Джеймс Херберт

Оставшийся в живых



OCR Денис http://mysuli.aldebaran.ru

«Д. Херберт. Оставшийся в живых»: Синтез; СанктПетербург; 1993

ISBN 5230096182

Оригинал: James Herbert, “The Survivor”

Аннотация

Частное расследование ужасной авиакатастрофы, которое проводит единственный уцелевший член экипажа, приоткрывает завесу тайны еще более страшной, чем трагедия этого авиарейса. Герой романа вступает в битву с абсолютным ЗЛОМ, исход которой неясен до самого конца.

Джеймс Херберт

Оставшийся в живых

Пролог

Старик туже затянул шарф на шее и плотнее запахнул борта своего толстого пальто. Теплый воздух его дыхания выходил изо рта белым облачком, которое тут же таяло в холодном вечернем воздухе. Некоторое время он бездумно сидел, выбивая ногами на твердом бетонном покрытии моста какойто замысловатый ритм, затем поерзал, стараясь поудобнее устроить свое стареющее тело на жесткой скамейке. Он взглянул вверх, и вид темного бездонного октябрьского неба породил в нем приятное ощущение собственной мизерности. Яркая и четко очерченная половинка луны, плоская и отстраненная, казалась чужой и незначительной на фоне этой бездонной глубины.

Вздохнув про себя, старик опустил взгляд к реке, на черной поверхности которой то тут, то там вспыхивали пятна отраженного света; непрерывно сливаясь и дробясь, они ослепительно сияли, складываясь в яркую, причудливую картину. Он перевел взгляд на берег, на лодки и катера, мягко покачивающиеся в спокойном течении реки, на сверкающий огнями строй магазинов и ресторанов, замыкающийся пивным баром. В вечернем освещении они казались ухоженными и нарядными; их унылая серость, хорошо заметная днем, сейчас скрадывалась резкими контрастами света и тени.

– Как хорошо, – подумал он. – До чего же хороши вечера в эту пору.

В это позднее время редко кто из пешеходов пользовался мостом, да и те изза холода не задерживались на его открытом ветру пространстве. Большинство туристов давно покинуло Виндзор, их сезон подходил к концу. А экскурсанты, приехавшие на один день, уже разбежались обратно по своим автобусам и машинам и исчезли с наступлением коротких осенних сумерек. Теперь уменьшится и поток туристов, направляющихся через мост из Виндзора в его родной Итон, жаждущих увидеть знаменитый Колледж с его школьным двором времен Тюдоров и великолепной церковью XY века, отдать дань восхищения старинным фасадам торговых домов XYIII века и средневековым зданиям, построенным из дерева и камня, пробежаться по многочисленным антикварным магазинчикам, теснящимся на узкой главной улице – Хай Стрит. Самто он не очень ценил красоту тех мест, в которых родился, до тех пор, пока не прочел несколько лет тому назад фирменный путеводитель по Итону. Прожив долгое время среди всей этой красоты, он просто не воспринимал ее. Но после того, как у него появилась возможность остановиться, оглядеться вокруг и критически оценить самого себя и все то, что его окружает, у него пробудился глубокий интерес к истории и неповторимому своеобразию родного города. За последние четыре года, с момента выхода на пенсию и после своей болезни, он хорошо изучил Итон и стал его большим знатоком. Туристы, ненароком обращавшиеся к нему с расспросами на улице, неожиданно для себя находили в нем знающего и, казалось, неутомимого гида, который не отпускал их до тех пор, пока они не усваивали по крайней мере основных сведений из истории города. Однако к концу лета старик обычно уставал и от туристов, и от той суматохи, которую они вносили в его жизнь, и поэтому с радостью встречал наступление холодной погоды и более темных вечеров.

Теперь каждый вечер около половины девятого старик выходил из своего небольшого домика с верандой, стоящего на Итон Сквер, и шел к Колледжу, а затем возвращался по Хай Стрит к мосту, где обычно оставался минут двадцатьтридцать в любую погоду, глядя вниз по течению, туда, где Темза делилась на два рукава, обтекая Ромни Айленд. Не погружаясь особенно в раздумья, он просто наслаждался тем состоянием покоя, в которое его приводила эта вечерняя пора. Изредка, обычно летом, к нему присоединялись другие люди, знакомые и незнакомые, иногда он вел с ними дружеские беседы, но недолго, вскоре умолкал и погружался в свое обычное состояние тихой созерцательности. Потом шел назад, останавливался в \"Кристофер Каридж\" выпить стаканчик бренди, что было одним из тех немногих проявлений роскоши, которые он мог себе позволить, затем возвращался домой и ложился спать.

Старик думал, что и сегодняшний вечер ничем не будет отличаться от любого другого. Но тут он услышал гудение моторов самолета. В этом не было ничего необычного – над Итоном проходила прямая воздушная трасса от расположенного невдалеке аэропорта Хитроу, что являлось причиной многочисленных жалоб местных жителей как в Итоне, так и в Виндзоре. Но на этот раз чтото заставило его поднять голову и он стал пристально всматриваться в небо, стараясь отыскать источник звука. Сначала он увидел хвостовой огонь самолета, а потом, когда глаза привыкли к черному фону ночного неба, различил и огромный корпус.

– Один из тех, больших, – подумал он. – Чертовски надоели все эти самолеты. Особенно вот такие громадины. До чего же шумные твари. Но, видно, это неизбежное зло. У него начало сводить мышцы шеи, и он хотел было опустить голову, но по какойто причине не мог отвести взгляда от самолета. Огромный корпус, проплывающий довольно низко, красный огонь, монотонный гул чемто приковали его внимание. Он видел достаточно много таких монстров, чтобы именно этот мог возбудить в нем какойнибудь особенный интерес, но он вдруг ощутил, что не может оторвать от него глаз. Чтото было не так. Старик не понимал, как он это узнал, но только там, наверху, чтото было не ладно.

Было похоже, что самолет разворачивается, что уже само по себе показалось ему необычным, так как большинство самолетов пролетало над Итоном прямым курсом. Было заметно, что правое крыло самолета накренилось к земле. Да, определенно он разворачивается. И тут старик увидел, как корпус самолета стал разламываться. Он услышал приглушенный взрыв, но его чувства никак не среагировали на этот звук – они были полностью поглощены ужасным зрелищем, захватившим все его внимание. Корпус самолета не распался на части; все еще составляя единой целое, он стремительно несся к земле. Пока самолет падал, старик увидел, как из него стали вываливаться какието предметы. Ими могли быть только кресла, чемоданы и... люди!

– О, Боже! – произнес он вслух, и в этот момент шум наконец ворвался в его сознание. – Этого не может быть! Боже, помоги им, помоги!

Крик старика был заглушен ревом падающего самолета, который пронесся над его головой в сторону Хай Стрит. Четыре работающих двигателя и шквал ветра производили ужасающий шум. Создаваемая двигателями тяга не позволяла самолету сразу рухнуть на землю. Старик заметил, что окна в передней части корпуса озарены красными сполохами, а языки пламени, вырывавшиеся из огромного разлома, сдувались встречным потоком воздуха. Самолет все еще представлял одно целое, но его хвостовая часть уже отогнулась книзу, готовая в любой момент оторваться от корпуса.

Наконец он скрылся из виду. Эллинги, в которых хранились лодки, словно из сострадания скрыли от глаз старика финал трагедии – неизбежную катастрофу. Казалось, возникла пауза – мгновение тишины, мгновение, в котором почудилось, что ничего не случилось, – но затем прогремел взрыв. Небо озарилось багровым светом, и старик увидел, как невдалеке, изза эллингов, рванулись кверху языки пламени. Раздался грохот взрыва, и старик упал на колени; казалось, что от взрывной волны задрожал даже мост. Она ударила старика по ушам и он, зажав их ладонями, наклонился вперед, согнувшись в поясе так, что его лицо почти коснулось колен. Но грохот все равно наполнял голову, вызывая ощущение почти физической боли, проникал в мозг. Потрясение от случившегося было столь велико, что на какоето мгновение он потерял всякую возможность соображать. Наконец, звук стал ослабевать. Все длилось какието секунды, но эти секунды были как бы заставшими, бесконечными.

Все еще закрывая уши руками, старик медленно поднял голову. Он увидел сполохи начавшегося пожара и поднимающиеся вверх клубы дыма, хотя вокруг уже снова все было тихо. На Хай Стрит он заметил людей, застывших на месте и то ли не решающихся, то ли не способных пошевелиться. Их лица казались бесформенными белесыми пятнами в причудливых отблесках пламени на фоне ночного неба. Оглушительный звон стекла, лопнувшего в витрине ресторана, находящегося у въезда на мост, разорвал тишину, и старик увидел, как улица покрылась сверкающими осколками. В дверях и окнах домов показались люди, до него доносились их встревоженные голоса. Похоже, никто не понимал, что произошло. Старик с трудом поднялся на ноги и побежал в сторону полей, куда, как он предполагал, должен был упасть самолет.

Пробегая мимо эллингов, старик заметил, что их задние ряды уже занялись огнем. Он добежал до небольшого проулка, который выходил на поля. С каждым шагом ему становилось все больнее дышать. Оглянувшись через плечо, он увидел, что там, позади него, в нескольких домах начался пожар. Свернув за угол, старик остановился на краю поля. Одна рука его была прижата к груди, плечи ходили ходуном от тяжелого и частого дыхания.

Охваченный ужасом, невидящим взглядом он уставился на разбившийся самолет, ярко освещенный пламенем собственного пожара. Его фюзеляж был искорежен, сплющенный нос задран кверху. Единственное крыло, которое старик мог разглядеть, лежало рядом с хвостовой частью, полностью отвалившейся от основного корпуса. Сам же хвост, почти не поврежденный, величественно и вместе с тем както нелепо возвышался над искореженными обломками, вызывающий и уродливый в красных отсветах пламени.

