— Качество хорошее.

По сигналу мастера сыновья щипцами сняли с горячего поддона крышку, а сам Кавальо гордо вытащил из печи желтый клинок. Римские кузнецы подошли как можно ближе, понимая, что действо достигло еще неизвестной им стадии. Рению пришлось отступить на шаг — жар казался почти нестерпимым. Однако, вытянув шею, он продолжал внимательно наблюдать за происходящим.

— Профессионал фотографировал. Бери, если понравилось.

Петров положил негативы за обложку записной книжки.

В раскаленных добела углях Кавальо снова начал бить молотом по клинку, вздымая в воздух фейерверк искр и крутящихся языков пламени. Внезапно огонь долетел до волос мастера, но тот спокойно, привычным жестом погасил его. Снова и снова он переворачивал меч и бил по нему молотом, однако уже без той сокрушительной силы, которая наполняла первые удары. Звук казался уже почти нежным, однако ученики видели приставшие к металлу черные кусочки угля.

— Верну, когда отпечатки сделаю. Как обычно, почтой… И еще будет просьба. Если что-то новенькое появится, пересылайте не мне домой, а вот по этому адресу… Козыреву Александру. Он в курсе.

Василий Васильевич повертел листок, сделал пометку, отложил без энтузиазма. Видно, такой оборот ему не понравился, но — промолчал, как и Петров в свою очередь не спросил, откуда у Саввича эти прекрасные негативы. Истребители Су-15 с бортовыми номерами 05 и 06 были сняты на летном поле возле укрытия. Маскировочные сети откинуты, под плоскостями хорошо видны ракеты. Картинка!

— Сейчас надо действовать быстро. Нельзя дать железу остыть перед закалкой. Следите за цветом… пора!

Н-да… Они помолчали, думая каждый о своем. Незаданные вопросы витали в воздухе вместе с табачным дымком. Таковы правила игры, и тут ничего не поделаешь. Остаток вечера добили на кухне с помощью бутылки.

Ясное утро обещало жаркий день. Несмотря на это, Саввич надел в прихожей китель, перед зеркалом поправил фуражку. В форме выглядел представительно, хоть сейчас посылай в школу выступать о героях ратных будней. Петров тоже накинул куртку — под ней фотоаппарат не так бросался в глаза.

Голос Кавальо звучал почти нежно: его наполняла любовь к металлу. Стоило лишь раскаленному докрасна мечу потемнеть, как мастер быстро поднял его щипцами и опустил в ведро с холодной водой. Маленькая кузница моментально наполнилась паром и шипением раскаленного металла.

Когда ворота со звездой распахнулись перед запыленным капотом служебного «уазика» и солдат в кителе с голубыми погонами отдал честь, Петров наконец поверил: да, вот оно! Машина медленно катилась по асфальту военного городка, потом выехала на широкую, уложенную бетонными плитами дорогу, которая и сама по себе уже напоминала взлетную полосу. Свежий ветер крепко рванул брезентовый тент вездехода, горизонт распахнулся: в утренней дымке плыл аэродром.

— Прибыли! — Саввич ловко соскочил на бетонку, повел рукой, словно приглашал полюбоваться собственным хозяйством. Солнце слепило, отражаясь в щедром остеклении стартового командного пункта, сверкали серебром плоскости истребителей на стоянке. В машине Петров через голову потянул аппарат, установил выдержку и диафрагму и тоже вышел.

Магнитом тянули самолеты. Они были готовы к полету и бою. Петров взвел затвор. Саввич смотрел равнодушно: «миги» этой модификации, на его взгляд, секрета не представляли. Присев на корточки, Петров ловил резкость, вращая длиннофокусный объектив. В визир вошли ракеты — крупным планом…

— И снова в жар. Это самая важная стадия. Если ошибиться в оценке цвета, меч получится мягким и бесполезным. Смотрите внимательно! Запоминайте оттенок, иначе все, чему я вас учил, окажется напрасным. Мне этот цвет напоминает засохшую за один — именно один — день кровь, но каждый из вас должен найти собственное сравнение.

За ужином жена сказала:

— Меня на пляже знакомая спросила, в шутку, конечно…

К этому моменту подоспел второй клинок, и кузнец повторил процедуру ковки на поддоне с раскаленными углями, снова взметая в воздух веер огненных искр. Теперь уже ни у кого из присутствующих не возникало вопроса, зачем потребовалось надевать тяжелые и неуклюжие кожаные фартуки. Несмотря на все предосторожности, один из римлян громко вскрикнул — на незащищенную руку попал раскаленный кусочек.

Петров зевнул и отложил журнал:

— И что она тебя спросила?

— Она спросила: ваш муж, случайно, не шпион?

Мечи калили докрасна и погружали в угли еще четыре раза, и лишь после этого испанец удовлетворенно кивнул. Все, кто работал в кузнице, вспотели и почти ослепли от густого горячего пара. В тумане блестели лишь два клинка, со свистом рассекающие плотный воздух.

3

На просторном столе перед старшим следователем по особо важным делам майором Верещагиным лежало заявление портье гостиницы «Ленинград», ксерокопия письма к «дорогому Даниэлу» и его перевод. Сергей Иванович уже посмотрел бумаги и теперь сидел, постукивая тупым концом карандаша по толстой столешнице, как бы заново после отпуска привыкая к просторному кабинету.

Горы уже окрасились первыми лучами восходящего солнца, но никто не заметил наступления утра. Кузнецы так долго смотрели в огонь, что все вокруг казалось им черным.

Здесь все было массивно и основательно — старинный стол, лобастый сейф, и только самому хозяину не хватало солидности. Сухопарый, нарядный, в легком светлом костюме, он, казалось, заскочил сюда ненароком или на спор, как отчаянный старшеклассник в директорский кабинет. Хороший ровный загар убавлял годы, в модной прическе не наблюдалось покуда благородной седины — молодой человек, да и только, как величали его на улице, в магазинах или автобусах, прося передать билетик. Впрочем, так оно и было. Тридцать два года не возраст, если, конечно, оставить за кадром все, что сопутствовало его должности и разнообразило жизненные опыты.

Легкий ветерок теребил занавеску на высоком окне, осторожно трогал подколотые листки. Верещагин вновь пробежал по строчкам взглядом.

Сыновья Кавальо снова прикрыли поддон крышкой и оттащили его к стене. Пока римляне устало стирали с горячих лбов пот, Кавальо закрыл горн и убрал мехи, аккуратно повесив их на специально предназначенные для этого крюки — теперь им предстоит дожидаться следующей плавки. В кузнице все еще стояла жара, однако действо уже закончилось: мастер Кавальо повернулся к ученикам, крепко сжимая в каждой руке по готовому мечу, еще не получившему ни собственных ножен, ни рукоятки.

«Дорогой Даниэл!

Я получил твое письмо. Теперь я хочу тебе сказать, что ты можешь связаться с фирмой «Эски» и предложить им начать производство моделей советских самолетов. Со своей стороны я могу достать все материалы, которые им нужны, такие, как детальные изображения, хорошие фотографии и виды в цвете…

Клинки казались слегка неровными. Хотя мастер ковал их на глаз, они в точности совпадали и по длине, и по форме. Когда же они остыли настолько, что уже можно было взять их в руки, римские кузнецы оценили и сходство их веса. Одобрительными кивками они оценили мастерство испанца; конечно, уже больше никто не жалел о времени, проведенном вдали от собственного горна. Все прекрасно понимали, что обрели ценное знание, и с нежностью поглаживали клинки.

Думаю, что для нас это было бы очень прибыльно».

Предложение было составлено грамотно. Верещагин видел такие модели в масштабах 1:35 и 1:72, выпускаемые фирмами «Тамия», «Эрфикс», «Италаэрл»… До последней заклепки и мельчайшей детали миниатюрные самолеты, танки, бронетранспортеры повторяют боевую технику армий всех стран, в том числе и советскую. Правда, многое зависит от искусства того, кто их склеивает, наносит камуфляж. Верещагин вспомнил джип величиной со спичечную коробку. Малыш выглядел так, будто одолел немало километров, на ветровом стекле запеклась дорожная пыль, но лишь там, где ее не тронули щетки «дворников», а все-то стекло — чуть больше ногтя…

Рений тоже взял меч, хотя без рукоятки ему было трудно представить его будущий вес. Клинки родились из испанской земли, и, аккуратно проводя пальцем по чуть шершавому металлу, он подумал, что непременно надо объяснить Юлию величие момента.

