Форд Ричард
Рассказы
РИЧАРД ФОРД
Рассказы
РОК-СПРИНГС
Мы с Эдной выехали из Калиспелла, держали путь на Тампа-Сент-Пит: там у меня еще имелись дружки с прежних, лучших времен - они не выдали бы меня легавым. Я не поладил с законом в Калиспелле - подделал пару-тройку чеков, а в Монтане за это можно схлопотать срок. И Эдна, я знал, уже прикидывает, что к чему, - думает, что пора уматывать: неполадки с законом у меня не впервой. Она и сама нахлебалась вдоволь: детей у нее забрали, а ее бывший муж Дэнни вламывался в дом и крал вещички, пока она торчала на работе, - вот почему я попервоначалу к ней подселился, ну и еще для того, чтобы дочке моей, Черил, жилось получше.
Не скажу, что у нас с ней было - ну а если нас попросту прибило к одному берегу? Правда, любовь родится и на вовсе пустом месте, мне ли не знать. Так что в тот день я, когда вошел, спросил ее только, не хочет ли она все бросить и уехать со мной во Флориду, а она и говорит:
- Почему нет? Терять мне нечего.
Мы с Эдной вместе уже восемь месяцев почитай что как муж и жена - за это время мне случалось и без работы сидеть, и работать на собачьих бегах, и я мог пособить с квартплатой и образумить Дэнни, когда он заявлялся. Дэнни меня побаивался: Эдна ему сказала, что я сидел во Флориде за убийство, но это она приврала. Я и сидел-то всего раз, в Таллахасси: спер шины и ввязался в драку на государственной ферме - тогда одному парню выбили глаз. Но изувечил его не я, и Эдна нарочно понарассказала страхов, чтобы Дэнни не больно безобразил и не заставил бы ее взять детей обратно, она ведь уже устроила все так, чтобы не жить с ними, а Черил уже жила со мной. Я вообще-то не буйный и нипочем не стал бы выбивать человеку глаз, не говоря о том, чтобы убить. Бывшая моя жена Элен сюда бы аж с Вайкики-бич прикатила, чтоб за меня поручиться. У нас с ней никогда до рукоприкладства не доходило, и, по моему разумению, как видишь быть беде, отойди от греха подальше. Только Дэнни это невдомек.
Мы уже оставили позади половину Вайоминга, направлялись к I -80-й, и море нам было по колено, но тут в машине, которую я украл, замигал индикатор бензина, а я знал, что это не к добру.
Машину для нас я раздобыл что надо, малиновый \"мерседес\" - увел его от дома офтальмолога в Уайтфише, штат Монтана. Украл, потому что думал: для долгого переезда ничего лучше не найти, думал, он накрутил мало километров, тут я промашку дал; ну и еще потому, что у меня сроду не было хорошей машины одни допотопные \"шеви II\" да раздолбанные грузовики, на них я еще мальцом ездил, когда помогал кубинцам возить лимоны.
Нам в тот день сам черт был не брат, и все из-за машины. Я то открывал, то закрывал окна, Эдна отпускала шуточки и строила рожицы. Она, если хотела, бывала заводная. Лицо у нее загоралось, как маяк, и становилось видно, что она красивая, красивая на свой лад. От всего от этого голова у меня закружилась, и я, никуда не сворачивая, доехал до Бозмена, а оттуда прямиком через Йеллоустонский парк до Джексон-хоула. Снял номер для новобрачных в \"Куолити-корт\" в Джексоне, Черил с ее собачкой Дючонком оставил спать, а мы с Эдной поехали в шашлычную и аж за полночь потягивали там пивко и веселились.
Мне чудилось, что мы распрощаемся с прежней жизнью - оставим плохие воспоминания позади, начнем по-новой. Я до того раздухарился, что сделал на руке татуировку \"Славное времечко\", а Эдна купила себе ковбойскую шляпу с индейской лентой из перьев, а для Черил - серебряный браслетик с бирюзой, и мы любились на заднем сиденье прямо на стоянке \"Куолити-корт\"; тем временем над рекой Снейк вставало солнце, и нам казалось, что мы ухватили удачу за хвост.
По правде говоря, я и машину оставил, продержал ее днем дольше, а не столкнул в реку, как надо бы и как всегда делал, и другую не украл оттого, что в такой задор вошел.
Машина забарахлила там, где не то что города, ни одного дома не видно, только низкие горы километрах в восьмидесяти или в ста пятидесяти, кто их знает, а по обе стороны дороги колючая проволока, убитая как камень степь да ястребы парят в вечернем небе, ловят мошек.
Я вылез из машины - посмотреть, что с мотором, а Эдна вывела Черил и собачонку - пописать у машины. Я проверил воду, проверил индикатор бензина, все было в ажуре.
- Что значит, если эта лампочка загорается, Эрл? - говорит Эдна. Подошла ко мне, встала у машины - шляпа на затылке. Прикидывала, чем это для нее обернется.
- Дальше ехать нельзя, - говорю. - С бензином неполадки.
Эдна бросила взгляд на Черил и Дючонка - они сидели рядышком, как две куклешки, писали на плотно убитую землю; затем посмотрела на горы - они все больше чернели и терялись вдалеке.
- Что будем делать? - говорит. Еще не встревожилась, просто хотела знать, что я намерен делать.
- Дай-ка я еще раз попробую ее завести.
- Что ж, это ты хорошо придумал, - говорит, и мы полезли назад в машину.
Я завел мотор, и он сразу заработал, красная лампочка не загорелась, да и мотор не стучал - так что вроде все было в порядке. Я дал ему поработать вхолостую, потом нажал на акселератор, поглядел на красную лампочку. Но лампочка больше не мигала, и я подумал: уж не примерещилось ли мне, что она горела, а что, если это бликовала хромированная рама окна, что, если я чего-то - сам не знаю чего - боялся.
- Что случилось, папк? - спрашивает Черил с заднего сиденья. Я обернулся у нее на руке бирюзовый браслетик, у Эдны ковбойская шляпа сбита на затылок, на коленях крохотный черно-белый песик. Девчонка-ковбой из кино, да и только.
- Ничего, детка, все хорошо, - говорю.
- Дючонок там же попикал, где и я пикала, - говорит Черил и прыснула.
- Оба хороши, - говорит Эдна, не оборачиваясь.
Вообще-то Эдна к Черил ласковая, просто она устала, я так понимал. Мы мало спали, а она, как не выспится, на всех кидается.
- При первой же возможности надо отделаться от этого треклятого драндулета, - говорит она.
- И где же эта первая возможность? - спрашиваю: она рассматривала карту.
- В Рок-Спрингсе, в Вайоминге, - говорит Эдна, и так сказала, точно ей это доподлинно известно. - Он в пятидесяти километрах по этой дороге, - и вытянула руку вперед.
Мне-то хотелось на этой машине въехать во Флориду: пусть видят, что я парень-хват. Но я понимал: Эдна говорит дело - риск слишком велик. Мне уже чудилось, что машина не офтальмолога - моя, а вот на этом-то и прокалываешься.
- Раз так, думается, нам надо ехать в Рок-Спрингс и там разжиться новой машиной, - говорю. Хорохорюсь, будто у нас все идет как по писаному.
- Это ты здорово придумал, - говорит Эдна; нагнулась и крепко поцеловала меня в губы.
- Здорово придумал, - говорит Черил. - А теперь давайте поскорей отсюда уедем.
Такого красивого заката, как в этот день, за всю жизнь не припомню. Едва солнце коснулось окоема, воздух враз запламенел драгоценными каменьями и красными блестками - никогда такого ни до, ни после не видал. Закатов красивей, чем на Западе, нигде нет, даже во Флориде, где, хоть гор вроде бы и нет, окоем сплошь и рядом заслоняют деревья.
- Самое время опрокинуть стаканчик, - говорит Эдна: мы ехали уже довольно долго. - Надо выпить - есть что отпраздновать.
Оттого, что мы решили бросить машину, настроение у нее поднялось. Спору нет, от машины жди беды, и такой, что мало не покажется, значит, надо с ней разделаться.
