Фред Варгас



Игра Нептуна

Sous les vents de Neptune

Перевод Елена Клокова



Жан-Батист Адамберг стоял, прислонившись спиной к черной стене подвала, и разглядывал огромный котел, впавший накануне в кому. Случилось это в субботу, 4 октября, когда температура воздуха под влиянием пришедшего из Арктики циклона упала до одного градуса. Комиссар ничего не смыслил в отопительных приборах, он молча взирал на решетку и остывшие трубы в надежде, что доброжелательный взгляд оживит агрегат или материализует мастера, который давно должен был явиться, но все никак не приходил.

Он хорошо переносил холод, да и сложившаяся ситуация его не слишком раздражала. Больше того – мысль о том, что северному ветру бывает порой под силу в мгновение ока добраться от ледников до Тринадцатого округа Парижа, внушала иллюзию, что, стоит ему захотеть, и он окажется в далекой Арктике, прогуляется по льдам, выдолбит яму для охоты на тюленя. Он поддел жилет под черную куртку и, будь его воля, спокойно ждал бы прихода мастера, высматривая в снегах тюленью морду.

Увы, обитавший в подвале мощный агрегат принимал немаловажное участие в работе уголовного розыска, разогревая тридцать четыре батареи и даря тепло двадцати восьми легавым. Окоченевшие от холода борцы с преступностью в куртках и перчатках толпились вокруг кофейного автомата, отогревая руки о белые пластиковые стаканчики. Кое-кто дезертировал в окрестные бары. Дела практически встали, а ведь занимались здесь в основном убийствами. Впрочем, котлу было на это наплевать. Величественный тиран ждал, чтобы ему поклонился Мастер. Адамберг спустился в подвал засвидетельствовать гиганту свое почтение (хоть и без всякой надежды его умилостивить) и отдохнуть в полумраке и уединении от нытья и жалоб сотрудников.

Бесконечные стенания по поводу холода в здании – хотя температуру удавалось поддерживать на уровне +10° – заставляли задуматься о перспективах командировки в Квебек: осень там выдалась холодной – накануне в Оттаве столбик термометра упал до – 4°, и то и дело шел снег. Две недели парижским сыщикам предстояло заниматься «генетическими отпечатками», слюной, кровью, потом, слезами, мочой и другими выделениями, характеристики которых были занесены в компьютер, рассортированы и обработаны. Все человеческие секреты стали мощным оружием в руках криминалистов. За неделю до отъезда Адамберг мыслями был уже в густых канадских лесах с миллионами озер. Его заместитель Данглар с ворчанием напоминал, что пялиться придется в экраны, а не на озерную гладь. Капитан Данглар бурчал и ворчал уже год. Адамберг знал, в чем причина, и терпеливо ждал, когда его зам успокоится.

А вот Данглар не рвался ни к каким озерам – он каждый день молился, чтобы какое-нибудь неотложное дело сорвало поездку. Он уже месяц воображал свою неминуемую смерть во время крушения самолета над Атлантикой. Несколько улучшал ему настроение непоявлявшийся мастер по ремонту котлов. Данглар надеялся, что холодрыга в здании развеет дурацкие мечты о ледяных пустынях Канады.

Адамберг положил руку на решетку радиатора и улыбнулся своим мыслям. Интересно, мог бы Данглар намеренно повредить котел, зная, какое расхолаживающее действие это окажет на коллег? А саботировать ремонт, не подпуская к котлу мастера? Да, он был на это способен. Его гибкий ум постигал действие любых самых сложных механизмов сознания, конечно, если ими руководили здравый смысл и логика. Водораздел между разумом и инстинктом многие годы был причиной фундаментальных расхождений между Адамбергом и его помощником.

Комиссар поднялся по винтовой лестнице и пересек большой зал на первом этаже, по которому медленно передвигались неуклюжие фигуры сотрудников, – чтобы не замерзнуть, людям приходилось надевать по два-три свитера. И заматываться шарфами. Никто не знал, почему это помещение называли Соборным Залом, может, потому, что здесь проходили общие собрания, улаживались дела и устраивались секретные совещания. Соседнее помещение называлось Залом Капитула – здесь заседали узким кругом. Адамберг понятия не имел, кто это придумал, но подозревал, что Данглар, эрудиция этого человека казалась безграничной и почти смертоносной. Капитан страдал недержанием информации, которая извергалась из него частыми и неконтролируемыми толчками – этим он напоминал лошадь, принимающуюся ни с того ни с сего фыркать и шумно вздрагивать. Стоило Данглару услышать малоупотребительное слово или зыбкое понятие, в нем – не всегда к месту – просыпался всезнайка, правда, его можно было заткнуть, просто махнув рукой.

Адамберг отрицательно покачал головой: нет, котел по-прежнему отказывается подавать признаки жизни. Он зашел к Данглару. Тот с мрачным видом дописывал срочные рапорты в ожидании вылета в Канаду, куда он, конечно, не долетит, потому что самолет взорвется над Атлантикой, когда в левый мотор засосет стаю скворцов. Такая перспектива, по мнению Данглара, позволяла ему открыть бутылку белого вина не дожидаясь шести вечера. Адамберг присел на угол стола.

– Данглар, что у нас с делом Эрнонкуров?

– Закрываем. Старый барон написал признание. Пространное и четкое.

– Слишком четкое. – Адамберг оттолкнул от себя рапорт и схватил со стола аккуратно сложенную газету. – Семейный ужин превращается в побоище, а неуверенный, с трудом подбирающий слова старик внезапно пишет пространное и четкое признание. С чего бы такая резкая перемена? Нет, Данглар, тут дело нечисто. Отсутствут светотень. – Адамберг шумно перелистнул страницу.

– И что вы предлагаете? – спросил Данглар.

– Начнем все сначала. Барон нас обманывает. Он кого-то покрывает, возможно, свою дочь.

– И дочь позволит отцу отдать себя на заклание?

Адамберг перевернул следующую страницу. Педант Данглар терпеть не мог, когда шеф брал в руки что-то из его вещей: комиссар излишней бережностью не отличался.

– Такое случается, – ответил Адамберг. – Аристократические традиции, предполагаемое снисхождение к слабому старику. Повторяю: слишком уж резкий поворот на сто восемьдесят градусов. Без полутонов, без светотени. Значит, есть тут какая-то закавыка.

