Нора Робертс

Обратный билет из Ада

Дэну и Стейси В ковер ваших жизней вплетены розовые нити любви, темно-красные нити страсти, голубые нити понимания и удовлетворения и яркие серебряные нити юмора.
ЧАСТЬ I

Прядение

Мы начинаем сети ткать, Когда решаемся солгать. Сэр Вальтер Скотт
ГЛАВА 1

7 мая 1915 года

Генри У. Уайли, к счастью, не ведавший, что жить ему осталось ровно двадцать три минуты, представил себе, что щиплет за круглую попку оказавшуюся поблизости молоденькую блондинку. Фантазия была совершенно безвредная и не могла рассердить ни блондинку, ни жену Генри, а самому Генри она доставляла живейшее удовольствие.

Запахнувшись в просторный халат, обтягивавший изрядное брюшко, набитое поздним роскошным ленчем, он сидел на палубе рядом с женой Эдит (чей зад, прости господи, был плоским, как блин) и наслаждался морским воздухом, лицезрением соблазнительных форм блондинки и чашкой чая «Эрл Грей». Генри, тучный мужчина, обладавший зычным смехом и любовью к представительницам прекрасного пола, не торопился присоединиться к другим пассажирам, стоявшим у перил и любовавшимся побережьем Ирландии. Он уже видел эти берега и был уверен, что при желании увидит их еще не раз.

Почему люди как зачарованные смотрят на какие-то скалы и траву? Генри был убежденным горожанином и предпочитал асфальт, сталь и бетон. В данный момент его интересовало чудесное шоколадное печенье, принесенное вместе с чаем, а не красивые виды. За исключением вида молодой блондинки.

Хотя Эдит призывала мужа не быть свиньей, он сунул в рот сразу три печенья. Эдит есть Эдит. Увы, она до последних минут будет отказывать себе в маленьких удовольствиях и умрет так же, как и жила, переживая из-за лишнего веса мужа и отряхивая с его рубашки крошки печенья.

Однако Генри считал, что может побаловать себя. Действительно, какой смысл тогда быть богатым? Когда-то он был беден и голоден. Быть богатым и сытым гораздо приятнее. Он никогда не был красив, но, если у мужчины есть деньги, его называют не толстым, а солидным. Не уродом, а интересным. Эти различия были абсурдны, но они ему нравились.

Стоял великолепный майский день, почти три часа пополудни. Ветер развевал остатки его угольно-черных волос и покрывал здоровым румянцем его пухлые щеки. В кармане Генри лежали золотые часы, в галстуке сверкала рубиновая булавка. Его Эдит, тощая как цыпленок, вышла на палубу в платье от лучшего парижского портного. Генри стоил почти три миллиона. Конечно, не так много, как Альфред Вандербилт, который тоже пересекал Атлантику, но Генри хватало и этого. Вполне достаточно, чтобы заплатить за каюту первого класса в этом плавучем дворце, с гордостью думал он, решая, не взять ли четвертое печенье. Вполне достаточно, чтобы платить за учебу детей в первоклассных школах. И внуков тоже.

Он вполуха слушал жену, что-то щебетавшую о том, чем они займутся, когда прибудут в Англию. Да, они будут наносить визиты и принимать гостей. Но он не собирался все свое время тратить на коллег и людей, нужных для его бизнеса.

Как всегда, он согласно кивал Эдит. А поскольку после сорока лет брака Генри продолжал любить жену, то он собирался позаботиться, чтобы во время заграничного путешествия Эдит не скучала. Но у него были свои планы, которые являлись главной целью этого весеннего путешествия через океан.

Если его сведения верны, то вскоре он получит вторую Судьбу. Эта маленькая серебряная статуэтка была его личной прихотью. Генри гонялся за ней с тех самых пор, как приобрел первую фигурку из знаменитой троицы. К третьей Судьбе у него тоже есть подход. Он займется ею, когда вторая станет его собственностью. Если все три статуэтки соберутся вместе – что ж, это действительно будет первоклассная вещь.

Фирма «Уайли Антикс» никогда не будет второклассной.

Это принесет мне личное и профессиональное удовлетворение, думал он. Каждая из маленьких серебряных леди в отдельности стоит немалых денег. Сколько же они будут стоить, если соберутся вместе? Возможно, он на время даст их взаймы музею «Метрополитен». Да, эта мысль ему нравится. «ТРИ СУДЬБЫ. РЕДКИЙ ЭКСПОНАТ, ПОЛУЧЕННЫЙ НА ВРЕМЯ ИЗ ЧАСТНОЙ КОЛЛЕКЦИИ ГЕНРИ У. УАЙЛИ».

У Эдит будут новые шляпки, званые обеды, приемы и дневные прогулки, думал он. А у меня – приз, которому нет цены.

Генри довольно вздохнул, откинулся на спинку кресла и насладился своей последней в жизни чашкой «Эрл Грея».

Феликс Гринфилд был вором. Он не стыдился своей профессии и не гордился ею. Он принимал ее как данность. Он хорошо знал свое дело. Не блестяще – Феликс первым готов был признать это, – но достаточно для того, чтобы сводить концы с концами. Вполне достаточно, чтобы купить билет третьего класса и вернуться в Англию, думал он, быстро идя по коридорам первого класса в украденной форме стюарда. В Нью-Йорке его дела сложились не самым лучшим образом. После неудачной кражи со взломом копы дышали ему в затылок. Честно говоря, это была не совсем его вина. Единственная вина Феликса заключалась в том, что он нарушил свое первое правило и взял напарника.

Он сделал плохой выбор, потому что напарник нарушил его второе незыблемое правило: никогда не красть то, что хорошо лежит. Алчность ослепила старого Две Пинты, вздохнул Феликс, входя в каюту Уайли. О чем думал этот человек, схватив жирными лапами ожерелье из бриллиантов и сапфиров? А потом выпил свои всегдашние две пинты светлого пива и начал хвастаться добычей направо и налево?

Ну что ж, теперь пусть хвастается в тюрьме. Хотя там не будет светлого пива, заставившего этого идиота распустить язык. Тем более что этот поганый ублюдок распелся как канарейка и назвал копам имя напарника. В результате Феликсу пришлось отправиться в морское путешествие. А где лучше всего затеряться, как не на пароходе, больше напоминающем огромный город?

Война в Европе и рыскающие по морям немцы могли испортить приятное плавание, но эта угроза казалась Феликсу далекой и туманной. Нью-йоркская полиция и возможность надолго угодить за решетку были куда ближе и конкретнее.

