Русская жизнь



№46, апрель 2009





Тираны





* НАСУЩНОЕ *



Драмы







«Новая»

В принципе, все объясняется достаточно легко. Когда убили адвоката Станислава Маркелова и журналистку Анастасию Бабурову, президент Медведев по просьбе Михаила Горбачева принял делегацию «Новой газеты» в составе самого Горбачева и главного редактора издания Дмитрия Муратова. На встрече, о которой почему-то не сообщил даже официальный сайт главы государства, Муратов попросил Медведева об интервью, и президент пообещал. Прошло три месяца, интервью состоялось. Обсуждать этот текст нет никакого смысла. Дело не в том, что именно сказал президент, а в том, кому он это сказал. Среди российских СМИ «Новая газета», бесспорно, занимает особое положение. Еще во времена Ельцина издание жестко критиковало Кремль с либеральных позиций - на фоне тогдашнего цветения ста цветов это не делало «Новую» уникальной, она была одной из многих. Но когда ельцинская Россия стала путинской, «Новая» продолжала вести себя так, будто ничего не изменилось, - даже внимательный наблюдатель не сразу заметил, как и когда газета оказалась в одиночестве. Другие издания закрывались, меняли собственников и главных редакторов, переходили на умеренно-государственнические позиции, - а «Новая» оставалась такой же, как в девяностые, постепенно превращаясь в своего рода живой памятник той эпохе. Как ей удалось пережить послеельцинское восьмилетие - почти загадка. То ли сыграл свою роль авторитет опекающего газету Михаила Горбачева, то ли ее международная репутация, то ли просто не дошли до нее руки строителей информационной вертикали - Бог весть. Но газета так и прожила все эти годы - рекламируя «Люстры Чижевского» и биологически активные добавки, митингуя и разоблачая, судясь и скандаля, и неся на своем знамени, как ордена, имена своих убитых журналистов, по количеству которых «Новая газета» поставила абсолютный рекорд. На фоне флагманов российской печатной прессы «Новая» с каждым годом, с каждым днем выглядела все маргинальнее - но в том и состоит, может быть, главный парадокс нашего времени, что на каком-то этапе только у маргиналов и осталась возможность не превращаться в сволочей. Интервью Медведева «Новой» - это как если бы Горбачев накануне апрельского пленума вдруг дал интервью «Хронике текущих событий», такой вот сигнал. И если что-то в нем и смущает, так только то, что общающаяся с народом исключительно посредством сигналов власть давно научилась не только их слать, но и ловко имитировать.

Сочи

Выборы мэра Сочи, за подготовкой к которым мы следим уже шестую неделю, продолжают оставаться гораздо более скандальными, чем можно было ожидать от обычных муниципальных выборов. Когда на должность главы города выдвинулся сопредседатель движения «Солидарность» Борис Немцов, кто-то (не берусь утверждать, что этот кто-то делает все для победы действующего мэра Анатолия Пахомова, но похоже, что дело обстоит именно так) явно решил превратить сочинские выборы в балаган. Вдруг о желании возглавить курортную столицу России объявили такие далекие от муниципальных дел люди, как порнозвезда Елена Беркова, бывший лидер бывшей Демпартии Андрей Богданов, балерина Анастасия Волочкова. Сочувствующая Пахомову пропаганда делала все, чтобы Немцов оказался именно в этом ряду - между порнозвездой и балериной. Но в последние две недели все переменилось - Беркову и Волочкову до выборов не допустили, Богданов снялся сам, потом Центральный райсуд Сочи по искам кандидата Трухановского снял с выборов вначале столичного бизнесмена Александра Лебедева, а затем - местного оппозиционера Виктора Курпитко. Пейзаж изменился. Балагана не будет. Будет Пахомов, коммунист Дзагания и Немцов, первым получивший регистрацию. Можно, конечно, предположить, что Немцова тоже снимут, но что-то подсказывает: этого не произойдет. И еще что-то подсказывает: допущенный до выборов Немцов займет второе или третье место. Из этого будет следовать, что, во-первых, Пахомов победил в ожесточенной борьбе, а во-вторых, что оппозиции в России все дороги открыты. Выборы назначены на 26 апреля и, надеюсь, до этого момента я смогу найти объяснение, почему все это - честная победа Пахомова и равные возможности для оппозиции - по форме верно, а по существу - издевательство.

Митволь

Не очень важная с точки зрения истории и текущих «настоящих процессов», но очень интересная с символической точки зрения отставка, - из Росприроднадзора ушел многолетний заместитель главы этого ведомства (и гораздо более знаменитый, чем любой из трех или четырех сменившихся за эти годы его начальников) Олег Митволь. «Митволь никогда не стеснялся быть публичным человеком и никогда не боялся быть смешным», - пишет в своеобразном некрологе агентство «РИА Новости»; в переводе на человеческий язык это значит, что, в отличие от 99 процентов федеральных чиновников современной России, Митволь никогда не вел себя так, будто в стране нет никакого общества и общественного мнения, - напротив, именно на общественное мнение он все эти годы демонстративно опирался. Опирался - и фальшивил при этом гораздо сильнее, чем «обыкновенные» чиновники, для которых любой контакт с обществом неприятен и опасен. Мелкий случай из личной практики: несколько недель подряд я пытался взять интервью у одного недавно назначенного губернатора - пытался до тех пор, пока общие знакомые не объяснили мне, что губернатор - цитата! - «сторонится публичности»; впрочем, нынешний порядок наделения губернаторскими полномочиями позволяет главам регионов «сторониться публичности», и я даже не очень обиделся. Потому что, когда общественного мнения нет как института, делать вид, что опираешься на него, - гораздо более нечестно, чем откровенно презирать всех людей, кроме тех, кому ты обязан своей должностью. Наряду с еще несколькими известными людьми (в голову приходят имена телеведущего Соловьева, журналиста и депутата Хинштейна, некоторых членов Общественной палаты) Митволь все эти годы имитировал несуществующие процессы - как та героиня фильма «Гараж», которая писала работу про современную сатиру. И вот теперь Митволь ушел, одним имитатором во власти стало меньше - возможно, у меня тоже получилось что-то вроде некролога, но никаких сожалений в связи с отставкой Митволя я не испытываю, чего и вам желаю.

Оперативник

Даже не знаю, как классифицировать эту историю - то ли как обычный курьез, то ли как трагический сюжет современной русской действительности. Так или иначе, управление Следственного комитета при прокуратуре (СКП) по Москве потребовало от МВД уволить оперативника, занимающегося расследованием дела в отношении бывшего владельца «Евросети» Евгения Чичваркина - в официальных сообщениях имя этого оперативника не называется, но газета «Время новостей» выяснила, что речь идет о Владимире Князеве из центрального аппарата МВД, которого два года назад Люблинский суд Москвы приговорил к штрафу в 50 тысяч рублей за фальсификацию протокола уничтожения вещдоков по делу о контрабанде мобильных телефонов в той же «Евросети». Проще говоря, Князеву по службе полагалось уничтожить конфискованные телефоны, а он забрал их себе, то есть обокрал «Евросеть», за что и был осужден Люблинским судом - а теперь этот же человек осуществляет оперативное сопровождение по делу Чичваркина. СКП считает, что, во-первых, человек, осужденный за уголовное преступление, не имеет права служить в милиции, а во-вторых, - то, что он не просто служит, а занимается практически тем же делом, по которому сам был осужден, - это «безответственное поведение со стороны МВД». В свою очередь начальник Бюро специальных технических мероприятий МВД генерал-полковник Борис Мирошников ответил на запрос СКП, что «увольнение сотрудников внутренних дел по указанным выше обстоятельствам в данном случае является правом работодателя, а не обязанностью» и что «какие-либо ограничения по прохождению службы в приговоре судом не оговорены». Скандал продолжается - как принято говорить в таких ситуациях, запасайтесь попкорном, я же хочу обратить внимание на такое малозначительное обстоятельство - если бы СКП и МВД находились хотя бы в чуть более теплых отношениях, мы с вами просто не узнали бы о том, что делом Чичваркина занимается человек, которого не так давно осудили за то, что он воровал у Чичваркина телефоны. Двигателем гражданского и правового развития в современной России таким образом выступают аппаратные конфликты - если кто-то с кем-то конфликтует, то вероятность гласности и прочих естественных для гражданского общества вещей возрастает с нуля до вполне заметных величин. Это не первый случай, когда причиной скандала становится аппаратный конфликт, - но, наверное, самый показательный.





Милиционеры

И в рифму к истории про оперативника - еще одно проявление межведомственных конфликтов, правда, на уровне рядовых сотрудников разных опричных ведомств. Из системы министерства внутренних дел уволены трое патрульных УВД по Восточному округу Москвы, которые на прошлой неделе, будучи пьяными, въехали на Красную площадь на джипе и подрались с бойцами ФСО. Как сообщил информагентствам начальник управления информации и общественных связей ГУВД Москвы Виктор Бирюков, проверка, проведенная инспекцией по личному составу ГУВД столицы, подтвердила сообщения СМИ (вообще-то это была газета «Жизнь», но чиновники почему-то считают, что на нее ссылаться неприлично) о том, что в ночь на 10 апреля автомобиль Honda CR-V, за рулем которого сидел сержант милиции Алексей Парфирьев, по Ильинке выехал на Красную площадь, водитель и пассажир, старший сержант Александр Зайцев, руками убрали гранитные столбики ограждения и подъехали к Спасским воротам, где были остановлены бойцами ФСО, но второй пассажир милицейского джипа старший сержант Дмитрий Широков затеял драку с кремлевскими бойцами, закончившуюся, впрочем, победой ФСО. Милиционеров задержали, а теперь вот и уволили - и, конечно, правильно уволили. Боюсь сорваться на стилистику нашей рубрики «Анекдоты», но, право же, ход мыслей пьяных милиционеров легко реконструируется - восток Москвы по сравнению с остальными районами и беднее, и социально неблагополучнее, а чем беднее и неблагополучнее район, тем выше в нем статус милиционеров, и часто милиционеры не выдерживают, сами становятся хулиганами, а то и бандитами. У себя в Восточном округе они на своем джипе могли бы ездить где угодно, хоть по клумбам, - никто и слова бы не сказал. Но ошиблись районом, попали на Красную площадь - ну и получили, чего же боле.

Единственный вопрос, который может возникнуть после всей этой истории - вот на пьяных милиционеров нашлась управа в лице трезвых фэсэошников. Но что будет, если вдруг пьяные фэсэошники тоже куда-нибудь заедут? Их-то ведь остановить некому - они вообще никого не боятся.

Морарь

Рубрика «Драмы» много раз уже рассказывала о судьбе Натальи Морарь - бывшая активистка молодежного движения «Да!», в какой-то момент превратилась в сотрудницу журнала «Нью таймс», на свою беду (как тогда казалось) не имевшую российского паспорта, зато имевшую гражданство Молдавии. Весь 2008 год Морарь провела в изгнании, потому что российские пограничники перестали пускать ее в Россию. Чем дольше тянулись месяцы изгнания, тем реже имя Морарь попадало в сводки новостей - а тут вдруг попало, и изумленная Россия узнала, что за полтора года изгнания журналистка Морарь снова превратилась в активистку. Именно она вместе с соратниками по молодежному клубу «ThinkMoldova» собрала в центре Кишинева пятнадцатитысячный митинг протеста против результатов парламентских выборов. Этот митинг стал прологом странной молдавской революции, закончившейся разгромом зданий парламента и президентской администрации, а также (что, очевидно, более существенно) сохранением у власти коммунистической партии, возглавляемой нынешним президентом республики Ворониным. Потом Морарь неделю скрывалась от властей, потом сдалась и была помещена под домашний арест, и кто знает, что с этой девушкой произойдет завтра. Недоброжелатели говорят теперь: вот видите, мол, правильно ее все-таки не пустили в Россию, а то если она в Молдавии такое устроила, страшно представить, что она сделала бы с Россией, если бы осталась здесь. Но фантазировать по поводу того, что было бы, останься Морарь в России, совсем не хочется - с Россией, кажется, вообще ничего нельзя сделать, сколько ни старайся - «если выбить двери плечом, все выстроится снова за час». Международные, пусть даже и из ближнего зарубежья, новости совсем не обязательны для рубрики «Драмы», но история Натальи Морарь, безусловно, стоит того, чтобы упомянуть о ней здесь, потому что такие истории - это обязательная оборотная сторона такой стабильности, как у нас сегодня. Чем тверже железобетонные устои системы, чем медленнее социальные лифты - тем причудливее и увлекательнее биографии тех, кому это не нравится и кто желает радикально изменить, - если не судьбу страны, то свою собственную. Если бы Морарь не была активисткой и оппозиционной журналисткой, но при этом хотела бы сделать в России какую-то общественную карьеру - кем бы она была, комиссаром «Наших», что ли?

