– Да, папа, – сказала я, и мое сердце упало. Слова Эмили в глазах папы были нерушимы, как Евангелие, печально думала я.

– Хорошо, теперь твоя мама ни о чем не узнает и не будет беспокоиться, поэтому ничего не говори ей о моем сегодняшнем визите, поняла?

– Да, папа.

– Теперь я буду больше следить и заботиться о тебе, Лилиан. Я даже и не подозревал, как быстро ты выросла.

Папа снова подошел ко мне ближе и положил руку мне на голову с такой нежностью, что я удивилась.

– Ты будешь очень красивой, и я не хочу, чтобы какой-нибудь озабоченный сексом молодой человек, испортил твою репутацию, слышишь?

Я кивнула, так как была слишком шокирована, чтобы говорить. Папа задумался на мгновение, а затем кивнул своим собственным мыслям.

– Да, – сказал он, – вижу, что мне придется взять на себя главную роль в твоем воспитании. Джорджиа слишком увлечена своими любовными рассказами, не имеющими ничего общего с реальностью. Скоро в один прекрасный день мы с тобой встретимся для взрослого разговора о том, что происходит между мужчиной и женщиной и чего нужно остерегаться. – Что-то вроде улыбки быстро промелькнуло на его лице. – А пока ты будешь вести себя праведно и пристойно, поняла, Лилиан?

– Да, папа.

– И никаких дальних прогулок, подобно той, с Томпсоном или с кем-нибудь еще. Любой юноша, кто хочет ухаживать за тобой надлежащим образом, сначала должен встретиться со мной. Объясни это каждому, и у тебя не будет неприятностей, Лилиан.

– Но, папа, я не сделала ничего плохого, – сказала я.

– Возможно – нет, но раз это выглядело плохо, значит, это – плохой поступок. Таким образом, ты будешь еще лучше об этом помнить, – сказал папа. – Поэтому в мое время, если молоденькая девушка прогуливалась в лесу с молодым человеком без сопровождения, то этот человек должен был жениться на ней, или ее репутация была бы испорчена.

Я уставилась на него. Почему испорчена репутация только женщины? Почему так же не мужчины? Почему получалось, что мужчинам позволено это, а женщинам – нет. Я хотела получить ответы на мои вопросы. А как относиться к тому случаю, когда во время пикника я наткнулась на папу и Дарлинг Скотт? Воспоминание было так живо, но я не решилась упомянуть об этом, хотя случай всплывал в моей памяти как нечто, что не выглядело плохо, но было плохо.

– Хорошо, – сказал папа, – но помни – ни слова об этом твоей матери. Эта тайна навсегда останется между нами.

– И Эмили, – горько напомнила я.

– Эмили всегда выполняла все, чтобы я ей не говорил, так будет и впредь, – объявил он.

Затем папа развернулся и направился к двери. Он обернулся и по его суровому лицу пробежала улыбка. Почти так же быстро папа снова стал прежним и нахмурился, прежде, чем оставить меня одну, чтобы обдумать то, что только что произошло между нами. Сгорая от нетерпения, я бросилась вниз рассказать все Евгении.

У Евгении был не очень удачный день. Последнее время она все больше зависела от приборов, облегчающих ей дыхание и принимала много лекарств. Ее полуденный сон длился все дольше, чаще ее можно было увидеть спящей, чем бодрствующей. Она выглядела бледнее обычного и очень похудевшей. Даже малейшее ухудшение ее здоровья пугало меня, и когда бы я не заставала ее в таком состоянии, мое сердце начинало биться, а в горле образовывался ком. Я вошла к ней в комнату и увидела, что Евгения лежит в постели, ее без того крошечная головка выглядит еще меньше на фоне огромной белой пуховой подушки. Она как бы погружалась во все эти тюфяки, съеживаясь на глазах, и, казалось, вот-вот вовсе исчезнет в них. Несмотря на очевидные неудобства и усталость, ее глаза загорелись, как только я вошла.

– Привет, Лилиан!

Евгения с усилием оперлась на локти, чтобы сесть. Я бросилась к ней на помощь. Затем я взбила ей подушку и усадила ее поудобнее. Евгения попросила немного воды и отпила глоток.

– Я ждала тебя, – сказала она, протягивая стакан. – Как школа?

– Прекрасно. Но с тобой-то что? Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я ее. Я села к ней на кровать и взяла ее за руку. Ладонь Евгении была такой маленькой, мягкой и невесомой, будто из воздуха.

– Со мной все в порядке, – быстро сказала она. – Расскажи мне о школе. Было что-нибудь новенькое?

Я вкратце рассказала ей об уроках математики и истории и о том, как Роберт Мартин окунул косичку Эрны Эллиот в чернильницу.

– Когда она встала, чернила запачкали ей сзади все ее платье. Мисс Уолкер была в ярости. Она вывела Роберта из класса и так отлупила его классной линейкой, что даже через стены нам были слышны его вопли. Он не сможет сидеть, наверное, целую неделю, – сказала я, и Евгения рассмеялась. Но ее смех перешел в ужасный кашель, приступ которого был так силен, что, казалось, он разорвет её на куски. Я поддержала ее и осторожно похлопала по спине, пока кашель не прекратился. Лицо Евгении покраснело, ей трудно было дышать.

– Я бегу за мамой, – крикнула я, поднимаясь, но она схватила меня за руку с удивительной силой и затрясла головой.

– Все в порядке, – прошептала она, – это часто случается. Со мной все будет в порядке.

Я закусила губу и, проглотив навернувшиеся было слезы, снова села рядом с ней.

– Где ты была? – спросила Евгения. – Почему ты так долго не заходила ко мне?

