Артуро Перес-Реверте
С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ
(1998—2001)
СОДЕРЖАНИЕ
Хосе Луис Мартин Ногалес. СВИДЕТЕЛЬ ВЕКА
1998
КАСАС-ВЬЕХАС
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
ЭКСПРЕСС
МОРСКИЕ ВОЛКИ
ПРИЗЕМЛЯЙСЯ, ГДЕ СМОЖЕШЬ
ПОСЛЕДНЯЯ ПУГОВИЦА
СКВЕРНАЯ МАРКА
РЕСТОРАН ДУРАКОВ
ПЕПЕ, ЕПИСКОПЫ И СПИД
ВЛАСТЕЛИН СУДЬБЫ
СОБАКИ И СУКИНЫ ДЕТИ
КОНЬЯК НА ЗАВТРАК
В ДРЕЙФ
ВОВРЕМЯ
ХОЗЯЕВА ЖИЗНИ
В ОБЪЯТИЯХ НАЛОГОВ
СПУСК МОЙАНО
АНХЕЛЬ
ФИЛИППОМАНИЯ
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
1999
ДА ЗДРАВСТВУЮТ ВОЛХВЫ!
ДУРНАЯ РЕПУТАЦИЯ
КОСТИ ЦУЛЬТЕПЕКА
ЖЕНЩИНЫ СТАРОГО КИНО
БЛУДНИЦЫ
МАТАТА МИНГИ
КОНЕЦ ВЕКА
ВАПРОСЫ КУЛЬТУРЫ
ГЛЯНЦЕВЫЕ ИДОЛЫ
ДАМЫ И ГОСПОДА
ТРИ ТЫСЯЧИ ЛЕТ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАТ
ТРЕПЕЩИ, ГИБРАЛТАР!
НЕКРАСИВАЯ ИСТОРИЯ
МЭР И ВИАДУК
ВНУК РАССТРЕЛЯННОГО
ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН
ПАТЕФОН
ОТЦЫ НАЦИИ
ГРЕБЕНЬ МАЙМОНИДА
СТАРУШКА ИЗ САН-ТЕЛЬМО
ЛЕО И ЛЕЙТЕНАНТ КАСТИЛЬО
МАЛЕНЬКИЙ СЕРБ
ВЫПАД НЕВЕРА
ДВА СТАРИЧКА
ТЕЛЯТА, КУРЫ И МИНИСТРЫ
ВЕЧЕР С КАРМЕН
МЫШОНОК И ГОРИЛЛА
ДЕВЧОНКА С РОДЕО-ДРАЙВ
ДЬЯВОЛ НА КОЛЕСАХ
ДУРАЦКАЯ СМЕРТЬ
ВИРТУАЛЬНАЯ ИСПАНИЯ
ЗАПАХ СЕНТЯБРЯ
МЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ УРОДЫ
ПОЖИЛЫЕ РОКЕРЫ
ЖАЖДА ШАМПАНСКОГО
НЕПОЛНОЦЕННОЕ РАЗВИТИЕ
ПОСЛУШАЙ, ПРИЯТЕЛЬ
ТАНГО
НЕГРЫ, МАВРЫ, ЦЫГАНЕ И РАБЫ
БИЗНЕС-КЛАСС И ДРУГИЕ УСЛУГИ
КАПРАЛ БЕЛАЛИ
НЕСЧАСТЬЕ РОДИТЬСЯ ЗДЕСЬ
КАК ВСЕГДА, ВОВРЕМЯ
ОДНОКАШНИКИ
ЗИМНИЙ ОГОНЬ
Я БУДУ ЗАЩИЩАТЬ СЕБЯ САМ
2000
СТАРЫЕ КНИГИ
РАЗБОЙНИК И КОЗА
ЗАНУДА ХЕРВА
ТЕЛЕФОННЫЙ БРЕД
ИТАЛЬЯНСКИЕ ОФИЦИАНТЫ
КОЛОКОЛЬНИ И ЛАТЫНЬ
ВЕСЬ ЭТОТ СБРОД
МОБИЛЬНИК
ТЫ СТОИШЬ ДОРОГО
МОЙ АМЕРИКАНСКИЙ ДРУГ
КЛИЕНТЫ И КЛИЕНТКИ
ПОВОРОТ СЮЖЕТА
НОЖИ И ГОЛОВОРЕЗЫ
Я И САМ ГОЛУБОЙ
АНГЛИЙСКИЕ СОБАКИ
КУРИЛЬЩИКИ И ПОПРОШАЙКИ
ПРИЗРАК ТАМПЛЯ
«Я ЗАСТРЕЛИЛ ЕГО, КОГДА ОН УБЕГАЛ»
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩЕЙ СТЕРВЫ (I)
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩЕЙ СТЕРВЫ (II)
МОДЖАХЕДДИН
АРАГОН СУЩЕСТВУЕТ
ИСТОРИЯ БАРБИ
МОДНЫЕ ШТУЧКИ
ВОПРОСЫ ОКТАВИО
ЧЕЛОВЕК НА УГЛУ
ТО ЛИ ЕЩЕ БУДЕТ
КАИН И АВЕЛЬ
ЛИПОВЫЕ ПИРАТЫ
ПАТРИОТЫ И ПОП-КОРН
УЛИЦА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУЩЕСТВ
ЛЕТНИЙ КОШМАР
ПИСЬМО ИЗ БРАЗИЛИИ
МИЛАНСКИЙ ЭКСПРЕСС
БОЛДАЙ ТЕСФАМИКАЭЛЬ
КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ
БАРНАЯ СТОЙКА
ПИСЬМО МАРИИ
ПАРАДОКСЫ ГРАММАТИКИ
ДЕНЬ МОНАРХИИ
ТО, ЧТО МЫ ИМЕЕМ
ОТСТАВШАЯ ОТ СТАИ
2001
ОБ АНГЛИЧАНАХ И СОБАКАХ
В БАРЕ У ЛОЛЫ
БУДЕТЕ КАК БОГИ
ШОКОЛАД И ВЗЯТКА
ВСЕ МЫ УМРЕМ
ДУРАКИ И ШАМПАНСКОЕ
ДО НИХ ПОЧТИ ДОШЛО
НЕНАВИСТЬ ГУДАРИ
МАЙОР ЛАБАХОС
ЭВТАНАЗИЯ ДЛЯ ВСЕХ
ВЕСЕННЯЯ КОЛЛЕКЦИЯ
ПРОДАВАНТИ И ПОКУПАНТИ
НЕБЕСНЫЙ ОХОТНИК
ХОРХЕ ХУАН И ПАМЯТЬ
ЗАЩИТНИКИ КУЛЬТУРЫ
ВОЙНА НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ
МЕХАНИКА И ТЕРМОСТАТИКА
СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, МАРИАС
НАСТАЛ ЧЕРЕД ДОН КИХОТА
ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА
КИНЖАЛЫ ЖИТЕЛЕЙ МАГРИБА
ДЕНЬ СВЯТОЙ
ЧУВАК И ЕГО ТАЧКА
ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ
МОЙ ДРУГ НАРКОТОРГОВЕЦ
ТРИСТА ПЕСЕТ
ЗАНУДЫ БЕЗ ГРАНИЦ
КРЫСИНЫЙ ХОХОТ
ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ
СВИДЕТЕЛЬ ВЕКА
Все началось в 1991 году. Сначала это происходило время от времени, но в июле 1993 года стало традицией. С тех пор Артуро Перес-Реверте каждое воскресенье публикует свое эссе в «Семанале». Теперь этот журнал стал самым популярным воскресным еженедельником в Испании. Его читают четыре миллиона человек в двадцати пяти городах.
