Ирвин Шоу

Растревоженный эфир

Глава 1

Посвящается Мартину
На обшитой звукопоглощающим материалом стене висели часы, длинная стрелка которых, отсчитывая минуты вечера четверга, приближалась к нижней точке. До половины десятого оставалось всего ничего. Негр в кашемировом пиджаке и со шрамами на щеке всматривался сквозь очки в листки с текстом, зажатые в его руках, проговаривая ремарку, на репетиции показавшуюся всем присутствующим очень забавной. Пятнадцать миллионов слушателей смеялись. Должны были смеяться. Или не смеяться. Но последствия их реакции могли сказаться лишь позже, при заключении очередного контракта.

У пульта Клемент Арчер, отделенный от студии звуконепроницаемым стеклом, помахал рукой, показывая, что они не укладываются в отведенное время. И тут же Виктор Эррес, стоявший рядом с негром, заговорил чуть быстрее, чем обычно, сокращая паузы. Потерянные секунды удалось отыграть.

Убедившись, что этот четверг остался на ними, Арчер откинулся на спинку стула, всматриваясь в актеров, находившихся по другую сторону стекла. Сладкоречивые рыбки в чистеньком аквариуме, они то подплывали к кормушкам-микрофонам, то уплывали от них, и их голоса и звуки музыкальных инструментов из другой комнаты аккуратненько смешивались звукоинженером, который сидел в наушниках за пультом рядом с Арчером.

Музыка набирала мощь, и дирижер выделял трубача гораздо больше, чем хотелось бы Покорны, автору этой композиции. Арчер не сомневался, что Покорны, который устроился на краешке стула за его спиной, сейчас недовольно морщится. Арчер повернулся. Покорны морщился. Он никогда ничего не скрывал. Толстые обвисшие щеки, маленькие бесцветные глазки за стеклами очков, розовый ротик бантиком мгновенно отражали любую мысль, мелькавшую в голове композитора. Вот и сейчас красноречивой мимикой он стремился сообщить всему миру, что не несет никакой ответственности за те звуки, которые этот мясник-дирижер вытягивает из своего оркестра, что американцы играют слишком громко, он об этом предупреждал, боролся изо всех сил, но, как обычно, потерпел поражение, потому что он иностранец.

Арчер улыбнулся и вновь посмотрел на актеров. Музыка ему нравилась. Он потер лысину. Волос Арчер лишился к двадцати пяти годам, но в процессе приобрел вредную привычку хвататься за макушку несколько раз в час, словно стараясь убедить себя в том, что плохие новости — явь, а не плод его воображения. С той поры минуло аж двадцать лет, никаких подтверждений больше не требовалось, но маковку он тер по-прежнему.

Музыка смолкла, завершающая сцена плавно катилась к последней фразе. По другую сторону студии, в галерее, отделенной от нее еще одним звуконепроницаемым стеклом, сидели О\'Нил, представитель агентства, продюсировавшего программу, и спонсор. На лице спонсора отражались не радость, не тревога, а чувство собственного достоинства. «Будем считать, что он всем доволен», — подумал Арчер и вслушался в длинный диалог Эрреса.

Сцена закончилась, грянула музыка. Покорны вновь скорчил гримасу, но уже не столь выразительную. Диктор хорошо поставленным голосом отрекламировал продукт. Чувство собственного достоинства не покидало спонсора ни на секунду. Прогремел и стих последний музыкальный аккорд. Инженер отключил звук. На несколько секунд в студии повисла благословенная тишина. Арчер моргнул и поднялся. В студии актеры оторвались от микрофонов и заговорили. Арчер похлопал звукоинженера по плечу.

— Ты молодец, Джонни. Никогда в жизни не видел столь артистичного звукоинженера. Такие элегантные движения левой руки, такая власть над музыкантами, такой контроль над представителями Американской федерации актеров радио.[1]

Бревер, звукоинженер, заулыбался.

Эррес поднял голову, посмотрел в пультовую, нашел взглядом Арчера и приглашающе вскинул руку, словно держал в ней стакан.

— Характерный актерский жест. — Арчер кивнул Эрресу. — Как по-твоему, Джонни, что у него в стакане — пиво или бурбон?

Он двинулся к выходу мимо Барбанте, который все еще сидел на стуле, постукивая сигаретой по тяжелому золотому портсигару. Барбанте писал сценарий программы, и обычно в такие моменты лицо его становилось иронически-воинственным. Невысокого роста, широкоплечий, черноволосый, он одевался как дипломат и всегда благоухал дорогой туалетной водой. После передачи Арчер не любил общаться с Барбанте.

— А сценарий очень даже ничего. — Арчер чуть поморщился — не нравился ему запах туалетной воды. — Ты со мной согласен, Дом?

— Я-то думал, что сценарий превосходный. Иначе и не скажешь. Сэр Артур Уинг Пинеро[2] дважды перевернулся в могиле от зависти.

— Сообщение для всего творческого коллектива. — Арчер смотрел на Барбанте, которого, мягко говоря, недолюбливал. — С этой самой минуты критика сценариев оплачивается из гонорара автора.

— Ты меня спросил, амиго, — Барбанте широко улыбнулся, — я тебе ответил. Со следующей недели могу попросить прибавки.

— Мистер Арчер, мистер Арчер, — подал голос Покорны, который, стоя за спиной режиссера, надевал длинное пальто.

Арчер уловил в его тоне жалобные нотки и тяжело вздохнул, поворачиваясь к композитору.

Покорны уже обмотал шею шерстяным шарфом. Рыжеватый твидовый костюм был ему велик, брюки волочились по земле. На розовом пальто, там, где оно облегало животик Покорны, темнели жирные пятна. Длинные редкие седые волосы свисали из-под широких полей черной велюровой шляпы. Покорны выглядел как кавалер, отвергнутый слабоумной гувернанткой, дядя которой играл в военном оркестре. Композитор подошел к Арчеру и схватил его за руку.

