Русская жизнь



№40, декабрь 2008





Лузеры





* НАСУЩНОЕ *



Драмы







Голодомор

Организованные украинскими властями траурные мероприятия в память о жертвах голода 1932-1933 годов (на Украине этот голод называют голодомором) в России были восприняты очень болезненно. В самом деле, 75 лет назад люди умирали и на Украине, и на Кавказе, и в Сибири - а сегодня украинские власти берутся утверждать, будто этот голод был организован советским режимом специально, чтобы уничтожить украинский народ. И пока по одну сторону российско-украинской границы горят поминальные свечи и проходят траурные митинги, по другую (нашу, российскую) сторону политики, публицисты, историки, перебивая друг друга, объясняют, почему украинцы неправы в своих оценках того голода. В спор включился даже российский президент, направивший украинскому коллеге большое письмо на тему «так называемого голодомора». Копилка взаимных русско-украинских обид стремительно пополняется. «Не общая память о трагедии нужна сегодня националистам в Киеве, - пишет, например, журнал „Огонек“. - Они сделали из истории распродажу - sale, обесценив трагедию до попытки поссорить народы России и Украины».

С тем, что украинские националисты с удовольствием хватаются за любой повод поссорить наши народы, спорить трудно. Но так же глупо спорить и с тем, что и российская пропаганда всегда рада укусить Украину, - каждый день программа «Время» рассказывает об украинцах, что они воруют наш газ, они поставляли оружие грузинской армии, и даже в популярном фильме «Адмирал» Колчак терпит поражение из-за предательства какой-то украинской дивизии.

Попробуем посмотреть на спор о голодоморе с позиций российской пропаганды. Дано: украинцы утверждают, что советский режим нарочно морил их голодом, чтобы уничтожить этот народ. Требуется: доказать, что это не так. Решение: присваиваем слово «голодомор» (это не товарный знак, поэтому судиться никто не станет) себе, устраиваем свои траурные мероприятия. Открываем памятник, например, в Воронеже или в Ростове. Президент обращается к нации с соответствующей речью. Поминальная служба в храме Христа Спасителя. Какие-нибудь траурные венки, спускаемые на воду Беломорканала - да много чего можно придумать. В итоге весь мир видит, как Россия и Украина вместе вспоминают жертв голода, и на этом фоне глупцом будет выглядеть тот, кто утверждает, что это был сугубо украинский голод.

Но вместо этого мы почему-то видим вот что: жертв голода поминают только украинцы, русские же суетятся, стремясь доказать, что то ли никакого голода вообще не было, то ли что если голод и был, то все было правильно. В такой обстановке, как бы лицемерна и нечестна ни была украинская пропаганда, российская пропаганда выглядит на порядок более лицемерной и нечестной, более того - она как будто подыгрывает украинской стороне, давая ей возможность, указывая на современную Россию, называть ее наследницей того самого Советского Союза, который семьдесят пять лет назад заморил Украину.

Почти двадцать лет нет ни восточного блока, ни Советского Союза. За это время каждая из постсоветских и постсоциалистических стран (Украина в этом списке чуть ли не последняя) успела выстроить собственную национальную мифологию, состоящую из непрерывной череды страданий и обид, нанесенных советским режимом. Россия же, история которой позволяет ей называться главной жертвой советского режима, почему-то вместо этого постоянно вступает с соседями в заведомо проигрышные споры, гордясь тем, что она - наследница СССР, и обижаясь на постсоветские и восточноевропейские страны за то, что те не хотят разделить ее гордость.

Колесов

Процесс по делу об убийстве журналистки Анны Политковской, проходящий в Московском окружном военном суде (обвиняемые - Сергей Хаджикурбанов, братья Джабраил и Ибрагим Махмудовы, также на скамье подсудимых - бывший офицер ФСБ Павел Рягузов, его судят за превышение полномочий и вымогательство), рискует стать бесперебойным источником сенсаций. Все началось с того, что судья Евгений Зубов объявил, что присяжные настаивают на закрытом режиме слушаний. На следующий день один из присяжных заседателей, Евгений Колесов, выступил в эфире «Эха Москвы» и сказал, что судья Зубов врет, потому что присяжные, наоборот, хотели, чтобы процесс был открытым, и поэтому он, Колесов, отказывается от участия в этом процессе. Судебный скандал вышел в публичное пространство, и вот уже генпрокуратура заявляет отвод судье Зубову, мотивируя это предвзятостью судьи, а адвокаты подсудимых говорят, что знают имя «влиятельного политика», который в действительности заказал убийство Политковской.

В последние восемь лет мы привыкли к тому, что российские суды, особенно если речь идет о громких, резонансных делах, ведут себя так, будто решение по тому делу, которое они рассматривают, принято задолго до начала заседаний и вовсе не ими. Судя по тому, как начинался суд по делу Политковской, в этом случае все должно было быть, как всегда. «Наказание невиновных и награждение непричастных». Но сегодня уже очевидно, что «как всегда» не будет.

Разоблачение судьи Зубова выглядело так эффектно, что трудно отделаться от ощущения какой-то срежиссированности этой акции. Говорил же президент о сигналах, с помощью которых в России делается абсолютно все, - ну так и получите сигнал. Скорее всего, так и было. Но почему-то гораздо приятнее думать, что подвиг присяжного Колесова - это не «сигнал», а именно подвиг одного частного лица. Когда один-единственный человек («простой человек»), вступая в конфликт с системой, построенной на лжи, начинает и выигрывает (а Колесов, бесспорно, уже выиграл, чем бы ни закончился суд) - это круто, очень круто. Гораздо круче, чем любой «сигнал».

Гробов

В прошлом номере мы писали об аварии на подводной лодке «Нерпа», в результате которой от удушья (сработала система пожаротушения, и отсеки лодки заполнились фреоном) погибли двадцать человек. Следствие по делу быстро пришло к выводу, что пожарная система сработала не случайно, - не прошло и недели после ЧП, как Следственный комитет при прокуратуре РФ предъявил официальное обвинение по статье «Причинение смерти по неосторожности двум или более лицам» матросу с «Нерпы» Дмитрию Гробову.

По версии следствия, Гробов сам признался в том, что он нечаянно запустил систему пожаротушения - стал нажимать на кнопки, тут-то все и сработало. Если вину Гробова признает суд, матросу грозит до семи лет лишения свободы.

В истории с матросом Гробовым, конечно, очень много загадочного. Ходовые испытания подводной лодки. На борту - полтора десятка специалистов с завода. Офицеры нервничают, процесс - очень ответственный. И вот в такой нервной обстановке матрос зачем-то пробирается к пульту управления (специалисты с Амурского судостроительного завода, на котором построили «Нерпу», вообще говорят, что один человек запустить пожарную систему не в состоянии), нажимает на кнопку и убивает двадцать человек. Точнее всех ощущение от предъявленного матросу обвинения сформулировал адвокат Анатолий Кучерена: «Надо еще выяснить, как эти показания давались».

Надо выяснить, да.





Астахов

С год назад, если кто забыл, появилось движение «За Путина!» во главе с адвокатом Павлом Астаховым. Владимир Путин тогда возглавлял предвыборный список «Единой России», и движение адвоката Астахова, очевидно, решало какие-то предвыборные задачи - поэтому неудивительно, что, когда выборы в Госдуму прошли, движение сошло на нет. Видимо, решило все свои задачи.

Спустя год, когда никаких выборов вроде бы не ожидается, движение адвоката Астахова неожиданно заявило о себе вновь - в Москве прошел четвертый его форум, на котором адвокат Астахов объявил о новых задачах, стоящих перед его соратниками. «Это помощь власти в преодолении последствий мирового финансового кризиса и содействие в правовом просвещении граждан», - цитируют Астахова «Известия». По словам адвоката, движение займется «поддержкой наших людей в условиях экономической нестабильности». «Надо объяснить людям, что уволенные сегодня завтра станут кадровым потенциалом», - говорит адвокат Астахов.

Из уст в уста передаются истории о том, как сотрудники государственных СМИ и другие официальные лица, которым как будто кто-то запретил произносить словосочетание «экономический кризис» без пояснения «мировой», придумывают все новые политкорректные синонимы словам «обвал», «падение», «девальвация» и т. п. Но даже и по меркам этого «прикладного языкознания» слова адвоката Астахова выглядят форменным цинизмом, потому что уволенный - это именно уволенный, а никакой не «кадровый потенциал». И, в общем, несложно представить реакцию среднестатистической жертвы кризиса, которая вместе с приказом об увольнении получает заверение в том, что перед нею открываются невероятные перспективы в рамках «стратегии-2020».

Впрочем, это история не о кризисе, а о том, что сегодня в России слишком много услужливых граждан, которые опаснее врага. Интересно, почему?

Гонтмахер

Россвязьохранкультура вынесла газете «Ведомости» предупреждение в связи с публикацией статьи экономиста Евгения Гонтмахера «Новочеркасск-2009». По мнению чиновников, «данная информация может быть расценена как подстрекающая к экстремистским действиям». Речь идет о прогнозе, данном Гонтмахером в связи с экономическим кризисом, - в статье описывается гипотетическая ситуация бунта рабочих, уволенных с градообразующего предприятия в маленьком городе. Гонтмахер предполагает, что в случае такого бунта ни местные, ни федеральные власти не смогут ничего противопоставить революционной энергии масс, и за дальнейшее развитие событий никто не сможет ручаться.

Статья Гонтмахера, если честно, и сама по себе выглядела весьма спорной. Новочеркасское восстание 1962 года все-таки случилось совсем не в той стране, в которой мы живем сейчас. Среди причин того восстания - не только подорожание мяса и молока, совпавшее со снижением зарплат на электровозостроительном заводе, но и несоответствие трибунной риторики тогдашних государственных деятелей реальной политике, проводимой властями. Да и особый, сильно отличающийся от среднестатистического по стране, темперамент детей и внуков расказаченных (а Новочеркасск и до сих пор - столица донского казачества, очень необычный, почти аномальный город) тоже повлиял на то, как там все в 1962 году происходило.

Нынешний кризис гораздо более корректно было бы сравнивать с девяностыми годами, когда заводы вставали, зарплаты не выплачивались или выплачивались не деньгами, а тапочками и полотенцами. Народ при этом не захватывал городские администрации, а тихо стонал, переходя с «Доширака» на «Роллтон». Плюс рост преступности, плюс расцвет челночного бизнеса и так далее. В общем, уж на что я не экономист, но и мне с Гонтмахером тоже хотелось бы поспорить.

Но спора, судя по всему, не будет. Государство устами Россвязьохранкультуры объявило, что ни в каких дискуссиях по поводу кризиса не заинтересовано вообще. «Существует два мнения - мое и неправильное», - как бы говорит нам государство каждый день в девять вечера на Первом канале. Шаг влево, шаг вправо - двести восемьдесят вторая («экстремистская») статья уголовного кодекса.

Доиграются, ох доиграются.

Бекетов

Главный редактор газеты «Химкинская правда» Михаил Бекетов остается в больнице в крайне тяжелом состоянии. 13 ноября журналиста Бекетова избили неизвестные, потом врачи были вынуждены ампутировать ему ногу, а на протяжении всего последнего года Бекетову постоянно угрожали, кроме того, кто-то сжег его машину и убил собаку.

По итогам обсуждения ситуации вокруг Михаила Бекетова Общественная палата выступила с инициативой ужесточить наказание за покушения на журналистов, приравняв последних к общественным деятелям, что позволит сажать тех, кто убивает или избивает журналистов в тюрьму на срок до 20 лет.

Как журналист, которого несколько раз били, могу сказать, что мне, конечно, было бы приятно, если бы мои обидчики садились в тюрьму на двадцать лет, но все же гораздо приятнее было бы, если бы журналистов вообще никто не бил и тем более не убивал. Но, к сожалению, даже если в Уголовный кодекс запишут пожизненное заключение для тех, кто убивает журналистов, инциденты такого рода вряд ли прекратятся.

Современное устройство отношений между прессой и властью (а «Химкинская правда» - оппозиционная газета, и друзья журналиста Бекетова не сомневаются, что за нападением на него стоят районные или областные власти) таково, что прессе позволено в лучшем случае игнорировать политические проблемы, ограничиваясь сугубо «желтой» тематикой, а чаще всего - выступать в роли придворных глашатаев. Поправками в Уголовный кодекс эту ситуацию, конечно, не исправить. Требуется полная перестройка отношений между властью и прессой - но вряд ли власть и пресса к этому готовы.

