— Он выпил пинту пива и съел пару сэндвичей в местной забегаловке с двумя своими коллегами.

— Ну, хорошо. Продолжай.

Собственно, рассказывать было уже почти нечего. Несмотря на совет Крю молчать, Олив согласилась ответить на вопросы полицейских, и уже в половине десятого, испытывая явное облегчение оттого, что все закончилось, написала свое заявление, после чего ей было предъявлено официальное обвинение в убийстве матери и сестры.

На следующее утро Олив была взята под стражу, а Хэл и Джефф Виатт получили задание подробно описать все то, что случилось, и начать полицейское расследование. Мы сопоставляли показания патологоанатома, сравнивали результаты, полученные от судебных медиков, с тем, что рассказывали полицейские, и, в конце концов, выяснили, что все данные лишь подтверждали слова Олив, сказанные во время допроса. В частности, была восстановлена следующая картина событий. Действуя в одиночку, утром девятого сентября 1987 года, Олив Мартин убила свою мать и сестру, перерезав им горло кухонным ножом.

ГЛАВА 7

В комнате повисла тишина. Хэл положил ладони с растопыренными пальцами на старый, изрезанный и исцарапанный разделочный стол и, оттолкнувшись от него, поднялся на ноги.

— Как насчет еще одной чашечки кофе? — Он наблюдал за тем, как Роз с удивительной скоростью что-то писала в своем блокноте. — Еще кофе? — повторил он.

— М-м-м… Черный, без сахара. — Она даже не взглянула на него, продолжая писать.

— Конечно, хозяин. Как прикажете, хозяин. Одну секундочку, хозяин, — затараторил Хэл, и Роз рассмеялась.

— Прости. Да, конечно, я с удовольствием выпью еще чашечку. Послушай, если ты в состоянии вытерпеть мое присутствие еще пару минут, то у меня осталось несколько вопросов, и я хочу успеть все записать, пока ответы еще свежи в памяти.

Он терпеливо ждал, пока она закончит писать. «Настоящая Венера Боттичелли», — подумал Хэл, увидев ее будто впервые, но она была слишком худой на его вкус. Роз, при росте выше среднего, весила меньше пятидесяти килограммов. Со стороны она больше напоминала Хэлу роскошную раму для белья. Не было в ней той мягкости, когда к женщине хочется прижаться, а ее напряженное тело уж точно не создавало ауры комфорта и домашнего уюта. Хэл еще в первый раз подумал, целенаправленно ли она добилась такой худобы или это явилось следствием нервной жизни. «Скорее, последнее», — пришел он к заключению. Эта женщина была одержимой своей работой, и ее кампания по созданию книги об Олив никоим образом не могла остаться незамеченной.

Он поставил перед журналисткой чашку кофе, но сам не стал садиться, держа свою чашку перед грудью обеими ладонями.

— Ну, хорошо. — Роз закончила писать и теперь просматривала готовые страницы черновика. — Давай начнем с кухни. Ты говоришь, что исследования судебных экспертов подтверждают заявление Олив в том, что она действовала в одиночку. Но каким образом?

Хэл задумался на несколько секунд, а потом заговорил:

— Тебе надо хорошенько представить то место. Оно было настоящей бойней. Всякий раз, когда она делала на кухне шаг, она оставляла след на лужах сворачивающейся крови. Мы сфотографировали каждый след, и все они принадлежали ей, включая те кровавые отпечатки, которые остались на ковре в вестибюле. — Он пожал плечами. — Кроме того, на всех поверхностях, которых она касалась, остались такие же кровавые отпечатки ладоней и просто пальцев. И снова выяснилось, что все они принадлежали ей. Мы нашли и другие отпечатки пальцев на кухне, и некоторые из них идентифицировать так и не удалось. Но, впрочем, тут нет ничего удивительного, ведь на кухню могли заходить и электрик, и сантехник, и газовщик. А так как крови на следах не было, то мы посчитали, что эти отпечатки были оставлены за несколько дней до трагедии.

Роз задумчиво пожевала карандаш.

— А как насчет ножа и топора? Полагаю, что на них-то все отпечатки также принадлежали только Олив?

— Не совсем так. Эти предметы были буквально залиты кровью, и с них нам не удалось снять вообще никаких отпечатков. — Увидев, как насторожилась журналистка, Хэл непроизвольно усмехнулся. — Ты опять идешь по ложному следу. Свежая кровь — очень скользкая. Так что было бы удивительно, если бы мы нашли там четкие отпечатки пальцев. Вот на скалке их обнаружилось целых три, и все принадлежали Олив.