С тех пор, как на страницах журнала появилась первая статья Переса-Реверте, прошло десять лет. В мире многое изменилось. Закрылись одни издания и появились другие. Сменились политические лидеры. Увидело свет бессчетное количество новых книг. Умерли многие известные писатели. Разразились кровопролитные войны. Лишь одно обстоятельство оставалось неизменным: каждую неделю писатель публиковал в «Семанале» новое эссе. И всегда был откровенен со своими читателями, привыкшими искать в них ответы на собственные вопросы. «Все мы разные, — писал один в редакцию 17 мая 1998 года. — У нас разные вкусы, интересы и мнения. Мы просим об одном: не лишайте нас возможности читать колонку Переса-Реверте».
За десять лет писатель опубликовал около сорока эссе. Самые ранние составили цикл «О картинах, книгах и героях», который завершает сборник «Заметки 1», вышедший в 1993 году. Более поздние эссе вошли в книгу «Корсарский патент» (1993—1998). В них я объединил все написанные в этот период статьи, исключив лишь те, которые теряют смысл вне контекста, в котором они были созданы.
Составляя новую книгу, я придерживался того же принципа. «Все проходит, и, если разобраться, так и должно быть, — пишет Перес-Реверте в последнем абзаце. — Это закон жизни, с которым рано или поздно должен смириться каждый из нас. Куда печальнее было бы жить, не замечая, как все вокруг меняется, чтобы однажды обнаружить, что дорогих тебе вещей больше не существует». Писатель стремится разобраться в законах, по которым существует наш сложный, необъятный и подчас непонятный мир.
Для современной литературы характерно смешение жанров. Давно стерлись границы между биографией и романом, лирикой и прозой, документом и вымыслом, художественным текстом и газетной заметкой. В своих эссе Перес-Реверте избегает вымысла, он пишет лишь о том, что произошло на самом деле. Однако исторические экскурсы и зарисовки реальной действительности для него лишь повод, чтобы выразить собственное мироощущение. Автор предлагает нам свою точку зрения на окружающую действительность, используя для ее воплощения особые языковые средства. Его статьи — неопровержимые свидетельства эпохи и одновременно оригинальные художественные произведения. В них поднимаются самые злободневные темы, отражаются самые острые проблемы современного человека, самые характерные черты нашего времени. Они повествуют о том, что́ каждый день происходит на улицах, в конторах, в редакциях газет.
Некоторые ученые и литературные критики полагают, что на основе художественных произведений можно реконструировать социальные модели и психологические типы, характерные для эпохи, в которую они были созданы. Хосе-Карлос Майнер и Андрес Аморос применяют такой метод к современным литературным жанрам. Социологи вроде Амандо де Мигеля опираются на литературу, чтобы воссоздать образ жизни и мысли, свойственные тому или иному историческому периоду. Произведения Переса-Реверте как нельзя лучше подходят для таких целей. В своих эссе, написанных в конце ХХ века, он повторяет путь писателей-костумбристов XIX столетия. Перес-Реверте превращается в такого же наблюдателя действительности и летописца своего времени, каким был Ларра. Двух писателей сближают неприятие пустой и скучной жизни и умение превращать газетную хронику в художественное произведение с помощью особых ресурсов литературного языка.
В своей предыдущей работе я уже писал о близости публицистики Переса-Реверте к романтической и костумбристской традиции. В его эссеистике ощущаются те же страсть, сарказм и горечь, что и в произведениях Ларры. Согласно утверждению Педро Гомеса Апарисио и Феликса Ребольо, эта традиция нашла продолжение в публицистике Поколения 98 года. Унамуно, Бароха, Асорин и Валье-Инклан запечатлели в эссе и газетных статьях социальный и культурный облик своей эпохи. Их публицистика стала важным вкладом в историю эпохи, в чем-то определила ее политическое развитие, эстетические предпочтения и моральный климат. Из нее родились книги, без которых было бы невозможно понять Испанию и ее культуру: «Испания и испанцы» и «О трагическом чувстве жизни» Унамуно, «Хуан де Майрена» Мачадо, «Признания маленького философа» Асорина. Даже знаменитый «Светоч богемы» Валье-Инклана впервые появился на страницах газеты как роман с продолжением. Перед гражданской войной для журналов «Эль Соль», «Эспанья» и «Ревиста де Оксиденте» писал Ортега-и-Гассет. В 1929 году на страницах «Эль Соль» появилась серия эссе, из которой чуть позже родилось «Восстание масс». Предвоенные годы были особенно плодотворными для испанской газетной публицистики. Популярные газеты и журналы стали тогда не только трибуной для политических выступлений, но и ареной острой полемики о судьбе страны и ее культуры. В определенной степени эта тенденция сохранилась и после войны, благодаря таким авторам, как Гонсалес Руано и Эухенио д\'Орс. Второе рождение испанской публицистики пришлось на семидесятые годы, когда к этому жанру обратились очень многие, не похожие друг на друга писатели. Интерес к нему сохраняется до сих пор. В контексте такой богатой культурной традиции существуют эссе Переса-Реверте. Они стали документальными свидетельствами новой, достаточно сложной эпохи.