Кроме того, он не верил, что такой большой пароход, как «Лузитания», стал бы пересекать океан, если бы угроза была реальной. Ведь на его борту столько богатых людей. В конце концов, это пассажирское судно. Наверняка у немцев есть более важные дела, чем охота за роскошным лайнером, на котором плывет много граждан Америки.

Феликсу повезло. Он сумел купить билет и затеряться среди пассажиров, хотя копы были от него буквально в двух шагах. Но удирать пришлось во все лопатки. Да еще и отдать за билет почти все, что у него было;

Похоже, пришло время позолотить пилюлю. Недаром он плыл на таком богатом, роскошном пароходе, битком набитом богатыми, роскошными людьми. Конечно, лучше всего было бы разжиться наличными. Потому что наличные никогда не бывают не того цвета или не того размера.

Оказавшись в каюте, Феликс тихонько присвистнул. «Вот бы и мне путешествовать так», – на мгновение подумал он. О дизайне и архитектуре он знал меньше, чем блоха знает о собачьих галетах. Но развернуться тут было можно. Размеры гостиной превышали размеры всей его каюты третьего класса, а спальня была настоящим чудом.

Тот, кто здесь спал, не имел представления о тесноте, темноте и запахах, царивших в третьем классе. Но осуждать этих людей Феликс не собирался. В конце концов, если бы не было богатых, у кого бы он стал красть?

Впрочем, долго стоять с открытым ртом и мечтать он не собирался тоже. Было уже почти три часа, и, если в семействе Уайли соблюдали режим, к четырем женщина должна была вернуться, чтобы немного вздремнуть.

Феликс работал аккуратно и во время поисков наличных старался не трогать ничего лишнего. Да, конечно, крупные суммы сдаются корабельному казначею, но эти светские леди и джентльмены любят пускать пыль в глаза и иметь под рукой кое-что на мелкие расходы.

Гринфилд нашел конверт с надписью «СТЮАРДУ», улыбнулся, разорвал его, вынул оттуда несколько хрустящих бумажек, предназначенных для щедрых чаевых, и сунул их в карман украденных форменных брюк.

Через десять минут он нашел и присвоил около ста пятидесяти долларов и пару красивых гранатовых серег, беспечно оставленных в вечерней сумочке.

К шкатулкам с драгоценностями он не прикасался – ни с мужскими, ни с женскими. Со всякими побрякушками запросто можно нарваться на неприятности. Но когда Феликс тщательно проверял содержимое чемодана, его пальцы нащупали что-то твердое, завернутое в кусок бархата.

Поддавшись любопытству, он не удержался и развернул ткань.

В искусстве Феликс не разбирался, но отличить чистое серебро от белого металла мог. Эта леди – потому что статуэтка была изображением женщины – была так мала, что помещалась в его ладони. Она держала что-то вроде веретена и была облачена в какое-то просторное одеяние, напоминавшее халат. У нее были красивые лицо и фигура. Очаровательна, мог бы сказать Феликс, но слишком холодна и расчетлива. Лично он предпочитал других женщин. Глуповатых, но веселых.

К статуэтке была прикреплена бумажка с чьим-то именем и адресом, а внизу было от руки приписано: «Контакт для второй Судьбы». Феликс запомнил короткий текст. Вести записи он не привык. Как только он окажется в Лондоне, у него будет другая пожива.

Он хотел завернуть статуэтку и положить на место, но продолжал стоять и вертеть ее в руке. Феликс был вором всю свою жизнь, но никогда не позволял себе завидовать, жадно хотеть чего-то и оставлять украденное. Украденное всегда было для него средством существования, и только. Но Феликс Гринфилд, только что выбравшийся из Адской Кухни и ждавший встречи с лондонскими трущобами и закоулками, стоял в обитой плюшем каюте огромного парохода, в иллюминаторах которой виднелось побережье Ирландии, и не хотел выпускать из рук маленькую серебряную женщину.

Она была такой… милой. И так удобно лежала в его руке. Его ладонь согрела холодный металл. Такая маленькая… Неужели кто-то ее хватится?

«Не будь дураком, – пробормотал он, снова заворачивая статуэтку в бархат. – Бери деньги, приятель, и мотай отсюда».

Но не успел Феликс положить фигурку на место, как раздался шум, похожий на раскат грома, и пароход вдруг накренился. Едва не потеряв равновесие, Гринфилд поспешил к двери. Завернутая в бархат статуэтка так и осталась у него в руках.

Феликс машинально сунул ее в карман брюк, вывалился в коридор, и тут пол ушел у него из-под ног.

Звук повторился, но на сей раз он не напоминал гром. Казалось, что по «Лузитании» ударила сорвавшаяся с небес кувалда.

Феликс бросился бежать. Пора было спасать собственную жизнь.

И тут началось безумие. Передняя часть судна резко нырнула вниз, заставив Феликса покатиться по коридору, как будто он был игральной костью в чашечке. Он слышал крики и грохот бегущих ног. А за секунду до того, как у него потемнело в глазах, ощутил вкус крови во рту.

«Айсберг!» – подумал он, вспомнив гибель «Титаника». Но в разгар весны, при свете дня и у берегов Ирландии это было невозможно.

Он совсем забыл про немцев. И про войну тоже.

Феликс кое-как поднялся, заковылял по темному коридору, держась за стены, спотыкаясь о собственные ноги и ступеньки, и с потоком пассажиров выбрался на палубу. На воду уже спускали спасательные шлюпки; крики ужаса перекрывали громкие приказы пропустить вперед женщин и детей.

«Неужели дело так плохо? – с отчаянием подумал он. – Как это может быть, если до мерцающего зеленого берега подать рукой?» Но пока Феликс пытался успокоить себя, пароход завалился на борт и одна из спущенных на воду шлюпок перевернулась. Ее пассажиры с криками рухнули в воду.

Он видел множество лиц – изуродованных, обожженных и искаженных страхом. Палуба была завалена обломками, под которыми лежали окровавленные, кричавшие пассажиры. Феликс с тупым удивлением заметил, что некоторые уже перестали молить о спасении и звать на помощь.

И тут Гринфилд, стоявший на пассажирской палубе огромного парохода, ощутил запах, который он часто ощущал на Адской Кухне.

Запах смерти.

Женщины, державшие на руках детей, плакали или молились. Мужчины в панике бестолково суетились или отчаянно пытались расчистить палубу, заваленную обломками. Несмотря на хаос, стюарды хладнокровно и быстро раздавали пассажирам спасательные жилеты. «С таким же успехом можно раздавать чайные чашки», – подумал Феликс, но тут один из стюардов крикнул ему:

– Чего встал, малый? Делай свою работу! Приглядывай за пассажирами!