Эдна вынула бутылку виски, пластмассовые стаканчики; сколько налить, отмеряла по дверце бардачка. Она любила выпить в машине, в Монтане обзаводишься такой привычкой: там это законом не запрещено, а вот, поди ж ты, за подделку чека загремишь в тюрягу на год, не меньше.
- Рассказывала я тебе или не рассказывала, что у меня была обезьянка, говорит Эдна и поставила мой стаканчик на приборную доску, чтобы я мог дотянуться до виски, когда выпить захочется. Она перестала кукситься. За ней такое водилось - только что была веселехонька, глядь, а она уже скисла.
- Да нет, вроде не рассказывала, - говорю. - А ты тогда где жила?
- В Мизуле, - говорит она. Закинула босые ноги на приборную доску, стаканчик на грудь поместила. - Я тогда подавальщицей работала в АМВЕТ \' е. Это было до того, как мы с тобой познакомились. Входит раз в бар парень, при нем обезьянка. Паукообразная обезьянка. А я ему и говорю, просто так, в шутку: \"Бросим кости на твою обезьянку\". А парень мне: \"Бросаем один раз\". Я ему: \"Идет\". Он сажает обезьянку на стойку, берет стаканчик, выкидывает две шестерки. Я беру стаканчик - выбрасываю три пятерки. Стою и смотрю на парня. А парень ведь просто мимо шел и зашел - не иначе как ветеран. Лицо у него стало чудное - а у меня, думаю, еще чуднее, - он вроде разом и огорчен, и удивлен, и рад. Я ему говорю: \"Давай бросим еще раз\". А он мне: \"Ну уж нет, не в моем обычае по второму разу бросать, что бы на кону ни стояло\". Посидел, попил пивка, покалякал о том, о сем - об атомной войне да о том, что надо бы возвести твердыню - не знаю, что уж он имел в виду, - в Биттерруте, а я на обезьянку смотрю и думаю, что с ней делать, когда парень уйдет. Ну а он чуть погодя встает и говорит: \"Что ж, прости-прощай, Живчик\", - так, понятное дело, обезьянку звали. И был таков - я рта не успела раскрыть. Обезьянка весь вечер просидела на стойке. Не знаю, Эрл, почему я о ней вспомнила. Неспроста это. Но я отвлеклась.
- Ну и хорошо, - говорю. И глотнул из стаканчика. - Я бы нипочем не завел обезьянку. Уж очень они шкодливые. А вот Черил наверняка хотелось бы обезьянку, верно я говорю, детка? - Черил елозила по сиденью, играла с Дючонком. У нее в ту пору только и разговору было что об обезьянках. - А куда ты дела эту обезьянку? - спрашиваю, а сам не спускаю глаз со спидометра. Скорость пришлось сбавить, потому что красная лампочка мигала. И, чтоб она не мигала, ничего не оставалось, как сбавить скорость. Мы ехали со скоростью километров пятьдесят, может, чуть побольше, а через час уже начнет смеркаться, и мне хотелось думать, что до Рок-Спрингса не так и далеко.
- Тебе в самом деле интересно? - говорит Эдна. Глянула на меня, и обернулась, и стала смотреть на пустыню, где ни души, так, словно та ее на какие-то мысли наводит.
- А то нет, - говорю. Я все еще храбрился. Думал: пусть у меня болит голова о поломке, а они для разнообразия пусть поживут в свое удовольствие.
- Она у меня пробыла неделю. - Эдна вдруг посмурнела, вроде как увидела эту историю с какого-то другого боку. - Я ее взяла к себе и в свою смену носила взад-вперед на работу и домой. Проказить она не проказила. Я подняла ее стульчик повыше, и она сидела позади стойки - посетителям она нравилась. Она тихохонько, приятно так цокала язычком. Мы ее перекрестили в Мэри: бармен сказал, что это девочка. Но дома я с ней не знала покоя. Она, казалось, прямо-таки не спускает с меня глаз. А как-то заходит в бар парень, из вьетнамских ветеранов, еще солдатской формы не снял. И он мне и говорит: \"Ты что, не знаешь, что обезьяна убить может? У нее в пальцах такая сила, какой у тебя во всем теле нет\". Во Вьетнаме, говорит, обезьяны убивали людей, только заснешь - они давай безобразить, убьют тебя и сверху листьями закидают. Я ему вроде бы ни на грош не поверила, а вот поди ж ты - пришла домой, разделась и все смотрю-смотрю на Мэри, а она сидит на своем стульчике в темной комнате и не спускает с меня глаз. И такая меня жуть взяла. Немного погодя я встала, пошла к машине, достала проволоку, на которую белье вешают, вернулась, продернула проволоку под ее серебряный ошейничек, привязала к ручке двери, залезла обратно в постель и заснула. Спала, видать, как убитая, хотя сама того не помню, потому что, как встала, вижу: Мэри свалилась со стула и проволока ее удушила. Слишком я проволоку укоротила.
От этого рассказа Эдна, похоже, сильно приуныла и сползла на сиденье низко-низко, так, чтобы приборная доска заслоняла дорогу.
- Ну скажи, Эрл, разве не стыд, эта история с бедной обезьянкой?
- А вон город! Вон город! - Черил с заднего сиденья кричит. Дючонок давай лаять, такой тарарам поднялся в машине - чертям тошно. Так оно и было: Черил углядела то, чего я не различил, - Рок-Спрингс (штат Вайоминг) сверкающим бриллиантиком в пустыне расположился у подножья горы, с севера его огибала I -80-я, позади него убегала вдаль чернющая пустыня.
- Это он, тот самый город и есть, детка, - говорю. - Туда-то нам и надо. Ты первая этот город углядела.
- Мы голодные, - говорит Черил. - Дючонку хочется рыбки, а мне спагетти. Обхватила меня руками за шею и обняла крепко-крепко.
- Раз так, все тебе будет, - говорю. - Все, чего угодно. Само собой - и Эдне, и Дючонку тоже. - Я посмотрел на Эдну, улыбнулся ей, но она буравила меня взглядом, и глаза у нее горели злобой. - Что стряслось? - спрашиваю.
- Со мной ужас что приключилось, а тебе без разницы, так надо понимать? Губы поджала и все на Черил да на Дючонка оглядывается - будто они причиной, что ей плохо.
- И вовсе нет, - говорю, - я так и подумал: это ж ужас что такое. - Мне не хотелось, чтобы она убивалась. Город был уже совсем близко, и в самом скором времени мы сможем посидеть-поесть с толком, не опасаясь никакого ни от кого подвоха.
- Хочешь знать, куда я дела обезьянку? - спрашивает Эдна.
- А то как же, - говорю.
- Сунула ее в зеленый мусорный мешок, бросила в багажник, поехала на свалку и там вышвырнула, - и смотрит на меня так, будто эта история значит для нее очень много, но понять это может только она одна, а больше никому до этого ни в жизнь не додуматься.
- Страх что такое, - говорю. - Но так ли, этак, а тебе ничего другого не оставалось. Ты же не хотела ее убить: если б хотела, ты б не так поступила. Ну а потом надо же было куда-то ее деть, так что тебе ничего другого не оставалось. Может, кто-то и решит, что, раз ты ее выбросила, тебе было ее не жалко, только не я. Бывает так, что не можешь поступить иначе, и тут уж не до того, кто о тебе что подумает. - Хотел было улыбнуться ей, но, если не сбрасывать скорость, красная лампочка не гасла, и я прикидывал, удастся ли нам добраться до Рок-Спрингса, прежде чем машина совсем остановится. И опять посмотрел на Эдну. - Что я могу еще сказать? - спрашиваю.
- Ничего, - говорит; обернулась и уставилась на темное шоссе. - Что я, не знала - знала же, что ты подумаешь. Тебе, Эрл, чего-то не хватает. Я это давно поняла.
- Хоть оно и так, а все одно ты здесь, - говорю. - И тебе не очень худо. Могло быть и хуже. По крайней мере, здесь мы все вместе.
- Хуже всегда может быть, - говорит Эдна. - Завтра можно угодить на электрический стул.
