Нора Робертс

Отражения

Глава 1



Ветер становился все холоднее. Он гнал по небу темные облака, шелестел в листве и намекал о наступлении осени. Стоящие вдоль улицы деревья уже были, скорее, желтыми, чем зелеными, с алыми и бордовыми брызгами. Завтра — первое сентября, и лето превратиться в осень.

 Послеполуденный солнечный свет прорывался между туч, косо падая на дорогу. В воздухе пахло дождем. Линдси шла быстро. Она знала, что тучи в любой момент могут победить. Ветер растрепал ее серебристо-белые волосы, и она раздраженно откинула их назад. Было бы разумнее оставить их стянутыми узлом на затылке, подумалось ей.

 Линдси непременно насладилась бы прогулкой, если бы ее не поджимало время. Она бы упивалась признаками наступающей осени и надвигающейся грозы. Но сейчас она торопясь шла вдоль проезжей части, размышляя о том, что еще может сегодня обрушиться ей на голову.

 С тех пор, как она вернулась в Коннектикут и стала учителем, прошло три года, и за это время на нее свалилось немало неприятностей. Но сегодняшний день занял первое место в десятке самых невезучих дней. Замена водопровода в студии, сорокапятиминутная лекция чересчур активной родительнице о способностях ее ребенка, два порванных костюма, ученик с расстройством желудка — и, ко всему прочему, ее автомобиль решил проявить характер. Тот, как обычно, кашлял и стонал, когда Линдси повернула ключ в зажигании, но вместо того, чтобы завестись, просто трясся на месте, пока хозяйка не признала свое поражение. «Эта машина — моя ровесница, — подумала она с печальной улыбкой, — и мы обе устали».

 После бесполезного осмотра двигателя, Линдси стиснула зубы и решила пройти пешком две с половиной мили[1] от студии до дома.

 Глядя на непостоянное солнце, Линдси признала, что могла бы кому-нибудь позвонить. Она вздохнула, понимая, что просто вспылила. Десять минут энергичной прогулки должны ее остудить. Это нервы. Она просто нервничает из-за сегодняшнего концерта. Хотя, не совсем из-за концерта, признавалась она, засовывая руки в карманы. Девочки были готовы, репетиции прошли идеально. Самые маленькие ученицы настолько милы, что ошибки уже не имеют значения. Ее тяготило время до и после концерта. И родители.

 Она знала, что некоторые будут недовольны ролями своих детей. Хуже того, некоторые будут давить на нее, требуя увеличить интенсивность тренировок. Почему их Павлова[2] еще не на пуантах? Почему у дочери Миссис Джонс роль больше, чем у дочери Миссис Смит? Не пора ли перевести Сью в средний класс?

 Слишком часто объяснения Линдси по поводу анатомии, растущих костей, выносливости и распределения нагрузки порождали лишь еще больше советов. Обычно она использовала смесь лести, упрямства и запугивания, чтобы сдержать натиск. Она гордилась своими способностями сдерживать настойчивых решительных родителей. В конце концов, разве ее собственная мать не была такой же?

 Больше всего на свете Мэй Данн хотела видеть свою дочь на сцене. Сама Мэй была слегка коротконогой, с маленьким плотным телом. Но обладала душой танцовщицы. Благодаря решительности и профессиональной подготовке, она завоевала себе место в кордебалете небольшой гастролирующей труппы.

 Когда Мэй вышла замуж, ей было уже почти тридцать. Смирившись с тем, что ей никогда не быть прима-балериной, она какое-то время преподавала, но разочарование сделало ее плохим учителем. С рождением Линдси все изменилось. Да, Мэй не стала прима-балериной, но ее дочь станет.

 Уроки для Линдси начались с пяти лет и проходили под беспрестанным надзором Мэй. С тех пор жизнь девочки представляла собой водоворот репетиций, концертов, балетных туфель и классической музыки. Ее диета постоянно контролировалась, отслеживались малейшие изменения роста, пока не стало понятно, что Линдси не вырастет выше пяти футов и двух дюймов.[3] Мэй была довольна. Пуанты прибавляли еще шесть дюймов роста, а высокой балерине было намного труднее найти партнера.

 Дочь унаследовала вес своей матери, но, к удовольствию Мэй, тело Линдси было тоньше и деликатнее. После переходного периода, Линдси из нескладного подростка превратилась в прекрасную девушку: мягкие светлые волосы, кожа цвета слоновой кости, скандинавские голубые глаза и тонкие естественно изогнутые брови. Ее костная структура была изящной, скрывая силу, приобретенную за годы тренировок. Ноги и руки стройные, с длинными мускулами классической танцовщицы. Все молитвы Мэй были услышаны.

Линдси обладала телом балерины, а еще у нее был талант. Мэй не нуждалась в мнении учителей для подтверждения того, что она и сама видела. У дочери были координация, техника, выносливость и способности. И даже больше — в выступления она вкладывала душу.

 В восемнадцать лет Линдси была принята в нью-йоркскую балетную труппу. В отличие от своей матери, она не задержалась в кордебалете, а продвигалась как солистка, и, в возрасте двадцати лет, стала прима-балериной. На протяжении почти двух лет казалось, что мечты Мэй стали явью. Затем, без предупреждения, Линдси оставила сцену и вернулась в Коннектикут.

 Уже три года ее профессией было преподавание. Мэй была разбита, а Линдси относилась ко всему философски. Она все еще была балериной. Это никогда не изменится.

 Тучи снова затянули солнце. Линдси вздрогнула, жалея, что не вспомнила о куртке, которую в порыве злости бросила на переднее сиденье машины. Теперь ее руки были голыми, а плечи прикрывал лишь тонкий светло-голубой леотард.[4] На ней были надеты джинсы и еще гетры, но она все же с тоской подумала о куртке. А поскольку сами мысли ничуть не грели, она ускорила темп до легкого бега. Ее мышцы откликнулись мгновенно. Движения Линдси всегда были плавными и грациозными, скорее инстинктивно, чем запланировано. Вскоре она начала наслаждаться пробежкой. Для нее было естественным во всем искать и находить удовольствие.

 Внезапно начался дождь, будто кто-то проткнул тучи. Линдси остановилась и уставилась на темное, хмурое небо.

 — Что еще?

Ответом ей был мощный раскат грома. Она покачала головой с полуулыбкой. Мурфилд-хаус находился совсем рядом, через дорогу. Она решила сделать то, что должна была с самого начала — попросить Энди отвезти ее домой. Потирая руки, она вышла на дорогу.