Достоверные подробности и придают цену в глазах коллекционеров. Раскраска, опознавательные знаки… Да, Гена, подписавший письмо, хорошо знал это. Как настоящий купец, предлагал товар лицом. И пожалуй, не мешало бы посмотреть на него самого.

Хотя… Сергей Иванович задумался. Да, вполне возможно, что он уже встречался с этим Геной…

Ровно в девять майор Верещагин докладывал начальнику отдела о возвращении из отпуска. Полковник пожал руку:

— Ковка на углях придает железу твердую оболочку поверх мягкой сердцевины. Меч ни за что не сломается в битве, если, конечно, вы не допустите примесей и не ошибетесь с температурой при закалке, неправильно определив цвет. Сейчас покажу, — срывающимся от гордости голосом добавил мастер.

— Присаживайся, Сергей Иванович. Значит, отдохнул, говоришь. Тогда включайся в работу. Вот заявление, разберись-ка с ним сначала. Боевая техника, переписка с заграницей… Похоже, опять с коллекционерами дело имеем.

Он взял мечи из рук римских кузнецов и жестом попросил их отойти в сторону. Затем с силой ударил каждым из клинков по краю наковальни. Мечи ответили глубоким, почти колокольным звоном. Казалось, они взяли на себя смелость возвестить зарю, даже не треснув от сильного удара. Испанец удовлетворенно и гордо вдохнул.

— Обстоятельства сходятся, Василий Николаевич. Знакомый почерк.

— Кстати, и на почерк посмотри…

— Они будут нещадно убивать, — негромко проговорил он, — но сумеют превратить смерть в искусство. — Голос звучал почтительно, и окружающие поняли чувства мастера. — Начинается новый день, господа. Ваши угли будут готовы уже к полудню, и вы сможете вернуться в собственные кузницы и выковать новые мечи. Я хотел бы увидеть их, скажем, дня через три. Оставьте свои произведения без рукояток: мы сделаем их вместе чуть позже. А сейчас, пожалуй, я отправлюсь отдохнуть.

Верещагин кивнул. Не первый раз он получал задание и ценил доверительные минуты, когда полковник штрихами намечал направление поиска, делился мыслями, проигрывая различные варианты.

Утомленные, но исполненные почтения римские кузнецы негромко поблагодарили учителя и медленно, словно не в силах расстаться с только что родившимися клинками, вышли из мастерской.

Не первый и, наверняка, не последний. В кабинет начальника отдела не доносился шум большого города: на границе всегда тихо. А она проходила и здесь, та граница, тот передний край, где чекисты принимают бой с контрабандистами и шпионами, идеологическими диверсантами, пресекают попытки тех, кто из корысти, по недомыслию или другим причинам оборачивают в товар государственную и военную тайну.

Тихо в кабинете. Пристально смотрит с портрета Феликс Эдмундович. Чекисты — солдаты тишины.

ГЛАВА 4

— Люблю, когда за окном дождь, — сказал Василий Николаевич. — Мелкий, грибной… Или снег. Лучше тогда работается.

— Август. Скоро и дожди зарядят.

— Да, летит время, летит… Дело Иванова, кажется, года три назад у нас проходило?

— Четыре.

Помпей и Красс поднялись со своих удобных, расположенных в тени мест, чтобы поприветствовать толпу. Собравшиеся на трибунах Главного цирка зрители встретили консулов гулом голосов и возбуждением, волной прокатившимся вдоль плотно забитых трибун. Помпей торжественно поднял руку, а Красс слегка улыбнулся, явно испытывая удовольствие от всеобщего внимания. Он считал, что после таких значительных трат уважение вполне заслужено. На каждом из глиняных жетонов, дающих право присутствовать на состязаниях, были отпечатаны имена обоих консулов, и, хотя раздавались жетоны бесплатно, Красс слышал, что на протяжении нескольких недель до события они служили валютой. Многие из тех, кто сейчас сидел на трибунах, с нетерпением ожидая первого заезда, дорого заплатили за эту привилегию. Красс не переставал ценить в своем народе практичность: люди умудрялись превратить в источник прибыли даже подарки.

— Не забыл, это хорошо. Тогда ты со многими коллекционерами встречался, пройди по старым адресам. Собиратели народ памятливый…

Погода стояла прекрасная, и проплывающие по голубому небу редкие кудрявые облачка выглядели изысканной декоративной деталью. На трибунах активно заключались пари. В воздухе царило волнение, и Красс не мог не заметить, что семейных групп мало. Печально было наблюдать, как гонки неизбежно заканчивались потасовками среди зрителей, занимающих дешевые места, — проигравшие пари обязательно затевали драку. Всего лишь месяц назад, чтобы восстановить порядок, пришлось вызывать отряд легионеров. В самом последнем забеге фаворит подвел своих поклонников и проиграл; в результате на трибунах завязалась драка и пять человек погибли.

— Интересный народ, — согласился Верещагин, — и своеобразный. Один, помню, планами делился. Хотел сделать серию моделей исторических кораблей — и из чего бы вы думали? Из титана!

— Размах, однако, — усмехнулся полковник. — Чтоб на века — так надо понимать?

Верещагин покачал головой:

Вспомнив об этом случае, Красс нахмурился. Не хотелось бы повторения пройденного. Повернувшись, он увидел, что люди Помпея стоят и у входа, и между рядами. Охранников вполне достаточно, чтобы сбить спесь даже с самых заносчивых. Консул явно не хочет, чтобы год его правления ассоциировался с массовыми беспорядками. При нынешнем положении вещей его поддержка кандидатов на предстоящих выборах будет очень важной. Впереди оставалось еще больше половины срока, однако сенатские фракции уже изменяли свой состав: те, кто надеялся на самые высокие посты, постепенно завоевывали известность. Красс прекрасно понимал, что приобретенная популярность окажется залогом успеха в будущем году, а может быть, и еще дольше.

— Здесь психология другая: ни у кого нет, а я — имею. С моделями из титана чудачество, конечно, чистой воды, но если в рамках не удержатся… Ведь как оно бывает — сначала в коллекции фотографии, флаги, потом медали памятные в честь спуска кораблей, а там и чертеж крейсера последнего проекта.

— Своего рода диалектика накопительства.

— Абсолютно точно. Квартира того же Иванова музей напоминала.

Красс внимательно взглянул на соконсула, пытаясь определить, планирует ли Помпей будущее так же, как и он сам. Каждый раз, когда закон не давал действовать, ограничивая полномочия, Красс утешался тем, что Помпей тоже не свободен в выборе средств. Рим больше не позволит бесконечно продлевать консульство, как семь раз подряд продлевал Марий. То дикое время уже миновало — вместе с Суллой и гражданской войной. И все же ничто не могло помешать Помпею растить преданных последователей.

— Из Военно-морского музея к нему как будто кое-что и приплывало, — заметил Василий Николаевич. — Короче, нужно обратиться к архивам. Думаю, отыщется зацепка… Ну и в гостинице поработай: что за итальянцы к нам приезжали, был ли кто из них в нашей стране прежде? Исключать возможность шпионажа мы права не имеем.

Полковник передал Верещагину тоненькую папочку, еще раз повторил:

— И само собой, коллекционеры. Все же мне сдается, что мы имеем дело с кем-то из старых знакомых.

Каждый раз, оказываясь рядом с Помпеем, Красс стремился стряхнуть угнетающее ощущение неравенства. Все начиналось с внешности: в отличие от Красса с его острыми, резкими чертами, Помпей выглядел именно так, как и должен выглядеть настоящий консул — солидный, с широким и сильным лицом, начинающий слегка седеть. Правда, Красс подозревал, что благородная седина — отчасти результат использования пудры. Но определить наверняка было трудно, даже сидя рядом.

Тогда-то мелькнула у Верещагина впервые мысль: а не знаком ли он с автором письма к неведомому покуда Даниэлу? Свидетелями по делу Евгения Иванова, осужденного за разглашение секретных сведений, составляющих государственную тайну, проходили десятки людей. В основном коллекционеры по военно-морской тематике, но были и те, кто «собирал авиацию». Предметами обмена служили фотографии боевых кораблей, модели, чертежи — все, так или иначе связанное с флотом.