Лужков

Еще одна - уже более трогательная история про отношения журналистов и власти. На Первом канале появилась новая еженедельная передача Владимира Познера, она так и называется - «Познер». Героем первого ее выпуска стал мэр Москвы Юрий Лужков. Познер брал у Лужкова интервью.

Помимо прочего, в этой передаче Лужков сказал, что не видит ничего плохого в том, чтобы вернуться к выборам глав регионов. Ну, сказал и сказал - мнение у человека такое. А с тем, что старейший и авторитетнейший из региональных руководителей имеет право на собственное мнение по вопросу, прямо его касающемуся, даже спорить глупо. Имеет, конечно.

Но что тут началось! Аналитики спорят, не свидетельствует ли заявление Лужкова об охлаждении отношений между ним и Кремлем, а если свидетельствует, то что это значит - то, что Лужкову теперь точно не миновать отставки, или же то, что Кремль в условиях падающей экономики уже не контролирует московского мэра. А может быть, как раз через Лужкова Кремль вбрасывает в публичное пространство возможность возвращения выборов губернаторов? В общем, множество версий, подарок конспирологу.

По- моему, все гораздо проще. Познер спросил, Лужков ответил. Это, собственно, и называется -интервью. И если мы отвыкли от того, что глава крупнейшего и важнейшего субъекта федерации может просто дать интервью и просто высказать в нем свое мнение, - то что же с нами со всеми за эти годы произошло?



Олег Кашин

Лирика







***

Девочка скромного вида садится в электричку на станции «Тарусская», открывает ноутбук, вставляет диск - «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом.

Оглядывается специфическим поисковым взглядом. Вагонный контингент невзрачен: старики и старухи, женщины с детьми, сонный священник - ни одной заслуживающей внимания мужской особи.

Выждав пару станций, девочка разочарованно выключает Брюса и ставит «Ширли-Мырли». Это уже высокое, для души. Мы вместе выходим в Царицыно, - и она переходит на другую платформу. Ждет обратного поезда.

***

Саяно- Шушенский заповедник объявил конкурс для методистов экологического образования. Называется -«Зеленый учитель - 2009». Интересно, как дети воспримут носителей почетного звания. Пока же более привычен «синий учитель», «синяк». Любопытно, чем завершится уголовное дело, возбужденное против директора Краснянской средней школы Волгоградской области, наладившего производство и сбыт самогона? Сахар для перегонки возили из райцентра на нацпроектовском школьном автобусе; директор, чуждый бутлегерских кодексов, сам употреблял родную продукцию, однажды заснул в сортире, школьники написали на двери «Кабинет директора» - очухавшись, он приказал закрасить надпись… Скорее всего, ничем особенно страшным - условным сроком, временной дисквалификацией… Другого-то учителя все равно не найдут - тот скромный калач, которым заманивали в деревню городских просветителей, давно уж засох и рассыпался.

***

Кризис дотянулся до неприкасаемых: в Москве сокращают милицейские штаты. Хотелось бы думать, что уменьшат число «космонавтов» (омоновцев), однако нет, прежде всего, большой секвестр коснется самых, пожалуй, человечных подразделений - участковых и инспекторов по работе с несовершеннолетними. Начальство считает, что их много, перебор. «А почему инспектора должны подменять педагога по дополнительному образованию?» - вопрошает оно, и нечем крыть. Ну да, не должны. Зато всем прочим обещают повысить зарплату - милиционер первого года будет получать аж 21 тысячу рублей (как будто это спасет его от профессиональной порчи).

Но педагогов, впрочем, тоже подрезают: в управлении образования Калининградской области станет на 64 чиновника меньше. Сколько ж их, куда их гонят… Впрочем, на фоне обещанного правительством Франции 13-тысячного сокращения учительского корпуса это все так, пристрелка.

***

Родители выпускников нынешнего года в мандраже из-за то и дело меняющихся правил игры, бесконечно противоречивых инициатив и планов громадья. Экзаменационное лето темно и туманно. Министр образования Фурсенко выступал в Казанском университете, где каждый камень Ленина знает, и предположил, что выпускное сочинение может стать обязательным экзаменом, независимым от ЕГЭ. До того много говорили, что не будет обязательным ЕГЭ по математике. А еще в следующем году должен состояться переход на новый базисный план - обещают, что он будет «мягким». Сенаторы недавно предложили сделать ЕГЭ не обязательным, но дополнительным экзаменом, «по желанию учащихся», остальным же оставить традиционные экзамены. Мы горячо «за», но как бы понять, что же все-таки будет? За сводками Минобра следят нервически, - и вскрикивают, как на ипподроме.

***

Что нам за дело до ареста акций кондитерской фабрики Kalev в Эстонии? Однако же известие неожиданно отзывается липким сладким привкусом. Именно Kalev поставлял жвачку советским пионерам в конце 70-х, - тугая, безжалостная к зубам, похожая на поплывшую карамель, она, тем не менее, была первой и единственной «жувачкой», условно западной, 15 копеек штука - и не всегда найдешь. За нее давали маленькую шоколадку или списывать. Ужасно жалко, словно дом пионеров закрыли.

***

С января следующего года в Санкт-Петербурге начнет работать программа «Транзит» - за счет городского бюджета бездомных будут, с их согласия, отправлять на родину. Замечательное дело, гуманное, но заложенная смета в 850 тысяч рублей на все про все вызывает недоумение. На сколько ее хватит - на 100 человек, на 200? Ясно одно: в категорию «бездомных» не войдет огромная армия сокращенных гастарбайтеров, в одночасье лишившихся и работы, и койки в подземелье. Безработных и бездомных нелегальных иммигрантов не считают бомжами, они идут по другому реестру, и заниматься ими должны совсем другие службы и другие бюджеты, - однако же в грядущей «великой депрессии» они - невидимые для статистики, не помеченные компьютером, - обещают слиться с бродягами отечественного розлива. И здесь понадобится «Транзит» совсем уже другого масштаба.

***

Очередная эксцентриада Жириновского: «Надо не покупать одежду, а обмениваться ей. Я готов пару костюмов кому-то дать, несколько пар обуви, часы кому-нибудь дать. Зачем в магазин идти? Обращайтесь друг к другу и получайте то, что можете купить в магазине, друг от друга». Кроме того, сказал Владимир Вольфович, не стоит тратить деньги на косметику, потому что это «химия и вредно», а также надо меньше покупать газет, так как одну газету можно читать «всей лестничной клеткой» или даже «всем подъездом».

Эстрада эстрадой, однако, про консолидирующую газету - хорошо. Но какая должна быть газета, способная собрать сограждан, как в военные годы - черная тарелка с голосом Левитана? Перебрав все варианты, останавливаюсь на газете «Жизнь».

***

На заседании Мосгордумы посетовали: лишь 27 процентов московских учреждений адаптированы для инвалидов. Знакомая «опорница» изумилась по телефону: о чем они, двадцать семь или два и семь десятых? Москва откровенно враждебна человеку «с ограниченными возможностями передвижения», каждый пандус вызывает прилив благодарности, каждый лифт, куда можно въехать на коляске - едва ли не умиление. Например, труднопреодолимые барьеры в реабилитационных учреждениях отмечают 60 % инвалидов по зрению, 35 % инвалидов по слуху и 45 % опорников, сообщает Агентство социальной информации. В реабилитационных! - а что же в обычной городской среде? Но на круг выходит 27 процентов доступности - больше четверти. Знают ли об этом инвалиды?

***

В Кемеровской области решили так бороться с безработными алиментщиками: привлекать их к уголовной ответственности за отказ от вакансии, предложенной на бирже труда. «Гениально!» - сказала по этому поводу депутат Екатерина Лахова. (В самом деле, гениальный способ заполнить муниципальные вакансии по 2-3 тысячи рублей, которыми брезгуют даже гастарбайтеры.) Интересен восторг депутата: любая репрессивная изобретательность вызывает горячее и безусловное одобрение, - независимо от согласия с уголовным кодексом.

***

Ловлю такси. Останавливается, к моему удивлению, джип с флажком-триколором. Водитель - совсем юный, застенчивый - запрашивает мало. Едем под «Гражданскую оборону». Объясняет: «Босс говорит: у тебя есть час - это твои чаевые, иди побомби». - «А так не дает чаевых?» - «Принципиально! Я ему сигареты покупаю, он обязательно скажет: рубль недодал. Поэтому и богатый…» - «Богатый или при должности?» Мальчик, растерянно: «Так ведь бедные начальниками не становятся…»



Евгения Долгинова

Анекдоты



Где же муж?





Житель Чувашии проведет в колонии строгого режима 18 лет за убийство двух человек. 28-летний житель Красночетайского района республики полтора года назад начал встречаться с замужней чебоксаркой. При этом мать девушки с ее сожителем были против встреч и всячески препятствовали их общению. Днем 14 апреля 2008 года в подъезде дома между ними произошла ссора, а вечером молодой человек опять пришел в квартиру - пьяный, агрессивный - и сразу прошел на кухню. Здесь между молодым человеком и отчимом девушки завязалась потасовка. Мужчина попытался убежать, но незваный гость с ножом в руке настиг его в ванной и ударил ножом в спину, грудь.

На крики хозяйки квартиры, принимавшей в это время ванну, из зала выбежала дочь: мать была раздета, по ее руке текла кровь. Почувствовав неладное, девушка хотела вызвать «скорую», но парень остановил ее, приказав зайти обратно в зал к ребенку. После убийства преступник вымыл нож, написал на листе бумаги оскорбительные слова и положил на труп женщины.

Через некоторое время девушка с сыном и молодым человеком вышли на улицу. Дочь даже не удивило то, что матери и ее сожителя нет в квартире, дверь ванной закрыта, не шелохнула и мертвая тишина в доме, говорят оперативники. Купив в аптеке две бутылки перцовой настойки, одну парень велел выпить своей подруге, другую опустошил сам. По дороге выбросил нож и сказал, что ее мать «оказалась слишком живучей».

Сотрудники милиции задержали агрессора в ту же ночь, он не отрицал свою причастность к содеянному. И в судебном заседании подтвердил правдивость своих показаний, но при этом уточнил, что не хотел никого убивать, все произошло в результате случайного стечения обстоятельств. Однако его доводы о том, что он не контролировал свое поведение, суд признал несостоятельными.

В ходе расследования молодой человек говорил, что отчим девушки первым ударил его в нос и, схватив со стола нож, начал угрожать - в этих условиях ему ничего не оставалось, как выхватить нож и защищаться. Но суд пришел к выводу о неубедительности этих показаний: на обвиняемом каких-либо телесных повреждений выявлено не было.

С учетом обстоятельств совершения преступления и отрицательно характеризующих личность подсудимого данных, суд пришел к выводу, что молодой человек представляет повышенную опасность для общества и назначил ему суровое наказание - 18 лет лишения свободы в колонии строгого режима.

История отвратительна, как бывает отвратителен плохо написанный детектив в цветастой мягкой обложке, с мелодраматическими эпизодами, изменами, нагроможденными друг на друга кровавыми убийствами. В который уже раз замечаю, что от реальных преступлений иногда разит махровой литературщиной. Чего стоят хотя бы записка с бранными словами на теле жертвы или слова «она оказалась слишком живучей»! А ледяное, космическое равнодушие девушки по отношению к матери и отчиму (как вариант - дикая запуганность)! Это же ведь, казалось бы, только в книжках с мягкими обложками бывает. «Она оказалась слишком живучей», - процедил он сквозь зубы и бросил под ноги дымящийся окурок. Ан нет, самая что ни на есть реальная жизнь.

А еще в этой истории удивительно отсутствие мужа. В самом начале сказано, что чебоксарка (странное какое-то слово) замужем. При этом живет с матерью и отчимом, и муж ни разу в истории не упоминается. Нет, всякое, конечно, бывает - может быть, оставаясь в формальном браке, стали жить порознь или уехал благоверный в далекую страну. Или отбывает срок в местах лишения свободы. Наверное, что-то такое, какая-то причина есть. Но мы о ней ничего не знаем, и вот это не очень блистательное отсутствие мужа придает истории дополнительную корявость и абсурдность.

Я специально не стал менять «зал» на «комнату», оставил как есть в милицейской сводке. Что-то невыразимо трогательное есть в этом провинциальном назывании обычной небольшой комнаты в обычной квартире залом.

