— Кого?
— Ну… капитан… понимаете…
— О нём вообще не думай. Он воображает себя на месте Питера. Он всегда так делает. На месте всех плохих мальчиков. И на твоём месте тоже. Он вдруг появится в кадре и предложит позабавиться с тобой и Питером, а Вэнди покинет сцену. Ясно? Всё понял? А теперь иди туда, мы зря теряем время.
— Как это он позабавится?
«Той-фор-ю» снова посмотрел на Тима.
— Да именно так, как ты хотел с самого начала. Ясно? Или нет?
— Но ты говорил, что ты…
— Чтоб тебя, идиот! Ты чего ожидал на самом деле? Наберись терпения! Иди!
Камбрия, Милнторп
Дебора ехала в Милнторп, к гостинице «Ворон и орёл», а туман уже наваливался на дорогу сплошной серой массой, как будто над заливом дымили тысячи труб. Железнодорожный виадук, по которому подходили поезда к станции Арнсайда, казался размытой тенью, когда Дебора проезжала под ним, а пески совсем исчезли из вида, и только несколько птиц, бродивших вблизи от берега, просвечивали сквозь волны тумана тёмными точками.
Автомобильные фары не в силах были пронзить этот мрак, туман отражал свет и бросал его обратно водителю. Когда вдруг из тумана появлялся какой-нибудь пешеход, со стороны которого было очень глупо болтаться по улице в такую погоду, он возникал перед машиной внезапно, словно выскакивал из-под земли, как призрак Хеллоуина. Это очень сильно действовало на нервы. Дебора порадовалась тому, что сумела добраться до парковки у гостиницы, не угодив в какую-нибудь неприятность.
Томми ждал её, как и обещал. Он сидел в баре, перед ним стояла чашка с кофе, к уху он прижимал мобильный телефон. Линли наклонил голову и не видел Дебору, так что она уловила окончание его разговора.
— Довольно поздно, — говорил он. — Или всё равно приехать к тебе? Я понятия не имею, во сколько это будет, так что, может быть, ты бы лучше… Да. Хорошо. Я тоже беспокоюсь. Изабелла, мне ужасно жаль, что всё так… Разумеется. Хорошо. Ладно, потом. Хорошо. — Он некоторое время слушал и, видимо, ощутил присутствие Деборы, потому что развернулся на стуле и увидел, что она уже подходит к нему, затем быстро сказал в трубку: — Она только что приехала, так что, полагаю, мы отправимся через несколько минут. — Он вопросительно посмотрел на Дебору, и она кивнула. — Очень хорошо. Да. Ключи у меня с собой.
Он закончил разговор. Дебора не знала, что и сказать. Ещё два месяца назад она пришла к выводу, что Томми спит со своим старшим офицером. Вот только она совершенно не представляла, как ей это воспринимать. Конечно, было совершенно естественным то, что Томми вернулся к жизни, но вот как именно он к ней вернулся… это вызвало у Деборы некоторую растерянность.
— Я могу выпить кофе перед отъездом, Томми? — спросила она. — Обещаю, я проглочу его быстро, как священник допивает остатки алтарного вина.
— Глотать в спешке нет необходимости, — возразил Линли. — Я и сам хочу выпить ещё чашечку. Я бы предпочёл, чтобы мы оба бодрствовали всю дорогу. А она будет длинной.
Дебора села, а Линли отошёл, чтобы заказать ей кофе. Она увидела, что, разговаривая с Изабеллой Ардери, Томас рисовал на бумажной салфетке. Он изобразил какой-то коттедж на просторном лугу, а рядом стояли два домика поменьше, и по другую их сторону вздымались холмы и текла река. Неплохой рисунок, решила Дебора. А она и не знала, что Томми обладает художественным даром.
— Где это? — спросила она, показывая на рисунок, когда Линли вернулся к столику.
— Одно из тысяч похожих мест в Корнуолле.
— Подумываешь о возвращении домой?
— Пока нет. — Он сел, мягко улыбнулся Деборе и сказал: — Но однажды, наверное… — Взял салфетку, сложил её и сунул в нагрудный карман пиджака. — Я звонил Саймону. Он знает, что мы едем в Лондон.
— И?..
— Ну, он, конечно, считает тебя самой безумной из всех женщин. Но разве мы все не таковы?
Дебора вздохнула:
— Да. Пожалуй. Но думаю, я сделала всё ещё хуже, Томми.
— В смысле, между тобой и Саймоном?
— Нет-нет. С этим всё уладится. Мне повезло, я замужем за самым терпеливым человеком в мире. Но я весьма неудачно с ней поговорила, а потом точно так же неудачно поговорила с её мужем.
Пахан, Старик — или как там его еще? — изо всех сил старался казаться невозмутимым.
Дебора рассказала Линли обо всём, обрисовав детали, насколько она их помнила, включая и реакцию Алатеи и её мужа. Сказала, что Алатея предлагала ей деньги и драгоценности, потому что думала, что они говорят о некоем человеке по имени Монтенегро. Томми слушал как всегда — не сводя с неё глаз. Им принесли кофе. Линли наполнил обе чашки, пока Дебора заканчивала доклад.
— Вы знаете, товарищ Сталин, — индифферентно заговорил он, — я как раз и занимался проблемами одиночества, в философском, так сказать, плане. Изучал работы Эриха Фромма, читал американского социолога Рисмена, знаком с выводом канадского ученого Маклюэна о том, что общество неуклонно движется к превращению в толпу безымянных одиночек… Но в связи с чем вы спросили меня об этом? Разве проблема Homo solus’a, человека одинокого, связана…
— Вот так всё и вышло, — закончила Дебора. — Алатея думала, что я говорю об этом Рауле Монтенегро, а я-то имела в виду репортёра из «Сорс». И думаю, вся эта путаница не имела бы особого значения, если бы я не сказала ей, что он сейчас в Уиндермире, — по крайней мере, я думаю, что он поехал именно туда, когда привёз меня из Ланкастера, — но когда я это произнесла, она буквально ударилась в панику, потому что думала: речь идёт о Монтенегро. И Николас тоже очень испугался.
— Нет, — перебил его вождь, — не связана. К ней у меня академический интерес. Хорошо, оставим тему. Что вам известно о тех, с кем произошло сегодня ночью вооруженное столкновение?
Линли разорвал пакетик, высыпал сахар в свою чашку. Помешал с задумчивым видом. Вообще-то он выглядел настолько задумчивым, что Дебора наконец поняла то, что ей следовало заметить гораздо раньше.
Из пространного рассказа Пахана Сталин узнал, что тому многое известно о ломехузах. Не знал гангстер лишь одного: их подлинной опасности, таящейся в космическом происхождении, в глобальной поддержке, которую они получили от истинных хозяев своих — Конструкторов Зла.
— Ты ведь знаешь, что на самом деле происходит со всеми этими людьми, да, Томми? — спросила она. — И, полагаю, знал с самого начала. Что бы это ни было, мне бы хотелось, чтобы ты и мне рассказал вовремя. По крайней мере, мне тогда не пришлось бы блуждать в темноте, и я не сделала бы того, что сделала.