Я глубоко вздохнула и начала рассказ. Ей понравилось слушать о волшебном пруде, а когда я сообщила ей о своем желании и желаниях Нильса, и о том, что между нами произошло, лицо Евгении так и вспыхнуло от волнения. Она забыла о своей болезни и почти подпрыгнула на кровати, умоляя меня снова рассказать об этом, не упуская ни одной детали. Я даже не успела дойти до самой неприятной части моего рассказа. Еще раз я описала ей, как Нильс попросил меня пойти вместе в одно особенное место. Я рассказывала ей о птицах и лягушках, но это было не то, о чем она хотела услышать. Евгения хотела знать наверняка, как целоваться в губы с мальчиком.

– Это так быстро произошло, – я подумала и добавила, – ну я помню, что меня слегка бросило в дрожь.

Евгения кивнула, широко раскрыв глаза.

– А потом? Что потом? – быстро спросила она.

– Озноб сменился волной тепла. Мое сердце сильно забилось, я стояла так близко к нему. Я могла заглянуть прямо в его глаза и увидеть там свое отражение.

Евгения сидела, открыв рот.

– Потом я испугалась и бросилась бежать из леса. Тогда-то Эмили и увидела меня, – сказала я и сообщила, что случилось в результате. Евгения с интересом слушала о том, что папа, словно следователь, заставил меня воссоздать то, что, как он думал, могло произойти.

– Он думал, что Нильс забрался тебе под блузку?

– Ага.

Я была слишком смущена и растеряна, чтобы рассказать Евгении о том, как долго папа ощупывал мою грудь. Евгения была смущена его поведением почти так же, как и я, но она не стала на этом подробно останавливаться. Вместо этого она взяла меня за руку и постаралась успокоить.

– Эмили просто завидует тебе, Лилиан. Не позволяй ей командовать тобой, – сказала она.

– Я боюсь, – сказала я, – боюсь тех рассказов, которые она выдумывает.

– Я хочу увидеть волшебный пруд, – неожиданно объявила Евгения с удивившей меня энергией. Пожалуйста. Пожалуйста отвези меня туда. Пусть Нильс тебе поможет отвезти меня.

– Мама не разрешит и папа не позволяет мне ходить куда-либо с мальчиками без сопровождения взрослых.

– А мы им и не скажем. Просто пойдем и все, – сказала Евгения. Я отсела немного, улыбаясь.

– Что такое, Евгения Буф? – сказала я, подражая Лоуэлле. – Только послушай, что ты говоришь. Я не припомню, чтобы Евгения предложила сделать что-либо такое, что мама с папой не позволили бы.

– Если папа узнает, я скажу ему, что это я – твое сопровождение.

– Но ты же знаешь, что это должен быть кто-нибудь из взрослых, – сказала я.

– Ну, пожалуйста, Лилиан, пожалуйста, – умоляла Евгения и потянула меня за рукав. – Скажи Нильсу, – начала мечтать она. – Скажи ему, чтобы он встретил нас там… в эту субботу, хорошо?

Меня удивила и развеселила просьба Евгении. Ничто за последнее время – ни новые наряды, ни игры, ни обещания Лоуэлы приготовить ее любимые кушанья и пироги – ничто ее так не волновало.

Даже те прогулки по плантации в инвалидной коляске, которые я устраивала ей, не приносили ей такого удовольствия. Это был первый случай за все время, когда интерес и желание Евгении оказались сильнее ее изнурительной болезни, ставшей тюрьмой для ее маленького хрупкого тельца. Я не могла ни отказаться, ни сделать то, чего хотелось бы вопреки папиным предупреждениям и угрозам. Ничто не пугало меня так сильно, как мысль о возвращении к волшебному пруду вместе с Нильсом.

На следующий день по дороге в школу, Нильс не мог не заметить холод во взгляде Эмили. Она ничего ему не сказала, но следила за мной как ястреб за жертвой. Мое общение с Нильсом ограничилось приветствием, а затем я пошла радом с Эмили. Он шел со своими сестрами, и мы оба избегали взглядов друг друга. Позже за ланчем, когда Эмили была занята работой, которую ей поручила мисс Уолкер, я прошмыгнула к Нильсу, и рассказала, что сделала Эмили.

– Мне жаль, что я подвел тебя, – сказал Нильс.

– Все в порядке, – сказала я. Потом я рассказала ему о желании Евгении. Его глаза расширились от удивления, и он улыбнулся одними губами.

– И ты сделаешь это даже после всего случившегося? – спросил Нильс. Его взгляд стал мягче, встретившись с моим, пока я рассказывала о том, как это важно для Евгении. – Мне жаль, что она так больна. Это жестоко, – сказал он.

– Конечно, и я с удовольствием пойду туда снова, – быстро добавила я. Нильс кивнул.

– Хорошо. Я буду ждать недалеко от твоего дома в субботу после полудня, и мы отвезем ее. Когда мы встретимся?

– После ланча, я часто беру ее на прогулку около двух часов, – сказала я. Наше свидание было назначено. Несколько мгновений спустя появилась Эмили, и Нильс быстро отошел прочь поболтать с мальчишками. Эмили так свирепо посмотрела на меня, что я не выдержала и опустила взгляд, но спиной все еще ощущала, что она на меня смотрит. В этот день и все последующие дни на этой неделе домой я шла с Эмили, а Нильс – между своими сестрами. Мы едва разговаривали и старались пореже смотреть друг на друга. Эмили, казалось, была довольна.

Чем ближе была суббота, тем больше волновалась Евгения. Она не могла говорить ни о чем другом.

– А вдруг будет дождь? – ныла она. – О, я умру, если будет дождь, и придется ждать следующей недели.

