Стюарт Хоум

Медленная смерть

Это художественное произведение. Все совпадения имён людей, мест и событий, описанных здесь, с именами настоящих людей, местами и событиями, являются абсолютно случайными.



«Пять скинхедов летели со скоростью и грацией волков, приближаясь к жертве. У пацана не было ни шанса! Джонни добежал до ублюдка первым, напрягая мускулы руки, чтобы стукнуть панку в горло ударом карате. Парень задрожал, и колени у него подогнулись. Прежде, чем типчик опустился на пол, банда окружила его — и их ботинки принялись молотить по его распростёртому телу…»

Раз

ДЖОН ХОДЖЕС добрую минуту безучастно пялился на доктора. Мария Уокер беспокойно поёрзала в кресле. Скинхед был молод и сурово красив. Профессиональная этика запрещает сексуальные связи с пациентами, но доктор ощутила, как осторожность покидает её. Марии так не хватало в жизни возбуждения. После двух лет сожительства с социальным работником, который проявлял больше интереса к делам местной Партии Лейбористов, чем к женской жажде генитального удовлетворения, в голове Уокер мелькали всякие видения.

— Говорите, — чирикнула Мария. — Чем могу вам помочь?

— Знаете, доктор, — выпалил Джон, — мне кажется, я псих!

— Вы считаете себя сумасшедшим? — недоверчиво повторила Уокер.

— Да, — признался Ходжес. — Я ёбнутый на всю черешню!

— Отсоси у меня, — распорядился скинхед.

— Сейчас я ничего не буду делать, — проворчала Уокер. — Меня там другие пациенты ждут. Позвоню тебе сегодня вечером в шесть-тридцать.

— Это свидание, — включился в игру Ходжес. — Мой адрес есть?

— Конечно есть, глупышка, — хихикнула Мария. — В твоей больничной карте.



Фицджеральд-Хаус возвышался над Крисп-Стрит-Маркет, как эдакий монструозный мегалит, возведённый, чтобы напоминать о миллионах, живущих в аду корявых застроек по вине послевоенных планировщиков. Джонни Махач жил на двадцать третьем этаже, и тоненькая стеночка отделяла его жилище от места, занятого парой с понтами стать арт-звёздами — Доном Пембертоном и Пенелопой Эпплгейт, они же «Эстетика и Сопротивление».

— Завари мне чаю, Пенни, — скомандовал Дон.

— Сам себе завари, — отбрила Эпплгейт.

— У меня голова болит, — пожаловался Пембертон, — из-за реггей, который крутит этот скинхед в соседней квартире. Нездоровая музыка, я из-за неё себя плохо чувствую.

— Этот прол ушёл минимум час назад, потом играл только мой компакт Майлза Дэвиса, а джаз ты, насколько я знаю, любишь, так что, должно быть, ты себя плохо чувствуешь по другой причине.

— Завари мне чаю, — скомандовал Дон. — Я заболел.

— Ты тут не единственный страдалец, — пробурчала Пенни. — У меня ПМС, болит спина и жестокая депрессия.

— И по какому поводу у тебя депрессия? — вопросил Пембертон.

— Для начала рецензия на нас в последнем выпуске «Art Scene»! — заорала Эпплгейт.

— У меня не меньше прав злиться на неё, чем у тебя! — возразил Дон. — Как ты думаешь, каково это, когда тебя называют проституткой от поэзии? А теперь завари мне чаю.

— Сам себе завари, — вскипела Пенни, бросая глянцевый каталог, и взяла в руки ежедневник.

— Пожалуйста, завари мне чаю, — упорствовал Пембертон.

— Сегодня вечером выставка Карен Элиот, — объявила Эпплгейт, бросая ежедневник. — Надо идти, Элиот может помочь нашей карьере, если мы её как следует умаслим.

— Твоя правда, — согласился Дон, — Карен стала крупнейшей величиной британской арт-сцены со времён Гильберта и Джорджа[1].

— Слышала, она богемно-рейверская до безобразия, — тявкнула Пенни. — Дон, если сможешь забраться ей в трусики, она за нас впряжётся.

— Мне говорили, что Элиот бисексуальная и яростно политичная, — проворчал Пембертон. — А вдруг я попробую её соблазнить, а она решит, что это ужасно патриархально? Пенни, милая, мне кажется, лучше тебе попробовать потереться с ней пёздами.

— Секс — это мерзко! — воскликнула Эпплгейт.

— Ага, — согласился её любовник. — Секс — мерзкая штука, но одному из нас придётся пойти на эту страшную жертву, если мы хотим развивать нашу карьеру. Учитывая интерес Элиот к сексуальной политике, ты идеальная кандидатка.

— Дон, — промурлыкала Пенни по дороге на кухню, — я заварю тебе чаю, мы сядем и рационально всё обсудим.

— Нет! — взвыл Пембертон, пулей вылетая из кресла. — Позволь мне сделать чай.

— Мне казалось, ты болеешь, — фыркнула Эпплгейт.

— Давай разойдёмся по-честному, — воскликнул Пембертон. — Я приготовлю чай, а ты переспишь с Элиот.

— Я буду делать чай, — завопила Пенни, а тем временем её любовник оттолкнул её, схватил чайник и наполнил его водой.



Джонни Махач покрыл дистанцию между станцией метро «Рассел-Сквер» и Корем-Стрит за пару минут. Он вдавил цифры один ноль один на домофоне, и долю секунды спустя Карен Элиот потребовала представиться.

— Это Джон, — ответил Ходжес. — Чудик, которого ты подцепила в «Питомнике» в субботу вечером.

— Ага, помню, ты ещё говорил, что такого классного отсоса у тебя в жизни ещё не было.

— Есть такое дело, — засмеялся Джон.

— Все парни так говорят, — ответила Карен.

— Могу я к тебе подняться? — не отступал Ходжес.

— Ну, если нужно, — уступила Элиот.

Джонни слегка сбил с толку лабиринт лестниц в пятиэтажном доме, но, в конце концов, он нашёл квартиру Элиот. Жилище восхитило его не меньше, чем хозяйка. До встречи с Карен Ходжес не знал, что есть хотя бы крошечная возможность снять такое место прямо в центре города. Теперь он понял, что если как следует попахать, нет ничего невозможного.

— Ты грязный ублюдок, — фыркнула Элиот, когда гость клюнул её в щёчку, — у тебя стоит!

— Ничего подобного! — возразил Ходжес.

— Теперь точно стоит! — засмеялась Карен, расстёгивая ширинку Джонни и доставая его дурика.

— Отсоси у меня, — взмолился Ходжес.