Вообще, этот доморощенный мафиози оказался любопытным, по мнению товарища Сталина, типом. Он был особого рода социалистом, исповедовал вульгарный утопизм, надеялся придти к обществу свободы, равенства и братства через уголовные деяния, через широкое применение криминальных методов. Эдакий стихийный анархист с дипломом кандидата наук в кармане и кистенём в руке…
Линли покачал головой.
«А что? — подумал Сталин. — Разве мы, социал-демократы, не начинали с обыкновенного разбоя на большой дороге, с бандитских нападений на банки, почтовые конвои, именуя их ученым, понимаешь, словом экспроприация? Нет, этого парня надо использовать, подтолкнуть к еще более эффективному противодействию ломехузам. Но под моим контролем, понимаешь!»
— Нет. Наверное, я знал даже меньше, чем ты, пока позавчера не поговорил с Алатеей.
— Она прекрасна, правда?
Так Иосиф Виссарионович и заявил Старику: надо, мол, усилить борьбу с опасным противником. Разработку стратегии и тактики он, товарищ Сталин, берет на себя.
— Она вполне… — Линли как будто пытался подобрать слово, возможно, наиболее точное, вскинул руку, словно говоря, что такого слова не существует, и продолжил так: — Да, она ошеломляет. Если бы я ничего не знал до того, как с ней встретился, я бы ни за что не поверил, что в начале жизни она была мужчиной.
— Действуйте осмотрительно, — сказал вождь. — Сейчас перейдите к временной передышке, запустите к ним парламентёров, хотите, дескать, мира и этого пресловутого, навязшего в зубах консенсуса, согласия, понимаешь… Будьте осторожны. Существа, с которыми вам предстоит иметь дело, дьявольски хитры. И руководят ими не старые добрые черти, которых облапошивал поповский работник Балда, а самые что ни на есть новоявленные Люциферы, с полным, понимаешь, набором галактических средств и приемов.
Дебора почувствовала, как у неё от изумления отвисает челюсть.
Теперь Старик с выражением крайней почтительности, переходящей в обожание, но без угодливости смотрел великому гостю в глаза.
— Что-что?.. — пробормотала она.
«Да, он же самый настоящий сталинист!» — мысленно воскликнул несколько изумленный вождь и поймал себя на том, что от осознания этого ему все-таки приятно. Ну что же, ничто человеческое и товарищу Сталину не чуждо.
— Сантьяго Васкес дель Торрес. Вот кем она была.
…Они мирно сидели за столом и неторопливо обедали, время этому уже приспело.
— Что значит — «была»? Она что, играет роль…
— Вы, конечно, знакомы с работой Эриха Фромма «Бегство от свободы», — полуутверждающе, полувопросительно сказал доцент Головко.
— Нет. Она сделала операцию по перемене пола, а заплатил за это тот самый Монтенегро. Он рассчитывал на то, что она будет на публике играть роль его любовницы-женщины, чтобы он сохранил репутацию и положение в обществе, но на самом деле намеревался заниматься с ней любовью как с мужчиной.
— Это вы про садо-мазохистскую личность, которая тяготеет к авторитарности? — насмешливо улыбнувшись, Сталин ткнул в сторону мафиози мундштуком трубки. — Человек, утверждает этот американский ученик и одновременно ревизор Фрейда, человек восхищается, понимаешь, авторитарностью и склоняется к подчинению ей, и в то же время он сам хочет быть авторитарным, и подчинять собственной воле других.
Дебора судорожно сглотнула.
Но что здесь, в этих словах оригинального?! Подобные идеи стары, как мир… Тот же Теодор Адорно — известно вам, доцент, такое имя? — обнаружил в толпе, именуемой человечеством, некую авторитарную, понимаешь, личность, раздираемую тягой к власти с одной стороны, и борьбой против любой власти — с другой. Вы посещаете нынешние митинги?
— Боже мой…
— Посылаю надежных людей, — с готовностью ответил Головко, — чтоб нюхали что к чему. А сам за ними по ящику наблюдаю.
Она подумала о Ланкастерском университете, о Люси Кеверни, о том, что могли и должны были задумать эти две женщины… И спросила:
Он кивнул в сторону плоского телевизора марки «Сони», вмонтированного в шкаф-стену из красного дерева.
— Но Николас… Он ведь наверняка знает?
— Правильно поступаете, гражданин доцент, — одобрил Сталин. — Всегда опасайтесь толпы! В ней авторитарная личность, а по существу дикарь во взбесившемся, понимаешь, стаде, мечется от сладких грез к взрывоподобной жестокости, стараясь тем самым вытеснить из сознания тяжкие грехи конформизма.
— Она ему ничего не сказала.
— Ох, Томми, но он должен был сам заметить! Я хочу сказать… боже мой… Ведь остаются же следы, разве не так? Разного рода шрамы и так далее.
Именно автоматический конформизм, это уже по Фромму, привлекает толпы людей на митинги, которые по сути своей вовсе не проявление некоей, понимаешь, свободы, скорее наоборот: митинги ведь тоже кто-то организует. И когда человек бросается в духовную клетку митинга, он как раз и бежит, понимаешь, от свободы, ему вовсе не нужна свобода. Большинство людей, я бы даже сказал — подавляющее, понимаешь, большинство, как раз и боится свободы. Участвуя в митинге, вы утверждаете самого себя, добровольно втискиваетесь в прокрустово ложе того типа личности, который вам предлагают устроители очередного сборища. И, как я понимаю, вам ни к чему быть марионеткой в руках тех, у кого личность давно, понимаешь, замещена ломехузами. Впрочем, они сами и есть самые подлинные ломехузы, ваши первейшие ныне конкуренты.
— Если она побывала в руках хирурга мирового класса? У которого в распоряжении все средства? Хирургические лазеры практически не оставляют следов. Дебора, всё можно изменить. А уж если мужчина от рождения выглядит как женщина — может быть, потому, что ему досталась лишняя хромосома, — то переделать его в женщину ещё проще.
— Это так, — важно кивнул внимавший вождю доцент, ему ужас как импонировало, что сам товарищ Сталин ведет с ним, как с равным, ученый разговор.
— Но ничего не сказать Николасу? Почему она этого не сделала?
— Напоминаю вам, — продолжал Иосиф Виссарионович, — что по Фромму, и этот неофрейдист абсолютно прав, знаю по собственной практике, большинство людей находится в плену опасной, в первую очередь для них самих, иллюзии-идеи о безграничной, понимаешь, свободе мышления и их собственных поступков. Люди искренне верят в субъективное происхождение собственных мыслей, чувств и желаний. На этом заблуждении толпы и построены расчеты революционеров всех времен и народов.
— Не знаю. Отчаяние? Опасение? Страх перед его возможной реакцией? Боязнь того, что он от неё откажется? Притом что её преследовал Монтенегро, она нуждалась в надёжном укрытии. И ради этого позволила Николасу поверить в то, во что он хотел верить. Вышла замуж, что дало ей право перебраться в Англию.