Словно боги и без того не достаточно его наградили, Помпей пользовался их благословением и в военных начинаниях. Он пообещал народу очистить моря от пиратов, и всего лишь через несколько месяцев римский флот успешно изгнал разбойников из чистых вод Средиземного моря. Помпей пообещал обеспечить бурное развитие торговли и очень скоро выполнил свое обещание. Никто в городе и не подумал поблагодарить Красса за то, что именно он финансировал предприятие, равно как и за то, что взвалил на собственные плечи всю тяжесть потери нескольких кораблей. Он был вынужден снова и снова швырять людям деньги, чтобы они хоть иногда вспоминали о его существовании, в то время как Помпей спокойно нежился в лучах обожания.

Во время следствия Верещагин не раз поражался энергии и разворотливости Иванова — модельщика с золотыми руками, но в разговоре не без труда подбиравшего слова, скорее замкнутого, чем общительного. Высокий лоб с залысинами, близорукие глаза, очки в тяжелой оправе… И образ жизни соответствовал внешности типичного затворника: большую часть времени Иванов проводил в своей комнате за столом-верстаком, выпиливая, вытачивая, раскрашивая модели. Но в его записной книжке было свыше полусотни адресов и фамилий. Негативы, снимки новейших десантных судов и крейсеров, тральщиков и подводных лодок, бронекатеров путешествовали в конвертах и бандеролях между Ленинградом и Москвой, Севастополем, Керчью, Херсоном и Куйбышевом, Алма-Атой и Кронштадтом и уж совсем неприметным городком Конаково. Оттуда, через Бориса Лемачко, материалы Иванова уходили за рубеж. А вскоре и сам он начал посылать за границу фотографии, познакомившись с Рене Егером.

Это было долгое дело… Чтобы раскрыть все связи, установить утечку информации, работала целая бригада, подключились товарищи из страны, где жил Егер. Они и предоставили ленинградским чекистам одно интересное письмо…

Красс задумчиво барабанил пальцами по колену. Граждане Рима способны уважать лишь то, что находится перед их глазами. Собери он собственный легион и отправь его патрулировать улицы города, они будут благословлять его каждый раз, как кто-нибудь из воинов поймает вора или разнимет дерущихся. Без этого Помпей и не подумает обращаться с ним как с равным. Идея не нова, однако с воплощением ее спешить не стоит. Красс втайне опасался, что Помпей прав в своей оценке его достоинств. Какие победы он, Красс, может принести Риму? Ведь суть дела не в том, что он способен одеть воинов в сияющие доспехи. Легиону необходимо достойное командование. Помпею все давалось легко, и эта легкость могла принести Крассу еще одно унижение, вынести которое он уже просто не в силах.

Верещагин набрал номер телефона:

Консул вспомнил неудачную кампанию против Спартака. И возведенная им на юге Италии стена тоже наверняка вызывает насмешки. В сенате никто не говорил об этом вслух, однако между собой судачили все кому не лень: и сенаторы, и солдаты, и простые горожане. Правда, Помпей уверял, что разговоры ничего не значат, но ему снисходительность давалась легко и ничего не стоила. Кого бы ни избрали в конце года в сенат, Помпей в любом случае сохранит там свое влияние. Если бы Красс мог быть так же уверен в собственном положении!

— Слава, здравствуй. Ты на месте? Тогда приготовь, пожалуйста, дело коллекционера Иванова. Сейчас поднимусь, ладно?

Со своего почетного места сенаторы наблюдали, как на центральную дорожку трека вынесли семь деревянных яиц. В начале каждого круга одно из них предстояло убирать, так что последнее должно было означать накал борьбы в конце состязания.



Ритуал открытия уже подходил к концу, и Красс махнул рукой. Тут же появился нарядно одетый раб, готовый передать ставки своего господина. Помпей счел недостойным воспользоваться возможностью, зато Красс с пользой провел целый час в построенных под трибунами темных конюшнях вместе с возницами и лошадьми. Он считал себя знатоком и пришел к выводу, что упряжка белых испанских лошадей, которой правил Павел, просто великолепна. Красс на минуту задумался, раб же терпеливо ждал, чтобы передать ставки господина своим хозяевам. Как правило, долина у подножия холмов оказывалась очень удобной для тех лошадей, которые предпочитали мягкий грунт, однако дождя не было уже почти целую неделю, и под консульской ложей пыль на дороге спиралью поднималась в воздух. Красс никак не мог определиться со ставками, от волнения у него пересохло во рту.


«Джейнс»
Редактор капитан Джон Е. Мур
Королевский военно-морской флот
Элмхерет, Рикней, Хайлсхэм, Сассекс ВН 271 СФ Англия
Мой дорогой Рене!
Ваши три фотографии благополучно прибыли, но я не мог Вам сразу ответить, так как только что вернулся из США.
К сожалению, мне не удалось пока решить вопрос о снабжении Вашего юного техника необходимыми ему вещами… Я также — буду очень рад начать этот обмен, который может быть чрезвычайно полезным и ценным.


— Ставлю три сестерция на упряжку Павла, — наконец произнес он, собравшись с духом.



Раб кивнул, однако стоило ему сделать шаг, как консул схватил его за руку костлявыми пальцами.

В свое время Верещагин основательно изучил справочник «Джейнс файтинг шипс». Роскошное издание, цветные иллюстрации, цена немалая — 23 фунта. В нем были опубликованы фотографии из коллекции Иванова. Мнение экспертов о них было однозначным: публикации в открытой печати и вывозу за границу не подлежат.

— Нет, только два. Дорога совсем сухая.

Капитан Мур все же расстарался и решил вопрос о снабжении «юного техника». За снимки советских кораблей рассчитывался наборами для сборки моделей бронетанковой техники фашистской Германии производства японских фирм. Было в этом обмене что-то не укладывающееся в сознании, выходящее за рамки не только правовых норм…

Человек ушел, а Красс кожей ощутил усмешку Помпея.

За модель танка типа «Ягдтигер» — шесть фотографий торпедных и ракетных катеров. За «Штурм-Гешютц» — суда на воздушной подушке. Малые корабли были в цене особой. Те, что не выходят из территориальных вод СССР. Шеф-редактор «Джейнс», в недавнем прошлом заместитель начальника военно-морской разведки Великобритании, капитан 1-го ранга Джон Е. Мур хорошо знал свое дело.

Верещагин отложил увесистый том. Закладка отметила страницу с текстом письма капитана Мура. Интонацией, предметом разговора оно напоминало послание, найденное в гостинице. Там — корабли, здесь — самолеты…

— Никак не возьму в толк, что заставляет тебя играть и делать ставки. Ведь ты один из самых богатых людей в Риме, а ставишь меньше, чем половина присутствующих здесь зрителей. Что для тебя эти два сестерция? Бокал вина?

Тома громоздились перед следователем. Пылиться бы и дальше им за семью замками. Но — нет…»

И в тишине архивов нет покоя.

4

Красс лишь повел плечами. Подобные разговоры он слышал и раньше. Помпею нравилось дразнить его, однако, как только ему потребуется снаряжать свои драгоценные легионы, он не постесняется прийти и начать клянчить деньги. Старшему из двоих это доставляло тайное наслаждение, хотя иногда он спрашивал себя, задумывается ли об этой стороне дела Помпей. Окажись Красс на его месте, ситуация стала бы для него медленным ядом, однако Помпею жизнерадостность не изменяла никогда. Этот человек совсем не понимал приносимого богатством достоинства.

Гриф «Секретно» на обложке серого картона был перечеркнут. Вместо него жирно тиснут другой, не столь грозный: «Из части не выносить». А все же Андрей трусил. Пыльный воздух в заставленной стеллажами библиотеке специальной литературы был сух и душен, а под пропотелой рубахой — знобкий холодок. И пальцы дрожали, предатели, когда переворачивал листы.

Через страницу-другую — фотографии. Палубные вертолеты, дальние бомбардировщики, другие машины… Отчеты об испытаниях. Да, Петров их точно вычислил. Еще давно. Иногда казалось, что именно он присоветовал устроиться на работу в эту воинскую часть, когда Андрей уходил из музея.