Отобрали «Волгу»

Согласно судебному решению, стоматолог из Анжеро-Судженска Кемеровской области должен был выплатить своему бывшему пациенту ущерб порядка 10 тысяч рублей, а также штраф Роспотребнадзора и задолженность в Пенсионный фонд. Общая сумма долга составила почти 20 тысяч рублей. Владелец частного стоматологического кабинета не желал добровольно платить, тщательно избегая встречи с судебным приставом: на работе не появлялся, входную дверь не открывал.

Направив запрос в ГИБДД, судебный пристав выяснила, что за должником числится автомобиль «Волга». При очередной попытке разыскать задолжавшего врача судебному приставу все же удалось застать его на рабочем месте. Незадачливому дантисту ничего не оставалось, как указать место нахождения автомобиля, которым оказалась штрафстоянка, куда машину доставили за нарушения ПДД еще летом нынешнего года.

Судебный пристав арестовал принадлежащую должнику «Волгу». Несмотря на то, что автомобиль далеко не в идеальном состоянии, средств от его реализации хватит, чтобы погасить все долги стоматолога.

Тот нечастый случай, когда нарушитель закона вызывает сочувствие. Бывают такие периоды, когда мелкие и крупные проблемы и неудачи, толкая друг друга, вторгаются в жизнь человека, и он погружается в такой противный серый унылый поток неудачничества. Вот так и здесь. Бедный, бедный стоматолог. Как-то много всего разом на него навалилось. Нанес ущерб пациенту (как следствие - удар по репутации и, возможно, моральные страдания), суд, штраф, долги. Машину забрали на штрафстоянку, и, судя по всему, нет денег ее оттуда выкупить, да и состояние машины указывает на наличие у стоматолога денежных проблем. Конечно, на фоне описываемых в этой рубрике жутких трагедий все это не страшно. Проблемы, наверное, вполне решаемые. Но все равно, как представишь себе всю эту мутную тоску - безденежье, долговая трясина, необходимость скрываться - и очень жаль становится несчастного стоматолога. Надеюсь, в его жизни еще наступит светлая полоса.

Просто убийство

Краснодарским краевым судом вынесен приговор 31-летней жительнице Кубани, которая обвинялась в убийстве малолетнего сына.

В ходе судебного следствия было установлено, что 25 марта 2008 года женщина задушила своего сына брючным ремнем. С целью убийства она взяла кожаный брючный ремень своего сына и, подойдя к спящему на кровати ребенку, нанесла ему не менее четырех ударов ремнем по голове и туловищу. Затем сдавила ремнем шею и удерживала его до тех пор, пока не убедилась в наступлении смерти сына.

В ходе судебного рассмотрения женщина вину не признала и в содеянном не раскаялась. Однако коллегия присяжных заседателей признала ее виновной в умышленном убийстве сына. На основании вердикта присяжных Краснодарский краевой суд назначил женщине наказание в виде 12 лет лишения свободы с содержанием в исправительной колонии общего режима.

Обычно в таких случаях в новостных материалах указываются какие-то сопутствующие обстоятельства: алкоголизм убийцы, тяжелое материальное положение, семейные неурядицы. Здесь - ничего такого. Убийство в чистом виде, без причин и поводов, голый скелет преступления. У женщины был сын, настал день 25 марта 2008 года, женщина взяла ремень и задушила сына. Это все. Наверняка за всем этим стояли какие-то драмы и ужасы, нам неизвестные, наверняка были какие-то чудовищные причины. Но когда читаешь вот такую новость, без каких-либо уточняющих подробностей - «взяла и убила», ощущаешь что-то вроде минутного столбняка.

Маловато будет





На склоне ущелья около реки Мзымта 12 ноября 2008 года был обнаружен труп 23-летнего мужчины с колото-резаными ранениями. В ходе предварительного следствия была установлена причастность 46-летнего отца убитого к совершению данного преступления. Он был задержан следователем и дал признательные показания. По версии следствия, мотивом преступления явились неприязненные отношения, сложившиеся между отцом и сыном.

Молодой человек постоянно упрекал родителя в ненадлежащем материальном обеспечении. Возбуждено уголовное дело по части первой статьи 105 Уголовного кодекса РФ (убийство). Обвиняемый заключен под стражу. Предварительное расследование продолжается.

Вообще, отцы и сыновья не так уж редко убивают друг друга. В подавляющем большинстве случаев это происходит в пьяном виде, в результате случайно, по ходу застолья, разгоревшихся ссор. Обычно даже никаких «неприязненных отношений» между жертвой и преступником нет, наоборот, они, как правило, изначально приязненные, но потом следует какое-нибудь неосторожное слово или жест, вспыхивает обида, под руку попадается кухонный нож…

А тут - нечто совсем изумительное. Характерно, что ничего не сказано о состоянии алкогольного опьянения у участников трагедии - а в милицейских сводках всегда на это специально указывают. Значит, можно предположить, что отец убил сына в трезвом виде, в здравом, так сказать, уме. За то, что сын просил денег. В голове не укладывается. Совершенно невозможно представить их последний диалог. И так, и этак пробую - получается какая-то бессмыслица. Отец, дай денег. Не хватает мне. Мало мне денег даешь. Не дам. Сколько уже можно у отца денег просить. Сам молодой, здоровый, работай, зарабатывай. И вообще, достал ты уже меня. Хрясь, хрясь. Колото-резаные ранения. Нет сына.

Впрочем, может быть, речь идет о представителях какого-нибудь тамошнего горского народа со своими специфическими представлениями о морали и долге, о добре и зле. Иначе получается что-то необъяснимое.



Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *



Школьные сочинения

Воспоминания детей-беженцев




В декабре 1923 года ученикам Русской гимназии чешского городка Моравска Тржебова предложили написать сочинение на тему «Мои воспоминания с 1917 года». Выдержки из этих сочинений были опубликованы в «Бюллетене Педагогического бюро». Кроме того, Педагогическое бюро по делам средней и низшей русской школы за рубежом обратилось ко всем школам Русского Зарубежья с призывом повторить этот опыт и присылать собранные сочинения в бюро для анализа. Результатом стал сборник статей «Дети эмиграции», изданный в Праге в 1925 году (в 2001 году он был переиздан в России издательством «Аграф»).
Одной из участниц акции Педагогического бюро была Русская гимназия в Праге. 18 марта 1924 года во всех классах гимназии, кроме подготовительных, прошел специальный урок, на котором дети писали сочинения-воспоминания. В том же году отрывки из наиболее выразительных сочинений были изданы брошюрой «Воспоминания детей-беженцев из России», текст которой мы и предлагаем вашему вниманию.
Публикуется по изданию: Воспоминания детей-беженцев из России. Под редакцией С. И. Карцевского. Прага, 1924. В большинстве случаев сохранена пунктуация и орфография авторов сочинений.




МЛАДШИЙ ВОЗРАСТ



Точнее те, кому в 1917-1918 гг. было 3-5 лет.



1. Я помню, когда-то была война с немцами, а потом революция между собой.



2. Тогда по всей России была революция. Они пришли и стали грабить нашу станицу.



3. Начался голод, стало все дорого. Стали все от голода умирать. Бывало зимой выйдешь на улицу и видишь, как у какого-нибудь забора лежит труп.



4. Мы голодали очень сильно. Однажды мы с бабушкой купили муку. Но мука не оказалась хорошая. Когда бабушка напекла калачей и мы их наелись, то мы были распухлые. Еще хуже, когда на обеих сторонах свинка. Когда у меня прошла опухоль, я познакомился с одним артистом из цирка и он меня туда определил и я учился на акробата и на комика.



5. Мне было шесть лет. В одно прекрасное утро, когда я спала в детской, вошли вооруженные солдаты и стащили меня с постели. Как я ни плакала, но они разбили мою любимую куклу. Через несколько минут вошла в детскую моя мама, вся в слезах, и сказала, что папа, который лежал после тяжелой операции, принужден идти куда-то со злыми большевиками. Все наши шкапы оказались пустые. Мама после того потрясения ослепла и пробыла в таком состоянии три месяца.



6. Я помню, как к нам в город пришли большевики. Большевики стали бить евреев и разграблять их имущество. Мне было очень жаль евреев.



7. Помню, как мы на Пасху сидели в подвале, и бабушка приносила туда пасхи и куличи. Помню, как на заборе городского сада была кровь и около стены большая воронка. Это от пушки ядро попало и разорвало его на части.



8. Когда долго не стреляли, мне делалось скучно.



9. Еще я помню, как один мужчина, по имени Прокоп, повесил 17 человек. Как раз в нашем дворе. В этом дворе стоял какой-то погреб и там он их повесил. Я сама это не видела, как он их весил, но рассказывали мне те люди, которые все видали. И рассказали мне, что каждый должен был встать на скамейку и всунуть голову в петлю, когда уже было готово, должен был оттолкнуть скамейку, и тогда этот человек скончался. Однажды мы обедали, и видим мы бежит какая-то собачка. Мы ее приняли и накормили. Она уже жила у нас, мы всех спрашивали, как ее звать и чья она, никто ничего не сказал, только один учитель сказал, что это его собачка, и звать ее Тузик…



10. Многие люди умирали от голода и холода. Всюду можно было видеть голодных детей, которые валялись на улицах. Никто на них не обращал внимания. Все были заняты добыть себе что-нибудь на пропитание.



11. Мне приходилось спекулировать, так как был большой голод, и заработанных денег отца не хватало, чтобы прокормить всю семью.



12. В 1918 г. я потерял сестру (при пересадке в другой поезд). Я остался один на станции и не знал, куда мне обратиться. Я долго не думал, будучи мальчиком 6 лет, я решился на свой детский ум. Я хотел остаться на станции, думая, что моя сестра приедет и возьмет меня… Приближалось к 8 часам вечера, и сестра не приезжала. Стало темнеть и я почувствовал голод. Но где мне было поесть, ведь у меня не было денег. Я было задумался и вдруг вспомнил про прежние свои приключения и, забыв про голод, стал их себе воображать. Я так задумался, что не заметил, как настала тьма. Вдруг кто-то меня дернул за рукав. Я обернулся и увидел мальчика лет 13, он смотрел на меня и улыбался своим широким ртом. «Что ты тут делаешь?» - спросил он у меня. - «Сестру жду» ответил я. - «Какую сестру? Где она?» - «Да вот утром потерял». - «И ты от утра тут ждешь?» - «Да». - «А ты ел?» - «Нет». - «А есть хочешь?» - «Так себе». - «На», - и мальчик подал мне бублики и колбасу. Я взял и медленно стал жевать… - «А где ты будешь жить?» - «Сам не знаю». - «А хочешь быть моим другом? Я тебя научу чему-нибудь». - «Да», - ответил я, ничуть не задумываясь и поглощенный своим вкусным ужином. Я стал смотреть на медленно приближающийся товарный поезд. А вдруг в этом поезде едет моя сестра! И я стал себе представлять, как она меня обнимет и расцелует. Но нет, ее и в этом поезде нет. И тут я только вспомнил, что сегодня ночью я буду один, и я заплакал… «Эй, мальчик, уходи с рельс!» - крикнул чей-то грубый голос, и какая-то невидимая рука отбросила меня в сторону. В эту же минуту около меня промчался пассажирский поезд. «Фу, как я испугался, я думал, что тебя зарежет машиной», - сказал мальчик; и, взяв меня за рукав, повел за собой… «А вот мы и дома», - сказал вдруг мой друг… (Дети поселились под полом старого сарая. Здесь обрывается рассказ. Впоследствии мальчик попал к чехословакам, приютившим его: вместе с ними проехал всю Сибирь и приехал в Прагу. Своей сестры он до сих пор не нашел. Мать у него умерла, когда ему шел еще второй год, а отец пропал без вести во время войны. На его сочинении лежит отпечаток стремления к литературности, но суть рассказа соответствует действительности.)