«Зачем я говорю все это бандиту Головко? — спросил себя Сталин. — Правильно делаю, что говорю. Во-первых, он сам хорошо знает об этом, иначе не сумел бы возвыситься в шайке. А во-вторых, слова, произнесенные мною сейчас, укрепят его в борьбе с ломехузами, придадут намерениям доцента идеологический, понимаешь, окрас, а последний фактор никогда не следует сбрасывать со счетов».
Дебора теперь видела, как всё это складывается с причиной, по которой Томми и Саймон приехали в Камбрию.
Он хотел еще сказать, что упомянутая им иллюзия дураков-человеков, полагающих себя царями природы, самостоятельными в собственном поведении тварями, эта иллюзия мешает изменению исторических и социальных условий существования сапиенсов, и самое тогда простое решение для того, кто ими управляет, состоит в превращении их в винтики, переливке в оловянных солдатиков.
— Ян Крессуэлл? Это она его убила? Он узнал? — спросила она.
Линли покачал головой.
«Я так мечтал о них в детстве, — вздохнул Сталин, — никогда не держал в руках, завистливо только и украдкой наблюдал, как играют с оловянными, понимаешь, солдатиками соседские мальчишки…»
— Подумай как следует, Дебора. Алатея — нечто вроде произведения искусства. Никто ничего не может узнать, если только не начнёт копаться в её прошлом, а к тому просто нет причин. Для всех, кто так или иначе занимался смертью Яна Крессуэлла, Алатея — просто жена Николаса. И нам тоже незачем было это делать, потому что Саймон был прав с самого начала, и коронёр тоже. Нет никаких признаков того, что смерть Яна Крессуэлла могла быть чем-то, кроме несчастного случая. Конечно, кто-то мог желать ему смерти. И его смерть, возможно, многим пришлась кстати. Но никто её не организовывал.
Вслух вождь сказал:
Дебора, чуть помолчав, сказала:
— Вам необходимо политизировать организацию.
— А теперь этот чёртов репортёр собирается сочинить статью о суррогатном материнстве, и фотография Алатеи появится в его газете, и виноватой в этом буду я. Что мне делать?
— Уже делается, — с готовностью ответил гангстер. — Имеем надежных людей на самом верху и среди посланцев, так сказать, народа…
— Воззвать к лучшей стороне его души.
Доцент самодовольно ухмыльнулся.
— Он работает в «Сорс», Томми!
— Знаете, чем вы нас больше всего поразили, товарищ Сталин? — сказал по-прежнему лыбясь, бандитский главарь, доцент политической экономии, по кличке Старик.
— Это серьёзно, — признал инспектор.
— Товарищу Сталину интересно узнать, чем он может поразить таких деловых, понимаешь, людей, как вы, гражданин Головко, — поощрительно усмехнулся Иосиф Виссарионович.
Зазвонил мобильник Деборы. Она понадеялась, что это Зед Бенджамин, решивший изменить свои намерения. Или, может быть, Саймон, которому захотелось сказать, что он вполне понял ту страсть, которая заставила Дебору устроить такой переполох в Арнсайд-хаусе. Однако это оказался Николас Файрклог, испуганный до паники.
— Пропиской! — воскликнул доморощенный крестный отец. — Нам известно, что вы оказались в квартире у сочинителя седьмого апреля, и этим же днем поставлено время прописки в вашем паспорте на имя Джугашвили. Кстати, как вам это удалось? Даже мы не в состоянии прописать человека в Москве или Московской области в тот день, когда он там появляется.
— Что вы с ней сделали? — закричал он.
«Паспорт я передал ломехузам в самолете, — вспомнил Сталин. — Откуда же этому баклану известно, какая там дата, если сам ее поставил туда в момент изготовления документа? Значит, у него имеются агенты среди ломехузов. Впрочем…»
Дебора сначала подумала, что Алатея Файрклог причинила себе какое-то увечье.
Вождь обыскал мысленным взглядом резиденцию Старика и довольно ухмыльнулся.
— Что случилось, мистер Файрклог? — спросила она и посмотрела на Томми.
«Так и есть… И сюда внедрились, — подумал он. — Было бы странно, если бы выглядело иначе. Сейчас, старичок, я покажу тебе фокус покрепче прописки».
— Она исчезла! Я обыскал весь дом и всё вокруг. Её машина стоит на месте, и она не могла выйти из дома так, чтобы я её не заметил. Я дошёл до самой дамбы. Её нигде нет!
— В принципе я согласен с вами, — сказал Сталин. — О моих условиях, методах совместной деятельности мне думается мы договоримся. Это мелочи… Но уже сейчас хотел бы внести небольшой вклад. У вас служат Исаков и Гришин?
— Она вернётся. Она не могла уйти далеко. Куда ей деваться в такую погоду?
— Есть такие, — несколько растерянно подтвердил. — Первый из охраны, второй — мой референт…
— Она ушла в пески!
— Пригласите их сюда. Но прежде пусть войдет верный человек.
— Нет, не может быть.
Старик сделал неуловимый для постороннего знак, и отодвинул портьеру у окна, оттуда вышел здоровенный парень, розовый, с пухлыми щеками ангелочка.
— Говорю вам, она ушла в пески! Больше некуда!
— Она могла просто пойти на прогулку. Подумать… Она скоро вернётся, и тогда вы ей скажете, что я говорила о репортёре из «Сорс», а не о Рауле Монтенегро.
Одновременно доцент-мафиози сообщил в лигафон, чтоб к нему прибыли те, кого назвал Иосиф Виссарионович.
— Вы не понимаете! — снова закричал Файрклог. — Боже мой, вы ничего не понимаете! Она не вернётся! Она не сможет вернуться!
Хозяин и его необычный гость продолжали сидеть за круглым, метра два с лишним диаметром, столом, застеленным бархатной скатертью с кистями. Сталин уже обратил внимание, что убранство гостиной было выдержано в стиле двадцатых годов, непманского, если только можно назвать стилем пошлое собрание дорогих по современным меркам, но громоздких вещей, отмеченных отсутствием у здешнего обитателя всяческого вкуса.
— Почему это?
— Из-за тумана! Из-за зыбучих песков!
«И такие людишки рвутся к власти, — с горечью подумал Сталин, с откровенным презрением и даже неким вовсе не приятием рассматривая интерьер пышного логова советского гангстера. — Впрочем, не такими же разве были твои товарищи по руководству партией и страной, эти много понимающие о себе местечковые интеллигенты и их обалдевшие от материальных возможностей подруги? Из грязи, понимаешь, в князи… А ты сам? Надо отдать справедливость, показной роскоши товарищ Сталин не любил, скромность в быту была одной из составляющих всенародного обожания, хотя если быть до конца честным, товарищ Сталин был достаточно умен, чтобы осознавать, понимаешь, тщету тех усилий, которые прилагали Троцкий, Каменев, Зиновьев, стараясь утвердить власть через обладание вещами. Товарищу Сталину необходимо было другое…»
— Но мы можем…
Первым вошел референт Гришин, лопоухий малый лет сорока, с хищным крючковатым носом, наряженный в коричневый с искрой костюм-тройку. За ним в гостиную последовал охранник Исаков. На нем была кожаная куртка, топорщаяся на груди, и вареные джинсы, белые импортные — а какие же еще! — кроссовки.