— Потом, — вынесла решение Элиот, убирая пенис на место и застёгивая молнию. — Сначала хотелось бы узнать, почему ты пришёл ко мне.

— На восхитительную генетическую акцию, — полыхнул глазами скинхед.

— Фиг там, — ругнулась Карен. — Что-то другое. У тебя где надо всё торчит и выступает, если тебе надо просто перепихнуться, ты снимешь бабу поистине где угодно. Значит, есть другая причина.

— Ладно, ладно, — согласился Джонни, — я хотел узнать у тебя насчёт справки психа. Ты говорила, что делала её, чтобы заполучить эту квартиру.

— Как я её делала, — объяснила Элиот, — пошла к своей участковой врачихе и сказала ей, что кажется, сошла с ума. Она дала мне направление к специалисту, и когда я призналась психиатру, что душевнобольная, меня зарегистрировали, как имеющую особые потребности в жилье.

— Я ходил сегодня с утра к доктору, сказал, что хромой на всю голову, — пожаловался Ходжес, — но она не послала меня в местную дурку, чтобы проверить мозг. Только пригласила поужинать-поебаться.

— Фу, как неэтично! — засмеялась Карен. — Что ты ей наплёл, прежде чем она сделала тебе это предложение?

— Сказал, что псих, — объяснил скинхед, — и что исцелить меня может только дешёвая квартира в Уэст-Энде.

— Тупица ты, однако, — заметила Карен. — Даже полный идиот сумел бы правильно расшифровать твои действия. Ты едва ли не прямым текстом сказал, что с мозгами у тебя всё в порядке, а нужен тебе только новый дом.

— А ты как получила направление? — спросил Джон.

— Сказала, что страдаю от маниакальных форм поведения и иногда думаю, что я машина, — сообщила Элиот. — Психиатр подумала, что мне лучше переехать в центр города, где мне будет легче социализироваться и завести новых друзей. Она договорилась насчёт моего переезда в эту квартиру.

— И что посоветуешь мне теперь делать? — спросил Ходжес. — С доктором я облажался? Смогу я убедить её, что псих?

— Иди домой и выеби её, — скомандовала Карен. — Потом будешь её шантажировать, чтобы она выписала тебе справку. Докторам запрещено иметь сексуальные отношения с пациентами.

— Мне что, сейчас надо уходить? — ответил скинхед.

— Ага, — приказала Элиот. — У меня дела. Так, запиши свой телефон в записной книжке, я тебе как-нибудь позвоню.

— Странная ты, — вздохнул Джон, карябая цифры. — До этой субботы я не знавал цыпочек, которые вызывали бы мне такси после того, как я выебал её.

— У меня счёт в этой компании, — фыркнула Карен. — Надо же им пользоваться.



Мария Уокер глянула на часы. Ей надо принять ещё пятерых пациентов, прежде чем устроить перерыв на ланч. Доктор выполняла свою работу как автомат. Большую часть утра у неё в голове крутились мысли о пылкой секс-сессии, которую они с Джонни Махачем устроили перед возвращением домой. Один раз скинхед излился прямо в неё, было бы забавно заставить своего клёвого любовника вылизать вонючую манду. К сожалению, приятное течение мыслей прервал стук в дверь.

— Войдите, — приказала Уокер.

— Добрый день, доктор, — прохрипел Дональд Пембертон, усаживаясь на стул. — У меня кошмарный период, на меня напала чудовищная депрессия.

— Как у вас с половой жизнью? — осведомилась Мария.

— Великолепно! — ответил Пембертон. — Моя подружка полностью разделяет моё представление о сексе. Мы оба считаем его унизительным, у нас чисто духовные отношения. В этой области у меня проблем нет. Куда больше меня беспокоит то, что мучает всех великих художников, видите ли, я страдаю от глубокой душевной болезни. Думаю, причина в творческом обществе, в котором мы живём! У людей нет больше времени оценивать великие глубины интеллекта, проявляющиеся в работах гения. Наверно, с этой проблемой сталкиваются все артисты: невозможность коммуникации с эмоционально недоразвитыми массами — но, будучи одержим выдающимся талантом, я страдаю на этой почве куда сильнее, чем кто-либо из живущих сегодня. Я знаю…

— Ладно, ладно, — бросила Уокер. — Мне ясна картина. Я выпишу вам валиум. Принимайте его пару недель и почувствуете себя куда лучше.

— Но вы не понимаете! — возопил Дональд. — Я коснулся бесконечности, беседовал с Божеством, знания веков принадлежат мне, и я готов поделиться ими с любым, кто будет внимательно слушать. В этом-то и проблема, никто не слушает.

— Знаете ли, — неторопливо ответила Мария, — я всё-таки занята. Вот рецепт, вам пора идти.

— Я пылающий гений! — возразил Пембертон, принимая бумагу, протянутую доктором. — Нельзя со мной так обращаться! Пройдёт несколько лет, и люди будут целовать землю, по которой я прошёл, они будут поклоняться колодцу моего творчества. Я превзойду Уорхола! У меня есть талант и усердие! Я человек Возрождения, по сравнению со мной даже величайшие современники — духовные пигмеи! Нельзя от меня отделываться, словно я какой-нибудь голодранец. Я важнее, чем другие пациенты, на меня будет ориентироваться каждое новое течение в визуальных искусствах в ближайшие пятьсот лет!

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — хихикнула Уокер.

— Как вы смеете намекать, что я лгу! — прогрохотал Дональд. — Вы — позор медицинского сообщества. Я собираюсь подать на вас профессиональную жалобу. Посмотрим, как вы будете надо мной смеяться, когда у вас отберут медицинскую лицензию. Больше я не собираюсь тратить на вас своё драгоценное время!

Врач отвернулась и начала писать что-то в деле Пембертона. Она проигнорировала хлопнувшую дверь, когда пациент выскочил из комнаты. Мария была рада увидеть спину этого ублюдка. Значит, до ланча осталось четыре пациента.



«Флиппер Файн Артс» располагалась в лондонском Мейфэре. Фирма давным-давно заработала авторитет ведущей мировой авангардной художественной галереи, с отделениями в Берлине, Париже и Нью-Йорке. Годовой оборот доходил до нескольких миллиардов фунтов, и на фоне этих прибылей производственный бизнес выглядел суетой Микки-Мауса. Аманда Дебден-Филипс далеко не первый год работала во «Флиппере» директором по выставкам, у неё был намётан глаз на талант, а жажда молодого хуя обеспечивала многим загорелым Адонисам место в сфере международного искусства.

