Нина Шалыгина[1]

Путёвка в бархатный сезон

Лето подходило к тому рубежу, который на курортах называют бархатным сезоном. Лиза на пути в Трускавец остановилась на день-два в Москве. Долг велел проведать больную тётю. Так, по крайней мере, она объяснила дома свою остановку.

Но про себя тысячу раз с бьющимся сердцем произносила:

— Вовчик, Володечка, Владичек, — и добавляла, — на этот раз буду отдыхать без тебя. Так хочу хоть одним глазком тебя увидеть! Ну что ж! Не всё коту масленица!

Обычно они созванивались заранее. Она буквально сразу же по возвращении с курорта начинала бить во все колокола, со всеми переговаривала. Доставала всякие справки и справочки и три раза подряд отдыхала в Карпатах именно в бархатный сезон со своим Володечкой.

Он работал в министерстве, сидел, как обычно говорят, как раз на распределении путёвок, да ещё наезжал в подопечные города в составе всяких комиссий с проверкой работы профсоюзных органов. У него самого никаких затруднений с путёвками не было и быть не могло. А когда у Лизы пробуксовывало с их приобретением, он звонил председателю постройкома.

И на этот бархатный у Лизы всё было схвачено. Но полугодовая профсоюзная конференция переизбрала ни с того, ни с сего руководителя профсоюза и перекорёжила её планы: после собрания она совсем сникла и поняла, что не видать ей в этом году путёвки, как своих ушей без зеркала.

Позвонила Володе, но он сказал, что теперь ему надо налаживать новые мосты. Что он очень сожалеет. А ещё добавил своё привычное, оставшееся у него ещё от службы на флоте выражение:

— Лисёнок! Перестань! Не трещи ложками! Поедем вместе в следующем году! Как там фамилия нового предпостройкома? Леконцев? Ну, ничего — достучусь и до его оконца!

Он был человеком очень лёгким, неунывающим, и почти всё со всем рифмовал.

И всё же Лиза получила свою вожделенную путёвку. Должен был ехать по ней газосварщик Мешков, но у него пошли камни из почек, его резали и зарезали. Путёвка горела синим пламенем. Избранный вне устава и не имеющий опыта Леконцев обзвонил все подразделения. Но тот, кто мог ехать, уже использовал отпуск, а кто хотел — не имел денег, а иных не отпускали мужья-жёны из ревности или из вредности.

Тогда появилась перед новым председателем она — Лиза Попова. У того даже лоб взмок:

— Ну вот, опять Попова. Скажут, что по блату. Режешь меня без ножа!

— Василий Игнатьевич! Так со мной всегда получалось. Совсем зря Николая Аверьяновича сняли. Просто я такая везучая.

— Ты что? Считаешь, смерть Мешкова — везение?! Уходи с глаз долой!

Едва она дошла до своего кабинета, раздался телефонный звонок:

— Елизавета Андреевна! Идите, оформляйте путёвку. Она — горящая, — торопилась бухгалтер постройкома. — Пропадёт путёвка, мне в первую очередь голову снесут. Бесплатная, да ещё на дорогу дадим.

Сборы были похожи на ураган. В вагоне она мысленно представляла себе, как обрадует своего Вальдемара и удивит одновременно. А он, конечно, скажет:

— Не трещи ложками! Ну, даёшь! А говорила, нет путёвки! И у нас тут есть путёвка. Она, правда, с другого месяца, но ты же знаешь, для меня — это не проблема.

И вот Лиза в Москве. Тётка была в одной поре. Как мама говорила: «Сто лет болеет и ни разу не помрёт». До Володечки она в первый день так и не дозвонилась. В девять следующего дня рассчитывала услышать в трубке его рокочущий бархатный баритон. Но до самого отправления поезда телефон молчал.

В санатории Лизу пожурили, что приехала без предупреждения. Но через два дня освободили её одноместный номер. Смешно звучит «её номер»! Надо же! Но вот уже четвёртый год подряд она будет отдыхать в нём. Дни тянулись, как резиновые. Она никуда не ходила, только загорала на лужайке.

На мужские заигрывания не отвечала. Подружилась с пожилой парой из Ленинграда и играла с ними в большой теннис. На корте быстро загорела, прошла её обычная северная синюшность. Стройная, почти юная, в чём-то летящем, почти не касающемся её дивных смугловатых ног, с шапкой белокурых кудрей, в сандалиях с ремешками, застёгивающимися под коленями, она казалась Дианой — богиней охоты.