Но вспомнить не мог. Неладное творилось с головой в последнее время. Жара, наверное, все она… Явственно представилась вдруг кружка пива, холодного, с кружевной опадающей пеной. Пожевал пересохшими губами. Бросить все, вернуть отчеты, закатиться в «Дубок» под прохладные своды…

— Лошадь может подвернуть ногу, а ездок совсем не застрахован от падения. Думаешь, я готов швырять деньги на ветер?

Нельзя: что скажет Петров? Известно что… В глазах, чуть навыкате, плеснет презрительное недоумение: «Растяпа, простого не сумел…» Так уже было, когда Андрей, робея, показал свои поделки — муляжи самурайского меча и револьвера Лефоше. Петров хмыкнул, повертел в руках: «Размер не соблюден, детали не проработаны». Потом и стороной дошел, через других, нелестный отзыв. Андрюха, мол, микрон не ловит, на поллаптя ошибется — не заметит.

Проглотил, стерпел и это. Так из чего, Андрей, стараешься? Самому себе признаться можно: авторитет в кругу избранных, напористая удачливость Петрова влекли неудержимо, как огонек ночную бабочку. Интересен был разговор с ним, приятно мимолетное внимание. Все вместе — вытягивало из рутины плоских дней, хоть и понимал — до Петрова ему не подняться, о его влиянии и связях — только помечтать. За границей человека знают. А тут…

Вернулся раб и протянул Крассу жетон. Тот крепко сжал символ благополучия в руке, стараясь не замечать презрительного взгляда соконсула.

А тут просто работали. Двое парней в синих халатах, склоняясь над столом, разбирали чертеж. Знакомая девушка из КБ со стопкой книг, спеша, процокала каблучками, скользнула по Андрею равнодушным взглядом. Все были заняты.

«Не у кого просить прощенья за несвершенные свершенья…» — припомнилась строчка где-то прочитанного стихотворения. Нет, Андрей решительно сгреб папки — на этот раз он доведет дело до конца.

— А кто, кроме Павла, соревнуется в первом забеге? — поинтересовался Помпей.

— Постойте, молодой человек, минуточку…

Голос библиотекаря был строг. Андрей едва не выронил отчеты. Вернулся.

— Еще три упряжки, господин. Одна новая, из Фракии, Даций из Мутины и вторая упряжка из Испании. Говорят, испанские лошади попали на море в шторм, а потому могут оказаться очень нервными. Большая часть зрителей сейчас ставит на Дация.

— Надо записать то, что вы взяли, — мягче пояснила женщина. — Свою фамилию напомните.

— Рогачев.

Красс смерил раба гневным взглядом.

На душе отлегло. Все так просто! А через проходную как-нибудь проскочит.

В Гавани по широким улицам между высоких домов бродил ветер с залива и кружил голову. Петров вздохнул, стоя у распахнутого окна. Теплый вечер звал на приключения. Иногда и такое настроение у него бывало.

— Ты раньше ничего этого не говорил, — резко заметил он. — Павел тоже привез лошадей из Испании. Они плыли на том же корабле и тоже пострадали в шторме?

Посмотрел вниз. Фигурка Рогачева затерялась в толпе на автобусной остановке. Маленький человечек среди других, таких же маленьких, — ему было чуть жаль Андрея. А как тот обрадовался, получив книгу об английском истребителе «Корсар», сразу модель засобирался делать.

— Не знаю, господин, — ответил раб, склоняя голову.

Красс даже покраснел, пытаясь решить, стоит ли забирать ставку, пока еще не начались скачки. Нет, только не перед Помпеем. Впрочем, если бы удалось хоть на минуту отойти…

Помпей улыбнулся. Сомнения коллеги от него не укрылись.

— Я полностью доверяю народу, — заявил он. — Сотня золотых на Дация.

Раб проявил завидную выдержку: даже не моргнул, хотя цена была выше той, за которую на торгах продали его самого.

— Конечно, господин, как пожелаете. Сейчас я принесу вам жетон. — Он бросил на Красса вопросительный взгляд, но тот лишь гневно смотрел на него.

— Быстрее, сейчас начнутся скачки, — поторопил Помпей, и раб бросился бежать.

К стоящему на краю трека горнисту с длинным бронзовым горном в руках приблизились два знаменосца. Раздался призывный звук. Толпа радостно зашумела, и ворота конюшен распахнулись.

Первым появился римлянин Даций на легкой колеснице, запряженной темными меринами. Красс даже слегка поежился: гордый, уверенный в себе возница плавно проехал перед зрителями и остановился точно перед линией старта. Он был невысокий и плотный, но толпе явно нравился: бурным приветствиям не было конца. Атлет салютовал в сторону консульской ложи, и Помпей тотчас поднялся, приветствуя всеобщего любимца. Красс последовал было примеру товарища, однако Даций уже отправился готовиться к заезду.

— Он явно рвется в бой, — жизнерадостно заметил Помпей. — Смотри, как его лошади кусают удила.

Красс промолчал, внимательно наблюдая за выездом следующей упряжки. Судя по преобладанию зеленого цвета, это фракиец. Бородатый ездок был неизвестен и неопытен, а потому мало кто из зрителей поставил на него. И все же они добросовестно приветствовали атлета, хотя многие в то же самое время вытягивали шеи, чтобы не пропустить выезд из темноты конюшен еще двух команд.

Павел подстегнул длинными поводьями своих испанских лошадей, и те стремительно вылетели на залитый солнцем трек. При виде этого великолепного зрелища Красс нетерпеливо стукнул кулаком по перилам.

— Да, Дацию придется хорошо потрудиться, чтобы победить этих красавцев. Посмотри, Помпей, как они великолепны.

Павел приветствовал консулов уверенно и торжественно. Даже на почтительном расстоянии Красс заметил, как сверкают на смуглом лице ослепительно белые зубы, и на душе у него стало немного спокойнее. Колесница встала в один ряд с другими, а вскоре к ним присоединился и последний из соревнующихся — тоже испанец.

В конюшне Красс не заметил в лошадях никакого изъяна, но сейчас он вглядывался как можно внимательнее, пытаясь обнаружить признаки слабости. Несмотря на собственные хвалебные восклицания, Красс теперь уже не сомневался в том, что по сравнению с другими жеребцы Павла выглядели не так спокойно и уверенно. В эту минуту снова зазвучал горн, и все пари прекратились. Красс неохотно сел на место. Раб принес Помпею жетон, и консул рассеянно теребил его в руках, ожидая сигнала к началу соревнований.

Над трибунами повисла напряженная тишина. Лошади Дация внезапно чего-то испугались и шарахнулись прямо на колесницу фракийца; обоим атлетам пришлось наводить в своих упряжках порядок. Хороший возница вполне способен в галопе щелкнуть кнутом всего в нескольких дюймах от головы любой из своих лошадей, так что вскоре все уже снова стояли на местах. От взгляда Красса не ускользнула уверенность фракийца, и он невольно подумал, не упустил ли верный шанс. Среди более опытных соперников бородач даже и не думал волноваться.

Тишина продолжалась еще несколько мгновений: было слышно, как храпят и бьют копытами лошади. Потом раздался третий сигнал горна, и все вокруг моментально пришло в движение: колесницы рванулись вперед, а трибуны взорвались криком и свистом. Скачки начались.

— Ты правильно поступил, Красс, — вдруг заметил Помпей, глядя поверх голов многочисленных зрителей. — Вряд ли в Риме найдется хоть один человек, у которого твоя щедрость вызывает сомнение.

Красс быстро взглянул на соперника, думая, что тот насмехается. Но Помпей казался абсолютно бесстрастным и, судя по всему, даже не заметил взгляда.

Внизу, на треке, колесницы уже доехали до первого поворота. Легкие экипажи описывали на песке широкую дугу, лошади бежали размашистым аллюром. Возницы отклонились в сторону, пытаясь уравновесить крен: от падения их могли спасти только собственное мастерство и сила. Зрелище стало особенно впечатляющим, когда Даций с удивительной точностью промчался сквозь узкий просвет между двумя экипажами и возглавил гонку. Красс невольно нахмурился: такое развитие событий его не очень устраивало.

— Ты уже решил, кого будешь поддерживать в конце года на пост консула? — поинтересовался он, стараясь говорить как можно спокойнее.

Помпей улыбнулся.

— Рановато об этом думать, друг мой. Пока что меня вполне устраивает собственное консульство.