Карен Элиот долгое время была ярчайшей фишкой во «Флиппере». Аманда знала, что её обед с молодой звездой имеет гигантское значение для галереи. Контракт Карен с «Флиппером» истек, когда закрылась ее последняя выставка. Официальное открытие было шесть часов назад, и теперь каждый выставленный клочок уже продан клиентам, которые писали на чеках телефонные номера за честь стать обладателем Элиот. Дебден-Филипс понимала, что многие галереи делают Карен весьма прибыльные предложения, и знала, что надо предложить условия лучше, чем у конкурентов.

— Это твоя дикая идея пойти в этот фастфудный притон на деловой обед, — засмеялась Аманда. — И значит, что будешь заказывать?

— Бургер с бобами, картошку фри, клубничный коктейль, пирожок с яблоками и кофе, — ответила Элиот. — Я займу места, а ты пока вставай в очередь за едой.

Карен подавила приступ смеха, пристраивая свою задницу. Дебден-Филипс хотела пригласить её в шикарный ресторан, где по слухам в счёт включают даже воздух, которым дышат клиенты. Непомерные цены мало что значат, если сравнить их с налоговыми вычетами. Аманда предвкушала сверхизысканную еду, но смиренно согласилась на замену в виде мусорной хавки, поскольку Карен настаивала, что они пойдут в «Бургер Кинг».

— А сервис не так плох, — заметила Дебден-Филипс, поставив поднос на стол, — для заведения, где надо стоять в очереди, чтобы получить еду. Хвост движется вполне быстро.

— Приходится, — отбила выпад Элиот, — чтобы держать прибыль на уровне. Питаться здесь — всё равно, что работать на конвейере. Что мне нравится в этом месте, оно обращается к машинному элементу в моей психологической структуре.

— Не критикуй себя, — воскликнула Аманда, ставя тарелку с едой перед художницей. — Ты очень талантливая молодая женщина. Миллионы людей отдали бы правую руку, лишь бы обладать твоим дарованием.

— Я не критикую себя, — объяснила Карен, вгрызаясь в бургер. — Я просто чуть-чуть слишком скромная. Энди Уорхол хотел быть машиной, тогда как я исполнила его устремление. Я рисую картины так же, как другой стал бы делать пластиковые формы, вот в чём секрет моего успеха!

— Ну ладно, — объявила Аманда, поднимая кофе к губам, — давай выпьем за прибыли!

— Да, — крикнула Элиот, поднимая коктейль. — За всё грязное бабло, что мы нарубим. Искусство мертво, да здравствует показуха! Претенциозность — вот что делает Британию великой!

— Я правильно поняла, что ты подпишешь новый контракт с «Флиппер»? — уточнила Дебден-Филипс.

— Да, — надула губы Карен. — Точно такой же, как и прежний, только я буду получать ещё десять процентов со всех продаж, и ты подпишешь тридцать художников по моему выбору. Последний пункт можно не вносить в контракт, но я просто с катушек съеду, если ты его нарушишь.

— Ты просишь офигенно до хрена, — каркнула Аманда.

— Не вздумай торговаться, — отрезала Элиот, — потому что «Галерея Европа» уже согласилась на эти условия.

— Ладно, твоя взяла, — согласилась Дебден-Филипс.

Сделка свершилась, две женьчины доедали в молчании.



У Джонни Махача оказалась куча свободного времени. Доктор должна была появиться в его жилище лишь ранним вечером, что означало — у него есть несколько часов покантоваться по Уэст-Энду. Джонни мерил шагами Карнаби-Стрит, впитывая восхищённые взгляды туристов, что приехали посмотреть живую молодёжную культуру Лондона. Хотя пара камер и щёлкнула, турьё, сияя радостью, бросилось упрашивать попозировать пару панков, оставив Джонни в покое. Была в этом юноше первобытная жестокость, найти к нему подход было куда сложнее, чем к паре юных дегенератов, которые тянули собак на кусках верёвки. Только симпатичная девушка могла привлечь его внимание, что и проделала одна японочка, бросившись к нему.

— Фото? Фото? — напевала девка.

Джонни обвил рукой девушку за плечи, пока её сестра снимала. Девочки поменялись местами. Ходжес скалился в камеру.

— Очень спасибо, — сказала вторая тёлка, обвила руками шею скинхеда и одарила поцелуем в щёчку.

— Нет желания отсосать? — осведомился Джонни.

— Не понимать, — сказала девушка, сверкая улыбкой.

— Шут с ним, проехали, — прошипел Ходжес и потопал по улице.

Бутбой[2] шёл на восток и скоро очутился на Руперт-Стрит. Тёлка с эбеновой кожей, в розовых шортиках и белом топике, привлекла внимание Ходжеса. Он улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ.

— Ищешь подружку на вечер? — засмеялась она, когда Джонни подошёл.

— Даже не верится, — простонал скинхед, — да ты шлюха!

— И чего такого? — дёрнула ртом девушка. — У тебя на этот счёт какие-то комплексы?

— Нет, — выпалил Ходжес, — просто ты выглядишь куда лучше, чем обычные девки со счётчиком на пизде, я подумал, что молодая и свободная тёлка ищет компанию!

— Я беру не больше остальных! — сказала проститутка, подхватив Джонни под руку.

— Проблема в том, — вздохнул скинхед, — что у меня в карманах полный голяк.

— Можешь сдать свою попку какому-нибудь бизнесмену, а потом вернуться ко мне, — предложила девушка.

— Ни за что, — заорал скинхед и пошёл прочь. — У меня ещё осталась гордость!



Как и Джонни Махач, Пенни Эпплгейт и Дон Пембертон покинули Фицджеральд-Хаус ради Сохо. Их любимым местом была Олд-Комптон-Стрит. Будущие арт-звёзды регулярно ходили в «Кондитерскую Валери», как и куча прочего модного народу. В доме номер 44 можно заниматься художественной карьерой, попутно попивая чай и угощаясь хорошими пирожными. Пенни и Дон как раз сделали заказ, когда с улицы зашёл Рамиш Патель. Узнав парочку, он подошёл и сел за их столик.

— Как делишки? — спросил Рамиш.

— В порядке, — ответила Эпплгейт, — мы ведём переговоры насчёт выставки в туалетах ИИК[3].

— Институту идея нравится, — добавил Пембертон. — Правда, они ломают головы, как охранять выставку, публика может заявить протест, если кабельные камеры безопасности будут снимать, как они облегчаются.

— ИИК хочет провести ретроспективу всех моих фильмов, — объявил Патель. — В следующем году. Я хочу представить новое кино в этом сезоне.

— То, про расизм и художественный истэблишмент? — захотела выяснить Пенни.

— Ага, — подтвердил Рамиш. — Рабочее название «Белая Ложь».