– Дождя не будет, он не посмеет пойти, – сказала я ей с такой уверенностью, что она просияла. Даже мама за обедом отметила, что цвет лица Евгении стал гораздо лучше. Она сообщила папе, что должно быть одно из новых лекарств, выписанных доктором, подействовало так чудесно. Папа, как обычно молча, кивнул, но взгляд Эмили был подозрительным. Конечно, я чувствовала, что она наблюдает за мной, и даже представила, как она ночью заглядывает тайком в мою комнату, когда я сплю:

В пятницу, после школы она зашла ко мне в комнату, когда я переодевалась. Эмили заходила ко мне почти так же редко, как и папа. Я не помню, чтобы мы вместе играли, и когда я была маленькой, а ее просили присмотреть за мной, Эмили всегда приводила меня в свою комнату и заставляла сидеть тихо в уголке, позволяя мне там рисовать или играть в куклы, пока она читает. Мне никогда не разрешалось трогать какие-либо ее вещи, хотя нельзя сказать, что мне этого хотелось. Ее комната всегда была мрачной и темной, с вечно задернутыми шторами. Вместо картин на стенах комнаты висело распятие и похвальные письма от священника из воскресной школы. У нее никогда не было кукол, Эмили никогда не играла в игры и не любила яркие наряды.

Я была в ванной, когда Эмили вошла в мою комнату. Я только что сняла юбку и стояла перед зеркалом в лифчике и трусиках, расчесывая волосы. Мама всегда закалывала их мне по утрам перед школой, и в конце дня было приятно распустить их и расчесывать до тех пор, пока они не будут легко струиться по моим плечам. Я гордилась своими волосами, они доходили почти до пояса.

Эмили вошла в комнату очень тихо, и я не знала, сколько времени она находилась там до ее появления в дверях ванной комнаты. Повернувшись, я внезапно наткнулась на ее пристальный взгляд. Сначала мне показалось, что ее глаза просто позеленели от зависти, но потом взгляд ее быстро изменился, став осуждающим.

– Что тебе нужно? – спросила я.

Некоторое время она продолжала молча разглядывать меня, и ее взгляд просто впивался в мое тело. То, о чем она думала, заставило ее поджать губы.

– Тебе следует носить лифчик меньше размером, – проговорила она в конце концов. – Твоя маленькая грудь так сильно трясется, когда ты идешь, что все могут ее видеть, прямо как у Ширли Поттер.

Семья Ширли Поттер была самая бедная из всех, кого я знала. Ширли приходилось носить поношенные вещи, которые были то узкие, то слишком широкие. Она была старше меня на два года, и любимой темой для разговоров Эмили с близнецами было то, как мальчишки чуть не сворачивали себе шеи, чтобы заглянуть ей в блузку.

– Мама купила это для меня, – ответила я. – Это мой размер.

– Он слишком большой, – настаивала Эмили и, усмехнувшись, добавила, – я знаю, ты разрешила Нильсу Томпсону трогать там, когда вы были вместе в лесу, не так ли? И спорю, это было не в первый раз.

– Нет, это неправда, и ты зря врала папе, что я выходила из леса, застегивая блузку.

– Но это так!

– Нет.

Она бесцеремонно подошла ближе.

– Знаешь ли ты, что случается, когда ты позволяешь дотрагиваться мальчику здесь? – спросила она. – У тебя появится сыпь вокруг шеи и будет оставаться там несколько дней. Такое уже было, и папе достаточно только взглянуть на тебя и увидеть прыщи, и он догадается.

– Я никому ничего не позволяла, – всхлипнула я и попятилась назад. Я ненавидела этот свирепый взгляд Эмили. На ее лице появилась напряженная улыбка. Губы Эмили стали такие тонкие, что, казалось, о них можно порезаться.

– Это семя выскакивает из них, ты поняла о чем я? Даже, если это просто попадет на твои трусики, оно может впитаться, и ты станешь беременной.

Я уставилась на Эмили. Что она имеет в виду, что выскакивает из них? Как это может быть? А если она права?

– А ты знаешь, чем еще они занимаются? – продолжала она. – Они трогают себя и возбуждаются, пока семя не польется им в руки, а потом… потом они дотронутся здесь, – сказала она, показав на место между бедрами – и это так же сделает тебя беременной.

– Нет, – сказала я, но уже не так уверенно, – ты просто стараешься напугать меня.

Она улыбнулась.

– Думаешь, я буду беспокоиться, если ты забеременеешь в твоем возрасте и будешь ходить с огромным животом? Или, когда ты во время родов будешь орать от нестерпимой боли, потому что этот ребенок окажется слишком большим? Давай, становись беременной, – с вызовом проговорила она. – Возможно, с тобой случится то же, что и с твоей настоящей матерью, и мы, наконец, отделаемся от тебя.

Эмили повернулась и направилась к двери. Но вдруг остановилась.

– В следующий раз, когда он дотронется до тебя, убедись, что он сначала не трогал себя, – предупредила она, и я осталась стоять, охваченная ужасом. Меня трясло от волнения, и я быстро оделась.

Этим вечером после обеда, я тихо пошла в папин кабинет. Он был в отъезде по делам, поэтому я могла идти туда без опасения быть застигнутой врасплох. Я хотела узнать из книг о строении мужского тела и мужских органах размножения. Я хотела узнать, существует ли письменное подтверждение слов Эмили. Я ничего не нашла, но мне от этого не стало легче. Я была слишком напугана, чтобы спросить об этом маму, и я не знала никого, кроме Ширли Поттер, которой было известно все о мальчиках и сексе. Мои нервы были так натянуты и напряжены, что я не решилась спрашивать ее об этом.

На следующий день после ланча, как мы с Евгенией и загадывали, я помогла ей сесть в инвалидное кресло, и мы поехали на нашу, ставшую уже обычной, прогулку. Эмили поднялась к себе, мама со своими подругами обедала у Эммы Уайтхолл, а папа все еще не вернулся из своей деловой поездки в Ричмонд.