 От резкого гудка сердце подскочило к горлу. Линдси повернула голову и увидела за плотной стеной дождя неясные очертания приближающегося автомобиля. Она резко отпрыгнула в сторону, поскользнулась на мокром асфальте и с плеском шлепнулась в лужу.

 Линдси закрыла глаза, пульс бешено забился. Она услышала скрежет тормозов и скольжение шин по мокрому асфальту. Чувствуя, как намокают джинсы, она думала, что годы спустя, наверняка, будет улыбаться, вспоминая этот момент. Но сейчас ей было не до улыбок.

 — Вы что, спятили?

Сквозь шум дождя Линдси услышала рычание и открыла глаза. Над ней возвышался разозленный, промокший великан. Или дьявол, подумалось ей, пока она смотрела на него снизу вверх. Мужчина был одет в черное. Его волосы тоже были черными, гладкими и влажными, и обрамляли смуглое, худое лицо. Было что-то немного опасное в этом лице. Может, так казалось из-за темных бровей со слегка поднятыми концами, а может из-за странного контраста темных волос и светло-зеленых глаз, смотря в которые думаешь о море. В данный момент эти глаза сверкали от ярости. Его нос был длинным и довольно острым, добавляя лицу резкости. Одежда прилипла к телу из-за дождя, подчеркнув крепкую, статную фигуру. Линдси бы это оценила с профессиональной точки зрения, если бы лицо мужчины не заворожило ее. Не находя слов, она лишь смотрела на незнакомца большими глазами.

 — Вы не ранены? — спросил он, так и не дождавшись от нее ответа на первый вопрос. В его голосе не было ни капли беспокойства, только едва сдерживаемая злость. Линдси лишь покачала головой, продолжая, молча, смотреть на него. Нетерпеливо выругавшись, он взял ее за руку и дернул вверх, значительно оторвав от земли, прежде чем поставить на ноги. — Вы что, совсем не видите, куда идете? — спросил он, быстро тряхнув ее, и только потом отпустил.

 Мужчина не был гигантом, как сначала показалось Линдси. Он определенно был высок — наверно на целый фут выше ее — но вряд ли походил на ломающего кости великана или призрака сатаны. Она начала чувствовать себя больше глупой, чем напуганной.

 — Я очень сожалею, — начала Линдси. Она полностью осознавала, что была виновата, и готова была это признать. — Я смотрела, но я не…

 — Смотрели? — прервал он ее. Нетерпение в его голосе едва перекрывало нарастающую, жестко контролируемую ярость. — Тогда вам, возможно, пора носить очки. Готов поспорить, ваш отец заплатил за них приличные деньги.

 Резко ударила молния, расчертив небо белой полосой. Линдси возмутил его тон даже больше, чем сами слова.

 — Я не ношу очки, — возразила она.

 — Вполне возможно, вам надо их носить.

 — У меня прекрасное зрение.

Она откинула прядь волос со лба.

 — Тогда вам следует лучше знать, как нужно переходить улицу.

 Она свирепо уставилась на мужчину, пока по ее лицу катились дождевые капли. Удивительно, почему они не превращаются в пар?

 — Я извинилась, — огрызнулась она, уперев руки в бока. — Или, по крайней мере, начала, прежде чем вы набросились на меня. Если ждете, что я буду перед вами пресмыкаться, то можете забыть об этом. Если бы вы не сигналили так резко, я бы не поскользнулась и не свалилась в эту дурацкую лужу. — Она пыталась оттереть джинсы, но безрезультатно. — Полагаю, вам даже не пришло в голову извиниться самому.

 — Нет, — тут же ответил он, — не пришло. Я вряд ли виноват в вашей неуклюжести.

 — Неуклюжести? — повторила Линдси. Ее глаза округлились и стали просто огромными. — Неуклюжести? — на этот раз ее голос треснул. Для нее не существовало более гнусного оскорбления. — Да как вы смеете!

 Она могла стерпеть падение в лужу, могла выдержать грубость, но обвинений в неуклюжести Линдси не потерпит.

 — Да вы самое жалкое подобие мужчины, которое я когда-либо встречала! — Теперь ее лицо пылало от гнева. Она нетерпеливо откинула волосы, которые из-за дождя падали ей на лицо. На фоне разрумянившейся кожи ее глаза казались неправдоподобно голубыми. — Вы чуть не наехали на меня, напугали до смерти, из-за вас я упала в лужу, вы отчитали меня, будто я близорукий ребенок, а теперь еще смеете называть меня неуклюжей!

 От ее пламенной речи его брови удивленно взмыли вверх.

 — На воре и шапка горит, — пробормотал он, затем огорошил Линдси тем, что взял ее за руку и потянул за собой.

 — Что это вы делаете? — требовательно спросила Линдси.

Она попыталась сказать это невозмутимо, но вышло как-то слишком пискляво.

 — Ухожу с проклятого ливня. — Он открыл дверь со стороны водителя и бесцеремонно усадил ее внутрь. Автоматически Линдси передвинулась на пассажирское сиденье, освобождая ему место. — Я же не могу оставить вас мокнуть под дождем, — добавил он резким тоном, садясь за руль, затем захлопнул дверь, оставляя бурю снаружи.

 Он провел пальцами сквозь густые волосы, которые из-за дождя теперь липли ко лбу. Его руки мгновенно приковали к себе взгляд Линдси. Широкие ладони и длинные пальцы пианиста. В сложившейся ситуации она почти прониклась к нему симпатией. Затем незнакомец повернулся к ней, и его взгляда оказалось достаточно, чтобы убить любую симпатию.

 — Куда вы направляетесь? — спросил он строго, будто обращался к ребенку.

Линдси распрямила мокрые, замерзшие плечи.

 — Домой, около мили дальше по этой улице.

 Его брови снова поднялись, когда он внимательно посмотрел на нее. Светлые волосы намокли и сейчас безжизненно свисали вокруг лица. Ресницы были темнее и закручивались вверх без помощи туши, обрамляя удивительно голубые глаза. Губы надуты, но они явно принадлежали не ребенку, за которого он поначалу ее принял. Хоть и без помады, но определенно это губы женщины. В этом не накрашенном лице было нечто большее, чем простая красота. Но, прежде чем он смог это понять, Линдси вздрогнула, отвлекая его.

 — Если уж собрались гулять под дождем, — сказал мужчина мягким голосом, потянувшись на заднее сиденье, — нужно было одеться соответствующе.

Он бросил ей на колени желтовато-коричневую куртку.

 — Мне не нужно… — начала Линдси, но не смогла договорить, чихнув два раза подряд.