— Мистер Арчер, при всем моем уважении к вам я считаю необходимым отметить оскорбительное поведение дирижера. — Говорил он с певучим венским акцентом, никогда не моргал, и у Арчера создавалось впечатление, что композитору, когда он вел речь о своей музыке, хотелось сесть к собеседнику на колени.

— А мне показалось, что с музыкальным сопровождением у нас полный порядок, Манфред. — Из вежливости Арчер назвал Покорны полным именем, зная, что привычного уменьшительного Мэнни тот терпеть не может.

— Возможно, не мое дело затрагивать эту тему, — еще крепче вцепился в рукав Арчера Покорны, — но я чувствую, что мой долг сказать вам: каждая нота сыграна на сто процентов фальшиво. — Влажные губы Покорны задрожали. — Я просто хочу, чтобы вы знали мое мнение. Дирижер отказывается говорить со мной, вот я и ставлю вас в известность о том, что переходы должны быть резкими, острыми, как грани бриллиантов. Мы же имеем поток сентиментальности, Ниагару взбитых сливок, Рейн патоки.

Арчер улыбнулся и осторожно высвободил рукав.

— Я знаю, Манфред. Вы правы. На следующей неделе я приму меры. Положитесь на меня.

Арчер вышел из пультовой и спустился в студию. Барбанте последовал за ним, перебросив через руку черное пальто из мягкой ткани, и направился к мисс Уилсон, самой симпатичной из артисток, занятых в программе. Та разговаривала в углу с другой актрисой, исполнявшей характерную роль, и делала вид, что совсем не ждет Барбанте. Роста в нем от горшка два вершка, физиономия — смотреть не на что, кто бы мог подумать, что такие вот красотки будут ждать Барбанте, этого надушенного холостяка, с завистью подумал Арчер. Должно быть, есть в этим коротышке особенные качества, оценить которые могут только женщины. Причем с любого расстояния, вплоть до мили. А в условиях плохой видимости — по приборам. Арчер увидел, как на губах девушки расцвела нервная улыбка, свидетельствующая о том, что она готова сдаться на милость победителя, и отвернулся, недовольно хмурясь.

Но к нему уже спешила Элис Уэллер, и суровые морщины на лице Арчера тут же разгладились. Элис все старались гладить по шерстке, ведь жизнь у нее вообще складывалась неудачно, а в последние два года она катастрофически старилась.

— Как я сегодня? — спросила Элис, близоруко щурясь. Она уже надела свою ужасную шляпку, которая сидела у нее на голове, как хлебница. — Во второй сцене я все сделала, как ты и хотел? — низким молящим голосом спросила она.

— Сегодня ты была неподражаема, — ответил Арчер. — Как всегда.

— Спасибо. — Элис покраснела от удовольствия, а ее пальцы забегали по сумочке. — Очень приятно слышать от тебя такие слова. — Стараясь изгнать мольбу из голоса, Элис добавила: — Может так случиться, что я понадоблюсь тебе на следующей неделе, Клемент?

— Конечно! — воскликнул Арчер. — Я в этом почти уверен. Я тебе позвоню. Надеюсь, сходим куда-нибудь на ленч.

— Вот было бы здорово, — живо откликнулась Элис. — С нетерпением буду ждать…

Арчер наклонился и поцеловал ее в щеку.

— До свидания, дорогая. — Отходя, он заметил, что Элис вновь покраснела.

— Азартные игры… — говорил Эррес, когда Арчер подходил к нему. — Азартные игры — проклятие человека труда. — Он и Стенли Атлас играли в «орла и решку». — Одну минуту, Клемент. Должен же я его обчистить.

— Стенли, — повернулся Арчер к актеру-негру, который полез в карман за новыми монетами, — сегодня ты опять затягивал.

— Правда? — Стенли достал два четвертака.

— Ты знаешь, что затягивал. — В голосе Арчера слышались нотки раздражения. — Ты бы попытался рассмешить и смерть.

Атлас улыбнулся. Когда он улыбался, двойной шрам на щеке начинал напоминать кавычки. Лицо у Атласа было очень спокойное, и едва ли кто мог подумать, что он когда-то бывал в местах, где в драке люди пускают в ход бритву. Модная одежда, литературная речь… лишь легкий акцент указывал на то, что детство его прошло в Тампе.

— Мои слушатели ждут от меня этого, Клем. — Атлас подкинул два четвертака. — Голос черного, ленивого Юга. Реки, неторопливо несущие свои воды, ивы на берегах, мулы на пыльных дорогах…

— Когда ты в последний раз видел мула? — спросил Арчер. Атлас снова улыбнулся.

— В двадцать девятом году. В кино.

— Тем не менее, — Арчера раздражало это умиротворенное черное лицо над белым воротничком, — отныне я прошу тебя прибавить скорости, говорить быстрее.

— Да, босс, — кивнул Атлас, — конечно, босс, будет исполнено, босс. — Он повернулся к Эрресу и через несколько мгновений остался без двух четвертаков.

В студию, застегивая пуговицы пальто, вошел О\'Нил. Пальто это, отороченное норкой, ему подарила актриса-жена, купающаяся в деньгах. Иногда он надевал и котелок. Арчера восхищала смелость О\'Нила, появляющегося на людях в пальто, отороченном норкой, да еще и в котелке. В данный момент О\'Нил придал своему лицу очень серьезное выражение, которое шло ему, как бородка — олдермену.

— Ага, — улыбнулся Эррес, — отороченный норкой О\'Нил.

— Привет, Вик, — поздоровался О\'Нил. — Стенли, Клемент. Хорошее шоу. Спонсор доволен.