— Класс, класс! — включился Дон. — Или искусство будет критичным, или его не станет вообще!

— Чего? — зашипел Патель.

— Цитата из последнего манифеста «Эстетики и Сопротивления», из брошюры под названием «По ту сторону прекрасного»; — объяснила Эпплгейт. — Её напечатают в редакторской колонке в следующем выпуске «Журнала Нематериального Искусства».

— Я тут размышлял о вашем стиле работы, — признался Рамиш, — и хотя вам ещё надо заключить контракт с галереей, эти ваши статьи в художественных журналах уже сделали вам имя. Вы вдохновили меня взяться за карандаш и бумагу, чтобы заработать ещё немножко славы!

— Спасибо! — пропели в унисон Эпплгейт и Пембертон. — Это честь, получить такой комплимент от столь крупной звезды арт-сцены, как вы…

Разговор моментально прервался, когда официантка принесла Эстетике и Сопротивлению чай и приняла заказ у Пателя. Когда женщина ушла, трое друзей вновь обратили мысли в сторону мира искусства.

— Я сегодня пойду на открытие Карен Элиот, а потом побегу в Ист-Энд на тусовку Компьютерных Концептуалистов в «Галерею Элдгейт». Вы со мной? — поинтересовался Рамиш.

— Ага, — выпалил Дон. — Мы собираемся на Элиот во «Флиппер».

— У нас нет приглашения на вечеринку Компьютерных Концептуалистов, — пожаловалась Пенни. — А говорят, это новейший курс. Мы, конечно, можем просочиться внутрь, но это страшное свинство со стороны «Элдгейта» — выкинуть Эстетику и Сопротивление из списка рассылки. Думаю, они мстят за обзор на их Молодых Современников, который мы написали в «The Gallery Gazette».

— Но эта выставка и впрямь была отстойной! — заорал Патель. — Как тоталитарно — каждую выбранную работу поместить под герметичное стекло! Мне показалось, вы очень грамотно поддели этот факт. Обзор весьма меня позабавил.

И в таком ключе, над бесконечными чашками чая и некоторым количеством хороших пирожных, три художника бесились и разглагольствовали на тему несправедливости художественного мира. Молчаливо предполагалось, что все трое были круче Уорхола! Но вместо этого Эстетика и Сопротивление оказались в изоляции даже в художественном мире, а Рамиш никак не мог превратить признание культурного истэблишмента в карьеру, приносящую многие миллионы фунтов в мейнстриме развлекательной индустрии.



Вернувшись из Уэст-Энда, Джонни Махач обнаружил, что у него на хате смотрит порнушку вся его бригада. Ходжес был не только признанным вожаком «Рейдеров»[4], он ещё и единственный из членов фирмы жил один. Посему естественно, что его квартира считалась заодно и клубным помещением, и у каждого члена бригады был собственный ключ от входной двери. Джонни прошёл на кухню и взял банку «Стеллы» из холодильника, прежде чем опуститься в любимое кресло. Тревор Кей, среди друзей известный как ТК, как раз освободил место. Бунтыч и Худой застонали, когда Тревор втиснулся на диванчик. Самсон ощерился, он занял второе приличное кресло, прикинув, что Джонни должен скоро вернуться.

— Ко мне тут должен подвалить бабец, — объявил Джонни, потянув за кольцо на банке. — Вы можете остаться, если будете вести себя прилично, но я, пиздец, как озверею, если вы нам помешаете.

— А почему бы не устроить групповушку? — спросил Худой.

— Потому что она доктор! — отрубил Ходжес.

— И чего? — не врубился Худой.

— А ты разве не читаешь дрочильные журналы, которые мы покупаем на общак? — зарычал Джонни.

— Не-а, — прошипел Худой. — Я, блин, только втыкаю на фотки.

— Знаешь что, сел бы ты на диету, — влез Бунтыч. — Сбрось пару фунтов, и сможешь снимать тёлок, как любой нормальный парень, не надо будет пристраиваться в очередь и брать себя в руки.

— Пошёл на хуй! — выматерился Худой, отоварив Бунтыча тыльной стороной ладони.

— Ты жирный ублюдок, ты жирный ублюдок! — завопили в унисон остальные ребята.

— Ладно, ладно, — взвыл Худой. — Пускай у меня выпуклости в нужных местах и ещё куча запасных, чтобы в них пинать. Это не объясняет, почему бы не натянуть докторшу паровозиком.

— В последней «Замочной Скважине» писали, — объяснил Джонни, — что у участковых врачей, когда речь идёт о перепихоне, отказывает воображение. Стоит делу дойти до сексуальной практики — и доктора не могут представить ничего за пределами варианта мужчина сверху, женщина снизу.

— Ну, так давай научим её новым фишкам, например, серийным сношениям? — предложил Худой.

— Ты чего, только прочитамши учебник по социологии? — зарычал Бунтыч.

— Захлопни варежку и смотри в телек! — взвыл Самсон. — Тут, блядь, лучший кусок, две монашки собираются отвести осла на поле и выебать!

— Господи! — воскликнул Худой. — Такая охуенная девчонка под такой невъебенной скотиной. Убытки-то какие! Я хочу задвинуть ей хер в рот!

— Максимум, на что ты можешь рассчитывать — заправить какому-нибудь извращенцу в жопу, — подколол ТК.

— Пошёл на хуй! — завопил Худой, нанося ТК удар в лицо.

— А ну заткнуться и пялиться в телек! — рявкнул Самсон.

Кадры с актрисой, берущей в рот у осла, в конце концов, повергли «Рейдеров» в молчание. Бутбои смотрели, отвалив челюсти, на разыгрывающийся акт зоофилии. Самсон не видел, чтобы порнушка оказала на бригаду такой эффект с тех пор, как они впервые заполучили в лапы копию «Туалетной Тусовки».



Открытие Карен Элиот во «Флиппере» должно было идти с шести до восьми — но галерея начала заполняться за полчаса до официального начала, и уже через пятнадцать минут там было не протолкнуться. Вокруг имени Элиот поднялась немалая шумиха. Без сомнения, она стала одной из ярчайших звёзд, сияющих на небосклоне современной арт-сцены — и весь культурный истэблишмент собрался, дабы воздать должное её гению.

— Чудесная работа, чудесная, — бормотал сэр Чарльз Брюстер.

— Действительно изумительная, — согласился Рамиш Патель. — Путь развития Элиот полностью реабилитировал «Проект Прогрессивных Искусств». Помнится, на вас обрушилась критика, когда вы начали вкладывать в её работы деньги налогоплательщиков.

— Было дело, — согласился сэр Чарльз. — Но это лишь ещё раз подтверждает, что в ПАП сидят компетентные эксперты по вопросам субсидирования искусства.