Когда я поднимала Евгению с кровати, чтобы посадить ее в кресло, то, неожиданно отметила, что ее тело оказалось легким, воздушным, словно пушинка. Ее глаза глубоко запали, а губы были еще бледнее, чем несколько дней тому назад. Но в ней было столько энтузиазма, что недостаток силы не был препятствием для нее, а отсутствие энергии она возмещала восторгом.

Я медленно катила ее по дороге, притворяясь, что нас интересуют розы Чероки и фиалки. Дикая яблоня стояла, окутанная темно-голубым облаком распустившихся бутонов. В полях, окружающих нас, заросли цветущей дикой жимолости выглядели как бело-розовый ковер. Голубые сойки и птицы пересмешники, казалось, так же, как и мы, взволнованы нашим рискованным мероприятием. Они перелетали с ветки на ветку, следуя за нами всю дорогу. Вдали на небосклоне строй из маленьких пуховых облаков плыл белым караваном от одного края неба к другому. Воздух был такой теплый, а небо такое синее. Мы не могли и мечтать о лучшем весеннем дне для прогулки. Уж если сама природа поднимала нам настроение, то этот день уже нельзя ничем испортить, думала я. Казалось, Евгения думает так же, обращая внимание на каждый звук или предмет, когда я катила ее вперед по дороге.

Я решила, что она слишком тепло одета, но она плотно укутывалась в свой платок одной рукой, а другой придерживала одеяло, покрывающее ее колени. Когда мы повернули в конце дороги, я остановилась, мы обе оглянулись и улыбнулись друг другу как заговорщицы. Свернув с дороги, я снова покатила ее. Евгения была здесь впервые. Я толкала коляску вперед изо всех сил. Через некоторое время Нильс Томпсон вышел из-за деревьев и поздоровался.

Мое сердце бешено забилось. Я снова оглянулась, чтобы убедиться в том, что никто не видит нашей встречи.

– Привет, – сказал Нильс, – как поживаешь, Евгения?

– Все в порядке, – ответила она, переводя взгляд с Нильса на меня.

– Значит, ты хочешь увидеть мой волшебный пруд, да? – спросил Нильс. Евгения кивнула.

– Давай пойдем побыстрее, Нильс, – сказала я.

– Позволь мне везти ее, – предложил он.

– Только осторожно, – предупредила я, и мы тронулись в путь.

Вскоре мы очутились на тропинке. Тропинка была узковата для коляски, Нильс проталкивал колеса через кусты и по корням, один раз мы остановились, чтобы приподнять перед коляски. Я видела, что Евгения наслаждается каждым мгновением нашей тайной прогулки. В конце концов мы добрались до пруда.

– О! – воскликнула Евгения, хлопая в ладоши. – Здесь так красиво!

Будто сама природа решила сделать этот момент особенным для Евгении: рыбка выпрыгнула и снова нырнула в воду, стайка воробьев внезапно взмыла с веток в воздух, лягушки попрыгали в воду, а затем выглянули из нее, как бы показывая нам представление.

– Смотри, – Нильс указал рукой через пруд; из леса появилась олениха и подошла к воде напиться. Какое-то мгновение она рассматривала нас. Нисколько нас не боясь, она утолила жажду и затем исчезла в лесу.

– Это действительно волшебное место! – воскликнула Евгения. – Я это чувствую!

– Когда я был здесь в первый раз, я тоже это почувствовал, – сказал Нильс. – Ты знаешь, что ты должна сделать? Тебе нужно опустить пальцы в воду.

– Но как?

Нильс посмотрел на меня.

– Я могу отнести тебя к воде, – сказал он.

– О, Нильс, а если ты уронишь ее…

– Нет, он не уронит, – уверенно произнесла Евгения. – Сделай это Нильс. Отнеси меня.

Нильс снова взглянул на меня, и я кивнула. Но мне было тревожно. Если он ее уронит, и Евгения промокнет, папа, наверное, запрет меня в коптильне на несколько дней, думала я. Но Нильс поднял Евгению из коляски с грациозной легкостью. Она покраснела от смущения, что Нильс держит ее на руках. Без колебаний отступил в воду и опустил ее так, чтобы ее пальцы достали до воды.

– Закрой глаза и пожелай что-нибудь, – сказал ей Нильс.

Евгения так и сделала, а затем он отнес ее назад в коляску. Устроившись в коляске, она поблагодарила Нильса.

– Хочешь знать, что я загадала? – спросила она меня.

– Если ты расскажешь, желание может не сбыться, – сказала я, поглядывая на Нильса.

– Сбудется, если она расскажет только тебе, – объяснил Нильс, как-будто он был специалистом по волшебным прудам и желаниям.

– Наклонись, Лилиан, наклонись, – попросила Евгения. Я повиновалась, и ее губы коснулись моего уха. – Я загадала, чтобы ты и Нильс поцеловались снова, прямо здесь, на моих глазах, – сказала она. Я смутилась и покраснела. Когда я выпрямилась, то увидела, что на лице Евгении блуждала улыбка. – Ты говорила, что это волшебный пруд. Мое пожелание должно сбыться, – просила она.

– Евгения! Ты должна была пожелать что-нибудь только для себя.

– Если желать только для себя, это может и не сбыться, – сказал Нильс.

– Нильс, не подстрекай ее!

– Думаю, если ты скажешь мне на ухо то, что сказала тебе Евгения, это не будет плохо. Пока лягушки не услышали, – добавил он, вводя новые правила.

– Нет!

– Скажи ему, Лилиан, – твердила Евгения. – Ну давай! Пожалуйста! Ну же!

– Евгения!