Стуча зубами, она просунула руки в рукава куртки, пока мужчина заводил двигатель. Они ехали молча, и только стук дождя по крыше нарушал тишину. Вдруг Линдси осенило, что мужчина был ей незнаком. Она знала практически всех в этом маленьком прибрежном городке — если не по имени, то хотя бы в лицо. Всех, но не этого мужчину. Вряд ли бы она забыла такое лицо. Медлительная, дружелюбная атмосфера Клиффсайда позволяла Линдси быть немного небрежной, но она прожила семь лет в Нью-Йорке и знала, чем может грозить поездка с незнакомцем в его машине. Она попыталась незаметно придвинуться ближе к пассажирской двери.

 — Кажется, немного поздно думать об этом, — тихо произнес мужчина.

 Линдси резко повернула голову. Ей показалось, что незнакомец улыбнулся одним уголком рта, но полной уверенности в этом не было.

 — Остановитесь здесь, — спокойно сказала она, указывая налево. — Дом из кедра с мансардными окнами.

 Машина мягко остановилась у белого деревянного забора. Собрав воедино все свое достоинство, Линдси повернулась к мужчине, намереваясь холодно поблагодарить его.

 — Вам лучше поскорее переодеться в сухое, — посоветовал он, прежде чем она смогла заговорить. — И в следующий раз смотреть по сторонам перед тем, как переходить улицу.

 У нее вырвался лишь приглушенный звук ярости, пока она нашаривала дверную ручку. Выскочив из машины, она обернулась через плечо.

 — Премного благодарна, — рявкнула она и хлопнула дверью.

Оббежала машину сзади и проскочила в ворота, даже не вспомнив, что на ней чужая куртка.

 Линдси ворвалась в дом. Так как пыл еще не утих, она встала и закрыла глаза, призывая себя успокоиться. Произошедший инцидент приводил Линдси в ярость вне всякой меры, но сейчас ей абсолютно не хотелось пересказывать эту историю своей матери. Линдси отлично понимала, что ее лицо было слишком выразительным, а в глазах можно многое прочитать. Ее умение настолько явно показывать свои чувства было преимуществом для карьеры. Когда она танцевала Жизель, она чувствовала, как Жизель. Зрители с легкостью могли прочесть трагедию на ее лице. Она танцевала, целиком и полностью погружаясь в историю и музыку. Но, снимая балетные туфли и снова становясь Линдси Данн, она знала, что разумнее не позволять чувствам отражаться на лице.

 Увидев, что Линдси расстроена, Мэй обязательно начнет ее расспрашивать, потребует рассказать ей все в деталях, а потом лишь раскритикует. Меньше всего сейчас Линдси хотела слушать лекцию. Промокшая и уставшая, она не спеша начала подниматься по лестнице на второй этаж, но тут услышала звук медленных, неровных шагов — постоянное напоминание о несчастном случае, который убил отца Линдси.

 — Привет! Я собиралась подняться наверх, чтобы переодеться. — Линдси убрала мокрые волосы с лица и улыбнулась матери, которая стояла у основания лестницы, держа руку на столбике перил. Хотя волосы Мэй, неизменно светлые, были уложены в идеальную прическу, а на лицо был умело нанесен макияж, весь эффект портило вечно недовольное выражение ее лица. — Моя машина снова капризничает, — продолжила Линдси, не давая начаться допросу. — Я попала под дождь, прежде чем меня подбросили до дома. Энди подвезет меня сегодня вечером, — немного подумав, добавила она.

 — Ты забыла отдать ему куртку, — заметила Мэй.

Она тяжело оперлась на столбик, смотря на свою дочь. Ноги начинали сильно беспокоить ее, реагируя на дождь.

 — Куртку? — Линдси озадаченно посмотрела вниз и увидела мокрые и очень длинные коричневые рукава. — О, нет!

 — Не зачем так паниковать, — раздражительно произнесла Мэй, перенося вес с одной ноги на другую. — Энди вполне сможет обойтись без куртки до вечера.

 — Энди? — повторила Линдси, затем поняла связь, которую установила ее мать. Объяснять что-то было бы слишком долго. — Да, наверно, — быстро согласилось она. Затем, спустившись на несколько ступенек вниз, она накрыла ладонью руку матери. — Ты выглядишь уставшей, мама. Ты сегодня отдыхала?

 — Не говори со мной, как с ребенком, — огрызнулась Мэй и Линдси тут же застыла на месте, убрав руку.

 — Прости. — Ее голос был сдержанным, но в глазах промелькнула боль. — Я пойду наверх, переоденусь к ужину.

Она хотела повернуться, но Мэй взяла ее за руку.

 — Линдси. — Мэй вздохнула, с легкостью читая эмоции в больших голубых глазах дочери. — Извини, я сегодня слишком раздражительна. Дождь меня угнетает.

 — Я знаю.

Голос Линдси смягчился. Именно дождь и плохие шины послужили причиной аварии, в которую попали ее родители.

 — И я ненавижу то, что ты живешь здесь и заботишься обо мне, вместо того, чтобы быть сейчас в Нью-Йорке.

 — Мама…

 — Это бессмысленно. — Голос Мэй вновь стал резким. — Все будет неправильным, пока ты не будешь на своем месте, пока не будешь там, где должна быть.

Мэй повернулась и пошла дальше по коридору своей неуверенной, неровной походкой.

 Линди дождалась, когда Мэй скроется из виду, и только потом начала подниматься по лестнице. Где мое место, думала она, направляясь в свою комнату. А где оно на самом деле? Линди закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной.

 Комната была просторная и полная воздуха с двумя широкими окнами, расположенными рядом. На туалетном столике, который достался Линдси от бабушки, расположилась коллекция ракушек, собранных на пляже недалеко от дома. В углу стояла полка с ее детскими книгами. На полу лежал поблекший восточный ковер, который она забрала с собой из нью-йоркской квартиры. Кресло-качалка, купленное на магазинной распродаже в двух кварталах от дома, репродукция Ренуара в раме из художественной галереи Манхэттена. Линдси подумала о том, что ее комната представляет собой отражение двух миров, в которых она жила.

 Над кроватью висели бледно-розовые пуанты, которые она надела на свое первое профессиональное соло. Линдси подошла к ним и легонько коснулась пальцами шелковых лент. Она помнила, как завязывала их, и как при этом скручивало живот от волнения. После своего выступления Линдси видела восторг на лице матери и благоговейный трепет отца.

 Как будто это было в прошлой жизни, думала Линдси, пропуская ленты сквозь пальцы. Тогда она верила, что возможно все. Пожалуй, какое-то время именно так и было.

