге. Всё это сулило Грише небывалый успех на почве сыскного дела. Но вскоре Гриша очухался и вспомнил о цели своего визита.
— Тут какую-то ерунду про вас говорят, — смущенно улыбнулся он. — Что ваш друг пишет рассказы, которые потом сбываются. Это правда?..
Ненатурально рассмеявшись, Меркурий позвал меня.
— Ты только послушай, что про нас болтают. И это в наш век твердых материалистических позиций!
Он тут же объяснил Грише, что людям свойственна тяга ко всякого рода волшебству и они выдают желаемое за действительное. В принципе, настоящая литература всегда реалистична. Даже когда она относится к фантастическому жанру. Взять, к примеру, «Золотой ключик». Все понимают, что деревянного мальчика Буратино быть не может, но он с детства живет в нашем сознании. Что это такое? Фантастический реализм! Или «Отцы и дети» писателя Тургенева. Живого человека Базарова не было, а в школе его изучают. Опять же «Му-му» вышеупомянутого автора. Или Катерина — луч света в темном царстве. Живой трагический образ. Многие плачут. А над чем, спрашивается?..
— Скажу тебе по секрету, — понизил голос Меркурий, — люди просто хотят попасть в герои литературного произведения. Хотят, чтобы их заметили и написали про них. Описали их нелегкие судьбы. Понимаешь?.. А всё остальное — выбрось из головы. Стой на твердых позициях материализма. Тебе в университет поступать.
На прощание Крикушин подарил Грише новогоднюю открытку со своим автографом. «Волга впадает в Черное море. Ура!» — написал он и расписался. Гриша прочитал и задумался.
— Частично, конечно, — пояснил Крикушин. — Через канал Волго-Дон. А так, вообще, в Каспийское…
Гриша обрадованно закивал и попросил дописать про канал.
На этот раз Степка вел себя смирно».
26 мая 1983 г. Ленинград, дома.
Ночью писал. Проснулся поздно. Сделал пробежку по Смоленскому кладбищу. Прочитал рассказик У. Сарояна «Иностранец» в журнале «Ровесник». Стало завидно. Полежал, покурил, полистал другие журналы и перечитал рассказ снова. Чувствую, что еще не раз вернусь к нему. Дивные пропорции. Всего в меру.
Приятно покупать новые записные книжки. Смутные надежды, связанные с покупкой — то ли жизнь пойдет другая, то ли напишется многое…
27 мая 1983 г. Ленинград, дома, на кухне, 4 часа ночи.
Прочитал сборник Константина Воробьева «Тетка Егориха» (1967 г.). Хорошо!
Говорят, Воробьев умер. Жаль…
Там есть стихи Наума Коржавина о писательстве:
Ни трудом и не доблестью
Не дорос я до всех.
Я работал в той области,
Где успех — не успех.
Где тоскуют неделями,
Коль теряется нить,
Где труды от безделия
Нелегко отличить…
Ну, куда же я сунулся?
Оглядеться пора!
Я в годах, а как в юности
Ни кола, ни двора…
В самую точку. Это и про меня тоже.
И что делать?
Ложусь спать.
31 мая 1983 г. Зеленогорск.
Сегодня тесть перевез нас в Зеленогорск. На багажнике автомобиля ехала двуспальная кровать, которую нам отдали. Ольга говорит, что помнит эту крепкую прибалтийскую кровать с раннего детства — прыгала на ней, кувыркалась, устраивала домики для себя и кукол, играла в пароход.
Завтра у Ольги начинается отпуск. У меня от отпуска осталось семнадцать дней. И много, и мало.
Хочу заняться баней, огородом, благоустройством территории, выбраться на рыбалку, погулять с сыном, поднять спортивную форму — продолжить бег по утрам. И самое главное: дописать повесть! А также подчистить и переделать заготовки рассказиков, сделать их рассказами.
Понятно, что на всё времени не хватит, но так жадно я устроен.
«Начиная новую вещь, надо содрать с себя старые обои».
В этой связи не понимаю Жорж Санд, которая ночью, закончив роман, выпила чашечку чая и начала новую повесть. Скорее всего, я ее читал — была у меня на книжном стеллаже ее книга, но ни хрена не помню.