Столь откровенная фальшь не могла не покоробить. Красс слишком хорошо знал коллегу, чтобы поверить подобным заверениям. Не выдержав пристального взгляда, Помпей пожал плечами.

— Думаю, можно убедить сенатора Пранда внести свое имя в список, — произнес он.

Наблюдая за соревнованием, Красс вспоминал все, что знал об этом человеке.

— Да, ты прав, не самый плохой выбор. А он знает о твоей… поддержке?

Все спокойствие Помпея уже улетучилось. Глаза его сияли: Даций продолжал лидировать. Правда, Крассу показалось, что уважаемый консул всего лишь разыгрывает интерес, чтобы вызвать раздражение у соперника.

— Помпей! — напомнил Красс о своем существовании.

— Он не доставит неприятностей, — коротко ответил Помпей.

Ответ Крассу понравился. Ни сам Пранд, ни его сын Светоний не обладали в сенате серьезным влиянием. Но в этом и состояло преимущество: слабые консулы не помешают ни Помпею, ни ему самому продолжать управлять Римом по собственному усмотрению. Изменится лишь то, что из публичных людей они превратятся в частных. Конечно, пересесть из первого ряда в последний не слишком приятно — в этом они солидарны. Красс спросил себя, знает ли Помпей о том, что семья Пранда у него в долгу, что в случае победы этого человека на выборах он получит возможность контролировать ситуацию.

— Если ты уверен в Пранде, я мог бы тоже поддержать его, — громко, чтобы перекричать рев толпы, ответил Красс.

Помпея такой поворот явно удивил.

— Великолепно. А не знаешь, Цинна будет участвовать в выборах?

Красс покачал головой.

— После смерти дочери он совсем отошел от политики. Ты что-нибудь об этом слышал?

Красс, волнуясь, взял Помпея за руку, и тот невольно поморщился. Красс ощутил укол ненависти к этому заносчивому, чванливому выскочке. Какое право имеет он так откровенно демонстрировать презрение, особенно если учесть, что именно Красс оплачивает содержание роскошных особняков Помпея?

— Нет, Красс, ничего не знаю. Но если Цинна не вступит в игру, нам придется искать другую кандидатуру на роль второго консула.

Шел уже четвертый круг заезда. Даций уверенно лидировал, за ним шел фракиец. Павел шел третьим, а завершали цепочку пострадавшие от морской болезни испанские лошади. Толпа одобрительно шумела; все смотрели туда, где колесницам предстояло завернуть за угол и начать пятый круг. Убрали очередное деревянное яйцо, а голоса зрителей уже охрипли от крика.

— А что ты думаешь о Юлии? Ведь его пребывание в Испании заканчивается, — задумчиво произнес Красс.

Помпей взглянул настороженно. Он все еще подозревал коллегу в симпатиях к Цезарю, которых сам вовсе не разделял. Разве не этот человек уладил дело с долгами Десятого легиона, когда Юлий возглавил его?.. Помпей покачал головой.

— Только не он, Красс. Этот пес умеет кусаться. Уверен, тебе неприятности нужны не больше, чем мне самому.

Даций увеличил разрыв, и Красс продолжал возбужденно говорить, довольный, что сумел нарушить невозмутимое спокойствие соперника.

— Говорят, что Цезарь очень успешно повел дела в Испании. Привлек под наше влияние новые земли и города. Я даже слышал разговоры о том, что ему собираются устроить триумфальную встречу.

Помпей смерил Красса острым взглядом и нахмурился.

— Ничего не слышал ни о каких триумфальных встречах. И по-моему, я высказался достаточно ясно. Когда служба в Испании подойдет к концу, я постараюсь сразу отослать его еще куда-нибудь. Может быть, в Грецию. Так что забудь все свои планы, Красс. Я видел, как мои собственные люди стояли под дождем, приветствуя этого человека. Мои люди отдают почести какому-то чужаку!.. Надеюсь, ты хорошо помнишь Мария. Городу не нужен еще один такой же выскочка, особенно в качестве консула.

Красс не спешил отвечать на эту тираду, и Помпей предпочел принять молчание за согласие.

Внизу события развивались бурно. Дация догнала испанская колесница. Но в тот самый миг, когда оба экипажа поравнялись, испанский возница дрогнул и на долю секунды потерял управление лошадьми. Даже столь малой оплошности оказалось достаточно: со страшным грохотом, заглушившим дружный вопль ужаса на трибунах, колесницы столкнулись, и вот уже лошади, опрокинувшись, с громким ржанием беспомощно бьются на земле.

Фракиец изо всех сил натянул вожжи, чтобы замедлить ход своей колесницы и обойти неожиданное препятствие. Хлестнув тех лошадей, которые шли ближе к месту события, он заставил их ускорить бег. Резкое изменение аллюра едва не опрокинуло его самого. Толпа в ужасе наблюдала, как маленький человек изо всех сил борется, пытаясь сохранить равновесие. Затем опасное место было успешно пройдено, и люди на трибунах дружно поднялись с мест, аплодируя искусству атлета.

Помпей не смог сдержать проклятия — Даций неподвижно лежал на песке, неестественно вывернув ногу. Может, ему и удастся выжить, но вот управлять колесницей уже не придется никогда.

— Подай знак охранникам, которых я тебе выделил, Красс. Как только люди очнутся от шока, начнется драка.

Красс решительно сжал губы и, поймав взгляд центуриона, поднял сжатую в кулак руку. Легионеры пошли меж рядов, и, как оказалось, вовремя. Пережив волнение за судьбу лошадей и возниц, люди осознали, что потеряли свои ставки, и теперь отчаянными криками выражали разочарование. Последние круги заезда прошли без происшествий и почти не привлекли внимания зрителей. Фракиец победил, первым преодолев финишную прямую, однако публика реагировала вяло. Уже завязались потасовки; легионеры действовали быстро и решительно, не стесняясь бить дерущихся мечами, пусть и плашмя.

Помпей дал знать собственной охране, что собирается уходить, и легионеры принялись расчищать ему дорогу. Взглянув на Красса, он заметил его недовольство, поскольку соперник вовсе не собирался скрывать отношения к происходящему. На улице Помпей глубоко задумался, не обращая никакого внимания на волнение за спиной.



Юлий спешился на краю деревни, и лошадь принялась спокойно щипать траву между камнями древней дороги. До этого они с Сервилией долго ехали по холмистой местности, не встречая никаких признаков человеческого жилья. Места были удивительно красивы — леса чередовались с нависающими над зелеными долинами меловыми скалами. Пока они добирались сюда, солнце успело преодолеть полуденную черту. Судя по всему, в этом краю царствовали дикие животные: всадники не раз замечали, как от них шарахаются в стороны то благородный олень, то кабан.

Юлий специально выбирал самые безлюдные тропы, иногда намеренно удлиняя путь. Казалось, путешествие вдвоем вполне его устраивает, и Сервилия чувствовала себя польщенной. Порой создавалось впечатление, что они одни на всем белом свете. Тенистые леса хранили молчание, и всадники пробирались, чувствуя себя почти призрачными существами. Неожиданно лес сменялся залитой ярким солнечным светом цветущей и благоухающей долиной; тогда всадники радостно подстегивали лошадей и веселым галопом уносились прочь от тьмы, не останавливаясь до тех пор, пока у лошадей, да и у них самих, не сбивалось дыхание. Сервилия не могла припомнить столь приятно проведенного дня.

Деревня, в которую привел ее Юлий, оказалась странным местом у самого подножия гор. Неподалеку текла река, но, как и в лесу, полная тишина не нарушалась звуками голосов. Покосившиеся от времени дома стояли полуразрушенными, из окон буйно выбивались дикие папоротники и плющ. Все вокруг говорило о запустении и полной разрухе. Укрепленные на прочных кожаных петлях двери зияли открытыми проемами, а на ведущей к центру деревни улице во все стороны разбегались испуганные лошадьми дикие звери. Пустота и тишина вокруг не позволяли даже разговаривать — любое слово казалось вторжением в чужой мир, нарушением границ дозволенного. Сервилия невольно вспомнила отвечающие эхом своды храма и вновь с недоумением спросила себя, зачем Юлию понадобилось сюда ехать.

— Почему деревня опустела? — негромко поинтересовалась она.

Юлий пожал плечами.