Казалось, все вокруг было усеяно искореженным металлом, обломками самолета, разлетевшимися далеко в стороны при ударе самолета о землю. Старик собрался с духом и шагнул на поле, надеясь, что может быть, комунибудь понадобится его помощь. Такая возможность казалось невероятной, но это было все, что он мог сделать. Пока он шел, сзади до него стали доноситься крики и топот бегущих людей. Они вотвот будут здесь; старик молил Бога, чтобы все вместе они смогли бы хоть чемнибудь помочь. Он осторожно обходил раскаленные груды металла, трава вокруг которых прогорела до самой земли. И тут его настиг запах. Сначала старик его не распознал, поскольку тот был смешан с запахом дыма и плавящегося металла. Затем он понял его происхождение. Это был запах горящей человеческой плоти.

К горлу подступила тошнота, и старик снова чуть не упал на колени. Сколько же пассажиров берет на борт такой самолет? Он был уверен, что их должно быть более трехсот. О, Боже! Не удивительно, что запах был таким сильным.

Внезапно ему сделалось плохо. И не только изза запаха; жара стала невыносимой, только сейчас он ощутил ее в полной мере. Ему следовало уйти, оставаться не было смысла, никто не мог уцелеть в этой кровавой мясорубке. В отчаяньи он огляделся вокруг, так, на всякий случай, и ужаснулся, внезапно осознав, что часть из того, что он принимал за груды искореженного металла, на самом деле была месивом из исковерканных человеческих тел. Они были разбросаны повсюду; он стоял среди изувеченных, разорванных останков людей. Старик провел рукой по глазам, как бы стараясь стереть увиденное, но все было напрасно. Его рука медленно скользнула вниз по лицу, и он снова огляделся вокруг в слабой надежде обнаружить хоть когонибудь живого. Он старался не замечать оторванных конечностей и обугленных тел, казалось, двигающихся в этом неверном освещении. Вдруг он заметил чтото маленькое и розовое, голенькое и на вид совсем не пострадавшее. Маленькое настолько, чтобы быть... ребенком? Младенец? – О, Господи, дай хоть ему шанс! – Он рванулся вперед, на бегу огибая препятствия из человеческих тел или Бог знает, из чего там еще. Ребенок лежал лицом вниз, его тельце окоченело. Опускаясь рядом с ним на колени и переворачивая его, он громко молился, но слова едва прорывались сквозь охватившие его рыдания.

Прямо на старика глядели огромные невидящие глаза. Маленький ротик кривился в усмешке и, казалось, двигался в неверном мерцающем свете. Одна половина личика куклы оплыла, что придавало ему жуткий, устрашающий облик, а кривящиеся в усмешке губы добавляли еще и оттенок бесстыдства. Старик закричал, швырнул куклу на землю и в полном замешательстве, спотыкаясь, побрел в сторону пожара, к центру катастрофы. Он шел, не обращая внимания на все усиливающуюся жару. К счастью на его пути оказался большой обломок чадящего металла, преградивший ему дорогу. Старик упал ничком на рыхлую землю, его тело колотила дрожь, пальцы погрузились в вязкую жижу. Полученное потрясение начало сказываться. Он был стар, у него уже не было тех сил, которые позволили бы вынести такое испытание. Земля набилась ему в рот, его начал душить кашель, и это новое ощущение заставило его скованный страхом мозг снова включиться в работу. Старик поднял голову и слегка приподнялся на локтях. Он взглянул на языки пламени и тут же снова закрыл глаза изза нестерпимого жара. Но прежде, чем он их закрыл, чтото попало в его поле зрения. Какаято тень, силуэтом выделявшаяся на фоне полыхающего огня и двигавшаяся в его сторону. Он снова посмотрел в том направлении, стараясь прикрывать глаза рукой.

Это был человек! Он двигался от самолета! Со стороны пожара! Этого не могло быть! Ведь никто не проходил мимо пего. К тому же никто не мог выжить в такой катастрофе. Тем более идти самостоятельно!

Старик прищурился и более внимательно всмотрелся в человека. Было похоже, что даже одежда на нем абсолютно цела. Она была темного цвета или, может, казалась такой на фоне яркого освещения? По виду она напоминала униформу. Медленно, но уверенно человек двигался в его сторону, прочь от пламени, прочь от разбитого самолета, прочь от смерти.

И тут все поплыло перед глазами старика, и в голове появилась какаято легкость. Перед тем, как окончательно потерять сознание, он уловил, что человек наклоняется над ним и протягивает к нему руку.

Глава 1

Келлер уверенно вел машину по Пококс Лейн, подавляя в себе искушение прибавить скорость. Он пытался сосредоточиться на окружающем его великолепном осеннем пейзаже, но мысли упорно возвращались к цели поездки – маленькому городку, лежащему в нескольких милях впереди. Он свернул налево на Виндзор Роуд, проехал по небольшому мостику и наконец оказался в окружении массивных, величественных зданий Итонского Колледжа. Лишь слегка притормозив, чтобы полюбоваться ими, он выехал на Хай Стрит и остановился, испытывая потребность собраться с мыслями. Ему все еще было трудно долго концентрировать свое внимание на чемлибо одном.

Вырулив снова на проезжую часть, он двинулся дальше по Хай Стрит, пока не подъехал к мосту с установленными перед ним металлическими трубами, препятствующими проезду транспорта. Тут он снова свернул направо, проехал мимо сгоревших эллингов и, еще раз повернув направо, снова оказался на дороге, ведущей к полям, куда он собственно и направлялся. Судя по карте, можно было выбрать и более короткий путь, минуя Хай Стрит, но он хотел еще раз взглянуть на город. Почему, он и сам не знал.

Когда Келлер парковал свой темносиний Стэг, он заметил наблюдающего за ним полисмена. \"Ну, вот, еще один, – подумал тот. – Еще один хренов зевака. Может, даже, охотник за сувенирами. После катастрофы от них просто покоя нет. Шакалы. Так всегда бывает, как только гденибудь случается какоелибо бедствие, особенно авиакатастрофа. Толпы бездельников слетаются на запах крови, блокируют все дороги, мешают движению. Была в моя воля, отправил бы всех их куда подальше. А хуже всего то, что здесь же появляются всякие торговцы, продающие арахис, мороженое, прохладительные напитки – от всего этого просто тошнит. Да еще и Лондон слишком уж близко. А сегодня как раз выдался погожий денек\".

Констебль поправил ремешок каски и выдвинул вперед челюсть, придав своему лицу самое решительное выражение. \"Ну, этот у меня сейчас получит\", – решил он. Однако, когда Келлер выбрался из машины, он передумал. \"Похож на репортера. А с ними нужно держать ухо востро. Ведь эти пройдохи еще хуже зевак, всюду суют свой нос, и если не удается найти сенсацию, они ее просто выдумывают, лишь бы было что продать своей вонючей газетенке! За последний месяц у него уже было несколько стычек с ними. Казалось бы, их интерес должен поостыть – ведь с момента происшествия прошло уже четыре недели. Так нет же, от этих репортеров не такто просто отделаться, во всяком случае, пока идет расследование. Он и не предполагал, что оно займет столько времени. Вы просто находите \"черный ящик\", или как он там у них называется, и тот сообщает вам, что произошло и почему. А они перепахали все окрестности, особенно Южный Луг, примыкающий к Хай Стрит, подбирая то там, то здесь какието обломки. Они даже прочесали дно маленькой речушки, вытекающей из Темзы и проходящий по краю Южного Луга. Они нашли там несколько тел, выброшенных, по всей видимости, при взрыве и перелетевших через дорогу прямо в реку. И другие тела, выпавшие из самолета еще раньше. Боже, это было ужасно! Целых три дня они подбирали разбросанные повсюду тела или то, что от них осталось\".

– Сюда нельзя, сэр, – строго сказал полисмен, подходя к Келлеру. Тот остановился и, не обращая внимания на его слова, продолжал смотреть поверх его плеча на простирающееся за ним поле. Там были видны обломки самолета, вернее большая часть того, что от него осталось. Огромный почерневший и сплющенный фюзеляж с развороченным брюхом, искореженный и жалкий. Все внутренности из него уже забрали в лаборатории для восстановления, исследования и проверки. На поле видны были также передвигающиеся фигуры людей. Время от времени они наклонялись, чтото подбирали с земли или рассматривали какието следы на ней, и это их мрачное занятие както странно контрастировало с холодным солнечным днем, с зеленью поля и тишиной вокруг.

Констебль пристально разглядывал Келлера.

– Простите, сэр, но вам сюда нельзя, – проговорил он снова. Келлер оторвал наконец взгляд от поля и посмотрел на полисмена.

– Мне нужен Харри Тьюсон, – сказал он. – Он один из тех офицеров, что занимаются расследованием.

– А, Харри Тьюсон. Но я боюсь, он сейчас занят, сэр.

Вы, что, хотите взять у него интервью? – Он вопросительно взглянул на Келлера.

– Нет, я его друг.

Полисмен вздохнул с облегчением.

– Ну, ладно. Посмотрю, что я смогу для вас сделать.

Он повернулся и пошел по полю в сторону самолета, Келлер смотрел ему вслед. Отойдя шагов на пятьдесят, полисмен обернулся.

– А как мне сказать, кто его спрашивает?

– Келлер. Дэвид Келлер.

Полисмен на мгновение застыл как вкопанный. Келлер ясно видел выражение недоумения на его лице. Затем он повернулся и двинулся дальше, хлюпая по грязи резиновыми сапогами. Наконец он добрался до группы людей возле развороченного и выпотрошенного фюзеляжа и наклонился к ним. Пять голов разом повернулись в сторону Келлера. Одна из фигур выпрямилась и, отделившись от остальных, быстро направилась к Келлеру с поднятой в знак приветствия рукой. Полисмен плелся шагах в пяти позади.

– Дэйв, какого черта тебе здесь понадобилось? – Тьюсон улыбался, но улыбка у него получилась какойто натянутой. Однако рукопожатие было теплым, дружеским.

