Ольга Громыко

Пророчества и иже с ними

Меня разбудил истошный вопль, что в общем-то было делом привычным, но оттого не более приятным.

Протерев глаза и осмотревшись, я завизжала в ответ, ибо светлое пятнышко, мечущееся у меня под ногами, оказалось вовсе не белой мышью, сбежавшей на вольные сыры из папиной лаборатории, а человеком в простыне, невесть что забывшим в ночном саду.

Сама же я стояла на крыше фамильного замка рядом с украшавшей карниз горгульей. Вернее, уже в обнимку с ней.

Что мне, собственно, и не понравилось.

По черному небу ползли клочковатые облака, то и дело сыплющие дождем, над посеребренными луной яблонями воровато шмыгали летучие мыши. Из пригородного, прекрасно видимого отсюда леса долетал задушевный волчий вой, создавая бесподобные декорации для трагичной фигуры на крыше: длинные пепельные волосы живописно полощутся на ветру, просторная ночнушка вздулась колоколом, обнажив босые ноги выше колен.

Зрительный зал, то бишь замковый двор, быстро заполнялся благодарной публикой. Первыми, разумеется, прибежали спавшие на сеновале мальчишки-подмастерья, которые тут же стали биться об заклад, прыгну я или картинно шагну за край, а также где приземлюсь и в каком виде.

Я дернулась погрозить им кулаком, но вовремя спохватилась, что тогда придется оторвать от горгульи одну руку, а ладони и так скользят по мокрому камню.

Подтянулась остальная челядь, начавшая надрывно сетовать о моей безвременной кончине и тут же подсчитывать, не придется ли седмица похорон на Праздник Воды, бессовестно испоганив оный.

За ними подоспели (точнее, припоздали) дорогие родственнички, обитавшие на верхних этажах замка. Последним, злым по этому поводу, как мракобес, скатился с лестницы мой младший братец, на ходу натягивая куртку.

Честь начать бесплатное представление единодушно предоставили моему отцу.

— Доченька! — не обманув всеобщих ожиданий, горестно возопил он, заламывая руки. — Умоляю тебя, не делай этого!

Я открыла рот, еще не зная, ругаться или требовать, чтобы меня поскорее отсюда сняли (а ругаться уже потом, но обязательно!), и с ужасом поняла, что визг на холодном ветру стал для моего горла непосильным испытанием. Теперь в нем только клокотало и сипело.

Толпа приняла мое молчание за гордое презрение и загомонила сама. После транса все мои чувства, в том числе слух, резко обострялись, так что я прекрасно слышала каждое произнесенное во дворе слово, если это был не совсем уж шепот. Но понижать голос никто не старался: напротив, приходилось прилагать немало усилий, чтобы перекричать остальных.

— Прыгнеть… как пить дать прыгнеть! Вот духу токо чуток наберется…

— Не выдержала-таки, бедная…

— Ринка, кончай придуриваться! Слезай, а то пульсаром шарахну!..

— Дарлай, как тебе не стыдно! Это же твоя родная сестра!..

— Во-во, была бы двоюродная — не пришлось бы наследством делиться!..

— Может, соломки с конюшни принесть?..

— Мья-а-а-а-уууу!..

— Брысь, зараза! Лезет прямо под ноги…

— Где там! С такой высотишши и стога маловато будет…

— Ну все не в лепешку…

— Дар, прекрати издеваться над бабушкой! Мама, не обращайте внимания, мальчик просто шутит, он очень любит сестричку… Правда, сынок?!

— Эх, пропал праздник…

— Бедная детонька… А ведь я ее еще вот такусенькой… ыыыыы…

— Ри-и-инка, а можно я твою шкатулку с амулетами на память возьму?..

— Слышала бы это моя покойная дочь! А все ваша дурная наследственность! Возможно, при надлежащем воспитании у него был шанс вырасти достойным человеком, однако вы не дали мне даже попыта…

— Мья-а-а-а-уууу!..

— Кирейн, принесите госпоже ее успокоительные капли… или лучше отведите ее к ним!..

— А ведь я Марлике еще на том балу говорила: не связывайся с этим мерзавцем, не будет тебе с ним счастья! И точно. За какую-то дюжину лет мою кровиночку в гроб вогнал, а теперь дочь до ручки довел и из сына такого же злодея воспитал! Никуда я не пойду!..

— Может, городского мага позвать? Он бы ее живо утихомирил…

— Да послали уже, Кнысь на чалой поскакал…

— Мама, замолчите, а то я за себя не ручаюсь!..

— А может, оно и к лучшему? Сил уже нет на нее смотреть, как тень по замку бродила…

— Эй, хто там семки лузгает?! И мне горсть сыпани!..

— Риона, милая, я сделаю все, что ты хочешь, только не прыгай!..

Больше всего я хотела очутиться внизу, причем приплатила бы сама, лишь бы какая-нибудь зараза догадалась спустить мне лестницу из окошка башни — вскарабкаться к нему по наклонной крыше я была не в силах.

Голоса начали слабеть, а фигуры размываться — опьянение трансом проходило. Впрочем, и так было видно, как народ поспешно раздается в стороны, уступая место отцу Исподию, задержавшемуся в комнате, дабы аккуратно облачиться в парадную, густо расшитую серебром рясу. В семье потомственных магов дайн нужен как дракону пятая нога, но это был личный бабушкин духовник, которого она притащила с собой из Витяга. По-моему, бабка его тоже терпеть не могла, но прикармливала в пику отцу.

Отец Исподий огляделся, убеждаясь, что стоит точно в центре двора, чинно сложил руки и начал громко молиться, набираясь благодати перед столь ответственным мероприятием. Народ охотно поддакивал и в нужных местах крестился.

Минут через пять папа не выдержал, подошел к увлекшемуся дайну, невежливо похлопал его по плечу и стал раздраженно что-то объяснять. Бабушка коршуном кинулась на помощь «любимцу», и зять с тещей принялись орать друг на друга, все повышая голоса. Про меня временно забыли, вверх уже никто не глядел. Снова начал крапать дождь, и я обхватила гарпию не только руками, но и ногами, пытаясь как можно глубже вжаться к ней под крыло.