— Сегодня мы умрем счастливыми, — заверил его Арчер.

— Клемент и я собираемся выпить с моей женой, — сказал Эррес. — Составишь нам компанию?

— Спасибо, — ответил О\'Нил. — Не могу. У меня дела. — Он посмотрел на Арчера. — Клем, можно тебя на минутку?

— Через минутку вернусь, — пообещал Арчер Эрресу и последовал за О\'Нилом в дальний угол. Студия практически опустела, лишь звукорежиссер сидел за роялем и наигрывал мелодии песен. Сейчас вот звучала «La vie en rose».[3] Звукорежиссер напрочь забыл о тех звуках, за которые получал деньги: шум дождя, шаги по дорожке, усыпанной гравием, скрежет сталкивающихся автомобилей. Он переключился на мелодию песни о несуществующем теплом острове посреди южного океана. Играл он плохо, но зато с чувством, и слушатели сразу понимали, что звукорежиссера очень тянет в те далекие спокойные, меланхолические дали.

О\'Нил остановился и повернулся к Арчеру.

— Послушай, Клем, — прошептал он, — один человек устраивает нашему спонсору небольшую вечеринку, и он хочет, чтобы ты пришел.

— С удовольствием. — Арчер никак не мог взять в толк, почему О\'Нил потащил его в дальний угол и перешел на шепот. Сообщение на секрет явно не тянуло. — Мы только заскочим в «Луи», заберем Нэнси Эррес и приедем. Какой адрес?

О\'Нил покачал головой.

— Нет, — вновь зашептал он. — Эрреса не приглашают.

— А-а… — протянул Арчер. — Ну, тогда извини.

— Спонсор хочет поговорить с тобой.

— В любое время с девяти до пяти. Спонсору скажи, что после работы со мной договариваться сложно.

— Хорошо. — Чувствовалось, что О\'Нил с трудом сдерживается. — Я ему совру, что у тебя разболелась голова.

— Ложь — основа современных общественных отношений. Так что деваться нам от нее некуда, Эммет.

О\'Нил ответил долгим взглядом темно-синих глаз. Взгляд был дружелюбным, хотя в нем и читалось некоторое замешательство. О\'Нил чем-то напомнил Арчеру бульдога, который пытается общаться с людьми, но не знает, чем восполнить отсутствие дара речи.

— Извини, Эммет. Я обещал Вику, что поеду с ним.

— Понятное дело. — О\'Нил энергично кивнул. — Не бери в голову. Сможешь заглянуть завтра в мою контору? Мне надо тебе кое-что рассказать.

Арчер вздохнул.

— Пятница у меня выходной, Эммет. Нужно ли так спешить?

— Скорее да, чем нет. Дело важное. Как насчет одиннадцати?

— В половине двенадцатого. Завтра мне захочется выспаться.

— В половине двенадцатого. — О\'Нил надел шляпу. — Только не звони мне, чтобы сообщить, что не сможешь прийти.

— О\'Нил, ты эксплуататор. — Во взгляде Арчера появилось любопытство. — А в чем, собственно, дело?

— Я скажу тебе завтра.

О\'Нил вышел из студии, не попрощавшись ни с Эрресом, ни с Атласом.

Звукорежиссер все сидел за роялем и теперь сражался со сложной аранжировкой «Волшебного вечера». В музыке слышалась великая печаль, словно он сообщал слушателям о том, что всякий раз, когда влюблялся, ему давали от ворот поворот.

Арчер покачал головой, забыв об О\'Ниле и его проблемах до завтрашнего утра. Взяв пальто и шляпу, он направился к Эрресу, который освободил карманы Атласа от мелочи и теперь читал газету.

— С делами покончено, — доложил Арчер. — Пора и развеяться.

— Хит сезона — убийство из милосердия. — Эррес кивнул на газету и надел пальто. Вдвоем они направились к двери, на прощание махнув рукой Атласу, который дожидался приятеля. — Врачи с инъекциями воздуха, мужья с мясницкими ножами, дочери с полицейскими револьверами. В эти дни милосердного насилия выше крыши. Общество открывает совершенно новый путь к святости. На суде над военными преступниками по окончании следующей войны защищать их будет общество сторонников эвтаназии.[4] Они, конечно, скажут, что водородная бомба сброшена из жалости. Чтобы спасти население города, а то и страны от мучительной смерти от рака в частности и от тягот жизни вообще. Весомый аргумент. Кто решится вынести обвинительный приговор?

Арчер улыбнулся.

— Я знал, что кто-нибудь наконец-то докажет, сколь опасен для здоровья прямой эфир. Всем чиновникам от радио — служебная записка: «Будьте осторожны, имея дело с прямым эфиром».

Они вошли в кабину лифта, чтобы выйти из нее двадцатью этажами ниже навстречу порывам холодного ветра.

Светились витрины, тротуары приятно удивляли чистотой, мимо медленно проползали свободные такси. Арчер чувствовал, что вечер только начинается и впереди их еще ждут славные дела.

Он зашагал к Верхнему Манхэттену, Эррес пристроился рядом. Оба высокие, широкоплечие. Правда, Эррес был почти на десять лет моложе. Эхо их шагов отдавалось от стен домов. Шли они на север, навстречу ветру.

— Что с О\'Нилом? — спросил Эррес. — У него было такое лицо, будто инженю укусила его за зад.

Арчер усмехнулся. С Виктором надо держать ухо востро. Он вроде бы ничего не замечает, а на самом деле от него не ускользает ни одна мелочь. Его внутренний барометр улавливает малейшие изменения эмоциональной атмосферы.

— Не знаю. Может, спонсор чихнул во время рекламной паузы. Или гардеробщица погладила норку против шерсти.