13. Я помню, как в этом городке по улицам ходили дети бедного приюта, у которого не было содержания держать их. Они бродили по улицам, просили, просили у людей дать хоть бы кусок хлеба. Но некоторые люди, у которых они просили, они сами чуть ли не так были бедны, как и эти дети, а потому не могли им ничего дать. Тогда эти дети продолжали все время бродить по улицам и даже некоторые из них умирали по улицам, умирали от голода. Еще я помню, как мы голодали, как нам нечего было есть, и как мы все сидели по местам скучные и грустные. От этого голода мой папа и мы все давно хотели уехать в Чехию, а потому хлопотали себе из Харькова такую бумагу, чтобы могли бы уехать в Чехию. Мы все с нетерпением ждали этой бумаги, а больше всех ждал наш папа. Через некоторое время мой папа простудился и заболел воспалением легких. И так как он ждал с нетерпением эту бумагу, то эта бумага пришла тогда, когда он уже умер и лежал на столе около иконы… Нам всем было очень трудно расстаться с дорогой родиной, т. е. с Украиной. Еще всем нам было трудно расстаться с папиной и брата и сестры могилками, так как они там похоронены. Еще помню, когда был еврейский погром, то тогда только было слышно, как пули летят со всех сторон и как евреи бежат по улицам, прячутся в разные сараи и просят русских или кого-нибудь, только не евреев, приютить их, потому что боятся погибнуть. Я помню, когда на моих глазах убили одного мальчика, который бежал куда-то спастись… И прибежал к нам в огород, в камыш. Они побежали за ним и там его поймали и отвели его в арестное помещение. А там я не знаю, что с ним сделали. Еще я помню, как на моих глазах убили одного еврея. Он шел по улице и хотел куда-нибудь спрятаться. Но его увидели и хотели расстрелять. Я забыла сказать, что они шли два и что одному сказали, чтобы он ушел, покамест его не расстреляли. А другого расстреляли и велели моему брату закопать его мозги. И я до сих пор помню, где эти мозги закопали. Больше я не успела, потому что уже звонок.



14. Моя мама заболела и лежала довольно долго. В это время нам пришлось все продать, а когда моя мама начинала уже выздоравливать, не было уже ничего для продажи, а дома не было ни куска хлеба и ни гроша денег. Я пошла на базар, и зашла в один магазин, и рассказала мое положение, и хозяева этого магазина дали мне немного денег, потом в другом также, и у меня накопилось немного денег, я пошла и купила на все деньги три четверти фунта черного и тяжелого для здоровья хлеба.



15. Уже вторую ночь мы спали с мамой на одной постели, без простынь и одеял, в платьях и даже пальто. Вдруг среди ночи я проснулась, оттого, что отворилась дверь и вошла мама. Я села. На маме было очень утомленное и взволнованное лицо. Она сказала, чтобы я скорее собралась и что мы сейчас пойдем. Мы вышли из дому. Я сейчас перескочу за несколько часов вперед. Мама уже перешла мостик на пароход. Какой-то господин подхватил меня и перебросил с пристани на пароход. Никто из мужчин не смел уезжать, все должны были оставаться в Б. для защиты. Все три дня на пароходе мы с мамой не могли встретиться. Есть было также нечего. На второй день мы увидали баржи, на которых спасались люди. Они нам махали и кричали до тех пор, пока пароход не подошел к ним. Вдруг среди ночи послышался страшный гром, волны заходили выше палубы, а в той стороне, где скрылся Б. вспыхнуло огромное зарево. Махновцы взорвали Б. Было ужасно жутко. Я была одна. На третий день мы приехали в Е. Там на пристани я встретила маму…



16. Однажды, когда я прощался, мне мама сказала, что большевики уже близко. Когда большевики заняли К., то стали в гимназии плохо учить. И не было, чем топить. Папа стал меньше получать жалованья, и нельзя было прожить на эти деньги. Мама стала продавать на базаре вещи. Когда мама все продала, то мы начали приготовляться уехать из России. Когда мы уже тронулись от станции, то наша собака долго за нами бежала. Через несколько времени нам пришло письмо, что наша собака сдохла…



17. Помню, как я ходила в гимназию и всегда падала в грязь и приходила домой вся измазанная. Но вот наступил день эвакуации, и мы уехали в В. По дороге мы потеряли весь багаж и приехали на место только в чем были. Но вот мама заболела сыпным тифом, потом папа возвратным. Не успел папа выздороветь, как заболел сыпным тифом. На второй день кризиса мама вывезла папу. Доктор маме говорил: «Куда вы его везете, ведь он у вас умрет». Но мама сказала: «Живым или мертвым, я его вывезу», - и вывезла.





СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ



В 1917-1918 гг. авторам воспоминаний было 7-8 лет



18. Однажды мне пришлось видеть такой самосуд. Поймали какого-то человека, который хотел продавать молоко дороже, чем следовало. Пришла милиция, собралась толпа и хотели с ним рассчитаться. Но он как сорвался и побежал, за ним кинулась и толпа; его догнали и начали бить чем попало. Вскоре от человека не осталось ничего, кроме кровавой массы, смешанной с грязью и клочками одежды. Много еще разных ужасов, всего сразу не вспомнишь.



19. Из этих первых лет революции мне запомнилось только одно: папа долго скрывался от большевиков на хуторе, а потом нам пришлось расстаться, так как папу хотели расстрелять. С этого времени пошли для нас страшные дни. Запомнилась мне одна страшная бомбардировка, во время которой мы 5 недель безвыходно сидели в подвале. Потом я не помню ничего до тех пор, когда мы в первый раз получили письмо от папы, написанное на тряпке, чтобы ее легче было спрятать.



20. В то время мой папа был стражником, а я ходил и школу. Однажды в феврале месяце была прислана телеграмма из Москвы, чтобы все стражники, жандармы и полицейские сдали свое оружие, а сами должны поступить в армию. Представьте себе, как мы были напуганы. Для меня тоже была печаль большая, так как папа хотел меня взять из школы и сделать из меня извозчика… Все это так и случилось: папу взяли в армию, а я стал извозчик. Один раз стоял я на углу, уже день подходил к обеду. И в это время до меня стал доноситься какой-то мотив неизвестной мне песни. Вот уже я начал ясно слышать слова: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» Хотя я и раньше слышал, что произошла революция, но гимнов еще не слышал. Благодаря тому, что у меня взяли в армию папу и взяли (меня) из школы, мне было очень грустно, но когда я услышат эти слова, мне стало весело и даже радостно, потому что эта революция даст рабочему и крестьянину все, что нужно для свободной трудовой жизни… Через несколько времени мы получили телеграмму от папы, что он едет обратно. Я очень обрадовался, потому что думал, что я буду учиться, но ничего подобного не случилось. Тогда я дал себе клятву, что я уеду куда-нибудь учиться. И я действительно уехал в Чехословакию, где до сих пор нахожусь я. Но сколько я вытерпел бед и сколько раз я видел ужасные сцены, которые, я думаю, я никогда не забуду! Но теперь живу мирно и надеюсь на будущее России и на будущее русского народа.



21. Папа исчез без вести. Мама целые дни плакала, и сестра ее успокаивала. Меня это очень все интересовало, хотя и было тяжело, что папы между нами нет. Я каждую минуту подбегала к окну, которое было завешено одеялами, и смотрела на улицу. На улице я уже не была долго и потому не могла дождаться, когда все это кончится. Прошло несколько дней и все как-то успокоилось. Папа вернулся домой. Вечером того же дня пришли красноармейцы делать обыск. Нашли у нас три револьвера и потому папу арестовали. Мама заболела и лежала два месяца. Доктор говорил, что это от сильного потрясения. С помощью одной нашей знакомой папу выпустили из тюрьмы… Летом мы поехали к крестной в К., прожили у нее несколько дней. В это время недалеко в какой то деревне убили комиссара и потому всех мужчин, в том числе и папу, арестовали и повезли в М. в вагоне. Мама перепуталась, и мы поехали за папой ранним поездом. На другой день к нам пришел крестный и сказал, что жена комиссара осматривала всех мужчин и узнала в нашем папе убийцу и потому будут завтра расстреливать. Но опять счастливая случайность: эта дама еще раз перед расстрелом посмотрела на папу и сказала, что это не он.



22. Вскоре я поступила в гимназию в первый класс, но заниматься было невозможно. К тому еще ушли австрийцы, и город заняли петлюровцы. Скоро после ихнего прихода была сделана генералом С. еврейская резня. Это было ужасно! Были ограблены все магазины и перерезано более четырех тысяч евреев. К нам пришла соседка с ребенком на руках и мама не могла ее не спрятать… Когда пришли деникинцы, было очень много тифозных. Мама где-то заразилась тоже сыпным тифом, а после и я. Во время своей болезни я все время была в бреду, и поэтому ничего не помню. Мне после только сказали, что умерла мама… С этих пор пошло ужасное время. Денег не было: все пошло на мою и мамину болезнь, затем на похороны и болезнь брата, который не мог перенести этого горя… Папа был без службы. Дома иногда не было куска хлеба: и тогда я поняла, что это такое голод. Наконец, после двухлетней голодовки, мы решили продать все последние вещи и уехать заграницу.



23. Всем известно, что в феврале 1917 г. возникла русская революция… Я, не зная опасности, от всей души желал присутствовать при великом движении народа. Мы быстро шагали по широким и длинным улицам. На дороге нам встречались толпы народа, над которыми возвышалось красное знамя и от которых слышался шум и различные восклицания. При виде такой толпы, мать судорожно хватала меня за руку и останавливала. На ее побледневшем лице была какая-то тревога, которая впоследствии открылась для меня. Такая же революция пыталась произойти в 1905 г., после чего последовал погром, что и теперь все ожидали… (Мы пропускаем дальнейшее описание вплоть до эвакуации из Крыма.) Последнее известие от братьев было прислано из Крыма. После падения Крыма о них не было ни слуху ни духу. Моя мать, сильно волновавшаяся о них и вообще многими неприятностями, постигшими нас, в короткое время умерла в этой деревне и там же похоронена. После смерти матери я начал учиться играть на теноре, что мне, конечно, доставляло большое удовольствие. Часто ходил я в город для навещания знакомых. В городе творился кошмар. Трупы валялись по неделям (в этой местности уже второй год был неурожай). Если случилось упасть трупу перед каким-нибудь домом, то жильцы, не желая целую неделю видеть и чувствовать запах разложения, нанимали тачки, которые как караван тянулись к кладбищу. Там вырывалась большая могила, в которую бросали громадное количество трупов и тонким слоем прикрывали ее землей. Голодные собаки разрывали их и уничтожали с громадным аппетитом.



24. Мама поступила на службу в Земельный комитет. Мой брат В. ездил с рыбаками в Белое море и ловил рыбу, а брат Ж. служил библиотекарем. В 1920 году К-ская комиссия арестовала маму, и мы остались в чужом городе одни. Тогда старшему из нас было 15 лет. Он служил в библиотеке и кормил нас (так дети жили около года без матери и два года без отца, бежавшего заграницу).



25. Городок лежал далеко от центра России и поэтому, когда началась революция, у нас было еще довольно тихо до 1916 года. Но когда пришли большевики, они начали грабить и убивать буржуев. Папа был несколько раз арестован… Я помню, как один раз, когда папа был арестован, и мама понесла ему есть, мы остались дома одни - я и сестра. Это было дело в субботу. Мы убрали в комнатах как можно лучше, чтобы угодить маме. Приблизительно в 5 часов пришли несколько душ солдат и начали обыскивать. Мы ужасно испугались, потому что взрослых никого не было. Солдаты открывали гардеробы, комоды и сундуки и все выбрасывали на пол, ища оружие. Немного погодя, пришла мама. Она была очень испугана и встревожена. Солдаты напали на нее, чтобы она отдала револьверы, которые находятся у нас. Мама говорила, что у нас нет, тогда солдаты сказали, что если найдут хотя выстреленную пулю, мама сейчас же будет арестована и расстреляна. Но, к счастью, ничего не нашли, хотя ковыряли все стены, печь и пол. Когда солдаты ушли, мама стала приводить в порядок вещи, нашла на полочке с лекарствами коробочку, в которой было штук двадцать патронов для револьвера. Тот раз все говорили, что нас спас сам Бог, потому что заслепил солдат. Этот случай почему-то сильно врезался мне в память. Еще помню, когда большевики брали город. Наш дом стоял как раз против горы, на которой происходило сражение. Пока стреляли из пушек и ружей, мы сидели в подвале, но когда стрельба прекратилась, мы вышли за дом и оттуда свободно могли следить за сражением. Как сейчас вижу перед собой гору, на которой ехали верховые казаки. Как потом они слезали с коней в маленьком ущелье и ползком приближались к большевицким окопам, как им навстречу вышли большевики и бой начался.