– Мне нужно поговорить с тобой, Харри, – сказал Келлер.

– Ну, конечно, Дэйв. Только тебе не следовало являться сюда, ты же знаешь. Я думал ты в отпуске. – Он снял очки и стал протирать их скомканным платком, продолжая внимательно вглядываться в лицо Келлера. Келлер криво усмехнулся.

– Официально, да. А неофициально – меня отстранили.

– Что? Ну, я думаю, это не надолго. Впрочем, тебе лучше знать, когда они могут попросить тебя снова сесть за штурвал после такой катастрофы.

– Они уже пробовали. Только из этого ничего не вышло.

– Но тогда еще слишком рано.

– Нет. Все дело во мне. Это я настоял.

– Но после того, что тебе пришлось пережить, конечно, нужно какоето время, чтобы твои нервы пришли в норму.

– Дело не в нервах, Харри. Дело во мне самом. Я просто не могу летать. Я не могу сосредоточиться.

– Это последствие шока, Дэйв. Со временем это пройдет.

Келлер пожал плечами.

– Мы можем гденибудь поговорить?

– Ну, конечно. Знаешь, я смогу освободиться минут через десять. Давай встретимся на Хай Стрит у \"Джорджа\". И, кстати, самое время перекусить.

Он похлопал Келлера по плечу, затем повернулся и с озабоченным видом направился обратно к своим обломкам.

Келлер вернулся к машине, запер ее и пошел пешком к Хай Стрит. Полисмен смотрел ему вслед, озадаченно потирая щеку. \"Келлер. Точно, Дэвид Келлер. Я уже узнал его. Он был вторым пилотом на этом самолете. На этом самом. И он единственный, кому удалось спастись. И при этом без единой царапины. Он единственный, кто уцелел\".

Келлер взял пиво и сел за столик в тихом закутке. Бармен лишь мельком взглянул на него, и уже за одно это Келлер был ему благодарен. Прошедшие четыре недели были заполнены сплошным кошмаром расспросов, инсинуаций, испуганных лиц и прерванных на полуслове разговоров. Его коллеги и руководство \"Консула\", авиакомпании, в которой он работал, оказались людьми вполне деликатными и понимающими, за исключением нескольких человек, смотревших с какимто странным подозрением. К тому же и газеты сыграли здесь свою роль; просто авиакатастрофы, даже такой драматичной, им было явно недостаточно. То, что человек вышел из этой ужасной переделки без единой царапины, к тому же в абсолютно целой одежде, преподносилось ими как чудо. Тщательное медицинское обследование не выявило у него никаких внутренних повреждений, никаких ожогов; нервы его тоже оказались в полном порядке. В сущности, его физическое состояние можно было назвать превосходным, если бы не одно обстоятельство – амнезия. Она охватывала события как самой катастрофы, так и непосредственно предшествовавшие ей. Врачи сказали, что это, конечно, последствия шока, и что когда его разум достаточно окрепнет для того, чтобы вспомнить, вернее, чтобы позволить ему вспомнить, тогда память снова вернется к нему. Однако может случиться и так, что его разум так никогда и не окрепнет в достаточной степени.

Историю о \"чуде\" продолжали муссировать, но в то же время он начал ощущать какуюто нарастающую недоброжелательность по отношению к себе, но не со стороны простых людей, а со стороны некоторых служащих компании. Их было немного, но этого оказалось достаточно, чтобы у него появилось чувство вины. По мнению некоторых, ему лучше бы вообще не оставаться в живых: он был пилотом, служащим авиакомпании, и его долг был погибнуть вместе с пассажирами! Невероятно, но и среда его коллегпилотов были такие, которые думали точно так же. Он не имел права жить, когда 332 человека – ни в чем не повинные мужчины, женщины, дети – погибли столь трагично. И он как член экипажа и представитель авиакомпании в ответе за это. Пока причины катастрофы не будут установлены, вся вина ложится на пилота. Он был вторым пилотом и, значит, должен разделить ответственность за случившееся.

Через две недели после происшествия он попробовал провести испытательный полет на частном самолете, но у него ничего не вышло. Его руки, едва коснувшись штурвала, будто задеревенели. Инструктор, старый летчик, который в свое время так много сделал для профессиональной подготовки Келлера, поднял самолет в воздух, рассчитывая, что тутто природные инстинкты бывшего его ученика возьмут свое, но этого не произошло. Он не мог сосредоточиться, его руки отказывались работать. Он просто совершенно разучился летать.

Его авиакомпания, очень чувствительная к общественному мнению, понимала, что в данном случае тлеет дело с пилотом, который в любой момент может \"сломаться\" и решила отправить его в долгосрочный отпуск. Его нельзя было уволить, поскольку, вопервых, это было бы несправедливо, а вовторых, только вызвало бы волну протестов и подхлестнуло ажиотаж, что нанесло бы ущерб их репутации как национальной компании. Послужной список Келлера был безупречным, что они старались всегда подчеркивать в официальных заявлениях, но вместе с тем указывали, что ему необходим продолжительный отдых, чтобы прийти в себя после такого потрясения.

Размышления Келлера были прерваны возникшей перед ним улыбающейся физиономией Харри Тьюсона.

– Что тебе взять, Дэйв?

– Погоди, дай мне...

Тьюсон жестом остановил его.

– Я тоже возьму чегонибудь поесть, – сказал он и исчез в толпе у стойки.

\"Еда, – усмехнувшись, подумал Келлер. – С момента происшествия я едва ли хоть раз ел понастоящему. Так, только, чтобы поддерживать силы\". Он сомневался, что у него когданибудь снова появится аппетит. Тьюсон вывалил на стол гору сэндвичей, снова исчез, потом появился с двумя стаканами пива.

– Как славно снова видеть тебя, Дэйв, – сказал он, устраиваясь на стуле.

Он тоже был профессиональным летчиком и проходил подготовку в одно время с Келлером, но внезапно и необъяснимо начал терять зрение и вынужден был надеть очки. А поскольку его опыт и глубокие технические знания представляли большую ценность, компания выдвинула его в состав руководства Службы расследования аварий самолетов, состоящей из летчиков и инженеров и занимающейся разбором наиболее серьезных летных происшествий в Великобритании, а также с британскими самолетами в других странах. Здесь он быстро доказал свою незаменимость, продемонстрировав необычайную проницательность при расследовании катастроф, причем сначала он высказывал смелую гипотезу о причине случившегося, а затем, анализируя события в обратной последовательности, подтверждал ее с помощью фактов. Не все его коллеги соглашались с таким методом, однако вынуждены были признать, что ошибался Тьюсон крайне редко.

Он откусил здоровенный кусок сэндвича и отхлебнул пива.

– Чем я могу помочь тебе? – спросил он, проглотив, наконец, и то, и другое.

Келлер улыбнулся. Вот так всегда с Харри. С ходу берет быка за рога.

– Меня интересует, что вам удалось выяснить в связи с катастрофой, – сказал он.

– Нуну, Дэйв. Ты же знаешь, все это должно быть проанализировано и представлено на рассмотрение официальной комиссии, ведущей расследование. А до этого момента, как известно, все подпадает под действие закона о служебной тайне.

– Но я должен знать, Харри.

– Послушай, – пока еще добродушно начал Тьюсон. – Это не имеет к тебе никакого отношения, Дэйв...

– Не имеет отношения ко мне? – Голос Келлера был спокоен, но его ледяной взгляд заставил собеседника поежиться.

– Да знаешь ли ты, что творится у меня в душе? Я чувствую себя какимто уродом. Отверженным. Меня осуждают за то, что я жив, а все остальные погибли. Я словно капитан, покинувший тонущий корабль и бросивший на произвол судьбы своих пассажиров. Они все считают меня виновным, Харри. И люди, и Компания, и ... – он замолчал и отрешенно уставился на свой стакан.

После недолгого молчания Тьюсон заговорил первым.

– Дэйв, что с тобой происходит? Никто тебя не винит в случившемся; во всяком случае, не Компания. А люди узнают правду о причинах катастрофы, как только мы опубликуем свои выводы. И уж ты вовсе не прав, считая, что тебя осуждают за то, что ты остался жив. Что же касается всего остального, – он сделал паузу, – или остальных, то тебя мучают чувство необоснованно взятой на себя вины и депрессия. Ну, а теперь возьми себя в руки и выпей наконец свое пиво!

– Ты закончил? – вкрадчиво спросил Келлер.

Тьюсон, поднесший было к губам стакан, снова поставил его на стол.

– Нет, черт побери, не закончил. Я тебя уже давно знаю, Дэйв. Ты был отличным нилотом и ты будешь им снова, как только выбросишь все это из головы и начнешь думать о будущем. – Его голос смягчился. – Я знаю о твоей личной потере в этой катастрофе, Дэйв. И я думаю, она сейчас бы тебя не одобрила.

Келлер удивленно посмотрел на него.

– Ты знал о Кэти?

– Конечно же, знал. Но я не думаю, что это было большим секретом. В том, что у пилота подружкастюардесса, ведь нет ничего необычного.

– Она была больше, чем подружка.

– Я не сомневаюсь в этом, Дэйв. Слушай, скажу тебе подружески, только не обижайся. Многие считают, что ты конченый человек и уже никогда не будешь хорошим пилотом, и это не удивительно при твоей нынешней хандре. Но ято тебя знаю лучше. Тебе дано судьбой больше, чем многим другим, и я верю, что через несколько недель ты снова будешь в порядке. Ну а теперь, если ты не против, я займусь своим пивом.

Келлер тоже сделал глоток, чувствуя при этом, что Тьюсон пристально смотрит на него поверх своего стакана.