— Мы не можем! Вы что, не понимаете, что натворили?
— Вот они, — сказал Старик и протянул руку ко входной двери, у притолоки которой застыли эти двое. — Гришин и Исаков.
— Прошу вас, мистер Файрклог… Мы можем её найти. Можем позвонить… Должен же быть кто-то…
— С первым вам не справиться, — негромко произнес Сталин, в упор разглядывая референта. — Он из трансцендентального мира и никакой, понимаешь, мафии не по зубам… Смотрите!
— Нет никого! Не для такого дела, не для этого!
Две золотисто-зеленые стрелы мгновенно покинули глаза вождя, и, вспыхнув легким свечением, лопоухий Гришин исчез.
— Этого? Чего — этого?
Стоявший рядом и чуть позади Исаков в ужасе всплеснул руками.
— Не для того, чтобы лезть под прилив, безмозглая женщина! Только что звучали сирены! Сегодня день максимального прилива!
— Ва-ва-ва, — залепетал он, пятясь к двери.
Камбрия, Уиндермир
— Возьми у него оружие, парень, — спокойно приказал Сталин не меньше Исакова оторопевшему ангелочку, и тот, даже не глядя на потерявшего дар речи хозяина, метнулся к Исакову, рванул на нем застежку-молнию и выхватил из-под куртки увесистый пистолет.
Когда её телефон наконец завибрировал, Манетт была уже на пределе. Она пряталась на парковке около делового центра, затаившись около мусорного контейнера. Тим исчез за дверью, над которой красовалась вывеска «ФОТО» — это было фотоателье, судя по витрине, в которой были выставлены увеличенные снимки Эмблсайда осенью, — а через несколько минут туда же вошла явно спешившая женщина с двумя детьми. Буквально через несколько мгновений она вышла под руку англиканским священником, все они уселись в «Сааб» и исчезли, а на двери «ФОТО» табличка «Открыто» сменилась на «Закрыто», и Манетт тут же позвонила в полицию.
«Люгер», — определил Сталин.
Её разговор с суперинтендантом Конни Калвой был не просто недолгим, но ещё и бесполезным, и в итоге Манетт захотелось изо всех сил швырнуть мобильник на асфальт. Она рассказала начальнице отдела полиции нравов о деловом центре, о том, что происходит в фотоателье, как табличка «Открыто» сменилась на «Закрыто», и ведь они обе отлично понимают, что это значит, не так ли? Потому что Тим Крессуэлл, которому всего четырнадцать лет, пришёл сюда для съёмок одного из тех чудовищных, убивающих душу фильмов, которые распространяют грязь по всему миру, и полиция должна сейчас же, немедленно приехать сюда…
Вождь знал и любил оружие.
Но Конни Калва ответила, что они должны отвезти компьютер Тима в Бэрроу, где их специалист сможет во всём разобраться и точно определить то место, откуда отсылал свои письма «Той-фор-ю», после чего они должны будут получить ордер…
— Спусти его в подвал и запри хорошенько, распорядился, придя в себя, Старик. — Потом я допрошу его лично.
— Да чтоб вам сдохнуть! — яростно прошипела Манетт. — Я вам говорю, где он находится сию минуту и где находится этот урод «Той-фор-ю», в каком месте в точности они собираются начать съёмки, и вам бы лучше поскорее прислать сюда кого-то, чёрт побери, чтобы это прекратить! Сейчас же!
— Не стоит, — поморщился вождь. — Мелкий информатор, был на подхвате, шестерил у Гришина. Пускайте его сразу в расход. С предателями иначе, понимаешь, нельзя. Только так, гражданин доцент!
На это суперинтендант Калва ответила самым приятным голосом — чему её, безусловно, специально обучали, потому что полицейским часто приходится общаться с нервными людьми. Разумеется, миссис Макгай, сказала она, я прекрасно понимаю, что вы расстроены и взволнованы, но единственный способ по-настоящему справиться с подобной ситуацией — это действовать строго в рамках закона. Конечно, вам это не нравится, и мне тоже, честно говоря… Но у нас нет выбора.
Восхищенно глядя на Сталина, Головко махнул верзиле с лицом херувима. Убери, дескать, эту падаль… Замочи суку!
— Да пошли бы вы с вашим законом! — рявкнула Манетт и отключила телефон.
— А Гришин? — спросил он Иосифа Виссарионовича, когда великан выволок обмякшего, теперь уже бывшего землянина по фамилии Исаков.
Потом она позвонила Фредди, потому что он куда-то запропастился. Он ответил мгновенно:
— Гришин — монстр, — ответил вождь, раскуривая трубку. — Особая, понимаешь, энергетическая машина, оружие, если хотите, тех, кому вы устроили ночью засаду.
— Чёрт побери, Манетт! Я тебе звонил! Ты же должна…
— Но это же фантастика! — воскликнул Старик.
— Я говорила с полицией, — оборвала его Манетт. — Надо было. Фредди, он в фотоателье. Ты где?
— Вы не верите собственным глазам? — сощурился Сталин.
— Возвращаюсь от вокзала. А ты где?
«А вдруг он в меня сейчас эти стрелы…» — содрогнулся доцент.
— У делового центра.
Мафиози поежился.
Она быстро объяснила Фредди, как добраться до нужного места, сама удивляясь собственной памяти.
— Как не верю…
Фредди всё повторил, и Манетт сказала:
— Ваши соперники — серьезные существа, — пояснил Иосиф Виссарионович. — Именно существа, не люди, и с ними сложно бороться. Хотя такие, как Исаков, живые, так сказать, человеки, но с замещенной личностью. Этих можно ликвидировать из обычного, понимаешь, оружия. А с монстрами разобраться я вам помогу. Как говорят нынче — не берите в голову.
— Поспеши. Прошу, поспеши! Фредди, полиция сюда ехать не собирается. Когда я им позвонила, мне ответили, что сначала нужно получить ордер, а для этого нужно отвезти ноутбук в Бэрроу, а для этого… Чёрт, не знаю, что им там ещё нужно. А он уже внутри, и они собираются снимать! Я это знаю, но я не сумела убедить ту полицейскую курицу!
— С чего начнем, товарищ Сталин? — с готовностью спросил Старик.
— Милая, я уже двигаюсь в твою сторону, — ответил Фредди.
— С того, что я вас покину сейчас.
— Я попробую проникнуть в ателье, — заявила Манетт. — Я вышибу их чёртову дверь. Они ведь тогда остановятся, да? Наверняка?
Лицо у крестного отца вытянулось.
— Манетт, ничего не делай! Слышишь? Ничего! Это очень опасные люди! Подожди, я скоро буду!
— Мой товарищ попал в беду, — пояснил вождь. — Вы незаметно организовали мое приглашение, и ломехузы сей факт прохлопали. Но как мне стало известно, писатель Станислав Гагарин в руках у хозяев этих монстров. Надо его выручать, позаботиться, понимаешь, о судьбе соратника. Вы поняли?