Сторчак

Если кто- то забыл имя Сергея Сторчака, то я напомню -замминистра финансов, арестованный осенью 2007 года за попытку хищения бюджетных средств, прошлой осенью был освобожден из тюрьмы под подписку о невыезде. Начинался экономический кризис, и многие комментаторы говорили, что Минфину очень не помешал бы Сторчак, который занимался вопросами международного кредитования и внешнего долга. Но все же предположения насчет того, что Сторчака выпустили из-за решетки, чтобы он решал возникшие у государства проблемы, выглядели слишком экстравагантно - человек до сих пор находится под следствием и, по крайней мере, теоретически еще может быть осужден. Последние полгода о Сторчаке ничего не было слышно, и можно было предположить, что его просто освободили - ну, заслуженный человек, угрозы для общества не представляет, министр за него хлопочет и так далее.

Оказалось - экстравагантные комментаторы, среди которых был и автор рубрики «Драмы», были правы - спустя полгода после освобождения под подписку Сторчак принял участие в расширенном заседании коллегии министерства финансов России, на котором обсуждались итоги работы финансового ведомства в 2008 году и планы на 2009 год. То есть он все-таки вернулся к государственной деятельности.

Точно так же шестьдесят-семьдесят лет назад, когда того требовали военные, экономические или еще какие-то обстоятельства, людей, которые вдруг оказывались нужны партии и правительству, легко и безо всяких формальностей возвращали из лагерей на важные участки текущей работы - будь то Рокоссовский и Мерецков или Туполев и Королев. Сегодня ты заключенный, завтра - маршал или лауреат Сталинской премии. А послезавтра (всякое бывает) - снова сядешь, если будет целесообразно.

Существует, между прочим, такая гипотеза, что ГУЛАГ, переименованный ныне во ФСИН, и сталинская судебная система, в девяностые по недосмотру разбавленная присяжными, не работают сегодня в полную силу только потому, что такова добрая воля людей, стоящих во главе государства - от Хрущева до Медведева. Казус Сторчака, успевшего за год побывать в кресле замминистра, на нарах и снова в кресле замминистра, эту гипотезу, в принципе, подтверждает.



Олег Кашин

Хроники







***

Крупнейшие из ожидаемых сокращений: на предприятиях «Северстали» будут ликвидированы 9,5 тысяч рабочих мест; впрочем, 2,5 тысячи из сокращенных смогут остаться, пройдя переподготовку. В апреле, по словам президента Удмуртии А. Волкова, будет официально объявлено о сокращении 5 тысяч сотрудников «ИжАвто» - надежды на его покупку «АвтоВАЗом» пока не оправдываются; Волков не сдается и говорит, что «необходимо повлиять на ситуацию». Петербургский «Илим», одна из крупнейших лесных корпораций, сокращает столько же - 5 тысяч сотрудников. Нефтяная отрасль пострадала меньше других, однако в Томской области сокращены более 1 000 сотрудников нефтяных компаний - геофизики, буровики и строители. Объявлено о массовых увольнениях в Кургане - тысячи работников «Курганхиммаша», «Курганстальмоста», Курганского автобусного завода и Шадринского автоагрегатного потеряют места.

Беловоротничковый сектор тоже не отстает. Сбербанк намерен расстаться с 2,5 тысячами своих сотрудников в Петербурге и более чем с 4 тысячами в Москве. На 61 процент, то есть более чем на тысячу человек, сокращен штат Министерства финансов Московской области. Министерским обещают помощь в трудоустройстве и соблюдение всех прав при увольнении, - ну, хотя бы за финансистов можно не тревожиться.

По словам президента, за последние полгода безработица составила 8,5 процента от количества экономически активного населения (на пике дефолта 1998 года она достигала 13,5 процентов). Больше всего безработных - во Владимирской, Вологодской, Нижегородской, Свердловской, Тверской и Челябинской областях. Впрочем, максимальная сумма пособия по безработице - 4900 рублей - представляется властям чрезмерной, ее намерены сократить, точнее, выплачивать только «сокращенным» со всеми церемониями, а написавшие заявление «по собственному» ограничатся 850 рублями. Мораль самая простая - ни пяди земли, ни шагу назад: отказавшись от выходных выплат, теряешь все. По оценкам экспертов, четверть всех увольнений совершены с нарушением трудового законодательства. Естественным было бы ожидать роста трудовых споров в судах, однако пока что суды не завалены исками. Трудящиеся граждане проявляют не только гражданскую пассивность, но и сознательность, и входят в положение работодателей, и, надо признать, делают это гораздо чаще, чем последние того заслуживают. Все-таки у нас на удивление мягкосердечный и несутяжный народ.

***

Волна кризисных суицидов не ослабевает. Основные места действий - дом, улица, гараж, машина. Тело 58-летнего саратовца обнаружили только через трое суток - он повесился за гаражами, на бельевой веревке. По общим характеристикам - со всех сторон приличный рабочий человек, не пьющий, домовитый, хороший семьянин, не смог пережить увольнение за два года до пенсии. Сварщик из Обнинска повесился дома, на полотенцесушителе; предварительно отзвонился родным, но они не восприняли его слова всерьез; теперь, конечно же, не могут себе простить. Сварщик несколько раз пытался получить зарплату - безуспешно. А в Ростовской области повесился 26-летний отец тройняшек - он купил флигель на хуторе по ипотечному кредиту, долги оказались неподъемными, семья отчаянно бедствовала. Хутор называется Веселый.

Средний бизнес и чиновники уходят из жизни по преимуществу в собственных автомобилях, как, например, глава красноярской строительной фирмы «Элитстрой». Он застрелился в машине, оставив записку; причина - невозможность отдать большие долги. В Барнауле погиб - тоже в собственной машине - бывший управляющий алтайского филиала Раффайзенбанка. Алтайский край вообще лидирует в статистике самоубийств - здесь еще в прошлом году приходилось 42 самоубийства на 100 тыс. населения (при среднем российском показателе - 29 на 100 тыс.). Молодой человек прыгает с моста на обский лед, студентка, потерявшая работу, затягивает петлю… Главный психиатр России Татьяна Дмитриева предлагает создать кабинеты психотерапии в муниципальных поликлиниках (вот уж действительно «мертвому припарка»); еще Татьяна Дмитриева напоминает притчу про кольцо царя Соломона - «и это тоже пройдет». Но бума обращений к психиатрам пока что нет, он ожидается через год-полтора после нижней точки кризиса; пока же аншлаг - у врачей общей практики.

Конечно, мы здесь не впереди планеты всей. В США Управление психиатрических и наркологических служб SAMHSA (Substance Abuse and Mental Health Services Administration) в преддверии эскалации суицидов выпустило специальную методичку «для тех, кто оказался в отчаянной ситуации». Советы, разумеется, самые тривиальные: посмотреть на ситуацию со стороны, «сохранить надежду и веру в будущее», укрепить связи с семьей и друзьями; заняться «какой-то деятельностью, спортом, хобби»; записаться на профессиональные курсы. Но есть и некоторое зерно: самым полезным, полагает SAMHSA, будет знание о том, что «не у вас одного такие проблемы». На наши деньги: выйди из кокона, оглянись окрест - и раздели горечь лузерского неофитства со множеством себе подобных, поменяй чувство трагического изгойства на сознание своей неисключительности. Главное - чтобы «как все». Информация о том, что соседская корова тоже сдохла, может если не спасти жизнь, то, по крайней мере, сохранить душевное здоровье. Но утешит ли это знание российских безработных? Очень сомнительно. В России, как и прежде, греются не злорадством, но горизонтальными связями, знакомствами и дружбами, роевой теплотой родства, свойства, кумовства и бессмертного блата. Тем - может быть - и спасемся.

***

Экологическая катастрофа в московском панельном доме. Как и положено по весне, коммунальщики выкрасили оградки и подъезд краской похабного ядовито-зеленого колера, - но, с коррективой на времена, ядовитым оказался не только цвет. Вторые сутки в нижних квартирах стоит тяжелая, острая химическая вонь, от которой тошнит, болит голова и слезятся глаза; эта мерзость проникает сквозь закрытые окна, стены и пол, ночью люди дышали через мокрые простыни, и как спасаться - непонятно. На одиннадцатом этаже дышать уже можно, но открыть форточку еще нельзя. Дети эвакуированы, соответствующие службы оповещены, ждем развития событий. Маляры, с трудом понимая русский язык, не в состоянии назвать подрядчика, но с уважением говорят: «Люба…» - и машут куда-то в небо, в горнюю, значит, высь. Узнаем ли, что это за верховная Люба, какие летучие яды дышат в ее хитробюджетной алхимии? Сосед сказал сквозь клетчатый платок, что это все специальная антикризисная краска, мудрые стратегические растворители из «оборонки», и то же самое наблюдалось в районе типа Восточное Дегунино - четыре дня химической атаки. Здравствуй, эпоха суррогатов, сурового пойла, давно не виделись, - и, кажется уже, что в убойное облако вплетены ностальгические, как выразились бы в парфюмерных обзорах, нотки ликера «Амаретто» и спирта «Рояль».

«И паленая водка, поди, снова в ходу?» - спрашиваю у того же компетентного соседа. Отвечает: «Не встречал, а пиво уже с мочой - факт! На всякий случай - не бери розливного».



Евгения Долгинова

Анекдоты



C костылем наперевес





Суд Чистоозерного района Новосибирской области признал 70-летнюю местную жительницу виновной в избиении участкового и судебного пристава, пришедших по решению суда сносить незаконное строение на ее участке. В прошлом году подсудимая поссорилась со своей соседкой из-за сарая, который стоял на границе их участков. Для сноса незаконного строения по решению суда к подсудимой пришли участковый и судебный пристав.

Пенсионерка наотрез отказалась сносить сарай, а представителям власти стала грозить лопатой и металлическим костылем. Вскоре пенсионерка перешла от слов к действиям - участкового она избила костылем, а пристав чуть не лишился пальцев из-за удара лопаты.

На суде пенсионерка свою вину не признала, заявив, что защищала своих кур.

Суд признал пенсионерку виновной в применении насилия в отношении представителя власти и приговорил женщину к штрафу в 3 тысячи рублей. При вынесении приговора судья учла инвалидность женщины.

С одной стороны - смешно. Бабка побила милиционера костылем. Обхохочешься. Некоторые даже, наверное, скажут, что молодец, бабка, не испугалась двух мужиков, отстаивала свой сарай до последнего. Есть бабки в новосибирских селеньях!