Данглар так устал, что ему внезапно захотелось забрать свой рапорт и послать все к черту. А еще – вырвать у Адамберга газету, с которой тот так небрежно обращался. Прав комиссар или нет, из-за его неясных предчувствий придется проверять проклятые признания барона. Эти вечные предчувствия напоминали Данглару прозрачных бесформенных медуз, колышущихся на поверхности воды, и действовали угнетающе на строго рационалистический ум капитана. Он их, конечно, всегда проверял, ведь, вопреки всякой логике, они почти всегда подтверждались. Дар предвидения вел Адамберга от успеха к успеху и в конце концов привел его сюда, за этот стол, на это место, сделав тем, кем он теперь являлся – странным, грезящим наяву шефом уголовного розыска Тринадцатого округа. Сам Адамберг ни в какое предвидение не верил, говоря, что все дело в знании жизни и людей.

– А вы не могли сказать мне об этом раньше? – спросил Данглар. – Зачем я тратил время на печатание?

– Я сообразил сегодня ночью, – сказал Адамберг. – Когда размышлял о Рембрандте.

Он отбросил газету – на него внезапно, как выпустившая когти рысь, навалилась боль. Удар под дых, подавленность, пот на затылке… Сейчас пройдет, уже проходит.

– Но в таком случае, – продолжил Данглар, беря в руки рапорт, – нам придется остаться.

– Когда мы уедем, это дело будет вести Мордан, он прекрасно справится. Что у нас с Квебеком?

– Префект ждет нашего ответа завтра в два часа дня. – На лице Данглара читалась явная тревога.

– Прекрасно. В десять тридцать соберите тех, кто едет на стажировку, в Зале Капитула. – Помолчав, он добавил: – Данглар, вам не обязательно в этом участвовать.

– Вот как? Префект сам составил список участников. И я иду первым номером.

В этот момент Данглар совсем не был похож на одного из лучших сыщиков отдела. Страх и холод лишили его обычного достоинства. Некрасивый, «недообработанный природой» – по его собственным словам, – Данглар делал ставку на безупречную элегантность, чтобы компенсировать «никакое» лицо и бабьи плечи и придать английский шарм своей долговязой и отнюдь не атлетической фигуре.

Сегодня осунувшаяся физиономия, куртка на меху и моряцкий берет сводили на нет все усилия Данглара. Берет, должно быть, принадлежал одному из его пятерых детей. Данглар срезал помпон под корень, но оставшийся на его месте маленький красный хвостик выглядел ужасно смешно.

– Можно сослаться на грипп по вине котла, – предложил Адамберг.

Данглар подул на руки в перчатках.

– Через два месяца я должен получить майора, – пробормотал он, – и не могу рисковать повышением. У меня пятеро детей на шее.

– Покажите мне карту Квебека и объясните, куда мы едем.

– Я вам уже говорил, – ответил Данглар, разворачивая карту. – Вот сюда. – Он ткнул пальцем в точку в двух лье от Оттавы. – В чертову дыру под названием Халл-Гатино, где ККЖ расположила одно из отделений Национального банка генетических данных.

– ККЖ?

– Я вам уже говорил, – повторил Данглар, – Канадская Королевская жандармерия. Полицейские в сапогах и красной форме, как в старые добрые времена, когда ирокезы еще были хозяевами на берегах реки Святого Лаврентия.

– В красной форме? Они до сих пор это носят?

– Только ради туристов. Если вам так не терпится уехать, поинтересовались бы, куда попадете.

Адамберг широко улыбнулся, и Данглар опустил голову. Он собирался поворчать, а в Зале сплетен (точнее, в закутке, где стояли автоматы с едой и напитками) говорили, что улыбка Адамберга способна не только сломить любое сопротивление, но и растопить арктические льды. Данглар реагировал на эту улыбку как девчонка, а не как пятидесятилетний мужчина, что его самого дико бесило.

– Я знаю, что эта самая ККЖ находится на берегу впадающей в море реки Оттавы, или Утауэ, – заметил Адамберг, – и что там водятся дикие гуси.

Данглар глотнул вина и суховато улыбнулся.

– Казарки, – уточнил он. – А Утауэ впадает не в море. Она в двенадцать раз длиннее Сены, но впадает в реку Святого Лаврентия.

– Пусть, раз вы настаиваете. Вы слишком много знаете, чтобы отступить, Данглар. Вы в обойме и поедете. Успокойте меня, скажите, что это не вы повредили ночью котел, а потом убили мастера, он ведь так и не пришел?

Данглар оскорбился:

– Зачем мне это?

– Сковать инициативу, придушить в зародыше даже намек на приключение.

– Вредительство? Вы верите в то, что говорите?

– Мелкое вредительство. Лучше сломанный котел, чем рухнувший в океан «боинг». Таков истинный мотив вашего отказа? Не так ли, капитан?

Данглар бухнул кулаком по столу, вино брызнуло на донесение. Адамберг вздрогнул. Данглар мог ругаться, ворчать или тихо дуться, выражать неодобрение разными способами, но он был культурным, воспитанным, очень добрым и скромным человеком. Вывести его из себя могло только одно. Адамберг напрягся.

– Мой «истинный мотив»? – сухо переспросил Данглар, так и не разжав кулак. – Какое вам до этого дело? Не я руковожу отделом, не я тащу всех валять дурака в снегах. Черт…

Адамберг покачал головой. За многие годы Данглар впервые говорил с ним так откровенно. Ладно. Его это не задевало: спасали легкий характер и бесконечная доброта, а по мнению некоторых – тех, кому действовала на нервы невозможность вывести его из себя, – безразличие и толстокожесть.

– Хочу вам напомнить, Данглар, что речь идет об уникальном предложении сотрудничества и об одной из самых эффективных систем. Канадцы на голову впереди всех в этой области. Если откажемся, будем выглядеть полными идиотами.

– Чушь! Не говорите, что вы хотите заставить нас бегать по льду для пользы нашего общего дела.

– Именно так.

Данглар залпом допил вино и уставился на Адамберга, угрожающе выпятив подбородок.

– Что еще, Данглар? – мягко спросил Адамберг.

– Ваш мотив, – буркнул он. – Ваш истинный мотив. Может, расскажете о нем, вместо того чтобы обвинять меня во вредительстве? Может, поговорим лучше о вашем вредительстве?

«Приехали», – подумал Адамберг.

Данглар вскочил, достал из ящика бутылку белого вина и налил себе бокал до краев. Потом сделал круг по комнате. Адамберг, скрестив руки, спокойно ждал первого раската грома. К чему тратить аргументы на пьяного злого Данглара? С опозданием на целый год ярость прорвала плотину.

– Говорите, Данглар, вам явно не терпится.

– Камилла. Камилла в Монреале, и вы это знаете. Только поэтому вы загоняете нас в этот проклятый адский «боинг».

– Вот мы и дошли до сути.

– Именно.

– И вас, капитан, это не касается.

– Нет? – закричал Данглар. – Год назад Камилла улетела, ушла из вашей жизни после очередного чертова фортеля, которые вам так хорошо удаются. Кто хотел снова с ней увидеться? Кто? Вы? Илия?

– Я.