— Норка, — кивнул Эррес. — Парадная форма. Надевается на парады, на заседания военного трибунала и при демобилизации. Как по-твоему, теперь, когда О\'Нил так тепло одет, он будет голосовать за республиканцев?

— Я в этом сомневаюсь, — с самым серьезным видом ответил Арчер. — Вся семья О\'Нила страдает от привычной травмы — «теннисного локтя».[5] Слишком долго и часто они дергали за рычаг машины для голосования, стараясь обеспечить победу демократам как минимум в двенадцати округах.

— Парень он, конечно, хороший, учитывая то, что спонсор мертвой хваткой держит его за яйца.

Арчер улыбнулся, но от слов Эрреса его покоробило. Вернувшись с войны, Вик постоянно сдабривал свою речь казарменными шуточками независимо от того, кто его слушал. Арчеру такие солености резали слух, о чем он как-то сказал Эрресу. На это тот с улыбкой ответил: «Вы должны извинить меня, профессор. С образованием у меня не очень, а мой лексикон формировался на службе родине. На войне, знаете ли, ругательства в ходу. Но я не говорю ничего такого, чего нельзя прочитать в любой хорошей библиотеке».

Эррес не грешил против истины. К тому же большинство знакомых Арчера все чаще и чаще расцвечивали свою речь теми же ругательствами, отдавая дань моде, и Арчер поневоле задумывался, а не отстает ли он от жизни, когда внутренний цензор вновь и вновь указывал на неуместность подобных выражений в цивилизованной беседе. И когда с губ Эрреса слетали такие словечки, Арчер спрашивал себя, а не свидетельствуют ли они о каком-то тайном изъяне их дружбы.

Арчер мотнул головой, злясь на себя и свои размышления. Наверное, это отголоски его учительского прошлого, неистребимого желания обучить студентов правилам хорошего тона.

— Когда я смотрел на тебя сегодня, у меня промелькнула одна мысль, — нарушил молчание Арчер.

— Озвучь ее, — попросил Эррес. — Озвучь свою единственную мысль.

— Я подумал, что ты очень хороший актер.

— Упомяни про меня в рапорте, — улыбнулся Эррес. — Когда в следующий раз пойдешь в штаб дивизии.

— Ты слишком хорош для радио.

— Измена! — Эррес придал лицу серьезный вид. — Ты кусаешь руку, которая тебя кормит.

— Тебе не приходится напрягаться, — продолжал Арчер без тени улыбки. Они проходили мимо витрины, уставленной французскими книгами с яркими, приковывающими взгляд суперобложками. Коллаборационизм, чувство вины, страдания, специально импортированные для Мэдисон-авеню, по три доллара за экземпляр. — Все тебе дается легко, ты участвуешь в скачках, где достойных соперников у тебя нет.

— Ваша правда, — склонил голову Эррес. — Мой родитель — известный жеребец из конюшен Среднего Запада. Взял множество первых мест. В забегах второго сорта.

— А тебе никогда не хотелось посмотреть, сможешь ли ты выдержать настоящую конкуренцию?

Эррес задумчиво глянул в боковую улицу.

— Нет. А тебе бы хотелось?

— Конечно. На сцене, где ты можешь раскрыться полностью. Внешность у тебя подходящая. Выглядишь ты молодо. Простое открытое лицо с легким налетом жестокости. Самое то.

Эррес хохотнул.

— Гамлет пятидесятого года.

— Когда я слушаю, как ты произносишь глупые строчки Барбанте, у меня возникает ощущение, что твой талант тратится зря. Как будто свайным копром забивают чертежные кнопки.

Эррес улыбнулся:

— А ты представь себе, как хорошо быть свайным копром, которому приходится забивать только чертежные кнопки. Он же протянет целую вечность и через сто лет после продажи будет как новенький.

— Подумай об этом, дорогой мой. Они свернули на Сорок шестую улицу.

— Не буду, дорогой мой, — ответил Эррес.

Они улыбнулись друг другу, и Эррес открыл дверь бара «Луи», пропуская Арчера вперед. Они вошли, закрывшаяся дверь отсекла холод и ветер.

Первая порция спиртного пришлась очень кстати после рабочего дня и быстрой ходьбы. Нэнси еще не появилась, поэтому они остались сидеть на высоких стульях у стойки бара, держа в руках запотевшие стаканы и с удовольствием наблюдая, как бармен священнодействует с бутылками и льдом.

Вудроу Бурк, уставившись в стакан, сидел один у другого конца изогнутой стойки. Похоже, он уже крепко набрался, и Арчер старался не встретиться с ним взглядом. Во время войны Бурк был знаменитым корреспондентом. Он вечно оказывался в окруженных городах и горящих самолетах, так что в те дни его статьи и репортажи ценились очень высоко. После войны он стал радиокомментатором, и многие американцы настраивали свои приемники на его хрипловатый, высокомерный голос, критикующий особенности американского общества, которые мало кому нравились. Но чуть больше года тому назад Бурка неожиданно уволили (по утверждению недоброжелателей, потому что он попутчик;[6] по его мнению — потому что он честный человек), и теперь большую часть времени он просиживал в барах, собираясь развестись с женой и громогласно утверждая, что в Америке душат свободу слова. Темные глаза этого еще довольно-таки молодого человека по-прежнему горели огнем, но он сильно располнел, и как-то не верилось, что с такими габаритами он смог бы выбраться из горящего самолета. В годы войны за ним закрепилась репутация отчаянного смельчака. Но за последний год он заметно постарел и пьянел теперь гораздо быстрее, чем раньше.

Бурк оторвал взгляд от стакана, увидел Арчера и Эрреса и помахал им рукой. Арчер боковым зрением уловил это движение, но притворился, что ничего не заметил. Бурк осторожно слез со своего стула и медленно, но достаточно уверенно направился к ним со стаканом в руке.