Феликс захлопал глазами и только тут вспомнил, что на нем по-прежнему украденная форма. Но едва он успел что-то понять, как пароход начал тонуть.

«Будь я проклят, – думал он, стоя в толпе кричавших и молившихся. – Мы умираем».

Из воды доносились крики, отчаянные крики людей, звавших на помощь. Феликс пробился к поручням, посмотрел вниз и увидел плававшие трупы и людей, барахтавшихся среди обломков судна.

Он увидел еще одну спущенную на воду шлюпку. Можно было попробовать спрыгнуть в нее и спастись. Следовало подняться повыше и найти какую-нибудь опору. Самое главное – это оставаться на ногах.

Он увидел хорошо одетого мужчину, который стащил с себя спасательный жилет и надел его на плакавшую женщину. «Значит, и богатые бывают героями, – подумал Феликс. – Они могут себе это позволить. А вот он предпочитает жить».

Палуба снова ушла из-под ног Гринфилда, и он вместе со множеством других пассажиров покатился в воду. Феликс успел выставить руку и схватиться за перила. Пальцы намертво сжались, и он повис на одной руке. Вторая рука одновременно сжала спасательный жилет, свалившийся на него откуда-то сверху. Он быстро надел жилет, бормоча благодарственную молитву. «Это знак свыше, – подумал испуганный Феликс, широко открыв глаза. – Знак от господа, что я должен пережить эту катастрофу!»

Когда дрожавшие пальцы Гринфилда справились с застежками, он увидел женщину, зажатую перевернувшимися шезлонгами. И маленького ребенка с ангельским личиком, которого она прижимала к себе. Женщина не кричала и не плакала. Просто качала маленького мальчика, как будто хотела, чтобы он уснул.

– Матерь божья! – Проклиная себя за глупость, Феликс пополз по перекосившейся палубе и начал разбрасывать шезлонги, не дававшие женщине пошевелиться.

– У меня сломана нога. – Женщина продолжала гладить ребенка по голове, и кольца на ее руке сверкали в ярких лучах весеннего солнца. Она говорила спокойно, но в ее широко раскрытых глазах застыли боль и тот самый ужас, от которого сжималось сердце самого Феликса. – Не думаю, что я смогу идти. Вы не возьмете моего ребенка? Пожалуйста, возьмите моего мальчика в шлюпку. И присмотрите за ним.

Для выбора у Феликса была всего одна секунда. Окружавший их мир катился в тартарары. И тут ребенок улыбнулся ему.

– Миссис, наденьте это на себя и крепче держите мальчика.

– Мы наденем жилет на моего сына.

– Он ему слишком велик. Это не поможет.

– Я потеряла мужа. – Глаза, смотревшие на Феликса, который продевал ее руки в рукава жилета, были стеклянными, но говорила она спокойно, почти равнодушно. Наверное, от шока. – Он упал за борт. Боюсь, он мертв.

– Но вы живы, не так ли? И мальчик тоже. – Запах страха и смерти не мешал ему чувствовать запах детского тела – нежный, чистый, невинный. – Как его зовут?

– Стивен. Стивен Эдвард Каннингем Третий.

– А теперь давайте посадим вас и Стивена Эдварда Каннингема Третьего в шлюпку.

– Мы тонем.

– Святая правда. – Он пополз, увлекая женщину за собой по мокрой наклонной палубе, впиваясь в нее ногтями.

– Стивен, крепче держись за маму, – услышал он голос женщины. Она ползла следом и цеплялась за палубу так же отчаянно, как и сам Гринфилд. – Не бойся, – ласково сказала она, хотя ее голос прерывался от усилий. Ее тяжелые юбки намокли, а самоцветы, вправленные в кольца, были испачканы, кровью. – Ты должен быть смелым. Не отпускай маму, что бы ни случилось.

Феликс видел, что мальчик, которому не могло быть больше трех лет, висит на шее у матери, как детеныш обезьяны. С верхней палубы на них сыпались шезлонги, столы и один бог знает что еще. Он подтащил женщину на пару дюймов, а потом одолел целый фут.

– Осталось немного, – выдохнул Гринфилд, понятия не имея, так ли это.

Что-то сильно ударило его в спину, и руки Феликса соскользнули.

– Миссис! – крикнул он, сжал пальцы, но успел ухватить лишь рукав шелкового платья. Рукав оторвался, и Феликс беспомощно уставился на женщину.

– Благослови вас господь, – сказала она, крепко обняла сына и вместе с ним скатилась в воду.

Едва Феликс успел выругаться, как палуба встала дыбом и он полетел следом.

Вода оказалась такой холодной и обжигающей, что у него перехватило дыхание. Ослепший и оглохший, он бешено замолотил руками, цепляясь за воду так же, как перед этим цеплялся за палубу. Когда Феликс вынырнул на поверхность и жадно втянул в себя воздух, то понял, что ад страшнее, чем ему казалось.

Вокруг были одни мертвецы. Он был окружен бледными лицами, которые смотрели в небо ничего не видящими глазами. Рядом слышались крики тонувших. В воде плавали доски, шезлонги, перевернувшиеся шлюпки и ящики. Когда Феликс сумел добраться до разбитого ящика и с трудом вылезти из ледяной воды, его конечности совсем онемели.

И тут ему стало еще хуже. В волнах, безжалостно освещенных солнечными лучами, плавали сотни трупов. Пока желудок извергал воду, которой он наглотался, Феликс пытался догрести до наполненной водой шлюпки. Откуда-то пришедшая зыбь уничтожила остров мертвых, разбросала трупы по всему морю и беспощадно оттащила Феликса от шлюпки.

Огромный пароход, плавучий дворец, тонул у него на глазах. С него свисали спасательные шлюпки, бесполезные, как сломанные игрушки. Почему-то его изумило, что на палубах еще оставались люди. Некоторые стояли на коленях, другие пытались убежать от гнавшейся за ними судьбы.

Потрясенный Феликс следил за тем, как в море сыпались все новые и новые кувыркавшиеся в воздухе куклы. Огромные черные пароходные трубы рухнули в воду неподалеку от того места, где он цеплялся за сломанный ящик.

Когда эти трубы достигли поверхности, в них устремилась вода, засасывая в воронку людей.