Я вся горела, чувствуя, что те самые прыщи, о которых говорила Эмили, появятся даже, если Нильс и я не коснемся друг друга. Но мне было все равно. Я уже любила это ощущение.

– Тебе лучше рассказать мне, – настаивал Нильс. – Она может очень расстроиться.

– Это моя воля, – заявила Евгения и, скрестив руки, притворилась обиженной.

– Евгения!

Сердце мое сильно стучало. Я взглянула на Нильса, который, казалось, обо всем уже догадался.

– Ну? – сказал он.

– Я рассказала Евгении, что мы здесь делали в первый раз. Она хочет, чтобы мы сделали это снова, – быстро проговорила я. Глаза Нильса засияли, и он улыбнулся.

– Какое замечательное желание. Ну мы не можем разочаровать Евгению, – сказал Нильс. – Мы должны во чтобы то ни стало сохранить репутацию волшебного пруда.

Он подошел ко мне и в этот раз взял меня за плечи, чтобы приблизить меня к себе. Я закрыла глаза, и его губы встретились с моими. Поцелуй длился гораздо дольше, чем в первый раз.

– Ты довольна, маленькая сестренка? – спросила я, пряча смущение. Она кивнула. Ее лицо сияло от возбуждения.

– Ну, я тоже кое-что загадал, – сказал Нильс. – Я пожелал отблагодарить Евгению за то, что она захотела посетить мой волшебный пруд. Я хочу отблагодарить ее поцелуем, – сказал он. У Евгении даже рот открылся от удивления. Нильс быстро подошел и поцеловал ее в щеку. Она потрогала это место рукой, как будто Нильс мог оставить свои губы на ее щеке.

– Нам лучше отправиться назад, – сказала я. – Пока нас не кинулись искать.

– Правильно, – сказал Нильс. Он развернул коляску Евгении и покатил ее назад, проталкивая через кусты к дороге. Нильс шел с нами, пока мы не достигли поворота к дому.

– Тебе понравилась поездка к пруду, Евгения? – спросил Нильс.

– О, да! – ответила она.

– Я скоро тебя навещу, – пообещал Нильс. – До скорого, Лилиан!

Мы смотрели, как он удаляется, а затем я покатила Евгению к дому.

– Он самый милый мальчик, которого я когда-либо я встречала, – сказала она. – Я правду хочу, чтобы однажды ты и Нильс были помолвлены и поженились.

– Правда?

– Да. Тебе это нравится? – спросила Евгения. Я задумалась на мгновение.

– Да, – ответила я. – Думаю, я согласилась бы. – Тогда, возможно, Нильс действительно прав: это волшебный пруд.

– Ну, Евгения, тебе нужно было пожелать что-нибудь для себя.

– Нильс сказал, что желания для себя не сбываются.

– Я вернусь и пожелаю за тебя, – пообещала я. – Очень скоро.

Евгения, откидываясь на спинку коляски. К ней быстро пришла усталость, окутывая ее как мрачное грозовое облако.

Как только мы добрались до дома, входная дверь тут же распахнулась, и на порог вышла Эмили. Скрестив на груди руки, она свирепо глядела на нас.

– Где вы были? – потребовала ответа она.

– Мы просто прогулялись, – ответила я.

– Вы отсутствовали слишком долго, – подозрительно проговорила она.

– Ну, Эмили, – сказала Евгения. – Не старайся видеть все хорошее в черном цвете. В следующий раз, если хочешь, мы возьмем тебя с собой.

– Из-за тебя она слишком долго была на улице, – сказала Эмили, – Посмотри на нее: она же совершенно измучена.

– Нет! – возразила Евгения.

– Мама рассердится, когда вернется, – сказала Эмили, не обращая внимания на ее слова.

– Не говори ей, Эмили. Не будь сплетницей. Это плохо. Ты не должна была рассказывать папе о Лилиан и Нильсе. Это привело к неприятностям и оставило тяжелое впечатление, – говорила Евгения. – Лилиан не сделала ничего плохого. И ты знаешь об этом.

Я затаила дыхание. Впервые за все время Эмили покраснела. Она могла спорить с кем угодно, слушать и огрызаться как со взрослыми, так и с детьми, но она не могла вести себя Евгенией, Вместо этого ее взгляд переметнулся на меня.

– Похоже, ты настраиваешь ее против меня, – проговорила Эмили и, развернувшись, удалилась в дом.

Защищая меня, Евгения окончательно обессилела. Она в изнеможении откинулась в коляске. Я позвала Генри, чтобы тот помог мне внести Евгению по ступенькам в дом. Затем я отвезла ее к ней в комнату, и уложила в постель. Евгения была как тряпичная кукла. Вскоре она заснула, и я думаю ей снился пруд, потому что даже несмотря на сильную усталость, Евгения спала с улыбкой на губах. Я пошла назад к ступенькам, ведущим в мою комнату, но когда я поравнялась с кабинетом папы, оттуда вышла Эмили и внезапно схватила меня за руку так, что перехватило дыхание. Она приперла меня к противоположной стенке.

– Ты ведь возила ее на этот глупый пруд, не так ли? – спросила она. Я отрицательно покачала головой. Не ври мне. Я не так глупа. Я заметила маленькие веточки и травинки, застрявшие между спицами колес инвалидной коляски. Папа придет в ярость, – пригрозила она, приблизив свое лицо ко мне так близко, что я смогла разглядеть крошечную родинку у нее под правым глазом. – И Нильс там был, так? – продолжала она, тряхнув мою руку.

– Дай мне пройти! – закричала я. – Ты – чудовище!

– Ты настраиваешь ее против меня, так? – Она отпустила меня, ехидно улыбаясь. – Так и должно быть. Что еще можно ожидать от тебя, несущей проклятье. Ты сеешь семена зла везде, в каждом человеке и в каждом месте, где появляешься. Но твое время пришло. Сила моих молитв сравняет тебя с землей, – пригрозила она.

