– Моя мать, – сказал он. – Моя мать…

– О, Боже, – произнесла тетя Бет, обхватив ладонями горло.

– Что с бабушкой Лаурой, дядя Филип? – нерешительно спросила я, и мое сердце замерло.

– Миссис Берм… обнаружила ее на полу в ванной… удар, – выдохнул он. – Моя мать… мать Дон… мать Клэр Сю… Ее больше нет, – закончил он. – Она ушла навсегда.

Он отвернулся и замер. Затем посмотрел на нас так, будто видит нас впервые. В замешательстве он вышел из комнаты так же быстро, как и вошел, отягощенный новым горем. Тетя Бет села, подавленная событиями. Близнецы быстро подошли к ней и взяли ее за руки. Не в состоянии говорить, я покачала головой. Внутри меня все омертвело. В моем сердце были пустота и холод. Бедная бабушка Лаура, заблудившаяся в своих собственных мыслях. Она провела свои последние дни в плену воспоминаний, отчаянно пытаясь привести их в порядок, но все двигалось по замкнутому кругу, словно запутавшись в паутине. А теперь она мертва.

Я подошла к окну и посмотрела на дядю Филипа. Он мерил шагами лужайку перед домой, громко разговаривая сам с собой, бешено жестикулируя руками, будто общался со всеми своими предками.

Вокруг него собралась призрачная семья, чтобы услышать о последней жертве великого проклятья.



Нам предстояли новые похороны. Они наступили так быстро, не дав остыть моим воспоминаниям. Еще раз нам пришлось одеться в черное, еще раз люди разговаривали шепотом в нашем присутствии, еще раз море стало серым и холодным, а безоблачное небо казалось затянутым тучами.

Ни Джефферсон, ни я по-настоящему не знали бабушку Лауру так, как следует знать внукам. Все время, сколько я знала ее, она была не в своем уме, все путала, иногда она отчетливо узнавала нас, но иногда смотрела на нас так, словно мы незнакомые ей люди, которые вторглись в ее жизнь.

Узнав правду о похищении в детстве моей мамы и участии в этом бабушки Лауры, я спросила маму, ненавидит ли она ее за то, что она позволила сделать. Мама улыбнулась, взгляд смягчился, и она покачала головой.

– Сначала – да, и очень, но со временем я начала понимать, что она очень от этого страдает и нет нужды увеличивать наказание, так как ее сознание уже это сделало. А также я очень хотела иметь мать, и временами у нас были те самые драгоценные моменты, которые могут быть только у матери с дочерью. Она изменилась, когда уехала жить к Бронсону. Она становилась мягче с годами. Он сильно на нее повлиял, заставляя ее осознать последствия ее действий и поступков. Стоило только ему обратить на нее взгляд своих карих глаз, и она тут же становилась менее эгоистичной. Она становилась… матерью, – говорила мне мама и радостно смеялась.

Теперь, сидя в церкви рядом с моим братиком и слушая проповедь священника, я только и могла вспомнить спящую в своем инвалидном кресле бабушку Лауру. Я не застала ее, когда она еще была деятельной и хорошенькой. Но когда я смотрела на Бронсона, то видела на его лице добрую улыбку, которая говорила о чудесных воспоминаниях, проносившихся в его воображении. Конечно, он помнил ее прекрасной и молодой, кружащейся в танце под музыку собственного смеха. Было достаточно одного взгляда, чтобы понять, какую сильную любовь он хоронит и сколько он потерял. Я жалела его больше, чем себя или Джефферсона, или даже бабушку Лауру.

Дядя Филип был на удивление сильно расстроен. Я помнила, как он жаловался на то, что ему нужно ехать на званый обед в Белла Худс. Он всегда был признателен маме, когда она добровольно вызывалась помочь бабушке Лауре, что означало, что он освобожден от этой обязанности. Однажды я поехала с ней. Я помню, как плохо она себя чувствовала из-за переживаний, что ей пришлось оставить работу.

– Почему дядя Филип не поехал? – спросила я.

В то время мне было не больше десяти или одиннадцати лет. Но меня уже тогда возмущало все, что расстраивало или мешало маме.

– Филип не в состоянии посмотреть в лицо реальности, – ответила она. – Так было всегда. Он отказывается видеться с мамой, с такой, какая она теперь есть. Он хочет помнить ее только прежней, несмотря на то, что все время он подшучивал над ней. На самом деле он очень предан ей и боготворит ее. Он гордился ее красотой и не обращал внимания на ее эгоизм, даже если это отражалось и на нем. А теперь она для него совершенно чужая, несмотря на то, как она к нему относится. – Она вздохнула и добавила: – Боюсь, в Филипе гораздо больше черт от Рэндольфа, чем от мамы. Филип это сам признает, – вздохнула она с помрачневшим выражением лица, – и, может, также и от бабки Катлер.

Я вспомнила, что пугало меня и оставалось непреходящим зудом под кожей.

Но сегодня в церкви дядя Филип больше походил на потерявшегося маленького мальчика. Его взгляд с надеждой устремлялся к каждому, кто приближался к нему словно он ожидал, что кто-нибудь скажет: «Все это неправда, Филип. Это просто плохой сон. Через мгновение все кончится и ты проснешься». Он энергично пожимал подходящим к нему людям руки. Когда настала пора уходить, он огляделся в замешательстве, пока тетя Бет не взяла его под руку и не повела за гробом.