Дайн бочком выскользнул из толпы, перебрался в угол двора, подальше от спорщиков, откашлялся и начал речь заново, благоразумно сократив вступительную часть до «с божьей помощью да услышит мя сия скорбная разумом девица!».

— Одумайся, грешница! Знаешь ли ты, кто сейчас смотрит на тебя? — Исподий с тщательно рассчитаной скоростью поднял к небесам дрожащий палец, увлекая за ним взгляды присутствующих.

«И боги туда же — глазеют и ничего не делают», — тоскливо подумала я.

— Дщерь моя! — входя в раж, все надрывнее вопил дайн, размахивая широкими рукавами так, что, кажется, даже приподнялся над землей. — Всевышние не для того дали тебе жизнь, чтобы ты столь неразумно ее отвергла! Станет ли созвавший гостей бросать в грязь дары, которые ему неугодны? Стоит ли проклинать лето из-за одного пасмурного дня? Устыдись же минутной слабости, девица Риона, приди в мои объятья и умойся покаянными слезами, во искупление греха малодушия пожертвовав нашему храму на строительство нового погреба…

Я действительно готова была разрыдаться от бессильной злости, но тут надо мной заскрипел ставень, и из башенки высунулась голова брата. Ветер немедленно разворошил пепельные, и без того не шибко причесанные волосы.

— Ринка, ну что ты там копаешься? Я спать хочу!

Я обрадовалась ему, как неродному — вся остальная бестолково суетящаяся внизу родня вызывала у меня исключительно нецензурные чувства.

— Вытащи меня отсюда! — поднапрягшись, выдала я со второй попытки достаточно членораздельный хрип.

— Ты что, раздумала прыгать? — озадаченно сдвинул брови Дар.

— Я и не собиралась, тупица! У меня транс был!

— А-а, — понятливо протянул братец. — Щас.

Мальчишка перегнулся через подоконник и попытался дотянуться до меня рукой. Разумеется, без результата, до которого не хватало больше сажени.

— Чего ты к этой горгулье прилипла? Ляг животом на крышу!

— Я б-б-боюсь!..

— Кому суждено быть зарубленным — тот не расшибется, — резонно возразил Дар. — Ну?!

Это действительно чуток меня приободрило — ничего подобного в моих видениях не было. С замиранием оторвав от камня правую ладонь, я поскорее пришлепнула ее к черепице. Попыталась проделать то же самое с левой, но вовремя вообразила, что тогда окажусь стоящей на четвереньках, боком к окну.

— Да-а-ар, а другого способа нет? — заскулила я.

— Есть. Прыгай! Желательно на бабушку. — Мальчишка критически поглядел вниз. — Хотя Исподий тоже ничего. И попасть на него легче, вон какое пузо отъел.

— Дурак!

— Вот я сразу и подумал, что этот вариант тебе не понравится. Поэтому разворачивайся и ползи сюда, — деловито скомандовал брат.

Я тоскливо уставилась на горгулью. И как только я сумела сюда забраться?! Без свечи одолела узкие, обрывистые ступеньки винтовой лестницы, вылезла в окно, спустилась по черепичному скату до самого желоба…

— Ты что там, опять засыпаешь?

— Нет, с духом собираюсь! — А было бы неплохо закрыть глаза и открыть их уже в своей постели. Или в конюшне. Или в подвале. Пропади он пропадом, такой «талант»!

Я закусила губу и, заставив себя сосредоточиться на боли и злости (а не воображаемой кляксе на брусчатке), развернулась к окошку. Стало чуток полегче: десятисаженная пустота осталась за спиной, напоминая о себе эхом торжествующего голоса дайна. Кажется, Исподий приписал честь моего «раскаяния» своей пылкой речи.

Я медленно-медленно растянулась по скату. Гхыр, если заскольжу вниз, даже уцепиться не за что будет! Просвищу мимо горгульи, как пущенное по желобу яблоко.

Теперь между кончиками наших пальцев оставалось меньше локтя, то есть по-прежнему непреодолимая, но куда более обидная пропасть.

— Ринка, ну подползи еще чуть-чуть!

— Не могу, эта проклятая черепица как маслом облита!

— Но как-то же ты на ней держишься, — скептически заметил брат.

— Ногами в водосток упираюсь, но он узкий и шатается.

— Так оттолкнись от него и подпрыгни.

— А вдруг он обвалится?

— Упырь с ним, слуги починят!

Я тоненько, безнадежно завыла. Дар вздохнул, помотал головой и терпеливо пояснил:

— Ринка, даже если желоб полетит вниз, ты все равно чуть-чуть подскочишь вверх, а нам больше и не надо.

— Ты уверен?

— Вот зануда! Я сейчас уйду, и пусть тебя Исподий спасает, — пригрозил брат, не двигаясь, впрочем, с места.

Еще более убедителен оказался желоб, предсмертно заскрежетавший и начавший уходить из-под ног. Я взвизгнула и рванулась вверх, позади что-то весело зацокало, свистнуло, и дайнов речитатив сменился бабьими причитаниями.

Уже схватившись за руку помощи, тонкую и холодную, я сообразила, что двенадцатилетний мальчишка вряд ли удержит девушку в два раза старше и почти во столько же тяжелее.

— Да-а-ар! — Я снова распласталась по черепице, пытаясь прилипнуть к ней на манер слизня. — А вдруг мы оба упадем?

— Чур, я сверху, — пропыхтел брат, судорожно цепляясь свободной рукой за оконную раму. — Подтягивайся давай, я на всякий случай веревкой обвязался.

— А сразу мне ее кинуть ты не мог?!

— Не-а, так интереснее.

Ну дай только я до тебя доберусь! Я заскребла ногами, больше не опасаясь сдернуть Дара вниз, и через пару секунд мы в обнимку рухнули с подоконника на пол. Брат сдавленно взвыл, я, едва переведя дух, размахнулась отвесить ему затрещину, но в последний момент спохватилась:

— А веревка где?

— Где ж я тебе среди ночи веревку возьму? — невинно округлил глаза Дар. — Пришлось соврать, иначе так бы до утра с тобой на крыше и куковали.