1 июня 1983 г. Дома.
Между письмом почитываю Вениамина Каверина — «Скандалист или Вечера на Васильевском острове», 1928 года сочинение. Есть стилистически интересные места. Такое, например, пульсирующее начало: «Едва начался доклад, как все уже спали. Все!»
Прозу Каверина, как и коньяк, надо потреблять маленькими глотками.
Каверин: «Он уже ходил по комнате и трогал вещи».
«Сущевский, беллетрист, байбак и пьяница, негромко бил в барабан, забытый музыкантами в артистической комнате Капеллы».
«Но он не растерялся, напротив того — действовал уверенно и, главное, с легкостью, с легкостью необычайной».
Хорошая ритмическая проза. Завидую.
Когда я начинаю замечать окружающие вещи — пепельницу, чашку с чаем, часы и т. п., то понимаю, что проку не будет, и встаю из-за стола.
Сегодня писал двенадцать часов с небольшим перерывом на обед. Написал пять страниц от руки. Мало!
7 июня 1983 г. Зеленогорск, 2 часа ночи.
Вчера, ускользнув от литературных занятий, поправил печку в бане, переложил камни, прочистил дымоход, намыл пол, стены, полки. А сегодня протопил жарко и парился. Окатывался холодной водой, пил квас из банки, покуривал в предбаннике, отворив окошко. Веники нарезал с берез и своего дубка.
И взгрустнулось, чуть не до слез. Вспомнил, как парились с Володей и Скворцовым. Весело было.
Сижу в предбаннике и вижу Володю. Прямо передо мною стоит. «Писать надо, а не пописывать, — говорит с хитроватой ухмылкой. — Бери пример со старшего брата. Когда мне надо было книжку в издательство сдать, я послал всё на хрен, и засел на месяц в Публичке. Книга — это поступок».
Почему-то вспомнилось: Володя пришел к генеральному директору своего института в день приема по личным вопросам и завел разговор о работе.
— Что вы всё о работе, — остановил директор. — Вы же пришли по личному делу.
— Работа и есть мое личное дело, — ответил брат.
Это рассказывали сослуживцы на его поминках.
Когда тебе хорошо, хочется, чтобы рядом были друзья. Счастье в одиночку не интересно.
15 июня 1983 г. Зеленогорск.
Когда пишу, меня лучше не трогать. Шорох, звяканье посуды, голоса — выводят из себя, доводят до взрыва эмоций. Ольга этого еще не понимает. Поссорились. Она с Максимом уехала в Ленинград, а сегодня помирились, и они вернулись в Зеленогорск.
Ходили на залив, купались. Максимка простодушно, как папуас, обрадовался воде и песку. Катался по песку и рвался в воду. Восторженно заголосил, когда увидел в водах залива купающихся людей. Скоро ему два года, шустрый малец.
Недавно водили его в зоопарк. Звери не произвели на него большого впечатления, скорее, интереснее было нам. Барс ходил по клетке, как барс по клетке. Упруго и нервно. Три жирафа запомнились. Нелепые животные, но красивые. Длинные ресницы и влюбленность, и нежность во взгляде. Фиолетовыми языками, тонкими, как минога, брали у детей сушки. Как будто они свои языки окунули в баночки с чернилами.
Что еще? Многое не успеваю записывать…
17 июня 1983 г. Гатчина, гараж.
Кончился отпуск. Вышел на работу.
Повесть идет и легко и трудно. Я хочу отделать ее так, чтобы ни у кого не было вопросов. Это первая повесть, и она должна разить наповал. Все юморески, рассказики и очерки, написанные в прежние годы, ничего не стоят по сравнению с хорошей повестью — для меня это очевидный факт.
Рассказывал недавно Максиму байку, как я поймал в Африке тигра и привез его связанным на корабле в Ленинград, где и отдал пионерам, которые оттащили его в зоопарк.
— Помнишь тигра в зоопарке?
— Помню.
— А кто его поймал?
— Максимка.
«Вот так вот, папочка», — прокомментировала из соседней комнаты Ольга.
Ольга хочет конец отпуска провести у родителей на «69-м км», под Сосново. Там, говорит, будет легче: две бабушки, дедушка, водопровод. Смогу ли писать в таком колхозе?