С другой, уж больно это неприятный типаж - крикливые скандальные старушенции. Чувствует свою безнаказанность, знает, что ей ничего не будет, что ее не будут бить, значит, можно участкового костылем по голове, пристава - лопатой по руке. И орать, конечно, погромче, а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! И матом, матом что-нибудь. Годами выработанная стилистика. За сарай свой родимый на смертный бой, за кур родных. Вернее, не за кур, а за курей. Это слово обязательно звучало, можно даже не сомневаться. Курей моих не трожь! Не трожь курей, изверг! Да я… да я тебя за курей моих… Хрясь, хрясь.

А уж как она соседку свою изводила, даже страшно представить. Переиначивая Хармса, можно сказать: стыдно, бабка, в твои-то года так безобразничать.

Им не больно

Кировским районным судом Омска вынесен приговор в отношении врача анестезиолога-реаниматолога отделения реанимации и интенсивной терапии муниципального учреждения здравоохранения Городской клинической больницы скорой медицинской помощи № 1 г. Омска 36-летнего Станислава Бендика, признанного виновным в 16 эпизодах хищения наркотических средств в крупном размере, совершенных с использованием своего служебного положения (п. «в» ч. 2 ст. 229 УК РФ и п. «б» ч. 3 ст. 229 УК РФ).

В судебном заседании установлено, что врач анестезиолог-реаниматолог Станислав Бендик с января 2007 года без цели сбыта похищал из сейфа отделения реанимации и интенсивной терапии МУЗ «ГК БСМП № 1» г. Омска медицинские препараты, предназначенные для тяжелобольных граждан и содержащие наркотические средства промедол и морфин. Затем Бендик делал отметки в журнале регистрации операций, связанных с оборотом наркотических средств и психотропных веществ больницы, о списании ампул на больных граждан, находящихся на лечении в отделении реанимации, либо умерших, которым было назначено или вовсе не назначалось лечение данными препаратами.

Похищенные таким образом наркотические средства Станислав Бендик употреблял в служебном помещении путем внутривенных инъекций, после чего продолжал исполнять должностные обязанности, то есть в состоянии наркотического опьянения оказывал помощь пациентам.

На время следствия по решению Куйбышевского районного суда Омска Станислав Бендик был временно отстранен от должности.

Расследование уголовного дела находилось в производстве следователей УФСКН по Омской области.

Кировский районный суд Омска признал Станислава Бендика виновным и назначил наказание в виде восьми лет двух месяцев лишения свободы в исправительной колонии строгого режима. Кроме того, суд лишил его права заниматься деятельностью, связанной с допуском к наркотическим средствам, сроком на три года.

Прекрасная иллюстрация идеи пустотности всего сущего, иллюзорности наблюдаемого мира. Вот есть живой человек, и есть другие живые люди, и есть еще люди мертвые. Мертвые люди уже умерли, но им положены наркотические обезболивающие средства. И живой человек берет эти наркотические средства, предназначенные для обезболивания мертвых людей, и употребляет их внутривенно, и ему на некоторое время становится хорошо и не больно. Хорошо живому человеку делается от наркотических средств, предназначенных для мертвых людей. Мертвые люди, наверное, не очень обижаются на живого человека, ведь, как поется в одной песне, мертвые не тлеют, не болят. Не потеют, не скорбят и срама не имут.

А еще есть живые люди, для которых тоже предназначены специальные наркотические средства, которым, в отличие от мертвых людей, больно, им вводят эти наркотические средства для обезболивания, и наш герой, живой человек-врач, разделяет с этими людьми их наркотическую трапезу, вводит наркотическое средство больному человеку, и себе заодно, немного, чтобы слегка рассеялся мрак бытия и чтобы не таким чудовищным казалось это сочетание букв и цифр - МУЗ «ГК БСМП № 1», больной под глубоким наркозом, врач под легким наркозом, тебе не больно, мне не больно, все хорошо.

Жених-убийца

Следственными органами Следственного комитета при прокуратуре РФ по Тюменской области 20-летнему военнослужащему-контрактнику предъявлено обвинение в убийстве водителя такси. Ночью 13 апреля 2009 года в г. Тобольске в служебном автомобиле-такси было обнаружено тело 29-летнего водителя, бывшего сотрудника милиции, с признаками насильственной смерти.

Следствием установлено, что 20-летний житель г. Тобольска, проходящий службу по контракту в спецназе ВДВ в должности старшего разведчика, приехал в родной город, чтобы сыграть свадьбу. Изготовив из похищенной в воинской части капсулы детонатора, нескольких проводов, батарейки и деревянной рейки приспособление, десантник носил его с собой.

Вечером 13 апреля он напал на водителя такси и, используя самодельное устройство, застрелил его. Похитив 800 рублей, он скрылся с места происшествия, но был задержан в тот же день в квартире у своей невесты и заключен под стражу.

Органами предварительного следствия ему предъявлено обвинение по ч. 1 ст. 105 УК РФ (убийство). Во время обыска, проведенного по месту жительства обвиняемого, следователем были обнаружены и изъяты еще одна капсула детонатора и взрывпакет.

Виртуальная «Премия Дарвина» присуждается, как известно, за наиболее нелепую смерть. Разведчику-контрактнику можно было бы присудить эту премию за наиболее нелепое и бессмысленное преступление. Совершить убийство накануне собственной свадьбы - это надо быть очень особенным человеком. Убил - и к невесте. 800 рублей. Эх, заживем.

Пьяный, наверное, был. Или, или, или… Никаких других предположений в голову не приходит. А вдруг трезвый? А вдруг - в здравом уме и твердой памяти?

Ох, недаром военный обозреватель РЖ Александр Храмчихин резко отрицательно относится к идее полностью контрактной армии. Очень уж специфические парни порой идут в контрактники.

Серебряная нить





Алейским городским судом рассмотрено уголовное дело по обвинению местного жителя в изготовлении и сбыте поддельных банковских билетов Центрального банка РФ. В ноябре 2008 года мужчина около магазина в с. Дружба Алейского района нашел денежную купюру достоинством 100 рублей. При осмотре купюры он установил, что она является подделкой, поскольку на ней отсутствовала защитная металлизированная нить. Мужчина кустарным способом на найденной купюре имитировал недостающую металлизированную нить, после чего на нее в магазине приобрел сигареты.

В ходе предварительного расследования и в судебном заседании мужчина виновным себя признал и пояснил, что он действительно изготовил и сбыл поддельную 100 рублевую купюру. С учетом его признания и на основании собранных доказательств судом вынесен обвинительный приговор, в соответствии с которым он осужден к наказанию в виде лишения свободы сроком на четыре года, с применением ст. 73 УК РФ, условно, с испытательным сроком в три года. Ему определены дополнительные обязанности в виде запрета на смену места жительства, а также ежемесячной регистрации в органах, осуществляющих исправление осужденных.

Прочитал я эту новость, достал из кармана сторублевую купюру и попытался представить, как этот человек совершал свое Страшное Преступление. Металлическая нить располагается на сторублевке справа от Большого театра, такая вертикальная серебристая полосочка шириной миллиметра два, прерывистая. Штришок - разрыв, штришок - разрыв. Пять штришков и четыре разрыва.

Как он ее имитировал? Может, нарезал кусочками серебристый «дождик», которым украшают новогодние елки? Аккуратненько вырезал, намазывал клеем, расправлял пинцетом, наклеивал? Или тоненькой кисточкой наносил мазки краской-серебрянкой? Или, может, плакатным перышком тщательно выводил? Не поленился ведь человек, нашел купюру, домой, наверное, пошел, сидел, корпел над ней, высунув от чрезмерного старания кончик языка. А потом пошел со своим произведением в магазин, дайте, пожалуйста, сигарет, яву-золотую. И суетливо, не считая, роняя мелочь, засунул сдачу в карман.

Ничтожное, до слез жалкое «преступление». Бегло прочитав, я сначала с ужасом подумал, что его посадили за это на четыре года, нет, всего лишь условно, но все равно - будет у человека судимость, надо будет ежемесячно отмечаться в милиции, и никуда не уехать из села Дружба, где этого человека угораздило подобрать у магазина жалкую фальшивую сторублевку.



Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *



Олег Проскурин

Сотворение тирана

Пушкин как несостоявшийся террорист





Таинственная буква

Осенью 1825 года Пушкин, для которого пребывание в Михайловском стало совершенно невыносимым, набросал (по-французски) письмо императору Александру I. Это письмо должно было побудить государя освободить поэта из ссылки. Но начал Пушкин издалека - и довольно нетривиальным образом (используем старый перевод Бориса Модзалевского; он точнее, чем позднейшие).

«…Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли - мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором - я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, - я совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе… Таковы были мои размышления».

О слухах, порочивших его честь, Пушкин узнал, видимо, в феврале 1820 года. Впоследствии, уже на юге, он выяснил, что слухи распространял небезызвестный граф Федор Толстой-Американец. Выяснив - немедленно начал готовиться к поединку. Но в 1820 году Пушкин мог только гадать, откуда течет грязный поток. Главным подозреваемым, судя по всему, был некий V, которого в минуту отчаяния Пушкин намеревался даже убить.

Вопрос о том, кто скрывался за этой таинственной буквой, интриговал пушкинистов давно. Предположений и фантазий здесь накопилась целая коллекция (как, впрочем, почти в любой области пушкинской биографии). Так, одни предположили, что имелся в виду Михаил Воронцов. Предположили совершенно напрасно: до приезда в Одессу Пушкин с Воронцовым вообще не был знаком и не имел решительно никаких оснований подозревать его в причастности к распространению сплетен. Другие заключили, что V - это пресловутый Аракчеев (V, следовательно, последняя буква его имени, если писать это имя по-французски). Конечно, желать убить «сатрапа» и «временщика» очень натурально. Беда только в том, что Аракчеев отнюдь не был «всеми ценимым» (скорее он был всеми ненавидимым); талантов, внушавших невольное уважение, Пушкин за ним признать никак не мог…

С недавних пор, после одновременного выхода двух переводов комментария к «Евгению Онегину», широкую известноcть получила гипотеза Владимира Набокова. Набоков «почти не сомневался», что здесь имеется в виду Милорадович, петербургский военный губернатор (Набоков полагал, что V - это не первая и не последняя буква в опущенном слове, поскольку перед ней в оригинале стоит черточка, а после нее - волнистая линия). Ситуация представлялась ему так: в середине апреля 1820 года Милорадович вызвал Пушкина для разъяснений по поводу вольных стихов, ходящих по столице под его, Пушкина, именем; Пушкин попросил у губернатора перо и бумагу - и тут же записал те стихотворения, которые ему действительно принадлежали. Этот рыцарский жест чрезвычайно расположил Милорадовича к поэту, однако в публике распространились слухи о том, что на самом деле Милорадович высек Пушкина в секретной канцелярии. Эти слухам поверил Кондратий Рылеев - и в начале мая, в пылу антиправительственных настроений, упомянул выдуманное происшествие как реальное событие («Власти секут наших лучших поэтов!»). Взбешенный Пушкин вызвал Рылеева на дуэль (она-то и упомянута в письме императору). Поединок - по счастью, обошедшийся без жертв, состоялся 6 мая в имении матери Рылеева Батово; сразу оттуда Пушкин отправился на юг.