Мы все сели в лимузин и последовали на кладбище вслед за катафалком для последней церемонии у могилы. По окончании я сразу подошла к Бронсону и обняла его. В его глазах сверкнули невыплаканные слезы.

– Теперь она отдыхает, – сказал он. – Ее миссия на земле закончена.

– Ты пойдешь к нам? – спросила я.

Тетя Бет устроила прием для присутствующих на похоронах. Она была знатоком своего дела.

– Нет, нет. Мне лучше побыть немного одному. Я скоро позвоню тебе, – пообещал он и удалился, ссутулив плечи под тяжестью постигшего его горя.

На эти похороны пришло намного меньше народа, чем на похороны моих родителей, и прием получился смазанным. Дядя Филип, сидя на стуле, все время наблюдал за людьми, улыбаясь и кивая тому, кто подходил к нему, чтобы выразить соболезнование.

Мы с Джефферсоном были уставшими и подавленными. Эти похороны сорвали наросты с наших израненных чувств. В начале вечера я отвела Джефферсона наверх и помогла ему лечь спать. Затем вместо того, чтобы вернуться на прием, я пошла в свою комнату, желая закрыть побыстрее глаза, чтобы уйти от этого горя. Я даже не зажгла ночника, как обычно я это делала. Я хотела, чтобы на меня спустилось покрывало ночи и усыпило мои детские страхи. Я быстро заснула и не слышала, как все разошлись.

Но где-то в середине ночи я проснулась от звука щелкнувшего замка в двери моей комнаты. Меня как-будто кто-то толкнул. Я резко открыла глаза. Я не двигалась и на мгновение решила, что мне все это снится. Затем я услышала отчетливый звук тяжелого дыхания и шаркающих шагов. Через секунду я почувствовала, как кто-то сел на мою кровать. Я повернулась и увидела в темноте смутные очертания дяди Филипа. Мое сердце тревожно забилось. Казалось, он совершенно раздет, на нем не было даже пижамы.

– Тсс, – прошептал он, прежде чем мне удалось произнести хоть слово. Он приблизился и приложил палец к моим губам. – Не бойся.

– Дядя Филип, что вам нужно? – спросила я.

– Мне так одиноко… так одиноко сегодня. Я думал… что мы могли бы просто полежать рядом некоторое время и просто поговорить.

Прежде чем я смогла что-либо сказать, он забрался под мое одеяло, подвинувшись ближе ко мне. Я немедленно отпрянула, пораженная и очень напуганная.

– Ты гораздо старше своего возраста, – прошептал он. – Я знаю – это так. Ты наверняка старше своей мамы, когда она была в твоем возрасте. Ты больше прочла, больше сделала, ты больше знаешь. Ты ведь не боишься меня? – спросил он.

– Боюсь, – сказала я. – Пожалуйста, дядя Филип, уходи.

– Но я не могу. Бетти Энн… Она как глыба холодного льда рядом со мной. Я не переношу, когда моя нога даже слегка задевает ее костлявое колено. Но ты, о Кристи, ты такая же красивая, как и Дон, даже больше. Когда я смотрю на тебя, я вижу ее такой, какой она когда-то была со мной. Ты можешь быть со мной так же, как она, тогда, – добавил он, положив руку мне на талию, – только сегодня, только сегодня, хорошо?

– Нет, дядя Филип, остановись, – проговорила я, отпихивая его руку.

– Но ты же уже имела такой опыт с мальчиками. Я знаю, это так. Куда еще ты можешь ходить по ночам, как не на свидания к мальчикам? Где вы встречаетесь?.. На заднем сиденье машины? Мы с Дон однажды тоже были в машине.

– Нет, прекрати, – сказала я, затыкая уши. – Я не хочу это слышать!

– Да? А почему? Мы ничем таким безобразным не занимались. Я покажу тебе, что мы делали, – он потянулся рукой к моей груди. Я попыталась оттолкнуть его, убежать, но он стиснул мою руку и притянул меня к себе. – Кристи, о Кристи, моя Кристи, – стонал он, покрывая мое лицо поцелуями.

Я морщилась и сопротивлялась. Он был сильнее и прижал меня ногой, чтобы я оставалась на месте. Через секунду он уже забрался руками под мою пижаму и добрался до груди. Когда он дотронулся до нее, я начала кричать, но он зажал мне рот рукой.

– Нет, – предупредил он. – Не буди всех в доме. Они не поймут.

Я застонала и замотала головой. Он убрал руку, но прежде чем я успела что-либо сказать, он так прижал свои губы к моим, что коснулся даже моих зубов. Я почувствовала, что кончик его языка дотронулся до моего, и начала задыхаться.

Отбиваясь от него, я закашляла, и он наконец отстранился, но стоило мне отдышаться, как его руки сдернули с меня пижамные брюки так, что отлетели пуговицы. Он повернулся так, что оказался на мне, и я почувствовала, как что-то твердое протолкнулось между моих сомкнутых ног. Сознание того, что это было и что произошло, парализовало меня. Мне удалось освободить правую руку, и я начала колотить его по голове, но это была битва мухи со слоном. Он даже ничего не почувствовал, а только стонал и двигался.

– Кристи, Кристи… Дон… Кристи, – бормотал он, путая мое имя и имя моей мамы, будто мог вернуть ее через меня.