– А кто ее выследил? Нашел, обнаружил? Кто дал вам ее лиссабонский адрес? Вы? Или я?

Адамберг поднялся и закрыл дверь кабинета. Данглар всегда преклонялся перед Камиллой, помогал ей и оберегал, как произведение искусства. Тут уж ничего не поделаешь. И этот пыл защитника входил в резкое противоречие с беспорядочной жизнью Адамберга.

– Вы, – спокойно ответил он.

– Вот именно. Значит, меня это все-таки касается.

– Сбавьте тон, Данглар. Я вас слушаю, так что кричать не нужно.

На сей раз особая интонация Адамберга подействовала. Вибрации голоса комиссара, как активный реагент, обволакивали противника, расслабляли, успокаивали, согревали или вообще отключали. Лейтенант Вуазне, химик по образованию, часто рассуждал об этой загадке в зале Сплетен, но никто не брался сказать, какое именно смягчающее вещество присутствовало в голосе Адамберга. Тимьян? Маточное молочко? Воск? Смесь всего вышеперечисленного?

Данглар тут же охолонул.

– А кто, – сказал он гораздо тише, – помчался к ней в Лиссабон и ухитрился все испортить за три дня?

– Я.

– Вы. Полный бред.

– Который вас не касается.

Адамберг поднялся, разжал пальцы и уронил стаканчик точно в центр урны. Как будто прицелился и выстрелил. А потом вышел из кабинета – спокойно, не оглянувшись.

Данглар сжал губы. Он знал, что перешел черту, вторгся на запретную территорию, но остановиться уже не мог – слишком долго копилось раздражение. И слишком пугал предстоящий полет в Квебек. Он растер щеки перчатками, вспоминая месяцы тяжелого молчания, лжи, а возможно, даже предательства. Он взглянул на разложенную на столе карту Квебека. Впрочем, какого черта, не стоит портить себе кровь. Через неделю они с Адамбергом умрут. Оба. Скворец в турбине, загоревшийся левый мотор, взрыв над Атлантикой. Он поднял бутылку, глотнул из горлышка, потом снял трубку и набрал номер мастера.



Адамберг увидел Виолетту Ретанкур стоящей у кофейного автомата. Он решил подождать в сторонке, пока самый мощный из его лейтенантов не вынет стаканчик из-под сосков аппарата: комиссар любил эту машину, в его воображении она ассоциировалась с коровой-кормилицей, поселившейся в коридоре уголовного розыска и наблюдающей за сотрудниками, как заботливая мать. Ретанкур смылась, как только заметила его. «Решительно, – подумал Адамберг, ставя стаканчик в автомат, – сегодня не мой день».

Впрочем, вне зависимости от дня лейтенант Ретанкур была явлением особым. Адамберг не имел претензий к этой внушительной тридцатипятилетней женщине (рост – 1,79, вес – 110 кг) – умной, сильной, умеющей, как она сама говорила, использовать свою энергию по собственному разумению. Совокупность методов и приемов, которые лейтенант Ретанкур продемонстрировала за год работы, вкупе с фантастической силой удара превратила ее в один из столпов системы, многоцелевую боевую машину, способную действовать в любых условиях, мыслящую, отлично стреляющую. Виолетта Ретанкур не любила Адамберга. Она не проявляла враждебности – просто избегала его.

Адамберг взял стаканчик, в знак сыновней благодарности похлопал машину по стенке и вернулся в свой кабинет. Он почти забыл о вспышке Данглара и не собирался тратить время на то, чтобы прогонять страхи капитана, чего бы они ни касались – полета на «боинге» или Камиллы. Он предпочел бы не знать, что Камилла в Монреале, – это вносило изменения в план его квебекской вылазки. Лучше бы Данглар не оживлял в его памяти образ, который он загнал в глубины подсознания: высокие скулы, детские губы и белая кожа северянки. Не стоило воскрешать любовь, которую он разрушал исподволь с помощью других женщин. Камиллу всегда шокировала неуемная страсть Адамберга к любовному мародерству, к тасканию зеленых яблок из чужого сада. Каждый раз, узнав о его очередной эскападе, она в ужасе зажимала уши, словно в мелодичную партитуру их отношений вторгся резкий скрип ногтя по стеклу. Камилла была музыкантшей, и это многое объясняло.

Он сел боком в кресло и начал дуть на кофе, глядя на доску с донесениями и всевозможными памятками, обрамлявшими план командировки в Квебек, приколотый в центре. Три странички, пришпиленные тремя красными кнопками. Отпечатки пальцев, пот, моча и компьютеры, кленовые листья, леса, озера, олени-карибу. Завтра он подпишет командировку, а через неделю улетит. Адамберг улыбнулся и глотнул кофе, спокойный и почти счастливый.

Внезапно он почувствовал, что на затылке выступает холодный пот, душу охватывает смятение, а сомнение хищной кошкой обрушивается на плечи. Он сложился пополам, аккуратно поставил стаканчик на стол. Второй приступ за час, невесть откуда взявшееся беспокойство подействовало на него, как неурочный визит незнакомца: организм забил тревогу. Адамберг заставил себя встать и походить по кабинету. Он потер ладонями лицо, помассировал затылок. Недомогание было защитной реакцией. Так тело отвечало на предощущение беды, на неясную угрозу. Свобода движений вернулась, но в душе осталась необъяснимая печаль – так волна, отхлынув от берега, оставляет на песке слой тусклого ила.

Адамберг допил свой кофе и подпер рукой подбородок. Ему часто случалось не понимать себя, но ускользал он от себя впервые. Впервые он на несколько секунд утратил власть над собой, как если бы кто-то чужой просочился к нему в голову и перехватил управление. Он точно знал – на борту безбилетный пассажир. Разумный человек объяснил бы все это гриппом. Но Адамберг знал, что дело в другом: к нему вторгся опасный незнакомец и добра от него не жди.

Он открыл шкаф, достал старые тенниски. На этот раз пешая прогулка и размышления не помогут. Придется побегать – несколько часов, если потребуется, – вдоль Сены, с одного берега на другой, туда и обратно… Он должен попробовать оторваться от преследователя, утопить его в реке или – а почему нет? – перекинуть на плечи кому-нибудь другому.



Проветрившись и приняв душ, усталый Адамберг решил поужинать в «Черных водах Дублина». В этот темный, шумный, пропахший табачным дымом и спиртным бар он часто заходил после прогулки по городу. Завсегдатаями здесь были ирландцы. Комиссар не понимал ни единого слова из того, что они говорили, и чувствовал себя в уютном одиночестве. Адамберг сел за липкий от пивной пены стол, вдохнул насыщенный парами «Гиннесса» воздух и заказал официантке Энид свинину с картошкой. Она подавала мясо старинной оловянной трехзубой вилкой с ручкой из почерневшего дерева. Адамберг смотрел, как девушка раскладывает мясо, когда чужак кинулся на него, как жестокий насильник. Комиссару показалось, что он почувствовал его присутствие за долю секунды до нападения. Сжав кулаки на столе, он попытался отбить атаку, думая о другом, вспоминая красные листья кленов. Это не помогло – дурнота накатилась, как безжалостный смерч, опустошающий поле и летящий прочь, – чтобы продолжить в другом месте.