Эссеистика писателя существенно отличается от его художественных произведений, она играет совсем другую роль. Перес-Реверте — автор тринадцати романов, изданных более чем в двадцати странах. Он признан самым популярным писателем десятилетия. Названия «Учитель фехтования», «Фламандская доска», «Клуб Дюма» и «Кожа для барабана» известны читателям всего мира, а истории о похождениях капитана Алатристе можно считать самым удачным циклом романов, созданным в последние годы. В большинстве своих книг писатель обращается к прошлому, надеясь отыскать в нем ценности, утраченные в технологический век. Соединяя привычную для современного человека реальность и следы навсегда ушедших эпох, он создает уникальный художественный мир. Романная форма, исторический сюжет и характеры персонажей становятся для Переса-Реверте материалом, из которого он создает свою собственную реальность. Его вселенная — полная противоположность нашим серым будням. «Я жил в мире, который мне совсем не нравился, который столько раз меня разочаровывал, — говорит писатель в одном из интервью 2000 года. И продолжает: — Чтобы победить заполняющую всех нас пустоту, я придумываю мир, полный приключений и путешествий. Это мир воображения и снов, мир позабытых книг, которым я даю новую жизнь. От этого жить и стареть становится как-то легче, веселее. Я создаю новый мир по своему вкусу, чтобы проще было примириться с реальностью и с самим собой».
Тем не менее, в эссе Перес-Реверте отказывается от всякого вымысла. В них литература становится средством познания окружающего мира, объяснения его законов и обличения его уродливых сторон.
Выводы, к которым приходит писатель, неутешительны. Перес-Реверте не раз говорил о «катастрофе конца века», когда у человечества почти не остается ценностей, на которые можно опереться. По его словам, «век кончается очень плохо. Больше нет ни твердых слов, ни благородных поступков, ни знамен, ни героев». Нет и надежды. «Пока слова “родина” и “честь” что-то значили, люди могли опереться на них в своей борьбе с одиночеством». Однако, «век отнял у нас невинность».
Перес-Реверте не боится исследовать темные стороны жизни современного общества. Наоборот, он поднимает самые острые и сложные проблемы. Писатель стремится изобразить мелочность, жестокость и лицемерие современного человека. Сорвать маску с варварства. Даже в тех заметках, которые нельзя счесть откровенно скандальными, он возвращается к проблемам деградации людей в больших городах, бессмысленного насилия, повсеместного невежества. Забавные истории, которые рассказывает читателям Перес-Реверте, на самом деле призваны иллюстрировать главную идею автора: столкновение с варварским миром калечит человеческую душу. Высмеивая чье-либо нелепое поведение или безвкусную одежду, писатель обличает не конкретного человека, а невежество и дурной вкус в целом. «На самом деле это отнюдь не смешно, — пишет он в статье от 10 августа 1997 года. — Испанцы перестали уважать друг друга. Мы слишком часто путаем сердечность и хамство». Хамство — это, вне всякого сомнения, одна из форм варварства.
Об этом Перес-Реверте говорит прямо, не прибегая к эвфемизмам. Писатель не ограничивает себя в выборе языковых средств. Даже просторечие и откровенно грубую брань он превращает в инструменты обличения окружающей действительности, выражения негодования и горечи.
По словам Хименеса Рамиреса, Перес-Реверте использует в своих эссе все без исключения возможности испанской разговорной речи. Жаргонные словечки сочетаются в них с изысканными метафорами и полными экспрессии образами. Выбор языковых средств зависит от замысла статьи и выбранного автором объекта для критики. Чтобы создать сатирическую, гротескную картину окружающей действительности, Перес-Реверте свободно использует молодежный слэнг и воровское арго, придумывает новые слова. Он не импровизирует, а тщательно выстраивает сложную языковую конструкцию, не копирует действительность, а создает ее образ в литературном произведении. В этом отношении проза Переса-Реверте наследует творчеству Кеведо.
Эссе отличают не только оригинальные языковые приемы, но и необычный юмор. Перес-Реверте постоянно разыгрывает своего читателя, использует гиперболы и абсурдные сравнения, играет словами. Ирония и сарказм автора направлены на самые уродливые явления действительности, а юмор помогает смягчить желчные инвективы автора.
Перес-Реверте далек от всякого дидактизма. Он просто хочет, чтобы мир стал лучше. Писатель мечтает о мире, в котором будут хоть что-нибудь значить дружба и честь. О действительности, в которой люди смогут доверять друг другу и будут верны своему долгу. Героями его эссе становятся солдаты, рискующие жизнью на поле боя, отверженные обществом одиночки, те, кто способен противостоять лицемерию окружающих, и те, кто с гордостью несет груз тяжелых повседневных забот. Автор хочет показать, что «не все в этом мире забыли о достоинстве и совести»; что еще существуют герои «в полном смысле этого слова: люди, обладающие истинным благородством, с которых нам стоит брать пример». Хоть их и остается все меньше.
Примеры истинного героизма в повседневной жизни не позволяют отчаяться. «Немногие современные писатели, — отмечает Хулио Пеньяте, — способны смотреть на человечество не только с горечью, но и с надеждой». Однако каждый спасает себя сам. Героям Переса-Реверте помогают гордость и сознание ценности своей личности. И все же они остаются одинокими: «Но пешка все еще здесь, на своей крохотной клетке — в крепости, которую нужно защищать, в единственном пристанище, где можно укрыться от царящего снаружи холода. А значит — нужно продолжать борьбу. Здесь я буду драться до конца. И здесь я умру. Оружие каждый выбирает сам. Верные друзья, любимая женщина, заветная мечта или цель, может быть — книга».