26. О наступлении большевиков мы узнали только тогда, когда на большой проезжей дороге повесили одного человека, и на нем была приклеенная бумажка, на которой было написано «Свобода». Это был бунт населения ближних сел. Вдруг в декабре на улице поднялся шум, стон и крики о помощи. Я выбежал из комнат, но в сенях встретила меня одна старушка и не пустила на улицу. Тогда я вбежал обратно в комнату и посмотрел в окно и, о ужас, на дворе была резня. Около самого нашего окна один солдат высокого роста держал человека и заносил над ним кинжал с целью его напугать и чтобы в плен взять без сопротивления. На дворе лежали груды тел. Наконец, ожесточенная резня кончилась… Я каким-то образом ушел от мамы и попал в подвал. И что же вижу там? На скамье сидит как видно солдат без руки и охает, возле него стоит наша знакомая, рвет себе фартук и перевязывает ему остатки руки. Вдруг врывается сюда большевик и держит в руке револьвер и кричит: «Расступитесь, я этого жулика убью!» Но женщины не послушались, но наоборот встали в шеренгу и таким образом заслонили ему дорогу. Тогда солдат стал целиться, но не выстрелил. Одна девочка подбежала сзади и ударила его по руке, в которой он держал револьвер. Он выпустил его от неожиданности. Тут же на него сзади навалились дворник и еще какой-то человек и связали. Но дальше я ничего не видел, потому что мама меня увела.



27. 16 ноября 1917 г. вечером к нам прибежала одна знакомая и сказала, что большевики уже были у нее, и, наверное, скоро будут у нас. Мама уговорила папу уйти ночевать к одним знакомым. Ночью, в 2 часа пришли чрезвычайщики с обыском. Ничего особенного они у нас не нашли, к утру ушли, оставив засаду, чтобы, если папа придет, арестовать его. Никого из нас они не выпускали из квартиры, когда маме нужно было идти за покупками, ее провожали солдаты. Брату все-таки удалось уйти через черный ход, чтобы предупредить папу, что у нас сидит засада. Эту зиму мы жили без папы. Мы даже не знали, где он. Летом мы уехали на дачу, там совершенно неожиданно встретили папу. Осенью папа уехал заграницу… В 1920 г. мы поехали заграницу.



28. Я помню свою жизнь до 1917 г. очень смутно. Помнится мне, что мы жили счастливо и во всем не терпели недостатка… Потом, помню, наступила революция. Я понимал, почему вижу разбитые окна, мертвых людей на улице, крики пьяных и безостановочную, беспорядочную стрельбу. Я понимал, что, может быть, если кто-нибудь из наших домашних выйдет на улицу, он вернется только на носилках или вовсе не вернется. Но этого не случилось. Потом волнения улеглись, обыски прекратились. После этого нам удалось с большим трудом оправиться и жить по-старому. Что опять повлияло на мою жизнь, это было восстание в Кронштадте. Там в это время был мой дядя, инженер, правых убеждений. Но большевики с большими потерями взяли Кронштадт и всех, засевших там, белых взяли, и потом они были расстреляны в Петропавловской крепости, в том числе и мой дядя. Я наблюдал осаду Кронштадта с одного пункта, и этой картины никогда не забуду. Когда же я узнал из верных источников, что мой дядя расстрелян, то не знал, как сообщить об этом моим родителям и тете. О нем никаких официальных известий не было, и наши думали, что он спасся бегством заграницу. Наконец, я решился сказать это, и объявил, что дядя не убежал, а уже на том свете. Это поразило родителей, как громом и они навели справки. Оказалось, что это правда. Когда об этом узнала тетя, то она не выдержала этого удара и умерла. Моя мать также заболела, и всякий знает, у кого умер кто-либо из близких, какое это горе. Но мне тяжело вспомнить тяжелые страницы, и я перейду к другому…



29. В 1920 г. я с моими родителями жила в небольшом городке. Время было очень тревожное… Девятого июня большевики волновались… Все говорили: «Будет бой, белые подступают»… Все надеялись, что большевики будут разбиты, и мы хоть немного отдохнем. В этот вечер у нас с лихорадочной поспешностью прятали более ценные вещи и говорили о предполагаемом бое… Покончив с укладкой, папа сказал, что еще успеет пойти за тетей (жившей на другом конце города) и ее детьми. Но я и мама не хотели отпускать его… И вот попрощавшись с нами, папа ушел. (Дальше описывается бой, начавшийся в отсутствие, отца и постепенно перенесенный па улицы города и на ту площадь, где стоял дом автора воспоминаний…) Вдруг раздался оглушительный выстрел. Я упала на пол и отчаянным голосом закричала. Не помню, долго ли я пролежала, но когда очнулась, то увидела, что лежу где-то в темноте и слышу над собой рыдания. Я лежала в подвале, около меня сидела мама и рыдала. Первым моим словом было: «Где папа? Что с ним?» Но я не получила ответа. Я, приподнявшись, заметила, что мама, закрыв лицо руками, как-то странно затихла. Я хотела броситься к ней, но не могла. Я почувствовала, как мне на лицо легла какая-то масса, тяжелая, тяжелая, - и я снова потеряла сознание. Во второй раз я очнулась уже в комнате. Надо мной склонилось лицо моего дорогого отца… Когда по окончании боя, он пришел домой, то увидел такую картину: вся мебель в гостиной была разбита, а в стене была огромная брешь. Нас не было. Он бросился из комнат в подвал, и увидел маму, лежащую без чувств, а меня всю залитую кровью. У меня была разбита голова.



30. Большую часть своего детства я провела в деревне Ш., где мама служила доктором. Как сейчас вижу наш маленький домик, весь утонувший в зелени… Неотвязно к этим воспоминаниям присоединяется образ симпатичной и бесконечно мне дорогой старушки няни. Мама редко бывала дома. Служба отнимала у нее большую часть времени. Мне было тогда 6 лет. Летом я собирала с няней ягоды, а зимой, когда мама бывала дома, я влезала к ней на колени и слушала нянины сказки. Так прошел год… Раз как-то, когда я сидела с мамой на террасе, она сказала: «Леленька, осенью я тебя хочу отдать в гимназию». Я так была поражена, что не нашла слов для ответа. Гимназия! Как много мне говорило это слово! Это было что-то новое, необыкновенное. Мысль о том, что я буду гимназисткой, приводила меня в такой восторг, что я даже не заплакала, когда осенью прощалась со своей няней, с домом и со старым лесом, чтобы ехать в ближайший уездный город Б. в гимназию. Меня приняли в первый приготовительный класс. Мама поместила меня в общежитие при гимназии… Так прошло три года. Как-то раз, сидя за уроками, мы все услыхали выстрелы. В ту же минуту в комнату вбежала испуганная воспитательница. «Дети, успокойтесь… я принуждена распустить вас по домам. Как только прекратится перестрелка, я всех вас отправлю с проводником домой. Это стреляют большевики». Прошло еще два года. Как много изменилось за это время. Эти два года мы с мамой и няней прожили в вагоне-теплушке, так как мы бежали от большевиков. Мы жили, как цыгане, кочуя с места на место. Засыпая, мы не знали, где мы очутимся завтра. Эти два ужасных года я провела без занятий. Да и трудно было заниматься, сидя в темной, холодной и грязной теплушке. Проснувшись как-то утром, я увидела безграничное пространство воды. Я разбудила маму. «Нас везли ночью. Мы теперь в В. Это море», - сказала она. Я вскрикнула от восторга. Ведь я в первый раз в жизни видела море… Однажды, возвращаясь с пойманными крабами и желтыми морскими звездами с моря, я была поражена вестью, что через две недели мы уезжаем… Последние дни я старалась провести на берегу, сидя на желтом песке и смотря туда, где осталась моя, бесконечно мне милая и дорогая деревенька Ш… Вечером мы уехали. Я долго стояла на палубе нашего гиганта-парохода и смотрела в ту сторону, где скрылся последний кусочек родной земли. И теперь, сидя на парте четвертого класса, я вспоминаю милую, но далекую, бесконечно далекую матушку Россию.



31. В 1917 г. наша семья жила в Р. Нас, детей, воспитывала тогда мама с двумя бабушками. Папы с нами не было… Наш город… переходил из руки в руки… При грохоте пушек, беспрерывной стрельбе… весь наш дом трясся всем своим телом. По улицам то и дело можно было видеть огромные тяжеловесные грузовики, нагруженные солдатами в полном вооружении, с ружьями, пулеметами, различными бомбами. Кучки таких вооруженных солдат врывались в квартиры мирных жителей, грабя и отнимая все, что им попадалось на глаза. Эти люди не были похожи на обыкновенных людей. Они были до того разъярены, свирепы и жестоки, что никакое хищное животное не в состоянии сравниться с ними… Один раз, одна из таких диких шаек ворвалась к нам в квартиру. Мы с братом и сестрой разыгрывали в тот день маленькую пьеску. Но наши декорации еще не были убраны… При виде этих солдат мой брат побледнел и упал в обморок. Солдаты, увидя мальчика, подбежали к нему и схватили его. Один из них приставил к его виску (револьвер?) и готов был застрелить его. Но, слава Богу, он не выстрелил, и мой брат остался жив. Но большевики продолжали делать обыск и вошли в ту комнату, где у нас была сцена. Они порубили все декорации, состоявшие из простынь, и ушли ни с чем. Но бедный брат! Этот обыск так на него повлиял, что он заболел и поправился только через две недели. Большевики же, не найдя ничего в нашем доме, выйдя из дома, начали с противоположного тротуара обстреливать наш дом. И много тогда они испортили предметов, и много тогда пострадало людей. Но приближался только праздник Пасхи, о которой мы тогда не думали. Мы думали тогда только о сохранении жизни, что было очень мудрено… Мы встретили Пасху в подвале нашего дома… Что мы тогда переживали и чувствовали, я уже не помню.



32. Мы отступали с Деникинской армией. И вот тут я впервые увидела грубых жестоких людей, которые заботились только о себе и готовы были убить вас, если только им это было нужно.



33. Добровольцы ушли и через день вступили большевики. Наступила зима, тяжелая, трудная зима, которая подорвала здоровье многим из нашей семьи. Цены сразу вскочили. Брат каждый день ходил на базар продавать вещи. Мы не топили всю зиму. Дома сидели в шубах, освещение было керосиновые коптилки. У меня в гимназии был такой холод, что в середине урока все вставали и начинали бегать, чтобы согреться. Коченели руки, нельзя было писать. Обед наш состоял из пшенного кулеша без приправ и из пшенной каши также без приправ. К весне стало лучше. Начали переходить аравские (ARA) посылки.



34. Когда папа уехал на войну, мама продала всю обстановку, и мы жили в меблированных комнатах. Я помню, как я по вечерам старательно выводила ему письма, которые начинались словами: «Милый папочка! Я здорова. Как твое здоровье?» Папа писал нам письма очень часто, почти через день, но потом письма приходили все реже и реже и, наконец, совсем перестали приходить. Прошло 2 месяца, о папе не было ни слуху ни духу. Денег тоже он не присылал. Нам было не на что жить. Мама хорошо шила и стала брать заказы. Мама шила, не разгибая спины, часто работала и ночью. Все же, нам едва хватало на жизнь. Мы переехали на более дешевую квартиру к одной горбунье…



35. Я боялся и в то же время страшно хотел увидеть хоть раз уличную стычку. Наконец, я выбрал для наблюдательного пункта маленькое, снизу незаметное окно на чердаке. Я в течение недели проводил весь день на чердаке. Сначала я при виде стычек чувствовал только страх и любопытство. Раз я был свидетелем такой сцены. Наш дворник, несмотря на то что в этот день, перед нашим домом стрельба не прекращалась ни на минуту, вышел на улицу. Вдруг он упал; струйка крови текла по его лицу. Шальная пуля попала ему в голову. Тут к страху и любопытству присоединилось третье чувство - жалость. Я отошел от окна и в этот день больше не возвращался… На мой внутренний мир эта неделя сильно повлияла. Изменились взгляды, мнения…



36. Мне кажется (пишет девочка 15 лет), что жизнь моя разделяется на два периода. Об одном у меня на всю жизнь останется бесконечно светлое воспоминание, и я смело могу сказать, что раннее детство мое было золотое детство. Но с 1917 г. начинается новый период, который совершенно изменил ход моей жизни и, может быть, сильно отразился на развитии его характера.



Публикацию подготовила Мария Бахарева

Евгений Спасский

Нелицеприятие

Автобиографический очерк. Окончание





Вторая часть



ЮНОСТЬ. ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ



Итак, перейду к описанию событий своей жизни в годы юности.

Ранней весной 1914 года Тифлис был взволнован появлением первых футуристов. В городе висели оригинальные пестрые афиши, возвещающие о выступлении поэтов-футуристов. Это были Владимир Маяковский, Давид Бурлюк и Василий Каменский.