- Правда твоя, - говорю. - И где-то, сдается мне, кто-то и угодит на него. Только не ты.
- Я голодная, - говорит Черил. - Когда мы поедим? Давайте найдем мотель. Мне надоело ехать. И Дючонку надоело.
Когда машина остановилась, до города было еще порядком, правда, в темноте ясно различалась федеральная автомагистраль, а за ней - светлое от огней Рок-Спрингса небо. На эстакаде тягачи набирали обороты, чтобы подняться в гору, - слышно было, как лязгают их сцепки.
Я выключил фары.
- А теперь что делать будем? - вскидывается Эдна; покосилась на меня, и глаза у нее злые.
- Да вот обмозговываю, как быть, - говорю. - Но, что бы мы ни надумали, ничего особо трудного не предвидится. Тебе и пальцем пошевелить не придется.
- Надеюсь, нет, - говорит и отвернулась.
Через дорогу, позади веревок с сохнущим бельем, метрах в ста виднелся вроде бы как громадный трейлерный парк, а за ним то ли завод, то ли обогатительная фабрика - там горели огни и кипела работа. Во многих трейлерах светились окна, и по подъездному пути - он кончался километрах в двух у эстакады на развязке в другой стороне - сновали машины. Окна трейлеров светились с виду приветно, и я с ходу смекнул, что нужно делать.
- Выходите, - говорю - и открыл дверцу.
- Значит, пешком идти придется? - говорит Эдна.
- Толкать, значит, придется.
- И не подумаю. - Эдна протягивает руку - и заперла дверцу со своей стороны.
- Ладно, - говорю. - Тогда рули ты.
- Думаешь дотолкать нас до Рок-Спрингса, так, Эрл? До него ведь и всего-то километров пять, не больше.
- Я буду толкать, - Черил с заднего сиденья голос подает.
- Нет, детка. Папка будет толкать. А вы с Дючонком вылезайте, только дорогу не загораживайте.
Эдна посмотрела на меня грозно, так, точно я на нее замахнулся. Но когда я вылез из машины, она пересела на мое место, взялась за руль и сердито уставилась прямо перед собой на тополиные заросли.
- Эдне не справиться с этой машиной, - Черил голос из темноты подает, она ее заведет в канаву.
- Да нет же, детка. Эдна справится не хуже меня. А может, и лучше.
- Не-а, не справится, - говорит Черил. - Не справится она. - Мне показалось, Черил сейчас заплачет, но нет, не заплакала.
Я велел Эдне не выключать двигатель, чтобы машина не встала, и вести ее с включенными подфарниками, чтобы видеть, куда едешь в зарослях тополей. Я подтолкнул машину, она направила ее прямиком в заросли, а я все толкал и толкал, пока мы не отъехали метров на двадцать от дороги и колеса не увязли в сыпучем песке - с дороги нас было уже не различить.
- И где же мы сейчас? - спрашивает Эдна; она все еще сидела за рулем. Голос у нее был усталый и недобрый. Я понимал: ей бы сейчас поесть как следует. Вообще-то она покладистая, и я понимал, что не ее тут вина, а моя. Жаль только, что она не верит в хорошее.
- Ты здесь оставайся, а я схожу в трейлерный парк, вызову такси, - говорю.
- Какое еще такси? - говорит Эдна так, будто я плел несуразицу.
- Будет тебе такси, - говорю и через силу улыбнулся ей. - Такси везде есть.
- И что ты скажешь таксисту, когда он приедет? У нас сломалась краденая машина, подвезите нас туда, где другую можно украсть? Да уж, Эрл, умнее ничего не придумаешь.
- С ним буду говорить я, а ты минут десять послушай радио, потом выходи на обочину - пусть думают, что мы ни в чем плохом не замешаны. И вы с Черил ведите себя чинно-благородно. Черил незачем знать, откуда у нас эта машина.
- Это мы-то ни в чем не замешаны? - из освещенной машины вскидывает на меня глаза Эдна. - У тебя голова плохо варит, Эрл, по-твоему, выходит, все дураки, один ты умный. Но тут ты ошибаешься. Мне тебя жалко. Из тебя, глядишь, мог бы выйти толк, да жизнь пошла не туда.
А мне вспомнился бедняга Дэнни. Он был ветеран и совсем спятил, и я порадовался за него: хотя бы он от этих неурядиц избавлен.
- Посади ребенка в машину, только и всего, - я старался держать себя в руках. - Я ведь тоже есть хочу .
- Надоела мне эта бодяга, - говорит Эдна. - Что бы мне остаться в Монтане.
- Раз так, можешь туда вернуться поутру, - говорю. - Я куплю билет и посажу тебя на автобус. Только утром, не раньше.
- Не волынь, Эрл, двигай в парк. - И она плюхнулась на сиденье, одной ногой выключила подфарники, другой включила радио.
Такой большой трейлерный парк мне еще не встречался. Он каким-то боком имел касательство к фабрике, которая высвечивалась позади трейлеров: видно было, как время от времени машина сворачивает с одной из улиц парка и неспешно подъезжает к фабрике. Фабрика была сплошь выкрашена в белый цвет, трейлеры тоже и походили один на другой как две капли воды. С фабрики доносился громкий гул, и, когда я подошел поближе, мне подумалось, что я нипочем не хотел бы тут работать.
Я подошел к первому же трейлеру, где горел свет, и постучал в железную дверь. Вокруг деревянной приступочки на гравии валялись детские игрушки, слышно было, как бубнит телевизор, но он тут же замолк. Послышался женский голос, потом распахнулась дверь.
В дверном проеме показалась крупная негритянка с широким добродушным лицом. Она улыбнулась мне и подалась вперед - вроде как собралась выйти, но дальше верхней ступеньки не двинулась. Из-за ее ног выглядывал негритенок, он не спускал с меня взгляда - глаза его были полуприкрыты. Я учуял, что в трейлере больше никого нет, я такое с ходу чую.
- Извините, если помешал, - говорю. - Но у меня незадача вышла. Я Эрл Мидлтон.
Женщина поглядела на меня, потом в темень, где таилось шоссе, будто то, о чем я рассказал, можно разглядеть.
- И что за незадача? - спрашивает и снова перевела глаза на меня.
- Машина сломалась на шоссе, - говорю. - Самому мне ее не починить, вот я и подумал, может, вы разрешите позвонить - вызвать помощь с вашего телефона.
Женщина понимающе улыбнулась.
- Шагу не можем ступить без машин, верно?
- Ваша правда, - говорю.
- Без них все равно как без сердца, - говорит; лицо ее блестело в свете лампочки у входа. - А где ваша машина?
Я обернулся, вгляделся в темноту, но ничего не увидел: даром, что ли, мы упрятали машину подальше.
- Вон там, - говорю. - В темноте ее не различить.
- А кто сейчас с вами? - говорит она. - Жена ваша с вами?
- Она с моей девчушкой и нашей собачкой в машине, - говорю. - Дочка заснула, не то они пришли бы вместе со мной.
- Зря вы их оставили одних - темень-то какая. - Женщина нахмурилась. - На дороге такие безобразия творят - жуть.
- Мне, пожалуй, лучше побыстрее вернуться к ним. - Я старался выглядеть честным, а почему бы и нет: ведь если не считать, что Черил не спит, а Эдна мне не жена, все - чистая правда. Правда обязательно сослужит службу, если только дать ей ход, а я хотел, чтобы она сослужила мне службу.
- Я заплачу за звонок, - говорю. - Поднесите телефон к порогу, и я позвоню отсюда, где стою.
Женщина снова всмотрелась в меня так, словно хотела сама доискаться до правды, потом - в темноту. Ей было за шестьдесят, а может и нет, точно не скажу.
- Мистер Мидлтон, вы меня не ограбите? - и улыбнулась, будто это мы промеж себя шутим.
- Другим разом, - говорю - и улыбнулся, непритворно улыбнулся. - Сегодня я что-то притомился. Как-нибудь другим разом.