Перес-Реверте избегает излишней сентиментальности и не впадает в панику. Стоит обратить внимание на одну незначительную на первый взгляд деталь, которая, тем не менее, кажется мне очень важной. Собранные в этой книге статьи написаны на рубеже веков, даже более того — на рубеже тысячелетий. Все исторические эпохи заканчиваются одинаково. Социологи утверждают, что в такое время людей охватывает странное беспокойство. Человечество грустит о прошлом, мрачно смотрит на сегодняшний день и боится будущего. Так завершился и ХХ век: массовой истерией и бессмысленными спорами, разгульными торжествами и ожиданием техногенных катастроф. 31 декабря 2000 года Перес-Реверте написал: «Я собирался рассказать о том, что наше столетие начиналось как время мечты о лучшей доле, как век отважных мечтателей, стремившихся изменить мир, а кончается как век политиков и банкиров, торгашей и негодяев, которые играют в гольф на кладбище несбывшихся и проигравших революций. Я хотел написать об этом, но не стану». Это эссе называется «Отставшая». В последний день тысячелетия писатель рассуждает о борьбе за жизнь и готовности с достоинством принять поражение. Он рассказывает о стае птиц, летевшей над океаном к Африке. Одна утомилась и отстала от своих сородичей. «Слишком далеко улетели ее собратья, и она поняла, что никогда их не догонит. Совсем теряя силы, почти касаясь крыльями воды, она подумала, что бесконечная темная стая будет пролетать здесь по пути на север, когда придет весна, и это будет повторяться из года в год, до конца времен. Будут новые весны и новые прекрасные лета, как две капли воды похожие на те, что видела она. Таков закон. Вожаки и нетерпеливая молодежь снова потянутся к югу, и каждому из них однажды придется безнадежно бороться за жизнь, как она борется сейчас. И преодолевая последние метры, сломленная, обессиленная, птица успокоилась и погрузилась в воспоминания».
Вот о чем думал писатель, когда начинался новый век. В своих эссе он говорит о повседневных битвах, о трусости одних, героизме других и одиночестве всех нас. Перес-Реверте — такой же свидетель своей эпохи, как Кеведо, Ларра или Валье-Инклан. Его статьи отражают наше непростое время, словно зеркало. Даже если нам вовсе не нравится это отражение. Это не хорошо и не плохо. Перогрульо был совершенно прав: «Жизнь такая, какая она есть. И ничего тут не поделаешь».
Хосе Луис Мартин Ногалес
1998
КАСАС-ВЬЕХАС
У меня есть приятель по имени Фран, двадцати лет от роду. Фран живет в Беналупе, деревеньке в провинции Кадис, и мечтает написать книгу. Нет, не стать писателем, а написать одну, конкретную книгу. Ее замысел родился, когда Фран был совсем маленьким и дедушка, уже совсем больной, рассказывал ему о гражданской войне и временах Республики. И о Касас-Вьехас.
Большинство ровесников Франа, разумеется, понятия не имеет о том, что такое Касас-Вьехас. Они не знают, что в 1933 году люди на этой земле умирали от голода рядом с роскошными охотничьими угодьями помещика. И потому в один прекрасный день группа крестьян-анархистов, вооруженных кольями и охотничьими ружьями, подняла восстание и провозгласила власть народа на крохотном клочке андалусской земли. После этого крестьяне измазали лица сажей, захватили здание жандармерии — местную Бастилию — и убили сержанта. А когда правительство отправило в мятежную деревню сотню солдат и жандармов под командованием капитана Рохаса, снабдив их знаменитым приказом: «Ни раненых, ни пленных. Всех расстрелять», — почти все восставшие укрылись в горах. Почти все, кроме шести мужчин и трех женщин, которые заперлись в соломенной хижине крестьянина по прозвищу Шестипалый и тринадцать часов отстреливались от жандармов. Все они полегли под пулями врагов. Взбешенные внезапным сопротивлением жандармы начали хватать всех, кого можно было заподозрить в сочувствии мятежникам. В тот день в деревне были убиты четырнадцать человек.
Призраки Касас-Вьехас преследуют Франа. Он постоянно думает об этом, как его ровесники думают об экзаменах, поисках работы, выпивке, сексе, Моцарте или танцевальной музыке. Фран много читает и размышляет над прочитанным. Ему ничего не стоит провести исторические параллели, чтобы сравнить политиков, допустивших кровопролитие в Касас-Вьехас и потворствующих беззаконию в наши дни. Таких, как посредственный писатель и никудышный правитель Мануэль Асанья, — говорят, Хосе Мария Аснар обожает его романы — или директор Службы безопасности, который пытался откупиться от капитана Рохаса и заставить его молчать. Всю эту шайку бессовестных негодяев, ценивших человеческие жизни не больше ломаного гроша, профессиональных демагогов, героев газетных заголовков и трамвайных сплетен, любителей греть руки над кострами, на которых сжигают героев. Нам стоит вернуться в тридцать третий год, чтобы как следует разглядеть их.
Фран знает это, несмотря на свою молодость. Этому его научили книги. Даже в самых тенденциозных и никчемных в конечном счете есть доля правды. Фран знает, что настоящая культура, Культура с большой буквы состоит из книг, здравого смысла, любви к знаниям, доброй воли и памяти. Возможно, поэтому он решил написать исторический роман о том, что произошло в Касас-Вьехас. В этой книге оживут воспоминания его деда и других стариков Беналупа, всех, кто пережил трагедию. Фран понимает, что старики его деревни умирают один за другим и с ними уходят истории: прекрасные, трагические, героические, поучительные, истории, которые молодым больше никто не расскажет. Никто не объяснит им, как мы превращаемся в героев или подлецов и почему мы становимся такими, какие мы есть. Иногда от рассказанных историй нам стыдно за свою страну, такую нищую и обездоленную, но они же вселяют надежду в сердца многих из нас.
Фран сообщил мне, что его деревню хотят переименовать в Беналуп-Касас-Вьехас. Нам обоим очень нравится эта идея. Мы с Франом заключили договор: как только это произойдет, мы отправимся в горы, прихватив с собой бутылку вина, и разопьем ее в одном из укромных уголков, где Шестипалый и его товарищи могли бы укрыться от расправы, но не сделали этого.
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Пару дней назад мы с моим другом, учителем грамматики Пепе Пероной, отправились в Эскориал. Мы помолились про себя на могиле своего кумира, дона Хуана Австрийского, и направились в Пантеон, где похоронены почти все испанские монархи, начиная с Карла V, за исключением одного иноземца. По дороге мы посмеялись над двумя американками, ошеломленными возрастом Эскориала. Еще бы: на родине им не приходилось видеть ничего древнее носового платка, в который высморкался Джордж Вашингтон, переправляясь через Потомак. Или через что он там переправлялся. Как заметил учитель грамматики, у них есть крутые технологии, зато у нас есть память.