— У вас уже была возможность посмотреть заявку на грант, которую я вам направил? — осведомился Рамиш. — На финансирование полнометражного фильма, который я рассчитываю сделать.

— Пока нет, — извинился Брюстер. — Но не беспокойтесь, я прослежу, чтобы ваши заявки киноэксперты принимали. Собственно, на то друзья и нужны.

«Эстетика и Сопротивление» зажали в угол Эмму Карьер из «Боу Студиоз» и втолковывали ей, почему их продукция является важнейшим шагом в визуальных искусствах за последние пятьсот лет.

— Видите ли, — объяснял Дон Пембертон, — наша работа построена на контаминации. Берём готовые бытовые объекты и создаём из них аранжировки в привилегированном пространстве арт-галереи, соединяя две чуждые реальности. В результате мы имеем конфронтацию между двумя дискурсами, столкновение, которое ниспровергает оба. Как сказал Лиотар[5] в «Состоянии постмодерна»…

— Смотри, — вмешалась Пенни Эпплгейт, указывая через всю галерею. — Этот ублюдок, Джок Грэхем.

— Я видела обзор, который он написал на вас в «Art Scene», — влезла Эмма Карьер. — Надо сказать, отвратительно. Вы вроде бы хорошо ориентируетесь в философии. С его стороны нечестно называть вашу работу и идеи незрелыми.

— Я собираюсь пойти и облить его вином, — объявил Пембертон. — Это научит ублюдка уважать «Эстетику и Сопротивление»!

Дон протиснулся сквозь толпу и, в конце концов, оказался в двух футах от марксистского арт-критика. Махнув рукой, Пембертон успешно опорожнил содержимое своего фужера в лицо Грэхему. Писатель замахнулся на художника, но очевидцы растащили их прежде, чем в ход пошли кулаки. Карен Элиот пропустила эту стычку, потому что весь вечер была занята общением с коллекционирующими искусство миллионерами и популярными критиками.



Когда доктор Мария Уокер поднималась на лифте на двадцать третий этаж Фицджеральд-Хаус, её мысли поглотила предстоящая постельная сессия с Джонни Махачем. Стоило врачу постучаться в дверь, и вот Ходжес уже приглашает её в квартиру и ведёт прямиком в спальню. Из мебели там стояла двуспальная кровать, ковёр под цвет и ещё что-то мелкое. В пределах видимости не валялось ни одной шмотки, встроенные шкафы позволяли скинхеду сгребать туда весь бардак. Кроме набора гирь в углу и будильника на полу, ничего не говорило о том, что в комнате живут.

— Спартанская обстановочка, — прокомментировала Мария. — Анонимно, как в комнате отеля!

— Мне так нравится, — рыкнул Джон. — Жёстко и сердито.

— Я предпочитаю, чтобы секс был жёсткий и быстрый, — надула губки Уокер.

— Ну, тогда, — сказал Ходжес, раздеваясь, — стягивай трусики.

Мария, не теряя времени, обнажилась, и через пару секунд доктор и пациент вовсю тискались в кровати.

— Ты вся течёшь! — заметил Джонни, забираясь правой рукой между ног Уокер.

Малов Владимир Игоревич

Ходжес поработал средним пальцем в дырке Марии, потом вытащил его и принялся размазывать любовный сок по её клитору. Он охватил губами её рот и принялся жадно сосать язык, вонзившийся между его зубами. Генетические коды собирались и разбирались по всей поверхности тела Ходжеса, а наркотические эндорфины накачивались в мозг.

Академия \'Биссектриса\'

Мария покинула Поплар, оставила весь мир внизу. Джонни вбил свой любовный мускул в чёрную дыру её пизды. Мария оказалась на доисторическом пляже, где представила, что она первая амфибия, покидающая море и ощущающая тепло солнца на коже.

Джонни хотел забыться в примитивном ритме секса. Но что-то тянуло его назад, в этот мир и экстаз отчуждения. Медленно мозг Ходжеса обработал доносящиеся звуки. Какой-то ублюдок пытался выбить его входную дверь!

МАЛОВ Владимир

Джонни вытащил хуй из пизды Марии и пару секунд спустя пальцы врача обрабатывали дыру, освобождённую бутбоем. Ходжес скользнул в свои «ста-престы» и туфли, потом пулей вылетел из спальни. Скинхед распахнул дверь, и парень в рабочих штанах дёрнулся к нему. Джонни набросился на мудака, и они вдвоём вылетели на лестничную клетку. Пацан приземлился на спину, Ходжес оказался сверху. Он принялся молотить гада головой об пол — раз, другой, третий — оглушая его.

Академия \"Биссектриса\"

Ещё один волосатый дрочила пошёл было на Джонни, но тут из квартиры высыпались Бунтыч, Худой, ТК и Самсон. Они погнали ублюдка по лестнице. Ходжес встал, наступил на копну волос своего противника и рывком поднял его вверх. Подросток заорал, как раненый слон. Подняв пацана на ноги, Джонни впечатал его в стену.

(Записки школьника середины XXI века)

— Только не избивай меня, — молил тот, соскальзывая на пол. — Я стучался в дверь, никто не ответил, я подумал, никого нет дома.

\"Академия Наук - по понедельникам и средам с 17 часов\".

— Мой дом никто никогда не грабит! — рыкнул Ходжес. — Запомни раз и навсегда!

(Табличка на двери шестого \"А\" класса. На этой же двери вырезано ножом слово \"Биссектриса\").

I

— Не бей меня, — взмолился пацан, когда Джонни набросился на него.

Утро начинается в нашем городе точно так же, как и во всех таких городах. Солнце выползает из-за горизонта, словно кто-то невидимый тащит его за собой на веревке. Летом первые солнечные лучи скользят по зеленым листьям, а если зима, освещают выпавшие за ночь снежинки, и тогда снежинки тоже начинают светиться, сами становятся маленькими солнышками.

Мольбы вора не дали результата. Ходжесу снесло башню, и он принял решение нанести малолетнему преступнику тяжкие телесные повреждения. Скинхед злобно щерился, пока его туфли месили распростёртое тело. Ублюдок почти сразу вырубился. Джонни раздел парня, оттащил его коматозную тушу к лифту, отправил вниз на первый этаж, и только потом вернулся в квартиру. Обшарив карманы штанов, он стал обладателем двадцати фунтов, ножа, пачки курева и зажигалки. Штаны он нацепил в окне гостиной. Они будут развеваться из квартиры, как трофей! Ходжес совсем было собрался вернуться в спальню, когда в дверь ввалилась вся фирма.