- В таком случае мы с Террелом разрешим вам позвонить от нас, хоть папы и нет дома, верно, Террел? Это мой внук - Террел-младший. - Она положила руку на голову мальчонки и посмотрела на него. - Террел ничего не скажет. А если б и сказал, он разрешил бы вам позвонить. Он славный мальчонка. - Открыла сетчатую дверь, и я вошел.
Трейлер был большущий, ковер на полу новый, диван новый, гостиная просторная - прямо как в настоящем доме. Из кухни пахло чем-то сытным, вкусным, и трейлер казался не времянкой, а новым уютным домом, куда только что въехали хозяева. Мне доводилось жить в трейлерах, но что это были за трейлеры - чисто улиткин домик: комната одна, никакой тебе уборной, в них и душно, и тягостно, но я-то думал, может, это только мне в них тягостно.
В комнате стоял большой телевизор \"Сони\", на полу разбросаны игрушки. Междугородный автобус был мне знаком: я раздобыл такой для Черил. Рядом с телефоном стояло новое кожаное кресло со скамеечкой для ног, негритянка знаком показала мне, чтобы я сел, звонил, и дала телефонную книгу. Террел принялся перебирать игрушки, а женщина, покуда я звонил, сидела на диване, смотрела на меня и улыбалась.
В книге значились три таксомоторные компании, телефоны разнились всего на одну цифру. Я набрал по порядку все три номера, ответил лишь последний, причем поименовался названием второй компании. Я сказал, что нахожусь на шоссе, не доезжая автомагистрали, и что мою жену с ребенком надо отвезти в город, а насчет буксировки я договорюсь позже. Покуда я объяснял, где нахожусь, я выискал название буксирной службы - на случай, если таксист поинтересуется.
Когда я повесил трубку, негритянка все еще сидела и смотрела на меня точь-в-точь так, как всматривалась в темноту, так, словно доискивалась до правды. И при всем том улыбалась. Чему-то она радовалась, и я напомнил ей об этом.
- Славный у вас домик, - говорю и откинулся в кресле, а в нем все равно как за рулем \"мерседеса\": век бы с него не встал.
- Этот дом не наш, мистер Мидлтон, - говорит она. - Это дома компании. Они сдают их нам, можно сказать, за так. А у нас свой дом есть, в Рокфорде, в Иллинойсе.
- Так это ж хорошо.
- Что ж хорошего, мистер Мидлтон, раз приходится вдали от дома жить, правда, мы здесь всего три месяца пробудем, и нам станет полегче, когда Террел-младший в свою, особую, школу пойдет. Сына-то нашего убили на войне, его жена сбежала, а Террела с собой не взяла. Нет-нет, не беспокойтесь. Он нас понять не может. Так что мы мальчоночку не обидим. - Она сложила руки на коленях и умильно улыбнулась. Симпатичная женщина, розово-голубое цветастое платье ее толстило; такой женщине на таком диване в самый раз сидеть. Сразу видно - добрая душа; меня обрадовало, что она не озлобилась, живя с больным мальчонкой в таком месте, где никому в своем уме и минуты по своей воле не прожить.
- А где вы живете, мистер Мидлтон? - вежливо так спрашивает она, и улыбка у нее все такая же сожалительная.
- Мы с семьей сейчас переезжаем, - говорю. - Я офтальмолог, мы возвращаемся во Флориду - я оттуда родом. Думаю завести практику в каком-нибудь городке, где круглый год теплынь. В каком, еще не решил.
- Флорида - хорошее место для жизни, - говорит она. - Я так думаю, Террелу бы там понравилось.
- Можно вас кое о чем спросить? - говорю.
- Почему бы и нет, - говорит.
Тут Террел давай возить по экрану телика свой автобус и так его исцарапал, что каждому, кто будет телик смотреть, царапина бросится в глаза.
- Террел, сынок, не надо, - говорит она и голоса при том не повысила. А Террел знай возит автобус по экрану, и она опять мне улыбнулась так, будто кому-кому, а нам с ней много чего плохого довелось испытать. Только я знал, что Черил нипочем не станет портить телевизор. Она умеет ценить хорошие вещи, а Террел нет, и мне стало эту славную женщину жалко.
- О чем же вы хотели спросить? - говорит она.
- Что на этой фабрике - или чего там, позади трейлеров, где огни горят, делают?
- Золото добывают, - говорит и улыбнулась.
- Что-что? - спрашиваю.
- Золото, - говорит негритянка и улыбнулась; да она, почитай, все время, что я у них пробыл, улыбалась. - Здесь добывают золото.
- Вон там вон добывают золото? - говорю и указал пальцем.
- Каждую ночь и каждый день, - и улыбнулась; видать, рада этому радешенька.
- Ваш муж там работает? - спрашиваю.
- Он пробирщик, - говорит она. - За качеством следит. Работает три месяца в году, остальное время мы живем дома, в Рокфорде. Нам этой работы долгонько пришлось дожидаться. Мы рады были, что внучек живет у нас, но, по правде сказать, я не против, чтобы он уехал. Нам сейчас самое время начать жизнь по-новой, - и она улыбнулась во весь рот мне, потом Террелу - тот ненавистно зыркнул на нее с пола. - Вы говорили, у вас есть дочь. Как ее зовут?
- Ирма Черил, - говорю. - По моей матери.
- Славно-то как. И она у вас ко всему еще и здоровенькая. По вас сразу видно. - Она жалостливо посмотрела на Террела-младшего.
- Мне, похоже, повезло.
- До поры до времени. От детей, от них как радость, так и горе. Мы, покуда муж не получил работу здесь, на золотом руднике, бедовали. А теперь, когда Террел уедет в школу, мы помолодеем. - Она встала. - Как бы вам такси не упустить, мистер Мидлтон, - говорит и пошла к двери, но не для того, чтобы меня выпроводить. Учливости ей было не занимать. - Если нам вашу машину не видно, таксисту и подавно.
- Ваша правда. - Я встал, хоть и не хотелось мне вставать с этого кресла, до того в нем было покойно. - Мы еще не ели, а ваше варево так пахнет, что враз чуешь, как оголодал.
- В городе есть хорошие рестораны, их легко найти, - говорит негритянка. Жаль, что вы не познакомились с моим мужем. Он у меня замечательный. В нем вся моя жизнь.
- Передайте ему большое спасибо за телефон, - говорю. - Вы меня выручили.
- Вас выручить было нетрудно, - говорит она. - Для чего же еще мы на земле живем, как не затем, чтобы выручать друг дружку. От судьбы не уйдешь, а я вам всего только и помогла, что пойти дальше.
- Давайте надеяться, что все будет хорошо, - говорю и попятился в темноту.
- Я буду надеяться, мистер Мидлтон. Мы с Террелом оба будем надеяться.
Я все махал ей рукой, пока не ушел в темень к укрытой в ночи машине.
Когда я добрался до нее, такси уже пришло. Видны были красно-зеленые огоньки на крыше: они просвечивали сквозь высохшее белье, и я забеспокоился не наговорила ли Эдна чего-нибудь такого, из-за чего нам не поздоровится, чего-нибудь о машине или о том, откуда мы, мало ли чего. Вот тогда я и подумал, что никогда не умел ничего толком замыслить. Вечно у меня между тем, что я замыслил, и тем, что случалось, был зазор, и мне приходилось применяться к обстоятельствам и надеяться, что я не влипну. Для закона я нарушитель. Но думал-то я по-другому, не как нарушитель, и я не хотел ничего нарушать святая истинная правда. Но как-то я прочел надпись на салфетке: от замысла до поступка путь не близкий. Мне мои поступки обходились дорого: частенько поступки мои были поступки нарушителя, а замыслы мои были - чистое золото, не хуже того, что добывали там, где горели и сверкали огни.
- Папк, мы тебя ждем, - говорит Черил; я уже пересек дорогу. - Такси здесь.
- Вижу, - говорю и схватил Черил в охапку.
Шофер сидел на водительском месте, покуривал; свет в салоне не выключен. Эдна в ковбойской шляпе стояла, опершись промеж хвостовых фар о багажник.
- Что ты ему рассказала? - спрашиваю; я уже подошел к ней.
- Ничего, - говорит. - Было б о чем рассказывать.