Впрочем, дело не в этом. Куда важнее, что гуляя по замку и наслаждаясь суровой гармонией башен и стен, мы случайно отыскали экспозицию, посвященную четырехсотлетию со дня смерти Филиппа II. Завороженные, мы долго бродили среди огромных фолиантов, картин, доспехов, распятий и монет, свидетелей той удивительной эпохи. Эпохи, когда Испания или Испании, как говорили в то время, была великой державой и кредитором всей Европы.
К счастью или к несчастью для нас, история не знает монархий, подобных этой. В те годы усиление государства не препятствовало развитию искусства, процветала дипломатия и велись кровопролитные войны, а высокий гуманистический дух сочетался с мракобесием. С такой Испанией и таким королем мы были великой нацией и внушали страх. Выставка «Филипп II: монарх и его эпоха» раскрывает внутренние законы, по которым существовала эта удивительная, могущественная страна, много веков заставлявшая весь мир трепетать перед своей мощью. Экспозиция в Эскориале разрушает предрассудки и опровергает «черную легенду», придуманную завистниками короля Филиппа. Монарх предстает перед нами умным, искренним, энергичным и суровым человеком. Его письма полны сердечности и тонкого юмора, а библиотека — блестящий каталог науки и культуры того времени. Судьба этого человека — ключ к пониманию истории Испании и всего мира. К счастью, британские испанисты спасли его от забвения.
Авторы выставки предлагают взглянуть на Испанию с точки зрения государственного деятеля, унаследовавшего целый мир и вынужденного бороться со всей Европой и мусульманским Востоком, пока его мореплаватели создавали огромную империю. Свойственная этому королю смесь идеализма и жестокости позволяла ему всегда добиваться своего, а жестокость других правителей той эпохи — и завистливого беарнца, и монарха-отступника, и хитрой рыжей лисицы — не приносила плодов.
Враги оклеветали короля Филиппа, франкисты превратили в идола, а полуграмотные чиновники-социалисты, вроде Песоэ, для которого высшим достижением искусства являются последний показ Армани или фильм Альмодовара, объявили его чудовищем и предали забвению.
Какая замечательна идея — перенести Музей вооруженных сил из Мадрида в толедский Алькасар. Похоже, в этой стране кретинов, по-прежнему путают историческую память с национализмом, а культуру — с фашистской угрозой. Что ж. Все лучше, чем ничего. Спасибо ребятам из Народной партии за честные усилия, увенчавшиеся превосходным результатом. А вы, сеньоры, если будет желание, приходите в Эскориал, откройте глаза и смотрите. Тогда поймете, как смешны и жалки наши провинциальные царьки, стремящиеся собрать побольше голосов на воскресном базаре, в сравнении с этим королем, этим жестоким фанатиком, обскурантом, убийцей маленьких детей, который — кто бы мог подумать! — собрал одну из самых великолепных библиотек в мире.
ЭКСПРЕСС
Никогда бы не подумал, что в наше время кто-нибудь интересуется творчеством Рамона де Кампоамора. Поэтому я так обрадовался, когда несколько молодых людей спросили меня насчет строфы о дочках и матерях, которую я процитировал несколько недель назад, уже не помню, по какому поводу. Боюсь разочаровать своих читателей, но речь идет не о большом произведении. Это одна из знаменитых «Притч» Кампоамора. В ней всего две строчки:
А дочки дам, что так меня любили,
меня в предмет для поклоненья превратили.
Увы, эти слова вполне справедливы по отношению не только к дону Рамону, но и ко мне самому, а также ко многим мужчинам моего возраста.
Что ж, у меня появился прекрасный повод поговорить о доне Рамоне Кампоаморе-и-Кампосорио (1817—1901), великом поэте, еще при жизни познавшем славу и всеобщую любовь, а после — гонимом, забытом и презираемом сегодняшними законодателями литературной моды. Современники не могли простить поэту его успех, но свойственное нам подлое стремление заклеймить творца после его смерти — явление совсем иного рода. В самом лучшем случае его называют вульгарным пустословом и дешевым философом, говорят, что его стихи пошлы, слащавы и вообще устарели. И, откровенно говоря, эти обвинения отчасти справедливы. Кампоамора можно обвинить в банальности, всеядности, обилии проходных стихов на случай. Это давно всем известно.
И тем не менее, Кампоамор — великий поэт. Его стихотворения «на случай» вызывают у читателя улыбку, заставляют восторгаться и переживать. Существует замечательная антология Виктора Монтоли, вышедшая в издательстве «Катедра». Все, кому интересно, могут обратиться к ней. Сам я почти ничего не смыслю в поэзии, если не считать творчества Кеведо, Мачадо, Мигеля Эрнандеса и кое-каких вещей блистательного Пепе Иерро. Менестрелей и прочих скоморохов, поющих о догмах и канонах, хватает и без меня. Я могу лишь посоветовать вам с головой погрузиться в собрание сочинений дона Рамона. Не знаю, существует ли современное издание, но в библиотеках можно отыскать экземпляры старых книг. Стихи этого астурийца из Навии, остроумного, ироничного, добродушного, этого короля салонов, идола всех матерей и дочек конца прошлого века нужно глотать в один присест, а потом приступать к поиску истинных перлов. Вот в чем радость искушенного читателя. Отыскать на белоснежных страницах с ажурными закладками и затейливыми виньетками прелестный бред: «В человеческом сердце великая тайна сокрыта, // словно в стершихся буквах на старых кладбищенских плитах» или «Матушка дома и бог в небесах», споткнуться об обманчивую нежность «Кто бы мог написать!», подсмотреть забавную любовную сценку в «Свидании в небесах», стихотворении о постаревшем байроновском Дон Жуане, или услышать «Разговор двух величий»:
— Что тебе нужно от меня?
— Мне? Ничего. Просто не загораживай мне солнце.
А «Экспресс»! Он полон длиннот, мелодраматичен, иногда откровенно скучен, но читателю стоит набраться терпения и дойти до третьей песни. Строки: «В надежде на короткое свиданье, печальный призрак тщетно ищет Вас» заставляют трепетать даже самых отъявленных скептиков.