— Причины могут быть самые разные — вражеское вторжение, болезнь. Или жители просто решили поискать себе новое место. Когда я впервые сюда попал, то провел в деревне несколько дней. Причину запустения мне так и не удалось понять — все произошло слишком давно. Место очень странное, однако я его люблю. Настолько, что, если мы когда-нибудь доберемся сюда, проложим новые дороги и обустроим улицы, мне будет жаль, что эта дикая красота пропала.

Под ногой Юлия хрустнул запыленный черепок, и он поднял его. Подув, повертел в руках, пытаясь понять, что именно это было прежде, при людях. Керамика оказалась такой хрупкой, что развалилась прямо в пальцах.

— Наверное, когда-то это место напоминало Валенсию. Рынок, полно всякой всячины, дети бегают вместе с курами… Сейчас даже трудно себе представить.

Сервилия оглянулась, пытаясь вообразить полную людей и жизни улицу. Совсем рядом по стене пробежала ящерица, внимательно взглянула блестящими круглыми глазками и юркнула в щель, под покосившийся наличник.

В прогулке по этому странному месту было что-то мистическое. Казалось, с минуты на минуту дома наполнятся голосами, а улица оживет, как будто движение не останавливалось ни на минуту.

— Зачем мы сюда приехали? — шепотом спросила Сервилия.

Ее спутник взглянул искоса, со странной улыбкой.

— Скоро покажу.

С этими словами он свернул за угол, на еще более заросшую улицу.

Дома казались почти кучами мусора, но за ними можно было разглядеть небольшую площадь. Солнце нагрело воздух и землю, и Юлий нетерпеливо ускорил шаг: ему явно хотелось поскорее выйти на открытое пространство. Древние камни, которыми была вымощена площадь, давно заросли травой и дикими цветами, однако Юлий шагал, не обращая на них никакого внимания, глаза его были прикованы к покосившемуся пьедесталу и лежащей рядом с ним разбитой статуе. Разглядеть лицо изображенного человека было невозможно, так как белый камень раскрошился на кусочки, однако Цезарь приблизился к поверженному изваянию с искренним благоговением. Он привязал лошадей к выросшему посреди площади, между камней, деревцу и склонился над мраморными останками, осторожно проведя по ним рукой. Даже в столь жалком состоянии было заметно, что статуя когда-то изображала могучего человека. Сервилия рассмотрела следы высеченных букв и провела по ним пальцем.

— Кто это? — почему-то шепотом спросила она.

— Один испанский ученый сказал мне, что здесь написано «Царь Александр».

От наплыва чувств голос Юлия дрогнул, и спутнице внезапно захотелось еще раз дотронуться до него и ощутить тепло живого тела. Она с удивлением заметила на лице Цезаря слезы. Да, этот непреклонный человек смотрел на разбитую статую и плакал!

— Что случилось? Я не понимаю… — Сервилия импульсивно погладила его руку. Рука оказалась горячей, и Юлий не отстранился.

Не много же человеку для счастья нужно… Тут не жалеть, а, может быть, позавидовать Рогачеву надо. Склеил самолетик, вот и рад. Хорошо… для среднего школьного возраста.

Петров из него вырос. Модели продал за хорошие деньги несколько лет назад. Тогда же последний раз был на проспекте Римского-Корсакова, 53. И прекрасно обходился без общества коллекционеров.

— Больно смотреть… — тихо объяснил он, вытирая глаза. Потом на мгновение крепко сжал руку спутницы, но тут же выпустил. Еще раз взглянул на поверженное каменное изваяние и пожал плечами, уже обретая обычное самообладание. — К тому времени, как ему исполнилось столько лет, сколько мне сейчас, он уже покорил мир. Говорили, что он был богом. По сравнению с ним я прожил жизнь даром.

— Сквозняк, детей простудишь, — долетел из кухни голос жены. — Закрой окно!

С сожалением притворил Петров створки рамы. Раздразнил хмельной август. Еще раз подумалось, что многое проходит мимо, мимо… Но зато оставалась перспектива — скоро приедет Карл. Тогда они и погуляют. Не как те, что там, на остановке, затолкались сейчас в тесную коробку автобуса — и Рогачев вместе со всеми. По-европейски. Затемненный бар, хорошая музыка.

Оба осторожно присели на край постамента. Прикосновение тел оказалось совсем легким, но Сервилия ощутила его, как ожог. А Юлий заговорил снова, размеренным голосом воспоминаний.

Стрельнув сизым дымком выхлопа, автобус укатил по улице. Петров вернулся к столу, где остались принесенные Рогачевым документы.

Фотографии самолетов на плотной бумаге отменного качества. Ту-14 и -16, Бе-8, МБР-2… Коричневые тона, положенные временем, как патина на бронзу, сообщали снимкам особую — историческую достоверность. Такие могли бы украсить стенды любого музея.

— Мальчиком я любил слушать истории о его жизни, битвах и победах. Он был… поразительный. Еще подростком держал в своих руках мир. Я пытался представить… один раз даже увидел его путь…

За долгие годы клейстер почти разложился. Фотографии отделялись легко. На обороте стояли даты съемки, что еще умножало их ценность. Петрова охватило нетерпение. Он придвинул телефон и набрал знакомый номер.

— Женя? Да, это я… Если ты свободен, заеду через часок. Нужно несколько фотографий переснять… Конечно, только исторические… И еще тексты — у меня не получится, а ты мастер… Ну, спасибо, ты всегда меня выручаешь. Да, фотоаппарат тоже завезу, конечно…

Надо было собираться. Вечер обрел смысл.

И снова Сервилия погладила его, теперь уже по лицу. Он вдруг, словно впервые, ощутил прикосновение и поднял голову, взглянув на нее.

— Пойдем, ужин готов. — Лена стояла в дверях.

— Некогда. Потом. Или у Жени перекушу.

— Эта статуя здесь специально для тебя, — почти шепотом произнесла красавица, сама не зная, предлагает ли нечто большее, чем просто надежду на славу, или что-то личное.

— Гляди, Петров, доиграешься…

Он даже не ответил. Был занят делом. И хотя понимал, что торопливость ни к чему, что это даже мальчишеством отдает, вот и пальцы уже в чернилах, спешил на обороте фотографий оттиснуть свой личный штамп: «Архив Петрова».

Казалось, Юлий услышал в ее словах оба значения и снова сжал руку спутницы. На сей раз его глаза с молчаливым вопросом сомкнулись с ее мягким взглядом.

Много ли человеку для счастья надо? Кому как.

5

— Я хочу всего, — едва слышно проговорил Цезарь. Непонятно, кто из них первым потянулся вперед. Это просто случилось — поцелуи и объятия у ног Александра.

Верещагин перевернул еще одну страницу старого дела.

Рене Егер, инженер исследовательского института водного хозяйства одной из дружественных стран, был членом международного «Нэви рекордс клаб» и постоянным автором западногерманского журнала «Маринер рундшау», благо немецкий язык хорошо знал. В 1943 году юный Рене служил писарем в организации «Технише нотхильфе» в Гамбурге. После войны не раз выезжает по приглашению в Западный Берлин, Мюнхен, Нюрнберг, где его работы по истории русского флота пользуются определенной известностью.

Интерес к Егеру возрастает, когда Мур начинает публиковать в «Джейнс» полученные через него фотографии боевых кораблей из коллекции Иванова. В ФРГ встречи со скромным инженером института водного хозяйства настойчиво добиваются Брейер и Шульц-Торге, «специалисты» по советскому Военно-Морскому Флоту. В разделе новостей «Маринер Рундшау» появляется рисунок десантного судна на воздушной подушке, имеющего по классификации НАТО наименование «Аист».

Верещагин раскрыл папку с протоколами старого дела. Пояснения насчет «Аиста» давал тогда проходивший свидетелем Геннадий Петров.

«— Вам предъявляется журнал «Маринер рундшау». Что вы можете пояснить в отношении имеющихся в нем рисунков и фотографий?

ГЛАВА 5

— На сто сорок четвертой странице помещен мой рисунок десантного судна на воздушной подушке и выходящего из него танка.

— Судно это современное, а Рене Егер, по вашим словам, интересовался только старыми моделями кораблей. Что вас толкнуло сделать зарисовку, а затем отправить рисунок за границу?