 Улыбнувшись, Линдси позволила себе вспомнить музыку, движения, магию и эпоху, которые она ощущала, когда ее тело было непринужденным, пластичным и свободным. Реальность уходила на задний план со всеми невыносимыми судорогами, сбитыми в кровь ногами и напряженными мышцами. Как же было возможно снова и снова сгибать собственное тело в неестественные фигуры, которые требовал танец? Но она это делала, она толкала себя к пределу своих возможностей и выносливости. Она отдавала всю себя, принося в жертву свое тело и свои годы. Существовал только танец. Он поглощал ее целиком и полностью.

 Покачав головой, Линдси отдернула себя. Это было давным-давно. Сейчас ей нужно думать о других вещах. Она сбросила с себя мокрую куртку и хмуро посмотрела на нее. «Ну и что мне теперь с ней делать?»

 Снова вспомнилась вопиющая грубость ее владельца, и Линдси нахмурилась еще больше. Если он хочет получить куртку назад, то может просто прийти и забрать ее. Быстрый осмотр материала и марки одежды сказал ей, что это не та вещь, о которой можно с легкостью забыть. Но вряд ли это ее вина, уговаривала себя Линдси, подходя к шкафу, чтобы взять вешалку. Она бы не забыла вернуть ему куртку, если бы он не разозлил ее так сильно.

 Линдси повесила куртку в шкаф и начала снимать мокрую одежду. Она завернулась в толстый синелевый[5] халат и закрыла дверцу шкафа, приказав себе забыть о куртке и ее хозяине. Ни то, ни другое не имеет к ней никакого отношения.



Глава 2



Через два часа родителей встречала уже совершенно другая Линдси Данн. На ней были льняная блузка с высоким воротом и широкая юбка в складку. Все в приглушенных синих тонах. Волосы аккуратно заплетены в косу. Выражение лица спокойное и сдержанное. Сходство с той мокрой, разозленной женщиной к вечеру полностью испарилось. Занятая подготовкой концерта, Линдси совершенно забыла об инциденте под дождем.

 Уже были расставлены стулья для родителей, чтобы каждый смог увидеть выступление своего ребенка. Сзади стояли столы с кофе и печеньем. Комната была наполнена шумом разговоров. Это заставило Линдси вспомнить бесчисленные концерты из своего прошлого. Она старалась не спешить, пожимая руки и отвечая на вопросы, но все ее мысли были в соседней комнате, где две дюжины девочек занимались своими пачками и пуантами.

 Она нервничала. Несмотря на внешнее спокойствие и улыбку, Линдси нервничала точно так же, как перед каждым своим выступлением. Все же ей удавалось четко отвечать родителям, ведь она отлично знала, что вопросы будут в любом случае. Она переживала все это раньше — сначала, будучи в подготовительной танцевальной группе, потом в младшей, средней и старшей. Теперь же она была учителем. Линдси казалось, что за свою жизнь она пережила все, что только может случиться на подобных концертах. И все же она нервничала.

 Из музыкального центра доносились тихие звуки сонаты Бетховена, предназначенные не только для успокоения Линдси, но и для создания нужной атмосферы. Она уговаривала себя, что глупо опытному профессионалу — и авторитетному учителю — беспокоиться по поводу простого выступления. Но эти уговоры ничуть не помогали. Линдси становилась очень восприимчивой, когда дело касалось ее школы и ее учениц. Ей так хотелось, чтобы вечер прошел успешно.

 Она улыбнулась, пожимая руку одному из отцов, который — она была уверена — с превеликим удовольствием остался бы дома смотреть бейсбол. Мужчина тайком сунул палец под воротник рубашки, давая понять, что ему неуютно в тугом галстуке. Если бы Линдси была лучше с ним знакома, она бы засмеялась и тихонько посоветовала ему избавиться от ненавистного предмета.

 Линдси устраивала такие концерты уже больше двух лет. Ее первым правилом было стараться, чтобы родители чувствовали себя свободно. Потому что родители, чувствующие себя комфортно, были довольны, а это, в свою очередь, привлекало в школу больше учеников. Когда она основала школу, информация передавалась из уст в уста, и до сих пор поток учеников ей обеспечивали рекомендации от соседей соседям и упоминания довольных родителей в разговоре со знакомыми. Теперь это было ее делом, ее жизнью, ее любовью. Линдси считала, что ей очень повезло соединить это все воедино уже второй раз в жизни.

 Прекрасно понимая, что многие родители пришли на концерт из чувства долга, Линдси была готова сделать все, чтобы выступления детей им понравились. На каждом концерте она старалась не только изменять программу, но и следить за тем, чтобы у каждой ученицы был сольный номер, учитывающий ее таланты и возможности. Линдси понимала, что не все матери так амбициозны, как Мэй, и не все отцы так поддерживают своих дочерей, как это делал ее отец.

 Но они все же пришли, думала она, оглядывая свою студию, наполненную людьми. Они приехали сюда, несмотря на дождь, пожертвовав при этом просмотром любимых телепередач и послеобеденным отдыхом на диване. Линдси улыбнулась, в который раз тронутая незамеченной самоотверженностью родителей по отношению к своим детям.

 В такие моменты Линдси думала о том, что она рада вернуться домой, рада, что решила остаться. Она, конечно, любила Нью-Йорк, его быстрый ритм жизни, его требовательность, постоянное волнение, но сейчас ей больше нравились простые радости маленького сплоченного городка с тихими улочками.

 Все в этой комнате знали друг друга если не по имени, то хотя бы внешне. Мама одной из старших учениц была няней Линдси почти двадцать лет назад. Тогда она заплетала волосы в длинный хвост, вспомнила Линдси, смотря на женщину с короткой стильной прической. В этот хвост были вплетены разноцветные нити, которые качались при ходьбе, и Линдси это очень нравилось. Такие воспоминания согревали ее и успокаивали нервы.

 Возможно, каждый человек должен уехать на какое-то время, а затем вернуться в родной город уже взрослым, вне зависимости от того, готов он осесть здесь снова, или нет. Наблюдение за людьми, которых знал еще в детстве, с точки зрения взрослого человека таило в себе множество открытий.

 — Линдси.

 Линдси обернулась поприветствовать бывшую одноклассницу, которая теперь была матерью одной из ее самых младших учениц.

 — Привет, Джеки. Ты прекрасно выглядишь.

 Джеки была привлекательной, активной брюнеткой. Линдси помнила, что в школьные годы она состояла в невероятно большом количестве клубов.