— Ах ты маленький парши… — потрясенно начала я, но тут из провала винтовой лестницы прорезались сразу две головы (убей не понимаю, как папа с бабушкой умудрились втиснуться на одну ступеньку!), и мне стало не до благодарностей.

* * *

Рассвет медленно, воровато пробирался в замковые окна; вслед ему сторожевыми псами заливались соловьи с лесной опушки. Гремучие трели без помех разносились над сонной землей, и казалось, птицы поют прямо у нас во дворе. Потом внизу захлопали двери, заскрипел колодезный ворот, в хлеву нетерпеливо завизжали поросята и потянуло душистым березовым дымком — прислуга спешила подготовить замок к пробуждению хозяев.

Ложиться спать уже не было смысла. Я мрачно утопала в любимом кресле, завернувшись в два шерстяных одеяла и опустив ноги в тазик с горячей, желтой от молотой горчицы водой. Рядом на полу сидел Дар и за обе щеки лопал медовую коврижку, вознаграждая себя за недавние страдания.

Всех прочих утешителей и соболезнующих я выгнала. Вернее, всех вообще — мой циничный братец к их числу не относился. Зато я точно знала, что только он да отец по-настоящему за меня переживают.

— Что тебе хоть снилось-то? — жадно поинтересовался Дар.

— Да все тот же бред. — Я помассировала виски, ибо куда более реальная эпопея с крышей напрочь вытеснила из памяти маловразумительное видение. — Гроза, горы, море, чье-то жуткое лицо… меч и падение.

— Коврижки хочешь? — Брат отломил кусочек и протянул мне.

Я сердито фыркнула:

— За столько лет мог бы и запомнить, что я терпеть не могу мед!

— Да, но, говорят, он хорошо нервы успокаивает.

— Я не нервничаю! — окрысилась я. — То есть с учетом прогулки по крыше, идиотов-спасателей, семейного скандала и надвигающегося бронхита моему спокойствию может позавидовать даже та горгулья с карниза!

— Вообще-то она упала через пять минут после того, как я тебя втащил, — меланхолично сообщил Дар, кидая отвергнутый кусок в рот. — Вы тут орали и не слышали, а мне с подоконника все видно было. И отец Исподий куском черепицы по темечку схлопотал, пришлось дать ему пять кладней за «мученичество ради спасения заблудшей души» и еще десять — чтобы он взял обратно вырвавшиеся при этом слова. Все-таки духовное лицо, гхыр его знает, чем обернутся. Так что одни убытки от тебя, Ринка!

Я передумала избавляться от верхнего одеяла и плюхнула в тазик еще черпак кипятку.

— Спасибо, Дар, я тебя тоже очень люблю!

— А то, — серьезно подтвердил брат. — Попробовала бы ты иначе относиться к будущему архимагу!

— Будешь хамить, малявка, и твою судьбу предскажу!

— Только посмей! — встревожился Дар, покамест адепт-третьекурсник. — А еще сестра называется! Неблагодарная ты тетка, даже спасибо героическому мне не сказала…

— А больше ничего тебе не сказать?

— Можешь встать на колени и извиниться, — великодушно разрешил мальчишка.

— За что?

— Ты меня напугала, травмировав нежную детскую психику. Вдруг это происшествие наложило на нее неизгладимый отпечаток, поломав мне всю жизнь?

Худой, бледный, голубоглазый мальчишка при желании мог изобразить такого сиротинушку, что как-то раз на спор собрал в шапку три кладня менками, всего час простояв с ней перед дверями храма. Потом его заметил знакомый стражник, и «чахлое дитя трущоб» улепетнуло с такой прытью, что здоровый мужик не смог догнать.

— Да твоей психикой гвозди забивать можно! Причем в каменную стену. Где ты вообще таких умных слов нахватался?

— В Школе, разумеется, — важно признался брат. — В нашем-то доме их отродясь не водилось.

— Ты бы лучше заклинания зубрил, а не Ксандровы нотации, — проворчала я, отлично помня, как Учитель умеет морочить головы провинившимся адептам и комиссиям из Ковена. — Кстати, ты ту двойку по травоведению исправил?

— Ну-у…. Как тебе сказать… Зато ты спасла честь семьи, — быстренько сменил тему Дар, пытаясь вопреки глазомеру целиком запихнуть в рот огрызок коврижки.

— Это как?

Мне пришлось обождать, пока ставший похожим на хомяка братец не одолеет мужественно сопротивляющуюся выпечку.

— Видела, кто первым поднял крик? — отдышавшись, поинтересовался он.

— Да, какой-то полуголый идиот из парка.

— Виткин жених.

— Чего-о-о?!

— Марвей, — торжествующе повторил Дар. — Они с Виткой пытались приспособить парковую беседку под гнездо разврата, но ты испортила голубкам все воркование.

— А ты откуда знаешь?

— Я их еще прошлой ночью засек и хотел пугалку у входа поставить, чтобы всяким разным неповадно было, — невозмутимо признался брат. — Но так даже лучше вышло. Пугалка у меня только зрительная, на три УМЕ, а ты самой баньши дюжину очков дашь!

Я запустила в нахала подушкой, но та мягко шмякнулась в захлопнутую дверь. По коридору застучали босые пятки.

— Смотри, как бы тебе кое-кто кое-чего не дал! Например, ремня по мягкому месту! — досадливо крикнула я ему вдогонку.

Хуже мага в семье только умалишенный.

Или… эх!

Я ополоснула ноги, растерла их полотенцем и сунула в тапочки. Но вставать не спешила — задумалась, глядя в окно на помаленьку оживающий город.

Вообще-то нашу семью пифией не испугаешь. Не такое знавала.

Мама слыла лучшей целительницей в Белории, страждущие приезжали к нам даже с островов. И по иронии судьбы ей самой помочь не смог никто. В осиротевшей комнате до сих пор стоят букеты сухоцветов и даже зимой пахнет знойным лугом…

Отец мог при случае щегольнуть каким-нибудь заковыристым заклинанием, однако предпочитал создавать их, а не использовать. Девять его монографий имелись в каждой магической библиотеке, а адепты Школы Чародеев использовали нашу фамилию в качестве самого страшного ругательства: «Чтоб тебя по Рудничному заставили к экзамену готовиться!»