Обстоятельства сложились так, что в те дни, когда Сервилии не удавалось найти повод отправиться куда-нибудь верхом, время тянулось страшно медленно. Дела в «Золотой руке» шли прекрасно, тем более что из Рима приехали двое дюжих молодцов, которым ничего не стоило успокоить даже самого отчаянного гуляку. Однако вместо того чтобы радоваться успеху, хозяйка постоянно ловила себя на том, что не может не думать о странном молодом человеке, способном одновременно и напугать, и вызвать жалость. Лишь силой воли ей удавалось удержаться, чтобы не пригласить его на верховую прогулку и дождаться приглашения самой. Когда же наконец приглашение следовало, она радовалась, словно девочка, и не могла удержаться от смеха, в то же время удивляясь собственному поведению.

— С начала нашего знакомства Егер интересовался различными опытными и неосуществленными проектами. В то время я прочитал статью о конструкторе Левкове. Он проектировал катера с воздушным наддувом под корпус. Их развитием стали современные суда на воздушной подушке.

Они шли по волнующемуся от свежего ветра полю, и Сервилия остановилась, чтобы вплести в свой венок очередной цветок. Юлий тоже остановился, он выглядел куда спокойнее и увереннее, чем раньше. Казалось, угнетавшая его тоска отступила, рядом с Сервилией он выглядел почти счастливым. Трудно было поверить, что их первая совместная поездка — такая знаменательная — случилась всего лишь несколько недель назад. Сервилии казалось, что она начала понимать самые сокровенные стороны его жизни. Юлий же чувствовал себя так, будто знает свою спутницу всю жизнь.

Случайно увидев такое, я решил, что, возможно, оно является разработкой Левкова. Судно я по памяти нарисовал у себя дома и рисунок выслал Егеру. Тогда я еще не видел, чтобы из такого десантного судна могли выходить танки, но предположил подобную возможность.

— В «Маринер рундшау», где опубликован ваш рисунок, даются некоторые характеристики судна — длина, высота, вооружение. Что вы можете объяснить в связи с этим?

В ее присутствии отступали страшные мысли, которые раньше приходилось безжалостно топить в вине. Кошмары отказывались уходить совсем, но прятались в самые темные углы, и одно это приносило облегчение. Цезарю казалось, что красавица принесла его душе благословение Александра Великого, а благословение героя спасало от доводящих до отчаяния мрачных наваждений. Хотя бы на время можно было скинуть с плеч тяжкий груз ответственности и забыть об обязанностях. И все это за час или два, которые они проводили наедине, в теплых лучах солнца, согревающих душу и сердце.

— Вполне возможно, что указанные в заметке данные были написаны мной в письме, просто я этого не помню. Также хочу отметить, что, без указания мной размеров, они могли быть определены по самому рисунку. В основу измерения можно положить длину танка… А зенитная пушка и так хорошо видна на рисунке.

— В связи с чем Егер предложил написать о вас английскому авиаспециалисту Пэссингэму и какую цель при этом преследовал?

— Имя английского авиационного специалиста Пэссингэма мне знакомо. Егер предложил роль посредника в нашем обмене, что было бы для него очень выгодно».

Сервилия наклонилась, чтобы сорвать цветок, потом выпрямилась. Юлий внимательно наблюдал за ней, удивляясь силе собственных переживаний. Спутница казалась непредсказуемой. Порою она обнаруживала такое понимание тонкостей римской жизни, такие глубокие познания в делах сената, что у Цезаря едва не захватывало дух. А через минуту вся серьезность куда-то бесследно улетучивалась, и Сервилия беспечно смеялась, радуясь красивому цветку или яркой бабочке.

Очень выгодно… Такой фразой заканчивалось письмо, найденное в гостинице. Совпадение? Верещагин отодвинул плотно сброшюрованный том на край стола. В нем были подшиты показания свидетелей, проходивших по делу Иванова. Среди них и отыскался Гена. Он, кстати, и познакомил своего друга с Рене Егером.

Сошлось все: имя, почерк. Тут, правда, еще предстояло поработать экспертам. Подпись под протоколом — размашистая, острая, а строчки письма — сугубо аккуратные, с округлыми буковками. Впрочем, так обычно бывает, когда пишут не на родном языке. Или переписывают кем-то составленный текст. Но это уже детали, они выяснятся потом, постепенно проступят, как на снимке в кювете с проявителем.

После первой поездки в заброшенную деревню, к разбитой статуе, Брут поощрял новую дружбу. Он видел, что общение с Сервилией успокаивает мятежный дух друга. Казалось даже, что так давно мучившие его раны начинают постепенно затягиваться.

Верещагин усмехнулся — снимок, проявитель… Капитально въелось в него это дело, где фотографии были главными вещественными доказательствами — целое море разноформатных отпечатков. А точнее — четырнадцать мешков, от которых в просторном кабинете было не пройти.

…Большой противолодочный корабль в море. Острый форштевень разбрасывает усы пены, тяжесть массивных надстроек не давит, все здесь — мощь и сила. Стремительный силуэт красивой архитектуры. Распластанные крылья чаек на фоне высокого борта…

Верещагин отвел глаза от фотографии. Сначала она была приколота к стенке шкафа, обращенной к окну, и успела выгореть на солнце, потом Верещагин поставил ее на сейф — расставаться с ней не хотелось. Память о прежнем деле, а каждое из них — кусок жизни следователя… Сама жизнь.

— Помпей совершил страшную ошибку, приказав распять мятежных рабов, — негромко заметил Юлий, вспоминая бесконечный ряд крестов вдоль дороги и мучеников, отчаянно, как избавление, призывающих смерть. Прошло четыре года со времени восстания, которое возглавил Спартак, однако страшные события все еще были свежи в памяти. Вороны наелись тогда до такой степени, что не могли подняться в воздух, и лишь недовольно каркали, когда посланные Юлием люди пытались их отогнать. — Мы с самого начала не сулили рабам ничего, кроме смерти. Они знали, что убежать не удастся. Их вожди оказались слабы, и Помпей, одержав победу, связал восставших и распял на крестах вдоль южной дороги.

И вот от фотографии противолодочного корабля перекинулся мостик в сегодняшний день. Рецидив старой болезни. Когда такое случалось, Верещагин долго не находил себе покоя. Еще одно подтверждение мысли: никогда не говори, будто сделал все, что смог. Если подумать, всегда найдется то, чего не успел или не сумел сделать.

Хотя в данном случае винить себя Верещагину было не в чем. Взять того же Геннадия: говорили с ним, на живом примере показывали, к чему может привести его опасное хобби, — не спичечные этикетки коллекционировал. Было вынесено официальное предостережение с уведомлением о нем прокурора. Не внял.

— Ты бы не сделал этого? — не удержалась Сервилия от провокационного вопроса.

Ну, что же…

Теперь, когда автор письма известен, оставалось выяснить, кто такой Даниэл и какие материалы он успел получить от любезного друга Гены. (Снова вспомнилась цепочка Иванов — Егер — Мур. Их переписка. Обращение Мура к Егеру со слов: «Мой дорогой…», характерное для инструкций западных спецслужб. Одно к одному.) Требовалось перекрыть канал утечки информации, что беспокоило Верещагина особенно. Первым постановлением по новому делу будет арест на корреспонденцию…

А пока… Письмо было обнаружено в итальянском журнале. Верещагин задумался. Упоминание об этой стране тоже встречалось в материалах следствия. Да, вот, в протоколе допроса самого Егера.

— И сам Спартак, и его гладиаторы должны были умереть, но среди них нашлись смельчаки, которые не побоялись выступить против легионов и сумели одержать победу. Нет, я поступил бы иначе: создал бы из них новый легион, а во главе его поставил самых отчаянных и неумолимых центурионов. Помпей же просто так, ради удовлетворения собственного тщеславия, погубил шесть тысяч лучших воинов. Была возможность распорядиться ими по-хозяйски, с толком… Беда в том, что Помпей не способен заглянуть дальше собственных мелких амбиций. Он придерживается давно устаревших правил, в то время как мир идет все дальше и дальше.

«Что касается Италии, то в период, который, очевидно, имеется в виду, я на самом деле поддерживал контакт с неким Л. Аккорси, мэром города Аньяно. Он известный во всем мире коллекционер исторических фотографий. Для Геннадия он мне прислал несколько моделей самолетов и миниатюрных танков итальянского производства… Этот старый господин приблизительно три года назад умер».

Не то. Ну да ладно. Опять придется листать зарубежные издания, наводить бесчисленные справки: такая работа.