Она вспоминала, как завистливо глядели в прошлые сезоны женщины на неё и её спутника — могучего, сероглазого, с длинными, по той моде, русыми вьющимися волосами. Ей самой он казался Геркулесом:

— Красив, чёрт его возьми! — не раз восхищалась Лиза, пробегая рядом с ним спуск к источнику.

Женщины обычно оглядывались на них. Гордость, что с ней рядом такой мужчина, не раз охватывала её так, что во рту становилось сладко, как от конфетки. — Если бы эти дуры знали, какой пост занимает мой Вовчик в министерстве, — мстительно думала она и представляла себе, что вечером на танцах опять привлекла бы взоры всех мужчин. А женщины, одиноко стоящие вдоль стен зала, стали бы вожделенно глядеть на её мужчину.

Но, увы! Теперь она одна спускается к источнику и возвращается тоже одна. На танцы не ходит. И куча модного тряпья, что привезла с собой в двух пухлых чемоданах, так и не извлечены на свет божий. Пыталась дозвониться до министерства, но ничего не получалось. Связь в санатории всегда работала плохо. Но никто и не пытался её починить. Она поняла, что её Вовчик где-то в дальних разъездах.

И снова тянулись бесцветные дни. На танцверанду можно было бы сходить, но Лиза знала, как каждый сезон стреляет за её Володей санаторная массовичка Алеся, и в случае его приезда всегда напоёт ему всякое. На экскурсии тоже не стала записываться. Всюду она побывала раньше и не с толпой зевак, как говорил Володечка. Обычно им двоим для поездок выделяли машину.

И теперь пригласили Лизу на шашлыки. Пикник состоялся у огромного цветущего верескового поля. Внизу под горой бил родник. Облагороженное место для костра, ухоженные дорожки… Всё было чудесно. Не было только его. Она внезапно разрыдалась, бросилась к роднику смыть слёзы и косметику. А потом долго сидела одна у сруба родника, рисуя новыми красками себе лицо. Никто к ней не подходил. Все понимали её состояние.

Прошло десять дней. Почти половина сезона. Возымело действие ходатайство о продлении срока путёвки. Она была этому даже не рада. От скуки и чувства неловкости ей хотелось домой к дочери, к родителям. В глазах женщин, которые гордо вышагивали рядом со своими временными кавалерами, она читала насмешку: — Что? Никто не находится? Никто на тебя не клюёт?

Одиннадцатый день отдыха с утра был необычайно ярким. Словно отмытые крупным песком от потёков недавнего дождя Карпаты сияли свежей изумрудной зеленью. Остроконечные копны сена были похожи на гуцульские шапки, аккуратно расставленные на бархате отавы. Солнце выбралось на небо умытым, грело, но не обжигало. Настроение Лизы резко поползло вверх. Она, играючи своей сумочкой, быстрым шагом стала спускаться по склону. И вдруг… Вдруг двумя пролётами ниже увидела знакомую и любимую фигуру. «Володя!» — мелькнуло в голове. Но в следующий миг она увидела блондинку, примерно своих лет, повисшую на его могучей руке.

Они шли, прижавшись друг к другу, и, казалось, не замечали никого. Лиза ускорила шаг и некоторое время шла почти вплотную к этой внезапной паре. До неё долетали обрывки их разговора. Характерные Володины шуточки типа «не трещи ложками». Потом анекдот о мужике на музыкальную тему.

— Всё, как у нас! — с ужасом поняла она. И в следующую минуту мелькнуло, что женщину, которую вёл Володя, она с первого же дня видела в столовой и на процедурах. При ней тогда был молодой спортсмен, который всегда носил с собой ракетки для малого тенниса. Первым порывом Лизы стало желание немедленно уехать домой. Но ноги по привычке несли её вперёд. Володя повёл незнакомку как раз в тот угол, где обычно бывал с ней, с Лизой.

И тут она решилась: быстрым шагом подошла к крану, наполнила поильник и резко повернулась лицом к новоявленной паре.

— Лиза! Это Вы? — услышала ставший ей в один миг ненавистным голос, — когда Вы приехали?

— А ты когда приехал? — «назло врагам» панибратски произнесла Лиза.

— Я — четыре дня назад.

Больше говорить было не о чем. Зная, что он поведёт свою спутницу по тому же привычному для них маршруту, Лиза вышла через боковой вход и пошла мимо санатория «Кристалл». Погода внезапно испортилась, набежали тучки, сквозь солнце блестящими струями полил «цыганский дождь». Его потоки смешивались со слезами на Лизином лице. На завтрак она не пошла. Закрылась в палате и вдоволь наревелась. Перед обедом Володя постучал в дверь. Сперва робко, потом всё настойчивей:

— Лисёнок! Открой! Выслушай меня! Открой! Любопытство, что же он скажет, взяло перевес над обидой.