Часто в двенадцать часов, для рекламы, футуристы, разодевшись в свои пестрые и яркие по краскам костюмы, торжественно совершали прогулку по главной улице города. Давид Бурлюк в тканом сюртуке малинового цвета с перламутровыми большими пуговицами и маленьким дамским лорнетом в правой руке. Владимир Маяковский в желтой кофте и красной феске на голове. На плечи накинут вуалевый розовый плащ, усеянный маленькими золотыми звездочками. И, наконец, Василий Каменский поверх штатского костюма надел черный бархатный плащ с серебряными позументами. Это была моя первая встреча с футуристами, причем сблизился я с Бурлюком. Он был мне ближе других как художник и как человек. В дальнейшем я с ним подружился, и многое пережил вместе. В 1917 году я принимал участие в выставке картин вместе с Д. Бурлюком, и в 1917 же году он меня познакомил с художником Лебланом, у которого была своя студия на Тверской улице. Леблан был по характеру своему милейший и добрейший человек, свободомыслящий по взглядам. Никого никогда из своих учеников не притеснял, не заставлял следовать обязательно его манере письма. Это-то и привлекало к нему в студию всех, кто бежал из Академии и из школы живописи, ваяния и зодчества, где царила старая рутина. Я тоже с удовольствием посещал студию Леблана, где каждый доказывал свою правоту и истинность своих взглядов на дальнейшие пути искусства. Тут были и реалисты, и футуристы, и кубисты, и супрематисты. И все сходились одной семьей под крылышком Леблана. А он говорил, и правильно говорил: «Трактуйте природу, как хотите, лишь бы было грамотно». Позже я с ним встречался много раз в Союзе работников искусства, членом которого состояли он и я. Обычно, описывая свою жизнь, больше погружаются во внешние события. Конечно, обойти совсем внешнюю сторону жизни нельзя, она должна присутствовать, как вехи, указывающие путь и направляющие душу от события к событию, от одного душевного переживания к другому. Но основным должно быть становление и рост души и духа.

Итак, 17 год - зима и весна в Москве. Голод. Одна восьмушка жмыха или, в лучшем случае, одна восьмушка ржаного хлеба с соломой на день.

В столовых мутная вода из картофельной шелухи и селедочных головок - это суп по специальному талону. Несмотря на это жизнь продолжала кипеть и бурлить. Искание новых форм, новых откровений в искусстве как протест против передвижников и реалистов. В театре появляются Таиров и Мейерхольд, в живописи Лентулов, Татлин и Д. Бурлюк, в поэзии Хлебников и Маяковский, и как всегда тут же примазывается сотня бездарных творцов, как бухгалтер Ал. Крученых, Гольдшмидт и т. д. Я не буду останавливаться на подробном описании всех этих многочисленных встреч и знакомств с художниками, поэтами и актерами. Тем более что многих из них уже описывали в своих воспоминаниях и Чуковский, и Андрей Белый, и Д. Бурлюк. И всегда не договаривали до конца, не вскрывали подлинное лицо данного человека, особенно если человек обрел в мире сем славу. Существует такое мнение: «О покойниках плохо не говорят», а если он действительно был плохим человеком, значит, нужно лгать? И люди умалчивают или лгут, боясь правды. А только правда облагораживает человека и помогает ему исправиться и найти верный путь и в жизни, и после смерти. Как бывает больно и в то же самое время как бывает важно и дорого услышать правду. Мы все становились лучше, если бы слушали всегда и везде правду, сказанную о нас, а всякая ложь только затуманивает сознание, порождая себялюбие и эгоизм, гордость и душевную узость. Пища Люцифера.

Тут встает во весь рост образ Владимира Маяковского. Какая самоуверенность, какая гордость, какая замкнутость в себе и беспредельный эгоизм. Люди вокруг для него не существовали, он был центр всей вселенной. Холодом веяло от этого человека. Он презрительно жевал папироску во рту, и чувствовалось, что всех ненавидит. В течение целого ряда лет я много раз с ним встречался, но близости или душевного контакта не было. И не было у него настоящих, близких друзей.

Совсем другим человеком был Давид Бурлюк. Жизнерадостный, веселый, общительный, находчивый, остроумный и с добрым, мягким сердцем. Я с ним быстро подружился, и ранней весной он меня пригласил к себе в глухую татарскую деревню Будзяк Бугурусланского уезда, где жила постоянно его семья - жена, Мария Никифоровна (его двоюродная сестра) - странная женщина с остановившимся потусторонним взглядом, не принимавшая никакого участия в любой беседе, беспредельно влюбленная в своего мужа. Два сына - Додик и Никита пяти и четырех лет. Сестра жены - Елена Никифоровна - маленькая, худенькая женщина, впоследствии ставшая женой художника Павлинова, и сестра Давида Давидовича Марианна, высокая, крупная и обладающая страшной силой певица, окончившая Московскую консерваторию. Она-то и замешивала, засучив рукава по локоть, в большой кадке заварной хлеб на всю семью, на целую неделю. Хлеб у нее получался удивительно вкусный. Но во время этой адской работы нельзя было ей перечить и попадаться под руку. Она хватала жертву одной рукой, поднимала к потолку, трясла ее и говорила: «Ну, смотри, вот так об пол и стукну». Конечно, шутя. Детям была предоставлена громадная русская печь. Это две белые стены, на которых они могли углями рисовать. Творить свободно все что хотели. И стены покрывались домиками, лошадьми, деревьями и людьми. И каждую неделю стены белились заново. Прожил я у Бурлюка в татарской деревне лето 1917 года. А осенью мы поехали в большое турне по городам восточной России и Сибири, с выставками картин и поэзоконцертами.

Я любил человека, в котором видел вершину земного проявления. И все прекрасное и мудрое, лучшее, что создавал человек, привлекало и волновало: искусство, философия, точные науки, математика, геометрия и всякое духовное познание человека вызывали во мне большое благоговение и интерес. Рисуя человека, всегда поражешься математической точности соотношений частей человеческого тела, лица, рук. Познать захотелось и изучить это сложное и таинственное явление на земле - человека. А когда погружаешься во внутреннее существо человека, в душевно-духовное, то воистину стоишь перед чудом и хочется сказать словами Ломоносова, перефразируя их: «Числа нет чувствам, мыслям дна».

Вот так, в это время я и подошел к йогам. Перечитал все книги, переведенные на русский язык, и погрузился в практическую работу. Через несколько месяцев ежедневной работы над собой я ощутил большие результаты в области дыхания и концентрации. А через полгода мне посчастливилось встретиться с братом Сорокина, сибирского писателя. Он был по профессии инженером, но много лет прожил в Индии, изучил досконально йогу, и, вернувшись в Омск, начал лечить людей гипнотизмом. Он на практике показал мне все стадии гипноза. И я сам пережил, сначала с его помощью, все расчленения человеческого существа. Он делился со мною своим опытом, и я многое получил от него. Основной упор он делал на укреплении внутренней силы воли и мысли, оставляя в стороне чувства и главное - любовь. И в его школе не было для меня полноты. Я подсознательно понимал, что любовь - это тоже сила и сила необычайная. И всякое учение без любви мне показалось неполноценным. Надо параллельно развивать и эту сторону жизни. Ее я находил в искусстве, в красоте, в лирике. Евангелия в это время у меня, к сожалению, не было, да и достать его было негде. Я стал оглядываться вокруг себя, во всем находить прекрасное и во все погружаться с любовью и таким образом укреплять любовь в своей душе.

Тут я удостоверился, что любовь действительно сила, гораздо более действенная и мощная, чем воля. И это я смог скоро доказать практически сам для себя. Вот какой в скором времени представился мне случай. Я жил в семье акцизного чиновника, у которого были жена и три дочки. Младшей было семь лет, средней - 16, и старшей - 18 лет. По складу своей души он был человек очень тяжелый, страшный эгоист и в семье деспот. Жена у него была мягкая, бесхарактерная, во всем покорная ему. Он любил младшую дочь, для которой делал все, старшая была ему безразлична, а среднюю он ненавидел за то, что она была девушка с характером. И жилось ей в своей семье очень тяжело и одиноко. Всю грязную работу мать заставляла делать ее. Она покорно все исполняла, но, в конце концов, не выдержала и надорвалась здоровьем.

Она заболела странной болезнью: по ночам начала ходить по квартире и наводить панический ужас на родителей. Сначала отец, физически очень сильный человек, старался удерживать ее силой, но она отбрасывала его в сторону, как перышко. В это время никто не мог с ней совладать. Она делала все что хотела в течение трех-четырех часов, после чего ложилась и затихала. Отец стал бояться ее до смерти, так как во сне она явно хотела ему отомстить за его ненависть. Родители обращались к врачам, но те разводили руками и ничем не могли помочь. Это не лунатизм, а какая-то непонятная форма психического заболевания. Отец стал убегать из дому. Решил запирать ее в отдельной комнате, связывать на ночь, но все это приводило к плохим результатам, так как она в этом состоянии обладала невероятной силой. Наконец, решили отправить ее в сумасшедший дом. Тут я запротестовал и предложил им дать мне недельный срок, не вмешиваться в мои дела - я вылечу эту девушку. Отец с насмешкой заявил, что все врачи отказались, а вы хотите вылечить, но к нему обратилась мать: «Путь попробует». И мне разрешили начать лечение. У меня был уже в руках известный опыт гипнотизера, а главная сила - это любовь, в которую я верил больше всего.

В первый же вечер я постарался пробудить ее и вытащить из этого глубокого транса, в который она проваливалась, как сама она мне говорила. Самому же, с большой силой концентрации и силой любви, подойти внутренне к ее душе. Найти контакт и заставить ее слышать меня и верить мне. Верить в ту добрую силу любви, которую я хочу влить в ее существо. С большим усилием, но это мне удалось. Это был первый шаг и очень для меня важный. Я нашел окошечко, через которое я мог с ней общаться. Я не разбудил ее, она продолжала спать, но прекрасно слышала меня и внутренне реагировала на мои обращения.

Раньше не успевала она лечь, как проваливалась в бездну и минут через пять-десять вставала и начинала ходить и делать недоделанное днем, причем ходила с закрытыми глазами в глубоком сне, но нигде не наталкивалась на стоящие по дороге предметы; с удивительной легкостью и точностью все обходила и доставала все, что ей было нужно. Раз она подошла к книжному шкафу, достала нужную ей книгу, открыла недочитанную страницу и прочитала вслух полторы страницы до конца главы, причем я стоял рядом и следил за чтением, весь текст читался абсолютно точно. А как-то она подошла к своему письменному столику, достала толстый альбом с фотографиями, перелистала его, нашла фотографию отца, вынула ее и разорвала на мелкие клочья, говоря громко: «Ты меня ненавидишь, и я не хочу, чтобы ты был у меня в альбоме». Потом все так же аккуратно спрятала на место, пошла и легла на постель. Причем утром она ничего не знала и не помнила, но за ночь страшно уставала и вставала измученная и разбитая. Это и надо мне было приостановить и научить ее спать, отдыхать и набираться сил. С этого я и начал, чтобы она смогла меня слышать, я ее успокаивал и переводил с больного транса на здоровый, нормальный сон. Так медленно, но верно пошло дело на поправку, и недели через полторы она была абсолютно здорова. Позже она пошла сестрой милосердия на фронт и погибла от сыпного тифа. Отец ее, от которого она бежала на фронт, тоже скоро умер, и тоже от сыпного тифа, но не на фронте, а у себя дома.

Так постепенно война докатилась и сюда. Здесь, в Омске, воцарился Колчак с отбросами старой царской, разлагающейся армии. Офицерство без просыпа пило и безобразничало. Это было поистине жуткое зрелище. Мне еще не было 18 лет, как меня забрали в армию, которую я ненавидел всей душой. Что может быть тупее и ограниченнее военного человека. В нем убивают свободное мышление и чувство, и всякую волю. Будь покорным животным - это идеал для военного. Тебе приказывают бежать - бежишь, стоять - стоишь, убивать - убиваешь. Какое великое достижение человечества. Меня всегда поражали военные, которые избирали это занятие своей профессией. Я вспоминаю, как прежде самые тупые гимназисты уходили из пятого класса по неспособности учиться дальше и через самый короткий срок ходили по городу, бряцая шпорами и сверкая новой офицерской формой.