Почувствовав, что может разжать пальцы, Адамберг взял вилку и нож, но к еде не притронулся. Тоскливый отзвук торнадо испортил ему аппетит. Адамберг извинился перед Энид и ушел. Он брел по улице, ни о чем не думая, и внезапно вспомнил своего двоюродного деда: заболев, тот отправлялся к одной пиренейской скале, сворачивался клубком в пещерке у ее подножия и лежал, пока болезнь не отступала. Старик возвращался к жизни, скала высасывала из него лихорадку. Адамберг улыбнулся. В этом огромном городе ему не найти логова, где можно было бы спрятаться, как в медвежьей берлоге, чтобы она излечила его и изгнала чужака. Чужака, который мог перепрыгнуть на плечи ирландца, сидевшего с ним за столом.

Его друг психиатр Ферез наверняка попытался бы понять механизм вторжения, выявив глубоко упрятанное страдание, неожиданно зазвеневшее кандалами в своей темнице. Этот звон и вызывает холодный пот и мышечный спазм, он-то и заставляет согнуться его спину. Так сказал бы Ферез с видом гурмана, смакующего необычный случай. Он спросил бы, о чем шла речь, когда первая из когтистых кошек вцепилась ему в загривок. О Камилле? Или о командировке в Квебек?

Он остановился на тротуаре, пытаясь вспомнить, что он мог говорить Данглару, когда холодный пот впервые выступил на шее. Рембрандт. Он говорил о Рембрандте, об отсутствии светотени в деле Эрнонкура. Это случилось именно в тот момент. То есть до того, как речь зашла о Камилле или о Канаде. Ему пришлось бы объяснить Ферезу, что раньше никакие заботы и тревоги не обрушивались ему на плечи, как бешеная кошка, что речь идет о чем-то небывалом, удары наносились в разных ситуациях и между ними не было ничего общего. Как связаны между собой Энид и его заместитель Данглар, столик в «Черных водах» и рекламный щит, толпа в баре и одиночество в рабочем кабинете? Никак. Даже такой профессионал, как Ферез, обломает себе на этом зубы. И не поверит в чужака на борту. Адамберг взъерошил волосы, растер руки и ноги, приводя в порядок свое тело, и двинулся дальше, пытаясь использовать обычные приемы – размеренный шаг и отстраненное, бездумное созерцание прохожих.

Четвертый шквал налетел на него час спустя, когда он поднимался по бульвару Сен-Поль, в нескольких шагах от дома. Адамберг скрючился, прислонился к фонарю, застыв от ощущения опасности. Он закрыл глаза и подождал. Минуту спустя осторожно поднял лицо, расправил плечи, пошевелил пальцами в карманах. От тоски на глаза наворачивались слезы, но у его печали не было имени.

А он хотел его знать. Знать, что это за испытание, откуда взялась тревога в душе. День, начавшийся банальным приходом на работу, изменил его, вывел из строя, и завтра он вряд ли сможет вернуться к обыденным делам. Утром он был самым обычным, нормальным человеком, а вечером у его ног разверзлось жерло вулкана, океан огня скрывал необъяснимую загадку.

Он оторвался от фонаря и осмотрел окрестности – как поступил бы на месте преступления, жертвой которого стал он сам, – в поисках знака, способного указать имя убийцы, нанесшего ему удар в спину. Он отошел на метр и принял ту же позу, в которой находился в момент нападения. Окинул взглядом пустой тротуар, темную витрину магазина справа, рекламный щит слева и больше ничего. Подсвеченный щит четко выделялся в ночи. Вот то последнее, что он видел перед нападением.

Адамберг взглянул на щит. Репродукция картины в академическом стиле с объявлением: «Малоизвестные художники XIX века. Передвижная выставка. Гран-Пале. 18 октября – 17 декабря».

На картине был изображен мускулистый мужик, светлокожий и чернобородый. Он восседал в раковине в окружении наяд. Адамберг мгновение пристально смотрел на картину, не понимая, чем она могла спровоцировать приступ, как и разговор с Дангларом, кресло в кабинете и прокуренный зал «Черных вод». Но ведь человек не погружается в хаос по щелчку. Необходимо промежуточное звено. Здесь, как и повсюду, в том числе в деле Эрнонкура, ему не хватало светотени, мостика между тенью и светом. Он вздохнул от чувства бессилия и начал кусать губы, вглядываясь в ночь, которую бороздили пустые такси. Он поднял руку, сел в машину и дал шоферу адрес Адриена Данглара.



Заспанный Данглар открыл дверь только после третьего звонка. Увидев Адамберга, капитан напрягся: лицо комиссара заострилось, горбинка на носу выделялась сильнее, на высоких скулах горел нездоровый румянец. Черт, шеф в боевом задоре, а ведь обычно он отходит так же легко, как заводится. Данглар был готов к столкновению и даже к нагоняю. А может, к нему применят санкции? Вышибут? Данглар погрузился в болото пессимизма и за ужином пытался совладать с собой, чтобы не пугать детей дурным настроением.

Он решил рассказать им очередную историю про лейтенанта Ретанкур – это их точно развлечет. Забавнее всего, что эту крепкую тетку, словно бы сошедшую с полотна Микеланджело (гениальный итальянец не имел склонности к изображению хрупкого и гибкого женского тела), назвали Виолеттой [1]. Сегодня Виолетта, утешая захандрившую Элен Фруасси, потчевала ее в уголке набором прописных истин и для придания особой убедительности одному из своих советов так жахнула ладонью по ксероксу, что запустила машину, остановившуюся пять дней назад. Один из близнецов спросил, что было бы, ударь Ретанкур не по ксероксу, а по голове Элен Фруасси. Может, мысли опечаленного лейтенанта пошли бы в нужном направлении? Могла Виолетта влиять на людей и предметы нажимом сверху или нет? Потом каждый из детишек долбанул по забастовавшему телевизору, проверяя свою силу, – Данглар дал им по одной попытке, – но изображение на экран не вернулось, а младший ушиб палец. Когда дети наконец улеглись, их отцом вновь овладели мрачные предчувствия.

Стоя перед начальником, Данглар нервно почесал грудь – психоаналитик назвал бы этот жест беспомощно-защитительным.