— Ну, во-первых, здрасьте! Как это ты тут появилась?! Звонила же, что не получается с путёвкой! А ты что, на меня обиделась? Так это я так, от нечего делать с Кларой хожу. Ну, обстоятельства! Лисёнок! Ты не будешь против, если мы никуда не будем вместе ходить?

— Как это, никуда?

— Ну, на «нафтусю», в столовую, на теннисный корт.

— На танцы-шманцы, в солярий, на базар… — в тон ему продолжила Елизавета, и в её голосе появились угрожающие ноты. — Вместе только на кровать?! Да?

— Понимаешь, Клара работает с моей женой в одном отделе. Не можем же мы такой ерундой испортить всю оставшуюся жизнь!

— Испортить? А что было в первое лето? Помнишь? Давай, вспоминай! Приехали, значит, мы в Москву, и что ты мне сказал? Ага! Вспоминаешь? А сказал ты буквально вот что: «Пойдём прямо ко мне и скажем моей мымре, что любим друг друга. Поселимся пока что на даче, она у меня со всеми удобствами. А потом с квартирой похлопочу. Бульку я с собой заберу. Как раз повод, чтобы мне от своей мымрочки рвануть. Зачем жить и мучиться? Детей нет, любви нет, уважения нет». А сейчас всё это появилось?

— Но ты тогда сама не согласилась. Сказала, что тебе от твоего бугая будет трудно отвязаться. Что он дачу найдёт и всех, как куропаток, перестреляет. Да и дочь твоя слишком отца любит.

— Знаешь что? Слышать ничего не хочу. Я веду себя на курорте без тебя, как самая честная женщина, десять дней бархатного сезона прошло, сколько мужиков вешалось! И вдруг появляешься ты с этой облезлой кошкой и мне предлагаешь встречаться только под одеялом? Вали отсюда! Понял! И чтобы ноги твоей больше здесь не было!

Когда за ним захлопнулась дверь, она разрыдалась. Рыдания были злобными, а значит, краткосрочными. Быстренько умылась, подновила макияж, надела свой самый соблазнительный уличный наряд, лёгким шагом отправилась одна вкушать эту самую противную нафтусю. По ступенькам летела так, что сама не заметила, как оказалась в бювете. Ей представлялось, все глядят на неё насмешливо, что она — одна. Быть одной на курорте считалось, с её точки зрения, просто неприличным. Всё проходило, как во сне. Машинально пошла на базар, автоматически накупила гору фруктов. Никого не видела, никого не слышала. И только когда отяжелевшая сумка напомнила своим весом, что её надо нести вверх на гору, Лиза стряхнула с себя печаль:

— Хватит! Разнюнилась! А ну посмотрим, как я выгляжу со стороны?

Расправила плечи, мотнула тугими кудрями и раскованной походкой пумы, не спеша, стала подниматься по ступенькам. Что на курортном языке означало: «А ну-ка, мальчики! Налетай! Я — свободна!»

И налетели. Сразу трое. Втроём несли один торт. Предложили на время поменяться. Пусть она, мол, несёт их торт, а они её, такую тяжёлую для её кукольной фигурки, сумку. Так и сказали — кукольной! А ещё предложили после ужина пойти с их компанией на танцы, а после — в их комнате оприходовать с ними и с Наташей с Ириной торт «Карпаты», который лежал в той коробке. А к нему — армянский коньяк «три звёздочки». Не одну бутылку.

На танцах она была, как в бреду. Подходил Володя её приглашать, но её новые знакомые его оттеснили. И они вшестером в этот танцевальный вечер не расставались ни на минуту. Первыми образовывали танцевальный круг, играли с массовиком-затейником во все игры. Краем глаза Лиза видела стоящего со своей Кларой у стены Володю и радовалась его унижению. Как будто не его она любила все прошедшие четыре года.

Женя и Ирина, Сергей и Наташа, она и Геннадий. Вот что хотелось ей считать главнейшим в этот вечер. Гену она не выбирала, он сам её выбрал. Как оказалось, Женя и Сергей своих партнёрш нашли уже давно, что на курортном календаре означало «почти со дня приезда».