Манетт не представляла, как она будет ждать. Но пообещала Фредди ничего не предпринимать до его прихода… Но как она ни старалась, ничего не вышло. Три минуты ожидания довели её до отчаяния.
— Конечно, конечно! — заторопился Хозяин. — Я к вашим услугам… Чем могу помочь?
Манетт побежала к двери фотоателье. Дверь была заперта, как и следовало предполагать, но это не имело значения. Манетт заколотила в дверь кулаком. Дверь была почти вся застеклена, но стекло оказалось очень толстым, и дверь не поддалась, даже не вздрогнула. И вряд ли шум мог встревожить тех, кто находился внутри «ФОТО», чем бы они там ни занимались, поскольку внутренняя дверь в ателье, за прилавком, тоже была плотно закрыта, — стук в наружную дверь вполне мог остаться вообще незамеченным.
— Пусть отведут меня в пустынное место и оставят там одного. Остальное — моя забота. И никаких хвостов. Товарищ Сталин слежки не любит. Он сам обожает тайны. Только не любит, когда в его тайны, понимаешь, пытаются войти другие. Товарищ Сталин не завидует таким смельчакам.
Манетт принялась кусать ногти. Огляделась по сторонам. Оценила варианты. Окинула взглядом здание, в котором располагалось фотоателье. Большой деловой центр. Наверняка в учреждениях, расположенных здесь, есть второй выход. На случай пожара. Ведь даже но закону выходов должно быть два, так?
— А как же выход на связь?
Манетт обежала здание, но увидела целый ряд дверей, никак не обозначенных. Она ведь не догадалась сразу сосчитать двери от угла со стороны улицы, чтобы найти нужную сзади, так что ей пришлось вернуться и заняться подсчётом, — и как раз тут увидела Фредди, примчавшегося на парковку.
— Я найду вас, гражданин Головко. Кстати, кем бы вы хотели стать, когда возьмем власть? Генсеком, понимаешь, предсовмина, президентом…
Она бросилась к нему. Фредди дышал, как альпинист, забывший прихватить с собой кислородную маску. Он выпалил:
Старик застенчиво потупился.
— Всё, завтра начинаю бегать на тренажёре… Где?
— Если не возражаете, товарищ Сталин, доверьте мне внутренние дела и государственную безопасность… Нравится мне это дело! Я б его с экономикой соединил. Большие, знаете ли, осознаю возможности для державы!
Сталин неопределенно хмыкнул.
Манетт объяснила, что дверь фотоателье заперта, и что там есть ещё внутренняя дверь, и ещё должна быть дверь с задней стороны здания… Она сказала, что могла бы колотить в эту заднюю дверь, а Фредди мог бы в это время стоять у главного выхода, ожидая, когда они все побегут в страхе. А тогда…
«Еще один Лаврушка на мою голову», — подумал он.
— Никуда не годится, — заявил Фредди. — Нам нельзя просто разгонять этих людей. Тогда их уже будет не прижать по закону. Нам нужна полиция.
Но вслух вождь не произнес ни слова.
— Но они не собираются сюда ехать! — воскликнула Манетт. — Я же тебе уже говорила! Они не желают сюда являться, пока не получат этот чёртов ордер!
«Вот что, — решил Иосиф Виссарионович, — сотворю-ка я им монстра в собственном обличье. Он и будет ими, бандитами, покудова править. Решение проблемы, понимаешь…»
Фредди окинул взглядом парковку. Заметил тяжёлый мусорный контейнер на колёсах и сказал:
— О, я думаю, мы дадим им причину для приезда сюда.
XXI. ПРИКЛЮЧЕНИЯ В КАМЕННОМ ВЕКЕ
Он побежал к контейнеру и налёг на него плечом. Манетт, поняв, что он затеял, поспешила на помощь. Они покатили контейнер к зданию, набирая скорость, потому что площадка автостоянки имела небольшой уклон. Когда они приблизились к «ФОТО», Фредди пробормотал:
Во сне ему привиделся неведомый еще, но сулящий смертельную опасность зверь. Стараясь увернуться от неминуемого прыжка, Гр-Гр наяву откатился к прохладной стене огромной пещеры, внутри которой укрылось его племя, ткнулся боком об острый камень, оставленный здесь для обработки, и боль от впившегося под ребро осколка заставила молодого вождя проснуться.
— Ну, теперь постараемся, милая. И будем надеяться, что владелец включил сигнализацию.
В пещере было темно. Вождь Гр-Гр знал, что в дальнем ее закоулке теплится сохраняемый стариками племени огонь, но сейчас, в предрассветный час, горячие угли подернулись пеплом и не давали света.
Владелец её включил. Они это поняли, когда контейнер вломился в переднюю дверь фотоателье, и тут же взвыла сирена.
Он быстро и ловко поднялся, никого не потревожив, но успев уловить, скорее интуитивно, что Арев, его самая надежная и верная из трех постоянных подруг, подняла голову, видно, почувствовала пробуждение вождя. Гр-Гр издал успокаивающий звук, средний между легким свистом и шипением, и женщина, она ждала второго уже детеныша, уронила голову на свернутую шкуру большой хищной кошки, добытой вождем в прошлом году.
Фредди подмигнул Манетт и прижал руки к груди, восстанавливая дыхание.
— Вуаля! — воскликнул он.
Непостижимым образом различая в темноте распластанные тела соплеменников, бесшумно скользя между ними Гр-Гр прошел в угол, где люди хранили огонь. Старик Хаш, в минувшее время великий воин, скорчившись, набросив на худые плечи, исполосованные когтями Серого Кару, саблезубого медведя, сидел у полупогасшего костра и поднял голову, едва заслышав легкие шаги молодого вождя.
— Мы их сделали! — ответила Манетт.
— До появления Светила еще не скоро, — сказал старик, вставая с бревна плавника, принесенного сюда от недалекого берега моря.
— Хочу говорить с тобою, Хаш, — проговорил Гр-Гр. — Только взгляни вначале в горшок, где храним мы Сына дающего жизнь.
Камбрия, залив Моркам
Алатея застыла в неподвижности, как статуя, стоящая более чем в двух милях от того места, где она спрыгнула с дамбы в пустое русло реки Кент. Когда Алатея выбежала из Арнсайда, она, конечно, увидела туман, но всё равно могла рассмотреть край острова и знала, что за его мысом лежат Грэндж-овер-Сэндс — и свобода.
Алатея сообразила надеть крепкие прогулочные ботинки, рассудив, что у неё есть для этого время, и куртку с капюшоном тоже прихватила, пока Ники и та рыжая разговаривали перед домом. Она даже взяла сумку, а потом вышла из дома через двери гостиной и осторожно добралась до волнолома. Перелезла через него и очутилась на песке, и тогда уже побежала со всех ног.
Так они называли огонь, который никогда не угасал в глиняном сосуде, бережно опекаемый бывшими воинами, старыми охотниками, которые не могли уже выходить с племенем на промысел.