В этой новелле чрезвычайно изящно скрестились судьбы Пушкина и его переводчика-комментатора: во второй половине XIX века Батово перешло к семейству Набоковых. Пушкинская биография срифмовалась с набоковской: «Помню потешные дуэли с кузеном на grande allee Батово»… Чтобы свести героев в нужном месте в нужный день, Набокову потребовалось приблизить события ко времени высылки Пушкина из Петербурга и придать им драматический динамизм: от визита к Милорадовичу до дуэли проходит чуть больше двух недель. Однако у нас есть документальные свидетельства тому, что слухи о «секретном наказании» Пушкина возникли много раньше: они излагаются, например, в конфиденциальном письме литератора Василия Каразина к графу Кочубею от 31 марта, то есть почти за три недели до встречи поэта с губернатором!… Следовательно, убивать Милорадовича у Пушкина не было никаких оснований. Не говоря уже о том, что и упомянутая в письме «секретная канцелярия» не имела к губернатору отношения…

Разумеется, пополнять список возможных кандидатур на роль потенциальной жертвы Пушкина - увлекательное занятие. Среди претендентов мог бы оказаться Максим Яковлевич фон Фок (M. von Fock), директор той самой особенной («секретной») канцелярии при Министерстве внутренних дел. (Нужно ли говорить, что там никого не секли, а просто занимались шпионажем?) Или даже сам министр внутренних дел, граф Виктор Кочубей… Но всем кандидатам будет всегда чего-нибудь не хватать, чтобы вполне соответствовать признакам, обозначенным в пушкинском письме.

Всем, кроме одного.

Еще в XIX веке талантливый историк литературы Петр Морозов прочитал соответствующее место так: «ou d\'assassiner Votre Majeste», т. е. «или убить Ваше Величество». Эта расшифровка появилась вскоре после убийства народовольцами Александра II, племянника Александра I. Может быть, именно жгучая современность подсказала пушкинисту ответ на загадку, заданную историей…

В самом деле, у Пушкина были известные основания считать первопричиной и первоисточником пущенной сплетни именно царя. В упомянутом выше письме Каразина Кочубею сообщалось: «Говорят, что Пушкин по высочайшему повелению секретно наказан». Вероятно, в такой примерно форме сплетня дошла до Пушкина. На этом основании он вполне мог заключить, что слухи о его секретном наказании исходили непосредственно из двора и что первоисточник их - сам император. Слухи имели целью скомпрометировать, обесчестить, морально уничтожить слишком зарвавшегося юного стихотворца. Следовательно, для восстановления чести следовало физически уничтожить самого императора…

Скептики сомневались: мог ли Пушкин признаться в подобном намерении самому императору, да еще в письме, цель которого - заслужить прощение и освобождение?… Не сущее ли это безумие? Конечно, безумие (хотя, надо признать, почти таким же безумием было бы сообщать царю о намерении убить кого бы то ни было). Но в то же время нельзя не отметить, что это совершенно пушкинский жест - таким же манером Пушкин много лет спустя признался Николаю Павловичу в том, что подозревал его в ухаживании за Натальей Николаевной… Такая обезоруживающая, можно сказать, самоубийственная откровенность должна была свидетельствовать о Пушкине как о человеке чести - и вызывать у собеседника расположение и доверие. Собственно, об этом дальше и говорится в том же письме: «Я сказал Вам всю правду и с тою откровенностью, которая была бы предосудительна в глазах всякого иного властителя в свете…»

Тираноборцы

Конечно, щепетильного Пушкина не могла не тревожить моральная сторона вопроса: он ведь и убийство Павла (в «Вольности») осуждал во многом из-за отсутствия в нем героического начала («Идут убийцы потаенны, / На лицах дерзость, в сердце страх») и за то, что заговор осуществлен в атмосфере обмана, измены и предательства («Молчит неверный часовой, / Опущен молча мост подъемный, / Врата отверсты в тьме ночной / Рукой предательства наемной…»). Слишком в неравных условиях оказываются заговорщики и намеченная жертва. Сам он, конечно, собирался реализовать свое намерение иначе: цареубийство должно быть максимально приближено к условиям дуэли (на которой, собственно, и решаются вопросы чести). Пушкин должен выйти против обидчика один, готовый либо к немедленной смерти, либо к казни.

С героизмом дело обстоит более-менее ясно. Но неясно другое: достаточен ли сугубо личный повод для цареубийства? Скажем, у «меланхолического Якушкина», собиравшегося сходным манером убивать царя в 1817 году, была все-таки куда более уважительная причина. Он намеревался мстить царю не как оскорбленный частный человек, а как уязвленный патриот: за то, что Александр якобы вознамерился вернуть Польше отнятые у нее земли!… А тут - какие-то сплетни о тайном наказании розгами…

Превратить акт личной мести в политически насыщенный «тираноборческий» жест помогало тогдашнее воспитание, приучавшее черпать образцы гражданского поведения из истории Древней Греции и Древнего Рима. Идеальным объектом для политического убийства был, конечно, тиран. Александр для такой роли как будто годился мало. Но примеры древних подсказывали: признак тирании - не массовые репрессии и казни, а демонстративное презрение к достоинству подданных. Одного этого достаточно для свержения тирана. Так объяснялось происхождение римской республики. Секст Тарквиний, сын царя Тарквиния Гордого, обесчестил Лукрецию, жену консула Коллатина. Лукреция закололась мечом на глазах мужа, а Коллатин и его друг Брут подняли восстание, закончившееся изгнанием царей. Впоследствии Пушкин признавался, что в своей шуточной поэме «Граф Нулин» решился «пародировать историю»: «Я подумал, что, если бы Лукреции пришло в голову дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те…» В конце 1825 года Пушкин мог уже смотреть на «героическое» понимание истории отстраненно и иронически. В 1820 году он, подобно многим современникам, еще примеривал одежды античных героев на себя.

Судя по всему, его в немалой степени вдохновляли герои Греции - тираноборцы Гармодий и Аристогитон, чье выступление против афинского тирана Гиппия и его брата и соправителя Гиппарха считалось поводом к установлению в Афинах демократии.

Древние авторы указывали на сугубо личную подоплеку знаменитого подвига. Плутарх сообщал: «Был в то время Гармодий, блиставший юношеской красотой. Один из горожан, Аристогитон, гражданин среднего состояния, находился с ним в любовной связи. Гиппарх, сын Писистрата, покушался было соблазнить Гармодия, но безуспешно, что Гармодий и открыл Аристогитону. Тот как влюбленный сильно огорчился и, опасаясь как бы Гиппарх при своем могуществе не овладел Гармодием силою, немедленно составил замысел, насколько был в силах по своему положению, ниспровергнуть тиранию…» Отвергнутый Гиппарх из мести решил нанести Гармодию тяжелое оскорбление: он и его властвующий брат объявили сестру Гармодия недостойной нести корзину в праздничной процессии! «Гармодий чувствовал себя тяжко обиженным, а из-за него Аристогитон, конечно, еще больше озлобился». Кровавая развязка стала неизбежной.

Большинство читающей публики начала XIX века этих подробностей не знало: читали ведь - как во и все времена - не Фукидида, а его популярные пересказы. Одним из основных источников сведений по истории Древней Греции было тогда компактное и живо написанное «Введение» к книге аббата Бартелеми «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию», которой зачитывалось несколько поколений европейцев. Пушкин тоже читал и хорошо помнил эту книгу: еще в 1830 году он сравнивал с ее героем, юным скифом, адресата своего послания «К Вельможе». О подвиге славных тираноборцев в книге Бартелеми рассказывалось следующее (отчасти цитируем, отчасти излагаем рассказ близко к тексту).

«Гармодий и Аристогитон, два молодых афинянина, связанные узами нежнейшей дружбы, получили от тирана оскорбление, которое невозможно было забыть, и составили заговор против него и против его брата». Выступление было приурочено к празднику Панафиней. Гармодий и Аристогитон со сторонниками явились на него с мечами, спрятанными под миртовыми листьями. Главной их целью был тиран Гиппий. Увидев, что Гиппий беседует с одним из заговорщиков, Гармодий и Аристогитон решили (ошибочно!), что их заговор раскрыт. Тогда они бросились на Гиппарха и поразили его мечом в сердце. Гармодий пал на месте; Аристогитон был схвачен и, претерпев пытки, казнен. После гибели брата Гиппий предался сугубому неправосудию, но через три года был свергнут. По установлении демократии афиняне удостоили тираноборцев высочайших почестей: на главной площади были воздвигнуты их статуи; их имена прославлялись на праздниках; поэты воспевали их доблесть в песнях, которые дошли до наших дней…»

Видимо, нечто подобное судьбе афинских тираноборцев грезилось и воображению юного Пушкина. Из изложения аббата Бартелеми следовало, что поводом к тираноубийству стало оскорбление, которое невозможно было забыть («un affront qu\'il etait impossible d\'oublier»). В чем именно оно состояло, Пушкин, видимо, не знал: по условиям времени аббат о том ни словом не обмолвился (дав, впрочем, ссылки на Фукидида и Аристотеля, у которых обстоятельства дела изложены подробно). Но прочитанного было Пушкину вполне достаточно для того, чтобы придать собственным тираноубийственным намерениям необходимую мотивировку: защита личной чести приведет к освобождению отечества от гнета самовластья! Как именно это произойдет - Пушкин, скорее всего, представлял не очень ясно. Наверное, ему смутно виделось всенародное восстание, примерно как в Греции и в Риме.

Скептический друг

В свой замысел Пушкин посвятил немногих. Может быть, только одного. Продолжим цитату из письма императору: «…таковы были мои размышления. Я сообщил их одному моему другу, который был совершенно согласен с моим мнением. Он советовал мне сделать попытку оправдаться перед властью. Я чувствовал бесполезность этого. Я решился тогда вкладывать столько неприличия и столько дерзости в свои речи и в свои писания, чтобы власть вынуждена была, наконец, отнестись ко мне как к преступнику: я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести».

Этим «другом», скорее всего, был Петр Яковлевич Чаадаев - впоследствии автор «Философических писем», высочайшей волею - сумасшедший, а тогда - блестящий денди, гусар-философ, оказавший большое влияние на молодого Пушкина.

Какие- то отголоски обсуждения острых тем слышны даже в хрестоматийном пушкинском послании Чаадаеву (которое, вопреки установившейся традиции, правильнее датировать именно 1820 годом). В частности -в памятных стихах: «И на обломках самовластья / Напишут наши имена». В 1824 году Пушкин адресовал Чаадаеву другое послание, в котором содержались отсылки к сочинению (и к разговорам) петербургской поры: «Давно ль с восторгом молодым / Я мыслил имя роковое / Предать развалинам иным?…» Яркий биограф Пушкина Юрий Лотман толковал эти строки так: «…под роковым именем следует понимать указание лично на Александра I, героическое покушение на которого обдумывали поэт и „русский Брут“ П. Я. Чаадаев». Между тем Пушкин определенно говорит здесь не об Александре, а о себе: якобы, записывая свое имя вместе с именем друга на развалинах храма Артемиды (где Орест и Пилад состязались в великодушии), он вспоминает о тех временах, когда мечтал передать («предать») это имя иным развалинам - «обломкам самовластья»… Но такое прочтение, как ни парадоксально, не отрицает общего вывода Лотмана, а дополнительно подтверждает, что в первом послании речь шла о тираноборчестве. В 1821 году Пушкин написал стихотворение «Кинжал». В нем есть строфа о недавно казненном немецком студенте-патриоте Карле Занде, убившем в 1819 году литератора Августа Коцебу - агента Священного Союза и русского правительства:



О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казненном прахе.