– Я весьма признателен тебе, Харри, – начал он, – за все, что ты пытаешься сделать, но в этом нет никакой необходимости. Да, действительно, я несколько подавлен, но это не имеет ничего общего с нервной депрессией, это скорее как ощущение огромной усталости гдето в глубине моего сознания. Ты можешь подумать, что я чокнулся, но у меня такое чувство, будто я должен чтото сделать, чтото выяснить, и ответ лежит здесь, в Итоне. Я не могу этого объяснить и не могу этому противиться – во всяком случае, если я хочу, чтобы со мной снова все было в порядке. В общем, есть нечто такое, чего я пока еще сам не понимаю. Может, это связано с памятью, не знаю. Но рано или поздно я с этим справлюсь, и тогда, возможно, я буду помощником тебе. А сейчас я прошу тебя помочь мне.

Тьюсон тяжело вздохнул и поставил стакан на стол. Он глубоко задумался и некоторое время сидел молча, опустив голову на грудь. Наконец, приняв решение, он резко выпрямился.

– О\'кей, Дэйв, – сказал он, – но это строго между нами и совершенно неофициально. Если Слейтер когданибудь узнает, что я тебе чтото сказал, я вылечу в два счета. Мы и без того не оченьто ладим.

Келлер кивнул. Слейтер руководил расследованием авиакатастрофы и отвечал за его организацию, проведение и соблюдение установленных правил. В его задачи входило и создание рабочих групп по направлениям расследования. Будучи человеком черствым к педантичным, он, насколько знал Келлер, совершенно не признавал тьюсоновского стиля озарений и размещения \"телеги перед лошадью\".

– Ну, хорошо, – начал Тьюсон, сделав огромный глоток из стакана и как бы собираясь с силами. – Как ты знаешь, прежде всего при подобных катастрофах мы ищем самописец режимов полета. Нам удалось найти его, но поверхность его металлического корпуса во многих местах оплавилась. Больше всего пострадала передняя часть, так что стала видна алюминиевая лента, на которой и записывается информация, поступающая от разных приборов. Она была покрыта копотью, но повреждена не очень сильно. Мы осторожно извлекли ее и отправили в лабораторию для расшифровки. Хотя запись вашего взлета была почти полностью уничтожена, я полагаю, что ты как второй пилот вместе с бортинженером выполнил всю рутинную проверку, как только капитан Роган получил \"добро\" на запуск двигателей с контрольной вышки.

– Я ничего не помню, Харри, – обеспокоенно сказал Келлер.

– Не важно, я в этом уверен. Поскольку включение самописца из пунктов рутинной проверки, естественно предположить, что вы выполнили и все остальное.

Келлер кивнул: \"Продолжай\".

– Самописец записывает пять основных параметров полета: положительные и отрицательные перегрузки по показаниям одного из гироскопов самолета, курс по магнитному компасу, измеренную скорость полета, высоту полета самолета, считываемую с датчиков давления альтиметров и отсчет времени в секундах, не связанный со временем суток. Все это мы переписали и затем сопоставили с аналогичными данными другого Боинга 747, вылетевшего почти в тех же условиях – те же время, погода, загрузка и все такое прочее – за несколько дней до этого. Сравнение показало, что все было в норме за исключением одного – курс вашего самолета стал расходиться с курсом того Боинга еще до того, как он набрал полную скорость. Другими словами, капитан Роган решил изменить курс. Возможно, он собирался вернуться в Хитроу. Но мы об этом никогда не узнаем, поскольку с этого момента все приборы начали барахлить.

– Но он должен был связаться с вышкой, чтобы сообщить им об изменении курса, – сказал Келлер, навалившись грудью на стол и сверля глазами Тьюсона.

– Он пытался. Но то, что случилось потом, случилось быстро. У него не было даже времени передать свое сообщение.

Келлер молчал, отчаянно пытаясь хоть чтонибудь вспомнить. Но его память была пуста. Он снова откинулся на стул.

– Наши системщики, – продолжал Тьюсон, – уже приступили к обследованию кабины, и несмотря на то, что она почти полностью разрушена, им все же удалось определить положение многих ручек управления и переключателей. И хотя некоторые из них были практически уничтожены огнем, им удалось установить – были они в положении \"включено\" или \"выключено\", исходя из...

– А тела членов экипажа были все еще в кабине? – перебил его Келлер.

– Да, конечно. Правда, их было трудно опознать с полной уверенностью, но...

– Тогда почему же я уцелел? Почему и мое тело не осталось там? Почему я не погиб?

– Очевидно, Дэйв, перед катастрофой ты вышел из кабины.

– Но почему? Что заставило меня покинуть свое место сразу после взлета? Я...

Внезапно яркой вспышкой перед его мысленным взором возникла картина, вырванная памятью из какихто глубин сознания. Застывшее изображение: лицо командира, его рот открыт, он чтото кричит Келлеру, в глазах тревога, страх.

И снова все исчезло. Разум еще пытался удержать воспоминание, но оно ускользало и, наконец, скрылось в какихто темных уголках памяти.

– Что с тобой, Дэйв? На тебе лица нет. Ты чтото вспомнил? – Через пустоту, которая осталась в его сознании, голос Тьюсона доходил до него с трудом.

Келлер провел дрожащей рукой по лицу:

– Нет, все в порядке. Был момент, когда мне показалось, что я начал чтото вспоминать. Но потом все исчезло. Я не могу...

– Это пройдет, Дэйв, – мягко ответил Тьюсон. – Придет время, и память вернется к тебе.

– А может, я просто не хочу вспоминать, Харри. Может, это даже к лучшему, что я не могу вспомнить.

Тьюсон пожал плечами:

– Может быть. Ты хочешь, чтобы я продолжал?

Келлер кивнул.

– На идентификацию и исследование всех хоть маломальски уцелевших в кабине приборов ушло пять дней. К счастью, циферблаты многих из них устроены так, что на них остается отметка того показания, которое было на приборе в момент удара. Когда все эти показания зафиксировали, то оказалось, что ни одно из них не отклонилось от нормы и не было никаких признаков отказа системы электропитания, который мог бы послужить причиной катастрофы.

Все журналы технического обслуживания самолета были опечатаны и в настоящее время тщательно изучаются. До сих пор в них не нашли ничего существенного, кроме того, что при последней проверке самолета обнаружилось отсутствие стяжного болта в поворотном узле тележки, который был тут же установлен и, разумеется, только после этого аэробус был признан готовым к полету.

Записи о техническом состоянии самолета, начиная с прошлогодних и вплоть до последней, сделанной накануне его гибели, не содержат сведений о какихлибо серьезных неполадках. Были сняты и разобраны все двигатели аэробуса, и на сегодняшний день не выявлено ничего, что указывало бы на какуюлибо неисправность в них перед катастрофой. Более того, если моя гипотеза справедлива, то именно двигатели не позволили самолету камнем рухнуть на землю.

– Твоя гипотеза? – спросил Келлер, хорошо знавший, что гипотезы Тьюсона часто и совершенно непостижимым образом оказывались верными.

– Ну, мы вернемся к этому чуть позже. Пока еще нет никаких доказательств. – Он снова сделал большой глоток из стакана и поморщился: пиво начало выдыхаться. – Поскольку ночь была холодной, мы проверили антиобледенительную систему. И снова – никаких неполадок. Сейчас идет проверка того, что осталось от топливной системы. Пока тоже никаких неисправностей не обнаружено.

– Теперь о \"человеческом факторе\". От тебя как единственного оставшегося в живых пока никакого прока нет, – продолжил Тьюсон со свойственной ему прямолинейностью, не допускающей даже намека на извинение: сейчас он был слишком поглощен технической стороной вопроса, чтобы обращать внимание на чувства собеседника.

– Мы тщательно просмотрели отчеты о тренировочных полетах и медицинские карты всех членов экипажа. Тебя самого подвергли всестороннему медицинскому обследованию сразу же после катастрофы. И проведено оно было не только для того, чтобы выяснить, не получил ли ты какихнибудь внутренних повреждений. Тебе были сделаны анализы крови и мочи. Мы также выяснили, какая рабочая нагрузка приходилась на тебя и командира в последние месяцы и достаточно ли вы отдохнули перед полетом. Из кабины извлекли остатки ваших сумок и находившихся в них личных вещей, по которым установили, что ни у одного из вас не было с собой какихлибо лекарств или наркотиков. Здесь все в порядке. Все тесты на профессиональную пригодность – как твои, так и капитана Рогана – в течение последнего года давали отличные результаты. Словом, до сих пор все было так, как и должно было быть. Кроме одного: тебя не могло быть во время катастрофы там, где ты обязан был находиться.

Ладно. Продолжим. Положение тел погибших, как в самолете, так и на земле, было нанесено на схему. Мы даже нашли тела нескольких несчастных на дне речки, протекающей по краю поля. Любопытно, что в одном месте внутри самолета обнаружили большое скопление тел, лежащих вповалку, изувеченных и обожженных до неузнаваемости. Их положение и состояние – несомненно результат какогото мощного удара.

От этих слов Келлера передернуло, его поразило полное отсутствие сострадания к несчастным жертвам в словах собеседника. Но Тьюсона настолько захватил азарт расследования, что он уже не мог думать о человечности и сочувствии.

– Ну, как ты знаешь, – продолжал Тьюсон, – меня привлекли к расследованию в составе группы анализа конструкций. Мы нанесли на схему всю прилегающую местность, используя аэрофотосъемку. У нас точно обозначена зона расположения обломков самолета и траектория его падения. На схеме видно, какие части отделились от фюзеляжа вначале и в каком месте они найдены. Это позволяет приближенно представить ту последовательность, в которой разрушался аэробус, и мы можем сказать, в какой части или в каких частях произошли разрушения, которые привели к катастрофе. Первоначально они возникли гдето в передней части корпуса. – Тьюсон улыбался и Келлер отвел от него глаза: желание стереть эту неуместную улыбку стало слишком навязчивым.

Не замечая неловкости ситуации, Тьюсон продолжал:

– Я осматривал крыло, когда обнаружил царапины, идущие по всей его длине. Под микроскопом стало видно, что в углублениях царапин имеются вкрапления синей и желтой краски. – Он с самодовольной улыбкой откинулся на спинку стула.