– Дядя Филип, остановись! Прекрати!

Он был такой сильный, тяжелый, что я недолго могла сопротивляться. Постепенно мои ноги ослабли, и он начал двигаться еще энергичнее.

– Тебе не придется украдкой уходить из дома, чтобы узнать об этом, – бормотал он. – Я могу тебе помочь, как и обещал. Мы нужны друг другу. Мы должны полагаться друг на друга, а с сегодняшнего дня еще больше, чем всегда. У меня нет никого кроме тебя, Кристи. Никого…

– Дядя Филип, – выдохнула я.

Его рот снова впился в мои губы. Я пыталась кричать, но мой вопль застрял внутри. Неожиданно он сделал резкое движение, и я с ужасом осознала, что он двигается внутри меня. Я отказывалась в это верить, я хотела крикнуть: «НЕТ!» Но действительность обрушилась словно снежная лавина, хороня мои иллюзии. Он застонал и все сильней прижимал меня, монотонно бормоча имя моей мамы и мое, словно это придавало ему силу. Я безвольно лежала под ним и ждала конца, когда он наступил, дядя Филип соскользнул с меня. Я не шевелилась, боясь, что, если я произнесу хоть слово или задену его, он начнет все сначала. Его дыхание начало приходить в норму.

– Кристи, – сказал он, дотрагиваясь до меня. Я отпрянула. – Все в порядке. Все в порядке. Мы не сделали ничего плохого, мы только помогли друг другу, успокоили друг друга. Это все из-за великого горя. Ты уже большая и понимаешь. Все хорошо, все будет прекрасно. Ты в порядке?

Я не двигалась.

– А? – спросил он, снова поворачиваясь ко мне.

– Да, – быстро сказала я.

– Хорошо, хорошо. Мне нужно назад, до того как Бетти Энн проснется и что-то заподозрит. Спи, моя маленькая принцесса, спи. Я всегда буду рядом, на вечные времена, так же, как я был рядом с ней.

Я наблюдала, затаив дыхание, как он сел и затем встал. Он очень тихо двигался в темноте, направляясь к двери, исчезая во мраке как ночной кошмар, который я не в силах отогнать.

Некоторое время я лежала, стараясь не верить в реальность того, что произошло. Затем я начала плакать, и вскоре от моих рыданий сотрясалось не только мое тело, но и кровать. Боль в груди раскалывала меня пополам. Перепугавшись еще больше, я села и отдышалась. Почему-то я думала только о Джефферсоне.

Джефферсон… Джефферсон. Я быстро встала и прошла в ванную.

Я встала под душ и сделала воду такой горячей, какую только могла вытерпеть. Моя кожа покраснела, но мне было все равно. Слезы смешивались с водой, стекающей по лицу, а я все драила и драила себя мочалкой. Затем, обтеревшись, но все еще чувствуя себя оскверненной, я вернулась в спальню и достала из шкафа свой самый маленький чемодан. Я заметалась по комнате, в беспорядке укладывая в него белье, носки, юбки и блузки. Затем я как можно быстрее оделась. Я вытащила деньги, которые хранила в ящике стола. Я всегда приберегала деньги на всякий случай, и теперь у меня было несколько десятков долларов.

Я открыла дверь и выглянула в тускло освещенный коридор. На цыпочках я пересекла его и, открыв дверь в комнату Джефферсона и Ричарда, проскользнула внутрь. Я присела возле кровати Джефферсона и слегка потрясла его, пока он не открыл глаза.

– Тсс, – предупредила его я.

Его глаза округлились. Я посмотрела на Ричарда, который спал, отвернувшись, и убедилась, что мы его не разбудили. Затем я подошла к шкафу Джефферсона и достала кое-какое его белье, носки, пару брюк, рубашки и быстро упаковала это в его чемодан. Я принесла ему его вещи и помогла одеться. Затем я подала ему его куртку и кивнула следовать за мной быстро и тихо.

Я оставила свой чемодан в коридоре, и, когда мы вышли, я быстро взяла его, и мы с Джефферсоном как можно тише направились к лестнице. Я оглянулась. Убедившись, что никто не проснулся, мы спустились по ступенькам и направились к входной двери.

– Куда мы идем? – прошептал Джефферсон.

– Прочь отсюда, – ответила я. – Очень, очень далеко!

Я еще раз оглянулась на этот дом, который когда-то был таким счастливым и надежным. Я закрыла глаза и услышала смех папы и мамы. Я услышала звуки рояля и прекрасный голос мамы. Я услышала, как миссис Бостон зовет нас обедать. Я услышала, как папа, вернувшись домой с работы, кричал: «Где мой мальчик? Где мой именинник?» Я видела, как Джефферсон, выскочив из гостиной, бросился в папины объятия. Он взял его на руки, поцеловал и понес его к нам с мамой.

Это был мир улыбок и любви, музыки и смеха. Я открыла входную дверь и вгляделась в поджидающую нас темноту. Затем я взяла Джефферсона за руку и сделала шаг вперед, закрыв за собой дверь.

Музыка и смех умерли. Я слышала только стук моего испуганного сердца.

Мы были настоящими сиротами, беглецами, уносящими ноги от этого проклятья. Сможем ли мы вырваться из-под его власти, или оно будет следовать за нами по пятам и поджимать нас в темных закоулках.