Русло реки и залив, в который река впадала, были пустыми. На месте реки Кент остался на время отлива только узенький ручеёк, через который нетрудно было перепрыгнуть. В заливе вообще не было воды. Алатея решила, что у неё хватит времени для того, чтобы пересечь его, нужно только быть поосторожнее. Она это знала. И знала, как себя вести. У неё была с собой трость, которой Алатея проверяла дорогу перед собой, чтобы не нарваться на плывун, да если бы она и угодила в такой песок, она всё равно знала, что делать.
Огонь считали сыном Солнца, которое называли просто Светилом. Правда, племя Гр-Гр и те, кто жил неподалеку, уже научились добывать огонь трением, но страх потерять огонь еще сохранился в сердцах людей, и надежды их обращались вокруг вечного и негасимого. Если же огонь умирал, то племя считало сие великим несчастьем, а виновного немедленно побивали камнями, после чего торжественно поджаривали на огне, добытом трением. Ну и съедали его, конечно, к общему удовольствию, хотя людоедами в принципе не были, павших воинов и охотников предавали земле. Но без этой жертвы новый огонь считался неполноценным, лишенным божественной силы.
Но она не учла тумана. Хотя она видела, что туман надвигается на Арнсайд с северо-запада, и хотя знала, что он скоро доберётся до берега, Алатея не представляла, с какой скоростью движется эта стена. А это была именно стена, стремительно мчавшаяся вперёд, поглощавшая всё на своём пути. И когда туман добрался до неё, Алатея в то же мгновение поняла, что это не просто туман, а некая тлетворная субстанция, несущая с собой смертельную опасность. То, что сначала было похоже на обычный пар, лёгкую дымку, пусть холодную и влажную, в считаные мгновения превратилось в серую завесу, настолько плотную, что Алатее даже показалось, что глаза её подводят, по какой-то причине играя злую шутку, потому что она ничего не видела вокруг себя, несмотря на дневное время. Хотя солнце, конечно, висело где-то в небе, потому что Алатея могла разобрать цвет своих ботинок, куртки и цвет самого тумана… но больше ничего. Она потеряла ощущение пространства. Ощущение веса. Ничего не было. Только туман.
Хаш был обязан Гр-Гр тем, что молодой вождь воспротивился древнему правилу убивать немощных стариков и установил случаем с бывшим воином новый порядок, создал, как определили бы далекие их потомки, прецедент. Отныне племя использовало на посыльных работах во внутреннем хозяйственном укладе тех, кто недостаточно силен для охоты на Мохнатого, нерасторопно собирает ягоды и грибы. Поскольку у Хаша слабыми оказались ноги, ему и предложено было сидеть в пещере и стеречь огонь.
Ей ничего не оставалось, кроме как повернуть обратно к Арнсайду, потому что он был ближе, чем Грэндж-овер-Сэндс. Но уже через пять минут Алатея остановилась, потому что потеряла направление.
— Сегодня придут вожди Синих Носов и Горных Обезьян, — сказал Гр-Гр. — Будем решать: быть или не быть объединению наших племен. Пока все спят, я хотел бы услышать, что ты думаешь об этом, старый Хаш?
Конечно, откуда-то доносились звуки, которые могли бы помочь ей добраться до дома, но она не понимала, с какой стороны они идут. Первым делом Алатея услышала стук поезда по железнодорожному мосту через реку Кент, между Арнсайдом и Грэндж-овер-Сэндс. Но она не могла понять, в какой стороне от неё находится мост. Ей казалось, что он должен находиться слева от неё, но звуки неслись как будто сзади. А это значило, что она шла прямо в сторону моря…
Хранитель огня вздохнул и отложил в сторону сухую веточку, от которой обламывал кусочки, готовый отправить их в костер, едва сородичи начнут просыпаться.
Алатея развернулась, чтобы исправить ошибку, и снова тронулась с места. Наткнувшись на лужу, она провалилась по лодыжки и быстро отскочила назад. Кто-то где-то закричал. Алатея не могла определить, откуда доносится крик, но он прозвучал недалеко, и это уже было хорошо. Она повернулась в сторону звука и сделала ещё несколько шагов.
— Ты прав, Гр-Гр, — неторопливо заговорил мудрый охотник. — Вместе, сообща легко сделать то, что не под силу свершить ни одному охотнику, каким бы сильным и смелым тот не был. Но есть у нас соплеменники, которые считают: прежние правила охоты привычны, они всегда приносили успех, зачем переходить к новому? Ведь неизвестно: будет ли оно лучше… Да и в вождях Носов и Обезьян я сомневаюсь. Захотят ли они объединиться? Ты уверен в этом, Гр-Гр?
Потом зарычал трактор. По крайней мере, это было похоже на трактор. Но он рычал точно за спиной Алатеи — или так казалось, — и, значит, в ту сторону и лежал наилучший путь к берегу. Алатея опять повернулась и крикнула:
Увы, молодой вождь не мог твердо полагать, что переговоры закончатся успехом. Юмба-Фуй, вождь Синих Носов, хитрый и ленивый, умело использующий выгодное расположение племен в устье большой реки, впадающей в океан, и глава Горных Обезьян, сидящих на неприступных кручах, на словах соглашались с предложением молодого вождя Рыжих Красов о разделении труда при охоте на Мохнатых.
— Эй! Эй! Я здесь! Здесь!
Гр-Гр шел дальше. Он хотел создать межплеменную кооперацию под общим руководством, но пока наталкивался на роковой и пока неразрешимый вопрос, который задавали оба вождя: кто же из них троих будет главным?
Но ответа не услышала — лишь звук мотора доносился сквозь туман, причём так натужно, словно машина была невероятно перегружена.
И когда молодой реформатор говорил о том, что главного выберут люди всех трех племен, Юмба-Фуй хитро подмигивал и лыбил круглую рожу, украшенную на самом деле синим, скорее фиолетовым носом. Горный же Обезьян по имени Кака-Съю возмущенно фыркал и, заикаясь, произносил на горском наречии несколько слов, обозначавших, Гр-Гр это было известно, неприличные понятия.
А потом Алатея услышала автомобильные гудки. Значит, в той стороне должна была быть дорога. Вот только эта дорога находилась там, где вроде должно было быть море, и если бы она пошла в том направлении, то уж наверняка заблудилась бы. Она брела бы между холмиками песка, по лужам, и в конце концов провалилась бы в песчаную ловушку — место, где под песком затаилась вода и где могла бы пройти разве что лишь самая лёгкая птичка. И утонула бы.
Раньше каждое племя охотилось на Мохнатых самостоятельно. Поначалу рыли огромную яму-ловушку, потом всем обществом искали зверя, отбивали от стада и гнали к будущей гибели. Справиться с Мохнатым было непросто… Гигантское животное было живучим.
Алатея опять остановилась. Повернулась. Прислушалась. Крикнула. В ответ раздались голоса чаек. Через мгновение воздух как будто разделился на мгновение от звука то ли выстрела, то ли автомобильного выхлопа. И снова наступила тишина.