– И что из этого? – спросил Келлер.

– А вот что. Какие цвета используются в символике компании?

– Синий и желтый.

– Именно так. И она наносится по всей длине фюзеляжа от носа самолета и почти до передней кромки крыла. Сейчас делают химический анализ краски, чтобы подтвердить, что это та самая краска, но я знаю, что я прав.

– Но что же всетаки это значит? – нетерпеливо воскликнул Келлер.

– А то, старина, что часть стены салона была вырвана ударом колоссальной силы. Это был взрыв. И взрыв такой мощности, которую могла дать только бомба.

И он цинично усмехнулся, глядя в побелевшее как полотно лицо Келлера.

Глава 2

Дернувшись, маленький черный автомобильчик замер почти у самой ограды; Кен Пейнтер постарался приткнуться к ней как можно ближе.

– Мы не завязнем здесь, как ты думаешь? – спросила сидящая рядом с ним девушка, обеспокоенно вглядываясь в черноту ночи через боковое стекло.

– Ничего, все в порядке, – успокоил ее Кен, ставя машину на ручной тормоз, хотя и знал, что особой нужды в этом нет. – Дорога широкая, а земля здесь достаточно плотная. Не застрянем.

Он выключил фары, и внезапно темнота заставила обоих вздрогнуть. Некоторое время они сидели молча, пока глаза привыкали к поглотившему их мраку. Кен был доволен своей малюткой \"Мини\" – подержанной машиной, обладателем которой он был вот уже целых три месяца. Да, уж если ты работаешь в гараже, то надо быть всегда начеку, чтобы не упустить какоелибо выгодное дельце из тех, что время от времени там подворачиваются, а это подвернулось как раз вовремя. Работая учеником механика, он зарабатывал не так уж много, по крайней мере сейчас, но хозяин согласился еженедельно удерживать часть зарплаты в счет той пары сотен, в которые ему обошлась покупка. Что и говорить, Кен был в восторге от своей малютки; ведь она сделала доступными для него замечательные темные улочки вроде этой, а если у тебя нет собственного угла, то машина и такая вот темная улочка – как раз то, что надо.

Но что уж совсем не вызывало у него восторгов, так это Одри. Она становилась просто занозой в заднице. У него было немало знакомых девчонок, которые были непрочь побывать с ним в таких вот укромных местечках; Одри же все время долдонит о какойто там романтической любви, необходимости сохранить себя для ТогоОдногоЕдинственного, о важности серьезного и правильного отношения к сексу – и о прочей белиберде! Ладно уж, сегодня он даст ей последний шанс, но если она снова заупрямится, то может катиться ко всем чертям. Нечего с ней больше возиться. Впрочем, ножки у нее ничего.

Одри повернулась к Кену, стараясь в темноте рассмотреть его лицо. Она знала, что он любит ее, чувствовала это. Ведь всякий раз, когда они встречаются, между ними возникает тот магический контакт, о котором знают все настоящие влюбленные: когда сердце громко стучит в груди, когда жар охватывает все тело. Долгое время она не подпускала его к себе и временами ей казалось, что она непременно потеряет его, но он прошел испытание! Он действительно любит ее, иначе уж давно перестал бы встречаться с ней. Теперь, когда она уверена в нем, возможно, пришла пора и вознаградить его. Но слегка. Ровно настолько, чтобы не угас его интерес. Чтобы продолжал оставаться к ней внимательным! Она наклонилась в его сторону, намереваясь чмокнуть в щечку. И промахнулась, так как в это же самое время он придвинулся к ней поближе, чтобы как бы невзначай положить ей руку на бедро. Кен дернулся и принялся вытирать замусоленный глаз.

– Извини, – церемонно сказала она.

Пробурчав чтото нечленораздельное, он снова потянулся к ней. На этот раз их губы встретились и они поцеловались, она – восторженно, он же – используя момент для демонстрации своей силы.

Ошеломленная таким натиском, девушка вырвалась из его объятий.

– Ты делаешь мне больно, Кен, – жалобно сказала она.

– Извини, дорогая, но ты же знаешь, как я чувствую себя, когда ты рядом.

\"Просто торчу\", – про себя добавил он.

– Знаю, Кен. Ты в самом деле любишь меня, да?

\"Хочется так думать, ну и на здоровье\", – подумал он, а вслух сказал:

– Конечно, люблю, крошка. Я полюбил тебя с первого взгляда.

Она вздохнула и положила голову ему на плечо. \"Теперь надо чуток выждать\", – снова про себя подумал он. – \"И не слишком распускать руки\".

– Мне холодно, Кен.

Освободив левую руку, он обнял ее сзади за плечи.

– Я в момент тебя согрею, – сказал он тоном соблазнителя. И услышал, как она тихонько засмеялась.

\"Ага, кажется, дело пошло!\" – и вдруг он почувствовал, как все ее тело напряглось.

\"Ну вот, опять она за свое!\" – и слегка разжал объятья.

– Где мы, Кен? – спросила девушка, выпрямляясь и протирая уже слегка запотевшее ветровое стекло.

– Что?

– Где мы находимся? – повторила она.

– В моем автомобиле.

– Нет, я не о том. Мы что, рядом с Южным Полем?

– Ну да, позади него. В что?

– Господи, как ты мог привезти меня сюда? Ведь здесь же разбился самолет!

– Ну и что? Ведь прошло уже столько времени! К тому же мы далеко от того места, где он шлепнулся.

– Все равно, у меня прямо мурашки по коже. Лучше нам уехать отсюда. Здесь както жутко.

– Не глупи, дорогая. Я все равно не могу никуда уехать – у меня мало бензина. \"Да и не собираюсь я колесить по округе, подыскивая спокойное местечко лишь для того, чтобы ты могла там удобно пристроить свою задницу\", – добавил он про себя.

– Мне вправду холодно. Мы слишком близко от реки.

– Я же сказал, что могу согреть тебя, – сказал он, притягивая девушку к себе.

Ее напряженность прошла, и она снова прижалась к нему.

– Я в самом деле люблю тебя, Кен. У нас ведь не так, как у других, правда?

– Конечно, Одни, – с убеждением сказал он и поцеловал ее в макушку.

Она подняла к нему лицо.

– Ты ведь никогда не бросишь меня, да, Кен?

Даже в темноте он мог разглядеть ее широко раскрытые, ищущие глаза.

– Никогда, – ответил он ей и подвинулся так, чтобы удобнее было дотянуться до ее губ. Он стал целовать ее в лоб, нос, а затем и в губы. Страсть уже закипала в нем, и теперь он почувствовал, как она нарастает и в ней. Ну, все, пора! Его правая рука, которой он обнимал ее за плечи, начала медленно и осторожно подбираться к давно желанной цели. Сколько раз уже бывал у этой цели, и тут она всегда яростно вырывалась и в слезах убегала прочь. Но сегодня, он чувствовал это, все было подругому – наконецто она образумилась и созрела! Его пальцы задрожали от возбуждения, добравшись до ее груди, такой упругой и податливой под шерстяным джемпером.

– Ооо, милый, – услышал он тихий стон, и ее пальцы впились в его плечо. – Скажи мне, что ты меня любишь.

– Я люблю тебя. – Сказать это было парой пустяков.

– Ты ведь не бросишь меня.

– Я тебя не брошу. – Сейчас он сам был готов поверить в это.

– Да, милый, – страстно пробормотала она, в то время, как его рука заползала к ней под джемпер. И это простое слово \"да\" заставило его сердце бешено забиться, а прикосновение его холодных пальцев к ее обнаженному животу привело Одри в состояние крайнего возбуждения, и она непроизвольно стиснула бедра. Его ищущая рука добралась до бюстгальтера и, быстро пробежав по нему, опустила лямочку. Та легко соскочила с плеча, а его рука уже спешила назад, к тому, что он уже считал своей собственностью. Он захватил грудь в ладонь и несколько мгновений наслаждался ощущением ее чувственной упругости и твердости этого маленького бугорка в центре, в то время как его жадное воображение уже забежало вперед, рисуя другие потаенные местечки.

И тут он почувствовал, как она опять напряглась.

– Что это было? – услышал он ее судорожный вздох.

Он замер, соображая, убить ли ее прямо тут, на месте, или просто вышвырнуть в кусты и уехать. Не сделав ни того, ни другого, все еще не выпуская из руки завоеванной награды, сказал деревянным голосом:

– Ты о чем?

– Там, снаружи ктото есть. Я чтото слышала, – обеспокоенно прошептала она.

Он неохотно убрал руку и повернулся к окну, вглядываясь в темноту через запотевшее стекло.

– Ну и хрен с ним! Разве может ктонибудь нас разглядеть через такие стекла, даже если будут очень стараться?

– Слушай, Кен. Ну, слушай же! – взмолилась она. Он сидел, уставясь в совершенно непрозрачное ветровое стекло и стараясь прислушаться, однако досада на то, что его любовный пыл был так нелепо растрачен впустую, заглушала все другие чувства.

– Ничего там нет, – сухо сказал он, в то же время пытаясь вспомнить, запер он двери на защелки или нет. Протерев рукавом часть запотевшего ветрового стекла, он почти уткнулся в него носом, стараясь хоть чтонибудь разглядеть в темноте.

– Ничего, – раздраженно сказал он. – Ни хрена не видно.

– Поехали, Кен. Здесь так холодно, разве ты не чувствуешь?

Да, пожалуй. Но это был не просто холод осенней ночи. Этот озноб пробирал его до самых костей. И вот тут он услышал нечто.

Это было похоже на шепот или шелест голых ветвей в кустах живой изгороди, однако он почемуто чувствовал, что природа здесь ни при чем. В этом звуке было чтото человеческое; и все же это не был шепот человека. Они снова услышали его – тихий, безжизненный шепот.