— Клем, Вик, — Бурк остановился позади них, — мы, идущие на смерть, приветствуем вас. Давайте выпьем.

Арчер и Эррес обернулись.

— Привет, Вуди, — тепло поздоровался с Бурком Арчер, коря себя за то, что поначалу не стал отвечать на его приветствие. — Как дела?

— Иду ко дну на всех парусах, — трезвым голосом ответил Бурк. — А как у вас?

— Более-менее, — ответил Арчер. — Я скорее всего доживу до следующей уплаты подоходного налога.

— Эти мерзавцы, — Бурк отпил виски, — так и не могут простить мне сорок пятый год. Вогезы,[7] — мрачно изрек он, — вот где я был в сорок пятом. — Он уставился на свое изображение в зеркале — мятый воротник рубашки, пятна виски на галстуке. — Ты там бывал? — Он воинственно посмотрел на Эрреса.

— Где? — переспросил Эррес.

— В Вогезах.

— Нет, Вуди.

— Старина Вик, кавалер «Пурпурного сердца».[8] — Бурк похлопал Эрреса на плечу. — Мне говорили, что ты сражался храбро. Сам я этого не видел, но мне говорили. Но нынче держись настороже, Вик. Потому что грядет Большая рана.

— Не волнуйся, Вуди, — кивнул Эррес. — Я смогу постоять за себя.

— Раны мира. — В чуть выпученных глазах Бурка светились злость и тревога. — Рваные, в большинстве своем со смертельным исходом. Невидимые взрывы на высоте вершин деревьев на Пятой авеню. Большая рана. За нее не дают ни медалей, ни демобилизационных баллов.[9] Остерегайся Большой раны.

— Буду стараться, Вуди, — заверил его Эррес.

— А как насчет тебя? — Взгляд Бурка уперся в Арчера.

— А что насчет меня? — миролюбиво спросил тот.

— Где воевал ты?

— Нигде, Вуди, — ответил Арчер. — Я не покидал территорию Америки.

— Что ж, — Бурк великодушно его простил, — кто-то должен был оставаться дома. — Он шумно отхлебнул из стакана. — Моя самая большая ошибка состояла в том, что я не стал дожидаться, пока меня выгонят из Югославии. — Подтверждая свои слова, он энергично кивнул.

Арчер молчал, надеясь, что его нежелание продолжать разговор не останется незамеченным. Но Бурк оседлал любимого конька и уже не мог остановиться.

— Я уехал по собственной воле, вместо того чтобы подставить свой зад под крепкий пинок, и я не писал о том, что Тито каждое утро насилует монахиню, а уж потом садится завтракать. Вот тогда на меня и легла тень подозрения. Я говорил то, что должен был сказать, как честный человек, и эти мерзавцы прихватили меня. Могущественные государственные агентства, Арчер, пытаются оседлать информационные потоки. Могущественные и зловещие агентства ополчились на честных людей, — прошептал он со стаканом у рта. — Не смейся, Арчер, не смейся. Где-нибудь кто-нибудь вносит сейчас твое имя в список. На уровне вершин деревьев. — Бурк допил виски и поставил стакан на стойку. Без стакана он выглядел совсем опустившимся и одиноким. — Арчер, ты можешь одолжить мне тысячу долларов?

— Знаешь, Вуди… — начал Арчер.

— Ладно! — Бурк замахал руками. — Действительно, с чего это ты должен одалживать мне деньги? Мы едва знакомы. Я же выпивоха, которому скоро перестанут наливать в кредит. Да еще изо дня в день рассказываю одну и ту же историю. Забудь. Не следовало мне обращаться к тебе с такой просьбой. Просто мне очень нужна тысяча долларов.

— Я могу одолжить тебе триста. — Названное число удивило Арчера. Он собирался предложить сотню, но не три.

— Благодарю, — кивнул Бурк. — Очень мило с твоей стороны. Мне нужна тысяча, но три сотни, полагаю, тоже не помешают.

Эррес повернулся к ним спиной и сказал что-то мужчине, сидевшему слева от него. Всем своим видом он показывал, что занят разговором.

— А не мог бы ты одолжить их мне прямо сейчас? — Бурк не отрывал взгляда от Арчера. — Сегодня вечером? Мне бы очень пригодились три сотни наличными.

— Перестань, Вуди, — отмахнулся Арчер. — Я не ношу с собой таких денег. Ты это знаешь.

— Я подумал, а почему бы не спросить, — пробормотал Бурк. — За спрос денег не берут. Сейчас люди много чего носят с собой. Инфляция — это, возможно, ощущение собственной незащищенности, готовность к тому, чтобы в любой момент сорваться с места и бежать куда глаза глядят.

— Я никуда бежать не собираюсь, — ответил Арчер.

— Правда? — Бурк покачал головой. — Не зарекайся. — Он нагнулся к Арчеру и прошептал: — Может, деньги у тебя дома? В сейфе, за картиной в столовой? Я с удовольствием съезжу с тобой в Нижний Манхэттен. Сам заплачу за такси.

Арчер рассмеялся:

— Вуди, ты пьян. Утром я пришлю тебе чек.

— С нарочным? — уточнил Бурк.

— С нарочным.

— А ты точно не можешь одолжить мне тысячу? — громко спросил Бурк.

— Вуди, почему бы тебе не пойти домой и не проспаться?

— Стоит человеку одолжить тебе бакс, — сердито бросил Бурк, — как он сразу начинает давать советы. Традиционное отношение кредитора к должнику. Арчер, я думал, ты выше этого. Я пойду домой и отосплюсь, когда сочту, что мне пора идти домой и отсыпаться. — Он повернулся и направился к своему стулу у стойки бара, но, пройдя два шага, остановился и оглянулся. — Ты сказал, с нарочным, помнишь? — В голосе Бурка слышалась угроза.