«Только не так, – думал он, слабо двигая ногами. – Человек не должен умирать так». Но море тянуло – нет, тащило его вниз. Феликс сопротивлялся, а вода вокруг кипела. Он задыхался, ощущал запах соли, нефти и дыма. Когда его тело ударилось о твердую стенку, Феликс понял, что стоит ему попасть в одну из труб, как он погибнет, словно крыса в засорившемся дымоходе.

Он подумал о женщине и мальчике. Поскольку молиться за себя было бесполезно, Феликс вознес последнюю, как он считал, молитву в жизни за то, чтобы они выжили.

Позже Гринфилду казалось, что его схватили какие-то невидимые руки и оттащили в сторону. Трубы утонули, а его отбросил и унес в сторону поток воды, черной от сажи.

Хотя тело Феликса изнывало от боли, он все же сумел поймать плававшую неподалеку доску, навалился на нее, прижался щекой к дереву, сделал глубокий вдох и беззвучно заплакал.

А потом увидел, как исчезла «Лузитания».

Окружавшая ее вода кипела, бурлила и изрыгала дым. Дым и человеческие тела. Оцепеневший Гринфилд с ужасом следил за этой картиной. Всего несколько секунд назад он был одним из этих людей. Но судьба пощадила его.

Он старался не слышать воплей, чтобы не сойти с ума. Тем временем вода успокоилась, и наступил полный штиль. Напрягая последние силы, Феликс забрался на доску. Он слышал хриплые крики чаек, молитвы и плач тех, кто барахтался в воде.

«Наверное, я замерзну насмерть, – думал он, когда ненадолго приходил в себя. – И все же это лучше, чем утонуть».

Именно холод заставил его очнуться. Тело окоченело, и даже слабый ветерок становился настоящей пыткой. Едва двигаясь, Феликс начал стаскивать с себя рваный китель стюарда. Его пронзила острая боль, от которой свело желудок. Он провел дрожавшей рукой по лицу и увидел на ладони не воду, а кровь.

И рассмеялся безумным смехом. Что лучше, замерзнуть или истечь кровью? Наверное, лучше всего было утонуть. Тогда все было бы уже кончено. Феликс медленно стянул китель, рассеянно подумав, что у него что-то с плечом, и стер кровь с лица.

Криков о помощи почти не было слышно. Кое-кто из уцелевших еще слабо стонал и молился, но большинство пассажиров, оказавшихся в воде, уже умолкло навеки.

Гринфилд уставился на тело, проплывавшее мимо. Ему понадобилось время, чтобы узнать это лицо, белое как мел и покрытое бескровными порезами.

Уайли…

Впервые за все время этого кошмара Феликс почувствовал тяжесть в кармане. Там лежало украденное у человека, безжизненно смотревшего в небо бледно-голубыми глазами.

– Тебе уже все равно, – стуча зубами, сказал Феликс, – но клянусь господом, если бы я знал, то не стал бы красть у тебя в последние минуты твоей жизни. Это похоже на осквернение могилы.

Давно забытое религиозное воспитание заставило его молитвенно сложить руки.

– Если я сегодня умру и окажусь у Небесных Врат рядом с тобой, то попрошу прощения у господа за этот грех. А если выживу, то постараюсь исправиться…

Потом он снова потерял сознание и очнулся от шума мотора. Сбитый с толку, окоченевший, Феликс поднял голову. В глазах мутилось, но он увидел какое-то судно и сквозь звон в ушах услышал голоса людей.

Он попытался крикнуть, но вместо этого хрипло закашлялся.

– Я жив… – Его шепот подхватил ветер и отнес в сторону. – Я еще жив…

Гринфилд не чувствовал прикосновения рук, вытащивших его на палубу рыболовецкого траулера, который назывался «Дэн О\'Коннелл». Когда его укутывали одеялом и лили в горло горячий чай, он бредил. И не запомнил ни обстоятельств своего спасения, ни имен людей, которые пришли к нему на выручку.

Феликс очнулся почти через двадцать четыре часа после того, как торпеда ударила в лайнер. Он лежал на узкой койке в маленькой комнате. В окно врывались яркие солнечные лучи.

И на всю жизнь запомнил первое, что увидел, когда у него прояснилось зрение.

Она была молода и хороша собой. У нее были туманно-голубые глаза и россыпь веснушек на маленьком носике и круглых щеках. Светлые волосы были собраны на макушке в тяжелый узел, грозивший рассыпаться в любую минуту. Она сидела и штопала носки. Посмотрев на Феликса, она улыбнулась и встала со стула.

– Слава богу! Я уже начинала сомневаться, что вы выживете. Он слышал певучий ирландский акцент, чувствовал прикосновение мягкой руки ко лбу. И ощущал запах лаванды.

– Что… – Собственный хриплый голос напугал его. В горле саднило, голова была словно набита клочьями ваты.

– Сначала примите это. Лекарство, которое оставил вам врач. Он сказал, что у вас пневмония и резаная рана на голове, на которую пришлось наложить швы. И, похоже, с плечом у вас тоже что-то не в порядке. Но самое страшное позади, сэр, так что отдыхайте спокойно. Мы о вас позаботимся.

– Что… случилось? Корабль… Красивые губы плотно сжались.

– Проклятые немцы! Вас торпедировала подводная лодка. За это они будут гореть в аду. Сколько людей убили! Не пожалели даже грудных младенцев.

Хотя по щеке ирландки текла слеза, это не мешало девушке поить Феликса лекарством.

– Вам нужен покой. Вы спаслись чудом. Погибло больше тысячи человек.

– Ты… – Пораженный ужасом, Феликс схватил ее за запястье. – Тысячи?

– Больше. Сейчас вы в Куинстауне. Все хорошо. – Она склонила голову набок. – Вы американец, верно?

«Близко к истине», – подумал Феликс, который не видел берегов родины больше двенадцати лет.

– Да. Мне нужно…

– Чай, – прервала она. – И крепкий бульон. – Девушка подошла к двери и крикнула: – Ма! Он проснулся и, похоже, спать больше не собирается. – Она оглянулась. – Я вернусь через минуту и принесу вам чего-нибудь горячего.

– Пожалуйста… Кто вы?

– Я? – Она снова улыбнулась. Ее улыбка была удивительно солнечной. – Я Мэг. Мэг О\'Рейли. Вы находитесь в доме моих родителей. Пата и Мэри О\'Рейли, где будете жить, пока не поправитесь. А как вас зовут, сэр?

– Гринфилд. Феликс Гринфилд.

– Благослови вас бог, мистер Гринфилд.

– Подождите… там была одна женщина и маленький мальчик. Каннингем.

На ее лице отразилась жалость.