Одри схватила его за руку, не в силах отвести взгляда от ветрового стекла.

– Давай уедем, Кен. Уедем сейчас же! – Ее голос срывался, а тело била легкая дрожь.

– Наверное, ктото дурью мается, – неуверенно ответил он, потянувшись однако к ключу зажигания. У него упало сердце, когда он услышал, как мотор зафыркал, потом взревел и умолк. Кен почувствовал, как Одри в тревоге повернулась в его сторону, но старался не смотреть на нее, опасаясь, как бы глаза не выдали охватившего его беспокойства. Он опять включил зажигание. Похоже, что на этот раз двигатель все же заведется, но он опять зачихал, а потом вовсе взвыл и затих. После третьей попытки стало ясно, что прежде чем пробовать еще раз, надо дать немного передохнуть подсевшему аккумулятору. Они сидели, не шелохнувшись, в полной тишине, напряженно вслушиваясь, стараясь уловить малейший звук и молясь про себя, чтобы это не повторилось. Но оно повторилось. Тихий, шелестящий шепот. Близко. Совсем рядом и, похоже, с той стороны, где сидела девушка.

Кен посмотрел мимо нее в запотевшее боковое окно; от тепла их тел стекла покрылись тонким непрозрачным слоем влаги. Но ему показалось, что прямо за окном маячит какаято бесформенная белесая тень. Она как будто постепенно росла, словно пятно, появляющееся при дыхании на холодном стекле. Края ее были размыты, и вся она была колышущимся серым овалом, который неумолимо приближался. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова. Все его тело оцепенело. Волосы на голове поднялись дыбом. Тень за окном перестала расти, но он знал, она рядом, прямо за стеклом, всего в нескольких дюймах от повернутой к нему головы Одри. Девушка вдруг поняла, что он смотрит не на нее, а на чтото, находящееся за ее левым плечом, и у нее сжалось сердце, когда она увидела его искаженное страхом лицо.

Она с трудом отвела взгляд от его лица и медленно, как марионетка, вся сжавшись от страха, обернулась к окну. Механически, одним движением руки вытерла запотевшее стекло и тут же в ужасе закричала. Этот вопль, поднявшийся из самых глубин ее существа, заполнил собой салон маленькой машины и забился у парня в ушах.

Через стекло на нее в упор смотрели два огромных черных глаза. И взгляд этих глаз был таким пронзительным, что она просто не в силах была от них оторваться: казалось, они прожигают ее насквозь, проникают в ее сознание, чтото ищут в душе. Она с ужасом поняла, все ее чувства кричали об этом, то, что находилось там, снаружи, не было человеком. И вообще не было живым существом. Даже почти теряя рассудок от страха, она уже знала, что это такое. Большие невидящие глаза, маленькое белое личико, тонкие улыбающиеся губы, странное пятно на щеке – это же лицо куклы! Но глаза, глаза были живые, их взгляд пронизывал ее насквозь. Она снова услышала шепот, эхом отозвавшийся у нее в мозгу, но слов не понимала, они были бессмысленными.

Ее крик вывел Кена из оцепенения. Охваченный паникой, он потянулся к ключу зажигания, повернул его, до отказа выжал педаль газа. И тут машина начала раскачиваться, сначала слегка, а затем все сильнее и сильнее. Его нога соскочила с педали и мотор, взвыв напоследок, умолк как раз в тот момент, когда уже почти готов был завестись. Кена резко отбросило к середине салона, когда машина с его стороны внезапно приподнялась, так что колеса полностью оторвались от земли. Одри прижало к окну и теперь лишь стекло отделяло ее от этих ужасных черных глаз. Но сейчас они были полны сострадания и безысходного отчаяния. И угрозы.

В следующее мгновение ее отбросило в другую сторону, когда машина подскочила с ее стороны, и, она, истерически рыдая, вцепилась в Кена. Раскачивание еще больше усилилось, а затем машину начало трясти. Казалось, она качалась и дрожала, одержимая безумным экстазом.

– Что происходит, что это такое! – пронзительно взвизгнула девушка, но Кен не мог ответить на этот вопрос, даже если бы ее слова и дошли до скованного ужасом сознания. Внезапно машина с грохотом рухнула на землю, при этом ее так тряхнуло, что, казалось, она тут же развалится на куски, и потом наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими рыданиями обезумевшей девушки. Повинуясь инстинкту, Кен оторвал ее от себя и потянулся к дверной ручке. Нажав на нее, он с силой толкнул дверь плечом и вывалился на жесткие ветки голых кустов живой изгороди. Острые сучья вонзились в его тело, но он, не обращая внимания на боль, стал продираться сквозь узкую щель между машиной и изгородью. Ветви вцепились в его одежду, а ему, охваченному ужасом, казалось, что это руки, которые стараются затащить его назад. Он завопил и еще яростнее стал продираться вперед вдоль узкого прохода, пока наконец не выбрался на свободу.

Не оглядываясь, – он не желал ничего видеть, – Кен бросился бежать вдоль темной улочки, не сознавая и не ощущая ничего, кроме объявшего его слепого страха. Лишь в самой глубине его сознания запечатлелись жалобные вопли оставленной им девушки, умолявшей его вернуться назад и не бросать ее одну.

Спотыкаясь и падая в темноте, он бежал прочь от своей крошки \"Мини\". Прочь от того зла, которое было там, позади.

Глава 3

Келлер глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым тонкой, непрерывной струйкой. Он сидел в полной темноте, устало откинувшись в единственном стоявшем в комнате кресле и уставившись в потолок невидящим взглядом.

В этот вечер он вернулся в свою лондонскую квартиру раньше обычного. Его мысли все время возвращались к тому, что он услышал от Тьюсона. Скинув пальто и ослабив узел галстука, налил себе порцию чистого \"Глендфидиха\". Он редко пил помногу – полеты и выпивка плохо сочетались друг с другом – однако, в последнее время он оценил способность алкоголя снимать нервное напряжение. Опустившись в кресло и поставив бутылку на подлокотник, он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, а затем уже закурил сигарету. И так, в состоянии глубокого раздумья он пребывал уже более двух часов.

Бомба! Возможно ли это? Существующие сегодня правила контроля достаточно жестки; багаж и ручная кладь тщательно просвечиваются, а каждый пассажир перед самой посадкой проходит быстрый, профессионально выполненный досмотр. И тем не менее время от времени это все же случается; бомбы как и прежде обнаруживаются на борту самолета, и как прежде преступники откудато извлекают оружие во время полета. Достичь стопроцентной безопасности просто невозможно.

Но почему все же комуто понадобилось взорвать именно этот самолет? В списке пассажиров, насколько он помнил, не было ни политических деятелей, ни представителей религиозных сект. Там были только британские бизнесмены и туристы разных национальностей. Может быть, это дело рук какогонибудь сумасшедшего? Если даже и так, должна же быть какаято причина для свершения столь ужасного злодеяния, пусть незначительная или даже бредовая. Но, насколько ему известно, полиция не обнаружила ничего, что проливало бы свет на возможную причину взрыва.

Здесь он совершенно не согласен с Тьюсоном, который в поддержку версии о преднамеренном взрыве утверждал, что, когда на борту самолета почти триста пятьдесят пассажиров, то всегда найдется ктото, кто затаил злобу против одного из них. Но как же удалось пронести бомбу в самолет? Боинг, так же как и все прочие самолеты, перед самым взлетом был тщательно проверен. Так каким же образом удалось пассажиру пройти кордон безопасности, особенно тщательный на крупных рейсах вроде этого? Тьюсон навлекал на себя негодование начальства лишь одним предположением о наличии бомбы, и поэтому перед уходом снова попросил Келлера не проболтаться, явно сожалея о том, что неосторожно поделился с ним своими догадками. Но при этом было коечто еще, мешавшее Келлеру принять версию о возможности взрыва.

Это была внезапная вспышка памяти, как стопкадр кинофильма, на мгновение высвеченный в его сознании: лицо командира, рот открыт, будто он кричит чтото в тревоге – а может, в гневе? Пришедшая мысль заставила его резко выпрямиться в кресле. Возможно, лицо Рогана выражало вовсе не страх; возможно, это был гнев, он в гневе кричал – на него! Да, они повздорили, фрагменты этой ссоры стали теперь всплывать в его памяти, они действительно повздорили накануне полета. Когда же это было, в тот день или накануне? Нет, это было за день до полета. Разрозненные обрывки воспоминаний начали вставать на свои места, стали складываться в целостную картину. Да, они яростно сцепились, не подрались, он был уверен в этом, а сцепились на словах. Сейчас перед ним, как наяву, стояло побелевшее лицо командира, зубы стиснуты от рвущейся наружу ярости, кулаки крепко сжаты, руки опущены и вытянуты вдоль тела, словно он с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться Келлеру в глотку. И он тоже был разъярен. Он вспомнил, что не смог смолчать, не ответить на выпад Рогана; он нанес удар, опятьтаки только словами, но слова его обладали такой же разрушительной силой, как и настоящие удары. А может, даже и большей.

Могло ли это сыграть какуюнибудь роль в гибели Боинга? Могла ли эта ссора продолжаться на борту? Могло ли это явиться причиной какой – либо ошибки, допущенной пилотом? Нет, не могло, он уверен, для этого оба они были слишком опытными и профессиональными пилотами. Но это выражение лица капитана Рогана как раз перед самой катастрофой... Сейчас перед его мысленным взором всплывала уже другая картина.

По времени это относилось к моменту перед самым началом их падения. Он вспомнил общую атмосферу в кабине: мерцающие огнями приборные панели, ночную темень за окном, горсточки огней там, где далеко внизу были города, и побелевшее лицо командира, смотрящего на него снизу вверх, как если бы он, Келлер, в это время вставал со своего кресла. Что же говорил тогда Роган, какие слова, обращенные к нему, слетели с губ командира? Он не сказал, а выкрикнул их. В гневе или в страхе? Как именно? Теперь он видел эту картину совершенно отчетливо. Если в только удалось вспомнить слова.

