Русская жизнь



№33, август 2008





Родина





* НАСУЩНОЕ *



Драмы







Информвойна

Кажется, первый в новой должности публичный комментарий замглавы администрации президента России Алексея Громова (бывшего пресс-секретаря президента). «Такое поведение ведущего и телекомпании - это верх бесстыдства», - сказал Громов, комментируя агентству «РИА-Новости» случай в эфире американского телеканала «Фокс-ньюс», когда, услышав от приглашенной в студию осетинки Лоры Тадеевой адресованное Михаилу Саакашвили слово «агрессор», ведущий поспешил перебить гостью и досрочно объявил рекламную паузу. Об этом случае так много пишут в российской прессе и так часто говорят по телевидению (опять же Алексей Громов высказался), что можно подумать, будто именно этот эфир «Фокса» был главным сражением пятидневной российско-грузинской войны, более известной как операция по принуждению Грузии к миру.

Удивляться здесь нечему. Об информационной войне, которая то ли проиграна Россией, то ли вот-вот будет проиграна, в эти дни говорили едва ли не чаще, чем о войне реальной, с танками, самолетами и трупами. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что обложка британского журнала «Экономист» с портретом Владимира Путина на фоне зловещих танковых колонн, тот самый эфир «Фокс-ньюс» с Лорой Тадеевой и ее племянницей и прочие проявления общезападной нелюбви к России расстроили российскую власть и значительную часть общества гораздо сильнее, чем человеческие жертвы и разрушения в Цхинвале.

Почему так произошло - понятно. Современная российская политическая элита до неприличия медиацентрична. Вера в то, что все битвы выигрываются и проигрываются в телевизоре, а не на полях сражений, для многих давно стала почти священной. Десятилетней давности американский фильм «Хвост виляет собакой» о виртуальной предвыборной войне, спасшей действующего президента от поражения на выборах, давно забыт на его родине, но по-прежнему популярен и любим в России (собственно, в эти дни его цитировал практически каждый второй комментатор). Страна, новейшая история которой почти полностью состоит из телевизионных пропагандистских трюков, верит, что весь остальной мир устроен так же - и потому регулярно попадает впросак.

Россия умеет вводить танки в Грузию. Россия умеет возмущаться необъективностью западных телекомментаторов и цинизмом западных политиков. Но Россия не умеет вести себя так, чтобы конфликты с ее участием разрешались до того момента, когда без танков уже не обойтись. В самом деле - ведь в фильме «Хвост виляет собакой» ничего об этом не было.

Исинбаева

5 метров 5 сантиметров - новый мировой рекорд, установленный российской легкоатлеткой Еленой Исинбаевой в прыжках с шестом на Олимпиаде в Пекине. Вторая (первая была четыре года назад в Афинах) олимпийская золотая медаль не стала единственной наградой для этой выдающейся спортсменки - на следующий день после рекорда командование железнодорожными войсками России объявило о том, что Исинбаевой присвоено звание капитана железнодорожных войск и, кроме того, в ближайшее время она будет награждена медалью «За службу в железнодорожных войсках».

Мы, конечно, поздравляем Елену Исинбаеву с очередным воинским званием, но все же нельзя не признать, что это какой-то абсурд. Елена Исинбаева совсем не похожа на военного железнодорожного строителя. Знаменитая спортсменка - да. Красивая женщина - да. Потенциальное лицо рекламной кампании какого-нибудь дорогого аксессуара - да. Но не капитан железнодорожных войск. И даже не рядовой.

То, что спортсменка уже пять лет числится офицером-контрактником в железнодорожных войсках, не красит ни спортсменку, ни железнодорожные войска, ни Россию. Подобные трюки с погонами и званиями были оправданы в советские времена, когда в стране формально не было ни профессионального спорта, ни шоу-бизнеса - сегодня есть и то, и другое, но по какому-то недоразумению бессмысленная совковая традиция (речь не только о воинских званиях для спортсменов - звания «народных» и «заслуженных артистов», например, не меньший атавизм) продолжает жить, выставляя на посмешище даже таких уважаемых людей, как Елена Исинбаева.

Довгий

Арестован Дмитрий Довгий - бывший начальник Главного следственного управления следственного комитета при прокуратуре РФ. Уволенный из прокуратуры четыре месяца назад, Довгий судился со своим бывшим начальством, настаивая на необоснованности служебной проверки и последовавшего за ней увольнения. Что называется - досудился. Теперь будет сидеть по обвинению во взятке. Все как полагается - есть уголовное дело, есть свидетель, все есть.

В конце восьмидесятых в Советском Союзе любили снимать (как правило, на среднеазиатском материале) остросюжетные фильмы, в которых некий честный следователь нащупывал какую-нибудь коррупционную цепочку, тянущуюся на самый верх, и в одиночку, преодолевая противодействие, пытался расследовать коррупционные дела - до тех пор пока не попадал за решетку по какому-нибудь сфабрикованному обвинению. Дело Довгия выглядит буквально срисованным с тех давних кинобоевиков - прокурор из Петербурга, переведенный в Москву для работы с делами о коррупции в банковской сфере, очень быстро сам стал подозреваемым, и даже тот, кто ничего не знает о подробностях дела Довгия, посочувствует новому арестанту хотя бы из тех соображений, что взятки, как известно, берут все, а в тюрьму сажают почему-то только тех, кто судится с прокуратурой.

Закаев

Власти Чеченской республики начали переговоры с бывшим министром иностранных дел в сепаратистском правительстве Ичкерии Ахмедом Закаевым о возвращении последнего на родину. В начале августа в Чечню вернулся из-за границы бывший министр здравоохранения Ичкерии Умар Хамбиев, и практически сразу после его возвращения о переговорах с Закаевым, уже много лет живущим в Лондоне, объявил пресс-секретарь правительства Чечни Лема Гудаев. По словам Гудаева, переговоры ведет брат Умара Хамбиева Магомед, служивший у Аслана Масхадова министром обороны. В телефонном разговоре с Лондоном Магомед Хамбиев дал Закаеву гарантии безопасности от имени президента Чечни Рамзана Кадырова. Закаев попросил месяц на раздумье, заявив при этом журналистам, что всегда был уверен, что рано или поздно вернется в Чечню.

Скорее всего, он действительно вернется - гарантии Рамзана Кадырова настолько весомы, что даже говорить о них неинтересно. Гораздо интереснее другое - реакция федеральных властей, которые пока никак не отреагировали на новость об Ахмеде Закаеве.

Строго говоря, Закаев никогда не был тем, кого в России принято называть чеченским боевиком - в ичкерийском правительстве основной его функцией были агитпоездки по мирным странам Европы, а вовсе не теракты или похищение людей. Единственное серьезное обвинение, которое предъявляет Закаеву российская прокуратура, связано с похищением в начале 1995 года двух сотрудников районной прокуратуры Урус-Мартана. В генпрокуратуре утверждают, что Закаев приказал расстрелять похищенных прокурорских работников, но приказ не был выполнен, потому что с ним не согласились старейшины. Впрочем, и этот достаточно скромный по меркам чеченской войны эпизод российская сторона не сумела доказать в британском суде, и Закаев так и не был выдан России.

Нетрудно, однако, догадаться, что дело совсем не в похищенных прокурорах. Ахмед Закаев давным-давно дружит с Борисом Березовским, активно сотрудничал с бывшим олигархом, когда тот работал заместителем секретаря Совета безопасности России, а когда Березовский бежал в Англию, Закаев вошел в ближайшее его лондонское окружение. И хотя никто из официальных лиц никогда не скажет этого вслух, но для Москвы Закаев прежде всего - не чеченский полевой командир (которым он, повторим, и не был), а соратник Березовского.

Поэтому и будет очень интересно наблюдать за реакцией федеральных властей на возвращение Закаева. Играя в игру «да и нет не говорить», они, скорее всего, молча проглотят очередной триумф народной дипломатии по Рамзану Кадырову - возвращение Закаева станет для Москвы унижением, но ничего с этим унижением она сделать не сможет.

Борис Березовский может пожалеть о своей этнической принадлежности - будь он чеченцем, Кадыров вернул бы на родину и его. И московские враги Бориса Абрамовича ничего бы с этим не сделали.





Топонимика

Переименование Большой Коммунистической улицы в Москве в улицу Солженицына второй раз за четыре года (первый раз был в 2004 году, когда новая улица в Южном Бутово получила имя Ахмада Кадырова) продемонстрировало московским властям, что законодательная норма, запрещающая называть улицы именами людей раньше, чем через десять лет после их смерти, должна быть наконец отменена - иначе правительству Москвы так и придется «в особо важных случаях» нарушать принятый с подачи того же правительства Москвы закон.

Зачем этот закон был принят - понятно. В недавней истории Москвы уже был период, когда в результате предперестроечной «эпохи великих похорон» на карте города появлялись Брежневский район и проспект Андропова, улицы Суслова и маршала Гречко, Устинова и Пельше - не прошло и десяти лет, как от всех этих нововведений остался только проспект Андропова, а Юрий Лужков и верная ему Мосгордума приняли запретительный закон, который, как тогда казалось, надежно застраховал город от топонимической чехарды. Как будто закон в России может кого-нибудь от чего-нибудь застраховать - после гибели Ахмада Кадырова оказалось, что политическая целесообразность важнее любого закона, а смерть Солженицына и вовсе почти бесспорно продемонстрировала несправедливость запретительной нормы - в самом деле, неужели Александр Исаевич не заслуживает улицы?

(Единственное, за что в этом случае можно покритиковать московские власти - это за то, что они назвали именем Солженицына, может быть, самую малолюдную улицу Центрального округа Москвы. Дореволюционные - о советских и говорить не стоит - градоначальники почему-то не боялись переименовывать Пречистенский бульвар в Гоголевский или Тверскую площадь в Скобелевскую, нынешние же, несмотря на известную наглость в других сферах, переименовывают, словно стесняясь. Интересно, почему так?)

Самодуров

Директор московского музея и общественного центра имени Андрея Сахарова Юрий Самодуров добровольно подал в отставку. Отношения Самодурова с властями всех уровней в последние годы были едва ли не хуже, чем отношения самого Андрея Сахарова с советской властью - у того была всего лишь ссылка в Горький, а этот может похвастаться несколькими уголовными делами, несколькими погромами, устроенными православной общественностью, и еще множеством проявлений, каждое из которых давало основание сказать о Самодурове что-нибудь вроде «у него земля под ногами горит».

Земля под ногами Юрия Самодурова горела, горела, но не сгорала. Решающим стал конфликт с собственными соратниками - руководителями фонда имени Андрея Сахарова Еленой Боннэр (США) и Сергеем Ковалевым (Россия). Учредителей музея не устроила бюджетная политика Самодурова и то, что под его руководством музей все больше превращался в центр современного искусства, а не в правозащитное учреждение. Сам Юрий Самодуров называет конфликт «прагматическим» и, судя по всему, действительно уйдет в отставку, уступив свое место кому-нибудь более лояльному и менее скандальному.