А на крышах домов солнечных лучей уже дожидаются зоркие глаза фотоумножителей. И когда лучи, наконец, доберутся и до них, утро уже в самом разгаре. Сонные дома оживают. Автоматика срабатывает - распахиваются задернутые на ночь шторы, в комнатах звучит легкая, почти невесомая музыка, и мигом слетают остатки сна, а в столовой уже вкусно дымится завтрак. А потом каждый из нас прощается с родителями и, взяв портфель с учебниками и видеокассетами, на которых каждый день записываются для повторения все школьные уроки, выходит из дома в это ласковое от солнца утро.

— Второй ублюдок сбежал, — пропыхтел Худой, — но мы видели, что ты сделал с мудаком, которого поймал, качественная работа!

Если на улице осень, под ногами шуршат опавшие листья - утром их еще не успели убрать. Шагать по ним легко и приятно, и идти хочется долго-долго, но школа - вот она, уже совсем рядом. И во дворе ее тот же мягкий ковер из листьев, до самого входа в главное здание.

— Какого хуя вы не открыли дверь и сидели тут шлепали ушами, пока её вышибали! — вопросил Джонни.

Зимой прокладываешь себе дорожку в снегу, а за тобой тянется длинный и узкий след; и такое тоже бывает только по утрам: когда возвращаешься из школы домой, улицы уже успевают очистить от снега, и они снова блестят под ногами разноцветными плитами. Весной... Летом...

— Мы думали, ломятся в дверь к соседям, — заикаясь, ответил Бунтыч.

И каждый из нас живет от школы в двух шагах: городок наш маленький, каких на Земле сотни тысяч. Несколько десятков ровных и прямых улиц, иногда перпендикулярных, иногда сходящихся под острым углом. Уютные площади. Несколько сотен разноцветных домиков. Городской стадион. Школа...

— Ладно, вас ждёт порнушка, — рыкнул Ходжес, — а меня — настоящий секс!

Солнце карабкается по небосводу. Еще ни разу я не видел, чтобы в нашем городе утром не было солнца. Погодой стараются управлять так, чтобы дожди и снега шли только по ночам, когда на улицах все равно никого нет. Взрослые говорят, что это очень хорошо, а мне бывает очень грустно: ведь это страшно здорово - попасть под неожиданный дождь, спасаться от него бегством или просто поиграть под дождем в футбол, как это частенько случалось, наверное, моему отцу, когда он сам был мальчишкой.

Мария ещё мастурбировала, когда Джонни вернулся в спальню. Скинхед стащил ботинки и прыгнул в кровать. Он скользнул во врача, как паром через Ла-Манш входит в доки, проделав путь по морю. Дальше не происходило ничего утончённого, впрочем, оно было и не нужно. Джонни отбивал примитивный ритм секса, воображая, как он греется на доисторическом пляже.

А удается нам такое очень редко. Удовольствие вымокнуть под дождем взрослые все-таки предусмотрели - в зеленом парке для отдыха, кольцом окружающем город, погодой не управляют, и дождь начинается там в любое время, если над парком собираются тучи. Но нас в этот парк пускают одних не так уж часто - он большой, совсем как дремучий лес в сказках, и там можно даже заблудиться. Зато по вечерам, засыпая, я то и дело слышу за окнами шорох дождя, похожий на шуршание осенних листьев, когда разбрасываешь их ногами...

— Выеби меня, выеби меня! — стонала Уокер. — Хочу почувствовать внутри твою струю!

Насос Ходжеса заработал, он почувствовал, как любовный сок вскипает в паху — и долю секунды спустя жидкая генетика залила сочную дыру Марии. Скинхед и врач вместе обрушились в отвергающий эго одновременный оргазм. Они достигли вершины, откуда мужчина и женщина никогда не возвращаются вместе. Почти сразу Ходжеса и Уокер катапультировало назад в мир, разделённый в самой своей сердцевине экстазом отчуждения.

То утро, с которого началась вся эта история, тоже было солнечным. И как всегда мы шагали к школе. Отличник Андрюша Григорьев, наверняка вышедший из дома чуть пораньше других, шел солидно и не спеша. Володька Трубицын - весело насвистывая и размахивая портфелем, как если бы сам он был часами, а портфель маятником. Толик Сергеев, с которым вечно случалось что-нибудь забавное, шагал задумчиво, углубленный в свой сложный внутренний мир и не обращая никакого внимания на досадные проявления мира внешнего, словно он, внешний мир, начисто отражался стеклами его больших круглых очков. Выскочил из своего подъезда Алеша Кувшинников, снова полный самых невероятных планов на сегодняшний день, покосился в мою сторону, и мы пошли в школу вместе. А где-то в тот же момент взяла свой портфель Леночка Голубкова. И Катя Кадышева. И все остальные, весь наш шестой \"А\", пятнадцать мальчишек и девчонок, маленьких людей XXI века, как называл нас Галактионыч.

В этот день первым уроком была география - экскурсия в Африку. Мы сели в школьный континентолет, и скоро наш маленький городок остался где-то за тысячи километров. Сначала мы должны были познакомиться с африканской природой. Галактионыч специально для первой посадки выбрал место поглуше. Континентолет опустился вдали от больших городов прямо в тропическом лесу, на обочине какой-то глухой дороги. И один за другим, спускаясь по легкой металлической лестнице, мы вышли из континентолета на эту дорогу...

2

...Тогда мне полагалось выкрикнуть то самое слово, которое сказал Архимед, открыв закон Архимеда. Знаменитый ученый выскочил из ванны, в которой он его открыл, выкрикнул это свое знаменитое слово, и от радости помчался по афинским улицам в чем был, не обращая внимания на взгляды прохожих.

Два

Но я промолчал, остался за своим столом, и никто, взглянув на меня в этот момент, не смог бы догадаться, что произошло что-то исключительное даже сам наш проницательнейший Галактионыч. Он и отучил меня от излишней эмоциональности - учитель, руководитель и основатель нашей школьной Академии Наук Михаил Галактионыч. Это уже случалось: дважды, когда мне казалось, что я открыл нечто новое, он разбивал мои иллюзии несколькими словами. Открытие - вещь редкая. Это была одна из любимых поговорок Галактионыча, как мы его не слишком почтительно называли. Редкая вещь открытие...

ДЖОННИ МАХАЧ СМОТРЕЛ, как цифры один ноль один исчезают с электронного дисплея. Он нажал на сброс, потыкал по клавишам, потом снова вдавил звонок. Скинхед стоял у домофона и ждал ответа. Потом, спустя несколько минут молчания, номер вновь исчез с дисплея, и Ходжес разразился матюками. Эта сука, небось, ещё дрыхнет. Джонни решил, что лучший вариант — найти забегаловку, накатить чайку и вернуться сюда попозже.