Настоящий отец

По Катлерз Коув мы шли пешком. Джефферсон никогда не выходил на улицу так поздно. Покой, окруживший нас, отражение звезд в черной воде океана и темнота заставили его прижаться ко мне, крепко вцепившись в мою руку. Единственными звуками, долетавшими до нас, были скрипы и скрежет доков и лодок, то поднимаемые, то опускаемые волнами, да звук наших собственных шагов по тротуару. Но когда впереди нас ярко засветились уличные фонари приморского городка, Джефферсон немного расслабился. Его удивление и волнение победили его страх и усталость, и он начал засыпать меня вопросами.

– Куда мы, Кристи? Почему мы так долго идем пешком? Почему мы не попросили Джулиуса подвезти нас?

– Потому что я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что мы ушли, Джефферсон. Я же говорила тебе, мы убегаем прочь, – сказала я, понизив голос. Шепот, казалось, более уместен.

– Почему? – также перейдя на шепот, спросил Джефферсон. – Кристи? – Он подергал меня за руку. – Почему?

Я резко повернулась к нему.

– Ты хочешь жить вместе с дядей Филипом, тетей Бет, Ричардом и Мелани всю оставшуюся жизнь? Хочешь?

Испуганный моей реакцией на свой вопрос, он замотал головой, округлив глаза.

– И я – тоже, поэтому мы ушли из дома.

– Но куда мы? – поинтересовался он. – С кем мы будем жить?

Я прибавила шагу, почти волоча его за собой. Куда мы идем? До этого самого момента я не задумывалась об этом. Мы не могли ехать к тете Трише. Она была на гастролях. Внезапно меня осенило.

– Мы отправляемся в Нью-Йорк, – наконец сказала я. – Мы найдем моего настоящего отца и будем жить с ним. Хуже, чем есть, уже не будет, – пробормотала я.

Я не оглянулась на Джефферсона, чтобы узнать, как он воспринял эту идею, я просто продолжала вести его по тротуару, прячась в тени. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел и сообщил о нас.

Единственное место в Катлерз Коув, которое было открыто так поздно, был автовокзал. Это было небольшое строение, в котором была единственная старая деревянная скамейка, небольшой фонтанчик и автомат для продажи сигарет. В окошечке был мужчина с проседью в волосах, вьющиеся локоны которых падали ему на лоб. Он выглядел лет на пятьдесят. Когда мы вошли, он читал книгу в мягкой обложке. Какое-то время он нас не замечал. Но затем он быстро выпрямился и посмотрел на нас своими беличьими глазками, в которых светилось любопытство и удивление.

– Так, а что вы двое делаете здесь так поздно? – спросил он, его седые брови поднялись и изогнулись как два вопросительных знака.

– Мы хотим сесть в автобус до Нью-Йорка, – сказала я, стараясь выглядеть взрослой. – Моя двоюродная сестра высадила нас не там, где надо было, и нам пришлось идти пешком, – добавила я. Он подозрительно нас осмотрел.

– Сколько стоит билет до Нью-Йорка? – уверенно спросила я. – И когда будет автобус?

– Нью-Йорк, говорите? Так, билет в оба конца…

– Нет, только в один конец.

Он пристально посмотрел на нас.

– Назад мы поедем другой дорогой, – добавила я.

– Гм… ну, за него половина стоимости билета, – он кивнул на Джефферсона и посмотрел на меня. – А за вас – полная стоимость.

Я не хотела тратить лишние деньги, так как у нас было их не так уж много, но я была рада, что он считает меня достаточно взрослой, чтобы я могла путешествовать одна со своим братом.

– Автобус поедет не прямо в Нью-Йорк, – предупредил он, компостируя билеты, – он заедет в Вирджинию Бич, а затем снова в Делавер.

– Нам это подходит, – сказала я, ставя свой чемодан и подходя к кассе.

– Вообще-то вам повезло, через двадцать минут отсюда отойдет автобус. Но это только маршрутка, на своем пути она заходит еще в два места, прежде чем доберется до Вирджинии Бич. Вам нужно будет пересесть там на… – он проверил расписание, – на первый автобус в восемь сорок. Он довезет вас до вокзала «Порт Власти» в Нью-Йорке.

– Замечательно! – воскликнула я и бережно отсчитала деньги.

Он снова удивленно поднял брови.

– Вы раньше бывали в Нью-Йорке? – скептически спросил он.

– Много раз. Там живет мой отец, – ответила я.

– О, понятно. Ваша семья одна из тех, в которых мать живет в одном месте, а отец – в другом, да?

– Да.

Его взгляд потеплел, и он с большей симпатией посмотрел на нас.

– А твоя мама, полагаю, не захотела ехать с вами, чтобы навестить твоего отца?

– Нет, сер.

Он кивнул и ухмыльнулся.

– Ну, думаю, я смогу предложить билеты и подешевле. У меня тоже есть сердце.

Получив билеты, я направилась с Джефферсоном к скамье. Он пристально смотрел на кассира, пока тот снова не принялся за чтение своей книги. Затем он повернулся и уставился на меня испытующим взглядом.

– Зачем ты все это наврала? – спросил он.

– Тсс, – придвинула его поближе. – Если бы я этого не сделала, он бы не продал нам билетов. Он бы вызвал полицию и сообщил им, что у него два беглеца.

– Полиция арестовала бы нас и одела наручники? – недоверчиво спросил Джефферсон.