Ключевые эпизоды деятельности Сахаровского центра под руководством Юрия Самодурова и в самом деле не очень очевидно связаны с именем Андрея Сахарова - выставки «Осторожно, религия» и «Запретное искусство», каждая из которых стала причиной возбуждения против Самодурова уголовных дел, имели больше отношения к скандальной арт-хронике, а вовсе не к мемориальной деятельности. Очевидно, с уходом Самодурова скандалы закончатся - а может быть, и сам музей без него тихо закроется, и тогда еще одним источником скандалов в Москве станет меньше. Наверное, те, кого Юрий Самодуров раздражал, будут рады его уходу из музея.

Нам же остается только сожалеть. Наименее скандальным городом планеты, вероятно, стоит считать Пхеньян - в нем нет ни радикального искусства, ни провокационных выставок, заканчивающихся вмешательством консервативных погромщиков, - то есть ничего того, что и является признаком нормального мегаполиса с насыщенной культурной жизнью. В Москве признаков этой жизни и так было исчезающе мало, теперь будет еще меньше. Кажется, Пхеньян становится ближе.

Камчатка

В сентябре порт Петропавловск-Камчатский должен был посетить американский фрегат «Форд». Должен был - но не посетит. Командование российского ВМФ по дипломатическим каналам передало американской стороне, что деловой визит американского корабля «в настоящее время не представляется возможным». О причинах отказа принять гостей в сообщении пресс-службы ВМФ ничего не сказано, но догадаться нетрудно - Россия и Америка сейчас обмениваются злыми репликами по поводу ситуации вокруг Грузии, о стратегическом партнерстве и прочих подобных вещах никто уже не вспоминает, и в такой обстановке заход американского военного корабля в российскую гавань действительно выглядел бы страннно. Холодная война, что поделаешь.

Несколько лет назад я был в командировке - как раз на Камчатке. Тогда там случилась беда - спускаемый подводный аппарат «Приз» с десятком моряков на борту запутался в браконьерских сетях, вышел из строя и не смог подняться на поверхность. Кислорода в баллонах на «Призе» оставалось на неполные сутки, и это были очень страшные сутки, потому что у российских спасателей не было такого оборудования, чтобы спуститься на глубину и поднять аппарат на поверхность. То есть единственное, что оставалось - ждать, пока на терпящем бедствие аппарате закончится кислород и пока командование не объявит о гибели моряков при исполнении служебного долга.

История, однако, закончилась благополучно - российские власти, не желавшие повторения трагедии «Курска», оперативно обратились к английским и американским спасателям с просьбой о помощи, англичане прибыли первыми (американцы опоздали и очень по этому поводу злились) и подняли аппарат. Никто из моряков не пострадал. Министр обороны Иванов вручил англичанам российские медали. Камчатка ждала траура, а получила международное торжество.

Читая сегодня новостные сводки, я думаю - что было бы, если бы тогда, когда все это случилось с «Призом», Россия воевала бы с Грузией и ругалась бы с Америкой и НАТО?

«Известия»

Между прочим, вот еще история про информационные войны, гораздо менее скандальная, чем девочка на «Фоксе», но тоже вполне показательная. Вот как газета «Известия» комментирует выступление госсекретаря США Кондолизы Райс. Вначале - длинное вступление, вот такое: «Госсекретарь США Кондолиза Райс стремительно худеет. Вряд ли речь идет о хроническом недоедании или отсутствии аппетита из-за событий в Грузии. Мало ли локальных конфликтов удалось пережить этой стареющей одинокой даме? Ей, кстати, не чуждо кокетство: госпожа Райс любит поправлять бретельки нижнего белья во время переговоров с коллегами-мужчинами, в том числе с российским министром Сергеем Лавровым», - и только после этого вступления - собственно комментарий: «Словесный понос главы американской дипломатии не поддается логике».

В современной России почему-то принято считать, что обсуждать в одном издании публикации другого - некорректно. По-моему, это глупый предрассудок. Журналистика у нас все-таки одна, и принцип сообщающихся сосудов действует в ней так же, как в физике. Поэтому, мне кажется, новый известинский стиль заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов в рубрике «Драмы».

Дело, конечно, не в Кондолизе Райс - она и в самом деле не самый дружески настроенный по отношению к России иностранный политик и не самая приятная в мире женщина. Дело даже не в том, что рассуждения о словесном поносе, бретельках и прочих вещах - из лексикона даже не советских фельетонистов (те на нынешнем фоне все-таки повежливее были), а просто трамвайных хамов - вещь, недостойная нормальной газеты. Дело даже не в этом.

Дело прежде всего в том, что в условиях, чего уж там, ограниченной свободы слова, когда повестка дня, кажется, только и состоит, что из фигур умолчания, а открытая политическая дискуссия осталась где-то в лихих девяностых, - так вот, в такой обстановке обрушиваться с такого накала бранью на заокеанского политика, который гарантированно не возбудит против тебя уголовное дело, не уволит тебя из газеты и не закроет ее, и вообще ни один волос не упадет с твоей, бескомпромиссного критика, головы, - так вот, это натуральное скотство. Эй, там, в «Известиях» - не будьте скотами, пожалуйста!



Олег Кашин

Лирика







***

Посетила новое казенное присутствие - регистрационную палату по недвижимости. Все сделано будто бы «по-людски» - столы для заполнения бланков, ручки, много окон в зале и даже хорошие кожаные диваны, но главное сохранили: наклонную позу для посетителя. Чтобы объяснить что-то клерку, надо непременно наклоняться в узкую щель между барьером и стеклом, пихнуть локтем или задницей стоящего сзади - посетитель должен чувствовать себя просителем, - и кланяться, кланяться. С уважением думаю о неистребимости бюрократической эргономики.

***

Ночью сажусь в анапский поезд на небольшой станции в 300 км от Москвы.

Проводница, проверив билет, вдруг загораживает проход:

- На этой станции, - говорит она, помотав головой, - никто никогда не садился!

Трезвая - но у нее солома в волосах, с чего бы?

В купе ужинает курортное семейство, молча доедает дорожный запас. Измученные жарой и сутками дороги, едят через силу, почти страдальчески. Воняет курица, текут краснодарские помидоры, уксусный дух идет от домашнего вина в пластике. Еда не должна пропадать, - и тяжело, мрачно работают челюсти, по подбородкам стекает горький рабочий пот.

***

Война породила множество интеллигентских стенаний о Мамардашвили, Данелии и водах Лагидзе. «Мы воюем с нацией великой культуры».

Божественный диалог в блогах:

- Это что же, в 41-м году должны были советские солдаты мучиться - как же мы можем с ними воевать? Это же народ великого Гете, Шуберта, Гегеля, Баха… К сожалению, наличие Баха не есть гарантия от появления Гитлера…

- Народу великого Пушкина, как обычно, вообще все равно: грузины-осетины - один х… хачики. Все, кто чуть не тем цветом волос или акцентом - враг. И против этого чудесного простонародного взгляда читать на ночь Баха точно не поможет…

Господи, ну почему как об «этом простонародье» - так непременно чайка по имени Митрофан Простаков?

***

Старуха в очереди рассказывает: работала на кондитерской фабрике, каждый день ели по торту.

Муж- покойник сухие торты в помойку отправлял, требовал пропитанный коньяком. У мужа перед смертью был вес под двести кило, у нее диабет.

- Зато пожили, - с удовлетворением говорит она и причмокивает. - Не то, что вы, голытьба.

***

Горничная принимает номер перед выездом. Ласково смотрит на оставленный шампунь.

- На самолетике летите? Я все думала: зачем нам дамы шампуни дорогие оставляют, гели, лучше бы дали чаевые. А потом мне сказали, что это закон такой хороший, что жидкости нельзя провозить.

- Хороший, - злобно думаю я. Окормление горничных, беспредел буфетных касс в зале ожидания - сто рублей за глоток минералки…

- Опять для сухих волос, - возмущается она, прочитав этикетку. - Ну и что мне с ними делать прикажете?

***

В Грицовской школе Веневского района наладили систему отопления! Эту сногсшибательную новость я прослушала по тульскому телевидению раз восемь за вечер. Восемь лет температура в школе, где учатся 500 детей, не поднималась выше 12 градусов - но в этом году, благодаря усилиям депутата Х, предпринимателя У и районного начальника Z, впервые будет тепло! Любовно показывают новые трубы, батареи. У благодетелей, раздающих интервью, такой гордый вид, словно они новую очередь Северстали запустили. И, конечно же, ни слова о том, кто устроил это массовое вымерзание детей, как стал возможен этот многолетний форс-мажор и - главное - что же тогда происходит в других школах, до которых не дотянулась еще депутатская благодать? Еще раз понимаешь, что катастрофическое состояние - унылая норма, не вызывающая даже предположений о том, что люди, может быть, не выполняют служебных обязанностей, что у ситуации есть конец и начало. Нет - «оно само», никто не виноват.

***

Известная благотворительная организация объявила о приеме вещей для пострадавших в Южной Осетии.

- Только новые, хорошие вещи! - с угрозой сказала женщина из телевизора. - Обязательно с этикетками, вещи без этикеток не принимаем.

Душок от этого… Скоро другие тети и дяди - осетинские, московские и питерские - намекнут: «Только импортные стройматериалы! Квартиры без евроремонта не принимаем!» - и обыватель, потянувшийся было за кошельком, скажет себе: стоп. Впрочем, его не спросят - в иных регионах административные гении, как сообщают блоги, уже начали вычитать по 1/6 из зарплат. А министр образования объявил, что пять цхинвальских школ будут восстановлены за счет средств национального проекта «Образование», в бюджете которого так кстати сэкономлены средства на оборудование и выплаты классным руководителям. И против быть как-то кощунственно. Но душок…

***

Отпускники по-прежнему едут в Абхазию - с чадами, домочадцами и домашними животными. Вымечтанный отдых, благословенная земля, «родные люди». У них какая-то священная уверенность, что с ними ничего не произойдет, потому что война - это «где-то там» и «когда-то там», а от Кодорского ущелья до гагрских пляжей - дистанция огромного размера. Можно только позавидовать безмятежности миддловского внутреннего мира.

***

Казус в Улан-Удэ: шестиквартирный деревянный дом в центре города оказался под сенью свежевыстроенного здания республиканского Пенсионного фонда - здания современного, роскошного (Пенсионный фонд других не строит). Внезапно оказалось, что земля, на которой стоит дом, по документам стала собственностью Фонда (как - никто не знает, но как-то стала), - и жителям квартир (три приватизированные и три социального найма) предложили освободить помещение. Самое потрясающее в этой истории, что не только «социальщики» покорно ушли из дома (как говорится, в никуда), но и две приватизированные квартиры были освобождены по требованию надменного соседа. Осталась одна семья - судебные тяжбы, обжалования, оборона… Хороший почин: богоугодное заведение начинает и выигрывает. И какие еще патерналистские учреждения станут захватчиками частной собственности - собесы, ВТЭКи, отделы опеки и попечительства?