Дар, напротив, сделал выбор в пользу практики. Папа втайне надеялся, что к выпускному курсу мальчик передумает, но давить на сына не смел: слишком хорошо помнил, как сам сбежал из престижной военной школы, чтобы поступить на факультет практической и теоретической магии.

У Вителии, моей младшей и Даровой старшей сестры, способности были весьма скромные. Родители даже не стали отправлять ее в Школу, сами обучили основам магии. Большего Витке и не требовалось — так, локон раскаленным пальцем подвить, соринку с платья взглядом смахнуть. Зато сестра умела непревзойденно строить мужчинам глазки и часами поддерживать светскую беседу о всяких пустяках. Идеальная жена для аристократа: слишком глупая, чтобы плести собственные интриги, но достаточно умная, чтобы не впутываться в чужие. Неудивительно, что от кавалеров у нее отбою не было, а теперь и от женихов.

Иногда я ей жутко завидовала…

В дверь робко постучались.

— Ладно уж, вползай, клоп, — примирительно буркнула я. Все-таки братишка у меня — прелесть. Хоть и гадость редкостная.

За дверью неодобрительно кашлянули, заставив меня виновато втянуть голову в плечи.

— Госпожа Риона, кушанья уже на столе, велели вас звать, — сухо сообщила Анюра, суровая пожилая дама, которую язык не поворачивался назвать служанкой. Папа в шутку величал ее замкохозяйкой, доверив этой вобле в юбке ключи от всех ворот и кладовок. И, ей-ей, на ее поясе они были в большей безопасности, чем в драконьей сокровищнице!

— Так-таки сами и велели? — не удержалась от шпильки я, представив замогильный голос, раздающийся из супницы.

— Нет, ваши отец и бабушка, — отрезала Анюра, напрочь лишенная чувства юмора. — Изволите спуститься?

— Изволю, — нехотя подтвердила я, оставляя себе хотя бы иллюзию выбора. Ведь если откажусь, замкохозяйка начнет нудно меня уговаривать и отчитывать, потом сбегает наябедничает папе, тот сам поднимется, ну и бабка с ним, куда ж без нее. Эх, распустили мы прислугу! Причем, увы, личным примером…

Настроение у меня по-прежнему было отвратительным, в носу подозрительно свербело. «Прекрасный шанс обмануть судьбу: подцепить воспаление легких и умереть счастливой за день до срока», — мрачно подумала я, распахивая шкаф. Белое — слишком праздничное для завтрака, черное — ненавижу… ага, вот! Голубое с коричневыми оборками и поясом. Натянув платье, я цапнула с комода расческу, не глядя гребанула по волосам и взвыла. Намоченные дождем и абы как высохшие пряди превратились в пук сизого мочала, в котором шпильками торчали выломанные зубцы. Зеркало, к которому я кинулась за моральной поддержкой, отразило еще более безрадостную картину: осунувшееся лицо, тусклые опухшие глаза со слипшимися ресницами, бесцветные губы… Ужас, это ж и за час в порядок не привести!

А может, ну его? Ведь никто и не ждет, что без пяти минут покойница будет выглядеть как весенняя дриада…

Нет уж!

Я покрепче стиснула расческу и, закусив губу, начала яростно раздирать паклю. Не хватало еще, чтобы меня запомнили такой!

К завтраку я безнадежно опоздала, зато перестала напоминать ходячий труп, поднятый некромантом из сточной канавы. Родня, впрочем, не спешила расходиться. Сегодня к столу пригласили Виткиного жениха (как же его зовут-то?), и тот из кожи вон лез, дабы понравиться семье. Сейчас, например, они с моим отцом оживленно обсуждали предстоящий турнир. Дар, надувшись, ковырялся в каше с видом золотаря, которому поручили найти уроненную в дыру сережку. Десертное блюдце в его приборе отсутствовало, демонстративно отодвинутое отцом на середину стола. Оказывается, пугалку мой братишка все-таки поставил. Но после ночных событий напрочь о ней забыл, и разрядила ее бабка, которая теперь полулежала в кресле с мокрой тряпкой на лбу и флаконом душистых солей у носа, изображая страдальческое умирание. Когда бабке казалось, что на нее никто не смотрит, она быстренько цапала с блюда пирожное и запихивала его в рот, после чего разражалась особенно душераздирающими стонами.

— А вот и моя старшая дочь! — наконец заметил отец. — Милая, ты сегодня прекрасно выглядишь!

Я небрежно кивнула, не распространяясь, каких усилий мне это стоило.

— Риона, познакомься с Марвеем. Этот достойный молодой человек только что попросил у меня руки Вителии.

Я неубедительно изобразила восторг и изумление. За последние полгода Виткин жених надоел мне хуже занозы в пятке: то серенады среди ночи припрется петь, то камнем с запиской в ее окно запустит и промахнется, а уж эта их беседка…

— Не вопрос, сейчас оторвем и отдадим, — прошипел Дар себе под нос.

Будущий шурин принял мое дурацкое хихиканье на свой счет и побагровел. Папа осуждающе кашлянул. Я, метнув на брата гневный взгляд, протянула Марвею руку для поцелуя.

— Очень приятно познакомиться, — пробормотал претендент на родство. И что Витка в нем нашла? Невысокий, белобрысый, причем уже лысеющий и полнеющий. К сорока годам вообще в колобок превратится. — Я так много о вас слышал… Примите мои искренние соболезнования.

— С чем? — холодно перебила я.

— Ну, я имею в виду… — окончательно смутился Марвей. — Вителия рассказала мне о вашем проклятии.

— Это не проклятие, — отчеканила я. — Я не больна смертельной и уж тем более заразной болезнью, не обречена в жертву дракону и не отпущена на поруки до часа публичной казни…

— Риона! — повысил голос отец, но меня уже несло.

— …поэтому совсем необязательно целовать воздух над моей кожей, украдкой крутя за спиной кукиш.

— Риона! Немедленно извинись перед нашим гостем!