– Оставь меня в покое! – взвизгнула я, и слезы потекли по моим щекам. – На мне нет проклятья! Нет!

Эмили продолжала улыбаться, и эта дьявольская улыбка проводила меня наверх и просочилась под дверь моей комнаты, и этой ночью даже прокралась в мои сны.

То ли из-за слов Евгении или каких-то интриг ее дьявольского ума, но Эмили ничего не сказала ни маме, ни папе о нашей с Евгенией прогулке. Этим вечером за обедом она сидела тихо, видимо довольная угрозой, нависшей над моей головой. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на нее, но глаза Эмили становились временами такими большими и наполнялись такой ненавистью, что трудно было уйти от ее взгляда.

Но это было несущественно, ибо она уже приготовилась отомстить. И как всегда Эмили оправдала бы все своими религиозными убеждениями. В ее руках Библия становилась орудием, и она безжалостно использовала его, когда считала это необходимым. Ни одно наказание не считалось слишком суровым, ни какое количество слез не было слишком большим. Неважно, как сильно она обижала нас, Эмили спокойно шла спать с верой в то, что выполняет работу, порученную ей Богом.

Как однажды сказал Генри, глядя на Эмили, «у дьявола нет лучшего солдата, чем самодовольный мужчина или женщина, которые размахивают этим жутким мечом». И я скоро ощутила остроту этого меча.

Глава 6

Порочные забавы

Среди всех, кого я встречала в своей жизни, и кто мог спокойно заниматься своим делом, не обращая внимания на интриги за своей спиной, трудно было найти лучшего специалиста в подлости и предательстве, чем Эмили. Она могла научить любых шпионов, как надо лучше выслеживать, она могла преподать урок Бруту до того, как он предал Юлия Цезаря. Я была уверена, что сам дьявол учился у нее, а потом только начал действовать.

В течение недели, начавшейся с той субботы, когда мы с Евгенией уходили на прогулку, Эмили не произнесла ни слова об этом, проявляя гнева и воинственности не больше, чем обычно. Она, казалось, ушла с головой в работу, которую ей поручил священник в воскресной школе; этой работы было не меньше, чем в обычной школе, поэтому она дома бывала реже, чем раньше. Ее отношение к Евгении не изменилось. Эмили даже проявила необычную для нее внимательность, принеся однажды, почти добровольно, обед для Евгении. Один раз за всю неделю она навестила Евгению, чтобы дать ей какие-то религиозные указания – не то читать Библейские рассказы, не то объяснила ей доктрину церкви. Раньше, когда Евгения засыпала во время чтения, Эмили очень злилась и отказывалась принять извинения Евгении. Но в этот раз, когда она пришла почитать из Евангелия от Матвея и Евгения заснула, Эмили не стала читать лекцию о том, как это важно не засыпать и с вниманием слушать Библию, и не захлопнула книгу с таким шумом, что глаза Евгении тут же открылись бы. Вместо этого Эмили вдруг тихо встала и бесшумно выскользнула из ее комнаты. Даже Евгения стала думать о ней лучше.

– Она сожалеет о том, что совершила, – заключила Евгения. – Она хочет, чтобы мы ее полюбили.

– Не думаю, что она хочет чьей-нибудь любви – папиной или маминой, или даже Бога, – ответила я, но видя, как раздражает Евгению моя неприязнь к Эмили, старалась улыбнуться и думать о чем-нибудь другом. – Представь, что она действительно изменилась. Представь, что она отрастит волосы и повяжет в волосы хорошенький розовый бант или оденет красивое платье вместо тех старых серых мешков и грубых туфель на толстых каблуках, из-за которых она выглядит выше, чем есть на самом деле.

Евгения улыбнулась, как будто я говорила о чем-то несбыточном.

– Почему – нет? – продолжала я. – Почему она не может измениться каким-нибудь волшебным образом за одну ночь? Может ей будет видение, в котором скажут, что нужно измениться. Внезапно она будет слушать не только церковную музыку, начнет читать книги и играть в игры.

– Представь, если у нее будет приятель, – сказала Евгения, подыгрывая мне.

– И она будет пользоваться помадой и румянами?

Евгения засмеялась.

– И она тоже приведет своего приятеля к волшебному пруду!

– И что же новая Эмили пожелает? – поинтересовалась я. – Тоже поцелуй?

Я задумалась на мгновение, взглянула на Евгению, и вдруг от неожиданной мысли я улыбнулась.

– Что? – спросила Евгения. – Скажи! – настаивала она, видя мое колебание.

– Она пожелает иметь грудь, – ответила я. Евгения фыркнула и прикрыла рот рукой.

– О, Боже, – сказала она. – Если бы Эмили слышала это!

– Мне все равно. Знаешь, как мальчики зовут ее между собой? – сказала я, усаживаясь рядом с Евгенией на кровать.

– Как?

– Они зовут ее мисс Гладильная доска.

– Не может быть!

– Она сама виновата, одеваясь так, что сплющивает и без того свою маленькую грудь. Она не хочет быть ни женщиной, ни мужчиной.

– Кем же она хочет быть? – спросила Евгения.

– Святой, – в конце концов ответила я. – Она также холодна и непробиваема, как статуи в церкви. Но, – добавила я со вздохом, – она хоть не мешает нам последние несколько дней и даже немного добрее стала ко мне в школе. Вчера за ланчем Эмили отдала мне свое яблоко.

– И ты съела два?

– Я поделилась с Нильсом, – призналась я.

– А Эмили видела?

– Нет, она была в классе во время всего ланча, помогала мисс Уолкер проверять письменные работы.