Лизе с Геннадием было легко. Он прекрасно танцевал, был остроумнее двух других. Все трое оказались, как и она, строителями. Три начальника строительных участков в далёком жарком городе Навои. Потом под веселье дружно съели торт с коньяком. Танцевали уже в палате. Мужчины разговаривали почти всё время с ней, отчего две других девушки дули губки, пытаясь свернуть разговор со строительной темы.

После отбоя им настойчиво постучали. Надо было расходиться. И тогда Женя без обиняков сказал ей напрямую:

— Тебе придётся взять с собой Гену, потому что обе наши палаты на сегодняшнюю ночь заняты. Вы образуете третью пару. Ты, как говорила, живёшь в одноместном номере. Это — шикарно. Так что — по домам!

Оборот получился неожиданным, но властным. Такого она не ожидала. Но Женя уже взял её за плечи и буквально выдворил из комнаты. Ключ в замке повернули, и они с Геной остались в коридоре. Он казался смущённым не менее Лизы:

— Образуем, так образуем! Ну не съем я тебя! Пошли!

В комнате, включив бра, она стащила тощий матрасик на пол, поделила пополам постельное бельё — ему простынь, себе пододеяльник. Ночного сна не получилось — они проговорили почти до утра. Оказалось, было о чём. В детстве он и она жили на одной улице, занимались в драмкружке, даже однажды играли в одном спектакле.

Под звуки журчащего голоса её внезапного ночевальщика Лиза уснула. А проснулась от громкого стука в дверь. Геннадий, гладко выбритый, свежий и улыбчивый остановился в проёме с укоризной:

— Ну вот, Лисёнок, пора идти проведать даму нафтусю, а ты ещё спишь!

Её удивило имя «Лисёнок», с каким он обратился к ней. Резануло по сердцу! — Володя! Володечек! Ты также называл меня! И тут же сама себе, не вслух: «Никакого Володи не было, и нет! Всё!».

Три следующих дня пролетели, как единый миг. Геннадий, как и обещал, её не съел. Володю она не видела ни разу. На четвёртый день мужская троица объявила, что уезжает. Лиза почувствовала разочарование и обиду за их прямое сокрытие срока отъезда. Такое всегда считалось великим курортным грехом.

Она с ужасом представила себе, как, увидев её одну, возрадуется Владимир. Её снова предали. Двойное предательство?! Этого она не могла пережить.

На вокзале и в вагоне снова был коньяк, конфеты, фрукты. Женя вёл себя с Лизой бестактно. Он был уверен в её близости с Геннадием и представить себе не мог, что его товарищ почти за четверо суток не «оприходовал» такую женщину. Теперь он вёл себя с ней нагло, даже пытался под вагонным столиком потереться ногами об её ноги. Лиза была взбешена.

Когда отходил поезд, Ира и Наташа даже всплакнули. Лиза всё ещё от хамства Евгения была вне себя. И когда поезд укатил далеко, вздохнула с облегчением. Но что теперь делать одной? Обычной курортной компании, которая каждый раз образовывалась вокруг неё и Владимира, теперь не было. Спутницы навоинских строителей казались ей недалёкими и неинтересными, и она не согласилась пойти с ними вечером в «Колыбу».

Но последовавшее за этим событие заставило её поменять решение. Когда выходила из столовой, кто-то сзади дотронулся до её плеча. Это была Клара:

— Нам надо поговорить! Ты не думай, что у нас с Владимиром Николаевичем курортный романчик.

Мы работаем вместе и более семи лет встречаемся. Я ничего не имею против того, чтобы ты иногда с Володей тут танцевала. Но не вздумай переступать эту черту. На чужой каравай рот не разевай! Поняла, серая мышка! Провинциалочка задрипанная! Так Владимир Николаевич о тебе говорит.

Она брезгливо острым наманикюренным коготком провела по Лизиной кофточке и так же внезапно исчезла, как и появилась. Лиза не помнила сама, как оказалась в своей палате. Бешенство охватило её. Она не плакала — она плела сети мести.

Прежде всего, с пылающим лицом поднялась к Ирине и сказала, что пойдёт в «Колыбу». Так назывался лесной ресторанчик, в котором она много раз бывала счастлива, уплывая в страну грёз в танце в объятиях своего Вальдемара. Там играл цыган на волшебной скрипке, и она часто солировала для своего милого под ресторанный оркестрик.