25 июня 1983 года. Гатчина, гараж.
За истекшие сутки съел банку рыбных консервов, два яйца и два батона. Выпил несколько стаканов крепкого чаю. Расходы не больше рубля.
27 июня 1983 г.
Живем на «69-м км», у тестя на даче. День проносится мгновенно. Только распишешься — уже ночь, все ложатся спать. Перебираюсь с машинкой на веранду и под зуденье комаров стучу часов до четырех. Здесь жить спокойней: не отвлекает огород и хозяйство, как в Зеленогорске. Но скучновато, если ничего не делать руками. Выйдешь в сад-огород — всё прибрано, всё ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к маленькому пруду, в который однажды нырнул поутру, подстрекаемый будущей женой и ее подружкой («Да, да, здесь глубоко, купаться можно»), посмотришь на головастиков в темной торфяной воде, на стрекозу, зависшую над своим отражением, вспомнишь, как влетел руками в илистое дно и стоял потом по пояс в воде обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь тайком в траву и — опять к машинке.
В туалет вхожу, как в трансформаторную будку. Строгие предостерегающие надписи: «Тому, кто будет бросать бумагу в яму — оторву голову! Бросайте в ведро, черти!» Суровые, как законы вавилонского царя Хаммурапи. А простой советский доцент писал, преподаватель Политехнического института.
Но тоже мальчишка — вчера мы с ним катали Максима в корыте по пруду. Хохотали. Максим сидел, вцепившись руками в высокие края бельевого корыта, напряженно улыбался. На бережку тревожились Ольга и бабушки, но тоже улыбались, глядя на отца, зятя, внука.
До гатчинского гаража отсюда — четыре часа дороги. Еду первой электричкой. Затем проскакиваю город под землей. Выхожу на Балтийском вокзале, и снова час на электричке. Если не выспался, то дремлю, но чаще всего читаю. Беру в дорогу несколько книг.
4 июля 1983 г. Дежурю в гараже на 3-й площадке.
«Сшил» последние куски «Феномена Крикушина». Ольга прочитала — ей понравилось. Ходила весь день и загадочно улыбалась. Даже пару раз украдкой чмокнула меня, что с ней случается редко.
Эх, если бы она была редактором журнала! Чувствую, хлопот с устройством повести предстоит немало. Юмор и сатиру не любят в печатных органах. Но биться надо. Моя первая повесть…
26 июля 1983 г. Гатчина, гараж.
Гложут сомнения: что я написал?
В Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Илья Бутмин. Говорили о моей повести, парились в бане, пили. Я завалил пол в бане свежескошенной травой. Спичка был в восторге от бани. Мне и самому понравилось — пахло приятно. Повесть он еще не читал — взял с собой. Потом, прихватив Ольгу, ходили в «Домик лесника». Уже без Спички — он уехал электричкой.
Илья Бутмин говорит, что повесть написана очень хорошо, и будь он редактором журнала, рвал бы ее у меня из рук. Принципиальных замечаний у него нет. Говорит, что чувствуется влияние Шефнера и Житинского. Слышать такое приятно. Но я не чувствую, что выложился на все сто процентов и написал хорошо. Неудовлетворенность какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее, первый черновой вариант, отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.
Илья сказал, что он тоже занимался боксом в «Буревестнике», у Соболева Ивана Панфиловича. Очевидно, мы с ним были в разных группах. Или просто изменились здорово. Сейчас Илья похож на молодого Карла Маркса.
Бутмин — псевдоним. Настоящая фамилия — Бутман. Илья говорит, что запсевдонимиться ему пришлось, когда вышло негласное указание поменьше печатать евреев.
Мне нравится говорить с ним о литературе. Он, как и я, любит Трифонова, Казакова, Воннегута, Конецкого, Житинского, О. Генри, «Черного принца» А. Мэрдока и Паустовского. Знает «Путешествие по карте» Вельтмана и т. д. Это сближает. Илья предложил писать пьесы.
5 августа 1983 г. Дежурю в гараже.
Два дня «писали пьесу» с Бутминым. Много говорили и пили, но написали только несколько куцых тезисов. Что-то в сюжете не то.