Мы обе помолчали немного, затем я взяла Евгению за руку.

– Догадайся, что я тебе сейчас скажу? – сказала я. – Нильс снова хочет встретить нас в субботу. Он хочет пойти с нами к ручью. Мама собирается пригласить своих подруг на ланч и не будет возражать против нашей прогулки. Молись, чтобы снова был такой же славный день, – сказала я.

– Хорошо, я буду молиться два раза в день. Евгения выглядела счастливее, чем когда-либо за последнее время, несмотря на то, что она проводила в постели больше времени, чем обычно.

– Я вдруг очень проголодалась, – объявила она. – Уже время обедать?

– Я пойду скажу Лоуэле. Ах, Евгения, – сказала я уже в дверях, – хотя Эмили стала добрее к нам, но думаю, что лучше сохранить в тайне разговор о будущей субботе.

– Хорошо, – сказала Евгения. – Пусть я умру, если проболтаюсь.

– Не говори так! – закричала я.

– Как?

– Не говори: «Пусть я умру».

– Ну это же так просто говорят. Роберта Смит всегда так говорит, когда я встречаю ее на наших пикниках. Каждый раз, когда кто-нибудь просит ее о чем-нибудь, она добавляет: «И пусть…»

– Евгения!

– Хорошо, – сказала она, уютно устраиваясь под одеялом. – Скажи Нильсу, что я с нетерпением жду встречи с ним в субботу!

– Хорошо. А сейчас я пойду узнать насчет обеда, – сказала я, оставив ее наедине с мечтами о той жизни, которая для меня и моих друзей была обычной.

Я знаю, что Евгения ничего не говорила Эмили про субботу. Она очень беспокоилась, что что-то может помешать нашей прогулке. Но, возможно, Эмили подслушала под дверью, когда Евгения молилась, чтобы этот день был удачным, или она шпионила за нами, прячась в укромном уголке и слыша наш с Евгенией разговор. Может быть, она просто предвидела нашу прогулку. Так или иначе я уверена, что она все эти дни вынашивала какой-то план.

Мы с таким нетерпением ожидали нашей прогулки, что казалось, пройдет вечность, прежде наступит суббота. Наконец этот день настал – теплый и солнечный. Я села в кровати, переполненная радостью. Выглянув в окно, я увидела бескрайнее море синевы. Нежный бриз играл в ветвях жимолости. Мир ждал нас.

На кухне Лоуэла сообщила мне, что Евгения проснулась на заре.

– Она никогда не была такой голодной по утрам, – заметила Лоуэла. – Мне нужно поторопиться с ее завтраком, пока она не передумала. В последнее время Евгения так похудела, что просто светится насквозь, – с грустью добавила она.

Я взяла завтрак Евгении и, войдя к ней в комнату, обнаружила, что она уже сидит и ждет.

– Лилиан, нам нужно было бы организовать там пикник, – предложила она. – Мы успеем проголодаться после ланча.

– В следующий раз – обязательно, – сказала я и, поставив поднос на специальный столик на ее кровати, смотрела, как она ест. Несмотря на то, что Евгения проголодалась больше обычного, она, как всегда, едва дотронулась до еды, как пугливая птичка.

Ей необходимо было в два раза больше времени на что-либо, чем здоровой девочке ее возраста.

– Сегодня чудесный день, правда, Лилиан?

– Волшебный!

– Бог услышал все мои молитвы.

– Спорю, Он ничего другого и не мог услышать, – пошутила я, и Евгения рассмеялась. Ее смех был для меня музыкой, несмотря на ее тихий, тонкий голосок.

Я вернулась в столовую позавтракать с Эмили и мамой. Папа рано позавтракал и уехал в Лангсбург на встречу с мелкими табачными фермерами, которые, по словам папы, не на жизнь, а насмерть, вели борьбу с корпорациями. Даже в отсутствие папы мы произнесли молитву перед едой. Эмили проследила за этим. Отрывки, которые она выбирала и то, как она читала их, показались мне подозрительными, но я была так счастлива от предстоящей авантюры, что едва замечала все это.

Эмили открыла «Исход», девятую главу и прочитала как Бог наказал Египтян, когда фараон не позволил иудеям уйти. Голос Эмили звучал так громко и сурово, что даже мама вздрогнула от испуга.

– «И был град и огонь между градом, град очень сильный, какого не было во всей земле Египетской со времен поселения ее».

Она оторвала взгляд от страницы и свирепо взглянула на меня через стол, показывая, что каждое слово на этой странице она выучила наизусть.

– «И побил град по всей земле Египетской все, что было в поле, от человека до скота».

– Эмили, дорогая, – мягко сказала мама. Она не посмела бы прервать чтение в присутствии папы. – Сейчас утро, поэтому немного рановато для огня и града, дорогая. У меня в животе все и так бурлит.

– Огонь и град никогда не приходят слишком рано, мама, – отрезала Эмили, – только слишком поздно.

Эмили с ненавистью глянула на меня.

– Боже мой, Боже мой, – простонала мама. – Давайте приступим к еде, пожалуйста, – взмолилась она. – Лоуэла, – позвала мама, и Лоуэла внесла яичницу с беконом. С неохотой Эмили закрыла Библию. Как только она это сделала, мама тут же принялась рассказывать какие-то пикантные сплетни, которые она собиралась проверить в эту субботу.

– Марта Атвуд только что вернулась из поездки на Север и говорит, что женщины там курят сигареты у всех на виду. Ну, а у Капитана есть двоюродная сестра, – продолжала она. Я слушала рассказ мамы, а Эмили уже погрузилась в свои собственные мысли, свой мир или еще куда-нибудь. Но когда я напомнила маме, что беру Евгению на прогулку, Эмили загадочно посмотрела на меня.