– Одевайтесь, Данглар, – выдохнул Адамберг, – вы мне нужны. Такси ждет внизу.

Капитан мгновенно отбросил терзавшие душу страхи и кинулся одеваться. Адамберг не держал на него зла за ту вспышку гнева, он просто забыл о ней, то ли по доброте душевной, то ли по беспечности. Раз комиссар самолично приехал за ним ночью, значит, у них новое убийство.

– Где? – спросил он, повернувшись к Адамбергу.

– На Сен-Поль.

Пока они спускались по лестнице, Данглар завязывал галстук, пытаясь одновременно замотать шею толстым шарфом.

– Убийство?

– Поторопитесь, старина, время не ждет.

Таксист высадил их у рекламного щита. Пока Адамберг рассчитывался, Данглар удивленно обозревал пустую улицу. Ни проблесковых маячков, ни экспертов – пустой тротуар и погрузившиеся в сон дома. Адамберг схватил его за рукав, поволок за собой к щиту и спросил, ткнув пальцем в плакат:

– Что это, Данглар?

– Не понял… – Данглар был сбит с толку.

– Я о картине, черт побери! Скажите мне, что на ней изображено.

– А жертва? – спросил Данглар, вертя головой. – Где же жертва?

– Здесь. – Адамберг ткнул себя пальцем в грудь. – Да ответьте же, наконец! Что это такое?

Данглар покачал головой – он был потрясен, сбит с толку. Внезапно запредельная абсурдность ситуации показалась ему такой забавной, что чистая радость прогнала прочь злость и дурное настроение. Он был благодарен Адамбергу: тот не только простил ему оскорбления, но и вовлек его, сам того не желая, в сумасбродное приключение. Только Адамберг умел вносить разнообразие в будничную жизнь, он один мог придумать такие вот сомнительные и все-таки увлекательные развлечения. Плевать, что он разбудил его, что притащил в холодной ночи на свидание к Нептуну!

– Кто этот парень? – повторил Адамберг, дергая Данглара за рукав.

– Нептун, выходящий из волн, – с улыбкой ответил Данглар.

– Вы уверены?

– Нептун или Посейдон – как вам больше нравится.

– Он владыка морей или подземного царства?

– Они братья, – пояснил Данглар – его приводила в восторг возможность прочитать шефу ночную лекцию по греческой мифологии. – Три брата: Аид, Зевс и Посейдон. Посейдон – владыка морей. От него зависит, будет на море штиль или буря, он распоряжается его грозными глубинами.

Адамберг, отпустив наконец руку капитана, слушал, заложив ладони за спину.

– Здесь он изображен в окружении свиты. Нептун награждает тех, к кому благоволит, и карает прогневивших его. Оружие бога морей – трезубец. Жестокий змей утягивает грешников на дно. Манера письма академическая, композиция рыхлая и слишком сентиментальная. Не возьмусь назвать художника. Возможно, написано полотно по заказу богатых буржуа…

– Нептун… – рассеянно перебил его Адамберг. – Хорошо, Данглар, огромное спасибо. Возвращайтесь домой и ложитесь спать. И простите, что разбудил.

Данглар не успел и рта раскрыть, чтобы потребовать объяснений, – Адамберг остановил такси и запихнул его в салон. Данглар видел, как медленно уплывает в ночь, слегка сгибаясь под ветром, силуэт комиссара. Он улыбнулся, машинальным движением потянул руку к голове, чтобы почесать в затылке, и наткнулся на хвостик от помпона. Внезапно его охватила какая-то неясная тревога, и он – из чистого суеверия – трижды дотронулся до остатка былого украшения.



Добравшись до дому, Адамберг стал копаться в своей разнородной библиотеке в поисках книги о Нептуне-Посейдоне. Он нашел старый учебник истории, и на шестьдесят седьмой странице бог моря предстал перед ним во всей своей красе, с божественным оружием в руке. Несколько минут Адамберг разглядывал картинку, потом прочел небольшой комментарий и с книгой в руке, не раздеваясь, бросился на кровать. Он устал, был раздражен и обеспокоен.

Около четырех утра его разбудили вопли дерущихся на крыше котов. Он открыл в темноте глаза и взглянул на светлый квадрат окна напротив кровати. Его пиджак на дверной ручке напоминал неподвижный силуэт человека, как будто кто-то пробрался к нему в спальню и смотрел, как он спит. Чужак проник в его берлогу и не отпускал. Адамберг моргнул. Нептун и его трезубец. У него задрожали руки, заколотилось сердце. Его состояние не имело ничего общего с четырьмя пережитыми бурями. В нем боролись изумление и ужас.

Адамберг долго пил воду прямо из-под крана, смочил лицо и волосы холодной водой, потом начал открывать все шкафчики подряд в поисках спиртного, не важно какого, главное, чтоб было покрепче. Что-то могло остаться от ужина с Дангларом. Наконец он нашел странную глиняную бутылку, торопливо вытащил пробку, понюхал, прочел надпись на этикетке. Джин. Крепость 44°. Тяжелая бутылка ходуном ходила у него в руках. Он налил стакан до краев, выпил одним глотком, снова налил и снова выпил залпом. Адамберг почувствовал, что разваливается на куски, и рухнул в старое кресло, не выключив ночник.

Теперь, когда алкоголь сковал его тело, он мог думать, соображать, прикидывать. Попробовать взглянуть в лицо чудовищу, которого упоминание о Нептуне выманило из пещеры. Незаконный пассажир, страшный чужак. Непобедимый высокомерный убийца, которого Адамберг назвал Трезубцем. Неуловимый преступник, который тридцать лет назад перевернул его жизнь. Четырнадцать лет он гонялся за ним, преследовал, надеясь схватить, и неизменно упускал движущуюся мишень. Он бежал, падал, поднимался и снова бежал.

Он утратил надежду и потерял брата. Трезубцу всегда удавалось ускользнуть. Титан, дьявол, адский Посейдон. Поднимающий трехзубое оружие и убивающий одним ударом в живот. Оставляющий за собой пропоротые тела жертв с тремя кровавыми ранами в линию.

Адамберг выпрямился. Три красные кнопки на доске в его кабинете. Три кровавые раны. Длинная вилка с тремя зубцами, которой орудовала Энид, так похожая на вилы. Нептун, потрясающий скипетром. Все эти образы причинили ему сильную боль, взбаламутив душу и захлестнув страхом, как грязью.

Теперь он думал, что должен был связать пережитое жестокое потрясение с мучительно долгим путешествием рука об руку с Трезубцем. Никто не причинил ему большей боли, чем этот человек, ни один смертный не мог ввергнуть его в большее отчаяние. Ему следовало давным-давно залатать зияющую рану, нанесенную убийцей шестнадцать лет назад, и забыть о ней. Сегодня она внезапно открылась, и под его ногами разверзлась бездна.