Я раздраженно задвинула стул и в глубокой осуждающей тишине вышла из столовой, а там и из дома.

Да-да-да, я неправа, дракон меня побери, но как же мне это надоело! И ведь каждый раз зарекаюсь обращать внимание на «сочувствующих», но чем дальше, тем чаще срываюсь.

Проходя мимо клумбы, я оборвала с розового куста несколько бутонов, и теперь мой путь по саду отмечала дорожка из лепестков. Да что этот Марвей себе воображает?! Если Витка действительно рассказала ему о пророчестве, то должна была упомянуть и о том, как я ненавижу поднимать эту тему. Толстяк нарочно меня раздраконил! Нет, ну каков мерзавец! Можно подумать, он бессмертен! Вот запрусь сейчас в комнате, воскурю благовония, войду в транс и ка-а-ак напророчу этому Марвею жуткую и мучительную смерть, а потом в подробностях ему перескажу. Или нет: напишу два десятка копий и разошлю всем его знакомым. Пусть теперь ему соболезнуют!

Смакование мести отравляла уверенность, что ничего я воскурять и писать не буду. После того случая я забросила не только аспирантуру, но и прорицание вообще. Разве что само нахлынет, чаще — во сне. К тому же Марвей вполне мог дожить до ста лет и помереть в своей постели, в объятиях смазливой служаночки. Таким концом его точно не испугаешь!

Самое обидное, что аппетита мне этот дурацкий скандал не отбил, даже наоборот. Но возвращаться в столовую поздно, слуги давно ее убрали. Может, на кухню сбегать? Хлеб и копченое мясо там всегда найдутся.

Я развернулась и ойкнула от неожиданности.

— Папа?!

Отец, вряд ли кравшийся за мной на цыпочках и никак не ожидавший такой реакции, тоже шарахнулся назад.

— Опять задумалась?

— Ага, — виновато призналась я, отбрасывая ощипанную розу. — А ты что тут делаешь?

— Тебя ищу. Пойдем, — отец указал на беседку, — поговорим.

Ох!.. Я покорно поплелась следом, без всяких трансов зная, что он мне скажет.

Неухоженным наш сад казался только на первый взгляд: при более тщательном осмотре на кустах обнаруживались неубедительные следы ножниц, а цветы на клумбах все-таки преобладали над сорняками. В садовниках у нас ходил (вернее, еле шаркал) дедок лет семидесяти, сам напоминающий обомшелый пенек. Выкорчевать его рука не поднималась: тут же развалится. Бабушка как-то принялась распекать отца, что из-за его благотворительности в саду скоро заведутся кикиморы, на что зять огрызнулся, мол, одна здесь уже шастает, и назло ей повысил садовнику жалованье. Дедок обленился окончательно, и сад приобрел восхитительно дикий вид с кучей укромных уголков. Беседка вообще скрылась под плащом виноградной лозы, только вход зияет.

Папа потрогал скамью, нахмурился, взмахнул ладонью, словно желая стереть дождинки, но досок не коснулся: они сами зашипели, исходя паром.

— Садись.

Я со вздохом подобрала платье. Отец остался стоять посреди беседки, скрестив руки на груди. Пятнадцать лет назад я бы разревелась от стыда под его взглядом. С возрастом плаксивость прошла, но стыд никуда не делся.

— Риона, ты несправедлива к Марвею. Молодой человек всего лишь хотел произвести на нас благоприятное впечатление.

— О да, для охотника за приданым это жизненно важно! — Я чувствовала себя законченной склочницей и оттого злилась еще больше.

— Его семья немногим беднее нашей и столь же знатная, — терпеливо напомнил отец.

— Потому что он еще не вступил в права наследования и не начал транжирить родительские деньги направо и налево! Посмотри, у него же на лице написано: «Мот и повеса»!

— Для юноши его лет и происхождения это нормально. Ничего, остепенится… поможем, если что. Но сегодня ты напрасно на него набросилась — парень пытался быть любезным, только и всего.

— Тоже мне любезности — хоронить заживо!

— Возможно, он думал, что тебе это понравится, — пожал плечами отец. — Например, твой дед обожал выслушивать соболезнования и принимать подарки, а один раз даже устроил репетицию собственных похорон. Уверял, что мертвому ему уже будет все равно, зато сейчас — в самый раз на поминках гульнуть…

— Папа!

— Извини, — вздохнул он, присаживаясь рядышком и устало откидываясь на спинку скамьи. — Утешение действительно сомнительное. Доченька, я понимаю, как тебе тяжело. Если бы я мог, я бы с радостью поменялся с тобой местами, но, увы, это не в наших силах…

— Да ничего ты не понимаешь. — Я тем не менее прильнула к отцу, положила голову ему на плечо. — Меня угнетает не судьба, а постоянные о ней напоминания. Эти дурацкие свитки с черными ленточками, букеты желтых роз, сочувственные взгляды, вздохи за спиной… И чем ближе мое двадцатипятилетие, тем хуже! Я теперь даже выйти никуда не могу. В гостях на меня смотрят, как на привидение, а у портного — как на сумасшедшую. Мол, зачем ей это? Надела бы темное платье до пят и сидела себе тихонечко на лавке под липкой, не портя людям настроение… а лучше вовсе в монастырь ушла, спешно грехи замаливать. Такое ощущение, что, если я, сломавшись, тихо и благопристойно повешусь в конюшне, все только вздохнут с облегчением: «Отмучилась, бедняжка!»

— Но ты же не собираешься этого делать, правда? — Отец отодвинулся, обеспокоенно заглядывая мне в глаза. — Скажи мне правду, Риона, ты действительно не помнишь, как забралась на крышу?

— Папа! — простонала я, пряча лицо в ладонях. — И ты туда же?! Ну неужели я так похожа на идиотку? Да я скорее сама кого-нибудь удавлю!

— Солнышко, надеюсь, это буду не я? — Отец шутливо вскинул руки к горлу, захрипел и выкатил глаза.