– Только не перестарайся, – предупредила мама. – И следи, чтобы она не переохладилась.

– Хорошо, мама.

Я поднялась наверх, чтобы подобрать одежду для сегодняшней прогулки. Я заглянула к Евгении, чтобы убедиться, что она приняла все лекарства и легла вздремнуть после завтрака. Я пообещала разбудить ее за час до прогулки, чтобы помочь ей причесаться и выбрать, что одеть. Мама купила ей новые туфли и голубой капор с широкими полями, чтобы защитить лицо от солнца во время прогулок Я прибралась в комнате, немного почитала и затем оделась. Но когда я спустилась в комнату Евгении, чтобы разбудить ее, она уже сидела в постели, и вместо восторга ее лицо выражало беспокойство.

– Что случилось, Евгения? – спросила я ее, как только вошла. Она кивнула в сторону того угла, где все время стояла ее инвалидная коляска.

– Я только что обнаружила, что ее здесь нет и я не могу вспомнить, когда видела ее здесь в последний раз. Я ничего не понимаю. Ты случайно не брала ее отсюда для чего-нибудь?

Сердце мое упало. Конечно, я не брала коляску, и мама ничего не сказала, когда я сообщила ей, что беру Евгению на прогулку.

– Нет, но не волнуйся, – сказала я, выдавливая из себя улыбку. – Она где-нибудь в доме. Может Тотти передвинула ее куда-нибудь, когда убирала у тебя.

– Ты так считаешь, Лилиан?

– Я уверена. Я пойду и посмотрю прямо сейчас. А ты тем временем начинай причесываться.

– Хорошо, – сказала она тихим голосом. Я бросилась из комнаты по коридору в поисках Тотти. Она протирала мебель в гостиной.

– Тотти, – закричала я, – ты никуда не передвигала коляску Евгении, когда убирала в ее комнате?

– Ее коляску? – Она отрицательно покачала головой. – Нет, мисс Лилиан, я даже не притрагивалась к ней.

– Ты нигде ее не видела? – в отчаянии спросила я. Она отрицательно покачала головой.

Как курица, убегающая от огромного ножа Генри, я металась по огромному дому, заглядывая в комнаты, проверяя чуланы и кладовки.

– Что ты так упорно разыскиваешь? – спросила Лоуэла. Она накрывала стол для ланча мамы и ее гостей и наполняла поднос бутербродами.

– Инвалидная коляска Евгении исчезла, – закричала я. – Я везде искала.

– Исчезла? Как она могла исчезнуть? Ты уверена?

– О, да, Лоуэла!

Она покачала головой.

– Может, лучше спросить у твоей мамы, – предложила она. Конечно, подумала я. Почему я не сделала этого сразу? Мама была так занята своим субботним ланчем, и, возможно, просто забыла сказать мне об этом. Я заторопилась в столовую.

Мне казалось, что все дамы в столовой одновременно рассказывали каждая свое, и никто не слушал друг друга. Я подумала, что папа был прав, когда называл это шумным собранием, похожим на стайку кур, кудахтающих вокруг петуха. Но я так внезапно ворвалась в комнату, что они все замолкли и посмотрели на меня.

– Как она выросла, – проговорила Эми Гранд.

– Пятнадцать лет назад она бы уже шла к алтарю, – заметила миссис Тиддидейл.

– Что-нибудь случилось, дорогая? – спросила мама, улыбаясь.

– Кресло Евгении, я не могу найти его, – сказала я. Мама взглянула на окружающих ее женщин и разразилась коротким смехом.

– Ну в чем дело, дорогая? Я уверена, ты сможешь найти такую большую вещь как инвалидное кресло.

– Но его нет на месте в ее комнате, я весь дом обыскала и спрашивала у Тотти и Лоуэлы, и…

– Лилиан, – сказала мама, резко прервав меня. – Если ты вернешься и посмотришь внимательнее, я уверена, что ты найдешь кресло. Ну не раздувай из мухи слова, – добавила она, засмеявшись, и все женщины засмеялись вместе с ней.

– Да, мама, – сказала я.

– И помни, что я говорила тебе, дорогая: не слишком долго и следи, чтобы Евгения была тепло укутана.

– Хорошо, мама, – ответила я.

– Тебе в любом случае сначала следовало бы поздороваться со всеми, Лилиан, – сделала замечание мама.

– Извините. Здравствуйте.

Все женщины кивнули и улыбнулись. Я повернулась и медленно вышла. И не успела за мной закрыться дверь, они уже продолжали болтать как ни в чем не бывало, как будто я туда и вовсе не приходила. Медленно я пошла назад в комнату Евгении и остановилась, увидев поднимающуюся по ступенькам Эмили.

– Мы не можем найти кресло Евгении, – крикнула я. – Я всех спрашивала и все обыскала.

– Сначала тебе нужно было спросить у меня. Когда папа в отъезде, никто не знает, что происходит в Мидоуз, лучше чем я. И конечно, не мама, – добавила она.

– О, Эмили, ты знаешь, где оно. Слава Богу! Ну, где же?

– Оно в мастерской. Генри заметил какую-то неисправность в колесе или в оси. Что-то вроде того. Уверена, что он все исправил и просто забыл поставить его на место.

– Генри не может забыть сделать что-либо подобное, – вслух подумала я. Но Эмили не терпела возражений.

– Ну, тогда он не забыл, и оно в комнате Евгении. Так? Оно в комнате? – спросила она.

– Нет, – ответила я.

– Ты обращаешься с этим чернокожим, как-будто он какой-нибудь ветхозаветный пророк. Он просто сын раба с фермы, необразованный, неграмотный, полный невежественных суеверий, – добавила она. – А теперь, – сказала она, взмахнув рукой, – если тебе нужно кресло, иди в мастерскую и забери его.