***

Пенсионерка из Кузбасса в 60 лет закончила вечернюю школу, а в 62 поступила в педагогическую академию. Для этого ей пришлось посещать подготовительные курсы и сдавать ЕГЭ; в 67 она станет дипломированным педагогом. Это пенсионное студенчество - норма на Западе и совершеннейшая экзотика у нас.

***

В среднерусском райцентре - привычная пыльная неподвижность, вздыбленный асфальт, бабушки с незрелыми яблоками и морковкой (продать хоть что-то) - и сплошное «Бенилюкс» со Средиземноморьем на вывесках. Идешь мимо «Венеции», «Версаля» (уцененная мужская обувь), «Монако» (секонд-хэнд), «Люксембурга» (все по сто рублей), причем пышность имени обратно пропорциональна классу товара. В самых бедных семьях, конечно, самые богатые имена. Вот на Урале и в Сибири лавкам дают добротные женские имена: «Мария», «Ольга», «Валентина» - и глаз радуется, а здесь - сплошное смущение.

Искала «Гаагу» или «Страсбург» - нет, пока что не в моде.



Евгения Долгинова

Анекдоты



Чья деревня лучше?





Заводоуковским межрайонным следственным отделом следственного управления Следственного комитета при прокуратуре РФ по Тюменской области привлечен к уголовной ответственности 35-летний Андрей Ермаков без определенного места жительства, фактически проживающий в селе Губино Упоровского района, обвиняемый по ч. 4 ст. 111 УК РФ.

Как установлено следствием, в ночь 17 августа 2008 года в доме по ул. Тобольная в с. Губино Упоровского района, неоднократно судимый 35-летний Ермаков, распивая самогон с 15-летним подростком, уроженцем деревни Старая Шадрина Упоровского района, затеял спор, чья деревня лучше. В ходе жаркого спора нервы у Ермакова не выдержали, и он схватился за нож, нанеся подростку множественные ножевые ранения. От полученных повреждений потерпевший скончался на месте.

Ермакову предъявлено обвинение. В настоящее время Заводоуковским межрайонным следственным отделом проводится комплекс мероприятий, направленных на установление всех обстоятельств совершенного преступления.

Чья деревня лучше… Попробовал представить себе эту дискуссию и не смог - получается какая-то нелепая фантасмагория.

- Наша деревня занимает более выгодное географическое положение, она стоит на пересечении торговых путей.

- А наша деревня обладает более развитой экономикой.

- А у нашей деревни более высокий научный потенциал.

- А в нашей деревне лучше развиты ремесла, народное творчество.

- А в нашей деревне - поголовная грамотность.

- А у нашей деревни самые мудрые руководители.

- А наша деревня издревле славится своей святостью и благочестием.

- А в нашей деревне более низкий уровень преступности.

- А в нашей зато более высокая раскрываемость преступлений.

- А в нашей деревне более высокий ВВП на душу населения.

- А в нашей деревне выше урожайность зерновых и зернобобовых.

- Вклад нашей деревни в сокровищницу мировой культуры гораздо значительнее, чем вклад вашей деревни.

- А в нашей деревне гораздо выше уровень юридической грамотности населения.

- А наша деревня раскинулась среди гораздо более красивых полей и лесов, чем ваша.

- Зато наша деревня стоит на берегу гораздо более стремительной реки.

- А жители нашей деревни употребляют в среднем гораздо больше мясомолочных продуктов, чем жители вашей деревни.

- А жители нашей деревни повсюду известны как храбрые, отважные воины, в отличие от жителей вашей деревни.

- А мы… А у нас… У нас бабы красивше, во!

- Ха! Бабы! Да все ваши бабы - б… ди!

- Что?! Да я за наших баб!…

И неоднократно судимый 35-летний Андрей Ермаков из села Губино нанес 15-летнему подростку из деревни Старая Шадрина множественные ножевые ранения.

Труп на балконе

Ночью 17 августа в дежурную часть УВД города Братска Иркутской области поступила информация о том, что на балконе одного из домов по улице Обручева находится труп мужчины. Милиционеры группы быстрого реагирования, выехавшие по указанному адресу, действительно обнаружили в указанном месте труп хозяина квартиры. Он был аккуратно упакован в коробку из-под телевизора.

По подозрению в совершении убийства были задержаны две местные жительницы, одной из которых исполнилось лишь 17 лет. Милиционеры выяснили, что накануне они втроем распивали спиртное. Когда 57-летний потерпевший стал приставать к 17-летней братчанке, она взяла кухонный нож и зарезала собутыльника. Чтобы скрыть улики, девушка расчленила тело и сложила останки в коробку.

По словам милиционеров, на допросе девушка вела себя на редкость хладнокровно. Подробно рассказав, каким образом убивала обидчика, она продемонстрировала фотографии с места преступления, сделанные на сотовый телефон. В настоящий момент возбуждено уголовное дело по статье 105 Уголовного кодекса РФ - «Убийство». Подозреваемой грозит до 15 лет лишения свободы.

Очередной пример, так сказать, многослойного ужаса. Когда ужасно не только само по себе преступление, но и сопровождающие его подробности.

Уже не первый раз обращаю внимание на эту страшноватую специфику многоквартирного дома: люди живут себе спокойно и не знают, что творится у них за стенкой, под полом или над потолком. Жили себе люди, выходили на балкон покурить или просто свежим воздухом подышать, а на соседнем балконе лежал труп. В коробке от телевизора. Может быть, курящие и дышащие воздухом люди обращали внимание на то, что воздух кажется не особенно свежим, запах какой-то чувствуется, неприятный, ну да мало ли что, подумаешь, запах. Мало ли какие запахи бывают в жилых кварталах Братска. И продолжали жить, курить и дышать воздухом по соседству с разлагающимся трупом.

Ну и, конечно, когда семнадцатилетняя девушка аккуратно и хладнокровно расчленяет труп здорового взрослого дядьки, это как-то… в общем, изумляет.

Спал на проезжей части

В Мордовии на нетрезвого мужчину, спавшего на проезжей части, наехал грузовик. 14 августа, в 4.20 утра 45-летний житель Ардатовского района с рваной раной теменной области и переломом ребер поступил в приемное отделение центральной районной больницы. Находясь в изрядном подпитии, «пешеход» не смог вспомнить обстоятельства случившегося с ним инцидента.

При проведении розыскных мероприятий было установлено, что на пьяного мужчину, уснувшего на правой стороне проезжей части на неосвещенном участке дороги, наехал грузовой автомобиль ГАЗ-САЗ-3507 под управлением 22-летнего водителя.

В очередной раз восторжествовал один из базовых принципов русской жизни - пьяным везет.

А я однажды видел человека, который делал нечто подобное вполне сознательно. Это было в Брянске. На проезжей части одной из оживленных улиц, около тротуара, лежала человеческая фигура, закутанная в какое-то смрадное тряпье. Рядом стояло несколько пластиковых пакетов неизвестно с чем. Местные жители сказали, что это бездомная бабушка. Днем она бродила в поисках пропитания (пропитание, судя по всему, наполняло те самые пластиковые пакеты), а ближе к вечеру приходила на это место, ложилась на проезжую часть и спокойно засыпала. И так каждый день, всегда на одном и том же месте. Ну вот нравилось ей спать на проезжей части, что поделать.

Машины осторожно ее объезжали.

Диваном по голове

В Челябинске вступил в законную силу приговор, вынесенный по уголовному делу по обвинению Рафката Ибатулина, 1982 годарождения и Рината Саетова, 1975 года рождения в совершении преступления, предусмотренного частью 1 статьи 118 УК РФ (причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности).

Следствием установлено, что Ибатулин и Саетов 3 июня 2007 года в вечернее время, находясь в квартире жилого дома, выкинули через оконный проем на пустырь части дивана. Сброшенный каркас от дивана упал на находящуюся под окнами дома малолетнюю девочку. Ребенку по неосторожности был причинен компрессионный перелом первого и четвертого поясничных позвонков.

В судебном заседании подсудимые вину свою признали в полном объеме, раскаялись в содеянном. Суд назначил Ибатулину и Саетову наказание в виде 200 часов обязательных работ, а также взыскал с осужденных в счет компенсации морального вреда в пользу потерпевшей по 300 000 рублей с каждого.

Построили жилой дом. С одной стороны, там, где подъезды, подвели к дому асфальтовую дорогу. А с другой ничего не сделали, оставили просто поверхность земли, пустое место, пустырь. Ни деревьев, ни газона, ничего, только пустая коричневая земля. На эту пустую землю не жалко и не стыдно плюнуть, выкинуть окурок, бумажку, бутылку. Люди вселились в жилой дом, стали жить в нем и плевать, кидать окурки, бумажки, бутылки. Пустая коричневая земля покрылась толстым слоем всякой мерзости. Ну а чего. А что еще делать, если земля коричневая и голая, пейзаж сер и мрачен. Пустырь, вдали виднеется еще один жилой дом, такой же, еще дальше дымят трубы одного из многочисленных челябинских заводов… А потом у хороших, наверное, ребят Ибатулина и Саетова возникает необходимость избавиться от старого дивана, новый, может, купили, и надо старый выкинуть, и вот они решают выбросить его прямо в окно, а что такого, все жильцы годами бросали на этот опостылевший пустырь всякую гадость, можно и диван выкинуть, пустырь - он все стерпит.

По загаженному пустырю потерянно бродит малолетняя девочка. Зачем она забрела сюда, на этот унылый, покрытый мусорным «культурным слоем» пустырь? Наверное, просто так, подобные роковые действия часто совершаются просто так, от нечего делать, от тягучей бессмысленной маеты.

Девочка потерянно бродит по пустырю, ковыряет носком сандалеты засохший мусор. И на нее сверху падает диван. Жаль, что в этом месте нельзя написать: «Затемнение, титры, конец фильма».



Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *



Козлова Н.В.

Ну вот и все

Воспоминания сестры милосердия о Русско-японской войне. Часть вторая

I.

В Мукден мы прибыли к вечеру, взяли арбы и направились в сестринское общежитие, помещавшееся в кумирнях буддистского монастыря у ворот китайского города.

Двенадцатого числа с раннего утра стала слышна канонада. Начался бой у Сандепу. Выстрелы раздавались глухо и равномерно, но не как раскаты грома, а скорее как удары или равномерные вздохи.

Бой шел второй день, а нас еще никуда не вызывали. Мы ходили лишь по очереди на станцию и работали там на перевязочном пункте, устроенном в палатке походной церкви, где от клироса до клироса протянули брезент, а в остальном помещении поставили столы и ящики с перевязочным материалом.