– Они не стали бы нас арестовывать, а отвезли бы назад, в отель.

– Мама говорила, что врать нехорошо, – напомнил он мне.

– Она не это имела в виду, она говорила о лжи, которая вредит людям, особенно тем, которые тебя любят и которых любишь ты, – объяснила я.

Джефферсон прикрыл глаза и задумался. Я видела, как он переваривает эту мысль, а затем удовлетворенный сел, откинувшись на спинку скамейки. Вскоре прибыла маршрутка. В автобусе было человек пять.

– Рановато поднялись, – заметил водитель.

– Да, сэр.

– Самое время путешествовать, – сказал он. Водитель взял наши чемоданы и положил их в багажное отделение, а затем вошел в здание вокзала поговорить с управляющим.

Я усадила Джефферсона на второе место справа и села рядом, глядя на водителя и кассира. Они смотрели в нашу сторону. Мое сердце тревожно забилось. Не о нас ли они говорят? А вдруг они вызовут полицию? Спустя еще несколько минут они рассмеялись и водитель вернулся. Он закрыл дверь и завел двигатель. Я затаила дыхание и крепче стиснула руку Джефферсона. Через мгновение мы уже отъехали от станции. Автобус выехал на главную улицу Катлерз Коув, и водитель увеличил скорость. Мы проезжали мимо магазинчиков и универмагов, которые были так хорошо мне знакомы. Мы миновали мэрию и полицейский участок, а затем и школу. Вскоре мы были на пути к Вирджинии Бич, а Катлерз Коув оставался все дальше и дальше. Я первый раз ехала куда-нибудь одна, но я закрыла глаза и подавила страх.

Джефферсон заснул, пока мы ехали в Вирджинию Бич, и продолжал спать на ходу, когда мы выходили из автобуса у огромного вокзала Вирджинии Бич, где стояло множество автобусов. Его не разбудили шум и движение на вокзале. Он дремал у меня на плече, пока мы ждали следующего автобуса.

На этот раз, после того, как мы зашли в салон автобуса и заняли свои места, я тоже заснула. Несколько часов спустя, когда мы остановились в Делавере, я проснулась и увидела, что идет дождь. Джефферсон резко открыл глаза и тут же попросился в туалет.

– Надеюсь, ты не побоишься пойти туда один. Джефферсон, – сказала я. – Я не могу пойти туда с тобой.

– Я не боюсь. Это же просто туалет, – храбро объявил он, но выглядел очень встревоженным, когда входил туда. Пока он был в туалете, я решила сходить и купить нам еды.

– Я хочу яичницу, – попросил Джефферсон, когда я принесла ему пакет молока и овсяное печенье. – И поджаренный хлеб с апельсиновым соком.

– Когда мы доберемся до Нью-Йорка, мы раздобудем более вкусную еду, – пообещала я.

– А твой настоящий отец тоже живет в большом доме? – спросил он. – У него есть горничная и дворецкий?

– Я не знаю, Джефферсон.

– А у него есть жена, которая будет нашей новой мамой? – допытывался он.

– Я даже не знаю, женат ли он. Я знаю о нем очень немного, – печально сказала я. – Поэтому, пожалуйста, не задавай мне больше вопросов, Джефферсон. Просто сиди и смотри в окно, хорошо?

– Это скучно, – пожаловался он, скрестив руки на груди и надувшись. – Мне нужно было взять какую-нибудь игру. Почему ты не взяла игрушки? – заскулил он.

– Джефферсон, у нас не было времени на сборы. Пожалуйста, веди себя прилично, – попросила я сквозь слезы. Что я делаю? Куда мы едем?

Джефферсон пожал плечами и принялся пить молоко и есть печенье. Весь остаток пути мы спали. Дождь прекратился и теперь только слегка моросил. Наконец, я увидела в отдалении очертания Нью-Йорка. Мы приближались, и город, казалось, вырастал с нашим приближением все выше и выше, и вершины зданий уже практически царапали хмурое небо. Затем я увидела надпись: «Тоннель Линкольн» и поняла, что мы вот-вот въедем в Нью-Йорк. Мое сердце сильно забилось. Я начала припоминать все, что мне когда-либо говорила мама о Нью-Йорке: какой он огромный и как много там людей, и как тяжело там приезжим. Но я так же помнила, как сильно любила Нью-Йорк тетя Триша. Если она так восторгалась им, он не мог быть таким уж плохим, надеялась я.

Джефферсон пришел в восторг, когда мы въехали в тоннель. Казалось, тоннель никогда не кончится, но неожиданно мы вырвались на светлые улицы Нью-Йорка. Движение и шум были в точности такими, как их описывала мама. Никто, казалось, не замечал, что все еще идет небольшой дождь. Джефферсон приклеился к окну, впиваясь взглядом во все увиденное: в уличных торговцев, такси, полицейских на лошадях, нищих, спящих между домами, и множество причудливо одетых людей, снующих туда-сюда, кто-то с зонтиками, но большинство без них. Вскоре мы въехали в огромный автовокзал и водитель объявил: «Нью-Йорк, Порт Власти. Будьте внимательны при выходе!»

Я взяла Джефферсона за руку, сжав ее так сильно, что он поморщился от боли, и мы вышли из автобуса. Пришлось немного подождать, пока водитель доставал наши чемоданы из багажного отделения. Я взяла их, вручив Джефферсону его чемодан, а затем мы вошли в здание вокзала. Везде суетились люди. Казалось, каждый знает, куда идет.