Этими стихами разъясняются некоторые смысловые оттенки фразеологии из посланий другу: в 1820 году, собираясь убивать «тирана», Пушкин себя мыслил «роковым избранником» (т. е. выбранным, назначенным судьбой), подобным террористу Занду!… Отсюда и «имя роковое» в последнем послании Чаадаеву. Игра с соответствующими мотивами и образами в двух посланиях Чаадаеву имела смысл только в том случае, если адресат был посвящен в тираноборческие замыслы Пушкина…

О том, что Пушкин своего друга в эти замыслы посвятил, свидетельствует и еще один любопытный эпизод. Незадолго до отъезда на юг Пушкин подарил Чаадаеву перстень. Перстень этот, ныне утраченный, держал в руках, описал и попытался истолковать искусствовед Эрих Голлербах: «…на внутренней поверхности кольца Чаадаева выгравирована надпись: Sub rosa 1820. В буквальном переводе „sub rosa“ значит „под розой“, в переносном же смысле - „в тайне“. Известно, что у древних роза была любимым цветком, которым они на пирах украшали гостей и комнаты… Поэтому возможно и даже вероятно, что кольцо было подарено на память о какой-либо товарищеской пирушке или о ряде пирушек, происходивших в 1820 году». Это истолкование, конечно, ошибочно. В начале XIX века основное значение девиза Sub rosa связывалось с политической тайной. Подаренный Пушкиным перстень должен был напоминать не о попойках, а о происходивших в 1820 году конфиденциальных разговорах политического свойства. В первую очередь, видимо, касающихся цареубийства.

Чаадаев должен был отнестись к пушкинскому замыслу весьма скептически. Его возражения могли сводиться к следующему. Если, согласно слухам, Пушкин высечен по высочайшему повелению, то это вовсе не означает, что «по высочайшему повелению» пущены сами слухи. Никаких прямых доказательств участия государя в распространении сплетен нет. Следовательно, убийство его будет воспринято всеми не как поединок чести, а как обыкновенное злодейство (в этом смысле и нужно, наверное, понимать сбивчивые объяснения Пушкина в письме к Александру: я решился убить… но оскорбления не было). Далее: способно ли приблизить убийство Александра к свободе и падению «самовластья»? Русский император, при всех своих слабостях, все-таки лучше русского общества, в общем достойного всяческого презрения. (Некоторое представление о том, что тогда думал Чаадаев насчет этого общества, дают воспоминания Д. Свербеева: «Он обзывал Аракчеева злодеем, высших властей, военных и гражданских, - взяточниками, дворян - подлыми холопами, духовных - невеждами, все остальное - коснеющим и пресмыкающимся в рабстве»). Только от императора можно ожидать социальных и политических изменений, в том числе русской конституции. Покушение на него приведет не к политической свободе, а к крушению всех надежд и к торжеству самых мрачных сил.

Вот что примерно мог говорить Чаадаев разгоряченному Пушкину весной 1820 года.

Надо думать, Пушкин с готовностью и не без облегчения с Чаадаевым согласился (в письме дело, разумеется, представлено так, будто это «друг» согласился с Пушкиным). В глубине души он и сам, конечно, понимал малоисполнимость своих намерений. Властителей успешнее всего убивают не те, кто озабочен сохранением чести, а те, кто одержим жаждой власти.

Чем дело кончилось

В результате Пушкин переводит свое «тираноборчество» туда, где ему и надлежало быть: в план слова и в план символически насыщенных, но вполне безопасных жестов. В компании литераторов он читает свою эпиграмму на Стурдзу, едва не убитого немецкими патриотами (со стихами: «Ты стоишь лавров Герострата / И смерти немца Коцебу»). В театре демонстрирует портрет Лувеля (седельщика, убившего герцога Беррийского), украшенный надписью: «Урок царям»…

В письме императору Пушкин объясняет свое поведение желанием «пострадать» («я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести»). Пушкин здесь лукавит. На самом деле ничего подобного он не жаждал. Его вызывающее поведение преследовало другие цели. Таким способом Пушкин стремился реабилитировать себя в глазах презираемого общественного мнения и восстановить честь, оказавшуюся в подозрении: «тайно высеченные» столь дерзко себя не ведут!… Известие о том, что он может и впрямь отправиться в сибирскую сслыку, застало Пушкина врасплох и повергло его в панику (чему сохранилось множество достоверных свидетельств). Пушкин настолько привык к вольной атмосфере 10-х годов, что не был готов к серьезному повороту событий. В глубине души он все-таки не верил в то, что Александр - тиран…

Вместо ожидавшихся Соловков или Сибири последовала командировка на юг; в смягчении участи Пушкина немалую роль сыграл Чаадаев… В 1821 году Пушкин пишет «Кинжал», в котором обосновывает (и иллюстрирует историческими примерами) право на тираноубийство в условиях, когда разрешение политических проблем правовым путем невозможно («где дремлет меч закона»). Но это был уже поздний отголосок прежних настроений. Новейшие события (волна либеральных европейских революций и их последующее жесткое подавление, при полном равнодушии или даже сочувствии «освобожденного» народа к действиям карателей) заставили Пушкина расстаться с политическими иллюзиями. В 1824 году он пишет свое третье послание к Чаадаеву, в котором прощается с былыми надеждами и мечтами - как с увлечениями незрелой юности.

Теперь Пушкин мечтает о другом: навсегда покинуть Россию. Это желание скрыто присутствует в подтексте третьего послания Чаадаеву (Оресту и Пиладу в награду за великую дружбу позволено покинуть негостеприимный брег) и вполне явно - в том самом письме государю, в котором рассказывалось о несостоявшемся цареубийстве. За границей Пушкин надеялся сразу же соединиться с Чаадаевым, разочаровавшимся во всем, бросившим службу на пике карьеры и поселившимся в Европе (как он думал - навсегда).

Но мечтам этим не суждено было осуществиться. И Пушкину, и Чаадаеву была уготована другая судьба. Обоим предстояло на своем опыте узнать, как выглядит режим, похожий на настоящую тиранию.

Диктатор трепетный и робкий

Воспоминания о гетмане П. П. Скоропадском




Печатается в сокращении по: А. Маляревский (А. Сумской). На переэкзаменовке. П. П. Скоропадский и его время. Издательство «Русское творчество», Берлин, 1921.




Журналист по профессии, я после октябрьского переворота сидел без работы и в январе 1918 года получил предложение от директора Петербургского отделения «Русского Слова» поехать на Дон в качестве корреспондента «Русского Слова», тогда еще выходившего в Москве.

Я отказался от этого предложения, мотивируя свой отказ тем, что я, как бывший военный корреспондент «Великой Войны», слишком хорошо знаю состав русского генералитета. И пока не вижу на Дону ни одного из тех генералов, кто бы был способен дело, уже обреченное на неудачу, возродить и обратить в действительное орудие спасения России. Вот если Скоропадский проявит себя, я поеду к нему, так как он вел себя весьма незаурядно в течение тех двух недель, что я провел с ним на фронте.

П. П. Скоропадский не заставил себя долго ждать. Через три месяца после этого разговора он вынырнул в Киеве, объявив себя гетманом Украины. Делать в Петербурге было положительно нечего, наступал голод; советское правительство творческой работы не проявляло. И я поехал на юг.

Попал я в Киев в день грандиозного взрыва артиллерийских складов на Печерске, происшедшего на моих глазах, когда я находился в центре города.

Вокруг меня лопались стекла и по улицам в панике бежали растерянные, обезумевшие обыватели Печерска. Это было, кажется, в начале дня. На следующий день после этого события я отправился к генералу Скоропадскому и был принят им очень радушно. Он пригласил меня остаться к обеду. За нарядным обеденным столом, кроме гетмана, его свиты и одного немца в военной форме, находился весь состав кабинета министров.

Прислушиваясь к разговорам министров за столом, я вынес очень грустное впечатление об их интеллектуальном уровне. Когда после обеда я, по приглашению Скоропадского, вошел в его кабинет, и он спросил меня, какое впечатление на меня произвели его министры, я, не задумываясь, ответил:

- Поразили отсутствием серого вещества головного мозга. За исключением, впрочем, одного черного в пенсне. Кто это?

- Это Палтов, товарищ министра иностранных дел и мой ближайший помощник.

Скоропадский пригласил меня ежедневно заходить к завтраку и обеду, когда он может поговорить со мной.

Посещая гетманский будинок, как называли бывший дворец генерал-губернатора, я понемногу из рассказов П. П. Скоропадского и его окружающих познакомился с историей гетманского переворота на Украине. Правительство Петлюры так разложилось, что было достаточно стрельбы у правительственных зданий тринадцати вооруженных смельчаков, чтобы захватить цитадель правительства, дом губернатора, казначейство и царский дворец, где помещалось министерство внутренних дел.

Немцы в этом вооруженном выступлении участия не принимали, но советы давали и, как сказано, обещали содействие в случае удачи переворота. Когда же на другой день выяснилось, что правительственные учреждения захвачены, немцы в лице ф. Авенслебена ввели войска в Педагогический музей, занятый украинской Радой, и разогнали ее.

Договор с гетманом был заключен немцами весьма милостивый и доброжелательный; первым пунктом значилось обязательство гетмана в первую очередь восстановить на территории, занятой оккупационными войсками, нормальное законодательство и правовой порядок. Затем следовало, кажется, еще два пункта относительно оккупационных войск и снабжения частью осеннего урожая Германии.

Приглядываясь к лицам, окружающим Скоропадского, я сразу установил, что большинство их были чисто pyccкиe граждане, без всякого оттенка украинства, и что настоящая цитадель украинства помещалась лишь в кабинете Полтавца, назначенного генеральным писарем, хранителем государственной печати, - скорее почетная, чем административная должность.

Понемногу мне стало совершенно ясно, что благосклонная судьба послала русской буржуазии, интеллигенции и всем не сочувствующим большевистскому перевороту передышку для того, чтобы сдать экзамен или переэкзаменовку на право существования в оазисе, охраняемом чужими войсками и возглавляемом временным диктатором. Правда, при одном условии - перекраситься на время в украинские цвета.

На территории России якобы создавались два конкурирующих начала. Советская Россия и Россия Скоропадского. Россия как бы разделилась на два лагеря, без необходимости вести Гражданскую войну, лишь для того, чтобы силою интеллекта перемудрить одна другую. При этом Россия Скоропадского находилась в условиях в тысячу раз более благоприятных, чем коммунистическая Россия Ленина. Украинцы требовали немногого. О существовании их только не следовало забывать, от поры до времени награждая их теми заманчивыми для них, но нежизненными игрушками, которые составляли их исконную мечту - дать им мову и придать внешний украинский стиль управлению. Неудобство существования украинского вопроса можно было использовать на благо всей Poccии и безболезненно выйти из создавшегося положения.

Началась моя работа со свидания с державным секретарем Игорем Кистяковским, с которым я должен был познакомиться, так как вся печать на Украине находилась у него в руках. Свидание происходило на балконе дворца.

Я сказал, что просматривая киевскую печать, я заметил, что она вся, как правая, так и левая, настроена недоброжелательно и к гетману, и к установившемуся строю. Разговаривая со знакомыми журналистами, я выяснил, что отчасти это недовольство следует отнести на счет кризиса, переживаемого вследствие отсутствия бумаги газетами. Газеты выходили на небольших листках бумаги, скорей напоминавших бюллетени.

Кистяковский разразился уличной площадной бранью по адресу журналистов, обещая при этом сжать их в такой бараний рог, что через месяц их нельзя будет узнать.

- Прекрасно, - ответил я, - вы их сожмете в рог на месяц, а потом опять не будет бумаги и они по-прежнему будут раздражены просто из-за отсутствия заработка. Кистяковский снова стал рычать, сказав мне, что бумаги у него столько, что он может завалить брошюрами весь дворец гетмана.

- Да ведь бумага для брошюр не ротационная бумага для газет, - возразил я.

Державный секретарь лгал мне о существовании бумаги для брошюр, как это впоследствии выяснилось.

Как- то через несколько дней гетман после завтрака пригласил меня пройтись с ним по саду. Во время прогулки он спросил меня, что значит «ориентация». Ориентация на французов, немцев и т. п.

- Это то же, что в военном деле ориентация по карте, ориентироваться на лес и т. п.