Я с рычанием кинулась на него и изобразила упоенное удушение. Заглянувший в беседку слуга деликатно шагнул назад, затаившись в тени. За десять лет службы в замке он и не такого навидался, однако мы, смутившись, прекратили дурачиться. Я сорвала с лозы большой темно-зеленый лист и принялась терзать уже его.

— Ты прав, па. Я не должна отравлять людям жизнь только потому, что моя подходит к концу. К тому же какой-нибудь бедняк без колебаний отдал бы отмеренные ему семьдесят лет за мои двадцать пять. Я безумно рада, что родилась именно в этом замке, у вас с мамой… и мне проще думать, что я лишь ненадолго уйду отсюда — и снова вернусь.

— Так оно и будет, детка, — серьезно подтвердил отец, накрывая мою руку своей ладонью. — Непременно.

«…почему же тогда у меня так мерзко на душе?..»

Я зло провела рукавом по глазам.

— Кирейн, вы что-то хотели?

— Да, госпожа. — Слуга невозмутимо перешагнул порог, и я только сейчас заметила у него в руках поднос, на котором лежал перетянутый алой лентой свиток. — Посыльный от градоправителя просил передать вашему батюшке это послание.

— Благодарю. — Отец, взмахом руки отпустив слугу, сломал печать и расправил пергамент. — Так… «Уважаемый… приглашаю вас… ежегодный магический турнир… банкет по окончанию… с дочерью…» Отлично, а то я уж начал волноваться! — Он поспешно скатал свиток.

«…надеюсь, это ее хоть немного развлечет». Я все-таки успела пробежать глазами последнюю строчку. Но огорчать отца очередной вспышкой гнева постыдилась.

— Можно подумать, без этой писульки тебя туда не пустят, — вымученно улыбнулась я. Ссориться со знаменитым магом градоправитель не рискнул бы даже с того света: найдет как и там достать. — Да на турнире весь город будет, плюс столько же приезжих. Вход — пять менок.

— Доча, дело не в «пустят». Людям нашего уровня неприлично ходить по сборищам, на которые их не приглашают. Тем более сидеть на одной лавке с простолюдинами. А это, — папа гордо помахал грамотой, — право на лучшие места под навесом.

— Который в прошлом году рухнул нам на головы, — не преминула напомнить я.

— Досадная случайность, заклинание срикошетило! — с жаром вступился отец за излишне увлекшихся коллег. — Городской маг клялся, что в этом году так заговорит шесты, что они не шелохнутся даже от «ледяного урагана».

— Ага, и будут единственными, что останется на облысевшем холме. Или вообще вместо холма.

— Так ты со мной не пойдешь? — огорчился папа.

— Конечно, пойду. Мне ли бояться каких-то там навесов? — не слишком удачно пошутила я и поспешила добавить: — К тому же мы с Даром поспорили, кто из магов выиграет турнир, и я хочу увидеть, как вытянется лицо нашего зазнайки.

— Вообще-то твой брат наказан, — нерешительно признался отец. — Это надо ж было додуматься — повесить на беседку пугал… визуальный фантом четвертого уровня! Да еще такой непотребный.

— Какой? — живо заинтересовалась я.

— Это не для ушей юных девушек, — с нажимом сказал папа, и я поняла, что Дар уговорил-таки знакомого тролля попозировать для съема матрицы в исконном боевом наряде, то бишь поясе с ножнами. — Бабушка едва не умерла от ужаса! — В папином вздохе сквозила горечь несбывшихся надежд.

— А может, от разочарования? — проворчала я. — Когда поняла, что это всего лишь фантом…

— Да, но если я отменю наказание, это будет непедагогично! — жалобно вздохнул отец.

— Зато весело. Где еще мы найдем такого ехидного герольда?

В прошлом году брат довел до икоты не только нас, но и соседей по лавкам, громко живописуя происходящее на ристалище. Один из участников, а именно знаменитый Ведул Крысолов, которому услужливо пересказали Даровы речи, публично заявил, что с удовольствием надрал бы паршивцу уши, но, к сожалению, не может поднять руку на ребенка, поэтому подождет, пока Дар вырастет, и убьет его на дуэли. Брат пришел в восторг и вместо того чтобы устрашиться и раскаяться, приналег на боевую магию.

— Ладно, — решился отец, — зови его. Только не говори, что я вот так сразу согласился! И вообще, намекни, что я на него сержусь и ожидаю, что он искупит свою вину хорошим поведением… хотя бы в ближайшие несколько часов.

— Не переживай, я совру, что все утро с рыданиями ползала за лютым тобой на коленях, моля о пощаде.

Папа рассмеялся, хотя это вообще-то была не шутка. Чтобы я да упустила такой прекрасный повод поизмываться над братом?!

— Тогда пошли собираться, до начала турнира осталось меньше двух часов. И… мы ведь договорились, Рин?

— Договорились, — уныло подтвердила я, снова почувствовав себя маленькой заплаканной девочкой. — Больше никаких глупостей. Ну, по крайней мере, днем…

* * *

Магический турнир проходил в Белории всего второй раз, но уже ославился, тьфу, прославился на весь мир, ибо до сих пор чародеи мерились силами только на дуэлях или в войнах, которые, по мнению Совета Ковена Магов, мало способствовали «совершенствованию и процветанию магического искусства». Хотя бы по той причине, что количество «соревнующихся» сокращалось по меньшей мере вдвое, не считая сопутствующих убытков.

Понятия не имею, как Ковену удалось выбить у короля Наума разрешение на сие эпохальное мероприятие, но, прежде чем он успел протрез… одуматься, в столице уже кишмя кишели боевые маги, хищно потирая ладони при виде давних врагов и конкурентов. Отмена турнира грозила обернуться куда более опасной свальной дракой, поэтому король спешно перенес действо в Камнедержец, которого, если что, не так жалко. Сам же якобы в целях поправки здоровья укатил в свою озерную резиденцию, то бишь в противоположную от злосчастного города сторону.