- Он видел машину?
Она скосила глаза туда, где за деревьями был спрятан \"мерседес\". В темнотище ни зги не видно, слышно только, как Дючонок копошится в подросте, чего-то ищет, да ошейник его бренчит.
- Куда путь держим? - говорит. - Я такая голодная - того и гляди сомлею.
- Эдна злится, - говорит Черил. - Она на меня огрызалась.
- Все мы устали, детка, - говорю. - Так что ты уж постарайся быть поласковее.
- Она-то не больно ласковая, - говорит Черил.
- Сбегай за Дючонком, - говорю. - И мигом назад.
- Мои вопросы здесь, похоже, мимо ушей пропускают, так надо понимать? говорит Эдна.
Я обнял ее.
- Вот уж нет.
- Небось подыскал себе в трейлерах бабу и решил с ней остаться? То-то тебя так долго не было.
- Это ты зря, - говорю. - Я должен был так держаться, чтоб комар носа не подточил и мы в тюрьму не загремели.
- Чтоб ты не загремел. - Эдна хихикнула, и мне этот ее смешок не понравился.
- Правда твоя. Чтоб я не загремел, - говорю. - За решетку упрячут меня. Я посмотрел на большое, ярко освещенное скопище белых домов и белых огней позади трейлерного парка, на перья белого дыма, уносящиеся в бездушное вайомингское небо, - эта куча домов впритирку смахивала на небывалый привидевшийся в диком сне замок, где стоит такой гул, что можно оглохнуть. Знаешь, что там за дома? - говорю Эдне, а она стоит, где стояла, и, похоже, готова тут хоть весь век простоять.
- Нет. Но это не мотель и не ресторан, так что мне без разницы.
- Золотой рудник - вот это что, - говорю и посмотрел на золотой рудник, а он, это я теперь понял, подальше будет, чем поначалу казалось, хоть в холодном небе он и рисовался громадным, близким и высоченным. Я подумал, что его бы надо обнести стеной и сторожей поставить, а то кругом одни огни, забора и того нет. Похоже, первый встречный-поперечный может туда войти и взять что угодно точь-в-точь как я вошел в трейлер к той женщине и позвонил с ее телефона хотя, ясное дело, все обстояло не так.
И тут Эдна как закатится. И не злорадным смехом, от которого меня коробило, а участливым смехом, смехом от всего сердца - так смеются, когда шутке радуются, так она смеялась, когда я впервые увидал ее в Мизуле, в баре \"У восточных ворот\" в 1979-м, так мы с ней смеялись, когда Черил еще жила с матерью, а я не крал машин, не сбывал поддельных чеков, а имел постоянную работу на бегах. Времечко было получше, как ни погляди. Я услышал ее смех и поди пойми почему - тоже засмеялся; мы стояли за машиной в темноте и смеялись-потешались над золотым рудником посреди пустыни, я одной рукой обнимал Эдну, Черил нашаривала в темноте Дючонка, таксист покуривал в машине, у нашего краденого \"мерседес-бенца\" - а уж какие надежды у меня были на него там, во Флориде, - колеса ушли в песок, и больше я его не увижу - мне здесь не бывать.
- Меня всегда интересовало, как выглядит золотой рудник, - говорит Эдна, а сама смеялась-заливалась, аж слезу вытирала.
- Меня тоже, - говорю, - меня давно любопытство разбирало.
- Ну и дураки же мы, верно, Эрл? - говорит она и смеется, остановиться не может. - Два сапога пара.
- Что ж, может, оно и к добру, - говорю.
- С чего бы? Наш он, что ли, этот рудник? Хоть тут и много чего есть, да не про нашу честь, - а сама все смеется.
- Мы его видели, - говорю и указал на него пальцем. - Вот он тут. Значит, мы теперь к нему ближе. А кое-кому и вовсе не довелось золотой рудник повидать.
- Как бы не так, - говорит она. - Как бы не так, нам его не видать как своих ушей.
Повернулась и села в такси - ехать хочет.
Таксист ничего не спросил - ни что с машиной, ни где она: похоже, ничего не заподозрил. А значит, мы вчистую развязались с ней, и какое мы к ней имели отношение, узнают, когда уже поздно будет, а то и вовсе не узнают. Таксист, пока мы ехали, понарассказал нам много чего о Рок-Спрингсе: мол, из-за рудника из-за этого сюда народу за последние полгода понаехало отовсюду, и из самого Нью-Йорка тоже, и почитай что все живут в трейлерах. Проституток из Нью-Йорка - он их называл \"бардамки\", - как запахло большими деньгами, понавалило сюда видимо-невидимо, и вечерами по улицам раскатывают \"кадиллаки\" с нью-йоркскими номерами, битком набитые неграми в здоровенных шляпах, которые этими бабами управляют. Рассказал, что теперь каждый пассажир, кто в такси к нему ни сядет, перво-наперво спрашивает, где найти бабу, и на наш вызов он не хотел ехать по той причине, что несколько трейлеров рудник отвел под бардаки - для инженеров и компьютерщиков: семьи-то у них далеко. Рассказал, что ему опостылело гонять туда-сюда - добро б за делом за каким, а то за пакостью. Рассказал, что \"60 минут\" даже сделал об их городе программу, после чего в Шайенне был скандал, но пока бум не кончится, ничего не поделаешь.
- А все благоденствие, - говорит таксист. - К счастью, по мне, лучше быть бедным.
Он сказал, что во всех мотелях дерут втридорога, но раз мы люди семейные, он покажет нам один недурной мотель, где цены божеские. Но я сказал, что нам нужен самый что ни на есть хороший мотель, куда пускают с собаками, и пусть цены кусаются, нам плевать: день выдался тяжелый, и хотелось бы его закончить красиво. Мало того, я знал, что в занюханных гостиничках, расположенных черт-те где, полиция тебя скорее будет искать - и как пить дать найдет. Моих приятелей вечно хватали в занюханных гостиничках и туристских мотелях, о которых никто и слыхом не слыхивал. А вот в \"Холидей иннах\" или в \"Трэвел лоджах\" - никогда.
Я попросил отвезти нас в центр города, потом на окраину: Черил хотела посмотреть вокзал, и там-то я и увидел розовый \"кадиллак\" с нью-йоркскими номерами и телевизионной антенной - негр в шляпе с широченными полями неспешно вел его по узкой улочке, где только и есть что бары да китайский ресторан. Видик тот еще - нарочно не придумаешь.
- Вот вам чистой воды уголовник, - говорит таксист и, похоже, погрустнел. - Жалко мне, что такие люди, как вы, видят такое. Город у нас хороший, но кой-какие людишки хотят всем испоганить жизнь. И ведь находилась же прежде управа на всякую шпану и уголовников, но те деньки миновали.
- Ваша правда, - говорит Эдна.
- Не надо из-за этого унывать, - я ему говорю. - Таких, как вы, больше. И всегда будет больше. И лучшей рекламы, чем вы, этому городу не сыскать. Я знаю, Черил будет помнить вас, а не того человека, верно я говорю, детка? - Но Черил уже заснула на заднем сиденье, Дючонка из рук так и не выпустила.
Таксист отвез нас к \"Рамаде\" - она стояла прямо на автомагистрали, неподалеку от того места, где мы сломались. Мне, когда мы въезжали под навес \"Рамады\", стало даже самый чуток обидно, что мы подъезжаем не на малиновом \"мерседесе\", а на раздолбанном наемном \"крайслере\" бог знает какого года, и за рулем старикан, который только и знает, что брюзжать. Хоть и понимал, что так оно лучше. Нам было сподручней без той машины, в самом деле, лучше хоть в какой машине, кроме той, которую взяли на заметку.
Я зарегистрировался под другой фамилией, за комнату заплатил наличными, чтобы все прошло без сучка без задоринки. В графе \"род занятий\" написал \"офтальмолог\" и после фамилии поставил \"ДМ\". И пусть фамилия не моя, а смотрится хорошо.