Но, увы, гетман мало понимал меня, он всегда плохо ориентировался по карте. Ему необходимо было видеть позиции в натуре. Об этой его слабости знали его приближенные товарищи-гвардейцы еще на фронте.

Понемногу знакомясь с общим положением дел и результатом работы гетмана, министерств и канцелярии, я к ужасу своему увидел, что в государственном аппарате царит нелепая волокита и толчея, но был уверен, что в гетмане проснется тот боевой генерал, которого я знал на фронте.

Пока весь день гетмана был занят только приемом частных лиц и чиновников с докладами. Скоропадский очень любил говорить. Эту его слабость осмеивали министры, выходя от него после докладов. Но и министры говорили не меньше; они бесконечно затягивали свои заседания, уклоняясь от прений по существу.

Насколько мне было известно, прекрасно осведомленные немцы вели себя весьма корректно, поощряя творческую инициативу, откуда бы она ни исходила, они постоянно настойчиво напоминали правительству и гетману о необходимости принятия тех или иных разумных мер. Но едва ли десятая часть этих указаний выполнялась. И если дело было исключительной важности, они принуждены были проводить его сами, конечно, проводя его иногда не так гладко, как сделали бы это русские руки, к чему правительство относилось совершенно равнодушно - как к совершившемуся факту. Среди чинов правительства создавалась даже какая-то уверенность, что все равно немцы сделают и сделают лучше.

Как- то к обеду гетмана приехал товарищ министра внутренних дел Воронович и сообщил следующее:

- Вот ловкачи немцы. Повесили у Думы на Крещатике человека. Теперь посмотрим, что скажут господа демократы. Вероятно, приутихнут.

Один из адъютантов вышел из-за стола и проверил сообщение Вороновича. Оказалось, что немцы никого на Крещатике не вешали. А у Думы действительно качается маляр, перекрашивающий или снимающий какую-то торговую вывеску.

Большинство чиновников лгали гетману, притворяясь, что все обстоит блестяще, а в печать проходили только сообщения об официальных завтраках и обедах. Просматривая их подряд, можно было составить себе не слишком лестное представление о работоспособности диктатора и гетмана. Немцы, как передавали, тоже начали разочаровываться в государственных способностях милого и обаятельного «Павло» и с нетерпением ожидали приезда его жены Александры Петровны, очевидно думая, что с приездом ее создастся более творческая, а не декоративная атмосфера.

Смелый и решительный на фронте, П. П. Скоропадский трусил перед своим письменным столом, как неопытный администратор, не умевший никогда разобраться в истине без кавычек. Принимая одно, преподнесенное ему в готовом виде решение, он менял его через полчаса на другое, также подготовленное какими-то случайными подсказчиками.

Его обманывали самым наглым образом все.

Помню, ночной караул бежал, захватив кассу штаба, около 100 000 карбованцев. Караул был офицерский. Утром второй уже по счету начальник гетманского штаба, генерал Стелецкий, очень взволнованный этим событием, не принимал докладов, а перед завтраком пришел оживленный и отрапортовал гетману:

- Ваша светлость! Державная варта (полиция) поймала грабителей офицеров - на пароходе. Деньги оказались при них. Они успели истратить только 1 000 карбованцев на билеты.

- Расстрелять их! - распорядился гетман.

В глазах генерала Стелецкого мелькнул огонек испуга.

- Но, ваша светлость, у нас нет закона о смертной казни, - возразил он.

- Срочно провести закон и судить их военно-полевым судом.

Но гроза прошла. Попросили к завтраку.

Как я узнал впоследствии, грабители пойманы не были. Генерал Стелецкий малодушно доложил явную ложь. Сокращением расходов по штабу он пополнил исчезнувшую сумму.

Когда я приехал в Киев, репутация гетмана была уже сильно подмочена среди значительной части крестьян историей с карательной экспедицией, которая была послана по деревням, принимавшим участие в разгромах помещичьих усадеб.

Был случай, когда помещик требовал с крестьян 30 000 карбованцев за вырубленную ими лозу, которая с тех пор уже успела вновь отрасти, а та, что была вырублена, стоила не больше двух-трех тысяч по самой высокой оценке. Карательная экспедиция была приостановлена, но результат ее в виде недоброжелательства продолжал существовать, и на этой почве очень удачно велась антигетманская пропаганда.

Одна из газет в Харькове постоянно сообщала невероятно сенсационные выдумки о гетмане и его правительстве, то о его смерти, то о бегстве и тому подобном, остальная харьковская печать подхватывала эти выдумки, муссировала их, вызывая тревожное настроение среди обывателей.

Делая доклад об этих сообщениях гетману в присутствии Кистяковского, мне пришлось услышать заявление министра, произнесенное с большим апломбом гетману, что все это ему, как министру внутренних дел, давно известно, и он удалил уже нерадивого цензора, заменив его новым.

Через три дня я проверил это заявление И. Кистяковского по телеграфу. На мой вопрос, кем заменен цензор в Харькове, пришел ответ: «Заменять было некого, так как в Харьковщине никакой цензуры и цензора не было, нет и теперь».

Тогда я сам решил устроить при моем бюро печати отдел пропаганды с целью популяризации имени Скоропадского в широких кругах городского и сельского населения, которое его совершенно не знало. Составление брошюр было поручено профессорам с именами по их специальностям. Собран был отряд книгонош. Я написал биографический очерк о Павло Скоропадском, не пожалев красок, главным образом описывая его деятельность на фронте, где он вел себя образцово. Книгоноши, около 12 человек, разъезжали по Украине. Среди них было 4 галичанина, 4 малоросса и 4 русских. Постепенно все двенадцать были заменены русскими. Разъезжая по городам, селам и ярмаркам они привозили с собой из поездки подробные доклады о настроениях в провинции.

Сводка этих впечатлений ясно показывала, что большинство населения придерживается русофильской ориентации, предпочитает большевиков украинцам и, во всяком случае, старую русскую культуру новой украинской. Среди наблюдений на местах было много курьезного, чисто народного и весьма характерного для настроения данного момента. Так, были заявления с протестом, что брошюра напечатана по-украински: «Мы говорим по-хохлацки, а читаем по-русски». Были заявления такого рода: «Почему у Хетьмана папаха (в которой он был изображен на снимке), а не корона? Нам хозяина дай в короне, как следует!» Другие радовались, что он в военной форме, и говорили - этот порядок наведет. Портреты покупались охотно, гораздо охотнее брошюр. Накупив брошюр, еврей с базара вырезал портреты гетмана, приложенные к брошюре, и продавал их тут же по два карбованца, тогда как вся брошюра стоила пять гривен.

На оплату книгонош и на их разъезды требовались деньги. Мы истратили на них более 16 000 карбованцев, и денег больше не было. Все министры и чиновники, разводя руками, говорили шепотом о тех миллионах, что тратят большевики на пропаганду на Украине, но сопротивлялись движению дела об ассигновке упорнее щирых украинцев (самостийников), засевших на вторых должностях в канцеляриях и тоже саботировавших, как только мое дело попадало в их руки.

- Поверьте моей седой бороде, - говорил мне премьер-министр Лизогуб, хватаясь за свою бороду и теребя ее, - что из этого ничего не выйдет. Я старый земец…

Это был его обычный аргумент, к которому он всегда прибегал, когда не знал, что возразить.

Немцы, узнав о моих хлопотах и, вероятно, знакомые с постановкой этого дела при моем пресс-бюро, предложили ассигновать на дело пропаганды 300 тысяч из своих сумм, но я счел это неудобным. Тогда они прислали в подарок 300 000 портретов гетмана, отпечатанных в Германии.

Требовалось помещение для Государственного Украинского художественного театра. Его долго искали и, наконец, решили реквизировать только что заново отделанный и перестроенный театр, предназначавшийся под оперетту, труппа для которой была уже законтрактована. Среди владельцев и антрепренеров труппы был редактор «Последних Новостей» г-н Брейтман, единственной газеты, напечатавшей биографию гетмана и вообще державшейся доброжелательного тона к гетману. Уже этого одного было достаточно, чтобы реквизировать этот театр миролюбиво, на что владельцы и соглашались, требуя 300 000 карбованцев отступного для расплаты по ремонту, перестройке и ликвидации труппы. Несмотря на хлопоты за них немцев - последним, впрочем, Палтов угрожал личным письмом гетмана к Вильгельму (это случилось после визита П. П. Скоропадского в Германию), - театр был захвачен без оплаты убытков, понесенных предпринимателями и владельцами.

Как я уже говорил, приезд А. П. Скоропадской ожидался в Киеве с нетерпением. По приезде Александры Петровны, ее в тот же день посетили оба иностранные представителя, немецкий главнокомандующий фельдмаршал ф. Эйхгорн и австрийский посланник граф Форгач. Приехали они одновременно, и оба старались пересидеть один другого, чтобы остаться наедине для более интимной беседы с глазу на глаз. Пересидел фельдмаршал ф. Эйхгорн. Александра Петровна действительно обладала характером, была от природы умна, начитана, с умом слегка ироническим. Она слишком любила мужа, чтобы стать его ментором. Она многое, вероятно, считала несоответствующим моменту, даже смешным, но снисходительно соглашалась и помогала сама, лишь бы доставить удовольствие мужу. Часто прикусив губы, чтобы скрыть ироническую улыбку, она принимала участие в церемониях маленького гетманского двора.

Скоро стало ясно, что ничего не переменится. Киев, с его полуинтеллигентным обществом, был не совсем удачным пунктом для формирования нового здорового государственного начала. Давать такое определение Киевскому обществу, мне кажется, не слишком опрометчиво. Не говоря уже об общей политической безграмотности, большинство киевлян жило театрами, концертами, посещениями друг друга и кафе. Базар и рыночные слухи полагались в основу общественного мнения, создаваемого на текущий день, газеты несколько сглаживали слухи раннего утра, принесенные прислугой, но за день телефон и встреча с знакомыми перевертывали снова вверх дном все, что было рассудительного в этом «общественном мнении».

Читал Киев до революции мало. Университетская среда представляла изолированную группу. Отсутствие необходимых книг для моей работы в Киеве заставило меня невольно столкнуться с этой оборотной стороной. Присяжные поверенные, обладавшие дорогими книжными шкафами, держали их пустыми. Книжные торговцы подтвердили мне это мое, казалось бы, голословное заявление, указав, что киевляне в массе, кроме пустых модных романов, ничего не покупают.

Как- то мне пришлось говорить на эту тему с известным присяжным поверенным Киева, г-ном К. Он возмутился: ничего подобного.

Тогда я предложил ему перечислить, сколько из его знакомых адвокатов имеют книжные шкапы, заполненные домашней библиотекой, а не всяким скарбом. То же самое оказалось с общественными и политическими деятелями. Лица, считавшиеся в Киеве литературно образованными, не знали, например, о существовании работ П. Е. Щеголева и никогда не слыхали его имени.

Этим значительно объясняется бездарное отношение киевского общества к подаренной ему судьбой передышке, когда во главе стал человек с очень эластичным званием гетмана. «Гетман» мог означать диктатора, президента и владетельного князька, на самом же деле это был рядовой кавалерийский генерал царской службы - вывеска, которую можно было размалевать желательными большинству красками, «моток картона, на который наматывали нити правопорядка». В числе его сотрудников были люди различных убеждений, большинство скорей либерального, чем реакционного направления, были кадетствующие, эсэрствующие, был министр Гутник - еврей, и такой исключительной чистоты человек, как Завадский. Казалось, примыкайте, проникайте и стройте.

Но общество, уверенное в завтрашнем дне, о будущем не думало, или втихомолку тосковало по Петлюре, или, ориентируясь на Антанту, возмущалось приводом немцев на Украину, приписывая привод их не Петлюре, а Скоропадскому. Общественное мнение, под руководством «Киевской Мысли» и других газет, создавалось необдуманно. Пресса своим возмущением против проекта введения украинской мовы в качестве государственного языка привела к роковому осложнению.