– Где твой настоящий отец? – спросил Джефферсон, оглядываясь.

– Он еще не знает, что мы – здесь, – сказала я. – Мне нужно найти его телефон и позвонить. – Я заметила телефон-автомат, и мы поспешили к нему. Объем телефонного справочника поразил меня. Джефферсон вытаращил глаза от удивления.

– Как много телефонных номеров! – восхищенно воскликнул он.

– Джефферсон, присмотри за нашими вещами и моим бумажником, пока я буду искать его номер, – сказала я. Он кивнул, и я принялась переворачивать страницы.

Когда же я добралась до фамилии Саттон, мое сердце упало. Здесь было более дюжины этих фамилий с именем Михаэль. Майк или просто М.

– У меня много шансов, – сказала я. – На много больше, чем я ожидала.

Я вытащила оставшиеся деньги и поискала, где бы я могла их разменять. Я увидела газетный киоск и поспешила туда.

– Извините, – попросила я, когда человек в киоске повернулся к нам. – Вы не могли бы разменять деньги, мне нужно позвонить по телефону?

– Я что, похож на «Чейз Манхеттен Банк?» – заявил он, ухмыляясь. – Купите что-нибудь и получите мелочь, – ответил он.

– Но… хорошо. Дайте, пожалуйста, плитку «Херши», – и я протянула ему пять долларов. – Пожалуйста, сдачу – мелочью.

– Вы что, хотите обзвонить всех в Манхеттене? Он покачал головой, но дал мелочь. Джефферсон был в восторге от шоколадки.

Я начала звонить. Пальцы дрожали, когда я набирала номер. Что я скажу? С чего я начну? Как я его назову, когда он ответит? Михаэль или Мистер Саттон? По первому номеру никто не ответил. На второй ответила пожилая леди.

– Это квартира певца Михаэля Саттона? – начала я.

– Певца? Нет, он работает слесарем, – ответила она.

– Извините.

Я обзвонила остальных. Многие отвечали мне вежливо, а некоторые были чрезвычайно раздражены моим звонком. Один решил, что это хулиганская выходка, и начал осыпать меня проклятиями. Наконец я позвонила одному из М.Саттанов и после четырех гудков ответила женщина, чей голос был такой, будто ее только что разбудили.

– Я разыскиваю Михаэля Саттона, певца, – начала я.

– Я тоже, – прервала она меня.

– Я правильно набрала номер? – спросила я.

– Вы одна из его учениц?

– Учениц? Да, мэм, – сказала я. – И сегодня у меня урок.

– Ну, я надеюсь, не раньше полудня, – грубо бросила она.

– Да.

– Тогда, что вам нужно, – спросила она.

– Он сейчас дома? – поинтересовалась я.

– Его тело – да, но не сознание, – ответила она, сопровождая свои слова смехом.

– Пожалуйста, вы не могли бы позвать его?

– В данный момент он к тому не расположен. Перезвоните где-нибудь… через час, – сказала она.

– Но…

Она повесила трубку прежде, чем я успела что-либо еще произнести. Ну я хоть нашла, кого нужно, подумала я, и списала адрес из справочника. Джефферсон, который тихо сидел и рассматривал людей и суматоху вокруг, выжидающе посмотрел на меня.

– Все в порядке, – сказала я. – Я его нашла. Поищем такси.

– Такси? Хорошо! – с восторгом ответил он.

Я пошла по указателю к выходу на 41-ю улицу.

Когда мы вышли, то увидели вереницу такси, припаркованных у тротуара. Дождь прекратился, но погода оставалась мрачной и унылой. Водитель первой машины быстро подошел к нам. Это был высокий худой человек с густыми каштановыми усами.

– Вам нужна машина, мисс? – спросил он.

– Да, сэр.

– Она у вас уже есть, – сказал он, беря наши чемоданы и укладывая их в багажник. – Садитесь, – он показал на заднее сиденье. Джефферсон мгновенно забрался в машину и выглянул в окно с другой стороны.

– Куда едем, мисс? – поинтересовался водитель, усевшись на свое место.

Я сообщила ему адрес.

– О, Гринвич Вилладж, да?

Он включил счетчик и выехал на оживленную улицу так легко, словно мы были там единственным транспортным средством. Сигналили машины, люди кричали, но когда загорелся зеленый свет, он спокойно повернул и увеличил скорость. Через секунду мы неслись по улицам с такой скоростью, что нам пришлось ухватиться за ручки, чтобы не свалиться с сидений.

– Вы первый раз в Нью-Йорке? – спросил водитель.

– Да, сэр.

Он засмеялся.

– Так я и думал. Вы выглядели такими напуганными, когда вышли из здания вокзала. Не волнуйтесь. Только не давайте никому утереть себе нос, – посоветовал он. – И все будет в порядке.

– Ага, хихикнул Джефферсон.

Водитель несколько раз сворачивал, а затем повез нас по длинной улице, потом сделал еще один поворот за угол, где был ресторан и цветочный магазин. Он поехал медленнее и, наконец, остановился. Я выглянула и увидела несколько старых зданий, стоящих в ряд. У большинства были ободранные двери с разбитыми ступеньками. Здания были серые и грязные, окна на нижних этажах были в грязных разводах, оставшихся после дождя.