В номере - он выходил на зады, я такой и просил - я уложил Черил на одну из кроватей, Дючонка рядом с ней - пусть поспят. Обед она пропустит, но ничего страшного - к утру проголодается как следует и тогда пусть заказывает что душе угодно. Не поест ребенок раз-другой - не пропадет. Мне самому сколько раз случалось не поесть, ну и что - не совсем уж я пропащий.
- Давай закажем жареного цыпленка, - говорю Эдне, когда она вышла из ванной. - В \"Рамадах\" знатно жарят цыплят, а буфет - я видел - еще работает. Черил можно оставить здесь, пока нас не будет, ничего с ней не случится.
- Мне что-то расхотелось есть, - говорит Эдна. Она стояла у окна, смотрела в темноту.
За ее спиной в окне было видно небо в желтоватой светящейся дымке. Я сначала подумал, что это золотой рудник освещает ночь, ан нет, автомагистраль.
- Можно заказать еду в номер, - говорю. - Все, что твоей душе угодно. Меню на телефонном справочнике. Можешь обойтись одним салатом.
- Заказывай ты, - говорит. - Неохота мне есть. - Села на кровать рядом с Черил и Дючонком, ласково так на них посмотрела и приложила руку к щечке Черил, будто проверяла, нет ли у нее жара.
- Славная девчурка, - говорит. - Тебя нельзя не любить.
- Чего бы тебе хотелось? - говорю. - Я, например, не прочь поесть. Может, я закажу себе жареного цыпленка .
- Почему бы и нет? - говорит. - Ты ж его так любишь. - И улыбнулась мне; она все сидела на кровати.
Я сел на другую кровать, позвонил, попросил принести еду в номер. Заказал цыпленка, овощной салат, картошку, булочку, а в придачу кусок яблочного пирога с пылу с жару, чай со льдом. И понял, что не ел с самого утра. Положил трубку и тут заметил, что Эдна смотрит на меня не то чтобы злоехидно или ласково, а так, будто она вроде бы чего-то не понимает и хочет об этом спросить.
- С каких пор тебе так интересно смотреть на меня? - спрашиваю - и улыбнулся ей. Старался не показать, что сержусь, говорить помягче. Понимал, как она вымоталась. Шел уже десятый час.
- Просто я думала, до чего ж погано оказаться в мотеле без своей машины уехать и то не на чем. Разве это дело? Мне еще вчера вечером погано стало оттого, что та бордовая машина не моя. Видать, та бордовая машина, Эрл, на меня жуть нагоняла.
- Одна из машин на стоянке твоя, - говорю. - Иди вниз, выбирай любую.
- Знаю, - говорит. - Но это будет совсем не то, верно? - Протянула руку, взяла свою синюю ковбойскую шляпу, надела и сбила на затылок, на манер Дейл Эванс. И такая она была славная.
- Знаешь, раньше мне нравилось жить в мотелях, - говорит. - Тут тебе и потаенность, и воля - ну а платила за них, ясное дело, не я. Зато в них ты от всего укрыта и вольна делать что в голову взбредет, раз уж решилась поехать в мотель и заплатить за это, сколько запросили, ну а что до остального, так это только в охотку. Койка, сам понимаешь, и все такое прочее, - и улыбнулась мне по-доброму.
- Ну а теперь-то разве не то же самое? - говорю; я сидел на кровати, смотрел на Эдну и не знал, чего от нее ожидать, что она еще скажет.
- Вроде бы то, да не то, Эрл, - говорит - и уставилась в окно. - Мне тридцать два - пора завязывать с мотелями. Хватит тешить себя выдумками.
- Тебе что, эта комната не нравится? - говорю; и оглядел комнату.
Мне понравились и картинки в современном вкусе, и комодик, и большой телевизор. По мне, так очень даже уютная комната - при том, где нам доводилось жить.
- Нет, не нравится, - говорит Эдна; сказала, как ножом отрезала. - И злиться на тебя из-за этого толку нет. Ты тут ни при чем. Ты для каждого стараешься сделать все, что можешь. Но любая поездка чему-то учит. И я поняла, пора завязывать с мотелями, иначе быть беде. Прости.
- Что это значит? - говорю: я ведь и впрямь не понимал, что у нее на уме, а ведь мог бы догадаться.
- Я, пожалуй, возьму тот билет, что ты предлагал, - говорит она; поднялась и стала лицом к окну. - Утро на носу. А машины, чтобы меня отвезти, у тебя нет.
- Вот те на, - говорю, а сам как сидел на кровати, так и сижу, будто меня оглоушили. Хотел было что-то сказать, попререкаться с ней, но ничего путного не приходило в голову. Не хотел я на нее злиться, а злился.
- Ты имеешь полное право злиться на меня, Эрл, - говорит она, - но винить меня, я так думаю, тебе не в чем. - Обернулась ко мне, села на подоконник, руки на коленях сложила.
В дверь постучали, я крикнул, чтобы поднос поставили на пол, а заказ записали на наш счет.
- А я, похоже, все ж таки виноватю тебя, - говорю. Я рассердился. Подумал: ведь я запросто мог слинять в этот трейлерный парк, бросить все к чертям собачьим, так нет же, вернулся, старался, как у нас не заладилось, дела поправить, для всех старался.
- Не надо. Лучше б ты этого не делал, - говорит Эдна и улыбнулась так, будто хотела, чтоб я ее обнял. - Человек должен, если возможность такая есть, сделать выбор. А по-твоему как, Эрл? Вот я здесь, в пустыне, где мне все чужое, в краденой машине, в номере мотеля, под выдуманным именем, - и денег своих у меня нет, ребенок и тот не мой, и закон за мной по пятам гонится. И выбор у меня есть - сесть на автобус и со всем развязаться. Что бы ты сделал на моем месте? Я точно знаю что.
- Это тебе только кажется, - говорю. Но препираться с ней - доказывать, как бы я мог поступить, а не поступил, - не стал. Что толку. Раз дело до перекоров дошло, значит, все - никого тебе не убедить, хоть и считается, что это не так, и, может, людям другого склада это удается, мне нет.
Эдна улыбнулась, пересекла комнату и обхватила меня руками - я все сидел на кровати. Черил перекатилась на другой бок, поглядела на нас, улыбнулась, закрыла глаза; в комнате наступила тишина. И я стал думать о Рок-Спрингсе - я знал, что всегда буду о нем думать как о подлом городишке, где сплошь уголовщина, проститутки, передряги, где женщина бросила меня, а не как о месте, где я сумел раз и навсегда встать на прямой путь, месте, где увидел золотой рудник.
- Ешь своего цыпленка, Эрл, - говорит Эдна. - А потом давай ложиться. Я устала, но все равно хочу тебя. Ты же знаешь, я от тебя ухожу не потому, что не люблю тебя.
Ночью, попозже, когда Эдна заснула, я встал и вышел на стоянку. Который был час, не скажу: огни автомагистрали по-прежнему выбеливали низко нависшее небо, большущая красная вывеска \"Рамады\" тихо жужжала в темноте, заря на востоке не занималась, и определить, настало утро или нет, я не мог. На стоянке было полным-полно машин - каждая на отведенном ей месте, - у двух-трех к крыше приторочены чемоданы, багажники битком набиты всяким добром, которое хозяева куда-то перевозят: то ли в новый дом, то ли на горный курорт. Я, после того, как Эдна заснула, еще долго лежал в постели, смотрел по телику \"Атланта брэйвс\", чтоб не думать, каково мне будет завтра, когда автобус отъедет, и каково мне будет, когда я обернусь - а за мной Черил и Дючонок, и о них, кроме меня, некому позаботиться, и мне в первую голову придется раздобыть машину, свинтить с нее номера, потом раздобыть для них завтрак, выбраться на дорогу во Флориду - и провернуть все это часа за два: ведь \"мерседес\" днем лучше виден, чем ночью, а вести разлетаются быстро. Черил, с тех пор как она со мной, я всегда обихаживал сам. Из моих подружек ни одна ради нее пальцем не пошевелила. Почитай что все они к ней не очень были расположены, но меня, ничего не скажешь, обихаживали, и оттого я в свой черед мог обихаживать Черил. И я знал: когда Эдна от нас уедет, справляться мне станет труднее. Притом больше всего мне хотелось, пусть ненадолго, отодвинуть эти мысли подальше, дать мозгам передохнуть, окрепнуть - мало ли чего нас ждет. Я подумал, что разница между удачливой и неудачливой жизнью, между мной теперешним и теми, у кого машина, каждая на своем месте, стоит, а может, между мной и той женщиной из трейлерного парка при золотом руднике, в том - в силах ли ты начисто выбросить такое вот из головы и плевать на все, а может, еще и в том, сколько таких невзгод валится на тебя за жизнь. Что тут причиной - фарт ли, расчет, только невзгод на них всегда валится меньше, да и по нраву по своему они быстрее их забывают. И мне того же хотелось. Поменьше невзгод, поменьше помнить о них.