«Киевская Мысль» возмутилась не из национального чувства (она всегда лелеяла мысль о более щиром Петлюре), она возмутилась не столько по политическому невежеству, что было бы грустно, но еще простительно, она возмутилась, чтобы просто возмущаться, будировать и иметь предлог для более яркого выявления своего протеста против установившегося порядка. Если бы пресса хоть на минутку отнеслась вдумчиво к этому проекту, она поняла бы, что украинская мова погибнет, раз она не только перестанет быть запретной, но еще и обязательной не только для лиц, веривших в украинское движение, но и для тех, кого силком тянули за ним.

Практически мова была неосуществима; для целого ряда официальных учреждений не было терминов на малороссийском языке, их надо было еще выдумать, даже на галицийском языке не было терминологии для флота, так как там никогда не было флота.

Печать шумела и злорадствовала, шипела и рыла себе яму для окончательной погибели. Это введение украинской мовы как государственного языка было чуть не единственной серьезной подачкой украинцам. Мероприятие, по всем законам государствоведения обреченное на неуспех, оно, тем не менее, ближайшим образом решало вопрос о возможности продления передышки. И полуинтеллигентность большинства ее блестяще провалила.

В деятельности самого П. П. Скоропадского было слишком много легковесного; так из его разговоров о Сенате можно было заключить, что Сенат его интересует как учреждение, на открытии которого он может показаться во всем параде и блеске. Он много говорил об этом торжестве, но оно так и не состоялось.

Или история с получением Украиной флота. Гетман приказал на маленьком пароходике, бывшем раньше в распоряжении окружного инспектора путей сообщения, поднять штандарт гетмана - адмирала украинского флота, с участием почетного караула солдат, с музыкой и артиллерией в его присутствии.

По дворцу бегает А. А. Палтов, взволнованный, старающийся расстроить эту церемонию.

- Что скажут немцы? Флота нет, еще только разговоры. Адмирал флота Украины? Какого флота? Барок на Днепре?

Наконец инцидент уладился. Решили поднять штандарт (шелковый, с гербом Скоропадских) бесшумно, без стрельбы и проч.

Между тем время не ждало и приближалось к развязке.

Советское правительство находило выход из ряда исключительно сложных и, казалось, безвыходных обстановок и обстоятельств. На юге России была очевидно другая психология. Целый ряд громоздких учреждений, переполненных персоналом, толкли воду в ступе, так как в конце концов все существовало и двигалось только потому, что на Крещатике и других центрах города стояли немцы в касках, зорко следившие за порядком, не пропускавшие ни одного автомобиля без соответствующей «визы». Гетманский будинок целые сутки жил приемами, совещаниями, парадами, завтраками и обедами. На прием к гетману рвалась толпа жаждущих. Контроль бесчисленных охран стоял у дворца, проверяя пропуски у министров и приближенных и пропуская без контроля большинство посторонних. Это был, быть может, один из маленьких симптомов приближающейся катастрофы.

В Германии произошел переворот. Война кончилась. Император Вильгельм покинул Германию. На Украине началось украинское движение. В Белой Церкви стали накапливаться бывшие кадры военных галичан.

Положение могло быть спасено только чудом или исключительной удачей, которая раньше вообще сопутствовала генералу Скоропадскому.

В серьезный контакт с Антантой я не верил, а сформировать в несколько дней серьезные военные части не было никакой возможности. И неохота, с которой шли в добровольцы, несмотря на подъем среди русской части общества, подсказывала, что неудача неминуема.

Мне пришлось передавать в печать телеграммы и радиотелеграммы, которые я получил из первых рук; в них сообщалось: о высадке французов, их продвижении к Фастову, о сочувствии их и поддержке киевских добровольческих частей. Как впоследствии оказалось, эти телеграммы были сфабрикованы штабом Петлюры, перехватывавшим радио и телеграммы, посылаемые гетманом и отвечавшим на них.

Еще за два месяца до восстания Петлюры в штаб гетмана явился офицер с левобережной Украины, передавший все планы готовящегося заговора и восстания. План этот был разработан до малейших деталей, оговаривал массу подробностей, впоследствии разыгранных как по нотам. Между прочим, в нем говорилось о необходимости похищения Петлюры для того, чтобы возглавить движение. Этот план восстания был известен гетману, его штабу и особому отделу охраны при штабе, но никто не придавал того значения, какое следовало придать, этим донесениям. Никто не догадался какими-нибудь разумными мерами пресечения или предупреждения использовать эту осведомленность для того, чтобы избежать прихода назревающих событий.

За три дня до падения я встретил сочувствующего гетману общественного деятеля, который просил передать П. П. Скоропадскому, что все погибло, что все его управление и государство заключается в Липках (часть города Kиeвa, где жил гетман), что вся страна и Киев уже живут Петлюрой, что он советует его светлости красиво ликвидировать все это дело с гетманством. Когда я пришел через день по обычаю во дворец к 11 ч. утра, то швейцар сообщил мне таинственно, что гетман уже ушли и не вернутся больше.

Петлюровцы ворвались в город со стороны Печерска, как и было предсказано в донесениях недели за три до катастрофы. Пройти в штаб, в отделение пресс-бюро мне уже не удалось. Пришлось самому искать убежища. Как я узнал потом, гетман скрывался неудачно у турецкого посла, рассчитывая при его содействии попасть в Турцию. Очевидно лавры Карла XII не давали ему покоя. В Турции он, может быть, мог прожить на положении экс-гетмана в пышной обстановке, на иждивении султана.

Во время нахождения у турецкого посла гетман написал свое отречение от гетманства, которое послал со своим адъютантом кн. Долгорукову, но тот, не застав его уже в штабе, через начальника штаба опубликовал отречение в печати.

Спасли гетмана все-таки немцы и со всевозможными предосторожностями увезли его в Берлин. Там гетман мечтал о королевстве Украины и почему-то старательно изучал историю Наполеона III, считая его весьма умным человеком.

На переэкзаменовке блестяще провалилось русское общество, которое не обнаружило никакой сплоченности и ни малейшего здорового эгоистического инстинкта самосохранения. После первых ударов большевизма бежавшее в панике на Украину большинство легкомысленно прокутило передышку.

В чем можно упрекать лично Скоропадского, не сумевшего «взять быка за рога»? Он был одним из атомов этого общества прошлого. Атом, попытавшийся стать вождем, но обуза прошлых убеждений, взглядов, прошлой школы и сноровки дали только опереточного героя, придали опереточный характер всему киевскому государственному образованию.

К счастью, потому что иначе произошла бы трагедия с гражданской войной. Лучше уж оперетка.

Я лично ошибся в П. П. Скоропадском, принимая его тщеславие за честолюбие, импульс за продуманную решимость.

Так называемые украинцы, которых я встречал уже за границей и которые продолжали считать себя таковыми, будучи русскими (я не говорю о галичанах), примыкали и примыкают к различным группировкам. На мой вопрос, почему они продолжают считать себя украинцами после того как с очевидностью оказалось, что Украина-Малороссия дорога нам лишь как традиция с ее ароматами, песнями и сказочным прошлым, они отвечали мне совершенно откровенно: «Надо чем-нибудь жить, не умирать же с голоду, а потом если не будет Украины, так нас повесят, да и вас в том числе, за измену России. Вот для этого необходимо бороться за существование Украины».

Если судьбой суждено быть повешенным, этого не избежать, но продолжать изменять, уже убедившись, что это измена, а не содействие своей Родине и отечеству, - это верх цинизма и бездарности.

Истинный голос народа звучал по-прежнему метко, когда этот молчавший народ решался сказать свое слово.

За несколько дней до гетманства, через ряд застав с охраной и рогатками, перегородившими улицы, старалась пройти старуха с большой связкой хвороста за спиной. Ее долго не пропускали, и наконец, когда она прошла, то со злобой сказала:

- Господи, когда же это кончится. Сперва Россию на партиев разделили, потом на клочки стали драть, теперь уж улицы стали делить.

Извозчик- малоросс, провозивший меня мимо Софийского собора, после падения гетмана, указав на деревянную колонну с выцветшими и растрепанными дождем лентами украинских цветов, водруженную по случаю въезда Петлюры в Киев, сказал мне:

- Столб, а на столбе мочало, начинай сказку сначала.

Железнодорожный рабочий, сопровождавший поезд, в котором я пробирался к границе, сказал мне мимоходом:

- За границу? С Богом. От дележки ничего не вышло, еще хуже стало, лучше уж одно к одному, в целое. «Тамо» по крайности свои. А как справимся начерно, пожалуйте обратно работать начисто. Ведь вы, «господа», черновой работы делать не умеете.



Публикацию подготовил Евгений Клименко

* ДУМЫ *



Борис Кагарлицкий

Свобода в опасности

У демократии есть некоторые шансы на выживание



Будущие историки, быть может, оценят начало XXI века как эпоху самообмана и иллюзий, во многом подобную началу ХХ века, когда общественное мнение было абсолютно уверено в незыблемости всеобщего мира, торжестве гуманности и европейских ценностей Просвещения. За этим последовали две мировые войны, революции, сопровождавшиеся гражданскими войнами, тоталитарные порядки и взрывы атомных бомб.

Ранний XXI век отнюдь не характеризуется верой в гуманизм и ценности Просвещения, которые выглядят наивными и архаичными с точки зрения господствующего сознания (как массового, так и элитарного). Для нашей эпохи характерно не менее глубокое убеждение в неизбежности торжества глобального порядка и повсеместного распространения свободного рынка. Даже многочисленные критики этого порядка и противники неограниченной рыночной стихии в начале 2000-х годов воспринимали происходящее движение как необратимое и неизбежное. Даже экологический кризис, грозивший поставить под вопрос исходные условия нашей цивилизации, воспринимался как нечто отдаленное и условное, о чем надо помнить скорее как о некой моральной проблеме, а не как о непосредственном вызове. Ответом недовольных могли быть либо красивые утопии, эффектно контрастировавшие с пошлостью буржуазного мира, либо различные планы демократического облагораживания, исправления и «освоения» народами новой глобальной социально-экономической реальности. Наконец, периферийным утопическим вариантом, столь модным в России, была утопия облагороженного национального деспотизма, соединяющего требования буржуазного порядка с глубоким патриотизмом и отеческой заботой о «малых сих», которых можно подкармливать или убивать, но непременно в соответствии с историческими традициями.

Нынешний социальный и политический порядок зародился в 1980-е годы, хотя тогда в полной мере масштаб наступающих перемен не осознавали, возможно, даже их сторонники. Усиливающаяся деградация советского блока постепенно вела к превращению биполярного мира, разделенного на две системы, к однополярному мировому порядку, где безраздельно господствует капитализм. Западная буржуазия осознала, что начинает выигрывать холодную войну уже к концу 1970-х годов. Эти глобальные перемены не остались без последствий и для общественной жизни самого Запада, где «левая мода» поздних 1960-х и ранних 1970-х сменяется неоконсервативной или неолиберальной волной. Идеологические тенденции отражают процесс перемен, происходящий на более глубоком уровне. Социальное государство подвергается постепенному, но систематическому демонтажу.