И вот я попал в этот ужасный водоворот. Причем, на призывном пункте, если узнавали, что ты окончил среднее учебное заведение, тебя направляли в специальную часть где, как я узнал, через два месяца все должны были быть выпущены в чине поручика. Только этого не хватало. Я должен был бы через два месяца кем-то командовать. Нет, надо бежать. Я не буду описывать все подробности, но я сам был свидетелем, как ни за что унтер-офицеры били солдат по физиономиям шомполами и сажали на гауптвахту. Это ужасная сторона прежней военщины. И мне скоро представился случай бежать из этой части. Нужен был писарь в казачий полк, а это низший чин, и я с радостью пошел туда. Там в мою обязанность входило составление полной описи всех лошадей полка. Кличка лошади, цвет и особенные приметы, как-то: грива с отметом направо или налево, звезда во лбу, уши вилкой или пнем, есть ли тавро, одним словом, я перезнакомился с лошадьми. Но тут я пробыл недолго, так как писарь понадобился в штабе, куда меня перевели.

В штабе я попал к отвратительному человеку, ротмистру Конабееву, у которого жена его работала машинисткой. И он, и она не бывали трезвыми, с утра приходили на службу пьяные и с синяками на физиономиях. Он сразу учуял, что я образованнее его и не военный, а по душе штатский человек - значит, большевик, приставленный к нему. И через неделю за мной пришли от коменданта города и арестовали как злейшего врага. Как потом я узнал, это было сделано по его доносу. Он писал, что я большевик, и он требует расстрела. Меня переправили в городскую тюрьму, и я попал в камеру, где сидел в свое время Достоевский, на стене этой камеры была выцарапана его фамилия. Это было большое испытание в жизни. Небольшая камера, в которую меня втолкнули, темная, с крошечным узеньким окошечком под потолком, в которое не проникал дневной свет. На стене горела коптилка, чуть-чуть освещая камеру. У одной стены стояли нары дощатые в два этажа.

На каждом этаже лежало впритык друг к другу по десять человек. Ни стола, ни стула в камере не было, да и негде было бы их поставить. Все лежали или сидели на своих местах абсолютно голые. Старшим в камере был татарин, у которого и голова, и лицо были покрыты шрамами. У него был большой опыт, поэтому он и был выбран старшим. Он по тюрьмам провел большую часть своей жизни и, как говорили, вырезал не одну семью. Ему все безоговорочно подчинялись. Как позже я узнал, камера была для уголовников, все были воры и убийцы. Не успела за мной запереться дверь, как все соскочили со своих мест и сели полукругом, а в центре татарин. И он начал вести допрос. «Кого ты убил? - обратился он ко мне, - тут нечего скрывать, все свои». И когда я сказал, что никого не убивал, он резко отрезал: «Врешь». И он же для того, чтобы принять в свою семью, назначал наказание новичку. После чего он указывал тебе место. «Ну, раздевайся». - «Зачем?», - спросил я. «Сам поймешь, зачем». И действительно, мне стало ясно, когда я сел на указанное место. Мои брюки через минуту покрылись полчищами вшей, толстыми, громадными. Их здесь столько, что их не убивали - это бессмысленно, а только с голого тела стряхивали рукой. А свою одежду, свернув, надо было положить под голову, так как кроме голых досок ничего не было.

Так началась новая жизнь: ожидания, тоска, волнения. Почти каждое утро приходили в тюрьму от коменданта сербские солдаты, которые охраняли тюрьму, и если было нужно, они же и расстреливали. И это все знал татарин, каким-то особым даром ясновидения. Он всегда всех будил и говорил: столько-то пришло сербов, сегодня из нашей камеры никого не возьмут, или сегодня возьмут у нас двоих, одного расстреляют, одного отпустят. И в один из дней он поднял страшную панику. Говорил взволнованно: «Пришло много сербов, возьмут из тюрьмы до сорока человек, из нашей камеры троих-двоих на расстрел, одного отпустят». И все, как сумасшедшие, ловили по стенам мух и смотрели - самец или самка, если самка - расстреляют. И из этих троих попал и я. Нас построили в две шеренги, какую шеренгу поведут на расстрел, было неизвестно.

Это мучительное состояние продолжалось около часа. Через час вызывают меня и спрашивают: «Такой-то?» - «Такой-то». - «Забирай свои вещи и уходи, есть приказ тебя освободить, благодари человека, который за тебя похлопотал». И я, как во сне, вышел за ворота и ослеп от дневного света, которого давно не видел. Стою, не могу открыть глаза, больно и катятся слезы. Так прошло с полчаса, пока глаза освоились со светом. Кто же оказался моим благодетелем? Скоро я наталкиваюсь на одного казака-офицера в чине капитана, который был на поэзоконцерте, где я выступал, и поэтому знает меня. Он остановил меня и сказал, что все знает и что вытащить меня, приговоренного к расстрелу, было очень трудно, и чтобы я не оставался в городе ни одной минуты и тотчас шел бы на вокзал, и уехал куда угодно, чтобы тут меня никто не видел.

Так я и сделал, повернул и пошел на вокзал с пустыми руками и пустым карманом. Но мир не без добрых людей и не без доброго водительства. На вокзале меня останавливает человек в чине штабного полковника и говорит: «Я вас знаю. Вы такой-то. Куда вы идете?» Я увидел добрые, ласковые глаза и рассказал ему все со мной случившееся. Он предложил мне место и работу у себя в передвижной типографии. И так я попадаю в вагон на колесах и почти два года путешествую по железной дороге. Делаю клише, режу из линолеума заставки, виньетки и рисунки. Сюда же на работу к себе редактор берет поэта Бориса Четверикова и писателя Всеволода Иванова, который работал наборщиком. С редактором, начальником нашей типографии, я снова встретился в Москве лет через восемнадцать. Он меня нашел и пригласил к себе в гости. Он работал корректором издательства «Гермес». Сам писал повести и рассказы для детей и был членом Союза писателей. Впоследствии выпустил целый ряд книг под именем Василия Яна. Я делал ему иллюстрации к книге, которая так, кажется, и не вышла, портреты Чингиз-хана и Батыя.

Агентом по добыванию бумаги для передвижной типографии был у него молодой человек, очень ограниченный и недалекий, он ходил в женихах дочери Яна. Это был типичный белогвардейский офицер. Когда близко подошел фронт, он, не задумываясь, пока меня не было, забрался в мое купе, переоделся в штатское, побросал оружие, патроны, погоны и форму прямо на пол, забрал мою штатскую зимнюю шубу, хорошую, новую шубу, и бежал из вагона в поле.

Когда я вернулся и обнаружил этот погром, то один из рабочих мне показал в окно на удаляющуюся вдалеке фигуру и сказал: «Это ваша шуба бежит». Так в тридцатичетырехградусный мороз я остался без шубы. Был в вагоне ужасный, рваный тулупчик, который надевал на себя тот, кто топил печку, весь грязный, испачканный копотью и каменным углем. Его я должен был взять. Почистил снегом, почти всю ночь проштопал и, разложив на полу, на спине, на груди и на рукавах яркими масляными красками нарисовал красивый орнамент, похожий на вышивку. Получилось красиво и оригинально. В нем я и проходил всю зиму, удивляя прохожих.

Меня везде принимали как знатного гостя и предлагали работу. Так начал я работать в Омском оперном театре постановщиком и исполнителем-декоратором, причем это последнее занятие - исполнителем - было очень трудным, так как у меня не было опыта и знаний, и владения клеевыми красками, которые при высыхании в десять раз теряют свою интенсивность и яркость. Это все я познавал на практике. Первый задник, написанный мною во всю силу, а задник был сложный, с внутренним видом Кремля, наутро, когда я пришел в мастерскую, лежал, как громадная простыня, почти белый, совсем бесцветный. Пришлось его писать второй раз, проверяя на сушку каждый цвет. Итак, с большими усилиями, но первая моя постановка прошла благополучно, это была опера «Борис Годунов». Наркомпрос заказывал мне портреты. Работы было много, но мечтал я только о скорейшем возвращении в Москву.

И, наконец, мне счастье улыбнулось. Я попал в поезд, который возвращался в Россию. Это был громадный состав из товарных вагонов, который шел из Иркутска. В нем возвращалось какое-то учреждение из эвакуации. Они ехали уже два месяца, поэтому все было обжито и устроено по-семейному. В каждой теплушке помещалось по четыре больших или по шесть маленьких семейств. Комендант поезда, лицо, выбранное общим собранием, мне указал теплушку и место. Я был счастлив - еду домой - и проехал так полтора месяца до Самары, где и вышел. Здесь я нашел своего отца и брата, который за это время женился. Это было моим временным пристанищем, так как основная цель моего пути - это, конечно, Москва, куда я попал в конце двадцатого года.

Итак, 1918 и 1919 годы научили меня многому. Я никогда не забуду те страшные картины, свидетелем которых я был. Тысячи простых русских людей, насильно мобилизованных царским и временным правительством, погнанных в Сибирь, якобы на спасение, и брошенных там на произвол судьбы. Зима, тридцатиградусные морозы, голодные люди. Солдаты, мечтающие вернуться в родные места, заполняют вокзалы и железнодорожные пути. С сумасшедшим взглядом, почти отсутствующим, качаясь от голода, они сотнями ходят между вагонами, ища поезда, который вот-вот по их желанию должен пойти в Россию. И такой поезд они облепляли настолько, что, например, паровоза не было видно за людьми, все крыши, все двери и буфера вагонов. А утром - это было страшное зрелище. Поезд стоит также, но весь покрыт замерзшими людьми. И железнодорожники длинными шестами сбивают обледенелые трупы с вагонов и паровоза и складывают штабелями во дворе, как дрова. Если кому-то удавалось развести небольшой костер, то к костру быстро подтаскивались замерзшие трупы и на них, как на бревнах, усаживались и грелись у огня. Редко у кого из покойников вы встретите такое блаженство, разлитое на лице, как у замерзшего человека, ему в последние минуты делается тепло, и он тихо засыпает.

Но и в такой обстановке находились мародеры, которые ходили с молоточками, переворачивали трупы и если находили обручальное кольцо, то молоточком отбивали палец и снимали кольцо. Как быстро человек приспосабливается к любой обстановке, и как быстро притупляются его чувства. Да, притупляются чувства у человека и только у человека, а у животного остается вся острота переживания. Так, не раз приходилось наблюдать, как подводы с лошадьми, на которых увозили с путей и вокзалов трупы, не выдерживали этого зрелища, лошади становились на дыбы, переворачивали телеги и, обезумевшие, бросались куда попало, сбивая все на своем пути, поэтому им завязывали глаза.

Это все ужасы, которые несет за собой всякая война. А ведь можно же жить мирно, без войны. Можно, но не в окружающих нас современных условиях. Все эти подписания мирных соглашений, о которых так много у нас кричат, не стоят и выеденного яйца. Сегодня подписали, а завтра же объявили войну. Это детские развлечения, которые так нравятся современному человеку. Взрослые люди поистине стали детьми и начали играть в куклы. Все эти конференции, слеты, симпозиумы, соревнования, выставки достижений материальной цивилизации - все это общенародная беззастенчивая ложь. Никто в это не верит, но продолжают играть в «папы-мамы», в друзей. Впали в детство. Лгут друг перед другом. Как мудро сказано в Евангелии от Иоанна: «Ваш отец диавол. Когда говорит он ложь, говорит свое» (гл. 8, 44 ст.).

***

А теперь я вновь хочу вернуться назад и описать одно происшествие из жизни в 18 году, имевшее для меня большое значение. В хвосте нашего эшелона передвижной типографии один вагон занимали матросы. Отряд колчаковских матросов в двадцать человек со своим офицером-белогвардейцем. Когда наш поезд был задержан партизанским отрядом красных, которых было всего восемь человек, и началась перестрелка, я решил выскочить из вагона и остановить одного из партизан, собирающегося бросить в вагон третьего класса ручную гранату, чтобы взорвать его, так как они считали, раз классный вагон, значит едут офицеры. Выпрыгнув из вагона, я начал кричать: «Остановитесь, не делайте этого, здесь только рабочие и семьи рабочих!» Рабочие же во время начавшейся перестрелки все попрятались под лавки, под лавку геройски залез и писатель Всеволод Иванов.

И тут, стоя перед вагоном, я только увидел, как из последнего вагона по приказу белого офицера высыпали матросы и выстроились в два ряда. Офицер стоял позади их и командовал: «Пли, огонь!» Раздался оглушительный выстрел, и стоявший рядом со мною партизан упал на меня, пуля попала ему в сердце. Отряд белых матросов начал надвигаться на нас, и офицер крикнул мне: «Тебя, изменника, мы сейчас повесим!» Я стоял, прижавшись к вагону, и пули свистели мимо и скользили по железной стенке вагона. Матросы надвигались все ближе и ближе.