И ничего я не выкрикнул, хотя знаменитая \"Эфрика!!!\" так и вертелась у меня на языке. Я только выпрямился на стуле, вытер лоб и крепче уперся локтями в стол.

— Мол, приходи в восемь-тридцать и не опаздывай, сказала эта блядь по телефону! — ревел Ходжес, шагая по улице.

- Спокойно! - сказал я себе. - Успокойся, проверь сначала...

— А ты рано! — проворчала Карен Элиот, выбегая из-за угла.

— Тебя где носило? — спросил Джонни.

Все было по-прежнему в классе - за стеклянной стеной, выходившей прямо на озеро, так же желтела полоска нашего школьного пляжа. На стендах стояли те же приборы, а на стеллажах те же книги, и так же поблескивали кнопки пульта управления световой классной доски. И сам Галактионыч сидел на своем обычном месте за кафедрой и что-то терпеливо объяснял нашей застенчивой и маленькой (такой маленькой, что иногда мне хотелось взять ее на ладонь и бережно куда-нибудь поставить, на книжный шкаф, что ли?) Леночке Голубковой. Леночка морщила лобик, внимательно внимала каждому слову, следила за каждым жестом Галактионыча и послушно кивала.

— Покупала круасаны с шоколадом на завтрак, — ответила Карен, отпирая дверь. — Их можно разогреть в микроволновке и съесть горячими.

Мой стол был последним в лаборатории - стоял в самом углу прямо под нашим \"академическим\" вестником \"Архимед\", в котором рассказывалось о последних научных достижениях членов \"Биссектрисы\", иными словами - прямо под большим портретом улыбающегося Андрюши Григорьева, занимавшим четверть площади вестника. Причины улыбаться у Андрюши были, но об этом я расскажу чуть позже. Мой стол был последним, и поэтому лиц ребят я не видел, только склоненные над столами затылки - тринадцать самых разных затылков, по которым я давно уже научился угадывать, как подвигаются дела их владельцев.

Ходжес следом за Элиот поднялся по лестнице к ней в квартиру. Он устроился на диване, а Карен ушла на кухню. Она вернулась через пару минут с нагруженным подносом.

Затылок Толика Сергеева был каменным и зловещим вот уже третью неделю: Толя занимался математикой и бился сейчас над доказательством \"теоремы Сергеева\", и третью неделю не мог сдвинуться с того места, с которого начал. Затылок Алеши Кувшинникова, вечно взъерошенный, выражал мучительные раздумья и сомнения - работа двигалась, чем-то она кончится?.. По затылкам девчонок читать было труднее, но и они давали какую-то пищу для размышлений. Дела в \"Биссектрисе\" шли полным ходом.

— Кофе с молоком или сливками? — спросила Карен.

— Обычно на завтрак я пью чай, — рыкнул Джонни.

Здесь занимались многими проблемами сразу - и физикой, и химией, и биологией, даже историей - ей занималась Леночка Голубкова. Учреждая нашу школьную Академию Наук, Галактионыч предупредил:

— В таком случае, — парировала Элиот, — у тебя выдалась офигенная возможность поменять свою привычку. В этом доме чая тебе не будет, по крайней мере, с круасанами!

- Не ждите открытий! Скорее всего их у вас не будет, но научитесь вы здесь многому - рассуждать, мыслить, умению ставить эксперименты, подбирать приборы, предвидеть результаты опытов...

— А, ладно, — сдался скинхед, — тогда со сливками.

И все-таки, хотя Галактионыч и потом много раз повторял эти слова, гордости нашего класса постоянному отличнику Андрею Григорьеву удалось пусть какой-то мелочью дополнить учебник физики по разделу \"Оптика\". И много дней после этого Андрюша ходил важный и недоступный, а мы просто сходили с ума - ведь надо же, открыть что-то свое, ввинтить в сложную машину научного прогресса пусть маленький, но все-таки свой винтик. Мы прямо смотрели ему в рот, когда он, не торопясь, солидно рассказывал о том, \"как делалось открытие\" - это подлинные его слова.

— Я, пожалуй, тоже, — сказала Карен, смешивая жидкости.

Знания Андрюши были \"фундаментальными\", как говорили не раз учителя, ни разу в жизни он не получал меньше пятерки, и вот учителя-то как раз и не удивились, когда он в самом деле что-то открыл, и явление, открытое им, описали в новой редакции учебника. Подумать только - Ньютон, Фарадей, Резерфорд, Менделеев, Попов, Эйнштейн и наш Андрюша, спокойный, уравновешенный мальчик, лучший из учительских примеров положительного ученика, когда-либо приводившихся в нашей школе.

Настроение у бутбоя исправилось, едва он вгрызся в круасан, положенный перед ним хозяйкой. Не меньше кайфа доставляли и могучие глотки кофе. Он был крепкий и сладкий, то, что надо.

— Здорово, правда? — заметила Элиот, ставя на стол кружку.

— Неплохая замена кукурузным хлопьям, — согласился Ходжес, — только никак не въеду, ты пригласила меня, чтобы позавтракать вместе. А серьёзно, чего тебе надо, крепкого хуя?

Тем, кто делал для \"Архимеда\" его фотостереоскопический портрет, пришлось порядком повозиться. Андрюшу снимали не меньше десяти раз, и каждый из портретов Галактионыч забраковывал - слишком уж важным получалось Андрюшино лицо. Галактионыч даже хмурился, когда разглядывал эти высоко поднятые Андрюшины носы и гордо прищуренные глаза. Наконец улыбка отличника получилась более или менее простой и доступной...

— Не воображай, что ты единственный ходячий дилдо в моей жизни, — засмеялась Карен. — В этой области у меня проблем нет.

И все это, весь наш класс, я охватил одним взглядом, едва проглотив эту завертевшуюся на языке \"Эврику!!!\" Леночка Голубкова отошла от Галактионыча и села за свой стол. Теперь я и ее видел только с затылка попробуй пойми, о чем она думала, этого мне никогда не удавалось. Но я уже отворачивался от ее затылка, я очень живо представил, что действие Установки Радости, только что придуманной мной, уже началось.

— Вы, тёлки среднего класса, все одинаковые, — хрюкнул Джонни. — Вам нравится трах с налётом грубости.

— А ты знаешь, почему? — осведомилась Элиот.