– Сейчас составляют список спасшихся. Я проверю, когда смогу. А сейчас отдыхайте. Я схожу за чаем.

Когда Мэг ушла, он повернулся лицом к окну и к солнцу. И увидел на столике у подоконника лежавшие у него в кармане деньги, гранатовые серьги. И сверкающую серебряную статуэтку.

Феликс смеялся, пока плечи его не затряслись от рыданий.

Он узнал, что О\'Рейли зарабатывали себе на жизнь морем. Пат и два его сына принимали участие в спасательных работах. Феликс познакомился со всеми членами семейства, но сначала не мог удержать в памяти их имена. К Мэг это не относилось.



Он цеплялся за нее так же, как недавно цеплялся в воде за доску, чтобы снова не соскользнуть в темноту.

– Расскажите мне все, что вы знаете, – умолял он.

– Вам будет тяжело слышать это. И говорить об этом тоже нелегко. – Мэг подошла к окну и посмотрела на деревню, в которой прожила все свои восемнадцать лет. Спасшиеся, подобно Феликсу, жили в местной гостинице или в домах по соседству. А мертвые, упокой их господь, лежали во временных моргах. Некоторых предстояло похоронить здесь, прах других отправить на родину. Вечной могилой всем остальным стало море.

– Когда я услышала об этом, – начала Мэг, – то сначала не могла поверить. Траулеры были в море, и они отправились спасать тех, кто выжил. Большинство пришло к месту катастрофы слишком поздно. Они привезли на берег лишь мертвых. Господи помилуй, я своими глазами видела некоторых спасшихся, когда они сошли на берег. Женщины, маленькие дети, мужчины… Они все были полуголые и едва могли идти. Говорят, лайнер утонул меньше, чем за двадцать минут. Это правда?

– Не знаю, – пробормотал Феликс и закрыл глаза. Девушка смотрела на Гринфилда, надеясь, что у него хватит сил выслушать остальное.

– Кое-кто умер уже на берегу. Их раны оказались смертельными. Некоторые не выдержали переохлаждения. Списки быстро меняются. Нельзя без ужаса думать о семьях, которые надеются и ждут. И о скорби тех, которые знают, что их родные умерли такой страшной смертью. Вы говорили, что вас никто не ждет.

– Да. Никто.

Мэг склонилась к нему. Она лечила его раны, страдала вместе с Феликсом, когда тот бредил. Гринфилд находился на ее попечении всего три дня, но им двоим это время казалось вечностью.

– Отдыхайте. В этом нет ничего плохого, – тихо говорила она. – Бог простит вас, если сегодня вы не пойдете на похороны. Вы еще не поправились.

– Я должен идти. – Феликс смотрел на свое тело, в чужой одежде казавшееся особенно тощим и хрупким. Но живым.

Тишина казалась неестественной. В день похорон все магазины и лавки Куинстауна закрылись. По улицам не бегали дети, соседки не останавливались поболтать или посплетничать. В тишине слышались глухой звук колоколов стоявшей на холме церкви Святого Колмака и горькие слова заупокойной молитвы.

Феликс знал: если он проживет еще сто лет, то все равно не забудет этих скорбных звуков и негромкого, но отчетливого барабанного боя. Он следил за бликами солнца на меди инструментов и вспоминал, как то же самое солнце золотило медные лопасти винтов на корме «Лузитании», поднявшейся вверх перед тем, как корабль окончательно ушел на дно.

«Я жив», – снова подумал он. Но вместо облегчения и благодарности почувствовал лишь вину и отчаяние.

Опустив голову, он ковылял за священниками, скорбящими, мертвыми по благоговейно затихшим улицам. Дорога до кладбища заняла у Феликса больше часа и отняла у него все силы. К тому времени, когда Гринфилд увидел три братские могилы под высокими вязами, вокруг которых стояли мальчики-хористы с курильницами, ему пришлось тяжело опереться на Мэг.

При виде маленьких детских гробиков его веки обожгли слезы.

Феликс слушал тихий плач и негромкие слова заупокойной службы, но это его не трогало. Он все еще слышал и думал, что всегда будет слышать то, как тонущие люди взывали к господу. Но господь не слушал и позволил им умереть ужасной смертью.

Затем он поднял голову и вдруг увидел женщину и мальчика с парохода. Слезы хлынули вновь, потекли по щекам как дождь, и он стал протискиваться сквозь толпу. Феликс добрался до нее, когда в воздух вознеслись первые аккорды «Пребудь со мной», и опустился на колени перед креслом на колесиках.

– Я боялась, что вы умерли. – Она протянула руку и коснулась его лица. Вторая рука лежала в лубке. – Я не знала вашего имени и не могла навести о вас справки.

– Вы живы… – Он увидел порез на ее лице, покрытом лихорадочным румянцем. – И мальчик тоже.

Малыш спал на руках другой женщины. Как ангел, снова подумал Феликс. Мирно и безмятежно.

Кулак страха, сжимавший его сердце, разжался. По крайней мере, одна молитва была услышана.

– Он так и не отпустил меня. – Женщина беззвучно заплакала. – Во время падения я сломала руку. Если бы вы не отдали мне свой спасательный жилет, мы утонули бы. Мой муж… – Женщина посмотрела на могилы, и ее голос дрогнул. – Его так и не нашли.

– Мне очень жаль.

– Он бы тоже сказал вам спасибо. – Она снова подняла руку и коснулась ноги мальчика. – Он очень любил сына. – Женщина глубоко вдохнула. – От его имени благодарю вас за то, что спасли меня и нашего сына. Пожалуйста, скажите, как вас зовут.

– Феликс Гринфилд, мэм.

– Мистер Гринфилд. – Она наклонилась и поцеловала Феликса в щеку. – Я никогда не забуду вас. И мой сын тоже.

Когда ее кресло увозили, женщина широко расправила плечи и держалась со спокойным достоинством, заставившим Феликса устыдиться своей слабости.

– Вы герой, – сказала ему Мэг.

Он покачал головой и стал пробиваться сквозь толпу, пытаясь оказаться как можно дальше от могил.

– Нет. Это все она. Я – ничто.

– Как вы можете так говорить? Я слышала ее слова. Вы спасли жизнь ей и маленькому мальчику. – Мэг устремилась за ним и заботливо поддержала.

Феликс хотел стряхнуть ее руку, но у него не хватило сил. Поэтому он просто опустился на высокую кладбищенскую траву и закрьл лицо руками.

– Ну, тише, тише… – Жалость заставила Мэг сесть рядом и обнять его. – Успокойтесь, Феликс.