Толстую шкуру не пробивали жалкие копья людей, камни, брошенные в яму на загнанного зверя, особого вреда не причиняли. Потом возникала проблема сохранения целой горы мяса, большая часть его портилась, и мясо приходилось зарывать подальше от пещеры, ибо впрок можно было заготавливать только копчением, а на это не хватало времени.
И в это мгновение Алатея поняла, что спасения нет. Что на самом деле спасения для неё никогда и не было. Конечно, у неё была возможность добраться до восточной части залива Моркам и убежать из Арнсайда. Но ей не уйти было от собственной жизни, переполненной ложью. И Алатея решила, что пришло время взглянуть на всё открыто. Потому что каждый момент её прежней жизни вёл вот сюда, к ловушке песков и пониманию того, чего она так глупо надеялась избежать. И теперь осталась только неприкрытая правда.
И Гр-Гр, который вырос в долине, у подножия горных вершин, склоны их заселили уже Обезьяны, сообразил однажды, забредя выше их поселений, что мясо чудесным образом не станет ядовитым, если его хранить в леднике, Язык которого доходил до жилища племени Каки-Съю. Это был еще один довод в пользу кооперации трех родов.
Вот и хорошо. Пусть так и будет. Она примет то, что надвигается на неё, потому что она только этого и заслужила. Алатея открыла сумку. Но лишь когда она нашла в ней кошелёк, чековую книжку и косметичку, но не обнаружила мобильного телефона, то вспомнила, что оставила его в кухне, на подзарядке. Алатея долго молча смотрела в сумку, осознавая, что ей не удастся в последний момент рассказать Николасу истину о себе.
— Если надо, я поддержу тебя, Гр-Гр, — пообещал старый Хаш. — Только имей в виду: сомневающихся будет достаточно. Люди с трудом отказываются от того, что завещали их предки, и к чему они сами привыкли.
Ей оставалось только броситься в ледяные объятия неизбежного. И почему она вообще думала, что может быть как-то иначе? Каждый шаг, который она сделала с момента бегства от своих родных, вёл её к той единственной точке на земном шаре, где всё и должно было завершиться.
«Да, — с горечью подумал Гр-Гр, — об этом предупреждал в «Большом сочиненье» еще Роджер Бэкон. Как это там у него? Пример жалкого и недостойного авторитета, постоянства привычки, мнения несведущей толпы прикрытие собственного невежества показной мудростью… Ими опутан всякий человек, утверждает монах-францисканец, и охвачено всякое состояние, ибо в жизни, науках и всяком занятии для одного и того же вывода пользуются тремя наихудшими доводами: это передано нам от предков; это привычно; это общепринято, следовательно, этого должно придерживаться. Он прав, Роджер Бэкон, но как мне убедить соплеменников в открывшейся и для меня правоте?»
Бегства никогда не существовало, были только разного рода отсрочки. Когда наука и хирургия позволили ей освободиться от ужасной оболочки, бывшей для неё тюрьмой, это не было бегством, потому что остались воспоминания, которые она не могла прогнать, как ни старалась.
Вслух молодой вождь сказал:
И худшим из этих воспоминаний были занятия боксом, которые последовали за заявлением её отца, что братья не могут вечно защищать Сантьяго Васкеса дель Торрес. Что пришло для него время научиться защищаться от разных хулиганов самому. Но в глазах отца светился скрытый страх, когда он говорил это, и постоянно хмурился и выражал неудовольствие, когда видел, что Сантьяго не хочет скакать верхом вместе с братьями, что Сантьяго совершенно не интересуется строительством крепостей из песка и игрой в солдатики, что ему неприятна борьба, что он никогда не участвует в детском соревновании мальчишек, кто пустит струю дальше. И в глазах матери тоже светился страх, когда она заставала Сантьяго примеряющим платья, играющим с куклой или затевающим чайный приём для кукол вместе с кузиной Еленой-Марией.
— Уже светает, Хаш. Разжигай костер, а я обойду часовых — не заснул ли кто, не попался в лапы Серого Кару, он как будто вновь появился в наших краях. Я видел вчера его след.
Выражение лиц родителей Сантьяго без слов говорило одно и то же: кого мы породили? Тревоги отца были вполне понятны для человека его культуры, его возраста, его религии и воспитания. Он боялся, что одарил мир ещё одним грязным гомосексуалистом. Тревоги матери имели другой характер. Она думала о том, как выживет Сантьяго в окружающем их мире, если этот мир не в силах его понять?
Направляясь к выходу из пещеры, Гр-Гр прошел так, чтобы оказаться поближе к трем подругам, они лежали вместе среди пятерых детенышей, которых принесли уже молодому вождю.
Идею бежать поддержала Елена-Мария. Только ей Сантьяго рассказал всё. Она выслушала его рассказ о том, что в его теле прячется чужая душа, что он не может чувствовать себя — собой. Он смотрит из своего тела, объяснял он кузине, и смотрит на своё тело, и знает, что это тело мужчины, но оно не хочет функционировать как мужское, и он не хочет, чтобы оно так функционировало. Ему даже прикасаться к этому телу противно, говорил он. Это как трогать кого-то постороннего.
Ласково посмотрев на них, Гр-Гр подумал о том, что неплохо бы оставлять женщин за себя, когда он покидает стоянку племени для охоты или боевых походов. Конечно, и самая любимая Арев, и рассудительная Анель и веселая, всегда радостная Вабюль, как подруги вождя уже ведали в племени сбором кореньев, грибов и ягод, но им можно было бы вручить от его имени и более широкие полномочия.
«Я не знаю, в чём тут дело, — говорил он Елене-Марии, — я не знаю, как это понимать. Я просто не хочу этого, я не могу с этим жить. Я просто должен избавиться от этого, а если не смогу, то умру, клянусь, я просто умру».
С коротким дротиком в руке и каменным ножом, прикрепленным к набедренной повязке, Гр-Гр вышел из пещеры в предрассветное сиреневое утро. Вождь настороженно осмотрелся и тихонько свистнул. Из кустов, окружавших вход в убежище, где укрывались три сотни людей, раздался ответный свист.
Елена-Мария помогла ему разобраться. В тот день, когда они вдвоём поехали в другой город, в выходной, когда они были двумя девушками, гулявшими по пляжу… Это дало юному Сантьяго возможность понять, чего он на самом деле хочет, кем должен быть. Но ведь такого не могло случиться в мире его отца, в мире, где мужчина должен всегда оставаться мужчиной. И чтобы найти жизнь, для которой он был предназначен, Сантьяго был вынужден бежать. И он бежал и бежал, пока не очутился в руках Рауля Монтенегро.
Ответив на пароль, часовой так и не появился, не обнаружил потаенное место, в котором укрывался, и это было тоже нововведением молодого вождя.
И так ли уж плохи были уроки бокса, спрашивала теперь себя Алатея, или гораздо худшим было то, что Рауль Монтенегро выполнил своё обещание, а она должна была выполнить свою часть сделки? Теперь она уже и не знала. Ведь с той же твёрдостью, с какой Монтенегро решил исполнить женственные мечты своего юного возлюбленного Сантьяго Васкеса дель Торрес, он теперь намерен был найти Алатею Васкес дель Торрес, чтобы она вернула ему давний должок.