В один из дней мы работали на перевязочном пункте. Подошел вечер; слышны были далекие выстрелы. Только что отпустили одну партию раненых, перевязав их, и собирались принимать другую, человек в восемьдесят, но тут в палатку вошли члены управления Красного креста и распорядились прекратить перевязки, так как сейчас в церкви будет происходить венчание одной сестры милосердия со студентом, заведующим красно-крестным складом. Мы не верили своим ушам. На одном из столов еще лежал раненный в голову в полубессознательном состоянии, на полу склады перевязок, на столбах эсмарховские кружки, мы все в белых халатах, и вдруг обряд венчания! Однако новую партию раненых отправили куда-то в другое место, и несколько человек певчих отдернули брезент, отделяющий иконостас, вынесли аналой, пришел жених, члены управления, и, наконец, появилась невеста в белом платье с вуалем и fleurs d? orange, и венчание началось. Но что это было за ужасное впечатление! Точно от какого-то кощунства. Многие, и между прочим, Александровский, смотрели на это как на потеху и помирали со смеху. Других прямо коробило. Анреп подошел ко мне со словами, что он в жизни редко испытывал более скверное впечатление. Наконец венчание кончилось, и виновники торжества (или безобразия) отправились вместе со свитою своею в палатку-столовую, выпить шампанского и принять поздравления. А священник прошел в алтарь взять запасные дары, чтобы причастить раненого, пролежавшего на столе все время венчания…

На следующий день нам пришло назначение собраться на санитарный поезд. Отправились мы ночью с теплушечным поездом, к которому был прицеплен один вагон третьего класса для персонала. К месту назначения, то есть к конечной станции добавочной ветки, мы прибыли лишь вечером и остановились в версте от станции, так как впереди нас стоял поезд военного ведомства, принимавший раненых. Наши санитары, ходившие туда, пришли назад, говоря, что там творится настоящий ад: стон и крики стояли в воздухе, ибо несчастных доставляли к поезду в двуколках без дороги, по замерзшему гаоляновому полю. Для посадки же в вагоны, в темноте, их хватали часто за раненые места и причиняли страшную боль.

Военный поезд набрал тысячу человек и двинулся в обратный путь на рассвете. Пропустив его, мы подошли к станции, и началась наша работа, но, Бог милостив, без тех впечатлений, что были накануне. Наша работа шла днем, без спешки, раненых снимали и вносили осторожно, и ничего подобного тому, о чем рассказывал санитар, видеть не пришлось. Тут же на станции был питательный пункт, и как только заполняли вагон, солдатам приносили туда еду. Нагрузка раненых протянулась у нас до самого вечера и, наконец, мы тронулись в путь. За эту поездку испытали мы то, что, вероятно, переживали многие сестры в теплушечных поездах, то есть чувство полного бессилия и стыда от своей бесполезности. Переходов из вагона в вагон не было и, забравшись в какую-нибудь теплушку, надо было ждать там до следующей остановки. На остановке спрыгиваешь из вагона при помощи санитара и бежишь вдоль поезда со страхом, что он может тронуться (поезда в Манчжурии ходили без звонков), а ты останешься на разъезде, ибо не у всех вагонов есть тормоз, на который можно вскарабкаться, да еще удалось бы это на ходу поезда. Стучишь в какую-нибудь дверь. Санитар приотворяет ее, спускает лесенку, если таковая имеется, а не то так тянет на руках в вагон, и вот опять в теплушке, где, может быть, и не требуется помощь, а рядом в вагоне она нужна, но туда не добраться до следующего перегона. Помимо всего этого, материала и лекарств давалось минимальное количество. Обстановка такая, что ни о какой хирургической помощи и речи быть не могло. В теплушках было два яруса, и людей клали очень тесно, что было плохо, когда попадали раненные в голову или бредовые, которые бессознательно махали руками. Наверх поднимались те, кто был ранен легко. В середине вагона помещалась железная печурка, маленький запас углей или дров, и тут же сидел санитар.

Вагон, куда я попала, когда поезд тронулся, был почти весь заполнен легко ранеными. Я принесла коньяку и водки, чтобы согреть их. Почти первыми словами солдат, обратившихся ко мне, были: «А как же, сестрица, приказ? Ведь сказано было не отступать, чтобы его самого, генерала, убить, если прикажет отступать?» Что было ответить на это? Я только всей душой поняла Гриппенберга, который пожертвовал своей репутацией, нарушил дисциплину, но уехал лично передать Царю о тех порядках в армии, которые его заставили пережить такой позор, и на просьбу о подкреплении ответили приказом вернуться назад, зная, однако, какими словами он воодушевлял войска перед боем. Слова о том, чтобы его убили, если он прикажет отступить, не были вымыслом солдата, они действительно стояли в приказе.

II.

Я узнала, что одна из знакомых мне сестер поступила в *** госпиталь близ станции Суятунь. Я списалась с нею, прося сказать, есть ли у них свободная вакансия сестры и примет ли меня старший врач. Очень скоро был получен утвердительный ответ, и я пошла в главное управление поговорить о моем переводе с Анрепом, который заведовал этими делами.

В управлении была вечная толчея сестер, которые приходили просить назначения или перевода их из одного госпиталя в другой, причем одна требовала, чтобы ее назначили непременно на левый фланг, другая - на правый, третья просилась в центр. Такое пристрастие сестер к флангам или центру имело свою тайную причину в нахождении там или тут близких им людей и симпатий. Лишь бедные сестры, увлекавшиеся кавалеристами, не могли предъявлять таких категорических требований, ибо за представителями этого рода оружия не так-то легко угнаться. Порой появлялись сестры в большом возбуждении и требовали, чтобы Анреп нашел им место в каком угодно госпитале, так как они не могут более жить друг с другом и выносить ужасный характер товарки.

И на эти нелепые или нервические требования Анреп отвечал всегда спокойно, не возвышая голоса, стараясь всех умиротворить и, по возможности, всем угодить.

III.

До Ваншантуня, где стоял *** госпиталь, считалось верст десять. Ваньшантунь был маленькой деревушкой, брошенной китайцами и разрушенной нашими солдатами. Лишь немногие фанзы уцелели и служили помещением для госпиталей. Мы остановились у *** отряда и вошли в юрту-столовую. В. представил меня моим новым сослуживцам. Их было: три доктора, студент-медик и семь человек сестер - коренных казачек четыре и три волонтерки. Одна из волонтерок была тоже казачка, но только Кауфманской общины, сестра Н., которую я встретила на Рождестве в харбинском общежитии. Я была очень рада встретить знакомое и милое лицо среди всех этих чужих людей и за месяц работы в *** отряде очень сошлась с ней.

Сестры- казачки были превосходные работницы, одушевленные своеобразным патриотизмом, своим местным войсковым, но в высшей степени почтенным и симпатичным. Держали они себя безукоризненно, настроение у них было серьезное, строгое; они были проникнуты мыслью, что их послало «их войско» и надо оправдать эту честь. В pendant к этим сестрам была и некоторая часть санитарского персонала -несколько монахов-послушников из Ново-Афонского монастыря. Что это были за прекрасные санитары, вполне проникнутые сознанием и понятием о подвиге! Уж на что доктора, как представители интеллигенции, враждебно настроены против монастырей и монастырской братии, которую зовут тунеядцами, а и те не могли нахвалиться на этих послушников. Привыкшие к ночным бдениям, они безукоризненно несли ночные дежурства, и в их обращении с больными так ясно чувствовалось, что хоть и простые они люди, а действуют под внушением великой идеи, которая и придавала их службе особую окраску.

Докторский персонал состоял из старшего врача М., типичного еврея, очень умного, очень знающего человека. При всей моей антипатии к этому племени я не могла не отнестись к нему с уважением за его прекрасную работу и умение вести госпиталь. Нельзя не упомянуть попутно об одной характерной в нем черточке. В разговорах это был человек самых широких взглядов, порицатель всякой обрядности, что не мешало ему самому аккуратно зажигать у себя шабашевые свечки. Так-то обряды мешают иудейскому племени только у нас, от своих же они отказываться не собираются.

Второй врач был терапевт, хороший и добросовестный доктор, но довольно бесцветная личность, близорукий, в очках, страдающий хроническим насморком.

Третий был ему прямой контраст. Молодой и талантливый хирург, довольно красивый, рослый, с той особенной грубоватостью, которая отличает многих москвичей и не всегда бывает симпатична.

Студент был пресмешной и славный малый, с добрым мягким сердцем.

Вот начался бой, которого мы ждали с таким волнением и такой надеждой, что на этот раз победа будет за нами. Первые два-три дня с позиций шли прекрасные вести. Настроение было особенное, какое-то напряженное. Но на третий или четвертый день утром, выходя из юрты, я встретила одну из сестер, которая с совершенно растерянным лицом сказала мне, что нам приказано свертываться и отправить все наиболее ценное в Харбин, пока есть свободные вагоны. Это означало повторение старой истории: спасали имущество в полной уверенности, что мы проиграем сражение и опять будет общее отступление. Это означало, что сражение уже проиграно!

Трудно передать, что чувствовалось в те минуты. Хотелось лечь на землю и ничего не видеть, ничего не слышать. Но, конечно, пришлось ходить, помогать и смотреть, как разорялись палатки, от которых остались лишь деревянные остовы да печи, как запаковывалась в ящики масса нужных вещей, ибо в передовой отряд брали только необходимое и ничего лишнего. Вся работа, все заботливое и хорошее устройство для приема раненых пропадало даром, не послужив своей цели. Но, разорив старое и благоустроенное помещение, нельзя было все-таки остаться под открытым небом, и нам отвели какой-то сарай из гаоляна. Наскоро обили его досками и устроили нары в два этажа.

Постепенно канонада стала переходить на запад. Оптимисты говорили, что происходит лишь «перемена фронта», так как японцы хотят обойти нас с запада. Ходили слухи, что на правом фланге по дороге от Синминтина наша конница окружила чуть ли не семьдесят тысяч японцев, которые сложили оружие, потом приходила другая версия, что семьдесят тысяч японцев действительно обошли нас с северо-запада и наши войска были принуждены отступить. Точных сведений не было ни у кого.

К этому времени в японском лагере стал действовать по ночам очень сильный прожектор. Колоссальный сноп яркого света медленно двигался по горизонту, превосходно освещая ту местность, на которую был наведен. Моральное действие от этого двигающегося света было скверное. Что-то такое беспощадное чувствовалось в нем. Точно сказочное чудовище отыскивало свою жертву.

Бой подвинулся к нам ближе, и мы могли наблюдать, как рвались высоко в воздухе снаряды. Дул сильный ветер, поднимавший клубы желтой пыли, и от нее небо получило какой-то мглистый неприятный колорит. Тяжело и тревожно было на душе. В этот день, я помню очень хорошо, мы сидели вдвоем в нашей юрте с одной из сестер-волонтерок. Юрта была почти пуста. Все наши вещи были увезены на север, остались лишь соломенные тюфяки, лежавшие прямо на земле. Ветер трепал брезентовое окно. Мерно и безостановочно слышались выстрелы. Я сидела, поджав ноги, и читала какой-то роман без начала и конца из приложений к «Ниве», читала, чтобы только мысленно уйти от гнетущего чувства, лежащего на сердце. Сестра, сидевшая напротив меня, перебирала струны балалайки.