Роз что-то быстро записала.

— Вот уж не подозревала, что отпечатки можно снять и с неполированного дерева.

— Эта скалка была из цельного стекла, длиной в два фута, увесистая штучка. И если нас что-то удивило тогда, так это то, что ударами этой скалкой Олив не убила ни Эмбер, ни Гвен. Обе они были миниатюрными женщинами. При желании она могла легко раскроить им черепа. — Он отпил глоток кофе. — Впрочем, это лишний раз подтвердило справедливость ее слов, когда она заявила о том, что ударила их несильно, только для того, чтобы заставить замолчать. Мы испугались, что она может использовать этот факт, и тогда ее обвинят лишь в непредумышленной убийстве. Ведь она могла сказать и то, что начала резать горло матери и сестре только потому, что уже считала их мертвыми, и ей нужно было отделаться от тел. И если бы она настаивала на этом и смогла доказать, что удары скалкой были не так уж сильны, ну… в этом случае, она наверняка сумела бы убедить присяжных в том, что вообще вся эта история явилась каким-то ужасным недоразумением, и все произошло помимо воли самой девушки. Возможно, именно поэтому она и не стала ничего говорить о драке с матерью. Мы пытались узнать подробности этого момента, но она упорно повторяла, что на зеркале не появилось никакого тумана, а это означало, что и мать, и сестра были мертвы. — Он поморщился. — И в результате мне пришлось два дня работать с патологоанатомом и телами, раскручивая шаг за шагом всю картину произошедших событий. В результате, мы пришли к выводу, что имеется слишком много доказательств, что Гвен отчаянно сопротивлялась, спасая собственную жизнь, а потому Олив должна быть обвинена в убийстве. Бедняжка Гвен! Кожа на ее ладонях и руках была буквально порезана на ленты, настолько отчаянно она старалась отвести удары ножа.

Несколько минут Роз просто смотрела в свою чашку кофе.

— Я навещала Олив на днях, и она была ко мне очень добра и внимательна. Я даже представить себе не могу, что она способна на нечто подобное.

— Ты просто никогда не видела ее в ярости, иначе ты, наверное, изменила бы свое мнение.

— А ты видел ее в ярости?

— Нет, — вынужден был сознаться Хэл.

— Так вот, мне даже трудно такое вообразить. Я верю в то, что за последние шесть лет она здорово набрала вес, но все равно Олив относится к тучному, флегматичному типу женщин. А ведь, как правило, легко возбудимы как раз худые и неуравновешенные личности. — Увидев его скептическую ухмылку, Роз рассмеялась. — Знаю, знаю, что ты мне хочешь сказать. Такое любительское заключение по психологии — самое худшее, что можно придумать. Тогда у меня остается всего два вопроса, и ты свободен. Что случилось с одеждой Эмбер и Гвен?

— Она сожгла ее в одном из этих квадратных проволочных утилизаторов, которые обычно ставят в саду. Нам удалось выгрести обрывки ткани из пепла, и по описанию они очень похожи на остатки той одежды, которая, по описанию мистера Мартина, была в тот день на Гвен и Эмбер.

— Зачем ей это понадобилось?

— Наверное, чтобы отделаться от улик.

— А вы ее саму не спрашивали?

Хэл нахмурился.

— Должны были спросить. Но сейчас я уже этого не могу вспомнить.

— В ее заявлении ничего не сказано о том, что она сжигала одежду.

Хэл опустил голову, стараясь припомнить все подробности страшного дня, и прижал к векам большой и указательный пальцы.

— Мы спросили ее, зачем она вообще снимала с них одежду, — почти шепотом произнес он, — и тогда она ответила, что они обязательно должны были оказаться обнаженными, иначе не были видно, где находятся суставы, и как лучше разрезать тела. По-моему, тогда Джефф и поинтересовался у нее, что она сделала с одеждой. — Он замолчал.

— Ну, и?

Хэл поднял глаза на Роз и задумчиво почесал подбородок.

— Я не помню, чтобы она ответила что-то вразумительное. Может быть, Олив просто промолчала. Кажется, информация об обгоревших остатках одежды имелась у нас на следующее утро. Она появилась только после того, как мы тщательно обыскали сад.

— Значит, тогда же вы и спросили Олив насчет одежды?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет. Хотя, может быть, Джефф спрашивал ее. Гвен в день трагедии была одета в комбинезон с цветочками, который превратился в комок обугленной шерсти и хлопка. Нам пришлось расщеплять его на кусочки, чтобы хотя бы определить расцветку, но все равно, материала хватило, чтобы составить впечатление об одежде. Мартин узнал в этих крохах остатки комбинезона Гвен, как и один из их соседей. — Хэл поднял вверх указательный палец, словно вспомнив какую-то важную деталь. — Там еще оставались металлические пуговицы, которые Роберт тоже сразу узнал.