Я подошел к машине, \"понтиаку\" с номерами Огайо, из тех, у которых на крыше громоздятся тюки и чемоданы, да и в багажнике добра навалом - по осадке видно. Я заглянул в окошко. На переднем сиденье лежали дорожные карты, книги в бумажной обложке, темные очки, пластиковые держатели для бутылок, которые вставляют в пазы на дверных панелях. На задних - детские игрушки, подушки, стояла кошачья корзинка; из нее на меня, как на диво какое, таращилась кошка. Все в этой машине мне было знакомо - точь-в-точь так же было бы и у меня в машине, только вот машины у меня нет. Ничего диковинного, ничего незнакомого. Но вот поди ж ты: мне вдруг стало не по себе, я повернулся и поднял глаза на окна мотеля, выходящие на зады. В них во всех не было света, кроме двух. Моего и еще одного. И я - недаром же мне стало не по себе - задался вопросом: а что бы вы подумали, если бы вы увидели, как человек заглядывает посреди ночи в окна машин на стоянке \"Рамады\"? Подумали бы, что он хочет проветриться? Подумали бы, что он хочет - раз днем ему придется выпутываться из всяких передряг - к ним как следует подготовиться? Подумали бы, что подружка его бросает? Подумали бы, что у него есть дочь? Подумали бы, что он такой же, как вы?
ГРЕЙТ-ФОЛС
История эта невеселая. Предупреждаю.
Мой отец - его звали Джек Рассел - и я, мальчишкой лет четырнадцати, жили с мамой в доме на восток от Грейт-Фолса (штат Монтана) неподалеку от городишка Хайвуд, Хайвудских гор и реки Миссури. Это было ровное, безлесое плоскогорье сплошь одни фермы, где растили пшеницу, отец мой притом к фермерству никогда касательства не имел: он вырос в окрестностях Такомы (штат Вашингтон), его семья работала на компанию \"Боинг\".
Он, отец мой, служил сержантом в Военно-воздушных силах и демобилизовался в Грейт-Фолс. Но вернуться домой в Такому, как хотела мама, не вернулся, а устроился в Военно-воздушных силах на гражданскую должность, работал механиком. Снял дом за городом у фермера - тот не хотел, чтобы дом пустовал.
Теперь и дома того тоже нет - я там побывал. Но над зарослями молочая все еще высятся дикие маслины в два ряда да парочка служб. Дом был самый что ни на есть простой, в два этажа, с верандой по фасаду, места для машин около него не предусматривалось. Я тогда ездил каждое утро в Грейт-Фолс на школьном автобусе, отец на машине, а мама сидела дома.
Мама была красивая - высокая, худощавая брюнетка, черты лица у нее были резковатые, и даже когда она и не думала улыбаться, казалось, что она улыбается. Она выросла в Уоллисе (штат Айдахо), год проучилась в колледже в Спокане, потом переехала на побережье - там она и познакомилась с Джеком Расселом. Она была двумя годами старше и вышла за него - так она мне рассказывала, - потому что он был молодой и чудо как хорош, ну и вдобавок рассчитывала, что они бросят свою глухомань и вместе поездят по свету - и так оно, похоже, некоторое время и было. Именно такой жизни ей хотелось до того, как она толком уяснила себе, чего еще ей хотелось и какого будущего вообще.
Отец, когда не возился с самолетами, - охотился или рыбачил, тут ему не было равных. Рыбачить он научился - так он рассказывал - в Исландии, а охотиться на уток - на постах ДРО, куда наезжал, когда служил в Военно-воздушных силах. В ту пору - шел 1960 год - он начал брать меня с собой на \"вылазки\", как он их называл. Мне и тогда казалось, хотя я мало в чем смыслил, что о таком другие мальчишки могли только мечтать, но у них, как правило, дальше мечтаний дело не доходило. Думаю, тут я не ошибаюсь.
И то правда, что отец не знал меры. По весне мы ездили в бассейн реки Джудит, разбивали лагерь на берегу, и за субботу-воскресенье он вылавливал до сотни рыб, а то и побольше. С утра до ночи ничем другим не занимался и никогда не уставал. Насадит кукурузные зерна на крючок номер 4 с поводком, повозит этой хреновиной по дну глубокого озера ниже тяжелого грузила - и рыба клюет, и еще как. И по большей части, оттого что он знал реку Джудит и умел запустить наживку вглубь, ему попадалась крупная рыба.
Та же история с утками - другим его увлечением. Едва северные птицы, как правило к середине октября, сядут на гнезда, он берет меня с собой, и мы сооружаем скрадок из рогоза и пшеничной соломы по одну сторону заросших камышами озерков или болотцев, таких мелких, что их можно перейти вброд, - он их знал во множестве ниже по течению Миссури. Ставим подсадные чучела с подветренной стороны скрадка, и он сыплет зерно так, чтобы голод гнал дичь от подсадных чучел к нам. Вечерами, только отец возвратится с базы, мы уходим из дому - сидим в скрадке, пока не появятся пролетные утки и не присядут к чучелам: их даже подманивать не надо. А некоторое время спустя - порой и целый час пройдет, и стемнеет уже совсем - утки найдут зерно, и вся стая - бывает, штук до шестидесяти - поплывет к нам. И когда по расчету отца они подплывут достаточно близко, он мне и говорит: \"Джеки, свети!\" - и я встаю и направляю карбидный фонарь на озерцо, и он встает рядом и всех какие ни на есть уток поубивает, если получится, прямо на воде, ну и влет, и на подъеме тоже. У отца был \"ремингтон\" 11-й модели, длинноствольный, с патронником, в который входило десять зарядов, и десятью выстрелами - а стрелял он под птицу - секунд за двадцать убивал или подранивал уток тридцать, не меньше. Я и сейчас слышу выстрел, вижу, как над объятой темью водой просверкивает, один выстрел, другой; стрелял он не так уж и быстро - рассчитывал время, чтобы подстрелить как можно больше птиц.
Что отец делал с утками, которых убивал, и с рыбой - продавал, что же еще. В то время законом запрещалось продавать дичь, да и теперь тоже. Толику он оставлял для нас, но большую часть обычно отвозил - рыбу держал на льду, уток, еще необсохших, в джутовых мешках из-под зерна - в гостиницу \"Большая Северная\" на Второй улице в Грейт-Фолсе, ее тогда еще не закрыли, и продавал негру, поставлявшему их богатым клиентам, а также в вагоны-рестораны поездов, которые следовали через город. Мы подкатывали на отцовском \"плимуте\" к гостинице с черного хода - всякий раз, когда уже стемнеет, - к бетонному грузовому пандусу, ведущему к двери, над которой горел свет; отсюда было рукой подать до сортировочной станции: иногда я видел стоящие в ожидании отправки пассажирские поезда, золотой, теплый свет в окнах вагонов, пассажиров при костюмах - все они уезжали куда подальше от Монтаны: в Милуоки, или там в Чикаго, или в Нью-Йорк; эти города я - парень четырнадцати лет, чей отец на холоде, в кромешной тьме, продавал незаконно добытую дичь, - и представить не мог.