К чести населения, закаленного соседями-вампирами, к грядущему магопредставлению оно отнеслось куда спокойнее правителя. И хотя в лавках моментально исчезли соль, крупа и амулеты, улицы с той же скоростью заполонили приветственные плакаты и лотки с сувенирами: расписными тарелками и глиняными медальками с гербом Камнедержца, а также фигурками самых знаменитых магов, аляповато раскрашенными и для пущего сходства подписанными. Катисса Лабская, магичка вспыльчивая и скорая на расправу, чуть не превратила в статую самого лотошника, чей товар выгодно отличался от соседского наличием свистка в нижней части изделия. Бедолагу спас проходивший мимо Кивр Ружанский, изъявивший желание закупить дюжину сих предметов народного промысла на подарки общим друзьям, и незадачливый торговец под шумок (точнее, грохот, блеск молний и свист пульсаров) улепетнул.

Утвержденные Ковеном правила сильно разочаровали некоторых магов: калечить и убивать противника строго воспрещалось. Боевые заклинания — только с обязательным саморазрушением в пяди от проигравшего, порчи — обратимые, а также никаких ураганов, наводнений, жертвоприношений и нежити, которую могли упокоить не так быстро, как надеялись. Под ристалище выделили травяную котловину перед западными воротами Камнедержца. Градоправитель с удовольствием бы отнес его еще дальше (лучше всего в Козьи Попрыгушки[1], чтобы решить вопрос с турнирами раз и навсегда), но ослушаться королевского приказа не посмел. Зато в отместку возвел на склонах ряды скамеечек из бракованного леса, выставив Ковену счет как за резные стулья из мореного дуба.

В день перед состязаниями городской храм собрал годовую меру пожертвований, а на исповедь записывались аж за две недели. Лавки закрылись, скот удивленно мычал в запертых хлевах. В избах рыдали дети: помладше — от страха, постарше — что не пускают поглазеть на «калдунов и ведьмов».

На поверку оказалось, что все не так уж страшно. Ну скособочился дом-другой, в мостовой появились новые ямы (проигрывающие старым и по глубине, и по количеству), а гулять ночью по кладбищу и раньше мало кто отваживался. Однако ушлый градоправитель состряпал и отправил во дворец такое скорбное и проникновенное письмо, что Камнедержец на полгода освободили от налогов, да еще выплатили из казны три сотни золотых.

Короче, итогами турнира все остались довольны и постановили присвоить ему гордое звание «ежегодного».

Когда мы с отцом чинно, под ручку, подошли к карете, Дар уже сидел внутри. В черном костюме с белой рубашечкой и вычищенных сапожках, чисто умытый, с тщательно прилизанными волосами, брат выглядел как настоящий аристократ, то есть производил на знающих его людей угнетающее впечатление.

— Сынок, ты здоров? — испуганно спросил отец, мигом забыв о своем «лютом» гневе.

— Да, папенька, — бесцветным голосом отозвался Дар. — Премного благодарен за заботу. Садитесь напротив, сестрица, я счастлив вас лицезреть.

Отец на всякий случай потрогал его лоб, удивленно хмыкнул и, сев рядом, захлопнул дверцу. Бабушка сослалась на мигрень и с нами не поехала, а Витка отправилась на турнир в компании подруг и жениха.

Стоило карете тронуться, как по крыше застучали дождинки. Кучер неразборчиво выругался и подхлестнул лошадей. Погодной башни у Камнедержца не было, и грозовые тучи беспрепятственно плыли над городом, лишь изредка (когда городскому магу хотелось прогуляться) сворачивая в сторону. Но сейчас у нашего чародея и без погоды хлопот полон посох, а съехавшимся в город магам облака гонять несолидно. К тому же особых красот в округе не наблюдалось, и гости предпочитали ожидать начала турнира по корчмам и постоялым дворам.

— Пап, а там точно будет навес? — подозрительно уточнила я.

— Конечно, дорогая, — заверил отец таким фальшивым тоном, что я поняла: понятия не имеет. Ничего, осталось всего несколько дней, как-нибудь дотерплю…

Судя по пестрым, копошащимся и гудящим склонам котловины, зрители занимали места с ночи и теперь боялись отлучиться даже на минутку, дабы не потерять нагретое. Чем бессовестно пользовались лотошники, шастающие между лавками и предлагающие товар втридорога.

Участники турнира рассаживались на первых рядах: и выходить удобнее, и, если что, помочь коллеге управиться с вышедшим из-под контроля заклинанием. За ними шли самые почетные и безопасные места, где расположилась знать. Еще выше сидели горожане и купцы, а на самом гребне холма плотненько, прямо на траве, устроились нищие и селяне. Слетавший оттуда ветер отчетливо пах чесночной колбасой и крутыми яйцами.

К моему приятному удивлению, порядка, по сравнению с первым турниром, было куда больше. Тогда камнедержская стража с ног сбилась, пытаясь одновременно собирать плату за вход, опечатывать оружие, гонять мальчишек и разнимать болельщиков, а в опустевшем городе тем временем вовсю резвились грабители.

Градоправитель учел прошлогодние ошибки и привлек к охране турнира наемников. Не троллей, которые сами не дураки выпить и подраться, и даже не людей, что встало бы Камнедержцу в круглую меночку. Нет, ушлый мужик направил «нижайшую просьбу» своим ближайшим соседям, в Догеву. Дескать, денег дать не можем, но в целях укрепления межрасовой дружбы… Представляю, как хохотал Повелитель вампиров, читая эту писульку. А потом устроил нам ответную шутку: взял и действительно прислал в Камнедержец две дюжины Стражей, которые живо отбили у зрителей охоту буянить — хотя вели себя очень вежливо и улыбчиво. Да и вообще, с тех пор, как верховным магом Догевы назначили человека, нашу прошлогоднюю выпускницу, отношения с вампирами пошли на лад. Раз она с ними как-то уживается, выходит, и остальные люди смогут! Ходили, правда, слухи, что, мол, «от человека у ней самой давно уж только одёжа осталась», но частенько навещавшая Камнедержец чародейка была до того бойкой и языкастой, что верилось в них слабо. Такими только настоящие ведьмы бывают, куда там вампирам!

Кстати, вон и она: у края навеса стояла золотисто-рыжая девушка, оживленно болтающая с троллем-наемником — страхолюдным, плечистым, выше ее на голову. Похоже, парочка была близка к тому, чтобы подраться, но в последний момент договорилась и, отвязав от поясов кошели, начала делить звонкое содержимое маленького черного мешочка. Судя по хитрющим лицам обоих, происхождение у монет было не совсем праведное.