– Приехали, – объявил водитель. – С вас пять сорок. – Я вытащила шесть долларов и отдала ему.

– Спасибо, – сказал он и вышел, чтобы достать наш багаж.

– Который из них номер восемь-восемнадцать? – спросила я, оглядываясь.

– Номера слегка полиняли, но если вы приглядитесь, то увидите, что номер восемь-восемнадцать прямо перед вами.

Он сел в машину и уехал. Мы с Джефферсоном стояли на тротуаре, уставившись на входную дверь дома, в котором жил мой родной отец.

– Идем, Джефферсон, – сказала я, поднимая чемодан.

– Мне здесь не нравится, – захныкал он. – Здесь плохо. А где детская площадка? – оглядываясь, спросил он.

– Джефферсон, идем, – скомандовала я и взяла его за рукав.

Неохотно поднял он свой маленький чемодан, и мы поднялись по ступенькам к входной двери. Мы вошли в небольшую прихожую. На стенах висели почтовые ящики и на каждом из них было имя квартиранта. Я нашла имя Михаэль Саттон на табличке «квартира 36». Даже при виде имени я так занервничала, что едва могла пошевелиться. Медленно я открыла вторую дверь, и мы вошли на первый этаж. Справа я заметила ступеньки, но нигде не было лифта.

– Я не хочу идти пешком по ступенькам. Я устал, – заныл Джефферсон, когда я направилась к лестнице.

– Мы вынуждены, – сказала я. – Скоро ты сможешь лечь спать в кровать.

Я потянула его за собой, и мы начали подниматься по лестнице. Когда мы очутились на третьем этаже, я остановилась и осмотрелась. Это был мрачный гулкий коридор с единственным маленьким окном в конце, которое, казалось, никто никогда не протирал.

– Здесь как-то странно пахнет, – Джефферсон поморщился.

Воздух действительно был затхлый, но я ничего не сказала. Вместо этого я прошла по коридору, пока не остановилась перед квартирой 36. Затем я глубоко вздохнула и нажала кнопку звонка. Никто не ответил, и я позвонила снова. И снова – ни звука.

– Может, он не работает? – пробормотала я и слегка постучала в дверь. Мы замерли, надеясь услышать шаги, но ничего не услышали.

– Может, его нет дома, – предположил Джефферсон.

– Нет, ну я же только что разговаривала с кем-то по телефону, – настаивала я и еще раз постучала, на этот раз сильнее.

Мгновение спустя дверь распахнулась, и мы очутились лицом к лицу с женщиной, одетой в мужской линялый голубой халат. Ее крашеные светлые волосы были растрепаны. Она была не накрашена и сонная, а во рту у нее дымилась зажженная сигарета.

– Чего надо? – грубо спросила она.

– Я… мы к Михаэлю Саттону, – объяснила я.

– Вы не та, которая звонила недавно? – спросила она, отступая назад с недовольным видом.

– Да, мэм.

– Я же сказала…

– Кто, черт возьми, там? – услышали мы мужской голос.

– Одна из твоих вундеркиндов, которой так не терпится стать звездой, что она разбудила нас, – ответила женщина. – Входите, – сказала она. – Ты что, привела своего младшего брата?

– Да, мэм.

– Няньчишься, да? А почему вы с чемоданами?

– Мы можем увидеть Михаэля Саттона? – спросила я.

Джефферсон со страхом смотрел на нее. Она тоже посмотрела на него, покачала головой и ушла в другую комнату. Я оглядела гостиную. На диване и стульях валялась одежда, на маленьком столике стояли грязные чашки и тарелки. Ковер был линяло-коричневый со множеством пятен, некоторые из которых, видимо, прожжены сигаретным пеплом. Справа было старое пианино с потрепанным стулом рядом, цвет которого уже невозможно было определить. На подставке стояли открытые ноты и рядом стакан с непонятной жидкостью. Желтые шторы были опущены почти до конца и пропускали немного серого света.

Одетый в старые джинсы и застегивая на ходу рубашку, появился мой родной отец. Он был босиком и, казалось, тоже только что встал с постели. Его длинные седеющие темные волосы были всклочены и падали ему на глаза. Худое, почти изможденное небритое лицо было бледным, а голубые глаза – тусклые от сна. Он немного сутулился, поэтому его узкие плечи слегка были повернуты внутрь. Разглядывая нас, он заправил рубашку.

Мое сердце упало. Он был далек от того фантастического мужчины моих снов. Этот человек не походил на музыкальную знаменитость. Невозможно было представить, что он когда-то был звездой. В нем не было ни силы, ни уверенности. Он выглядел опустошенным и потерянным. Я не могла поверить, что эти пальцы когда-нибудь касались клавишей, а этот безвольный рот с опущенными уголками мог издавать приятные звуки.

Где же те темные, блестящие волосы, те обольстительные темно-синие глаза, о которых рассказывала моя мама и которые озорно поблескивали? Где его широкие плечи? Он перевел взгляд с Джефферсона на меня и упер руки в бока.

– Итак? – сказал он. – Что вам нужно?

– Это – Джефферсон, – представила я, кивая на своего братика, а меня зовут Кристи.

Я подождала немного, наблюдая его реакцию, но ничего не последовало.

– И что? Кто-то прислал вас сюда брать уроки.

– Нет, сэр. Я – Кристи Лонгчэмп.