Вот как это будет: я посмотрел на Галактионыча, склонившегося над своей кафедрой, и он показался мне совсем молодым, и на сердце у меня стало легко и радостно от того, что у нас такой замечательный учитель, хотя, признаюсь, бывали моменты, когда мы думали и иначе, всякое случалось. Я посмотрел на окаменевший затылок Толика, и мне захотелось ему помочь, поделиться с ним своей радостью. Он обрадуется, ему станет легче и веселее, и он быстрее справится с геометрией, возьмет и в самом деле докажет эту теорему. Тогда портрету Андрюши придется в вестнике потесниться. Я даже скатал из листа бумаги плотный тяжелый ком, точно адресовал его в окаменевший затылок, чтобы его обладатель обернулся в мою сторону, сверкнул гневно своими очками; но Толик лишь передернул плечами и продолжал свое с виду бессмысленное занятие - водить пером по бумаге, зачеркивать написанное и тут же писать снова.

— Ага, типа парни с обложки между простынями не фонтан!

Я мысленно повернул ручку Установки Радости по часовой стрелке еще дальше, и тут мне стало еще веселее, я даже замурлыкал себе под нос какую-то веселую песню, первую пришедшую на ум. А когда ручка была повернута до конца, я чуть было не заорал эту песню на весь класс воображаю, что бы тогда произошло. Но сдержался, мгновенно свернул ручку против часовой стрелки до самого нуля, и тут настроение стало обычным. До того обычным, что я даже испугался - не показалось ли все, что я только сейчас ощутил, не было ли какой-нибудь галлюцинации, и схватился за ручку снова. Прилив радости захватил меня опять, и я отрегулировал его так, чтобы радость была умеренной, еще раз вытер со лба пот, и радостно посмотрел на нашего Галактионыча.

— А ты не слишком сообразительный, — ответила Карен, похлопав скинхеда по бедру. — Ты, небось, думаешь, что средний класс не умеет сражаться, — и тут ты снова не прав. Профессиональные женьчины любят когтить молодых пролетариев, потому что тем при жёстком трахе на самом деле куда тяжелее установить патриархальное доминирование, чем визуально более спокойным мужчинам их собственного класса.

3

— Господи, — ругнулся Ходжес, — ты чего, начитамшись словаря или чего ещё?

Слово \"Биссектриса\" вырезал на двери мой лучший друг Алеша Кувшинников. Удержать я его, конечно, даже не пробовал, хотя будь это не Алеша, а кто-нибудь другой, я бы ни за что этого не позволил - дверь была очень красивой, из светло-зеленого пластика, и цвет ее был такой нежный, словно она сама изнутри все время светилась. Но идея принадлежала Алеше Кувшинникову, и поэтому сам я в тот момент, когда он орудовал ножом, стоял в конце коридора, чтобы предупредить его, если появится кто-нибудь из учителей. Алешка же и придумал для нашей Академии Наук такое название через день после того, как Галактионыч предложил нам ее открыть, чтобы каждый из нас смог заниматься в Академии той наукой, которая интересует его больше всего. И мы тогда очень здорово заспорили: просто Академия казалась скучной, посыпались разные названия.

— Нет, — заверила его Элиот. — Я просто демонстрирую, что грубая сила не единственное средство, с помощью которого личность может добиться доминирующей позиции в отдельных формах социальных отношений. На самом деле, грубая сила редко даёт преимущество на относительно длинном временном интервале. Куда лучше работает комбинация силы и коварства.

- Алхимики, - сказал Толик Сергеев.

— Ты чего? — завопил бутбой.

- Нет! - возразил Володя Трубицын, а попросту Труба, невысокий аккуратный мальчик. - Почему же алхимики? Лучше Академия Ясная Мысль.

— Не забивай этими темами свою милую головку, — сказала Карен, пробежавшись пальцами по внутренней стороне левого бедра Джона.

Алешка фыркнул.

— Лучше расскажи, как у тебя вчера всё прошло с доктором.

Андрюша промолчал.

— Мы отлично потрахались. — Потом, после секундной паузы, Ходжес выдал: — Но во всех остальных отношениях полный абзац.

Уроки кончились, и мы, уже без Галактионыча, спускались вниз по темной лестнице, был вечер, сквозь окна на лестничных площадках нам весело подмигивали городские огоньки. В коридорах, классах, на лестнице было темно - только негромко и уютно гудели маленькие уборочные машины, наводя порядок в школе к завтрашнему дню.

— Рассказывай.

И где-то на предпоследнем пролете Алешка остановился, и за ним остановился сразу весь наш шестой \"А\" - десять мальчишек и пять девчонок, потому что Алешка бежал впереди всех, а тут вдруг загородил всем дорогу. Посмотрев на нас немного свысока, он выкрикнул:

— Ну, после ебли я попросил Марию выдать мне справку психа, — объяснил скинхед. — Она сказала, что я, пожалуй, самый разумный из всех, кого она знает, и она никогда не пропишет меня сумасшедшим. Я сказал, или справка, или я накатаю на неё жалобу и её завернут с работы. Сука засмеялась и сказала, я не смогу ничего доказать.

- Биссектриса! Вот это название!

— Есть в её словах правда, — вставила Элиот. — Если команда профессионалов из среднего класса будет расследовать это дело, думаю, они скорее поверят слову вежливого участкового врача, чем обвинениям голодранца из рабочего класса вроде тебя.

И помчался по лестнице дальше, перепрыгивая через три ступеньки, не дожидаясь того, что скажут остальные.

— Но ты сама сказала, мне надо выебать суку и шантажировать, чтобы она выдала мне справку психа! — запротестовал Джон. — Если так дело пойдёт, мне не видать квартиры в Уэст-Энде как своих ушей! Почему лучшие дома отдаются сумасшедшим? Это ни хрена не честно! Ладно, как думаешь, что мне делать дальше?

На следующий день он вырезал надпись на классной двери, прямо под аккуратной табличкой, повешенной Галактионычем за час до этого. Вырезал с огромным трудом - пластик был твердым, как железо, лезвие ножа жалобно скрипело и гнулось. Алеша весь вспотел, и мне было жалко смотреть, как он изнемогает. Но он все-таки довел задуманное до конца. Буквы получились огромными и разными, надпись чуть было даже не уместилась на двери, и поэтому последние буквы Алеше пришлось тесно прижать друг к другу: а передние наоборот стояли друг от друга на таком расстоянии, словно между собой не очень дружили. Не слишком это получилось красиво, надо признать.

— Попробуй снова встретиться с доктором, — предложила Карен. — Если у вас завяжутся отношения, может, она сделает тебе одолжение.

Галактионыч долго потом допытывался, кто это так изуродовал дверь, а Лешка сидел весь красный, опустив голову и прилежно читая учебник. Галактионыч посмотрел на каждого из нас, а на Алешу почему-то так и не взглянул.