— Но неужели тебя не удивило то, что Олив потратила столько времени на сжигание одежды? Она ведь могла запихнуть ее в чемоданы вместе с телами и преспокойно утопить в море.

— В пять часов вечера утилизатор в саду не работал, иначе мы бы это обязательно заметили. Отсюда было логичным предположить, что она как раз первым делом после убийств и сожгла одежду. И в тот момент Олив вряд ли задумывалась о том, сколько времени на это уйдет. Она еще не знала, что расчленение тел — дело совсем не легкое. Послушай, она просто пыталась отделаться от любых улик. Единственной причиной, почему она вообще решила позвонить нам, было то, что скоро должен был вернуться с работы ее отец. А если бы в том доме жили только три женщины, может быть, у нее все получилось бы. И вот тогда нам пришлось бы позже пытаться опознать останки тел, выловленных где-нибудь в море близ Саутгемптона. Не исключено, что убийцу никогда бы не обнаружили.

— Сомневаюсь. Их соседи не такие дураки. Они сразу бы заметили отсутствие Гвен и Эмбер.

— Это верно, — уступил Хэл. — Ну, а каков будет второй вопрос?

— Было ли на руках Олив много царапин от драки с матерью?

Хэл снова отрицательно покачал головой.

— Нет. Оставались синяки, но царапин не было вообще.

Роз удивленно уставилась на собеседника.

— И это тебе не показалось весьма странным? Ты же сам говорил, что Гвен пришлось сражаться за собственную жизнь.

— Но ей нечем было царапаться, — чуть ли не извиняясь, сообщил Хэл. — Она обгрызала ногти до мяса. Конечно, это ужасно, особенно, если учитывать ее возраст. Поэтому ей не оставалось ничего другого, как только схватить Олив за запястья и попытаться таким образом отвести от себя удары ножа. Вот почему на руках девушки остались синяки. Глубокие следы от сжимавших запястья пальцев. Мы сфотографировали их, разумеется.

Роз резким движением сложила свои бумаги и тут же отправила их в кейс.

— Что ж, получается, что сомнениям практически не остается места, верно? — заметила она, забирая со стола чашку с кофе.

— Их вообще не может быть. Да и какое бы все это имело значение, даже если бы она помалкивала или стала доказывать свою невиновность? Ее все равно бы осудили. Слишком много оказалось улик против Олив. В конце концов, даже ее отец вынужден был признать, что убийства совершила именно она. Мне очень жаль его. Мистер Мартин состарился за одну ночь.

Роз взглянула на включенный магнитофон и продолжила.

— Он очень любил ее?

— Не знаю. Это был самый бесчувственный человек, которого мне только приходилось видеть. У меня создалось такое впечатление, что он вообще никого из них не любил. Но. — Тут он неопределенно пожал плечами, — он действительно очень тяжело переживал осуждение Олив.

Роз, не спеша, пила кофе.

— Я полагаю, что при вскрытии был обнаружен тот факт, что Эмбер рожала в возрасте тринадцати лет?

Хэл кивнул.

— Вы пытались выяснить, где находится ребенок? Узнали что-нибудь о его судьбе?

— Нам показалось, что в этом не было необходимости. Ведь все произошло за восемь лет до трагедии. Вряд ли этот ребенок каким-то образом был связан с убийствами. — Хэл замолчал, но Роз не торопилась уходить. — Ну, что? Теперь ты все равно будешь продолжать свои исследования, набирая материал для книги?

— Да, конечно, — кивнула журналистка.

— Почему? — удивился Хэл.

— Потому что сейчас в этом деле несоответствий и вопросов стало еще больше, чем было раньше. — Она выставила ладонь и принялась по пальцам считать.

— Почему Олив была так сильно расстроена, когда звонила в полицию, что не могла ничего внятно объяснить, и потому дежурный ничего не понял? Почему она не надела свое лучшее платье, собираясь в Лондон? Зачем ей понадобилось сжигать одежду? Почему ее отец все время был уверен в ее невиновности? Почему его не потрясла смерть жены и младшей дочери? Почему Олив заявила о том, что никогда не любила Эмбер? Почему она ничего не рассказала о драке с матерью, если все равно собиралась признать себя виновной? Почему удары, нанесенные скалкой, были слабыми? Почему? Почему? Почему? — Руки ее упали на стол, и Роз криво усмехнулась. — Конечно, не исключено, что я иду по неверному следу, но меня не оставляет интуитивное чувство, будто здесь что-то не так. И еще: я не могу разделять твоего мнения и мнения ее адвоката о том, что Олив сумасшедшая. Особенно если учесть, что пять независимых психиатров признали ее абсолютно нормальной.