 — Мы ужасно нервничаем, — призналась Джеки, имея в виду себя, свою дочь и мужа.

 Линдси проследила за взглядом Джеки и увидела в другом конце комнаты бывшую школьную звезду легкой атлетики, а ныне страхового агента, за которого Джеки вышла замуж через год после окончания учебы. Мужчина разговаривал с двумя пожилыми парами. Линдси с улыбкой подумала, что все бабушки и дедушки тоже были здесь.

 — Вы должны нервничать, — ответила ей Линдси. — Это традиция.

 — Я надеюсь, она справится, — сказала Джеки, — для ее же блага. И еще ей так хочется удивить своего папочку.

 — Она справится, — заверила Линдси, в качестве поддержки сжимая руку Джеки. — Они все так прекрасно выглядят. Спасибо тебе за помощь с костюмами. У меня еще не было возможности поблагодарить тебя.

 — О, я все делала с удовольствием, — ответила Джеки, затем оглянулась, снова посмотрев на свою семью. — Бабушки и дедушки, — сказала она в полголоса, — могут быть ужасающими.

 Линдси тихо засмеялась, зная, что эти бабушки и дедушки души не чают в крошечной балерине.

 — Давай, смейся, — презрительно сказала Джеки, но на ее лице появилась легкая самоуничижительная улыбка. — Тебе пока что не надо беспокоиться о бабушках и дедушках. Или другой родне мужа, — добавила она будто специально зловещим тоном. — Кстати, — голос Джеки резко изменился, что заставило Линдси тут же насторожиться. — Мой кузен Тод… ты помнишь его?

 — Да, — осторожно ответила Линдси, когда Джеки замолчала.

 — Он будет в городе проездом через пару недель. — Она одарила Линдси невинной улыбкой. — Он спрашивал о тебе, когда звонил последний раз.

 — Джеки… — начала Линдси, намереваясь быть непреклонной.

 — И если он пригласит тебя на ужин, почему бы тебе не согласиться? — продолжала Джеки, как ни в чем не бывало, не давая Линдси возразить. — Он был так увлечен тобой в прошлом году. У него замечательный бизнес в Нью-Хэмпшире. Скобяные изделия, я уже тебе рассказывала.

 — Я помню, — быстро ответила Линдси.

Одним из недостатков незамужней жизни в маленьком городке была необходимость уворачиваться от попыток сватовства со стороны доброжелательных друзей. Теперь, когда Мэй чувствовала себя лучше, попыток стало больше. Линдси знала — чтобы остановить общий потоп, нужно заткнуть локальный прорыв. Она должна быть непреклонной.

 — Джеки, ты же знаешь, как я занята…

 — Ты проделала здесь прекрасную работу, Линдси, — быстро сказала Джеки. — Девочки так любят тебя, но ведь женщине нужно отвлечься время от времени? Ведь между тобой и Энди нет ничего серьезного?

 — Нет, конечно, нет, но…

 — Тогда нет никакого смысла хоронить себя.

 — Моя мама…

 — Она так хорошо выглядела, когда я на днях завозила костюмы к вам домой, — безжалостно продолжала Джеки. — Так приятно снова видеть ее на ногах. Она, наконец-то, немного прибавила в весе, как я заметила.

 — Да, но…

 — Тод будет в городе через две недели во вторник. Я скажу ему, чтобы он позвонил тебе, — сказала Джеки, затем быстро повернулась и умчалась к своей семье.

 Линдси наблюдала за ее отступлением со смесью раздражения и веселья. Она пришла к выводу, что бесполезно пытаться переиграть того, кто не дает тебе закончить предложение. Ну что ж, подумала Линдси, вечер с кузеном бывшей одноклассницы, у которого нервный голос и влажные ладони — это не так уж плохо. Ее календарь не забит встречами, и нельзя сказать, что привлекательные мужчины выстраиваются в очередь у ее дверей.

 Линдси задвинула перспективу ужина-свидания в дальний угол. Сейчас не время об этом беспокоиться. Надо думать о своих ученицах. Она пересекла студию и пошла в раздевалку. Хотя бы здесь, наконец-то, ее власть была абсолютной.

 Попав внутрь, она прижалась спиной к закрытой двери и глубоко, и медленно вздохнула. Казалось, перед ней ад кромешный, но это был тот хаос, к которому она привыкла. Девочки оживленно разговаривали, помогая друг другу с костюмами или пытаясь в последний раз повторить свои движения. Старшие ученицы не спеша выполняли плие, пока две пятилетние девочки играли в перетягивание каната балетными туфельками. Все вокруг представляло собой общепринятую закулисную путаницу.

 Линдси выпрямилась, ее голос раздался по всей раздевалке.

 — Минуту внимания, пожалуйста. — Мягкий тон пронесся сквозь разговоры, и все взгляды обратились к ней. — Мы начинаем через десять минут. Бэт, Джози, — кивнула она двум старшим ученицам, — помогите самым маленьким.

 Линдси посмотрела на свои часы, задаваясь вопросом, почему же их пианистка так опаздывает. В самом худшем случае ей придется использовать музыкальный центр.

 Она присела, чтобы поправить колготки на одной из младших учениц, в то же время отвечая на вопросы и успокаивая других.

 — Мисс Данн, вы ведь не позволите моему брату сидеть в первом ряду? Он корчит рожи. Ужасные рожи.

 — Он во втором ряду с конца, — проговорила Линдси, несмотря на то, что ее рот был занят кучей булавок, так как она заканчивала поправлять растрепанную прическу.

 — Мисс Данн, я волнуюсь из-за второй группы жете.

 — Просто делай все как на репетиции. Ты справишься.

 — Мисс Данн, у Кейт ногти накрашены красным лаком.

 — Хмм.

Линдси снова посмотрела на часы.

 — Мисс Данн, по поводу фуэте…

 — Пять, не больше.

— Нам нужен сценический грим, чтобы никто не заметил нашего провала, — жаловалась одна из маленьких балерин.

 — Нет, — решительно ответила Линдси, подавляя улыбку. — Моника, хвала богам! — тут же произнесла она с облегчением, когда в открывшуюся заднюю дверь вошла привлекательная девушка. — Я уже собиралась идти за музыкальным центром.

 — Прости, я опоздала.

Моника весело улыбнулась, захлопнув дверь за спиной.