— Помню, — ответил Арчер, стараясь не рассердиться.

— Ладно. — Бурк добрался до своего стула, ни разу не покачнувшись. Он забрался на стул, расправил плечи и кликнул бармена: — Джо, двойную порцию «Белл» двенадцатилетней выдержки. С водой.

Арчер подумал, что человеку, только что одолжившему триста долларов, негоже заказывать такой дорогой напиток на глазах у кредитора.

— Зачем ты даешь деньги этому забулдыге? — прошептал Эррес.

Арчер повернулся к нему:

— Сам не знаю. Удивлен не меньше тебя.

— Ты их больше не увидишь. Работу Бурку теперь не найти. Если его куда и возьмут, то через день-другой уволят за пьянство.

— Что с тобой, Вик? Я думал, он твой друг.

— Его единственный друг — бутылка. Считай, что с тремя сотнями ты распрощался. Надеюсь, ты можешь себе это позволить.

— Мистер Эррес! — К ним подошел старший официант. — Миссис Эррес просит вас подойти к телефону.

— Спасибо, Алберт. — Эррес соскользнул со стула. — Наверное, Нэнси хочет сказать, что опоздает только на три дня. — Он последовал за старшим официантом во второй зал.

Арчер наблюдал, какая легкая походка у его друга. Не без улыбки он отметил, что две или три женщины отвернулись от своих кавалеров, чтобы окинуть Эрреса оценивающим взглядом. А одна сурового вида женщина даже достала зеркальце из сумочки, дабы проследить за Эрресом не оборачиваясь. Интересно, какие мысли в такие моменты приходят в головы женщинам, подумал Арчер. Впрочем, лучше этого не знать. Лысый мужчина, с печалью отметил он, не вправе размышлять об этом, как голодному негоже рассуждать о качестве выставленной перед ним еды. Он взглянул в зеркало за стойкой и удостоилсяответного взгляда своего собственного изображения поверх бутылок. «Я похудел, — решил Арчер, — и выгляжу лучше, чем пять лет назад. Сейчас я в самом соку, — улыбнулся он. — Лучшие годы жизни. Еще лет пять точно протяну без заморозки».

Вернулся Эррес. С чуть виноватой улыбкой Арчер обратился к нему.

— Нэнси уже едет?

— Нет. — На лице Эрреса отражалась тревога. — У маленького Клема температура. Сто три градуса.[10] Нэнси вызвала врача.

Арчер, конечно же, огорчился, как и положено взрослому, узнавшему о болезни ребенка.

— Это плохо, — сказал он, надеясь, что причина температуры — не полиомиелит, менингит или психосоматический симптом психического расстройства, которое десять лет спустя приведет маленького Клема в кабинет к психиатру. — Но ты знаешь, что у детей температура подскакивает от всякого пустяка. А потом так же быстро снижается.

— Я знаю, — кивнул Эррес. — Но думаю, мне лучше поехать домой.

— Еще по стаканчику?

— Пожалуй, нет. — Эррес уже повернулся, чтобы уйти. — Завтра позвоню. — Он остановился и полез в карман за бумажником. — Счет…

— Да ладно, — махнул рукой Арчер.

— Спасибо. — Эррес, забрав пальто и шляпу, вышел из бара. Арчер несколько секунд смотрел ему вслед, потом попросил счет. Четыре доллара, а с чаевыми почти пять. Расплачиваясь, он почувствовал укол совести. «Когда-нибудь, — подумал он, наверное, уже в сотый раз, — я подсчитаю, сколько денег оставляю в барах за месяц. Наверное, приду в ужас. Мы живем для того, чтобы поддерживать производителей шотландского. Да еще три сотни Бурку, который сейчас сидит, уставившись в стакан с виски двенадцатилетней выдержки. Отсюда и дрожь, которую я испытываю каждый месяц, получая конверт с банковским балансом».

Арчер взял пальто, жалея о том, что приходится давать гардеробщице четвертак, и вышел на улицу. Надо бы поехать домой на подземке, подумал он, стоя на холодном ветру. С одной стороны, хотелось перейти в режим экономии, с другой — он чертовски устал. Усталость победила, и Арчер огляделся в поисках такси.

И тут услышал, что его зовут.

— Клемент… Клемент… — О\'Нил в мешковатом пальто спешил к нему. — Подожди.

— Ты вроде бы собирался на вечеринку, — сказал Арчер, когда О\'Нил подошел ближе.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Мы же договорились встретиться завтра, — напомнил ему Арчер. — В половине двенадцатого.

— Я только что виделся с Хаттом и спонсором, — ответил О\'Нил, — и поговорить нам надо сегодня. — Он оглядел темную улицу, на которой выделялись лишь светящиеся вывески баров и ресторанов. — Куда мы сможем пойти?

— Я только что вышел из «Луи». Думаю, нас пустят обратно.

О\'Нил покачал головой:

— Нет. Найдем более спокойное местечко. Я не хочу, чтобы нам помешали.

— В чем дело, Эммет? — спросил Арчер, когда О\'Нил взял его за руку и увлек на другую сторону улицы, к маленькому итальянскому ресторану. — За тобой гонится полиция? Тебя наконец-то хотят арестовать за неправильную парковку?

О\'Нил не улыбнулся даже из вежливости, и Арчер подумал, где это, интересно знать, он успел напиться за столь короткий отрезок времени после окончания передачи. Так уж устроен радиобизнес, пришел к выводу Арчер, когда О\'Нил открыл дверь в ресторан, пропуская его вперед, любой пустяк воспринимается так, словно это вопрос жизни и смерти.