Некоторое время Хэл внимательно рассматривал свою собеседницу.

— Ты обвинила меня в том, что я посчитал Олив виновной в убийствах еще до того, как стали известны все факты. Но ты сама поступаешь еще хуже. Ты считаешь ее невиновной, не обращая внимания ни на какие факты и доказательства. Предположим, тебе удастся подстегнуть интерес к Олив посредством книги. Учитывая, в каком шатком положении сейчас находится в стране вся система правосудия, скажи, неужели у тебя не останется никаких сомнений и ты попытаешься вернуть в общество такого человека, как Олив Мартин?

— Какие могут возникнуть сомнения, если она окажется невиновной?

— А если ты ошибаешься, но все равно сумеешь освободить ее?

— Значит, наш закон ничего не стоит.

— Ну, хорошо. Но если это не она совершила убийства, тогда кто же?

— Тот, кто ей очень дорог. — Роз допила кофе и выключила магнитофон. — Другие предположения не имеют смысла. — Она уложила магнитофон в кейс и поднялась из-за стола. — Ты был ко мне очень добр и пожертвовал своим драгоценным временем. Спасибо. И еще, отдельное спасибо за угощение. — Она протянула хозяину ресторана руку.

Он с мрачным видом ответил на рукопожатие.

— Мне было очень приятно, мисс Лей.

Ее пальцы, нежные и теплые, нервно дернулись в его ладони, когда он задержал их дольше положенного. Хэл внезапно подумал о том, что Роз боится его. Что ж, может быть, это и к лучшему. Так или иначе, но она определенно несла с собой заботы и неприятности.

Роз прошла к двери.

— Всего хорошего, сержант Хоксли. Надеюсь, у тебя будет все в порядке с бизнесом.

Он хищно усмехнулся.

— Разумеется. То, что происходит сейчас, лишь временное затишье, уж поверь мне.

— Ну и хорошо. — Она помолчала. — И еще одно. Как я поняла, мистер Мартин говорил тебе, что, по его мнению, скорее всего, Гвен забила Эмбер до смерти, а уже потом Олив убила мать, пытаясь защитить свою сестру. Почему вы не стали рассматривать эту версию?

— Она не выдерживала никакой критики. Патологоанатомом было доказано, что оба горла перерезал один и тот же человек. Об этом свидетельствовали размер ран, их глубина и угол наклона ножа. И ведь Гвен сражалась не только за свою собственную жизнь, она пыталась спасти и Эмбер. Олив — совершенно безжалостная личность. Было бы очень глупо забывать об этом. — Он улыбнулся, но улыбка получилась вымученной и неестественной. — Если бы ты послушалась моего доброго совета, то забыла бы об этом деле.

Роз пожала плечами.

— Вот что я хочу сказать тебе, сержант, — указала она в сторону ресторана, — тебе лучше заниматься своими делами, а мне — своими.

Он прислушивался к ее быстро удаляющимся шагам, затем подошел к телефону, быстро набрал номер и заговорил в трубку:

— Джефф, приезжай ко мне. Нам надо поговорить. — Его взгляд становился все жестче, когда он слушал голос на другом конце провода. — Как это — «не твоя проблема»? Нет уж, на этот раз я не собираюсь быть крайним.

* * *

Выезжая с автостоянки, Роз взглянула на часы. Стрелки показывали половину пятого. Если она немного поторопится, то еще застанет Питера Крю в его офисе. Она припарковала машину в центре Саутгемптона и прибыла в контору к Питеру как раз в тот момент, когда он выходил из своего кабинета.

— Мистер Крю! — позвала она, догоняя адвоката.

Он повернулся, не забыв все так же неубедительно улыбнуться, но, увидев журналистку, тут же нахмурился.

— У меня сейчас нет времени говорить с вами, мисс Лей. Я тороплюсь на важную встречу.

— Позвольте, я немного пройдусь с вами, — попросила Роз. — Вы не опоздаете, обещаю.

Он кивнул и снова устремился вперед, при этом его накладка из волос забавно подпрыгивала в такт шагам.

— У меня тут рядом припаркована машина, — предупредил он.

Роз не стала терять время и сразу перешла к делу.