Ночью подвезли раненых. На следующий день вечером приехал уполномоченный В. и принес известие об указе Государя, дарующего России конституцию. Известие это было принято различно. Одни обрадовались ему, как светлому празднику, другие им глубоко опечалились, видя в нем крушение дорогих и святых заветов, которые как бы приносились в жертву богу наших неудач.

В эту ночь я была дежурная и, придя в землянку сменить нашего студента, сказала ему о только что слышанной новости. Радости этого юноши не было границ. Услышав эту весть, он бросился целовать мне руки, точно я была причастна этому делу. Я напомнила ему, что далеко не разделяю его радости, а наоборот, скорблю и горюю. Он побежал в столовую прочесть собственными глазами газету, а я осталась одна на ночное дежурство. Печальная обстановка была под стать печальным думам в эту ночь, а снаружи им вторили неумолкавшие выстрелы нашей батареи, стоявшей на этот раз так близко, что слышался не только грохот, но и зловещий вой вылетавшего снаряда.

Весь следующий день с утра мы принимали раненых и отправляли их на теплушечные поезда. Пришел приказ и нам уходить из Ваньшантуня, но прекратить работу не было возможности, так как раненые все шли и шли. Да и никаких средств передвижения у нас не было. Наконец, к вечеру нам пообещали две двуколки и китайскую арбу. Почему мы не могли уехать с одним из последних санитарных поездов, в точности не знаю.

Наши войска оставляли позиции и отходили к Мукдену. Часов около двенадцати влетел к нам генерал Чатыркин со словами:

- Да вы с ума сошли! Что вы сидите? Или хотите попасть в руки японцев?

Мы отвечали, что ждем двуколок. Через несколько минут их подали, и мы двинулись в путь.

IV.

В Мукдене мы пробыли три дня и ходили работать в уже хорошо знакомую палатку-церковь. Особенно памятна работа с 23 на 24 февраля. В эту ночь пришлось принять массу раненых, и не только своих, но и пленных японцев. Их, говорят, перевязали за сутки в одном нашем пункте до трехсот человек.

Помню, перевязали одного такого пленного и принесли ему стакан чая. Он, улыбаясь, раскланивался на все стороны, потом присел на корточки и живо стал выводить пальцем на земляном полу свои иероглифы. Его обступили полукругом с добродушной улыбкой, посматривая на его жесты, и почти умилялись, считая, что он, верно, пишет нам свою благодарность. Но кто может поручиться, что это было так?

Что поражало в японцах - это их превосходное обмундирование. Оно было легко, тепло, удобно, хорошо сшито и вдобавок из прекрасного материала. Мы с трудом разрезали ножницами их мундиры, тогда как наши легко рвались руками.

Вероятно, в эту ночь бой шел где-нибудь очень близко от Мукдена, ибо мы получали раненых без перевязок, с открытыми ранами, следовательно, прямо из-под огня. Работать нам приходилось не со своими врачами, а со случайными, и тот, который заведовал моим столом, перевязывая довольно серьезно раненного солдата и копаясь зондом в его ране, завел песнь о том, как бесчеловечно посылать людей на войну, калечить их неведомо зачем. «А еще бесчеловечней, - возразила я, глядя на него в упор, - говорить такие слова страдающему человеку». Доктор прикусил язык и при дальнейших перевязках воздерживался от сего излюбленного многими врачами способа пропаганды.

Из Мукдена нас перебросили в Тьелин. Там я распростилась с кубанским отрядом и пошла в свой N-ский госпиталь, не подозревая, что через два дня нам придется оставить и Тьелин.

В лазарете все было так переполнено ранеными, что с трудом можно было двигаться по проходам. Работа в перевязочной шла ежедневно с восьми утра и до трех ночи. Все были с головой погружены в свое дело. Моему приходу никто не удивился.

Уйдя ночевать в свой домик на старое пепелище, я не подозревала, какому зрелищу буду свидетельницей на следующее утро. Едва я встала, как отворилась дверь и в комнату вошла наша бывшая сестра К. в ужасном виде, прося дать ей возможность вымыться и отдохнуть. Она ехала двое суток на двуколке по Мандаринской дороге и попала в беспорядок, вызванный паникой. Я спросила ее: «Что делается в армии?» Она ответила резко и нервно: «У нас нет больше армии! Посмотрите в окно». Я подошла к окошку и увидела, что вся долина Тьелина от гор до станции и далее за линию горизонта была усеяна сплошным табором. Люди, лошади, мулы, палатки и повозки, все это смешалось в невообразимом хаосе. Многие солдаты были без винтовок, бросив их во время паники. Никто не знал, что будет и что предпринять. Распространился слух, что главнокомандующего не могут найти. У меня появилась надежда, что он убит или покончил с собой. По моим наивным понятиям, человек, проигравший такое сражение, не мог оставаться в живых. Не в силах человеческих пережить такой позор и нести за него ответственность перед Россией. Но, видимо, Куропаткин был человек иной формации…

Среди этой дезорганизованной и деморализованной массы, понятно, сейчас же начались кражи и мародерство, особенно когда ушедшие госпитали побросали свое имущество. Желавший остановить грабеж офицер (по слухам, зять Куропаткина) был поднят солдатами на штыки. Страшные были дни, и страшная была картина.

На следующее утро нам пришел спешный приказ собраться и уезжать. Мы отправились в Харбин. Там мы прожили целый месяц в ожидании решения нашей дальнейшей участи. На Фоминой неделе пришел приказ нашему отряду ехать в Читу и там основаться в здании женской гимназии. Наша работа в Чите носила совершенно другой характер, чем раньше. Весь дух госпиталя, состав его, образ жизни и настроение были иными, чем год назад в Тьелине. В августе был заключен мир, обрадовавший одних, огорчивший других.

Тяжело было уезжать из Манчжурии с сознанием проигранной войны, но, пожалуй, еще тяжелее было от лицезрения всех наших ошибок, несовершенств, низкого уровня душевной культуры. Мне думается, что все участники этой войны чувствовали, сознательно или бессознательно, что это не японцы нас победили, а наши собственные пороки и недостатки, из коих на первом месте стоит недобросовестность.



Печатается с сокращениями по изданию: Козлова Н. В. Под военной грозой // Исторический вестник. 1913. Декабрь.

Борис Кагарлицкий

Разгадка сфинкса

Забытая история Михаила Покровского



В конце 1980-х годов российскую публику охватило повальное увлечение отечественной историей. Как-то само собой разумеющимся считалось, что тоталитарный коммунистический режим извратил и исказил наше прошлое, которое теперь можно узнать, лишь перечитав авторов, писавших свои труды до большевистской революции. Начали переиздавать всех мало-мальски известных дореволюционных историков. Массовыми тиражами снова и снова выходили не только произведения Н. М. Карамзина, В. О. Ключевского и С. М. Соловьева, но и авторов «второго ряда», например, Н. И. Костомарова. Спустя некоторое время издатели открыли для себя работы С. Ф. Платонова и даже К. Н. Бестужева-Рюмина.

На этом фоне бросается в глаза отсутствие на полках книжных магазинов работ историка, который на рубеже XIX и ХХ веков был несомненным властителем дум радикальной молодежи, а к началу 1920-х годов считался безусловным классиком. Речь идет о Михаиле Покровском.

Из огромного творческого наследия Покровского переиздан лишь трехтомник «Русская история», да и то совсем недавно, в 2005 году. Ни многотомный курс истории России, ни, наоборот, страшно популярная в 1920-е годы «Русская история в самом сжатом очерке» подобной чести не удостоились, точно так же, как не переиздавались и книги Покровского, посвященные царской дипломатии XIX века или развитию революционного движения в России.

На первый взгляд может показаться, что неприятие Покровского в постсоветские годы связано с его ролью официального советского историка. Однако именно в советский период работы Покровского были преданы забвению. В сталинское время труды историка были публично осуждены, его ученики подвергались репрессиям, их вынуждали публично отрекаться от учителя. Разгром «школы Покровского», умершего за пять лет до 1937 года, принял характер масштабной идеологической кампании. Теория Покровского была приговорена к исчезновению не только из учебных программ, но и из общественной памяти. Историка обвиняли в том, что его концепция «лишена чувства родины», а его труды отличает «игнорирование ленинско-сталинских указаний по вопросам истории». Клеймили его также за недооценку роли Сталина в событиях 1900-х годов (когда будущий вождь народов был рядовым активистом социал-демократической партии). Разоблачение Покровского началось в программной статье Емельяна Ярославского в «Правде» и завершилось двухтомником «Против исторической концепции М. Н. Покровского» (М.-Л., 1939-1940).

Не была восстановлена научная репутация Покровского и в послесталинское время. Вопреки бытующему мнению, классиков отечественной исторической науки - от Карамзина до Соловьева и Ключевского - в советское время переиздавали неоднократно. И отсутствие их трудов на прилавках магазинов связано было не с запретами, а с общим «книжным голодом» в позднем СССР, когда любые стоящие книги сметали с прилавков моментально (как, впрочем, и все другие товары, считавшиеся дефицитом). Покровского же переиздали всего один раз - в самый разгар хрущевской оттепели - и тут же снова позабыли.

Неприязнь, с которой к Покровскому относились идеологи сталинского призыва, вполне понятна. Но почему же отношение к историку не изменилось в новую эпоху, когда, казалось бы, существовал спрос на все в советское время запрещенное, а критика патриотических мифов стала ключевым принципом либеральной культуры?

Объяснение этому феномену невозможно найти, не задавшись вопросом об общих закономерностях российского исторического повествования последних полутора столетий. Самое удивительное открытие, которое может сделать читатель, бросающийся к трудам дореволюционных авторов в поисках «подлинной истории», противостоящей «советской пропаганде», состоит в том, как мало одно отличается от другого. Несомненно, оценка событий 1917 года в либеральной традиции будет иной, нежели в сталинско-коммунистической, но ведь ни Ключевский, ни Соловьев до Октябрьской революции не дожили, а потому никаких неправильных мнений о ней не высказывали.

В описании русской истории существовал благостный консенсус, объединявший - по большому счету - либералов и сторонников самодержавия, коммунистов и антикоммунистов, славянофилов и западников. Покровский - единственный из знаменитых русских историков - оказался «нарушителем конвенции». Ибо он был единственным среди них марксистом.

Радикально переосмысливая прошлое, Покровский отнюдь не считал, что сделанные им выводы являются бесспорными. Он сам обнаруживал слабые стороны и противоречия в собственных концепциях. Но главная задача, которая стояла перед ним, состояла не в том, чтобы дать ответы на все вопросы, а в том, чтобы вопросы поставить, разрушить мифологическую картину истории, заменив ее критическим исследованием.