 Моника Андерсон в свои двадцать была привлекательной, пышущей здоровьем девушкой. Ее светлые кудрявые волосы обрамляли веснушчатое лицо с большими карими глазами. У нее было длинное, спортивное тело и самое чистое сердце среди всех людей, которых знала Линдси. Она подбирала бездомных кошек, всегда выслушивала обе стороны в любом споре и никогда не думала о людях плохо, даже если сталкивалась с кем-то в неприятных обстоятельствах. Линдси любила ее за простоту и доброту.

 Еще Моника обладала истинным даром игры на пианино. Она всегда держала ритм, играла классику чисто, без приукрашиваний, которые могли отвлечь танцоров. Но при этом она совершенно не заботилась о пунктуальности.

 — У нас всего пять минут, — напомнила Линдси, когда Моника направилась к двери.

 — Нет проблем. Я всего на секунду. Это Рут, — продолжила она, указывая на девушку, стоящую по другую сторону двери. — Она балерина.

 Взгляд Линдси перешел от высокой крепкой блондинки к изящной девушке.

 Экзотические, миндалевидные глаза и полный рот. Треугольное лицо обрамляли черные прямые волосы длиной до лопаток. Черты лица непропорциональны, и, если по отдельности они ничем не выделялись, то, сочетаясь, просто поражали. Перед Линдси стояла девушка на грани женственности. Ее поза была простой и свободной, но в темных глазах отражалось нечто, выдающее неуверенность и волнение. Улыбка Линдси потеплела, когда она протянула руку.

 — Здравствуй, Рут.

 — Я пойду, сыграю маленькую увертюру и утихомирю всех, — сказала Моника, но как только она повернулась к двери, Рут схватила ее за рукав.

 — Но Моника… — запротестовала Рут.

 — Ах, да, Линдси, Рут хотела с тобой поговорить. — Моника одарила ее веселой, открытой улыбкой и снова повернулась к двери. — Не волнуйся, — сказала она девушке. — Линдси очень милая. Я тебе говорила. Рут просто немного нервничает, — произнесла она, уже закрывая за собой дверь, ведущую в студию.

 Развеселившись, Линдси повернулась и посмотрела на покрасневшую Рут. Она сама с легкостью общалась с незнакомыми людьми и могла определить, у кого такой способности не было. Линдси легонько коснулась руки девушки.

 — В этом вся Моника, — снова улыбнувшись, сказала она. — Теперь, если ты мне поможешь выпустить на сцену первую группу, мы сможем поговорить.

 — Я не хочу мешаться под ногами, мисс Данн.

 В ответ Линдси жестом указала ей на закулисный хаос.

 — Мне бы не помешала небольшая помощь.

 Линдси бы справилась и сама, но замечая, как Рут постепенно расслабляется, поняла, что все сделала правильно. Заинтригованная, она наблюдала за движениями девушки, видела естественную грацию и отработанные движения. Затем Линдси повернулась, чтобы уделить все внимание своим ученицам. Через несколько секунд девочки в комнате притихли. Линдси открыла дверь и подала знак Монике. Началась вступительная музыка и самые маленькие балерины поспешили в студию.

 — Они такие милые в этом возрасте, — пробормотала она. — Вряд ли они что-то могут сделать неправильно. — Несколько пируэтов уже были одарены краткими аплодисментами. — Осанка, — прошептала она одной из девочек, затем обратилась к Рут: — Как давно ты занимаешься?

 — С пяти лет.

 Линдси кивнула, не сводя глаз с маленьких дебютанток.

 — Сколько тебе сейчас?

 — Семнадцать.

 Это было сказано так решительно, что Линдси удивленно приподняла брови.

 — Исполнилось в прошлом месяце, — добавила Рут, как бы оправдываясь.

Линдси улыбнулась, продолжая следить за выступлением.

 — Я тоже начала заниматься с пяти лет. Мама до сих пор хранит мои первые балетные туфельки.

 — Я видела вас в Дон Кихоте.

Эти слова вырвались так неожиданно. Линдси повернулась к Рут и увидела, что та смотрит на нее, закусив нижнюю губу.

 — Неужели? Когда?

 — Пять лет назад в Нью-Йорке. Вы были великолепны. — Ее глаза наполнились таким благоговением и восхищением, что Линдси невольно дотронулась до щеки девушки. Рут застыла на месте, а Линдси, немного озадаченная таким поведение, тем не менее улыбнулась.

 — Спасибо. Дон Кихот всегда был моим любимым балетом. Он полон света и огня.

 — Однажды я буду танцевать партию Дульсинеи.

Волнения в голосе Рут стало меньше. Теперь она спокойно смотрела Линдси в глаза.

 Глядя на девушку, Линдси подумала, что никогда прежде не встречала настолько подходящей внешности для этой роли.

 — Ты хочешь продолжить занятия?

 — Да.

Рут нервно облизала губы.

 Линдси наклонила голову, не сводя глаз с девушки.

 — Со мной?

 Рут кивнула, прежде чем слово успело сорваться с губ.

 — Да.

 — Завтра суббота. — Линдси подняла руку, подавая сигнал следующей группе выступающих. — Занятия начинаются в десять. Ты сможешь подъехать к девяти? — Ликующие дебютантки вихрем вбежали в раздевалку. — Мне нужно узнать твой уровень, чтобы понять, куда тебя определить. Возьми с собой балетные туфли и пуанты.

 Глаза Рут возбужденно загорелись.

 — Хорошо, мисс Данн. Девять часов.

 — Еще я хочу поговорить с твоими родителями, если хотя бы один из них сможет приехать с тобой.

 Моника изменила темп, представляя следующую группу девочек.

 — Мои родители погибли несколько месяцев назад.

 Линдси услышала ее тихие слова, выпуская на сцену следующую группу. Она встретилась с глазами Рут над головами разделяющих их девочек, и увидела, как огонь в них потух.

 — Ох, Рут, мне так жаль.

Голос Линдси стал глубже, наполнившись сочувствием и болью. Она отлично знала это чувство потери. Но Рут быстро покачала головой, избегая сочувствующих жестов. Подавляя желание утешить, Линдси молча смотрела, как Рут старается снова взять себя в руки. Линдси поняла, что Рут очень скрытная, и еще не готова делиться своими эмоциями.

 — Я живу вместе с дядей, — продолжила Рут. Ее голос был тихим и ровным, лишенным каких-либо чувств. — Мы недавно переехали в дом на окраине города.

 — Клифф-Хаус. — Глаза Линдси загорелись интересом. — Я слышала, что он продан. Это великолепное место. — Рут лишь уставилась в пустоту. «Она ненавидит его, — поняла Линдси, снова посочувствовав девушке. — Она ненавидит все, связанное с ним». Ей было достаточно трудно сделать голос практичным. — Ну, тогда, возможно, твой дядя сможет прийти с тобой. Если же не получится, пусть позвонит мне. Мой номер есть в телефонной книге. Мне важно поговорить с ним, прежде чем я утвержу твое расписание.