Он не мог думать ни о чем, кроме силы, читавшейся на лице молодой вдовы, и невинности ее сына.

– Она была ранена и попросила меня взять мальчика. Спасти его.

– Вы спасли их обоих.

– Не знаю, почему я это сделал. Я думал только о себе. Я вор. Помните вещи, которые лежали у меня в кармане? Я украл их. Украл тогда, когда в пароход попала торпеда. Когда это случилось, я думал только о том, чтобы выбраться из этой истории живым.

Мэг отодвинулась и сложила руки.

– Вы отдали ей свой спасательный жилет?

– Жилет был не мой. Я нашел его. Не знаю, почему я его отдал. Она была зажата между шезлонгами и цеплялась за мальчика. Цеплялась за остатки рассудка в самом центре ада.

– Вы могли отвернуться от нее и спастись.

– Я хотел. – Он вытер глаза.

– Но вы этого не сделали.

– Я никогда не пойму, почему. – Гринфилд знал только одно: спасение женщины и мальчика что-то круто изменило в нем самом. – Дело в том, что я второразрядный вор, оказавшийся на этом пароходе, потому что убегал от копов. Я обокрал человека за несколько минут до его смерти. Погибла тысяча людей. Я видел, как умирали многие. А я жив. Что это за мир, который позволяет спастись вору, а губит ни в чем не повинных детей?

– Кто знает? Но сегодня какой-то ребенок выжил, потому что вы были рядом. Едва ли вы оказались бы там, где оказались, если бы не воровали.

Феликс насмешливо фыркнул:

– Что делать таким людям, как я, на палубе первого класса? Только воровать.

– Послушайте меня. – Мэг вынула из кармана платок и вытерла ему слезы, как маленькому. – Воровать нехорошо. Это грех, и спорить тут не о чем. Но если бы вы думали о себе, эта женщина и ее сын погибли бы. Если грех позволяет спасти чьи-то невинные души, я считаю, это не такой уж большой грех. Кстати сказать, не так уж много вы и украли. Пару сережек, серебряную фигурку и несколько долларов.

Почему-то это заставило его улыбнуться:

– Честно говоря, я только приступал к делу. Ее улыбка была снисходительной и уверенной.

– Да уж. Могу поклясться, что вы только приступаете к делу.

ГЛАВА 2

Хельсинки, 2002 год

Она оказалась совсем не такой, как он ожидал. Он изучил портрет на обратной стороне обложки книги и на программе Лекции, – кончится она когда-нибудь или нет? – но во плоти эта женщина была совсем другой.

Во-первых, она была небольшого роста. Строгий серый костюм делал ее почти худенькой. Правда, на его вкус, юбка могла бы быть на дюйм короче. Судя по тому, что он видел, ноги у нее были неплохие.

Вблизи она казалась совсем не такой пугающе уверенной в себе, как на суперобложке, хотя маленькие очки в проволочной оправе придавали ей вид заправской интеллектуалки. Голос у нее тоже был приятный. Может быть, даже слишком, потому что от него чертовски клонило в сон. Но в этом была виновата главным образом тема лекции. Он интересовался греческими мифами – точнее, одним-единственным греческим мифом. Но выдержать часовую лекцию, посвященную им всем, было выше его

сил.

Он выпрямился на стуле и постарался сосредоточиться. Плевать ему было на Артемиду, превратившую какого-то беднягу в оленя, потому что тот увидел ее обнаженной. Это лишний раз доказывало, что женщины – и богини, и простые смертные – создания странные.

По его мнению, доктор Тайя Марш была чертовски странной. Она родилась в богатой семье. Денег там была уйма, а она, вместо того чтобы наслаждаться своим богатством, посвящала свое время изучению давно почивших греческих богов. Писала о них, читала о них лекции.

За ее плечами было несколько поколений аристократов. С кровью, голубой, как озера ирландского графства Керри. Но она приехала в Финляндию и колесила по ней с лекциями, уже проделав то же самое в Швеции и Норвегии. Рекламировала свою книгу в Европе и Скандинавии.

«Видимо, деньги тут ни при чем, – думал он. – Может быть, ей нравится слышать звук собственного голоса. Сотни раз повторяющего одно и то же в разных аудиториях».

Согласно его сведениям Тайе было двадцать девять лет. Она не замужем, единственная дочь нью-йоркских Маршей и, что самое главное, праправнучка Генри У. Уайли. «Уайли Антикс» уже около ста лет считалась одной из самых престижных аукционных фирм Нью-Йорка, торговавших антиквариатом.

То, что отпрыск Уайли проявлял такой жгучий интерес к греческим богам, было вовсе не совпадением. Поэтому он и решил выяснить, что она знает о Трех Судьбах. Во что бы то ни стало.

Если бы она была чуть… гм-м… помягче, можно было бы попытаться ее соблазнить. Просто удивительно, как много люди могут рассказать друг другу, когда их связывает секс. Она была достаточно привлекательна для ученой дамы, но он не знал, на какие кнопки следует нажимать, общаясь с интеллектуалками.

Он слегка нахмурился, перевернул лежавшую на коленях книгу и еще раз посмотрел на фотографию. Там ее светлые волосы были собраны в пучок. Она улыбалась скорее заученно, чем весело. Как будто кто-то велел сказать ей чиз[1]!». Эта улыбка не касалась глаз – строгих и серьезных голубых глаз, которым соответствовали строгие и серьезные губы.

Ее лицо слегка сужалось к низу. В нем было что-то от эльфа, разительно противоречившее классической прическе и степенной внешности. У нее был вид женщины, нуждавшейся в здоровом смехе… или в здоровом сексе. Если бы он сказал об этом вслух, мать и сестра выдрали бы его. Но эти мужские мысли – его личное дело.

Он как следует подумал и решил, что с этой чопорной мисс Марш следует обращаться очень деликатно и исключительно по-деловому.

Когда раздались аплодисменты, на его взгляд более шумные, чем следовало, он чуть не завопил от радости. Но едва он сделал попытку встать, как в воздух взметнулось множество рук. Он с досадой посмотрел на часы, сел на место и стал ждать окончания ответов на вопросы. Поскольку Тайя отвечала через переводчицу, он подумал, что конца этому не будет.

Он заметил, что мисс Марш сняла очки, заморгала, как сова при дневном свете, и сделала глубокий вдох. Так поступил бы прыгун с вышки перед полетом в глубокий бассейн.

Ощутив вдохновение, он поднял руку. Прежде чем ломиться в дверь, следует вежливо постучать в нее.