Положение дел, сложившееся в обществе к началу XXI века, очень хорошо может быть характеризовано термином Кристофера Лэша «восстание элит». Этот процесс наталкивается на массовое сопротивление, периодически притормаживается и в отдельных странах временами даже обращается вспять, но на глобальном уровне неуклонно пробивает себе дорогу. Происходящее дерегулирование освобождает крупные концерны от контроля государства, что означает их абсолютную неподотчетность не только по отношению к чиновникам, но и по отношению к гражданам. Вопросы, которые раньше считались социально-политическими и подлежащими обсуждению в представительных органах власти, становятся, по мере развития приватизации, сферой «чистой экономики» и полностью выводятся из компетенции народных представителей. То, что раньше можно было решить голосованием, теперь отдано на откуп «невидимой руке рынка». На практике, разумеется, решения принимаются не «невидимой рукой», а по-прежнему вполне конкретными людьми, заседающими в правлениях крупных компаний, но теперь уже освобожденными от какой-либо ответственности по отношению к гражданам. По существу мы видим сохранение бюрократической вертикали контроля и власти, но уже лишенной большей части демократических элементов.

На смену гражданской ответственности приходит в лучшем случае коммерческая «прозрачность», предполагающая доступ к информации не для всех людей вообще, а исключительно для заинтересованных лиц - акционеров, пайщиков и т. д. В свою очередь, в качестве субъекта принятия экономических решений гражданин вытесняется акционером. Идеология демократизации капитала предполагает превращение всех или почти всех в акционеров, пайщиков и инвесторов, что создает в перспективе - по крайней мере, на Западе - своего рода культуру корпоративного псевдо-гражданства. Через пенсионные фонды, личные инвестиции, покупку акций и облигаций рядовой гражданин привязывается к корпоративному миру тысячами нитей. Однако он тут же обнаруживает, что новая связь с корпорациями ни по своим принципам, ни по своей практике не имеет ничего общего с прежней гражданской связью между ним и демократическим государством. Принцип демократии предполагал простоту, прямоту и равенство. Большая часть процедур была прямая - выборы, референдумы, публичные дискуссии. И даже там, где представительная демократия предусматривала делегирование полномочий, она не предполагала фактического отчуждения гражданами своих прав в пользу «народных представителей».

Напротив, корпоративное псевдо-гражданство предполагает исходное неравенство. Равны между собой не люди, а деньги. Соответственно, люди принципиально неравны, поскольку представлены в системе разным количеством денег. Но отличие состоит не только в этом. В условиях крайней иерархизированности корпоративных структур, сложности взаимосвязей между участниками хозяйственного процесса и постоянного изменения рыночных факторов, рядовой акционер не может не только непосредственно осуществлять свою волю (такой возможности часто нет и у гражданина в демократии), но и не способен даже оценивать происходящее, принимать решения, вырабатывать оценки и позиции.

Либерализация экономики создала возможность для выхода корпораций на мировой уровень в беспрецедентных ранее масштабах. Возникли транснациональные корпорации. Бесспорно, капитал стремился к интернационализации с момента своего возникновения. В XIV веке итальянские банки имели конторы в Лондоне и городах Фландрии, Московская компания вела дела с английской королевой Елизаветой и русским царем Иваном Грозным, Строгановы в XVII веке уже держали офис в Амстердаме. Но транснациональные компании не ограничиваются работой в международном масштабе, они пытаются напрямую определять правила игры, ставя себя выше демократических институтов, ограниченных «устаревшими» национальными рамками. Впрочем, новый порядок, ставящий транснациональные компании над законом и выше закона, сложился не сам собой, а стал результатом вполне осознанной и последовательной работы, проводившейся политической элитой на уровне национальных государств. Реванш правящих элит по отношению к массам, которые добились чрезмерных - с точки зрения верхов - уступок, происходил постепенно и принимал форму дерегулирования, отмены контроля над капиталом и интернационализации принятия решений. Последнее означало, что наиболее важные решения должны приниматься на уровнях, куда не могут дотянуться подконтрольные населению государственные институты и гражданское общество. Это отнюдь не означает, что национальные политические и бюрократические элиты оказываются отстранены от принятия решений. Они как раз включены в процесс! Но участвуют в нем за счет неформального взаимодействия с элитами корпоративными, на новых «наднациональных» площадках, где сами они оказываются за пределами гражданского контроля и отчетности.

Парадокс начала XXI века может быть сформулирован так: слабые государства - сильные правительства. Власть - как систему принуждения меньшинства по отношению к большинству - никто не собирался отменять или ослаблять. Отменяется только ответственность.

Демонтаж механизмов гражданского участия, вопреки представлениям традиционной политической науки, не сопровождается сегодня подавлением личных свобод, установлением цензуры, ограничением права на передвижение или индивидуальными репрессиями. Связь между свободой и демократией, считавшаяся самоочевидной для мыслителей XVIII и XIX веков, сегодня разорвана. Общество развивается в условиях свободы, но при отмирающей демократии. Крах Советского Союза и установление либеральных политических институтов в России - чем не доказательство торжества свободы? Да, либеральные институты в России (если верить интеллектуалам) не работают. Или работают не так, как на Западе. Или, если уж говорить честно, работают примерно так же, как и на Западе, но не так, как нравится интеллектуалам. Если считать, что критерием демократии является наличие многопартийной системы и существование легальной оппозиции, то у нас все в полном порядке. По всему миру наблюдается такой же прогресс. Даже жестокие репрессивные режимы, систематически убивающие собственных подданных за малейшую провинность или вообще без всякой причины, теперь редко решаются формально запрещать оппозиционные партии и сажать в тюрьмы их лидеров. Никогда еще в мире не было такого количества правителей, получивших свой мандат на основе состязательных выборов с участием оппозиции. Однако трудно найти в истории период, когда выборы так мало решали, а население относилось к ним со столь откровенным цинизмом.

Разумеется, в разных странах имеет место разный уровень деградации демократических институтов. Но интеллектуалам, сетующим на недемократическую практику в нашем Отечестве, стоит повнимательнее приглядеться к Европейскому Союзу, где бюрократические структуры и политические элиты систематическими усилиями создают себе совместную площадку, полностью свободную от контроля со стороны избирателей. Возникающая на этом уровне круговая порука блокирует любые попытки пересмотра принятых решений, даже если они находятся в вопиющем противоречии с мнением подавляющего большинства населения. А сами решения представляют собой итог закулисных переговоров внутри бюрократической олигархии и лоббистов от бизнеса.

Ссылка на «общее мнение» и «общеевропейское большинство» является постоянным аргументом, а порой и формой шантажа, с помощью которого власти оказывают моральное давление на граждан, лишая их политической инициативы и заставляя отказываться от суверенитета. Плюрализм партий тоже давно превратился в фикцию. Различия между ними стали понятны лишь специалистам-политологам, да и то не всем. Связь партии и ее сторонников в лучшем случае - как у болельщиков со «своей» спортивной командой.

«Круговая порука мажет как копоть», - писал когда-то Илья Кормильцев. Это было сказано про советскую систему. Увы, к нынешней либеральной вроде-бы-демократии это относится ничуть не меньше.

В подобной ситуации отчуждение масс от политических институтов само по себе не только отнюдь не свидетельствует об ослаблении демократического потенциала общества, но, напротив, демонстрирует его силу. Люди не верят в демократию не потому, что хотят жить при тирании, а потому, что понимают - на деле никакой демократии нет, все обман, фикция, издевательство.

Однако вакуум доверия, окружающий институты формальной демократии, может быть преодолен не только за счет прогрессивных народных инициатив, но и за счет развития реакционных движений. Избиратели реагируют на происходящее возрастающей апатией, которая, впрочем, время от времени нарушается появлением новых политических сил, бросающих вызов истеблишменту в целом. Эти силы, однако, чаще оказываются популистскими, ультраправыми и неофашистскими, нежели левыми, или прогрессивными, или демократическими.

Ультраправая «альтернатива» уже превратилась в реальность для целого ряда европейских стран. Показателем могут быть выборы в Австрии, где крайне правые получили в 2008 году 29 % голосов, став если не самой крупной, то, безусловно, самой динамичной политической силой страны. Резкий подъем влияния ультраправых можно было наблюдать на протяжении 2000-х годов в некоторых землях Германии, в Голландии, Италии и других странах. Популярность подобных идей неуклонно возрастает в странах Восточной Европы, причем там они все больше проникают в идеологический «мейнстрим», меняя наши представления о допустимом и недопустимом в «приличном обществе».

Фашизм - детище свободного рынка. Он возвращается с растущей неудовлетворенностью плодами рыночной свободы. Кризис нынешней модели капитализма, развернувшийся по всему миру в середине 2008 года, поставил вопрос еще острее. Ведь издержки свободного рынка приходится исправлять за счет вмешательства государства. И чем более «свободным», неконтролируемым и неуправляемым был рынок в течение предшествующего периода, тем более тяжеловесным, массивным и жестким должно быть корректирующее его результаты государственное вмешательство.

На фоне кризиса национальное государство внезапно оказывается единственно возможной и необходимой основой для восстановления экономики. Однако встает вопрос о том, каким будет это государство, на основе каких принципов и в чьих интересах оно будет осуществлять свое вмешательство? Опыт Великой депрессии показал, что ответом на кризис рынка может быть как либеральный прогрессизм «нового курса» Ф. Д. Рузвельта, так и политика «Народного Фронта» или, напротив, фашистский тоталитаризм.

Кризис начала XXI века грозит оказаться не менее масштабным, продолжительным и острым, нежели Великая депрессия 1929-1932 годов. Хуже того, глобальный финансовый кризис 2008 года уже превзошел показатели биржевого краха 1929 года, точно так же, как спасительные меры по огосударствлению финансовых институтов, предпринятые правительствами по всему миру - от России до США, - оказались беспрецедентными. Эти меры, однако, показали не только значение и необходимость государственного вмешательства, но и полное отсутствие механизмов гражданского контроля за действиями государства. В сложившихся обстоятельствах огосударствление экономики служит ровно тем же целям и интересам, что прежде - разгосударствление. Иными словами, речь идет о спасении корпоративных элит за счет общества. На сей раз спасать их приходится от самих себя, точнее - от результатов собственной деятельности, но социальная сущность политики от этого не меняется.

Ключевым вопросом для будущего демократии является социальная (в широком смысле - классовая) природа власти. Государственная власть упорно старается представить себя исключительно технической структурой, осуществляющей «объективно необходимые» меры в рамках «узкого коридора возможностей». Дискуссия сводится к минимуму, объективный смысл проводимых мер не обсуждается.

Однако кризис - хороший учитель. Он заставляет людей задавать вопросы. И если в конце кризиса мы увидим все же не торжество тирании, а восстановление демократии, то произойдет это благодаря борьбе за экономическую политику государства.

Нравится нам это или нет, но человечество вступает в новую эпоху конфликтов, кризисов и революций, в ходе которой нам предстоит увидеть разрушение значительной части привычного мира и возникновение нового. Крушение коммунистических режимов в 1989-1991 годах было не концом современной политической эволюции, а лишь концом истории ХХ века.

Торжество демократии и свободы совершенно не гарантировано, более того, оно в высшей степени проблематично. Формула Розы Люксембург «социализм или варварство» приобретает в наши дни зловещую актуальность, особенно на фоне позорной деморализации сторонников социализма и, в более широком смысле, левого движения.

Однако, если даже будущее свободы остается под большим вопросом, у нас остается достаточно оснований, чтобы верить в него и не терять надежду. Перспективы демократии спорны, туманны, но они есть. Кризис создает новые опасности, открывает перед нами новые возможности, но самое главное - налагает на нас беспрецедентную ответственность. Мы не просто обязаны повторять заклинания о своей приверженности ценностям свободы, просвещения и социальной справедливости, но действовать ежедневно, защищая и утверждая их.

В завершающей части «Фауста» Гете вложил в уста своего героя знаменитые слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Самое главное здесь не жизнь и свобода сами по себе, а то, что защищать их приходится постоянно, ни на минуту не успокаиваясь.

Именно в этом главный принцип демократизации, вокруг которого разворачивается историческая борьба нашего времени.