Адамберг поднялся и начал ходить по комнате, сцепив пальцы на животе. С одной стороны, он чувствовал облегчение: как только его осенило, откуда дует ветер, в душе поселился покой. Смерч не вернется. Но внезапное возвращение Трезубца ужасало его. В этот понедельник, 6 октября, он возник, как проходящее сквозь стены привидение. Тревожное пробуждение, необъяснимое возвращение. Адамберг убрал бутылку и тщательно вымыл стакан. Он не понимал почему, с какой такой стати старик вдруг воскрес. Он не видел связи между своим появлением после выходных в отделе и возвращением Трезубца.

Он сел на пол, прислонился спиной к батарее, зажав ладони между колен и думая о двоюродном деде, который вот так же сидел в расселине скалы. Ему нужно сконцентрироваться и смотреть в одну точку, погружаясь все глубже, внутрь своих воспоминаний. Вернуться к первой атаке Трезубца, к первой вспышке. Он говорил тогда о Рембрандте, объясняя Данглару просчет в деле Эрнонкура.

Адамберг мысленно восстановил в памяти всю сцену: зрительные образы возвращались легче слов. Он вспомнил, как сидел на углу стола Данглара, увидел недовольное лицо своего заместителя, берет с отрезанным помпоном, бокал белого вина, падающий с левой стороны свет. Он говорил о светотени. Как он сидел? Скрестив руки? Или они лежали на коленях? На столе? В карманах? Что он делал руками?

Он держал газету. Он взял ее со стола, развернул и машинально листал во время разговора. Машинально? Или он просматривал ее? Да так внимательно, что длинная волна памяти выплеснулась на поверхность.

Адамберг взглянул на часы: пять двадцать утра. Он вскочил, надел мятую куртку и вышел. Семь минут спустя он вошел в ледяной предбанник отдела (котельщик должен был прийти к семи, но так и не появился). Комиссар поздоровался с дежурным и бесшумно проскользнул в кабинет своего заместителя, не желая оповещать ночную смену о своем присутствии. Он зажег настольную лампу и начал искать газету. Данглар был аккуратист, поэтому Адамберг нашел газету не на столе, а в шкафу.

Он стоя перелистывал страницы в поисках знака, но то, что он обнаружил, было куда страшнее. Заголовок на седьмой странице гласил: «Девушка убита тремя ударами ножа в Шильтигеме». Нечеткая фотография тела на носилках, голубой свитер, в верхней части живота три красных пятна в одну линию.

Адамберг обогнул стол и сел в кресло Данглара. Он держал в руках недостававший фрагмент светотени – три раны. Кровавый след, который он столько раз видел в прошлом, отмечал путь убийцы, чей образ шестнадцать лет покоился на дне его памяти. Фотография пробудила память, поселила в душе тревогу и воскресила Трезубца.

Он успокоился. Вытащил страницу с заметкой и, сложив, сунул во внутренний карман. Смятение улеглось, приступы дурноты ему больше не угрожают. И Трезубец, на мгновение воскрешенный простым наслоением образов, вернется в пещеру забвения.



Восемь участников квебекского десанта заседали при температуре +8° по Цельсию, что не могло не сказаться на их настроении. Все, наверно, провалилось бы, не вступи в игру лейтенант Виолетта Ретанкур. На ней не было ни перчаток, ни шапки, но она, в отличие от замерзших коллег, говорила сильным, уверенным голосом, отстаивая командировку, которая очень ее интересовала. Рядом с ней сидели Вуазне, прятавший нос в шарф, и молодой Эсталер, относившийся к разносторонне одаренному лейтенанту, как к всемогущей богине. Для него она была Юнона, Диана-охотница и двенадцатирукий Шива. Ретанкур убеждала, доказывала, подводила итоги, направив на это всю свою энергию и силу убеждения.

Адамберг, усмехаясь про себя, позволил ей вести игру. Несмотря на бурную ночь, он выглядел спокойно-расслабленным, глядя на его лицо, никто бы не подумал, что накануне он злоупотребил джином. Данглар наблюдал за раскачивавшимся на стуле комиссаром, к которому вернулась вся его беззаботность; казалось, он забыл вчерашнюю ссору и ночной разговор с богом моря. Ретанкур продолжала опровергать аргументы оппонентов, и Данглар чувствовал, что почва уходит у него из-под ног и неотвратимая сила толкает его к дверям «боинга», чьи моторы набиты скворцами.

Ретанкур победила. В десять минут первого отъезд в Гатино был проголосован семью голосами против одного. Адамберг закрыл заседание и отправился к префекту. В коридоре он остановил Данглара.

– Не бойтесь, – сказал он. – Я буду держать нить. Я очень хорошо умею это делать.

– Какую нить?

– Ту, что удерживает самолет, – пояснил Адамберг, сжав вместе большой и указательный пальцы.

Он покивал, подкрепляя обещание, и ушел. Данглар спросил себя, не посмеялся ли над ним комиссар. Но Адамберг выглядел абсолютно серьезным, похоже, он и правда думал, что держит в руках нити, не позволяющие самолетам падать. Данглар провел рукой по корешку помпона – с этой ночи он превратился для него в амулет. Как это ни странно, мысль о нити и фокуснике Адамберге чуточку успокаивала.

На углу находилась большая уютная пивная, где плохо кормили, а на другой стороне улицы – маленькое кафе, где почти не топили, зато еда была вкусная. Чуть не каждый день сотрудникам криминальной бригады приходилось решать принципиальный вопрос: что выбрать – чревоугодие в темной и холодной забегаловке или гастрономические страдания в старой пивной, где посетители сидели на бережно сохраняемых с тридцатых годов банкетках. Сегодня перевесил уют и центральное отопление: человек двадцать двинулись в «Пивную философов». Название было воистину нелепым – заведение ежедневно посещало человек шестьдесят легавых, не склонных размышлять над концептуальными понятиями философской науки.

Адамберг проследил взглядом за коллегами и направился к холодному бистро «Кустарник». Он ничего не ел в последние двадцать четыре часа, ведь ирландская еда была сметена порывом шквалистого ветра.

Доедая дежурное блюдо, он достал из внутреннего кармана мятый газетный лист и разложил на ска¬терти. Его заинтересовало это шильтигемское убийство, от которого повеяло ветром прошлого. Жертва, двадцатидвухлетняя Элизабет Винд, была убита около полуночи, когда возвращалась на велосипеде в свою деревню, расположенную в трех километрах от Шильтигема. Каждую субботу, вечером, она ездила этим путем. Тело было найдено в кустах в десятке метров от автострады. Первичный осмотр выявил ушиб черепа и три колотые раны живота, ставшие причиной смерти. Девушка не была ни изнасилована, ни раздета. Подозреваемого задержали почти сразу: Бернар Ветийе, тридцати восьми лет, холост, без определенного места жительства. Он спал у обочины и был мертвецки пьян. Жандармерия заявляет, что против Ветийе имеются веские улики, а сам он твердит, что ничего про ту ночь не помнит.