Когда она сделала жест в его сторону, он поднялся и подарил ей чарующую улыбку.

– Доктор Марш, сначала позвольте поблагодарить вас за захватывающий рассказ.

Тайя заморгала, и он понял, что ее удивил его ирландский акцент. Что ж, еще один козырь, которым можно воспользоваться. По каким-то неясным причинам все янки были без ума от этого акцента.

– Спасибо, – ответила она. – Буду рада ответить вам.

– Меня всегда интересовали Судьбы. Как по-вашему, власть над людьми присуща каждой из них или только всем трем сразу?

– Мойры, или Судьбы, – начала она, – представляют собой триаду. Каждая из Мойр выполняет свою функцию. Клото прядет нить жизни, Лахесис измеряет ее, а Атропос перерезает, I, кладя ей конец. Никто из них не может работать в одиночку. – Нить можно прясть бесконечно и бесцельно. А если не прясть, до нечего будет измерять и перерезать. Три части, – добавила она, сплетя пальцы. – Одна цель. – А затем сжала пальцы в кулак. – Поодиночке они всего лишь простые и не слишком интересные женщины. А вместе – самые могущественные и почитаемые, из богов.

«Именно так, – подумал он, снова садясь на место. – Именно».

Она ужасно устала. Когда лекция кончилась, Тайя чувствовала себя так, что боялась не добраться до стола, где ей предстояло надписывать свою книгу. Ее внутреннее представление о времени сбилось. Несмотря на прием мелатонина, диету, ароматерапию и специальные упражнения.

«Сейчас я в Хельсинки, – напомнила себе Тайя. – А это кое-чего стоит. Здесь все так добры, так заинтересованы. Впрочем, как и во всех других городах, где я побывала после вылета из Нью-Йорка. Сколько дней прошло с тех пор?» – подумала она, сев на стул, взяв ручку и нацепив на лицо неизменную вежливую улыбку. Двадцать два. Дни следовало помнить. Больше трех четвертей добровольно принятой ею на себя пытки осталось позади.

«Что делать, чтобы победить фобию? – говорил ей доктор Левенстейн. – Как быть, если хроническая застенчивость сочетается у вас с припадками паранойи? Очень просто. Уехать отсюда и как можно чаще быть на людях». Если бы к Левенстейну пришел пациент и пожаловался на страх высоты, тот посоветовал бы больному спрыгнуть с Бруклинского моста.

Слышал ли он ее жалобы на синдром боязни общения? На то, что у нее агорафобия в сочетании с клаустрофобией? Видимо, нет. Левенстейн был уверен, что это всего лишь застенчивость и что оценка ее психического состояния и диагноз – исключительно его прерогатива.

Когда первые слушатели подошли к ней, чтобы поговорить и получить автограф на книге, у Тайи свело живот. Жаль, что в эту минуту рядом с ней не было доктора Левенстейна. Она бы его ударила.

И все же Тайя была вынуждена признать, что ей стало лучше. Явно лучше. Потому что эту лекцию она прочитала без ксанакса. И даже без предварительного глотка виски, после которого неизменно испытывала чувство вины.

Однако лекция – это одно, а общение с глазу на глаз – совсем другое. Во время чтения лекции ты бесстрастен и находишься на расстоянии от публики. У нее был конспект лекции, заранее составленный путеводитель от Ананке до Зевса. Но когда люди подходили к столу за подписями, им требовались непринужденность, умение болтать и – о господи! – личное обаяние…

Когда она раздавала автографы, ее рука не дрожала. Когда говорила, голос не срывался. Это был большой прогресс. Во время первой остановки в Лондоне к концу программы она едва не впала в ступор. Когда Тайя добралась до гостиницы, она тряслась, заикалась и вышла из этого состояния лишь тогда, когда приняла пару таблеток и окутала себя коконом искусственного сна.

О боже, как ей хотелось вернуться домой! Хотелось сбежать в Нью-Йорк и спрятаться в своей уютной квартире. Как кролику, которому до дрожи хочется забиться в нору. Но она подписала договор. Дала слово. А Марши никогда не изменяют своему слову.

Сейчас она была рада и даже гордилась тем, что первую неделю прожила стиснув руки, вторую неделю дрожала, а третью скрежетала зубами. Сейчас она была слишком измучена постоянными разъездами, чтобы нервничать из-за необходимости разговаривать с незнакомыми людьми.

К концу встречи от натужной улыбки у нее болело лицо. Она подняла взгляд и увидела зеленые глаза ирландца, спрашивавшего ее о Судьбах.

– Замечательная лекция, доктор Марш, – сказал он с очаровательным певучим акцентом.

– Спасибо. Рада, что вам понравилось. – Она хотела взять его книгу, но увидела, что ирландец протянул руку. Чуть замешкавшись, Тайя переложила ручку в левую руку и обменялась с ним рукопожатием.

«Зачем люди жмут друг другу руки? – подумала она. – Неужели они не знают, каким количеством микробов обмениваются при этом?»

Его рука была твердой, теплой, а пожатие длилось до тех пор, пока у Тайи не покраснела шея.

– Кстати, о судьбе, – сказал он и ослепительно улыбнулся. – Я очень обрадовался, увидев, что вы оказались в Хельсинки как раз тогда, когда я прилетел сюда по делам. Я уже давно восхищаюсь вашей работой, – не моргнув глазом, солгал он.

– Спасибо. – О боже, беседа… Первое правило: заставьте их заговорить. – Вы из Ирландии?

– Да. Из Корка[2]. Но сейчас путешествую, как и вы. Путешествия очень украшают жизнь, верно? Украшают?!

– Да, очень. – Настала ее очередь лгать.

– Кажется, мне следует представиться. – Он протянул ей книгу. – Я Малахия. Малахия Салливан.

– Очень рада познакомиться. – Она красивым почерком расписалась на книге, ломая себе голову, как лучше закончить беседу и всю встречу с читателями. – Большое спасибо за то, что пришли на мою лекцию, мистер Салливан. – Тайя поднялась. – Надеюсь, ваша деловая поездка в Хельсинки пройдет благополучно.

– Желаю вам того же, доктор Марш.

Нет, она оказалась не такой, как он ожидал, и это заставило Малахию сменить подход. Он считал ее высокомерной, холодной и отстраненной. Но на ее щеках горел лихорадочный румянец, а в глазах мелькала искорка страха. «О чем это говорит? – спросил он себя, стоя на углу и следя за входом в гостиницу. – Правильно, о неуверенности».