Глава 2

В ресторане, маленьком, темном, пропахшем засохшим сыром, О\'Нил выбрал угловой столик. До тех пор пока бармен не поставил на стол полные стаканы и не вернулся за стойку, он не произнес ни слова. Отпив виски, О\'Нил коротко глянул на Арчера и уставился на свои пальцы.

— Вечеринка, на которую я пошел… Это была не вечеринка, а скорее совещание. Хатт и спонсор, — Ллойд Хатт возглавлял агентство, которое продюсировало «Университетский городок», — решили, что мне следует переговорить с тобой сегодня.

Арчер лишь смотрел на него, не понимая, что все это значит.

— Сегодняшняя передача им очень понравилась, — доложил О\'Нил, не отрывая глаз от стола.

Арчер кивнул. «Университетский городок» шел уже пятый год, программа эта пользовалась неизменным успехом, но все равно приятно знать, что определенная передача произвела хорошее впечатление.

— И два следующих сценария размножены на мимеографе, разосланы заинтересованным лицам и одобрены, — продолжал О\'Нил. Арчер понял, что тот Медленно подводит собеседника к пренеприятному известию. — Но… — О\'Нил поднял стакан, рассеянно посмотрел на него, вновь поставил на стол. — Но… дело в том… есть мнение, что пора… внести некоторые изменения, Клем. — Внезапно О\'Нил залился краской. Покраснели щеки, потом лоб. Только кожа вокруг губ выделялась белым пятном.

— Какие изменения, Эммет? — спросил Арчер.

— Складывается впечатление, что мы, возможно, очень часто используем одних и тех же актеров. Они уже приелись. Нужна свежая струя. Есть претензии и к музыке. Пожалуй, она слишком уж модернистская.

— Послушай, Эммет! — В Арчере начало закипать раздражение. — Ты только что похвалил программу. Так какой смысл в ней что-то менять?

— Может, именно сейчас для этого самый подходящий момент. Не следует ждать, пока рейтинг поползет вниз. Образно говоря, нужно бежать впереди паровоза. Встряхнуться. Не почивать на лаврах.

— Эммет, я все расслышал правильно? Ты сказал: «Не почивать на лаврах»?

— Да, сказал, — зло бросил О\'Нил. — А что в этом зазорного?

— Ты репетируешь речь для конгресса продавцов пылесосов?

— Прекрати. — О\'Нил покраснел еще сильнее. — Свои шутки прибереги для программы.

— Послушай, ты раздражен. Я это чувствую. Ты должен передать мне чьи-то слова, и поручение это тебе не по душе. Ну и ладно. Не надо со мной деликатничать. Выкладывай.

— Я не передаю тебе чьи-то слова. — О\'Нил повысил тон. — Я сообщаю тебе общее мнение. Мы пришли к консенсусу. — В голосе О\'Нила звенела непривычная фальшь. — Мы хотим внести в программу изменения. Что в этом удивительного? Агентство имеет полное право время от времени улучшать свои программы, не так ли? У тебя же нет ощущения, что каждый четверг мы доносим до наших слушателей Священное Писание? — Кровь уже отливала от лица О\'Нила, но злости в его голосе прибавлялось, так как он старался убедить себя в собственной правоте.

— Хорошо, — кивнул Арчер. — О каких изменениях идет речь? Конкретно.

— Прежде всего музыка с каждой неделей становится все более сложной. Мы должны помнить, что работаем на среднего слушателя, которому нужны простенькие мелодии. И никаких изысков.

Арчер не мог не улыбнуться.

— Хорошо, — кивнул он. — Я поговорю с Покорны.

— Есть мнение, что нам нужен новый композитор, — возразил О\'Нил. — Замени Покорны.

— А мое мнение тебя интересует? — спросил Арчер.

— Конечно.

— Музыка Покорны — лучшее, что есть в нашем шоу.

— Мы это обсуждали и пришли к выводу, что музыка Покорны слишком уж европейская, — не отступал О\'Нил.

— Ради Бога, объясни, что все это значит? — взорвался Арчер. — Все композиторы, являющиеся авторами музыкального сопровождения, воруют у Чайковского. И где, по-твоему, жил Чайковский? В Далласе, штат Техас?

— Мы хотим, чтобы для следующей передачи музыку писал кто-то другой, — отчеканил О\'Нил.

— Что еще? — спросил Арчер, решив, что он успеет потом вернуться к Покорны, пусть уж О\'Нил сначала огласит весь список.

Когда О\'Нил опять бросил на него короткий взгляд, Арчер решил, что тот о чем-то его молит, и вновь подумал о бульдоге.

— Мы хотим, чтобы ты отказался от услуг некоторых актеров. На время. — О\'Нил подождал ответной реплики Арчера, но режиссер не произнес ни слова. — Стенли Атласа…

— Послушай, Эммет…

— Элис Уэллер, — оборвал Арчера О\'Нил, — Френсис Матеруэлл… — Он замолчал, глубоко вдохнул, а потом закончил фразу: — И Вика Эрреса.

О\'Нил поднес ко рту стакан и одним глотком ополовинил его.

— Ты, должно быть, шутишь, — только и смог сказать Арчер. — А теперь разъясни, в чем соль твоей шутки.

— Это не шутка, Клемент. — Голос О\'Нила дрогнул. — Мы настроены очень серьезно.

— Прежде всего, — заговорил Арчер медленно, делая упор на каждом слове, — по договоренности с агентством решение о том, кого приглашать в программу, а кого увольнять, остается за мной. Так?

— Так было, Клемент, — ответил О\'Нил. — Прежде.

— Ты хочешь сказать, что этой договоренности больше нет? Начиная с завтрашнего дня?

— Не совсем так. Речь идет только об этих пятерых.

— И как получилось, — Арчер пристально смотрел на О\'Нила, рот которого то открывался, то закрывался, словно он хотел, но никак не мог зевнуть, — что в список, уж не знаю кем составленный, попали самые лучшие люди, занятые в программе?