«Историки следующего поколения… - писал Покровский, - сумеют, вероятно, понять и объяснить историческую неизбежность этих противоречий… Они признают, что уж кому-кому, а нам, работавшим в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в строку… что, благодаря нам, им есть с чего начать». Между тем именно «сверхдьявольская обстановка» революционной эпохи создавала идеальные предпосылки для переосмысления истории. Самосознание англичан и французов, их представления о себе были радикально изменены благодаря опыту революций. Точно так же и в России разрушение старого порядка требовало переоценки ценностей и нового анализа прошлого.

Именно поэтому Покровский, будучи учеником Ключевского, не мог удовлетвориться объяснениями и теориями своего учителя.

В чем состояла главная проблема старой истории, независимо от различия школ и идейных направлений? Прежде всего, в том, что это была история исключительно государства, а не общества. Пренебрежение к развитию последнего объяснялось в либеральной традиции тем, что государство удушало общественную жизнь, а в охранительно-патриотической идеологии тем, что никакая особая общественная жизнь и вовсе не нужна в стране, где все вопросы решаются заботливыми усилиями начальства. При этом ни та, ни другая сторона не ставили вопроса о том, что само государство - со всеми его изменениями, успехами и кризисами - отражало развитие общества и, несмотря на весь свой авторитаризм, было отнюдь не самодостаточным механизмом, живущим исключительно по собственной внутренней логике. Второй не менее принципиальной особенностью этой исторической традиции было отсутствие интереса к внешнему миру. Иные страны и народы всплывали в повествовании лишь по мере того, как вступали в конфликт с отечественной державой, выступая либо в качестве коварных врагов и агрессоров, либо в качестве благодарных (а чаще неблагодарных) получателей помощи. Каждый школьник знал, что Наполеон в 1812 году напал на Россию, а в 1814 году русские армии «освободили Европу», но даже профессора истории не могли толком объяснить, почему вообще Россия оказалась втянута в наполеоновские войны. Хозяйственная жизнь Русского государства никак не связывалась с развитием мировой экономики - кроме как на уровне общих указаний на определенные фазы, которые проходили все цивилизованные народы. Как конкретно мировые процессы влияли на русскую жизнь, каковы были для нас последствия великих глобальных изменений - будь то открытие Америки или промышленная революция в Англии - оставалось совершенно за пределами размышления.

Россия представлялась страной «особой», либо в силу своей постоянной, непреодолимой и, по-видимому, необъяснимой «отсталости», либо, наоборот, в силу каких-то почти магических духовных качеств, присущих русскому народу, его государству, а в особенности начальникам, этим государством командующим. При этом либералы и западники верили в русскую «особенность» не менее рьяно, нежели державники и славянофилы, только оценивали ее иначе. Первые мечтали эту «особость» преодолеть, а вторые надеялись сохранять и развивать.

Русская история при подобном подходе представляла собой - независимо от количества используемого фактического материала - некую беспрерывную загадку, мистическую сущность, своего рода сфинкса. А русский оказывался в положении Эдипа, который ответ на загадку Сфинкса, конечно, знает (обязан знать), но, по какому-то негласному соглашению со Сфинксом, вслух не произносит. Хотя на самом деле не знал он не только разгадки, но, как назло, и загадки тоже.

Напротив, для Покровского история России, начиная с XVI века, - лишь часть истории мирового капитализма. Труд крепостных крестьян в дворянском поместье при Екатерине Великой подчиняется той же общей экономической логике и является такой же частью мирового хозяйственного процесса, как и труд негров, работающих в те же годы на плантациях Южной Каролины. Политические решения, принимавшиеся в Москве и Петербурге, не могут быть поняты, если не задуматься о решениях, принимавшихся в Париже и Лондоне, а главное, об общих пружинах политического и хозяйственного механизма, действовавшего и там и тут.

Школа Покровского порвала с трактовкой русской истории как процесса исключительно политического и продемонстрировала, что всесильная отечественная бюрократия сама по себе была заложником общественных отношений и интересов. И ключевую роль в этой системе интересов играл торговый капитал.

Теория торгового капитала, которую мы находим в работах Покровского, подвергалась самой большой критике, ее обвиняли в «вульгарном социологизме». Но именно она оказалась, быть может, наиболее перспективной и интересной сегодня частью его наследия. Оценивая роль России в формирующейся глобальной капиталистической экономике, Покровский не только во многом сходился с идеями своей современницы Розы Люксембург, но и предвосхитил исследования западных историков и социологов конца ХХ века - Фернана Броделя, Иммануила Валлерстайна, Джованни Арриги.

В то время как российские либералы в начале прошлого века, как и в начале нынешнего сетовали по поводу того, что отечественный капитализм «неправильный» и «неразвитый», Роза Люксембург и последующие представители «Школы миросистемного анализа» показывали, что мировой буржуазный порядок заведомо предполагает разделение на «центр» и «периферию». Между ними существует органическая связь. Одно невозможно без другого. «Правильный», «демократичный» и «эффективный» капитализм в странах «центра» является таковым именно потому, что опирается на экономику «периферии», включенную в рыночное разделение труда, принявшую логику буржуазного прогресса, но живущую по собственным специфическим правилам. Плантационные рабы в Америке и русские крепостные крестьяне были тесно связаны с английским свободным рабочим. Зерно и хлопок, продукты подневольного труда, делали свободный найм эффективным и рентабельным.

Отсталость - миф, но зависимость - экономический факт. Догнать не значит бежать быстрее, ибо неправильно представление о гонке. Это не соревнование бегунов на параллельных дорожках, а отношения всадника и лошади. Чем быстрее несется лошадь, тем быстрее прибывает в намеченный пункт всадник.

Механизмом, обеспечившим соединение «центра» и «периферии», стал торговый капитал, к которому и приковано внимание Покровского. Он превращается в движущую силу прогресса для поздней Московии и затем Петербургской России, его интересы прослеживаются в решениях, принимаемых придворными фаворитами и профессиональными бюрократами. Он соединяет помещика с мировым рынком, а политику петербургского императора - с глобальными экономическими и политическими процессами, втягивая империю в общеевропейские конфликты.

Торговый капитал сыграл решающую роль в превращении буржуазного уклада в капитализм. Дело в том, что торговля к началу XVI века - это уже не просто обмен излишками между различными регионами, и даже не только обмен товарами. Торговля начинает формировать международное разделение труда. Адам Смит не случайно в первых главах своей книги уделяет столь большое внимание данному вопросу. Его «Исследование о природе и причинах богатства народов» начинается с главы «О разделении труда», где шотландский экономист не только доказывает необходимость разделения общества на классы, но и показывает задолго до Маркса и Ленина связь этих классов с распределением производственных функций. Если на первых порах речь идет о распределении операций между рабочими на предприятии, то затем Смит обращает внимание на разделение труда между хозяйственными отраслями и регионами, напоминая, что «возможность обмена ведет к разделению труда», которое, в свою очередь, приобретает тем большие масштабы, чем больше размеры рынка. Таким образом, торговля, расширяя рынки и объединяя их, способствует развитию буржуазной экономики.

Торговый капитал превосходно уживается с авторитарной властью. Больше того, он в ней заинтересован. Политический режим, созданный Английской Ост-Индской Компанией в Индии или голландской Объединенной Ост-Индской Компанией в Индонезии, не сильно отличается от порядков, царящих в царской России. Торговый капитал нуждается в самодержцах, султанах и магараджах, которые мобилизуют массы бесправных работников, превращая их в дешевую рабочую силу, поставляющую товары для внешних рынков.

Современные исследования английских и американских историков, анализирующие судьбу западных «торговых империй» XVI-XVII веков (Англии, Голландии, Испании и Португалии) поразительным образом резонируют с работами Покровского, демонстрируя, что вскрытые им механизмы взаимосвязи политики и экономики носили общеевропейский и общемировой характер.

Формируя международное разделение труда, торговый капитал организует и реорганизует мир в соответствии с требованиями буржуазной экономики, создает производство, единственной целью которого становится получение прибавочной стоимости. Торговля на дальние расстояния становилась важнейшим механизмом накопления капитала. Сами по себе подобные предприятия, сложные и рискованные, были немыслимы без мобилизации значительных финансовых ресурсов (непропорциональных сравнительно небольшому числу людей, которые были в этих начинаниях задействованы), что имело смысл лишь постольку, поскольку получаемая прибыль оказывалась еще более существенной. Эта система требовала защиты. Держава должна была демонстрировать постоянную мощь.

Торговый капитал не мог не оказывать огромного преобразующего влияния на производство. Укрепляясь и развиваясь, он осуществлял постоянное перераспределение ресурсов. Причем не только, и далеко не всегда - от будущих стран «периферии» к странам «центра» (как показывает опыт, на ранних этапах Новой истории страны Южной Азии и даже Восточной Европы имели положительный баланс в торговле с Западом), но прежде всего - между традиционным производством и нарождающимся капиталистическим сектором. Подобное перераспределение происходит как в глобальном масштабе, так и внутри западных стран, меняя там соотношение сил между различными хозяйственными укладами и социальными группами. Втягивая традиционных производителей в рыночные отношения, торговый капитал заставляет их перестраиваться, вести свои дела по-новому. Патриархальный уклад сопротивляется. Как быть с производителем, который просто не хочет идти на рынок? Его можно отвести под конвоем. Принуждение к рынку - важнейший элемент в формировании капитализма. Самодержавное государство решает задачи экономического развития, подчиняя своих подданных логике капитала.

Перефразируя Покровского, можно сказать, что для того, чтобы заставить косное аграрное общество жить по своим законам, торговый капитал должен был надеть на себя шапку Мономаха.

Теория торгового капитализма, разработанная Покровским, интересна и ценна тем, что позволяет не только переосмыслить события отечественной истории, но и превосходно работает применительно к другим странам, помогает понять становление международного капитализма. В этом смысле многие западные исследователи конца ХХ века были по отношению к Покровскому в положении мальчика, заново изобретающего велосипед. Разница лишь в том, что Покровский, в отличие от Валлерстайна или Арриги, всегда конкретен. Он не создает общую теорию, а занимается анализом конкретных событий, досконально изучая именно русский материал. Однако то, что выводы Покровского были прочно основаны на материале одной «отдельно взятой страны», придает им универсальную ценность. Это не теоретические спекуляции, не философский анализ, основанный на общих рассуждениях, а вполне обоснованный результат специфического исследования.

Тот факт, что западные мыслители в конце ХХ века вынуждены были тратить время и силы, дабы «изобрести велосипед заново», является закономерным итогом разгрома «школы Покровского». Книгу Розы Люксембург «Накопление капитала» продолжали читать и изучать, несмотря на то, что этот труд с основанием может претендовать на звание самого скучного текста классического марксизма. Работы великого русского экономиста Николая Кондратьева, современника Покровского, ставшего жертвой сталинских репрессий, были известны на Западе и оказали огромное влияние на историков, социологов и даже бизнесменов. Проведенный Кондратьевым анализ длинных циклов мирового капиталистического хозяйства стал одним из краеугольных камней все той же «Школы миросистемного анализа». Характерно, что идеи Розы Люксембург, Николая Кондратьева и Михаила Покровского формировались в одно и то же время, под влиянием одних и тех же событий, одного и того же исторического и общественного опыта. Из трех предшественников миросистемной школы Покровский был единственным, кто умер естественной смертью, но в идейном плане ему повезло меньше всех: в отличие от Н. Кондратьева и Розы Люксембург, он был забыт. На западные языки его труды не переводились, на русском не переиздавались.