Он миновал вторую линию охранных постов и углубился несколько в густой, окружающий земли его племени лес. Вождю захотелось еще раз осмотреть следы Серого Кару.
А она теперь стояла посреди песков, такая же потерянная, как всегда, и выбор был прост: или двигаться, или умереть. Поэтому она пошла в том направлении, где, как она надеялась, находился Арнсайд, хотя уже и не знала ничего. Через десять ярдов она наткнулась на плывун, на который так боялась наткнуться. И в одно мгновение провалилась по бёдра. Песок был холодным, таким холодным… таким чудовищно холодным…
Двигался Гр-Гр быстро и бесшумно, настороженно замирая, если к нему приходил звук как будто бы посторонний для пробуждающегося леса, потом определив его, вождь споро двигался дальше.
Незачем паниковать, сказала она себе. Она ведь знала, что делать. Ей объяснил Николас. Давным-давно, когда они гуляли по опустевшему дну залива, и она прекрасно помнила его слова: «Это всё на уровне интуиции, дорогая, но с этим можно справиться».
Утро предвещало добрый солнечный день, и Гр-Гр верил, что объединенный совет трех племен примет предложенные им идеи. Порой ему казалось, будто он движется в некоем искусственном мире, словно никогда не бывал в этом лесу, хотя понимал: здесь знакома каждая былинка.
Алатея это знала. И приготовилась…
Ощущение некоей двойственности существования не пугало молодого вождя. Напротив, оно пьянило его, придавало уверенности в том, что задуманная акция венчается успехом, все будет хорошо, и любимая Арев принесет ему сына, который станет после него Великим Вождем, объединителем всех племен, живущих под добрым и светлым оком Большого Небесного Огня.
И тут взвыла сирена.
Все три подруги Гр-Гр рожали ему пока одних, увы, дочерей.
Камбрия, Арнсайд
«Сейчас тебя убьют, молодой вождь, — произнес вдруг внутри черепа, так показалось Гр-Гр, незнакомый голос. — Берегись!»
— Вы в этом уверены? — спрашивал голос.
Реакция вождя была мгновенной. Ничком бросился Гр-Гр на землю, и тут же грохнул в дерево, с которым он поравнялся, тяжелый камень, прикрепленный ремнем к деревянной рукояти.
Человек со станции береговой охраны острова Уолни говорил с непоколебимостью, способной успокоить любого звонившего в службу спасения. Он говорил рассудительно и ровно, он собирался принять решение, которое мог принять он и только он.
Вождь перекатился через заросли, вскочил на ноги, в несколько прыжков пересек пространство, отделявшее его от несостоявшегося убийцы, который стремглав бросился наутек. Гр-Гр догнал его и с силой вонзил дротик туда, где голова соединяется с телом.
— Мне бы не хотелось отправлять катер в залив, если вы не знаете наверняка, что женщина именно там. Погода ужасная. Она звонила по мобильному? Оставила записку?
Человек рухнул вниз лицом, не издав ни звука.
— Ни то ни другое. Но мы уверены.
Уже переворачивая его, Гр-Гр понял, что его пытался убить один из Синих Носов.
«Так, — вздохнул вождь, всматриваясь в раскрытые глаза бездыханного трупа. — Юмба-Фуй по-своему попытался решить проблему выборов президента нашей кооперации…»
Линли вкратце описал офицеру, как именно расположен дом, сообщил, что других возможностей уйти из него просто нет и что они уже всячески пытались отыскать Алатею Васкес дель Торрес. Осталась одна возможность: залив, потому что она могла пойти прогуляться вдоль дамбы, там есть прогулочная тропа, от которой ответвляются другие дорожки, ведущие в Арнсайд-Нот, в деревню Силвердэйт и, наконец, в сторону Ланкастера. Но Алатея этих дорожек не знала, ей известна только тропа на Арнсайд-Нот, и у неё не было причин карабкаться на холм в такой туман, зато причина попытаться пересечь залив была.
— А чего ты хотел, наивный Папа Стив? — насмешливо спросил его вдруг изнутри тот самый голос, который только что спас от верной смерти. — Плюрализма, гласности и демократии в каменном веке? Их, по сути дела, нет и в Двадцатом, в этом жестоком, жестоком, жестоком веке-оборотне…
— И что это за причина, сэр? — спросил офицер, что было вполне естественно.
— Кто это? — вскричал Гр-Гр, ничуть не испугавшись и с вызовом потрясая дротиком с окровавленным каменным наконечником. — Кто со мной говорит? Выйди и покажись! Я хочу видеть твое лицо…
Линли быстро объяснил ему, что он здесь разбирался в обстоятельствах гибели одного человека, что могло оказаться убийством, и так далее, и тому подобное. Он не просто слегка исказил правду. Он просто лгал собеседнику. Но, похоже, делать всё равно было нечего, разве что забраться ещё и на холм, хотя Линли уже успел убедить Николаса, что это пустая затея.
— Это ты сам говоришь себе, смелый, непохожий на других Гр-Гр, — спокойно, несколько усталым тоном произнес давешний голос. — Знаешь, Аристотель ведь был абсолютно прав, когда утверждал, что происходящее в мире свершается не только на основании чего-то, но и для чего-то. Ты суть человек осознающий и целеполагающий, а потому, целенаправленность и целесообразность твоей деятельности через потомков распространится на весь мир. То, что возникает природным, естественным путем или благодаря замыслу человека, возникает ради чего-то. Только не всякая цель есть подлинная цель, есть благо. Цель означает отнюдь не всякий предел, но лучший.
Файрклог с ним согласился, хотя лишь после того, как разжёг огромный костёр у волнолома. Там теперь оставалась Дебора, поддерживавшая огонь, совавшая в него всё, что только могло гореть: обломки стволов, ветки, газеты, журналы, старую мебель. Огонь привлёк внимание пожарной команды и немалой части жителей Арнсайда, которые тут же приняли участие в снабжении горючим маяка, свет которого мог пробиться сквозь туман и подсказать Алатее, в какую сторону ей двигаться.
По Аристотелю, и его слова истинны, умница Гр-Гр, начало всех вещей скорее всего благо.
В общем, делалось многое, хотя проку в том почти не было, и Линли отлично это понимал. Потому что если Алатея действительно находилась там, в заливе Моркам, и если прилив уже надвигался, то вряд ли ей удастся обогнать его. Потому он и позвонил в береговую охрану.
Запомни это!
— Сэр, — сказал ему офицер, — я могу отправить катер, но вы не слишком на это надейтесь. Видимость сейчас меньше двадцати ярдов. Площадь залива — больше ста квадратных миль. В сочетании с туманом и высоким приливом… Мне бы не хотелось рисковать командой из-за чьей-то прихоти.
Часть четвертая
СПАСЕНИЕ ОТ ЖУКА ЛОМЕХУЗА, или ТИРАННОЗАВР И МУРАВЬИ
— Уверяю вас, это не прихоть, — ответил Линли. — Я уверен, если вы возьмёте курс на Арнсайд…