И вдруг в этот миг мне стало тепло, был большой мороз, а я стоял в одной рубашке. Стало тепло и особенно тихо и спокойно внутри. Исчезли из поля зрения и снежное поле, и матросы, и поезд. Так бывает только во сне; я увидел в одно мгновение свою жизнь и всех своих близких и родных. И было так хорошо.

Когда я открыл глаза, то увидел, как у партизан началось замешательство, повернул назад один, потом и другой, и вдруг произошло чудо. Один из красных партизан, немолодой, с большой бородой, неистово крикнул: «Товарищи, куда же вы, за мной, за мной!» - и решительно двинулся на матросов. Шаг - выстрел, шаг - выстрел. Офицера за матросами уже не было. Среди матросов произошло замешательство, и вдруг все двадцать человек повернулись и бросились бежать. Я видел, как один человек решительным действием может изменить исход дела и тем самым спасти всю группу своих товарищей. Как впоследствии я узнал, был убит начальник красного отряда партизан. Я с одним из партизан поднял его, чтобы перенести в вагон, и когда поднимали, то чуть согнули, и небольшой фонтанчик крови выбился из груди. Пуля пробила карман, в котором лежали письма из дома и фотографии семьи и детей. Вот так трагично оборвалась жизнь человека. Однако случайного ничего не бывает.

Так удалось спасти всю типографию, если бы не вышел я, то взлетел бы на воздух и весь состав рабочих и служащих, и типография. Я почувствовал большую ответственность за всю типографию, тем более что Янчевецкий, начальник нашей типографии, уезжая, эвакуируясь дальше на восток, поручил мне сохранить все и доставить поезд в Иркутск. В это я не очень верил, да и не собирался ехать дальше на восток, поскольку меня тянуло домой в Москву. Я тотчас начал хлопотать, чтобы наш поезд вернули назад с этого глухого разъезда, в Новониколаевск, а там я пошел передавать всю типографию со всем составом работников новым хозяевам.

Новониколаевск тогда был похож на большую деревню. Широкие улицы и маленькие деревянные домишки. Я довольно легко нашел штаб красных. Там за столом сидел товарищ большого роста в бушлате и бескозырке. Я ему рассказал все как было и что доставил сюда типографию на полном ходу. И подал ему подробный список всех рабочих и служащих типографии. Он внимательно меня выслушал, посмотрел списки, вызвал кого-то из соседней комнаты и велел ему, согласно списка, выдать мне на всех продовольственные карточки, меня поблагодарил и пожал крепко руку. Я выскочил оттуда счастливый и бросился бежать к поезду, чтобы порадовать всех. Так обрели мы лицо и положение. И на следующий день пошли получать свой паек. Это была большая радость, так как за последнее время мы все крепко проголодались.

В конце девятнадцатого года я попадаю в Самару, где сначала веду кружок в пролеткульте, а затем работаю и в декоративной мастерской военного округа. Здесь встречаю много друзей-москвичей и художников, и скульпторов, и поэтов, бежавших сюда из Москвы от голода. Начинается опять интересная жизнь, полная исканий. С одной стороны искание правды и смысла жизни, с другой стороны искание правды в искусстве. Читаю много книг и по йоге, и мистиков - Сведенборга, и по философии - Ницше, Якова Беме, Гегеля и, наконец, Анни Безант и Блаватскую. Йоги конкретнее всего, но сушит односторонность и неполнота. Философия расплывчата и уводит от конкретной жизни. Теософы еще менее конкретны и текучи. И ни у кого нет школы кроме йогов, но школа йогов однобока. Она многое дает и организует какую-то твою часть, но это не смысл жизни. А искусство барахтается в стороне и не связывается с жизнью. И невозможно их соединить, слить в одно русло. Иду в церковь и здесь наталкиваюсь на такой же разрыв и на полное невежество. Здесь стоячее болото, медленно, но верно зарастающее ряской. А в искусстве масса самых разнообразных течений, масса «измов». Пробежал и по ним, как по ступенькам большой лестницы. Был футуристом, и кубистом, и пуантилистом, импрессионистом, конструктивистом и, наконец, супрематистом. Каждое течение что-то давало и оставляло в душе след. Наконец полный отказ от краски. Только форма в дереве, мраморе. Много было сделано, но все время чувствовалось, что это только ветви одного большого дерева.

Серьезное увлечение каждым течением приоткрыло маленький уголочек большого целого. Это все было нужно, как я теперь понимаю. Супрематизм заставил внимательно отнестись к материалу, с которым ты имеешь дело. Оценить его, полюбить и понять его жизнь и требования. Но все это одна грань многогранной призмы. И неумолимо влечет к синтезу искусства и жизни. И чувствую, что они должны быть слиты в один грандиозный поток. Но как найти этот синтез? Где спрятан таинственный ключ жизни? Обращаюсь к поэзии и литературе. Стихи волнуют и ласкают слух своей музыкальной и ритмической стороной. Но это все не то.

Читаю Библию, она тоже чарует своей музыкой слова и громадной значительностью тем и мыслей. Но расшифровать, осознать все скрытое за этими словами пока душе не удается.

Наконец, в 1921 году я вновь попадаю в Москву. Получаю комнату при школе живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой улице в доме № 31. Большая часть этих двух домов занята общежитием учащихся художественной школы. Одно время я работаю здесь же в качестве заместителя коменданта домов. Верхний этаж всех пяти подъездов был оборудован под мастерские, их занимали преподаватели Вхутемаса. Тут по ходу работы мне приходилось иметь всякие дела и с молодежью учащейся, и со старым поколением художников. Не раз встречался и беседовал с художником Архиповым, прославившимся своими прачками, с Аполлинарием Васнецовым, влюбленным в старую Русь, худым, бледнолицым и всегда чем-то озабоченным, расстроенным Машковым и многими другими, выставляющимися на выставках «Мира искусства».

Вечерами я работал в качестве художника в Союзе поэтов, правление которого помещалось в кафе «Домино» на Тверской улице. На моей обязанности лежало оформление книг, выполнение обложек к выпускаемым Союзом поэтов книгам и брошюрам, плакатам и афишам к поэзоконцертам, проходившим здесь же, в кафе. За эту работу денежной оплаты я не получал, а имел каждый день в этом же кафе прекрасный обед из трех блюд. В то время это было дороже всяких денег. Здесь я близко сошелся со всеми писателями и поэтами, и старыми, и новыми, и молодыми. Вошел в эту семью и получил большой опыт, новое познание, своеобразную палитру человеческих душ и сердец. Словно открылась мне новая грань многогранного многоугольника человеческого существа.

Все встречи с людьми, людьми разного типа, разного характера и разных убеждений очень обогащают нас. Надо только внимательно присматриваться к людям, учиться у них, а учиться можно у всех. Человек особенно меня интересовал: формы его рук, его походка. Все складки черт его лица, глаза, уши, рот - все говорит и говорит очень много. Словно читаешь мудрую книгу жизни. А встреч с людьми разными было у меня много.

Вспоминаю неожиданную встречу в поезде. Я ехал из Самары через Сызрань в Бугуруслан. Ехал в вагоне четвертого класса ночью. Вагон тускло был освещен сальной свечкой, моргающей от сотрясения поезда. Год был 1917-й. Забрался на второй этаж, а вторые полки в четвертом классе были сплошные. Медленно по вагону плавал синий дым, едкий махорочный дым. Было душно, тепло, и все располагало ко сну. На второй полке уже лежал один человек, с головой укрывшись черным пальто. Я чувствовал по дыханию его, что он не спит, и какая-то взволнованная настороженность из-под этого пальто перетекала на меня. Я лег напротив, но тоже спать не мог. Не было покоя от этих наплывающих на меня астральных волн тревоги.

Не прошло и часа, как поезд остановился на какой-то маленькой станции и замер надолго. Как всегда в каждом вагоне находятся любители на каждой остановке выскочить и узнать причину долгой стоянки. Такой же любопытствующий из нашего вагона скоро вернулся и объявил, что из вагона не пускают, весь поезд оцеплен солдатами и по всем вагонам ходят и проверяют паспорта. Кого-то ищут и скоро будут у нас. Мой сосед быстро вытащил из-под головы большой мешок, поставил перед собой, а сам свернулся за мешком в маленький комочек, покрытый пальто. Наконец пришли и к нам с сильными железнодорожными фонарями. Смотрели документы и освещали лицо. Увидели меня. Посмотрели мои справки, направили на меня фонарь: «А еще какие документы у тебя есть? А ну-ка слезай». Я действительно одет был подозрительно: на голове кожаная шапка летчика и черное штатское пальто. Меня осмотрели внимательно. «Еще какие документы есть? Это все фальшивые документы, пойдешь с нами». Проводник сказал им, вступившись за меня: «Да ведь он едет с самой Самары с нами, и никуда не выходил». Тогда они еще раз осветили меня, просмотрели еще раз все документы, вернули мне все, и пошли дальше.

Я, взволнованный всем этим, остался стоять у окна, пока поезд не тронулся. Так как они долго со мной возились, то не заметили моего соседа и ушли. Поезд двинулся, заскрипели вагоны, все улеглись, и я полез к себе наверх. Не успел лечь, как эта фигура, покрытая пальто, зашевелилась и подвинулась ко мне в упор. «Спасибо, браток, ты мне сохранил жизнь, ты отвлек их внимание. Они занялись тобой, забыли посмотреть всю полку и пошли дальше. Спасибо тебе, дорогой. Я ведь все слышал, затаив дыхание. Но я вижу, ты человек хороший, а в людях я никогда не ошибаюсь. И я хочу тебе все рассказать, хочу поделиться с тобой. Слушай меня. Я ведь очень одинок. У меня нет близких, нет родных, нет друзей. А каждому человеку хочется излить свою душу, тогда легче жить. А излить ее некому. Люди очень мелки, жадны, завистливы и себялюбивы. Так я жить не могу. Ты знаешь, друг, кого они искали в поезде?» Я ответил ему, что догадался. «Так вот слушай, меня искали, только что в Сызрани на вокзале я ограбил кассу. Я ведь хожу на волоске. Это мне и нравится. Пусть я проживу мало, пусть меня завтра же возьмут. Но я прожил свою жизнь красиво. Не могу сидеть и корпеть в конторке. Я хочу быть орлом. Я никого за свою жизнь не обижал. Я презираю мелких воров и карманников, которые крадут у бедных тружеников. Человек месяц работал и несет домой свои копейки, и можно ли это отнимать? Нет, я беру только государственные деньги, которые никому не принадлежат или, вернее, принадлежат народу, а не государству, я их бедному народу и возвращаю. Представь себе, как это красиво и какую надо иметь силу воли. Я вхожу в банк и говорю: сидите все спокойно, никакой паники, я никого не трону. Надо, чтобы в твоем голосе звучала сила и все были загипнотизированы. Я прохожу к кассе, вынимаю спокойно деньги и ухожу. Пусть несколько минут, но я чувствую себя королем. Как это красиво. А деньги эти я на себя не трачу ни копейки. Я помогаю всем бедным. Прихожу в деревню и вижу, кто плохо живет, кто в чем нуждается. Кому куплю корову, кому дрова, кому муку. Разве это не красиво, не благородно? Ради этого можно рисковать и жизнью. Пусть добрым словом вспомнят тебя люди. А вторая моя страсть - люблю читать. И больше всего люблю Льва Толстого и особенно его философские произведения. И всегда жалею его, что он не смог в жизни приложить свое учение. Мешали ему жена и семья. Вот почему я никогда не женюсь, хочу быть свободным».

Так за беседою начало светать, и на одной маленькой станции он открыл окно и позвал человека, продающего сапоги. «Дай померить», - сапоги оказались впору. «Сколько тебе за них?» - и, не торгуясь, вытащил из кармана длинную ленту керенок и передал мужику. «Ты что, сапожник, погоди минутку», - снял свои, которые были тоже крепкие и почти новые, просунул их в окно и сказал: «Ты их немного подновишь и тоже продашь». И на ближайшем маленьком разъезде простился со мной и побежал полем, через лес, в незнакомую ему глухую деревню.

Москва, 1974 г.



Публикацию подготовила Вера Головина

Валентина Забурунова

Теплая Сибирь

Воспоминания




Свидетельствовать об обстоятельствах времени и места обычно поручают документам из госархивов. Однако частные записки, хранящиеся в шкафах обычных сталинок или хрущевок, порой не менее красноречивы. И в массе своей могут дать не меньше сведений.