 Лицо Рут внезапно озарилось улыбкой.

 — Спасибо вам, мисс Данн.

 Линдси повернулась, чтобы успокоить пару маленьких балерин. Оглянувшись назад, она увидела, что Рут уже и след простыл.

 Странная девушка, подумала она, поднимая на руки одну из младших девочек. Одинокая. Слово казалось уж слишком подходящим. Линдси прижалась к шее малышки. У нее самой оставалось не так много времени для одиночества, но она могла узнать его. Ей было грустно видеть его в глазах такой молодой девушки.

 Наблюдая за тем, как ее ученицы танцуют отрывки из балета «Спящая красавица», она раздумывала о том, каков дядя Рут. Добрый ли он? Понимающий? Она снова вспомнила большие темные глаза и вздохнула. Моника нашла очередного заблудившегося, и Линдси знала, что и сама оказалась втянута в это. Улыбнувшись, она поцеловала маленькую балерину в щеку и поставила ее на пол.

 «Завтра мы увидим, может ли она танцевать,» — решила она.



 Линдси начинала думать, что дождь будет идти вечно. В кровати было тепло и уютно, но, несмотря на глубокую ночь, ей все еще не спалось. Это казалось странным, потому что обычно шум дождя и теплое одеяло действовали на нее усыпляющее. Она считала, что в бессоннице виновато напряжение прошедшего концерта.

 Она была очень довольна как все прошло. Самые маленькие, с неровной осанкой и остальными ошибками, выглядели так мило, как она и надеялась, а старшие ученицы продемонстрировали равновесие и грацию, которые она от них требовала. Эх, если бы ей удалось заполучить хотя бы несколько мальчиков! Линдси вздохнула. Об этом можно забыть. Концерт прошел отлично, все ученицы были счастливы. У некоторых из них Линдси видела потенциал. Но вскоре ее мысли вернулись к темноволосой девушке по имени Рут.

 Линдси распознала амбиции, но думала над тем, увидит ли она талант. Вспоминая глаза Рут, наполненные болью и уязвимостью, она надеялась, что увидит. Тоскливо улыбнувшись, она вспомнила, что Рут хочет танцевать Дульсинею, и почувствовала слабую боль, отлично зная, сколько надежд разбивается вдребезги в мире танцев. Она могла лишь надеяться, что надежды Рут не постигнет эта участь. Было что-то в ее юном, проницательном лице, что затронуло ее душу. Когда-то давным-давно роль Дульсинеи и для Линдси была лишь мечтой. Наверно она просто прошла полный круг.

 Линдси закрыла глаза, но мысли никак не успокаивались.

 Она даже начала подумывать о том, чтобы спуститься вниз за чаем или горячим шоколадом, но лишь тихо вздохнула в темноте. Шум может побеспокоить ее мать. Мэй спала очень чутко, особенно в дождь. Линдси знала, как трудно было ее матери смириться со всеми разочарованиями, свалившимися на нее. И с трагедией.

 Больное бедро будет для Мэй вечным напоминанием о смерти ее мужа. Линдси знала, что мать и раньше не всегда была счастлива, но отец всегда оставался для нее поддержкой. Его смерть стала очень тяжелой потерей для Мэй, которая очнулась после комы, сбитая с толку и наполненная болью, не понимая, как его могли забрать у нее. Линдси понимала, что мать никогда не забудет смерть мужа, собственные раны, болезненную терапию и внезапный конец успешной карьеры дочери.

 Теперь, когда Мэй наконец-то смирилась со смертью и могла вполне нормально передвигаться, она не могла думать ни о чем другом, как о возвращении Линдси в профессиональный балет.

 Линдси перевернулась на бок, сунув руку под подушку. Дождь бил в оконное стекло, подгоняемый ветром. В ее голове крутилось множество вопросов. Что нужно сделать, чтобы убедить Мэй отказаться мечтать о невозможном? Что нужно сделать, чтобы она была счастлива? Возможно ли и то, и другое сразу? В памяти всплыло лицо матери, когда она стояла днем у лестницы. С воспоминаниями появились уже знакомые беспомощность и чувство вины.

 Перевернувшись на спину, Линдси уставилась в потолок. Ей нужно перестать думать об этом. Это все дождь, просто дождь. Чтобы прогнать бессонницу, она начала вспоминать события прошедшего дня.

 Что это был за день! Все его сложности теперь вызывали лишь улыбку. Все же для пятничных занятий, на которых старшие девочки думают только о своих субботних свиданиях, а младшие — просто о субботе, все прошло довольно хорошо. Все было исправлено, за исключением проклятой машины!

 Мысли о машине привели Линдси к воспоминаниям о мужчине под дождем. Нахмурившись, она повернулась лицом к шкафу. В полной темноте она едва ли видела саму дверцу, не говоря уже о том, что находилось за ней. Но Линдси продолжала хмуриться. Интересно, вернется ли он за своей курткой?

 Он был таким грубым! На смену появившемуся ранее угнетению вновь пришло возмущение. Так даже предпочтительнее. Он вел себя так высокомерно. «Если уж собрались гулять под дождем…» В своей голове она могла точно воспроизвести интонации его низкого, сдержанного голоса.

 Невероятно привлекательного голоса. Как жаль, что он принадлежит такому непривлекательному мужчине. «Неуклюжая, — вспомнила Линдси, закипая снова. — У него хватило наглости назвать меня неуклюжей!» Она перевернулась на живот и взбила подушку, прежде чем положить на нее голову. «Надеюсь, он придет за своей курткой, — решила она. — Но в этот раз я буду готова к встрече с ним». Ей доставляло огромное удовольствие представлять различные варианты их встречи, когда она возвращает ему куртку. Высокомерно, пренебрежительно, или благосклонно… она одержит верх и унизит неприятного мужчину, чьи глаза не дают ей покоя.

 Когда они встретятся снова, от дождя не останется и следа. Она уже не будет мокрой и дрожащей. Она предстанет перед ним остроумной, уравновешенной… разрушающей. Улыбнувшись про себя, Линдси провалилась в сон.



Глава 3



После дождя появились лужи, и утреннее солнце отражалось от их поверхности разноцветными бликами. На траве были все еще видны капли воды. По земле стелился тонкий легкий туман. Чтобы отогнать холод, Энди включил в машине печку, пока наблюдал, как Линдси выходит из дома. Для него она была самым прекрасным созданием в мире. На самом деле, Энди даже казалось, что она не принадлежит реальному миру. Она казалась слишком нежной и воздушной, чтобы ходить по земле.