Картина в его сознании стала тускнеть, и он понял, что нить воспоминаний потеряна. Почувствовав тепло сигареты, он погасил ее, пока она не прижгла ему пальцы. Он сидел, потягивая виски, и смотрел на сервант, на котором лежала перевернутая фотография Кэти. С усилием поднявшись из кресла, подошел к серванту и, поколебавшись, взял фотографию в руки. Она лежала здесь так со дня катастрофы. Первое, что он сделал, когда ему разрешили вернуться домой, подошел тогда прямо к фотографии и, перевернув ее лицом вниз, положил на сервант, не осмеливаясь больше смотреть в лицо Кэти. Сейчас он поднял ее и долго всматривался в ее улыбающееся изображение; слез не было, он давно их уже выплакал, осталась только одна печаль – незнакомая прежде, странная тихая грусть. Он поставил фотографию и вспомнил Кэти. Фотография – это только мнимая копия когдато живого человека, дающая лишь слабое представление о том, что на самом деле скрывалось за этими смеющимися глазами.

Она переехала к нему всего за три месяца до того рокового дня, хотя их отношения начались годом раньше. Сначала это был легкий флирт – с обеих сторон, но постепенно и неуклонно он перерос в нечто большее; более крепкое и прочное, чем они могли себе представить. Их взаимное расположение началось в тот день, когда ей, впервые выполнявшей в полете обязанности старшей стюардессы, пришлось иметь дело с сердечным приступом у одного из пассажиров. Он тогда пришел ей на помощь, и совместными усилиями им удалось поддерживать жизнь у пожилого пассажира до момента приземления. До этого рейса он несколько раз уже встречал ее, и находил, без сомнения, привлекательной, но в то время у него были другие амурные связи, и он не проявлял намерений познакомиться с ней поближе. Общая сопричастность к ситуации, связанной со спасением жизни человека, свела на нет все другие соображения.

Вскоре между ними возникла искренняя нежная привязанность, которая по мере того, как они все больше узнавали друг друга и убеждались в своих чувствах, медленно переросла в большую любовь. Они тщательно скрывали свои отношения, зная, что администрация, в частности на их авиалинии, хотя и закрывает глаза на легкий флирт между членами экипажа, делает все возможное, чтобы развести возлюбленных по разным рейсам; эмоции, которые могут вспыхнуть при подобных отношениях, не допустимы на высоте в тридцать три тысячи футов над уровнем моря – слишком многое может случиться, что потребует полной концентрации внимания всех членов экипажа. И они вели себя тихо, стремясь не упускать возможности вместе побывать во всех тех замечательных уголках, куда приводили их маршруты авиалиний компании. Конечно, было невозможно скрыть свои отношения от ближайших коллег, с которыми они работали, особенно Келлеру, внезапное равнодушие которого к другим девушкам уже само по себе бросалось в глаза; но летные экипажи прекрасно умели хранить тайны в своем узком кругу.

Она переехала к нему только тогда, когда этот шаг уже воспринимался как само собой разумеющийся, любой другой вариант выглядел бы странным и фальшивым. Следующим шагом, несомненно, был брак, и оба знали, что он произойдет естественно, без всякого побуждения с чьейлибо стороны.

Келлер подошел к окну и посмотрел вниз на оживленную Кромвель Роуд. Они собирались купить небольшой домик гденибудь в сельской местности, неподалеку от аэропорта. Он грустно улыбнулся; даже предполагали, что это будет в окрестностях Итона или Виндзора. И именно там пришел конец их мечтам; на тихом поле под Итоном!

Он отошел от окна и снова закурил сигарету, в голове опять закружились мысли. Итон! Не потому ли он чувствовал такую непреодолимую потребность вернуться сюда, что они собирались поселиться гденибудь поблизости? Может быть, ему просто хотелось окунуться в прошлое, связанное с посещением ими этого маленького городка? Или, может быть, он чувствовал, что ответ кроется гдето здесь?

Желание вернуться на место катастрофы было просто невыносимым. Он отчаянно сопротивлялся ему, стремясь избежать любых напоминаний о кошмарном событии, произошедшем в этих местах, но его тянуло туда против собственной воли, вопреки рассудку. Он хотел держаться подальше от всего этого, но какойто инстинкт, какойто будоражащий его душу голос, звучащий в самой глубине его сознания, говорил, что ему не будет покоя, пока он не вернется туда. Это было и необъяснимо, и неизбежно.

Возможно, его возвращение разбудит какуюнибудь маленькую клеточку памяти в его мозгу; возможно, он вспомнит и катастрофу и вызвавшие ее события. И еще вспомнит, как же ему удалось уцелеть в ней без единой царапины, когда все остальные на борту погибли, и их тела либо сгорели дотла, либо были искалечены до неузнаваемости. Очевидцы считали, что он выбрался из разбитого корпуса самолета, но их воспоминания были сбивчивыми, почти на грани истерики изза гигантских масштабов происшедшей на их глазах катастрофы. Скорее всего, его просто вышвырнуло из самолета через какойто проем на мягкую землю, где он и пролежал без сознания некоторое время, прежде чем встать и уйти от горящих обломков. Он помнил, что тогда у него не было никаких эмоций, он просто воспринял как факт, что все, даже Кэти, погибли, и что возвращаться назад в это пекло не было смысла. Нет, слезы и ответная реакция пришли позже, когда прошел шок.

Он отчетливо помнил этого старика, которого нашел лежащим в грязи; может быть, он сможет рассказать ему больше того, что осталось у него на памяти. Распростершись на развороченной земле, старик дрожал от страха, глядя на Келлера испуганными глазами. Если бы ему удалось найти его, может быть, он мог бы рассказать все, что видел. Бог знает, была бы от этого какаянибудь польза или нет, но что еще ему оставалось делать?

И тут он услышал тихий стук в дверь. Он не сразу воспринял этот стук, его сознание было слишком поглощено собственными мыслями, но стук повторился. Такое легкое постукивание, похожее на то, как если бы в дверь стучали только одними ногтями. Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Какого дьявола комуто понадобилось явиться с визитом в такое время? Он пересек комнату, внезапно сообразив, что во всей квартире нет света. Сам не зная почему, помедлил перед дверью, прежде чем повернуть защелку, ощущая, как его внезапно охватывает тревожное предчувствие. Стук повторился опять, надо было чтото делать. Он распахнул дверь. В полумраке коридора стоял мужчина, черты его лица можно было разглядеть с большим трудом. Он молчал, но Келлер чувствовал, что глаза незнакомца пронзают насквозь. Он быстро щелкнул выключателем в квартире, чтобы свет из нее осветил коридор.

Мужчина был маленького роста и немного полноват. Круглое лицо, редкие волосы. Руки засунуты глубоко в карманы поношенного светлокоричневого плаща, воротник рубашки слегка помят. В толпе он был бы совсем незаметен, если бы не одна особенность – его глаза. Колючие, пронзительные, совершенно не гармонирующие с невзрачным телом, в которое были посажены. Они были светлосерого цвета, совсем светлые, с ледяным блеском, но в то же время в них угадывалось и какоето сочувствие. Келлер увидел все это сразу, уже с первой минуты, когда они молча стояли друг против друга, а затем он заметил, как в этом странном, тревожащем душу взгляде вдруг отразилось замешательство. Лицо незнакомца было хмурым и бесстрастным, и только глаза говорили об охватившей его нерешительности и... любопытстве.

Келлер вынужден был заговорить первым.

– Да? – единственное, что он смог выдавить из себя. Во рту у него вдруг сделалось сухо, а рука крепко вцепилась в дверной косяк.

Мужчина некоторое время стоял молча, не отрывая взгляда от Келлера. Затем моргнул, и это слабое движение, казалось, оживило и все остальное тело. Он шагнул чуть ближе и спросил:

– Вы Келлер, не так ли? Дэвид Келлер?

Келлер утвердительно кивнул головой.

– Да, это вы, я узнал вас по фотографии в газетах, – сказал человечек, словно подтверждение Келлера для него абсолютно ничего не значило.

Он снова замолчал, разглядывая второго пилота с ног до головы, и в тот момент, когда Келлер уже почувствовал, как в кем начинает закипать раздражение, незнакомец, казалось, наконец принял решение.

– Извините, – сказал он. – Меня зовут Хоббс. Я спиритист.

Глава 4

\"Да, это лучшее время года\", – думал Джордж Бандсен, на его лице светилась умиротворенная улыбка. Ровное течение Темзы мягко покачивало его маленькую весельную лодочку. Он раскурил трубку и пристально всмотрелся в висящий над водой сырой утренний туман. Чертовски холодно, но ради того, чтоб побывать хотя бы для разнообразия наедине с самим собой, можно и потерпеть. В его ушах до сих пор стоял пронзительный голос Хилари:

– Смотри, не забудь, что утром тебе открывать магазин, не вздумай опоздать! Я не собираюсь открывать его одна! Хватит с тебя, и так вечно торчишь на этой вонючей реке! В один прекрасный день ты все же свалишься, а при твоемто весе, тебе уже ни за что не выбраться из нее!

Желание запустить ей в голову чашкой с чаем было просто непреодолимым, но, протягивая ей дрожащими руками блюдце с прыгающей на нем чашкой, он только и смог что сказать:

– Я ненадолго, дорогая. Это всего лишь маленькое невинное развлечение.

– А как насчет моих развлечений? – с вызовом спросила она, села в постели и, взяв его подушку, подложила ее себе за спину поверх своей. – Когда в последний раз ты брал меня с собой куданибудь?

Она выхватила у него из рук блюдце с чашкой, чай выплеснулся, и несколько крупных капель упало на белое покрывало.

– Посмотри, что ты наделал! – завопила она.

Он бросился в ванную, принес фланелевое полотенце и принялся энергично затирать светлокоричневые пятна на покрывале.