– Лонгчэмп? – Его глаза немного округлились, и он почесал затылок. – Лонгчэмп?

– Да, сэр, мою мать звали Дон.

Женщина, которая встретила нас, встала позади моего отца, прислонившись к стене. Она продолжала курить.

– Дон? Ты…

– Да, я ее дочь, – наконец объявила я.

Как это странно прозвучало и как странно было называть этого человека своим отцом. Его глаза округлились еще больше.

– Кто она? – переспросила женщина за его спиной, и в ее голосе послышался смех.

– Спокойно, – ответил он, не оборачиваясь. – Ты та самая маленькая Кристи? Конечно, конечно, – сказал он, кивая, и, наконец, улыбнулся. – Когда я рассмотрел получше, то сразу тебя узнал. Ты на нее похожа. Ну и ну… – Он выпрямился немного и ладонью пригладил волосы назад. – А это твой брат, да?

– Да.

– Поверить не могу. Ох! – Он покачал головой и опять улыбнулся. Затем он повернулся к женщине, которая все еще стояла за его спиной. – Моя дочь, – объявил он. – Неплохо, а?

– Кошмар, – сказала она, стряхивая пепел на пол.

– А что вы здесь делаете? Я хочу сказать… Как вы сюда добрались? – спросил он.

– На автобусе, – ответила я.

– Не смеши. Что, всю дорогу ехали одни, да? А мама разрешила? – спросил он.

– Моя мама… и папа погибли при пожаре.

– При пожаре? – Он покачал головой. – В каком пожаре?

– Отель загорелся, и они оказались в подвале, отрезанными от выхода, – объяснила я. Даже теперь эти воспоминания вызвали слезы, затмившие свет.

– Это ужасно, – вздохнул он. – Итак, отеля больше нет, да?

– Мой дядя его восстанавливает, – ответила я. Это было невероятно. Почему он придает этому такое значение? Почему он расстроен этим больше, чем тем, что случилось с моей мамой?

– О, конечно! Но должна быть страховка. Так значит… твоей мамы… больше нет… – Он покачал головой и взглянул на женщину: – Почему бы тебе не сварить нам кофе?

Она хмыкнула, словно он попросил ее совершить великий подвиг, и неохотно проследовала на кухню.

– Это… Катрин. Она поет в одной из студий города. Вот, – сказал он, подходя к дивану и убирая с него одежду, – садитесь. Расскажи мне о себе. Сколько тебе лет? – спросил он, когда мы усаживались.

– Мне шестнадцать. – Как он мог забыть сколько мне лет?

– О, да, конечно. А сколько… – Он кивнул в сторону Джефферсона.

– Джефферсону – девять, – ответила я.

– Почти десять, – добавил Джефферсон.

– Ну, вполне взрослый, – сострил мой отец.

Но Джефферсон не улыбнулся. Он просто уставился на него тем самым немигающим взглядом, который выводил из себя других людей. Мой отец засмеялся. Затем он сел на стул, не убрав даже со спинки юбку.

– Итак, для вас, ребята, это должно быть ужасно… Пожар, и родители остались там. – Он покачал головой. – Она была особенной, твоя мать, чрезвычайно красивая и талантливая. Я мог бы сделать из нее знаменитость, но… – Он пожал плечами. – Итак, – кто вас теперь опекает? Ваш дядя?

– Нет, – быстро сказала я. – Мы не хотим жить с ним.

– Нет? – спросил он, приблизившись. – Почему – нет?

– Он и наша тетя Бет плохо с нами обращались, – сказала я.

Что-то в моем голосе или выражении лица заставило моего отца сузить глаза, когда он обдумывал мои слова. У него были проницательные, хитрые глаза, которые, казалось, знают все хитрости и уловки.

– Я понимаю.

– И с Ричардом и Мелани, – добавил Джефферсон.

– А это кто?

– Их дети, близнецы, – объяснила я.

– Ага.

Его взгляд упал на наши чемоданы.

– А теперь объясните мне это. Вы ушли и приехали сюда на автобусе?

Я кивнула.

– Ваш дядя знает об этом?

– Нет. Мы сбежали, – призналась я.

– А, понятно. Как вы меня нашли? – с интересом спросил он.

– Я просто обзвонила всех М.Саттанов, пока не нашла нужный номер.

Он засмеялся.

– Ну, – он хлопнул в ладоши, – вам, ребята, придется вернуться назад. Вам нельзя убегать вот так. Все там волнуются, наверное, и разыскивают вас.

– Мы никогда не вернемся назад, – твердо сказала я.

– Ну, дорогая, не думаешь ли ты?… – Он улыбнулся. – Ты ведь даже не представляешь, как ты будешь жить тут со мной, так ведь?

Я ничего не ответила, но он все понял. Его улыбка исчезла, и он выпрямился, некоторое время разглядывая нас.

– Сколько у вас денег? – спросил он.

– Осталось всего двадцать три доллара, – ответила я.

– Двадцать три… – Он снова покачал головой. – Да, а наследство? Вы должны были получить приличное наследство.

– Я не знаю. И мне все равно.

– Но ты должна об этом побеспокоиться, это же ваше. Ты не можешь позволить своему дяде забрать все себе. Я уверен, что есть официальные документы. Наверняка ты можешь вернуться, и через несколько лет ты получишь свою долю отеля и собственности и…