Поставщик был высокий, сутулый малый в белой куртке, отец его именовал \"профессор Гусь\" или \"профессор Сом\", а профессор называл отца \"сержантом\". Он давал четвертак за фунт форели, десять центов за сига, доллар за крякву, два за белолобого или, скажем, голубого гуся и четыре доллара за канадскую казарку. При мне отец как-то выручил сотню долларов за один улов, осенью и побольше того за уток и гусей, а продаст он дичь, мы едем на 10-ю авеню, делаем остановку в баре \"Русалка\", по соседству с авиабазой, - и там он гудит с дружками по прежней работе, они рассказывают смешные байки про охоту и рыбалку, а я играю в китайский бильярд и просаживаю деньги на музыкальные автоматы.
Как раз в такой вот вечер беда и приключилась. Октябрь шел к концу. Я запомнил день, потому что это было незадолго до Всех святых, и в окнах домов, мимо которых я проезжал на автобусе по дороге в Грейт-Фолсе, были выставлены вырезанные из тыкв фонари, а во дворах на стульях высажены пугала.
Мы с отцом охотились на уток в заводи реки Смит, выше по течению от того места, где она впадает в Миссури. Он подстрелил тридцать уток, мы поехали в \"Большую Северную\", где их и загнали, но двух уток отец не продал, оставил в мешке. А отъехали мы от гостиницы, он вдруг и говорит:
- Джеки, поедем-ка сегодня прямо домой. Да ну их, этих забулдыг из \"Русалки\". Я зажарю уток на решетке. Давай сегодня проведем вечер по-другому. - И как-то чудно улыбнулся. Обычно он ничего такого не говорил и вообще так не говорил. Ему в \"Русалке\" нравилось, да и мама, насколько мне известно, была не против, чтобы он проводил там время.
- А что,- говорю я, - хорошая мысль.
- То-то твоя мать удивится, - говорит он. - Порадуем ее.
Мы проехали мимо авиабазы на 87-й магистрали, мимо взлетной полосы, где самолеты взмывали в ночь. Тьму крапали зеленые и красные сигнальные огни, прожектора на вышке прочесывали небо, преследовали самолеты, удалявшиеся по-над плоскогорьем к Канаде, а то и к Аляске и Тихому океану.
- Ну и ну! - говорит отец ни с того ни с сего.
Я поглядел на него - глаза у него сузились, видно, что-то обдумывал.
- Знаешь, Джеки, - говорит, - твоя мать мне как-то сказала, и этих ее слов я не могу забыть. Она сказала: \"От разбитого сердца еще никто не умер\". Это было до твоего рождения. Мы жили в Техасе и перессорились вдрызг - и тогда-то ей и пришла в голову эта мысль. Почему, не знаю. - Он потряс головой.
Пошарил рукой под сиденьем, нашел четвертинку виски, поднял ее так, чтобы увидеть в свете идущей следом машины, сколько там осталось. Отвинтил крышечку, отхлебнул и протянул бутылку мне.
- Выпей, сынок, - говорит. - Должно же быть в жизни что-то хорошее.
И я понял: что-то неладно. И не в виски было дело - мне случалось выпивать и раньше, и он не мог об этом не знать, - а в его голосе: в нем сквозило что-то незнакомое, я не знал, насколько это важно, но что это важно - не сомневался.
Я отхлебнул и отдал ему бутылку, но проглотил виски не сразу, подождал, пока оно перестанет печь рот, потом мало-помалу проглотил. Когда мы свернули на дорогу к Хайвуду, огни Грейт-Фолса ушли за горизонт и в темноте высветились белые раскиданные поодаль друг от друга огоньки ферм.
- Что тебя точит, Джеки? - говорит отец. - Девчонки? Как у тебя с ними получится в постели? Тебя, среди прочего, и это точит? - Покосился на меня и снова стал смотреть на дорогу.
- Да нет, это меня не точит, - говорю.
- Что же тогда? - говорит отец. - Что еще может точить?
- Вдруг ты умрешь раньше - вот что меня точит, - говорю, как ни трудно мне было это выговорить, - или мама. Вот что.
- Странно было бы, если бы мы умерли позже, - говорит отец; четвертинку он держал той же рукой, что и руль. Мне и раньше случалось видеть, как он таким образом машину ведет. - Все в жизни так скоротечно, Джеки. И уж это-то пусть тебя не точит. Вдруг мы умрем позже - вот что меня бы точило, будь я на твоем месте. - Он улыбнулся не такой растревоженной, нервной улыбкой, как раньше, а улыбкой, означавшей, что он доволен. Больше он мне никогда так не улыбался.
Мы ехали по-за Хайвудом ровными, бегущими среди полей дорогами к дому. Я видел, как вдали, в прерии, блуждал огонек - это фермер, у которого мы арендовали дом, дисковал поле под озимую пшеницу.
- Что-то он припозднился с этим делом, - говорит отец; отхлебнул виски и швырнул бутылку в окно.- Ему ее не собрать, - говорит, - она вымерзнет.
Я промолчал, но подумал, что отец мало что понимает в фермерском деле, и если он и окажется прав, то совершенно случайно. Он понимал в самолетах и охоте, а больше, по-моему, ни в чем.
- Не хочу лезть тебе в душу, - говорит он, а почему он так сказал, мне невдомек. Я даже не уверен, что он так сказал, но у меня в памяти запечатлелось так. Мыслей его я знать не мог. Только слова.
А я ему и говорю - это я точно помню:
- Вот и хорошо. Спасибо.
На Джералдайн-роуд, которая вела прямо к нашему дому, мы не свернули. Вместо этого отец проехал лишних полтора километра, повернул, проехал еще полтора километра и повернул назад, так что к дому мы подъехали с другой стороны.
- Хочу постоять послушать, - говорит. - В жнивье всенепременно должны быть гуси.
Мы остановились, он выключил фары, приглушил двигатель, мы опустили стекла и стали слушать. Шел девятый час, холодало, хоть дождя не было. Но я, как ни напрягался, не различал никаких звуков, кроме свиста ветра, легонько ворошившего стерню, - гуси же не давали о себе знать. А вот как пахнет виски от меня и от отца, я различал, различал и тарахтенье мотора, и как дышит отец, и как трутся друг о друга и о сиденье наши одежки, ноги, и даже стук наших сердец. Различал желтые огни нашего дома, в темноте к югу от нас он светился сквозь дикие маслины - ни дать ни взять корабль на море.
- Ей-ей, я их слышу, - говорит отец; он высунул голову из окна. - Только они высоко. Сейчас они здесь не сядут, Джеки. Эти ребята, они птицы высокого полета. Поди их поймай.
В стороне от дороги, у защитной лесополосы, около молотилки - фермер бросил ее ржаветь - стояла машина. Можно было различить, как на хроме хвостовых фар играют лунные блики. Это был \"понтиак\", двухдверный, с жестким верхом. Отец ничего не сказал, ничего не сказал и я, хотя, как теперь понимаю, по разным причинам.
Фонарь над торцевой дверью горел, горел свет и в доме - наверху, внизу. Мама положила на крыльцо тыкву; колокольчики, которые она подвесила у входа, звенели. Мой пес Майор вышел из сарая и стоял в снопе света, пока мы не подъехали.
- Посмотрим, что здесь творится, - говорит отец; открыл дверцу и выскочил. Поглядел на меня - я еще сидел в машине, - глаза расширены, рот сжат.
Мы вошли в дом с торца, по лестнице поднялись из полуподвала в кухню, а там стоит мужик - раньше я его не видел, молодой мужик, блондинистый, лет так двадцати- двадцати пяти. Рослый, в рубашке с короткими рукавами, в наутюженных бежевых брюках. Он стоял по другую сторону обеденного стола, концы пальцев только-только касались столешницы. Голубые глаза уставил на отца - тот был в охотничьем уборе.
- Привет, - говорит отец.
- Привет, - говорит парень; и больше ничего не сказал.
Я, бог весть почему, посмотрел на его руки, длинные, незагорелые. Руки молодого парня, такие руки, как у меня. Короткие рукава аккуратно подкатаны, из-под одного выглядывает краешек зеленой наколки. На столе стакан виски, бутылки нет.
- Тебя как зовут? - говорит отец; он стоял прямо под яркой свисавшей с потолка кухонной лампой. Мне показалось, он вот-вот засмеется.