– Все в порядке, дорогая, ничего уже почти незаметно, – успокоил он ее.

Хилари возвела глаза к небу. Ну что ей делать с этим тюфяком, воображающим себя мужчиной? Он всегда был таким услужливым, таким предупредительным со всеми посетителями их маленького магазинчика, торгующего газетами, табачными и кондитерскими изделиями, которым они владели в Виндзоре вот уже пятнадцать лет. Его, казалось, совсем не волновало, что дни владельцев таких вот лавчонок были сочтены, и на их место приходят большие супермаркеты. Таких магазинчиков, как у них, торгующих всякой всячиной, осталось уже совсем немного. Мясники, булочники, зеленщики – все они уже столкнулись с жесткой конкуренцией со стороны больших магазинов, принадлежащих крупным торговым фирмам. А этот жирный боров попрежнему думает только об одном, как бы улизнуть на рыбалку! Да, что касается покупателей, то здесь он справлялся довольно неплохо, но заниматься ежедневной сортировкой газет, давать задание мальчишкам и ставить их на упаковку, открывать по утрам магазин, вести учет на складе, крутиться во время утреннего наплыва посетителей, спешащих на станцию – тут уж поищите дураков!

– Иди, катись отсюда! – холодно сказала она. – Но чтоб был дома ровно в семь!

– Да, дорогая, – благодарно пробормотал он, торопливо облачаясь в огромный вязанный свитер, который свободно вмещал и его огромный живот, и все его двойные подбородки. Он влез в высокие сапоги, затолкав под кровать, подальше от глаз, отвалившуюся от них сухую грязь, и заправил брюки в голенища. Затем с трудом напялил тяжелое на меховой подкладке пальто и встал у спинки кровати, как бы ожидая разрешения уйти.

– Ну чего ты ждешь? Катись – и постарайся, наконец, поймать, сегодня хоть чтонибудь!

Она склонилась над чашкой уже остывшего чая. Не говоря ни слова, он двинулся к двери. Затем повернулся, сложил губы трубочкой и послал ей воздушный поцелуй. Его идиотская выходка вызвала у нее только презрительную усмешку.

Захватив из стоящей в конце сада сараюшки рыболовные снасти, он начал спускаться к реке по длинной, огибающей холм дороге. Перешел мостик и двинулся дальше по направлению к полусгоревшим эллингам. Там, у пирса была привязана весельная лодка, которую Арнольд сдавал ему в утренние часы по будням в аренду по дешевке. \"Повезло старику Арнольду, – подумал он про себя. – Старые эллинги давно уже требовали ремонта, а теперь он получит от авиакомпании компенсацию за ущерб, причиненный падением аэробуса. Жуткая сделка, но такова жизнь – даже при самых тяжких бедствиях, всегда найдется ктонибудь, кто выиграет от этого, и старый Арнольд как раз попал в их число. Не считая, конечно, второго пилота. А что можешь выиграть ты?\"

Медленно, не спеша он греб вверх по течению, сначала вдоль излучины реки, затем под железнодорожный мост, а там прямо к камышовым зарослям у небольшого островка. Здесь было довольно тихо, если не считать время от времени проходящих по мосту поездов, шум которых, однако, никогда не распугивал рыбу. Ее выносило течением из излучины прямо к тому месту, где он ставил лодку, и его наживка притягивала ее как магнит. Хилари была не права, проходясь насчет того, что ему никогда ничего не удается поймать. На самом же деле возвращаясь домой, он зачастую останавливался у друзей, уже открывших свои магазины, и к тому времени, когда они, поболтав и обменявшись традиционными шутками о той огромной рыбине, которая сорвалась, расходились, у него, в силу щедрости его натуры, рыбин становилось несколько меньше. И он непременно останавливался у цветочной лавки и давал пару штук мисс Парсонс. Такая милая и спокойная женщина. Он никак не мог понять, почему она так и не вышла замуж. Хотя, если задуматься, то он не смог бы ответить на вопрос – почему он женился.

Попыхивая трубкой, он предался размышлениям на свою излюбленную тему, не отрывая взгляда от белого поплавка, пляшущего вверхвниз на самом конце лески. У них все было нормально первые восемь лет – лучше не бывает, – но тут он допустил одну маленькую оплошность, и все сразу изменилось. Ну совсем малюсенькую оплошность. Ведь он даже и не переспал с этой женщиной – взял ее так, побыстрому, всегото один разок, в задней комнатке за магазином, когда Хилари, как он считал, была у своей сестры. Господи, ну и перетрусил же он, когда услышал звук поворачивающегося в замке ключа, а вслед за ним и звяканье колокольчика над дверью. В тот день они закрыли магазин вскоре после полудня, и эта женщина была последней посетительницей. Она намеренно слонялась по магазину до самого закрытия. Ему случалось раньше перекинуться с ней парой слов, когда Хилари не было поблизости, и вскоре ему стало ясно, что ей надо. Конечно, в те дни он был гораздо стройнее. И всегда старался угодить своим клиентам, особенно хорошим.

Он до сих пор помнит, как у него от страха похолодело сердце, когда осторожно выглянув изза прилавка, он увидел Хилари, с мрачным видом направлявшуюся прямо к нему. Она только что крупно поругалась со своей сестрой, и лицо ее потемнело еще больше, когда она увидела, кто там лежит на полу за прилавком, стараясь натянуть на крутые бедра обшитые кружевами панталоны. Если бы только они поднялись наверх, тогда бы у него хоть была возможность спрятать ее, а позднее осторожно выпроводить из дома. Но он сам не хотел делать из этого события; так, быстренько, раздва – и готово. А теперь уж точно они влипли: он, стоя на коленях, безуспешно пытается натянуть брюки, крепко прижатые к полу собственным весом, а она мечется вокруг, боясь высунуть нос изза прилавка. Их бестолковая возня разом оборвалась, как только они увидели, как Хилари, перегнувшись через прилавок, смотрит вниз; лицо у нее сначала вытянулось, а затем мелкомелко задрожало от едва сдерживаемого гнева.

Последующие пять минут врезались в его память так, словно это произошло только вчера: крики, яростно вцепившиеся в его волосы пальцы, рыдания несчастной женщины, лежащей на полу и безуспешно пытающейся хоть както прикрыть свою наготу. Он рванулся к задней двери магазина, путаясь в штанах, так и оставшихся висеть у него на коленях, затем украдкой пробрался по лестнице наверх и спрятался в их спальне, закрыв двери изнутри. Снизу еще некоторое время доносились крики, изредка перемежавшиеся громкими рыданиями. Вскоре он услышал звон дверного колокольчика, звук второпях захлопнутой двери и удаляющийся стук каблучков по тротуару. Потом он услышал, как внизу ктото прошел через гостиную на кухню и начал набирать воду в чайник. И он понял, что шаги, донесшиеся до него с улицы, принадлежали той другой женщине.

Весь дрожа, он затаился в комнате, скрючившись на краешке кровати, и просидел так до самой темноты, затем прокрался к двери и отпер ее. Прислушался, быстро разделся и лег в постель. Так и лежал он там, весь дрожа от страха, натянув одеяло до самого подбородка, пока не пробило десять часов и он услышал на лестнице ее тяжелые шаги. Не включая света, она прошла прямо к кровати, разделась в темноте, забралась в постель и неподвижно застыла рядом с ним. Прошло три недели, прежде чем она заговорила с ним, и не менее двух, пока соизволила взглянуть на него. Вопрос о его неверности никогда не поднимался с того самого дня, но с тех пор все круто переменилось. Господи, к как еще переменилось!

Он вздохнул и заерзал, устраивая поудобнее свое грузное тело в лодке, от чего она тут же опасно закачалась. С того дня он начал толстеть, а она стала еще более крикливой. И, естественно, ее тело стало для него запретным. Разве что раз или два в году – в Рождество или на Пасху, после того, как она пропустит пару стаканчиков шерри – но не более того. К счастью, в Виндзоре было достаточно вдовушек, которые время от времени нуждались в утешении. А эта мисс Парсонс чрезвычайно мила, к тому же весьма и весьма привлекательна. В общем, все складывалось вполне благоприятно. Без особой спешки, но к сорока пяти годам он научился не торопить события.

Плавный ход его мыслей был внезапно прерван тем, что поплавок вдруг резко дернулся и ушел под воду. Ага, есть одна! Он ухмыльнулся и крепче зажал зубами трубку. Потом начал помаленьку подтягивать леску, но странное дело, он не ощутил обычных при этом подергиваний. Вместо этого леску почемуто все время тянуло вниз, как будто рыба тащила наживку на дно. Он потянул удочку и начал наматывать леску на катушку. Удилище изогнулось, выходящая из воды леска туго натянулась. \"Боже милостивый, – подумал он, – ну и здорова!\" Вдруг леска лопнула, и он тяжело опрокинулся на спину. Растянувшись на дне лодки с задранными на сидение ногами, он уперся локтями в борта, приподнял голову и всмотрелся в мутную воду. Только он собрался снова принять сидячее положение, как тут на поверхность вынырнул поплавок.

– Все это чертовски странно, – проговорил он, вытащив трубку изо рта и тупо глядя на покачивающийся на воде поплавок. – Это уж точно была здоровенная рыбина!

Чертыхаясь, он начал наматывать остатки лески на катушку, решив, что на сегодня с него довольно. Именно в этот момент он услышал как бы плывущий к нему над водой шепот. Он не мог сказать, был ли это один голос или несколько тихих голосов, слившихся воедино. А может, это был просто шорох камышей у кромки воды?

Ну, вот, опять. Голос был слишком тихий, чтобы можно было сказать определенно, принадлежал он мужчине или женщине. И тут он услышал звук, от которого у него по спине поползли мурашки. Этот звук напоминал сдавленный смех, как тихое сухое покашливание, и раздавался гдето совсем рядом, казалось, прямо в конце лодки.