 Ее красота была настолько чистой и хрупкой, что живот Энди скручивало в узел каждый раз, когда он смотрел на нее. Так продолжалось уже пятнадцать лет.

 Линдси улыбнулась и подняла руку в знак приветствия, направляясь к машине. В ее улыбке он видел привязанность и дружбу, которую она всегда ему предлагала. Энди ответил ей улыбкой и приветственным жестом. Он не питал никаких иллюзий по поводу отношений с Линдси. Дружба, не больше. С ней никогда не будет чего-то большего.

 «Она не для меня», — говорил себе Энди, пока Линдси проходила через ворота. Но он все равно почувствовал знакомый толчок, когда Линдси открыла пассажирскую дверь и скользнула в машину рядом с ним. Ее запах был все таким же — легким и свежим, с ноткой таинственности. Энди всегда чувствовал себя слишком большим, находясь рядом с ней. Слишком грубым, слишком неуклюжим.

 Линдси улыбнулась, посмотрев в широкое лицо с квадратной челюстью, и дружески поцеловала его.

 — Энди, ты мой спаситель. — Его лицо всегда было симпатичным: надежные темные глаза, сильный костяк, коричневые, слегка растрепанные волосы, которые напоминали ей о доброй семейной собаке. И как с любым домашним животным, она всегда чувствовала себя рядом с Энди комфортно и лишь немного по-матерински. — Я так благодарна тебе, что ты подвозишь меня до студии.

 Он пожал широкими плечами. Теперь, когда она сидела рядом с ним, он ощущал знакомое тепло.

 — Ты же знаешь, мне не трудно.

 — Да, знаю, — согласилась она, пока он отъезжал от тротуара. — И поэтому я еще больше ценю это. — Привычным жестом она повернулась боком на сиденье. Личный контакт всегда был для нее очень важен.

 — Твоя мама собирается сегодня зайти, посидеть немного с моей.

 — Да, я знаю. — Энди ехал по улице со спокойной осторожностью человека, который проделывал один и тот же путь бесчисленное количество раз. — Она хочет уговорить твою маму поехать вместе с ней в Калифорнию этой зимой.

 — Я очень надеюсь, что у нее получится. — Она на секунду позволила себе вспомнить беспокойное, несчастливое лицо матери. — Маме не помешало бы сменить обстановку.

 — Как она?

 Линдси вздохнула. Ей казалось, с Энди она могла обсудить все, что угодно. С детских лет у нее не было друга ближе, чем он.

 — Физически ей намного лучше. За последние три месяца произошли значительные улучшения, но в остальном… — Она сцепила пальцы, затем перевернула руки ладонями вверх — этот жест заменял ей пожатие плечами. — Разочарование, злость, беспокойство. Она хочет, чтобы я снова вернулась в Нью-Йорк, на сцену. Других вариантов для нее не существует, как в туннеле. Она отказывается принять тот факт, что я не могу продолжить с того же места, где остановилась. Это практически невозможно. Прошло три года, я стала на три года старше.

Она покачала головой и погрузилась в молчание. Энди дал ей целую минуту.

 — Ты хочешь вернуться назад?

 Она снова посмотрела на него, нахмурившись, но появившаяся меж ее бровей складка говорила лишь о концентрации, а не о раздражении.

 — Не знаю. Я так не думаю. Я вернулась однажды, и мне нравится быть здесь, но…

 Она вздохнула.

 — Но?

Энди повернул налево, рассеянно махнув паре молодых людей на велосипедах.

 — Я любила танцевать на сцене, даже несмотря на то, что та жизнь была жестокой. — Она улыбнулась, расслабленно откинувшись на спинку сиденья. — Видишь, все в прошедшем времени. Но мама отчаянно толкает все это в настоящее. Даже если бы я хотела этого — отчаянно хотела — шансы, что меня снова примут в труппу такие… такие крохотные. — Ее взгляд прошелся по знакомым зданиям. — Теперь большая часть меня принадлежит этому месту. Это кажется правильным — быть дома. Ты помнишь ту ночь, когда мы пробрались в Клифф-Хаус?

Ее глаза снова светились и смеялись. Энди ответил ей с усмешкой.

 — Я был напуган до смерти. До сих пор могу поклясться, что видел привидение.

 Линдси легко и звонко засмеялась.

 — С привидением, или без, это самое потрясающее место, которое я когда-либо видела. Ты знаешь, что его наконец-то продали?

 — Да, я слышал. — Энди быстро взглянул на нее. — Я помню, как ты клялась, что однажды будешь жить в этом доме.

 — Мы были так юны, — пробормотала она, но грусть от воспоминаний была теплой и приятной. — Мне хотелось жить высоко над городом и чувствовать себя важной. Все эти потрясающие комнаты и бесконечные коридоры, — вспоминала она вслух.

 — Это место — настоящий лабиринт, — заметил Энди совсем не романтичным тоном. — Там нужно сделать капитальный ремонт.

 — Надеюсь, они не уничтожат атмосферу.

 — Какую атмосферу? Паучью паутину и полевых мышей?

 Линдси наморщила нос.

 — Нет, дурак, его величие, великолепие, надменность. Я всегда представляла себе, как вокруг дома пышно расцветет сад, и будут широко открыты все окна.

 — В этом доме окна не открывались уже больше десяти лет, а в саду самые большие сорняки во всей Новой Англии.

 — Ты, — серьезно произнесла Линдси, — совсем лишен воображения. Так или иначе, — продолжала она, — девочка, с которой я сейчас встречаюсь — племянница нового хозяина дома. Знаешь о нем что-нибудь?

 — Нет. Мама может знать, она всегда в курсе последних городских сплетен.

 — Мне нравится эта девочка, — размышляла Линдси, вспоминая Рут с ее живой красотой. — У нее немного потерянный вид. Мне хочется помочь ей.

 — Считаешь, ей нужна помощь?

 — Она похожа на птичку, которая не уверена, что сделает протянутая к ней рука — схватит или погладит. Очень интересно, каков ее дядя.

 Энди заехал на стоянку у студии.

 — И много ли недостатков ты сможешь найти в хозяине дома на скалах?

 — Думаю, очень мало, — согласилась она, захлопывая свою дверь, пока Энди закрывал свою.

 — Я взгляну на твою машину, — вызвался он, затем подошел к автомобилю и открыл капот.