— Господин Рудничный, мое почтение… О-о, Риона, позвольте ручку! — радушно встретил нас градоправитель. — Какой милый мальчик, так вырос… Прошу, прошу, вон ваши места, пятый ряд, третья лавка от прохода… Как занята?! Эй, ты! Да-да, ты, бревно с мечом! А ну, пшел вон! Какая шапка?.. С вечера лежала, место держала?! Ну так засунь ее себе в… ухо, — в последний момент спохватился он, смахивая со лба пот пополам с дождевой водой, — и проваливай оттуда!

Градоправитель был так красен, встрепан и убедителен, что рослый детина разбойного вида сказал всего полдюжины слов и убрался с нашей лавки — чтобы тремя рядами выше скинуть с другой кого-то более хлипкого.

Навес, к моему облегчению, был. Папа так гордо на нас поглядел, словно сам его устанавливал.

Зато с соседями не повезло.

Король опять не рискнул осчастливить турнир своим присутствием, но взамен заботливо отправил премьер-министра, чем добавил градоправителю головной боли. Высокого гостя надо было где-то разместить, накормить, развлечь и вернуть в столицу живым, а врагов у министра хватало. Сейчас он сидел как раз за нами. Слева компанию премьеру составлял Ксандр Перлов, величественный даже с подмоченной дождем бородой. Справа нервно ерзал белорский Всерадетель[2], непрерывно перебирая пальцами по парадному серебряному кресту, как пастух по дудочке. Такое количество конкурентов здорово действовало ему на нервы, но Наум, с которым святоша находился в натянутых отношениях, прилюдно съязвил, что если боги не пожелают защитить своего земного представителя, то на гхыр он такой нужен. Пришлось ехать.

Смотреть турнир в такой компании было все равно что играть свадьбу на погосте. Тем не менее отец радушно поздоровался, завязалась вежливая беседа.

Я поерзала на бугристых досках, осмотрелась. На ристалище шли последние спешные приготовления: мрачные парни в красных накидках убирали мусор, ровняли песок граблями и ими же гоняли воронью стаю, упорно не верившую, что сегодня ей поживы не будет.

— …это какой-то ужас, — монотонно бубнил министр, — я не задержусь в вашем городе и минуты после окончания турнира! Семнадцать покушений за два дня! Стрелы и ножи сыплются на меня…

— Аки град небесный, — услужливо подсказал Всерадетель, — за наши грехи богами ниспосылаемый.

Сравнение министру не шибко понравилось, он еще обиженнее оттопырил толстую нижнюю губу.

— Но я же приставил к вам боевого мага, — попытался утешить его градоправитель. — Согласитесь, это куда надежнее стражников.

— Да, она всякий раз доблестно вставала грудью на мою защиту, — признал премьер. — А однажды даже сошлась с убийцей врукопашную — огромный, жуткий тролль, весь в черном! — жаль, что ему удалось вырваться и убежать. Разумеется, я щедро вознаграждаю ее отвагу…

Ксандр в разговор не вмешивался. Только все пристальнее глядел на рыжую догевскую магичку, занявшую место позади министра. Девушка упорно не замечала учительского внимания, любуясь развевающимися на шестах флагами.

— …но ведь так не может продолжаться бесконечно! В вашем городе орудует шайка наемных убийц, а то и секта — у них даже ножи одинаковые!

— А можно ли на них взглянуть? — вкрадчиво осведомился архимаг.

— Я их выкинула, — быстро ответила магичка. — Они были отравленными.

— Действительно, ужас, — вздохнул Ксандр.

В разговор (к огромному облегчению рыжей) вмешалось пение труб. В центр ристалища вышли трое магов в парадных мантиях, от имени Совета Ковена поприветствовали коллег и зрителей, многозначительно пожелали всем удачи и объявили турнир открытым. После чего неторопливо прошествовали обратно к лавкам: колдовать на турнире дозволялось только участникам, к концу состязаний воздух над ристалищем и без того искрил от магии.

Первые несколько поединков прошли спокойно: ни с ристалища, ни с лавок никого не унесли. На одного из зрителей, правда, свалилась дохлая утка, неосмотрительно пролетевшая над сражающимися магами, но ей только обрадовались и поскорее запихали в торбу.

Дар был так тих и печален, что через полчаса это начало не на шутку нас беспокоить. Даже когда Микол Проповедник[3] сдуру выставил «дыхание зимы» против «водяного копья» и ему хорошенько настучало ледышками по загривку, брат всего лишь укоризненно покачал головой и вздохнул.

— Чего ты придуриваешься? — ущипнула я его за локоть.

Дар с достоинством убрал руку, пригладил волосы, начавшие подсыхать и снова топорщиться.

— Я не придуриваюсь. Я признал справедливость ваших гневных речей, устыдился, раскаялся и решил начать новую, благочестивую жизнь. Так что возрадуйтесь и возблагодарите богов за это чудесное перерождение.

— Ничего себе возрадуйся! Отец уже глаза вывихнул на тебя коситься. Веди себя нормально.

— А что мне за это будет? — слегка ожил брат.

— Ничего себе! — возмутился папа, украдкой прислушивающийся к разговору. — А что ты хочешь?

— Ну… э-э-э… — Дар что-то подсчитал на пальцах. — Две серебрушки.

— Ах ты вымогатель! — опешил отец. — Чтобы мы за твое шкодничество еще и платили?!

— Тогда наслаждайтесь обновленным мной и дальше. — Брат снова надулся и демонстративно уставился на ристалище.

Объявили следующую пару: Катисса Лабская против Кивра Ружанского, молодого, но такого многообещающего мага, что при его въезде в деревню селяне спешно начинали прятать дочерей в хатах, а бойкие вдовушки, напротив, сбегались к калиткам. Колдовал, впрочем, он тоже хорошо, бой обещал быть интересным.

— А может, одной хватит? — помявшись, предложил папа.

Брат величественно проигнорировал унизительное предложение.