В юности я любил Кампоамора так же сильно, как Тенорио де Соррилью и Беккера. Возможно, потому, что одна из моих бабушек, элегантная белокурая сеньора, которая дни напролет плела кружева на балконе, вспоминая о редких счастливых днях, часто собирала внуков и декламировала стихи, которыми зачитывалась в юности. Я до сих пор слышу ее голос, сдержанный, звучный и чистый. Я помню, как мы плакали, когда она произносила последние, роковые строки «Экспресса», в предчувствии которых так ныло мое сердце:
В бреду, в слезах прощания слова
я вновь и вновь невнятно повторяю.
Я вас любил. Теперь я умираю.
МОРСКИЕ ВОЛКИ
Они мечтают поскорее выйти на пенсию, чтобы ходить на рыбалку, когда им вздумается. Они знают о море побольше бесчисленных морских лис, которые толпятся на регатах, выпячивая груди в бушлатах от модных дизайнеров. Они мало смыслят в моде — на такие вещи у них просто нет денег. В лучшем случае они могут позволить себе лишь скромную барку с парусом, едва способную выдержать порыв левантийца или капризы Атлантики. Они могут быть любого возраста, но большинство — зрелые люди, от сорока до пятидесяти, худые, смуглые и нервные или, наоборот, тучные и невозмутимые. Их зовут Хинес, Пако, Маноло или как-нибудь в этом роде, без затей. Недели напролет они сидят в своих мастерских, конторах и лавках, с нетерпением дожидаясь выходных. В субботу встанут чуть свет, а то и вовсе не будут ложиться, прихватят корзинку с бутербродами и отравятся на поиски улова. Самые нетерпеливые иногда совершают вылазки по вечерам, после работы, или поднимаются пораньше и спешат с удочкой на мол, а потом, через пару часов, когда их Мария уже суетится в кухне, готовя завтрак для малышей, забегают домой, чтобы на ходу выпить кофе и положить в холодильник свежую рыбу к ужину.
Я не выношу, когда животных — пусть даже рыб — убивают ради забавы, а не для того, чтобы утолить голод. Однако должен признать, что рыбаки — высшая каста двуногих охотников. О речных рыболовах я знаю немного, а вот за теми, кто выходит на промысел в море, наблюдаю с детства. Еще мальчишкой я восхищался мужчинами — женщин среди них мало, — способными часами неподвижно сидеть в лодке, уставившись в одну точку и ожидая, когда начнет клевать. По ночам, когда ведешь свою яхту вдоль берега, ориентируясь по маяку в порту, в темноте, случается, вспыхнет фонарь рыбацкой лодки или мелькнет огонек сигареты. Иногда из-за туч выходит луна, и в ее тусклом свете можно разглядеть лес удочек на корме. Но самые удивительные из них — те, кто готов качаться на волнах безлунной ночью, при свете фонаря, которого хватает лишь на то, чтобы ты мог заметить их, проходя мимо, и включить на носу сигнальные огни. Если настроить радио на девятый канал, можно услышать, как они переговариваются на собственном условном языке, чтобы не могли подслушать конкуренты: «Сколько у тебя… скверно… здесь ничего… я там, где обычно, только чуть подальше…» — и все в том же духе. А утром они расходятся по домам, потные и небритые, чтобы их Пепы, Марухи и Лолы, которые давно уже видеть не могут эту рыбу, превратили улов в воскресный обед. По пути они непременно останавливаются у роскошной трехпалубной яхты, пришвартованной в зоне для важных персон, и, неодобрительно качая головой, роняют своим товарищам: «Нет, с такого борта удочку не забросишь».
Время от времени каждый из них навеки зарекается приближаться к любому предмету, даже отдаленно напоминающему лодку. Но они все равно продолжают выходить в море. Тащат с собой внуков, часами торчат на молу, наблюдая, как рыбачат другие, рассказывают небылицы, смотрят в небо и предсказывают погоду куда точнее Мальдонадо по телевизору. Они ревниво охраняют свои секреты и ни за что не откроют их даже лучшим друзьям: бухта, где попались два морских угря, мыс, мимо которого часто проходят косяки, мелководье, где можно сидеть неделями. Их сердца принадлежат морю, хотя бо́льшую часть своей жизни они проводят на земле. И хотя никто из них в этом не признается, дело вовсе не в улове — все равно они станут выходить в море: на рыбалку или просто так. Едва ли хоть один из них сумел бы внятно объяснить, зачем им это нужно. Возможно, тишина, одиночество и волны подскажут им ответ. До линии берега — темной полосы в их жизни — остается почти полмили.
ПРИЗЕМЛЯЙСЯ, ГДЕ СМОЖЕШЬ
Невозможно потерять за день пятнадцать тысяч чемоданов в одном аэропорту, даже если все его служащие сознательно поставят перед собой такую задачу. Такого не может быть ни в одной стране мира — даже третьего мира. Только в мадридском аэропорту «Барахас». Что бы ни говорили эти зануды-пассажиры без чувства юмора, подобное под силу только незаурядным личностям. На это способен лишь человек, ощущающий истинное призвание к подвигам такого рода, обладающий опытом, ловкостью и решимостью. Не так-то просто взять да и потерять багаж стольких пассажиров, в один момент превратив главный аэропорт страны в международное посмешище. Для этого понадобятся служащие, преуспевшие в благородном ремесле биения баклуш, терминалы, больше похожие на муравейники, спящий на ходу персонал, организации, призванные защищать права пассажиров, но пекущиеся лишь о своих собственных, бессовестные руководители, информационная сеть, в которой дырок больше, чем в жилище боснийца после артобстрела. Пригодятся компания «Иберия», над которой смеются все на земле и в небе, государственная организация АИНА, ставшая символом хаоса и неэффективности, министерство авиации, в котором никто — от министра Ариаса-Сальгадо до последнего клерка — ни черта не смыслит в своем деле, ни за что не отвечает, никогда не берет вину на себя и, судя по всему, не догадывается о значении слов «отставка» и «увольнение».
Согласитесь, сочетание всех этих факторов было бы не мыслимо ни в одном аэропорту. Прибавьте к ним неудобные тележки для багажа, длиннющие коридоры, по которым приходится бегать с тяжелыми чемоданами (если их еще не потеряли), препятствия, которые нужно преодолеть, чтобы пересесть с одного рейса на другой, громкоговорители, по которым невнятно бормочут, чтобы пассажиры смотрели на табло, поскольку динамики не всегда исправны. А еще — возникающие на ровном месте бесконечные очереди, вечно бездействующие посадочные рукава, автобусы «Барахас-Освенцим», в которых люди то дрожат от холода, то погибают от жары. Даже воздушная линия «Мадрид-Барселона», эффективно и четко проработавшая многие годы, в последнее время стала напоминать фильм братьев Маркс.