Ах, как всё было чудесно! Но теперь это в прошлом. Всё, всё! Она не будет травить себе душу воспоминаниями. Не было в её жизни Володи! Понятно? Не было! Вечером за ней зашли Ира и Ната — соломенные вдовы с четвёртого этажа. Каждая с новым спутником. В «Колыбе» играла всё та же скрипка, но теперь она показалась Лизе беспородной. Шипели на мангале шашлыки. В полутьме обжимались по углам подгулявшие пары. Только ей было всё так же тоскливо. Тот, что пришёл с Ириной, почти что безусый Миша, как бы для вежливости, пригласил её на танец.

Она хотела отказаться, Но в этот миг увидела в дверях Володю с пресловутой Кларой. Комок досады подкатил к горлу. Она вся вытянулась в струнку и пошла за кавалером в круг. На неё нашло безрассудство. Она спела с оркестром почти весь свой репертуар. Как будто бес вселился в её душу, а весь какой-нибудь музыкальный театр — в её горло. Когда выдохнула одним махом «как же случилось, не знаю. С милым гнезда не свила я. Одна я!», в дверях заприметила Володину спину. Вернулась за стол. Её просили ещё спеть, но она упала на свои руки и разрыдалась.

Миша вдруг шепнул: — Ну, их всех к чёрту! Пошли отсюда. Ты, в каком санатории отдыхаешь? Я провожу.

Лиза очень удивилась, как это Миша обратился к ней внезапно на «ты». Да ещё оставляет ту, с кем пришёл. Но ей было всё равно. Жизнь кончилась. Она стояла на краю пропасти. И юноша с огромными серыми глазами и смоляными кудрями подавал ей руку спасения.

И завертелся пошлый курортный романчик. С Володей она изменяла опостылевшему мужу, а с Мишей — любовнику, любимому до дрожи, до обморока, человеку, который сам отверг её. Лиза думала, что мстит Владимиру, а оказалось, она мстила себе, но потеряла сама себя в романе с юношей, который влюбился в неё без памяти. Каждое утро, расставаясь с ним, она презирала себя.

Но днём чувство мести по отношению к Володе вытесняло презрение. И новая ночь была повторением предыдущей. Ей казалось, что от прошлого оставалось только одно: она постоянно оценивала юношу в сравнении с окончательно потерянным для неё Володей. Несмотря на крайнюю и даже неприличную молодость, он однажды спросил:

— Лисёнок! Ты где? Вернись!

Она не вернулась. А при очередном предложении Михаила о свидании сказала, что сегодня хочет побыть одна:

— Унеси свой маг! Дай мне тишины и сна! После ужина прилегла отдохнуть и почти сразу же услышала еле слышный стук в дверь. Потом звук стал явственнее. Прозвучали слова Володи:

— Сдаюсь! Больше не могу! Можно нам войти?

— Сначала вошли, потом спрашиваете?! — с явной издёвкой в голосе сказала Лиза, — Ну и с чем таким срочным пожаловали?

— Лизок, не сердись. Эта Клара давно преследует меня. Буквально прохода не даёт.

— Ах, бедняга! Беззащитный ты мой! Что твоя «Клара у Карла украла кораллы, а Карл у Клары слямзил кларнет?» Улетела твоя Клара, так хочешь ко мне пристроится?

— Лисёнок! Ну что ты сердишься? И зачем тебе этот желторотик? Ты же себя компрометируешь! Вся наша всегдашняя компания ждёт нас сегодня на пикник у верескового поля. О тебе же судачить будут.

— А о Вас, нет? Давай, мотай отсюда. А я — задрипанная провинциалочка, Вам, москвичу патентованному, — не пара. Я уж как-нибудь так, с желторотиком, этих семь дней доотдыхаю.

После ухода Владимира она вдруг заторопилась домой. Всё казалось гадким. Ей хотелось выплакаться перед кем-нибудь. Отмыться от грязи, в которую сунула сама себя. Она поняла, что попала в тот клинч жизни, за которым не может остаться прежним ничто. Домой, домой! А здесь Лиза просто не могла при каждой встрече глядеть в глаза милому мальчику Михаилу, который спрашивал одно и то же:

— Чем я перед тобой провинился? Ну, скажи! Скажи, пожалуйста! Почему ты уезжаешь?

В вагон поезда «Трускавец-Москва» провожать её ввалилась целая толпа — они с Мишей заимели свою свиту. Поезд, как обычно, на путях стоял долго. Неестественно весёлая Лиза пела для провожающих. Коньяк лился рекой, был съеден не один брикет мороженого. Миша выглядел подавленным и растерянным. У маленького как будто отобрали самую любимую игрушку.

А когда вагон медленно поплыл вдоль перрона, Лиза увидела Владимира, который бежал за вагоном и что-то кричал.

Бархатный сезон кончился.