Адамберг прочел статью дважды. Он медленно качал головой, разглядывая голубой свитер с тремя окровавленными отверстиями. Нет, невозможно. Кому, как не ему, знать это. Комиссар колебался, машинально водя рукой по газете, потом вытащил телефон и набрал номер.

– Данглар?

Заместитель ответил ему с набитым ртом – он сидел у «Философов».

– Можете найти мне координаты командира жандармерии Шильтигема, департамент Нижний Рейн?

Данглар знал наизусть имена всех комиссаров полиции Франции, но с жандармским начальством дело обстояло хуже.

– Это так же срочно, как поиск Нептуна?

– Не совсем, но одного порядка.

– Я перезвоню через четверть часа.

– Во всей этой суматохе не забудьте о ремонте котла!

Адамберг допивал двойной кофе – он был гораздо хуже того, что давала их «машина-кормилица», – когда Данглар перезвонил.

– Майор Тьерри Трабельман. У вас есть чем записать номер?

Адамберг нацарапал телефон на бумажной скатерти, дождался, когда старые часы в «Кустарнике» пробили два часа, и позвонил в жандармерию Шильтигема. Майор Трабельман держался настороженно: он много слышал о комиссаре Адамберге – и плохого, и хорошего – и не знал, как себя вести.

– Я не собираюсь переходить вам дорогу, Трабельман, – успокоил его Адамберг.

– Все так говорят, и все мы знаем, чем это кончается. Жандармы делают грязную работу, а как только становится интересно, руль перехватывают полицейские.

– Мне нужно всего лишь подтверждение.

– Не знаю, что вы там себе напридумывали, комиссар, виновного мы поймали, и улик у нас достаточно.

– Вы имеете в виду Бернара Ветийе?

– Да. В пяти метрах от жертвы, в траве, мы нашли орудие убийства. Отпечатки Ветийе на рукоятке. Ни больше ни меньше. Вот так.

– Но Ветийе все отрицает? – спросил Адамберг.

– Когда мои люди взяли его, он еще был пьян в стельку. Едва на ногах держался. Его слова гроша ломаного не стоят, он помнит одно – как напивался.

– На него есть досье? Он раньше на кого-нибудь нападал?

– Нет. Но все с чего-то начинают.

– В статье говорится о трех колотых ранах. Нож?

– Шило.

Адамберг помолчал.

– Необычное орудие убийства, – прокомментировал он.

– Не сказал бы. Бездомные таскают с собой кучу хлама. Они открывают шилом консервные банки, вскрывают замки. Не морочьте себе голову, комиссар, гарантирую вам, это он.

– И последнее, майор… – Адамберг заторопился, чувствуя, что Трабельман начинает терять терпение. – Шило новое?

На другом конце воцарилось молчание.

– Как вы узнали? – с подозрением в голосе спросил Трабельман.

– Так я прав?

– Да. Но что это меняет?

Адамберг прижал кулак ко лбу и уставился на газетный снимок.

– Окажите мне любезность, Трабельман, пришлите фотографии тела – раны крупным планом.

– С чего бы мне это делать?

– Потому что я прошу вас самым почтительным образом.

– И все?

– Я не перехвачу ваше дело, – повторил Адамберг. – Даю слово.

– Что вас беспокоит?

– Одно воспоминание из детства.

– Тогда ладно. – Трабельман сдался так неожиданно, как будто, упомянув детские воспоминания, Адамберг произнес волшебное слово.



Неуловимый ремонтник прибыл наконец по назначению – как и четыре фотографии от майора Трабельмана. На одной – вид сверху, крупный план – были хорошо видны раны молодой жертвы. Адамберг теперь вполне мог сам разобраться с электронной почтой, но без помощи Данглара не знал, как увеличить изображение.

– Что это? – пробормотал капитан, садясь на стул Адамберга, к компьютеру.

– Нептун, – с кривой улыбкой ответил Адамберг. – Оставляет свой фирменный знак на синих морских волнах.

– О чем вы? – повторил Данглар.

– Вы все время задаете мне вопросы, но вам никогда не нравятся мои ответы.

– Я предпочитаю знать, с чем имею дело, – заявил Данглар.

– Три раны, оставленные Трезубцем в Шильтигеме.

– Трезубцем Нептуна? Опять ваша навязчивая идея?

– Это убийство. Девушку убили тремя ударами шила.

– Это прислал Трабельман? У него забрали дело?

– Вовсе нет.

– Что же тогда?

– Не знаю. Ничего не смогу вам сказать, пока не увижу увеличенных снимков.

Данглар нахмурился и взялся за дело. Он ненавидел это «не знаю» Адамберга, которое много раз заводило его на зыбкую почву, а иногда и прямиком в болото. Данглар опасался, что в один прекрасный день Адамберг увязнет в этой тине телом и душой.

– Я читал, что они взяли убийцу, – сказал он.

– Да. С орудием преступления и отпечатками.

– Так что вас не устраивает?

– Одно детское воспоминание.

Этот ответ не успокоил Данглара – в отличие от Трабельмана он еще больше встревожился. Данглар поставил на максимальное увеличение и запустил печать. Адамберг с жадным нетерпением следил за пыхтящей машиной. Он схватил страницу за уголок, помахал ею в воздухе и зажег лампу, чтобы рассмотреть получше. Данглар с недоумением следил за тем, как комиссар взял длинную линейку, что-то измерил, провел черту, отметил точками кровавые отверстия, начертил параллельную линию, снова измерил. Закончив, Адамберг отбросил линейку и принялся шагать по комнате с фотографией в руке. Когда комиссар обернулся, Данглар прочел на его лице удивление и боль. Данглар впервые видел эти простые человеческие чувства на невозмутимом лице Адамберга.

Комиссар достал чистую папку, вложил туда документы и аккуратно надписал: «Трезубец № 9» с вопросительным знаком. Ему необходимо съездить в Страсбург и взглянуть на тело, хоть это может затормозить подготовку командировки в Квебек. Он решил перепоручить все дела Ретанкур – она доскональнее всех знала этот проект.

– Проводите меня домой, Данглар. Если вы не увидите собственными глазами, не поймете.

Данглар сходил в свой кабинет за большим черным кожаным портфелем, который придавал ему вид то ли преподавателя английского колледжа, то ли священника «в штатском», и последовал за Адамбергом. Комиссар остановился рядом с Ретанкур.

– Мне нужно встретиться с вами в конце дня, – сказал он. – Хочу вас малость припахать.