Повторяю, такое невозможно больше нигде в мире. Было бы чертовски жаль потерять то, чего удалось достичь в Барахасе. Ведь наш аэропорт — ворота великого города, связавшего воедино земли и небеса. Его просто необходимо сделать главной мадридской достопримечательностью. Представьте: по трапам самолетов спускаются толпы любителей острых ощущений. Они предвкушают ночевку на полу в зале прилетов и фотографируют очереди с энтузиазмом посетителей Диснейленда. Конечно, придется не только законсервировать Барахас в его нынешнем состоянии, но и придумать новые развлечения для туристов. Можно, к примеру, устроить соревнования по бегу из одного терминала в другой с тяжеленным чемоданом в каждой руке или викторину «Угадай свой рейс». Инвалидам и старикам должны понравиться гонки по лестницам. Не говоря уже об играх «Отыщи свой чемодан» и «Что это там звенит?». Металлоискатели в Барахасе реагируют даже на имплантанты и вставные челюсти. А как вам зрелище пятисот пассажиров с огромным багажом, штурмующих один автобус, или конкурс «Мисс Кислая Мина» среди стюардесс?
ПОСЛЕДНЯЯ ПУГОВИЦА
Это случилось не так давно, в Хихоне. Тем солнечным утром на берегу было полно народу. Одни плескались на мелководье, другие прогуливались по набережной, любуясь морем. На пляже царил приятный, безмятежный покой, возможно, потому, что почти не было туристов. Здорово было стоять, опираясь на парапет, и глядеть, как белые паруса рыбацких лодочек скользят вдоль линии горизонта. Какая-то малышка крепко спала на полотенце у самой кромки воды. Детишки постарше носились по пляжу, отчаянно мешая купальщикам. Девочки-подростки в скромных бикини нежились на солнышке, а их мамы и бабушки увлеченно болтали, прогуливаясь по колено в воде. Белобрысый мальчуган, худенький и очень серьезный, построил замок из песка и теперь вел безнадежную борьбу с приливом, разрушавшим его стены. Неплохой урок для человека семи лет от роду.
В той паре не было ровным счетом ничего примечательного. Двое старичков, пришедшие искупаться. Я б не обратил на них внимания, если бы не женщина. Она была худенькая, в цветастом платье с пуговицами спереди, какие часто надевают летом пожилые женщины. Седые волосы стягивала широкая лента. Ее муж был одет в пестрые плавки и пытался застегнуть непослушными пальцами серую рубашку. Я видел его ноги, худые и белые, ноги старика, руки, сплошь покрытые отметинами, которые оставляют годы. Должно быть, наступило его последнее лето. Корявые пальцы старика никак не могли справиться с последней пуговицей, и тогда жена мягко отвела его руку и застегнула рубашку сама, а потом неторопливо, ласково провела по его волосам, словно пытаясь сделать мужа хоть немного красивее.
Я глядел на пожилую пару, пока они поднималась по лестнице, и видел, как старик преодолевает крутые ступеньки, тяжело опираясь на плечо жены. И я сказал себе: смотри, Артурин, эти двое были вместе целых пятьдесят лет, день за днем. Было все — дети и внуки, «молчи и слушай, что я говорю!», футбол, поздние возвращения, вспышки гнева. Она видела этого мужчину и сильным, и унизительно слабым. Она могла бы презирать его за эту слабость, считать эгоистом и тираном. Но до сих пор хватает нежности, чтобы пригладить ему волосы и застегнуть верхнюю пуговицу на его рубашке. Ей не важно кто он: славный человек или негодяй. Она терпела муки родов, старалась не волновать его по вечерам, когда он чувствовал «какую-то слабость в груди», вставала чуть свет, чтобы хоть немного посидеть в тишине на кухне. Ее преданность не имела ничего общего с тем, что мы привыкли называть любовью. Хотя, возможно, настоящая любовь как раз в том и состоит, чтобы поправить мужу волосы: «Приведи себя в порядок, Маноло». Она спасала его, когда он в очередной раз собирался умирать: «Успокойся, дорогой, посиди, врач скоро приедет». Она деликатно напоминала ему застегнуть брюки. Она отдала ему свою жизнь, а он далеко не всегда был достоин этого дара.
Теперь он полностью зависит от нее, а она ему по-прежнему помогает. Она ни дня не прожила для себя, отказалась от стольких желаний, но не нарушила данного когда-то обета. Скоро ее Маноло покинет этот мир, и она останется совсем одна. Жизнь утратит смысл. Дети и внуки вдруг покажутся чужими, далекими. И тогда она будет тосковать о цепях, сковавших ее по рукам и ногам много лет назад, когда ей едва исполнилось двадцать и она мечтала о возвышенной любви, уютном доме и семье, совсем как в кино. Возможно, перед тем как отправиться к праотцам, он успеет понять, чем была для него эта женщина. И тогда он заплачет и попросит у нее прощения за то, что столько лет обращался с ней, как с рабыней. А она, как всегда, промолчит — только поправит ему волосы, чтобы он умер красивым… Нет бы усмехнуться и сказать: «Вовремя же ты спохватился, сукин сын!»
СКВЕРНАЯ МАРКА
Получив на днях письмо, я обнаружил на конверте физиономию Фердинанда VII (1784—1833). Обратите внимание, коллега, сказал я себе. Из всех правителей этой страны, добрых и дурных, на марку угодил самый отъявленный ублюдок, когда-либо носивший корону. Самый подлый, несправедливый и трусливый король за всю историю Испании, повидавшей немало негодяев на троне. Гойя, глухой художник, умевший читать в человеческих сердцах, изобразил этого короля со злобным, перекошенным лицом, но все равно не сумел передать всей мерзости его натуры.