После разгрома школы Покровского отечественная историческая наука возвращается в лоно дореволюционной традиции. «Советский термидор» нуждался в собственных мифах ничуть не меньше, чем империя Романовых. В многочисленных томах перечень правителей, дополняемый описанием побед русской державы, чередуется с периодически повторяемыми жалобами на экономическую и культурную «отсталость». Советский период выглядит на этом фоне завершающим и триумфальным, ибо знаменует продолжение побед при одновременном преодолении отсталости. Деятельность Коммунистической партии Советского Союза оказывается торжественным итогом тысячи с лишним лет развития России. Сталин, Хрущев и Брежнев воплощают в жизнь мечту Петра I. Флот, наконец, создали, фабрики построили, и Европа замерла в изумлении. История, выполнив свою задачу, становится ненужной. Задолго до Френсиса Фукуямы советские политики и идеологи «эпохи застоя» организовали конец истории в одной отдельно взятой стране. Здесь больше ничего не происходит. Страна лишь идет «от съезда к съезду». На этих съездах счастливый народ докладывает партии о своих успехах.

После краха Советского Союза история возобновила свой бег, вернее, массовое сознание, внезапно очнувшееся в истории, начало испытывать острую потребность в том, чтобы осмыслить сегодняшний день, соотнося его с прошлым и таким способом попробовать предугадать будущее. Однако ничего иного, кроме возрожденных версий западнического или славянофильского мифа, населению бывшей империи представлено не было.

Впрочем, миф о России как «особом мире», существующем как будто вне глобального контекста и отдельно от социально-экономических и культурных процессов Востока и Запада, пришелся по вкусу не только отечественным идеологам. Миф о капитализме как порождении европейской (высшей) цивилизации вполне уживается с представлениями о русской «исключительности».

Для того чтобы обеспечить самоопределение Запада как особой и уникальной культуры, противостоящей «Востоку» и «Азии», необходимо превратить Россию в «загадку», «тайну». Проблема не в том, что западный человек разгадать «загадку» не может, а в том, что не хочет. Вернее, не хочет признаться, что никакой загадки, собственно, и нет, что разгадывать нечего. Ибо признание этого факта автоматически ставит под вопрос оценки, даваемые Западом самому себе. В то время как Запад лицемерно изображает недоумение, отечественные мыслители - будь они хоть западниками, хоть славянофилами, дружно признавая неразгаданность «русской загадки», упорно не могут не только предложить собственного ответа, но и сформулировать вопрос. Единственное, на чем они сходятся между собой и с иностранцами, так это в самом наличии некой «тайны», некой особенности, не подлежащей рациональному обсуждению в социологических или экономических категориях.

Культура страны, вставшей посередине между Европой и Азией, предстает в образе непостижимого Сфинкса, в виде соединения несоединимого, которое нет смысла ни оценивать, ни анализировать. «Исключительность» России - это тезис, подтверждающий сам себя и не нуждающийся ни в каких доказательствах, ибо выступает в качестве исходной аксиомы мышления - для того, чтобы осознать эту исключительность, русскую историю и социальную практику первым делом исключают из контекста «общего» повествования. Одно дело - сказать, что мы «не нормальная страна», или, наоборот, заявить, что у нас своя, особая, им недоступная норма. А другое дело - осознать, что общие нормы включают и наш опыт как частный случай. Просто норма не такова, как кажется…

История Покровского - не только марксистский анализ и переосмысление прошлого, но, прежде всего, демистификация. Не просто критика национальных (и антинациональных) мифов, но и принципиальный отказ играть по правилам мифологического сознания, которое просто не является для историка сколько-нибудь интересным, даже в плане полемики.

Исторический факт - как бы он ни был парадоксален и уникален - всегда конкретен. И именно в своей конкретности он становится частью общего опыта, человеческой культуры.

Для насквозь мифологизированного сознания любое противоречие предстает в виде загадки или тайны. Но если смотреть на вещи конкретно, то выясняется, что и ответы будут простыми и конкретными. И придется признать, что Сфинкс, беседующий с Эдипом, - это вовсе не загадочное мистическое существо, а просто надоедливая тетка на четырех лапах с крыльями, которая сидит на скале и пристает к прохожим с идиотскими вопросами.

Иван Кузнецов

Кулацкий хлеб

Детские впечатления



11 апреля 2006 года мне исполнилось 80 лет. В молодости мы не замечаем быстротечности жизни: впереди еще длинная дорога со всеми ее ухабами и препятствиями, подъемами и падениями. И только сейчас, у финиша, чувствуешь, как быстро уходят годы. Я не претендую на роль историка-мемуариста, но по возможности постараюсь правдиво и объективно показать свою жизнь и жизнь нашей семьи в условиях социалистической системыа - системы, просуществовавшей 73 года с 1917-го по 1990-й.

Cело Богородское Вадинского района Пензенской области - родина моих прародителей. В 30-е годы село насчитывало около 100 домов, в большинстве своем покрытых соломой, и имело несколько улиц с необычными названиями: Меньшовка, Арабщина, Вопиловка, Вшивка, Середка, Капкас, Бутырка, Та Сторона. Прозвища улиц легко объяснялись. Вопиловка - от слова «вопят» (плачут), так как находилась сразу же за кладбищем; Капкас (Кавказ) - самая отдаленная улица от центра (от церкви); Та Сторона располагалась по ту сторону самого большого оврага, тянущегося до Альменинова примерно четыре километра.

До коллективизации жили более-менее хорошо. Хлеба от урожая до урожая хватало. Весной и летом сельчане, от мала до велика, работали в поле: пахали, бороновали, сеяли и убирали урожай. Зимой в основном и проходят все религиозные праздники: Зимний Никола (у нас это престольный праздник), Святки, Рождество Христово, Масленица и другие. К праздникам люди готовились особенно тщательно. Загодя откладывали все самое лучшее, резали какую-нибудь скотину, гнали из сахарной свеклы самогон. До Советской власти и в первые ее годы за самогоноварение не преследовали и занимались этим все поголовно. После коллективизации стали наказывать по доносу, а доносили все и на всех. В связи с этим мне припоминается случай.

К тете Марфе (сестре моей матери) пришли председатель и милиционер с обыском на предмет самогоноварения. Тетя Марфа только начала гнать, уже после пара закапал из трубки первач. Пока пришедшие разговаривали в сенях, тетя Марфа вылила горячую барду в кадушку и, подняв подол юбки и заголив зад, села в нее, накинув на себя сверху шубу. Сидит на кадушке раскрасневшаяся и на вопрос вошедших: «Что делаешь, Марфа Степановна?» - отвечает: «Простуду выгоняю». Проверяющим ничего не оставалось делать, как уйти, закатываясь от смеха. А посреди избы, пропахшей бардой, на кадушке под шубой сидела тетя Марфа и улыбалась, довольная своей сообразительностью.

В те годы на такие большие праздники, как Никола, Рождество, Крещение был обычай устраивать кулачные бои (драки). Не один на один, а улица на улицу, стена на стену. При этом соблюдались определенные правила: лежачего не бить и не применять ничего, кроме собственных кулаков. Драки начинались в овраге, на плато, у небольшого магазинчика («гамазея», как называли его местные жители). Овраг делил все село как бы на две равные части; с одной стороны (с нашей) улицы Арабщина, Меньшовка, Вшивка, с другой стороны - Середка, Капкас, Та Сторона. Часов в одиннадцать дня в овраг с обеих сторон сходилась молодежь, лет 12-ти и старше. Они-то и начинали драку. Мужики и старики в это время стояли на буграх оврага, одетые в шубы, а то и в тулупы, покуривая трубки и самокрутки, и ждали своего часа.

Их час наступал где-то к вечеру. Видя, что их сторонникам становится слишком туго, они сбрасывали с себя одежонку и со словами: «Ну что? Пошли…» вступали в общую свалку. Дрались допоздна, с переменным успехом; то наши гонят, чуть ли не до Капкаса, то они наших до середины Вшивки. Одни вышли из боя с синяками под глазом, другие комком снега останавливают кровь из разбитого носа; на смену покинувшим ряды боя приходят другие и над всем этим скопищем дерущихся стоит шум, крики болельщиков и пар, исходящий от охваченных азартом боя людей. Заканчивалось это зрелище поздно вечером. Люди постепенно расходились, хвалясь, кто, кому и как всыпал; а наутро кто ставил примочки к подбитому глазу, кто отправлялся в баню, прогревать ломящую спину, и пили мировую с бывшими противниками.

Кулачные бои устраивались не прихоти ради, в них люди вырабатывали в себе ловкость, силу, а иногда и хитрость - качества, необходимые им на случай встречи с настоящим противником. Так из года в год жило село. Так было, пока не пришла Советская власть. C приходом Советской власти начался небывалый в мире эксперимент строительства социализма.

В 1931 году в нашем селе, да и во всем районе, прошла коллективизация, у крестьян отняли землю (полученную после революции) и принудительно согнали в колхозы. Обобществляли все: на колхозные дворы сдавали лошадей, коров и пр. Кто не шел в колхоз, те считались врагами Советской власти и подлежали раскулачиванию. Ни дедушка Дмитрий Иванович, ни Степан Абрамович не имели подсобных работников, не являлись эксплуататорами, все работы проводились с помощью своих же детей. И, тем не менее, они подверглись раскулачиванию. Раскулачен был и мой отец - Иван Дмитриевич. И все это за то, что не пошли в колхоз, не приняли Советской власти. До раскулачивания мы жили не богато, но и не бедно, все были одеты, обуты и сыты. Но недолгими были наши радости. Беда пришла неожиданно. Как гром среди ясного неба. На сходке колхоза комитет бедноты вынес постановление: «Раскулачить Кузнецова Ивана Дмитриевича». В одночасье многодетная семья осталась без крова и пищи. Из амбара выгребли зерно, муку, сломали и увезли дом, порушили сад. Единственное, что осталось, это кадушка (квашня), засыпанная мукой и залитая. Мама осталась одна со своим горем и с шестью детьми, старшей из которых, Лиде, было 13 лет, а младшенькой, Настеньке - один годик.

Начались долгие годы невыносимых мук и страданий.

Шесть лет (1932-1937 гг.) жизнь нашей семьи была невыносимо тяжелой. 1933 год. Засуха. Неурожай. Голод. По дорогам, от села к селу, толпами ходили нищие. Ряды нищих пополнили и мы. Зимой ходили по миру, с сумкой за плечами. Старались ходить в праздничные дни - люди добрее, больше подадут. Ходили от дома к дому, от села к селу, обходя дома со злыми собаками и недобрыми людьми. Войдешь в дом, помолишься на образа и после слов: «Подайте милостыньку, Христа ради» ждешь, подадут или скажут: «Не прогневайся, нечего». Было всякое, и подавали, и отказывали. Хуже всего было слышать от некоторых недобрых людей: «Много вас нынче ходит - нет ничего!» Какие стыд и унижения пришлось терпеть нам за все эти нищенские годы. Самое обидное то, что ребятишки, наши сверстники, дразнили нас, называя «нищими» и «кулаками».