— Однако римляне бурно приветствовали именно Помпея. Он занял место первого консула, и его радостно встретили граждане. Красс — второй, он так и остается в тени.

Верещагин поднялся из-за стола, подошел к окну. Вечерело. Небо в прямоугольнике окна, выцветшее за знойное в этом году лето, снова уходило в голубизну. Сейчас он выберется на шумный Литейный, поедет домой, как тысячи других горожан, завершивших свой рабочий день. Однако и повернув ключ в дверце сейфа, не перестанет думать о начатом следствии. О Геннадия и Даниэле, о коллекционерах и о том, что в этом деле должно объявиться еще одно действующее лицо. И вернее всего, ниточка опять потянется за границу.

6

— Лучше бы эти люди сами решили судьбу рабов, — негромко возразил Юлий. — Тогда они смогли бы стоять, гордо подняв голову, а не сгибаться до земли, чтобы целовать Помпею ноги. Всегда лучше вырастить собственный хлеб, а не просить кусок у правителя. Знаешь, в этом и заключается наша слабость: мы умеем выбирать недостойных властителей.

На площадке первого этажа Петров задержался. Крышка почтового ящика сквозила черными дырками: писем не было. Не подарок, конечно, кататься теперь за ними на другой конец города, но так лучше. Береженого, говорят, бог бережет. Вон Женя Иванов даже сына окрестил на всякий случай.

А сам не уберегся… Да. Думать об этом не хотелось, и Петров постучал костяшками пальцев по дереву. В колодце лестничной клетки стояла глубокая тишина. В ней дробно отдались его шаги. Длинно проскрипела тугая пружина, дверь хлопнула, едва не поддав сзади. Деловой человек вышел на орбиту выходного дня.

Юлий с трудом находил слова, способные точно выразить теснившиеся в голове мысли, и Сервилия остановилась, внимательно глядя спутнику в глаза. День выдался жаркий, и одета она была в тонкую полотняную тунику, а волосы собрала в пучок и перевязала серебристой лентой, открыв плечи и шею. Каждая проведенная вместе минута приносила чувствам Юлия новый оттенок. Сейчас ему непреодолимо захотелось поцеловать нежную спутницу.

На улице свежий ветер разметал по тротуару холодную пыль. Пусто — в субботнее утро самый сон. Только несколько «шизиков» трусцой бежали от инфаркта. Похожая на лисицу собака из соседнего подъезда задрала лапку у телефонной будки. У всех свои проблемы.

Петров огладил карман куртки, где, завернутые в плотную бумагу, лежали триста марок мелкими купюрами. Перспектива держать валюту дома его не устраивала. В другом кармане был пакет с фотографиями, отпечатанными с негатива, полученного от Саввича. Дел на сегодня предстояло много.

— Но ведь он избавил народ от морских разбойников. За одно это ты должен быть благодарен ему больше всех.

Желтый трамвай с двузначным номером, погромыхивая, подкатил к остановке. Нырнуть в метро — доехал бы быстрее, но отчего-то не хотелось забираться под землю в такое утро, тихое, светлое. Петров вскочил в вагон, оторвал билет, проверил номер.

— Разумеется, я признателен Помпею за обретенное спокойствие в путешествиях, хотя мне и хотелось решить задачу самому. К сожалению, Помпей совсем не способен мечтать. В мире немало мест, богатых золотом и драгоценными камнями, однако он бездействует, ограничиваясь жалкими увеселениями. Люди голодают, а он строит храмы, призывая их молиться о богатстве.

Билет оказался счастливым. Настроение поднялось. Удача улыбалась сквозь пыльное стекло скупым осенним солнцем. С Тучкова моста открывалась Нева: жемчужно-серая, в гранитных берегах. Петропавловская крепость врезалась в рассвет золотым шпилем.

Петров любил похвалиться городом, как редким снимком из своей коллекции, перед гостями. Особенно много их бывало летом. Некоторые приезжали специально к Дню Военно-Морского Флота фотографировать на Неве боевые корабли. На Неве многое можно увидеть, если знать, куда смотреть. И откуда. Помнится, сильно удивился Рене Егер, подбирая русские слова, когда Петров показал ему с такого места корабль…

— Ты смог бы сделать больше? — мягко поинтересовалась Сервилия, взяв спутника за руку. Прикосновение оказалось теплым, и мысли странным образом рассеялись, уступив место удивившему его самого порыву страсти. Ответ прозвучал неуверенно, будто слова с трудом находили себе дорогу.

— Да, я непременно сделал бы больше. Мы можем получить столько золота, что самые бедные из граждан заживут в достатке. Дело за малым — взять те богатства, которые нас ждут. Во всем мире нет ничего, подобного Риму. Говорят, что Египет богаче, но мы еще слишком малы, чтобы взять его богатства в свои руки. Если Помпей считает, что те легионы, которые у нас есть, смогут обеспечить безопасность границ, значит, он просто спит и видит сны. Первое, что необходимо сделать, — это вырастить новых воинов, а за службу платить им золотом и землями.

Раскатившись на повороте, трамвай выбежал на проспект Карла Маркса. Здесь, между кафе «Ровесник» и церквушкой, зажатой среди домов, был прежде садик, известный всем коллекционерам. Возле скамеек, где — рядами — планшеты со значками, кляссеры, монеты и медали, топтались кучками филателисты, нумизматы и темные людишки, готовые что угодно продать и обменять, лишь бы с наваром Иванов называл их «маклаками», сильно не любил. Тут Петров, кстати, и познакомился с Ивановым, привык к здешней атмосфере, был как рыба в воде. Но в те времена его могли еще бесцеремонно дернуть за рукав: «Парень, что у тебя?»

Сервилия опустила руку. В этом молодом мужчине кроется такая сила! Ее собеседник, которого она так остро сейчас желает, вовсе не похож на холодного замкнутого военачальника, встретившего ее у ворот форта. Интересно, к чему приведет пробуждение?

В общество коллекционеров на проспекте Римского-Корсакова Петров приходил уже мэтром. Был председателем секции масштабных моделей, получал грамоты за участие на выставках, о нем прошел сюжет по телевидению. Хорошее было время, если честно признаться…

Стремление обладать Цезарем удивило и почти испугало Сервилию. Она не привыкла к подобным переживаниям. Мужчины, которые в нее влюблялись, никогда не получали больше той внешней оболочки, которой так жаждали. Они могли дойти до полного изнеможения, не получив в ответ ни единого искреннего вздоха. И лишь этот странный молодой человек одним взглядом прозрачных голубых глаз приводил ее в замешательство. Странные глаза с широкими черными зрачками — наверное, из-за этих зрачков он так жмурился, едва оказавшись в лучах солнца. Зато эти глаза обладали даром видеть ее насквозь, заглядывая под оболочку внешнего лоска в самую глубину души.

Осталось позади, уплыло, как в трамвайном окне — тусклый купол церквушки, за оградой которой, рассказывали, зарыт прах Артемия Волынского, за что-то казненного в царство Анны Иоанновны. Тысячу раз проходил мимо, все хотел посмотреть, да так и не собрался.

Пыльный купол пропал за домами. И — на мгновение — шальная мысль толчком, словно кто-то по плечу хлопнул, — выйти на следующей остановке, вернуться назад, не спеша прогуляться по осеннему городу. Может быть, не случайно выпал ему счастливый билетик, может быть… Но в карманах куртки два пакета — осязаемо плотных.

Сервилия вздохнула и пошла дальше. Она ведет себя просто глупо. Не очень-то пристало особе ее возраста потерять голову при встрече с ровесником собственного сына. Подумав об этом, красавица провела рукой по густым, волнистым темным волосам. Нет, возраст пока еще не слишком заявляет о себе. Она хорошо и продуманно питается, старательно ухаживает за лицом и телом. Сервилии не раз говорили, что на свои почти сорок она вовсе не выглядит — невозможно дать ей больше тридцати. Однако порою приходилось ощущать собственный возраст, особенно в городе, рядом с Крассом. Иногда вдруг, откуда ни возьмись, подступала меланхолия, и тогда Сервилия плакала без всякой видимой причины, пока слезы не проходили сами собой, не оставляя следа.

Нечего рыпаться. Петров откинулся на спинку креслица, уставился в затылок впередисидящего и больше не глядел по сторонам.