— Это вопрос вкуса, — возразил О\'Нил. — Может, ты слишком близко сошелся с ними, и твое мнение нельзя считать объективным. Вик Эррес — твой лучший друг. И, по правде говоря, ты слишком давно тащишь на себе Элис Уэллер. — Он запнулся. — Извини, Клем.

— Хорошо, — вздохнул Арчер, — давай оставим за кадром Эрреса и Уэллер, хотя кого ни попроси назвать пять лучших актеров радио, Эрреса упомянут все. Что же касается Элис Уэллер, она, конечно, не примадонна, но дело свое знает и на нее можно положиться. А уж такого комика, как Стенли Атлас, просто не найти, и ты это знаешь, Эммет. Я его очень ценю. Я его не люблю, но он может рассмешить меня. И остальных тоже. Многие люди, которые слушают твое шоу, включают радио лишь для того, чтобы услышать Стенли Атласа, и снятие его с программы — вредительство в чистом виде. Поэтому я хочу знать, кто хочет вырыть яму программе и почему ты готов на это пойти.

О\'Нил открыл рот, словно хотел что-то сказать, но потом закрыл его и провел ладонью по столу.

— Теперь давай поговорим о Френсис Матеруэлл, — профессиональным тоном продолжал Арчер. — Как говорят на всех вечеринках, Френсис Матеруэлл — одна из наиболее многообещающих молодых актрис. — Он подождал возражений, но О\'Нил предпочел промолчать. — Через два или три года она станет настоящей звездой, и ты сам говорил мне об этом, не так ли?

— Да, — печально ответил О\'Нил. — Говорил.

— И тем не менее ты хочешь, чтобы я ее уволил?

— Да, — прошептал О\'Нил.

— Ты настаиваешь, — продолжал Арчер тоном прокурора, зачитывающего обвинение, — чтобы я уволил всех пятерых?

— Мы настаиваем, — поправил его О\'Нил.

— В таком случае, Эммет, — тут Арчер широко улыбнулся, — я тоже увольняюсь. Как-нибудь увидимся. — И он поднялся из-за стола.

— Клем!

Арчер посмотрел на О\'Нила:

— Пожалуйста, сядь.

Арчер колебался.

— Сядь, сядь, — нетерпеливо повторил О\'Нил.

Арчер с неохотой опустился на стул.

— Клемент, я думаю, ты пожалеешь о том, что заставил меня объясниться.

— А чего ты, собственно, ожидал?

— Я ожидал именно этого. — О\'Нил выдавил из себя жалкую улыбку и провел ладонью по коротким жестким волосам на затылке. — Ты прав, мы просим тебя избавиться от этих людей не потому, что они плохие артисты. — Пауза. — Клемент, поверь мне на слово, для тебя будет лучше, если ты перестанешь задавать вопросы и позволишь мне уладить все формальности.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Их всех обвиняют в том, что они коммунисты. Спонсор хочет снять их с программы. Немедленно, а еще лучше — вчера.

Арчер моргнул и не сразу понял, что сидит с отвисшей челюстью. «Наверное, я выгляжу очень глупо», — подумал он.

— Еще раз, пожалуйста, — произнес Арчер, встретившись взглядом с О\'Нилом.

— Их обвиняют в том, что они коммунисты, — пробубнил О\'Нил, — и спонсор хочет снять их с программы.

— О\'Нил согласен?

— Хатт согласен, — поправил его О\'Нил. — Я здесь только работаю. Моим мнением никто не интересуется.

— И какую, по-твоему, позицию следует занять мне?

— Позиция у нас может быть только одна. — О\'Нил заерзал на стуле. — Что у меня, то и у тебя.

— Четверг — тяжелый день. — Арчер поморщился. — По четвергам я очень устаю. Ты мог бы подождать до пятницы.

О\'Нил молчал, и Арчер понял, что решение ему придется принимать немедленно. Он потер лысину, глядя на широкие, обтянутые твидом плечи О\'Нила и его растрепанные волосы.

— Пункт первый, — продолжил он, подумав о том, что разбираться со всем надо по порядку. — Пункт первый. Кто говорит, что они коммунисты?

— Ты слышал о журнале под названием «Блупринт»?

— Да, — кивнул Арчер. Он несколько раз видел экземпляры «Блупринт» в кабинетах продюсеров радиопрограмм. Воинственный такой журнальчик, с неизвестными источниками финансирования, поставивший перед собой цель выявлять коммунистов, пробравшихся в радио- и киноиндустрию. — При чем тут он? О нас «Блупринт» ничего не писал.

— Пока не писал. — О\'Нил бросил подозрительный взгляд на стоящего за стойкой бармена. — Я не хочу кричать об этом.

Арчер подвинулся ближе.

— На прошлой неделе из «Блупринт» прислали спонсору письмо, сообщив, что в следующем номере, который выходит через три недели, расскажут о связях с коммунистами пяти участников нашей программы. Они также написали, что снимут статью, если получат доказательства того, что все пятеро уволены.

— Это, знаешь ли, шантаж в самой грубой форме.

— Они так не считают, — покачал головой О\'Нил. — Они говорят, что не хотят причинять ущерб спонсору и продюсеру без крайней на то необходимости. Редактор «Блупринт» раньше работал у Хатта и по старой дружбе решил предупредить и его, и спонсора.

— А кто назначал этих людей судьями? — спросил Арчер. — Почему бы им не заняться исключительно своими делами?

— Люди имеют право бороться с коммунизмом, — терпеливо объяснил О\'Нил. — В любой сфере человеческой деятельности. Может, они фанатики, но таков уж дух времени, так что не стоит их за это винить.

— Ты видел письмо?

— Да.

— И в чем заключается связь артистов и Покорны с коммунистами?