– Конечно, шеф, – ответила Ретанкур, не поднимая глаз. – Я дежурю до полуночи.

– Прекрасно, тогда до вечера.

Адамберг был уже в коридоре, когда услышал грубый смех бригадира Фавра и его гнусавый голос.

– Он хочет ее припахать, – хихикнул Фавр. – Настал твой день, Ретанкур, цветок невинности наконец будет сорван. Наш патрон родился в Пиренеях и в горы карабкается лучше всех. Суперпрофессионал по части неприступных вершин.

– Минутку, Данглар. – Остановив своего заместителя, Адамберг вернулся в зал. Данглар пошел следом. Комиссар направился прямиком к столу Фавра. Наступила гробовая тишина. Адамберг толкнул металлический стол и резко опрокинул его. По полу рассыпались бумаги, рапорты, диапозитивы. Фавр, державший в руке стаканчик кофе, замер. Адамберг пнул ногой стул, и бригадир рухнул на пол, залив рубашку кофе.

– Возьмите свои слова обратно, Фавр, извинитесь и скажите, что сожалеете. Я жду.

«Ну надо же», – сказал себе Данглар, проведя ладонью по глазам. Адамберг напоминал натянутый лук. За последние два дня комиссар выказал больше чувств, чем за все годы их совместной работы.

– Я жду, – повторил Адамберг.

Фавр приподнялся на локтях, пытаясь сохранить остатки достоинства перед коллегами, которые подтягивались к эпицентру схватки. Только Ретанкур, постоянная мишень его жестоких шуток, не пошевелилась, но папки перебирать перестала.

– Взять обратно что? – рявкнул Фавр. – Правду? Что я такого сказал? Что вы классный ходок? А разве это не так?

– Я жду, Фавр, – снова произнес Адамберг.

– Черта с два! – Фавр начал подниматься. Адамберг вырвал у Данглара черный портфель, выхватил оттуда полную бутылку и грохнул ее о металлическую ножку стола. Брызги стекла и вина разлетелись во все стороны. Он шагнул к Фавру, сжимая в руке отбитое горлышко. Данглар хотел оттащить комиссара, но Фавр выхватил револьвер и направил его на Адамберга. Все окаменели, переводя взгляд с бригадира, осмелившегося направить оружие на шефа, на комиссара, который за год выходил из себя всего дважды. Каждый лихорадочно искал способ разрулить ситуацию, надеясь в душе, что Адамберг обретет привычное равновесие, бросит осколок бутылки и удалится, пожав плечами.

– Убери эту дурацкую полицейскую игрушку, – сказал Адамберг.

Фавр с вызовом откинул револьвер, а Адамберг опустил бутылку. У него возникло неприятное чувство: ситуация была смехотворная. К тому же он не мог понять, на чьей стороне преимущество. Он разжал пальцы. Бригадир, нашарив на полу донце бутылки с острыми зазубренными краями, с остервенением метнул его в Адамберга и чисто, словно лезвием, порезал комиссару левую руку.

Фавра силой усадили на стул, прижали к спинке. Люди смотрели на комиссара, ожидая его реакции на новый поворот событий. Адамберг жестом остановил Эсталера, схватившегося за телефонную трубку.

– Рана неглубокая, Эсталер, – произнес он спокойным голосом, прижимая руку к телу. – Позовите нашего судмедэксперта, он прекрасно справится.

Адамберг сделал знак Мордану и протянул ему бутылочное горлышко.

– Мордан, положите в пластиковый пакет уличающее меня вещественное доказательство. Попытка устрашения подчиненного. Подберите «магнум» и донце бутылки. Это вещественные доказательства, свидетельствующие против Фавра, не имевшего намерения… – Адамберг провел рукой по волосам, подбирая слова.

– Еще как имевшего! – закричал Фавр.

– Заткнись, – рявкнул на него Ноэль. – Не усложняй, ты и так вляпался.

Адамберг удивился. Обычно Ноэль одобрительно улыбался грязным шуткам коллеги, но, видно, его попустительство имело пределы.

– Не покушавшегося на мою жизнь, – продолжил Адамберг, знаком велев Жюстену записывать. – Причина конфликта – оскорбления, нанесенные бригадиром Жозефом Фавром лейтенанту Виолетте Ретанкур, а также клеветнические утверждения.

Адамберг поднял голову, считая, сколько сотрудников находится в зале.

– При двенадцати свидетелях, – добавил он. Вуазне усадил Адамберга и обнажил его левую руку, чтобы перевязать.

– Ход столкновения, – устало продолжил Адамберг, – замечание со стороны высшего по званию, физические действия и запугивание, не угрожавшие ни здоровью, ни безопасности бригадира Фавра.

Адамберг замолчал, сцепив зубы, пока Вуазне зажимал тампоном кровоточивший порез.

– Бригадир использовал служебное оружие и острый предмет – осколок стекла, – которым была нанесена небольшая рана. Остальное вам известно, закончите рапорт и направьте его в отдел внутренних расследований. Не забудьте сфотографировать комнату.

Жюстен встал и подошел к комиссару.

– Что насчет бутылки? – прошептал он. – Напишем, что вы достали ее из сумки Данглара?

– Укажите, что я взял ее с этого стола.

– И как мы объясним присутствие бутылки белого вина в помещении отдела в три пятнадцать пополудни?

– В обед мы отмечали отъезд в Квебек, – предложил версию Адамберг.

– Правильно. – Жюстен облегченно вздохнул. – Отличная мысль.

– Что с Фавром? – спросил Ноэль.

– Он будет отстранен от работы, у него заберут табельное оружие. Пусть судья решает, что это было – нападение или самооборона. Посмотрим, когда я вернусь.

Адамберг встал.

– Вы потеряли много крови, комиссар, – сказал Вуазне.

– Не беспокойтесь, я уже иду к нашему патологу.

Он вышел, опираясь на руку Данглара, оставив своих сотрудников в состоянии полной прострации.



Адамберг вернулся домой, напичканный антибиотиками и болеутолящими – на этом настоял судмедэксперт Ромен, наложив на рану шесть швов.

Левая рука онемела от новокаина, и он с трудом открыл шкаф, чтобы достать коробку с архивом, лежавшую на дне вместе со старой обувью, пришлось звать на помощь Данглара. Тот поставил коробку на низкий столик, и они сели работать.

– Вытряхните ее, Данглар. Простите, но я недееспособен.

– Какого черта вы разбили бутылку?

– Вы защищаете этого типа?

– Фавр – редкостный говнюк. Но, согласитесь, вы его спровоцировали. Это его стиль – не ваш.

– Значит, с подобными негодяями мой стиль меняется.

– Почему вы просто не поставили его на место, как в прошлый раз?

Адамберг махнул рукой.