Вероломство, тупость и упорное невежество политиков и монархов лишают меня последних остатков терпимости и заставляют мечтать о гильотине посреди городской площади. Особенно в случае с Фердинандом II. Потому что этот правитель, голова которого, в отличие от его французского идиота-кузена, так и не попала в корзину, был ничтожным и подлым, но отнюдь не тупым. Все самые трусливые и подлые его деяния — предательство Наполеона, черная реакция после изгнания французов, правление камарильи святош и проходимцев, пренебрежение самой прогрессивной в мире конституцией, варварский деспотизм — были отлично продуманными шагами. Фердинанд Бурбон оказался способен обвинить своих приспешников в заговоре против Годоя, лизать сапоги французу, покусившемуся на его власть, отправить на смерть тех, кто вернул ему корону. И все это он проделывал осознанно, тщательно взвешивая все «за» и «против». Он был совсем как те злодеи из старого кино, только хуже. Он был чертовски плохим королем.
Почти год назад я смотрел в театре пьесу Моратина «Когда девушки говорят “да”». Старого дона Диего блестяще играл Фернандо Гутьеррес Каба. Слушая, как дон Диего произносит знаменитые слова: «Это право сильного, власть, которой не могут противиться молодые», я подумал о том, как несчастна, в сущности, наша страна. Кажется, вот-вот впереди забрезжит свет, но какая-то сила вновь и вновь толкает нас в бездну.
Едва мы стали римлянами, заговорили по латыни и научились строить акведуки, пришли варвары. Когда вслед за Возрождением наступил Золотой Век и мы стали самой мощной в мире державой, появились Лютер и Кальвин, началась Контрреформация, и все пропало. Когда эпоха Просвещения и революций открыла перед нами невиданные возможности, когда наступило время Моратина, Ховельяноса и Гойи, началась война с Наполеоном и прогрессистов заклеймили именем «офранцуженных», а подлого Бурбона объявили спасителем нации. Тогда в стране еще были военные, которые умели читать и думать, народ, способный объединиться и прогнать французов, политики, отправившиеся в Кадис, чтобы составить безупречную конституцию. И тут Фердинанд сумел вернуть себе корону, на которую не имел никаких прав, и с помощью фанатиков-священников разрушил все: отменил конституцию, закрыл театры и газеты, подверг гонениям тех, кто посмел выступить против него. Сначала Мину, вынужденного отправиться в изгнание, потом Риэго, Упрямца, Мансанареса, Мариану Пинеду. Вскоре Англию и Францию наполнили беженцы, а в Испании тем временем развернулась чудовищная реакция, как бывало всегда, стоило народу едва поднять голову. А когда наш герой отправился на тот свет, корону унаследовала его полоумная дочка Исабелита. И начались карлистские войны.
Признаться, сначала я хотел попросить, чтобы мне больше не присылали писем с такими марками. Однако, подумав как следует, я решил, что это неправильно. Всегда найдется гнусный негодяй, готовый совершать подлости, прикрываясь религией, расой, нацией, языком и бог знает чем еще. Местный царек, христопродавец, шарлатан от культуры, политик-реакционер, без устали болтающий о демократии, а на деле готовый снова ввергнуть нас в пучину.
РЕСТОРАН ДУРАКОВ
Бывают дураки и дураки. Есть прирожденные глупцы, дураки от рождения, которых не переделаешь, сколько ни старайся. У таких личностей глупость заложена генетически, как у других — цвет глаз или аллергия на рыбу. Захоти они участвовать в конкурсе дураков, их непременно дисквалифицировали бы за глупость. Когда такой глупец появляется на свет, медсестра выходит в коридор и говорит взволнованному отцу: «Поздравляю! У вас родился очаровательный дурак. Вес — три шестьсот».
Глупцы от природы бывают довольно симпатичными. Про таких говорят: «Он, конечно, идиот, но ничего, милый». Есть, однако, и другой тип дураков, куда более распространенный. Я имею в виду тех, кто ежедневно совершенствуется в высоком искусстве глупости. Беда в том, что, первый вид дураков встречается в Испании довольно редко, а представители второго преследуют нас повсюду.
Вот какая мысль пришла мне в голову за ужином в прибрежном ресторане. Заведение называлось «Марибэль» и претендовало на весьма высокий уровень. В гардеробе нас встретила юная красотка в мини, улыбчивая и энергичная, как адвокатесса из мыльной оперы. Стоило нам появиться на пороге, как она воскликнула: «Привет! У тебя столик заказан?» — таким тоном, будто в прошлом у нас был страстный роман. Мне пришлось убеждать свою спутницу, что девицу эту я вижу впервые в жизни. (Что ж, по крайней мере, она не бросилась целовать меня в обе щеки. В последнее время все больше женщин следуют этой абсурдной моде. В таких случаях я стараюсь поскорее отодвинуться от новой знакомой на приличное расстояние).
То был прибрежный ресторан с претензией на гламур и высокую кулинарную моду — и с соответствующими ценами. Посетители были как на подбор: одежда от «Лакост», штаны до колен, мокасины на босу ногу, мобильный телефон последней модели и все в таком роде, включая подходящую спутницу — постоянную клиентку пластических хирургов. Среди такой роскоши я чувствовал себя парией в классических длинных брюках и с недельной бородой. К тому же я попросил официанту не наполнять наши бокалы вином, которое он открывал целых пять минут, подчиняясь какому-то затейливому ритуалу. Остальные клиенты морщили лбы, с глубокомысленным видом подносили к носу бокалы, делая вид, что изучают букет, цокали языком и наконец произносили: «Великолепно!» — с таким апломбом, будто выросли среди виноградников Бургундии.
Современные интеллектуалы считают прием пищи актом высокой культуры, вроде чтения Пруста. Мэтр с торжественным видом, приличествующим моменту, посоветовал нам несколько фирменных блюд, особо отметив рыбные котлетки, окунька с картошечкой и булочки с треской в соусе из малинки. Десерт, само собой, не обошелся без появления толстяка в белой куртке с вышитом на кармане именем, который принялся расхаживать по залу, пожимая клиентам руки и затевая с ними панибратские разговоры. Кое-кто пришел в восторг, меня же охватил панический ужас при одной мысли о том, что этот тип может подсеть к нам. Пришлось срочно просить «принести счет за наш столик, потому что за окошком уже сгустились сумерки, и пора баиньки». Официант недовольно скривился. Только заплатив астрономическую сумму и покинув ресторан, мы смогли вздохнуть с облегчением. Малышка в мини и браслетах нежно проворковала нам вслед: «До скорого!». Как будто мы договорились о свидании в баре на углу.
ПЕПЕ, ЕПИСКОПЫ И СПИД
Дорогой Пепе,