Но с чего быть неуверенной женщине, купающейся в деньгах и занимающей высокое положение в обществе? Ответа на этот вопрос у Малахии не было. Если она так застенчива, какой черт понес ее в Европу?

Впрочем, тот же вопрос можно было задать ему самому. Что заставило человека в здравом уме, достаточно обеспеченного и довольного жизнью, отправиться в Хельсинки в надежде на то, что встреча с незнакомой женщиной наведет его на след сокровища – возможно, несуществующего? «Вопрос слишком сложен для однозначного ответа», – думал он. Если бы Малахии пришлось выбирать, он ответил бы: семейная честь. Но этого было бы недостаточно. Вторая часть ответа звучала бы так: он уже держал Судьбу в руках и не успокоится, пока не прикоснется к ней снова.

Тайя Марш имела отношение к его прошлому и, судя по всему, к будущему. Он посмотрел на часы, надеясь, что вскоре сделает первый шаг.

Малахия обрадовался, когда его догадка подтвердилась. Тайя подъехала к гостинице со стороны университета и вышла из такси. Она была одна.

Салливан двинулся в ее сторону по тротуару, выбирая подходящий момент. И поднял глаза как раз в тот миг, когда она повернулась. Они снова столкнулись лицом к лицу.

– Доктор Марш! – Его тон и улыбка выражали заранее рассчитанную смесь удивления и радости. – Выходит, вы тоже остановились здесь?

– Гм-м… Да, мистер Салливан. – Она запомнила его имя. Более того, она вспоминала этого привлекательного молодого человека, когда ехала в такси и втирала в руки бактерицидный лосьон.

– Хорошая гостиница. Отличное обслуживание. – Он сделал вид, что хочет открыть ей дверь, но внезапно остановился. – Доктор Марш, надеюсь, вы не подумаете ничего плохого, если я предложу вам выпить со мной.

– Я… – Тайя была обескуражена. Честно говоря, в такси она представляла себе, что в беседе с симпатичным ирландцем продемонстрировала остроумие и обаяние и вечер закончился их безумным романом с первого взгляда. – Вообще-то я не пью, – выдавила она.

– Серьезно? – Малахия комично почесал в затылке. – Что ж, первая попытка провести время с интересной и обаятельной женщиной провалилась. А как насчет небольшой прогулки по городу?

– Простите? – Тайя не верила своим ушам. Неужели он хочет поухаживать за ней? Но она не принадлежит к тому типу женщин, за которыми ухаживают мужчины, тем более столь привлекательные незнакомцы с очаровательным акцентом.

– Одно из достоинств Хельсинки – долгие летние вечера. – Воспользовавшись замешательством Тайи, Малахия бережно взял ее под руку и увлек в сторону от дверей гостиницы. – Сейчас половина десятого, а светло как днем. Грех не воспользоваться этим, верно? Хотите прогуляться в порт?

– Нет, я… – Смущенная таким поворотом событий, Тайя оглянулась на здание гостиницы. Там спокойно. Там безопасно. – Вообще-то мне…



Завтра рано утром улетать? – Малахия знал, что это не так, но хотел проверить, хватит ли у нее духу солгать.

– Да нет… Вообще-то я пробуду здесь до среды.

– Тогда за чем же дело стало? Позвольте вам помочь. – Он забрал у Тайи большую плоскую сумку на ремне и повесил ее себе на плечо. Движение вышло непринужденным, но вес сумки удивил его. – Должно быть, трудно проводить семинары и беседовать со слушателями в стране, языка которой вы не знаете.

– У меня была переводчица.

– Да, она хорошо знала свое дело. И все же это усложняет задачу, не так ли? Вас не удивил интерес, который здесь проявляют к древним грекам?

– Между греческой и скандинавской мифологией существует определенная связь. Божества с человеческими достоинствами и недостатками…

«Если я выпущу инициативу из своих рук, она снова начнет читать мне лекцию», – подумал Салливан.

– Конечно, вы правы. Я родом из страны, где очень чтят свою мифологию. Вы не бывали в Ирландии?

– Однажды. В детстве. Но ничего не запомнила.

– Очень жаль. Вам следует приехать еще раз. Вы не замерзли?

– Нет. Все в порядке. – Тайя тут же спохватилась. Нужно было сослаться на холод и уйти. Но она была слишком польщена тем, что на нее обратили внимание. Теперь она понятия не имела, под каким бы благовидным предлогом вернуться в гостиницу.

Она осмотрелась и попыталась успокоиться. Хотя было около десяти вечера, прямые и узкие улицы были многолюдны. И наполнены светом. Благодатным летним светом, придававшим городу особое очарование. Тайе пришлось признаться, что до сих пор она не обращала на это внимания. Не совершала прогулок, не покупала бесполезных сувениров и даже не пила кофе в уютных местных кофейнях. Она вела себя здесь так же, как в Нью-Йорке. Сидела в норе, пока не наступало время выполнять взятые на себя обязательства.

Малахии казалось, что Тайя похожа на сомнамбулу, вышедшую из транса и тревожно изучавшую место, куда она попала. Рука, которую он держал, все еще была напряжена, но Салливан сомневался, что эта женщина вдруг пустится наутек. Вокруг было достаточно народа, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Группы, парочки и туристы пользовались преимуществами долгого дня.

На площади звучала музыка, и толпа здесь была еще гуще. Он обогнул скопище людей и повел Тайю к порту, где гулял ветерок. Когда они достигли воды, на которой покачивались красно-»-белые яхты, Малахия впервые увидел, что она улыбнулась.

– Тут красиво! – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку. – Мне следовало приплыть сюда из Стокгольма на пароме, но я побоялась приступа морской болезни. Честно говоря, на Балтийском море со мной такое уже случалось. Это должно было что-то значить.

Когда Малахия засмеялся, польщенная Тайя подняла взгляд. Она едва не забыла, что разговаривает с совершенно незнакомым человеком.

– Это звучит глупо.

– Нет, очаровательно. – Как ни странно, Салливан не кривит душой. – Давайте сделаем то, что в такое время делают все финны.

– Пойдем в сауну?

Он снова рассмеялся, провел ладонью по ее предплечью, и их ппальцы переплелись.

– Выпьем кофе.

В это трудно было поверить. Неужели она сидела в многолюдном кафе под открытым небом, заполненным жемчужным свет-том в одиннадцать часов вечера, в городе, лежавшем за тысячи миль от ее дома? Сидела напротив мужчины, столь неправдоподобно красивого, что хотелось оглянуться и удостовериться, что сон разговаривает именно с ней, а не с кем-то другим?