Ходили мы в каких-то отрепьях: холстовые штанишки, лапти на ногах. Весной все мы переходили на подножный корм. Ели все: лопухи, щавель, коневник, кукушник, лук. Летом, когда все поспевало, в наш рацион входило больше съедобного: чечевица, горох, морковь, конопляное семя, подсолнухи. Хлеба не было. Мама пекла какие-то пышки из отрубей с примесью липовых листьев. Запоры сменялись поносами и наоборот. От вечного недоедания нас мучила куриная слепота. Чуть смеркается - и ничего не видно, кроме горизонта и крыш домов.

Сестренка наша - Настенька, которой едва исполнился годик (только начала ходить) и которой надо было бы питаться материнским молоком, так вот она из рук вырывала картошку и ела! Ела все, что попадало под руку. В 1933 году она умерла. Не умерла, а растаяла, как льдинка на солнце. Голод притупляет чувство сострадания и жалости, поэтому никто не принял участия в ее похоронах. Мамы в это время дома не было, и мы сами сделали гробик наподобие ящичка, выкопали неглубокую яму и похоронили.

Мама послала нас с Гришей в Кармалеевку, к тете Луше. «Идите, детки, может, она чем-то поможет», - сказала она нам, напутствуя в дорогу. И вот мы вдвоем, мне 7 лет, Григорию - 5, идем под нещадно палящим солнцем по пыльной дороге в село Кармалеевку. 15 километров в один конец. У Арабской рощи попили родниковой воды, и снова в путь. Дошли. Нашли тетю Лушу. Она долго охала, ахала: «Как же вы, родимые, дошли-то?». Потом накормила нас пшенной кашей и уложила спать. Наутро, дав нам узелок с пшеном (около килограмма), проводила в обратный путь. Никогда не забуду этот случай! Чтобы поесть вдоволь пшенной каши, мы с Григорием прошли 30 километров!

Парадоксально, но факт, - беспризорные дети жили гораздо лучше нас. Им давали из колхоза и питание, и одежонку, мы же, ограбленные Советской властью, были брошены на произвол судьбы. Все эти годы нашими спутниками были вши, клопы, тараканы. Нас преследовали изнуряющий голод и страх - выживем ли мы в следующую зиму.

Однажды человек восемь детей, чтобы доехать из школы домой, сели в крытую брезентом дрезину, стоявшую у столовой и груженую мотками проволоки, электроизоляторами и другими деталями. Шофер обедал. Григорий (мой брат) залез в кабину, нажал на стартер, и мотор взревел. Испугавшись взбучки от шофера, он ушел домой. Я же, впервые за все годы учебы, был оставлен после уроков за какие-то шалости. Видимо, Богу так было угодно, что мы с братом Григорием, по разным причинам, не оказались в той дрезине. Дрезина, не успев проскочить стрелку, была сбита следовавшим за ней грузовым поездом. Детей выбросило из кузова. Дагаева Ваню - мальчика девяти лет, мотком проволоки затянуло под колеса вагона и отрезало до колен обе ноги. Коле Антонкину - моему другу - сломало ногу и поранило лицо и голову. Легкими ранениям отделались Моченина Катя - рыжая девчонка (кто знал, что позднее она станет моей женой?), у нее были травмы головы и пятки, и Курносов Иван, который получил травмы головы и ноги. Это была жуткая трагедия. На участок прибежали окровавленные дети, получившие легкие ранения, перепугав всех родителей. Четверых детей с тяжелыми травмами увезли в больницу на Классон.

Кончались 30-е годы - годы страшного голода, годы культа личности. На страницах центральных газет все чаще стали появляться статьи с разоблачением враждебных, предательских группировок: Зиновьева, Бухарина, Рыкова и др. НКВД - карательный орган партии большевиков - работал с большим размахом. На всех предприятиях клеймили позором «врагов народа» и пели хвалебные дифирамбы «дорогому вождю и отцу всех народова - великому Сталину», постоянно возводя его во всемогущего властелина, в «бога на Земле». Помню, мы, будучи пацанами, в учебниках по истории выкалывали глаза на портретах видных военачальников: Блюхеру, Егорову, Тухачевскому и др., как «врагам народа». Пройдет несколько десятилетий, и эти люди будут реабилитированы и воспеты народом…

***

Из двух последних лет (1946-1948) нашей жизни в поселке Красный Угол не могу не отметить два события положительного и отрицательного характера. Мы с Григорием построили землянку - свой дом. Строили трудно. Приходили с работы уставшие, голодные и приступали снова к работе. Сил нет, материала нет. Потащишь материал с лесопилки (мы делали землянку в 50 метрах от нее) - поймают и дадут срок. С материалом на землянку помог тот отрицательный случай, который поделил двух заинтересованных людей на плохих и хороших. Этот случай я сейчас вспоминаю с тревогой и радостью.

А было так. 1946 год был голодный. Мама пойдет в столовую за обедом с большой алюминиевой чашкой с дыркой на дне, там был еще узелок, который мама приспособила, чтобы не вытекала жидкость. Кстати, эта чашка была семейная, вмещала литра 4. Ее ставили посреди стола (это еще до коллективизации) и ели деревянными ложками. Мясо тащили по команде отца. Кто потащит до команды - получает ложкой по лбу. Бывало, ложка разлеталась вдребезги, а голове - хоть бы что. Это обычай был неспроста, он учил скромности - пусть будет сыт человек, достанется и мне. Этим самым осуждалась жадность.

Так вот, в столовую обычно ходила мама. Что она принесет на три талона? - три ложки каши, размазанной по краям, и небольшую рыбешку (мясо давали редко). Я посмотрел талоны, выданные в кассе столовой, обычно они делались на обложке ученической тетради (зеленая, желтая, синяя, где-то 4 Ч 6 см) и проштамповывались расплывчатым штампом. Мне легко удавались уроки рисования. Игральные карты я делал даже по заказу мужиков. Мои рисунки хвалил старший брат Василий. Особенно ему понравился выполненный мной акварелью Спартак на коне со щитом и мечом (из книги Рафаэлло Джованьоли). Так что выполнить этот немыслимый штамп мне не составляло никакого труда. Но изготовил (предусмотрительно) я его на носке подошвы своего ботинка.

Я знал, что в нашей столовой питались начальник участка, комендант, главбух, парторг, причем ели они от пуза, уменьшая наши и так скудные порции. Узнав, какая используется бумага, я делал обычно 15 талонов (в то время имела место купля и продажа талонов). Мама, не без содрогания в сердце, брала талоны и огромную чашку и шла в столовую. Маме я всегда говорил: «В случае чего, скажешь, что талоны дал сын Иван, у кого купил - не знаю». Она всегда приносила полную чашку каши и 2-3 селедки. Это у нас был праздник. Мы утоляли всегда изнурявший нас голод.

Так продолжалось дней десять. Я знал, что когда-нибудь обратят внимание на разницу выдачи талонов из кассы и получения их с кухни. Мама пришла с пустой чашкой, обливаясь слезами. Она боялась за меня. Я оставался предельно спокоен и, как мог, успокоил ее. Больше всего я волновался за дядю Семена (жили мы по-прежнему у него). Обыск. Скопление зевак, всякие пересуды. Успокаивало меня то, что я был авторитетом и у сверстников, и у взрослых, был руководителем художественной самодеятельности и, самое важное, - секретарем участковой избирательной комиссии. Предизбиркома был Ярославцев Степан Николаевич, который относился с уважением не только ко мне, но и ко всем моим братьям.

В тот замечательный летний день 1947 года меня, спавшего в сараюшке дяди Семена, не очень-то вежливо разбудили два старшины милиции. Я удивленно посмотрел на них, как на непрошеных пришельцев, и задал вполне нормальный вопрос: «Чем обязан?» - «Поедем в Электрогорск, там разберутся». Я надел свои ботинки с неопровержимыми уликами и вышел вслед за ними. До этого они успели в комнате дяди Семена обыскать все тараканьи и клопиные щели (а их было много в рубленых стенах). Но тщетно! Искомое было на мне. Милиция уехала в Электрогорск, приказав мне явиться к начальнику отделения к 10 часам.

Мама плачет. Лебединец Яков Тимофеевич не скрывает своего удовольствия - наконец-то избавлюсь от возмутителя спокойствия. Этот человек, участник ВОВ, пришел с фронта с простреленной кистью руки. Выбрали его секретарем партийной организации участка. Малограмотный (если не сказать безграмотный). Дали должность начальника лесопилки, где работало около 30 человек. В его обязанности как парторга входило умасливать елейными речами вербованных девушек, прибывших на торфоразработки. С ним у меня сразу же сложились трудные отношения. Так как я работал освобожденным секретарем избиркома, мне обязаны были проводить среднезаработную плату за все дни работы. Каково же было мое удивление, когда, получив расчетный листок, я увидел в нем одни нули. В ОКСе (отделе капитального строительства), куда входила наша лесопилка, я все выяснил и получил причитающиеся мне деньги. Просматривая наряды на всех рабочих, я обнаружил много нарушений. Но самое главное - будучи неграмотным, Лебединец держал одну девушку нормировщицей, тогда как на лесопилке этой штатной единицы предусмотрено не было. Все наряды оформлялись в ОКСе. У этой же девушки всегда зарплата была выше всех, были дополнительные 300 гр. хлеба, а в нарядах она проводила себе погрузку и разгрузку пиломатериала, изготовление дранки и тому подобное (чем никогда в действительности не занималась). На одном из собраний я поднял этот вопрос (в то время на это надо было иметь мужество). Рабочие единогласно поддержали меня, и «нормировщицу» уволили. Представьте себе, какой зуб Лебединец должен был иметь на меня. А тут приспел случай с милицией. Он просто ликовал. А напрасно, как вы увидите ниже.

Итак, к 10 часам мне надлежало явиться в милицию. Я был очень спокоен, к утреннему поезду вышел пораньше, предварительно срезав штамп с подошвы ботинка. Меня сразу же окружили ребята - кто с сочувствием, кто с советами, некоторые беззлобно шутили: «А сухари где?» - «Из еловых шишек, что ли сушить?» - ответил я. Меня тревожила мама, которая стояла в сторонке и рукавом кофты утирала слезы.

Наш поезд, «кукушка», ползет до Электрогорска полтора часа. Приехали. Ребята разбежались по своим делам. Я заранее продумал весь диалог с начальником отделения милиции. Все отрицать. Никаких улик. Каша съедена, селедочные хвосты выброшены. Но произошел случай, перечеркнувший все мои планы.