— Как я поняла, мистер Мартин оставил деньги сыну Эмбер, рожденному вне брака. И еще мне сказали… — Она растягивала правду, как кусок резины, — …будто его усыновила семья по фамилии Браун, но они давно эмигрировали в Австралию. Вы не могли бы мне сказать, как продвигаются поиски мальчика?

Мистер Крю раздраженно посмотрел на Роз.

— Откуда вы все это выкопали, хотелось бы знать? — сердито буркнул он. — Неужели проболтался кто-то из моих помощников?

— Нет, что вы! — убедительно произнесла Роз. — У меня есть совершенно независимый источник.

Крю прищурился.

— В это трудно поверить. И кто же он, позвольте полюбопытствовать?

Роз непринужденно улыбнулась.

— Тот, кто знал Эмбер еще в то время, когда родился ребенок.

— Но откуда им стала известна фамилия?

— Понятия не имею.

— Роберт вряд ли стал бы так откровенничать, — пробормотал Питер себе под нос. — Существуют определенные правила усыновления, и он знает об этом. В любом случае, Роберт следил за тем, чтобы была соблюдена полная конфиденциальность. И если бы нашелся ребенок, он не хотел, чтобы общественность узнала о наследстве. Он считал, что тогда из-за убийств позор преследовал бы парня всю жизнь. — Он сердито встряхнул головой. — Я буду настаивать на том, мисс Лей, чтобы вы оставили эту информацию при себе. Вы проявите большую безответственность, если опубликуете какие-либо факты в своей книге. Понимаете, это здорово осложнит мальчику дальнейшее существование.

— Вы действительно имеете обо мне неверное представление, — сообщила Роз. — Я очень внимательно отношусь к любой информации, полученной мной во время работы, и выставлять людей напоказ, а также раскрывать их тайны вовсе не является для меня самоцелью.

Крю завернул за угол.

— Ну что ж, во всяком случае, я вас предупредил. Если я найду повод, то не стану колебаться, стоит ли запретить вашу книгу. — Порыв ветра приподнял нахлобучку на голове Питера, и он поспешно прижал ее ладонью к голове, как настоящую шляпу.

Роз, отставая от адвоката на шаг или два, продолжала преследовать свою жертву.

— Что ж, с вашей стороны это довольно честное признание, — заявила она, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — Итак, учитывая все вышесказанное, не могли бы вы ответить мне всего на один вопрос? Вы нашли его или хотя бы продвинулись в нужном направлении?

Крю упорно двигался вперед.

— Не хочу вас ничем обидеть, мисс Лей, но я не понимаю, каким образом данная информация может оказаться вам полезной. К тому же, мы уже договорились с вами о том, что вы ни в коем случае не станете ее опубликовывать.

Тогда журналистка решила идти напрямик.

— Олив знает о нем все. Ей также известно, что отец оставил деньги именно ему, и вы его сейчас разыскиваете. — Заметив недовольство на лице адвоката, она предупреждающе подняла обе руки: — Конечно, эта информация исходила не от меня, мистер Крю. Олив — достаточно сообразительная женщина. Она могла догадаться обо всем и сама, но многое узнала по слухам, которыми полна тюрьма. Она говорила мне, что ее отец сделал бы все возможное, чтобы передать деньги кому-нибудь из членов их семейства. Поэтому-то ей и не потребовалось напрягать фантазию, чтобы догадаться о судьбе наследства. Похоже, что она даже интересуется тем, как продвигаются ваши дела в поисках ее племянника. Надеюсь, у вас есть, что сказать мне. Тогда я смогу успокоить Олив.

Адвокат резко остановился.

— А она хочет, чтобы мы его нашли?

— Не знаю.

— Гм-м. Может быть, она надеется на то, что в случае безуспешных поисков наследство перейдет к ней?

Роз притворилась удивленной.

— Вряд ли такое могло прийти ей в голову. В любом случае, она бы все равно не получила эти деньги. Вы же раньше говорили мне об этом, верно?

Мистер Крю снова устремился вперед.

— Роберт не настаивал на том, чтобы мы держали Олив в полном неведении относительно наследства. Он только пожелал, чтобы мы без надобности не волновали ее и не расстраивали. Возможно, я был неправ, но мне показалось, что сами условия наследства уже могли расстроить Олив. Ну, а если уж она знакома с ними, что ж. Тогда можете быть спокойны, мисс Лей, и положитесь на меня. Что-нибудь еще вас интересует?

— Да. Скажите, Роберт Мартин навещал Олив в тюрьме?

— Нет. Мне очень неприятно говорить об этом, но с тех пор, как ее обвинили в убийствах, они больше не виделись ни разу.

Роз ухватила адвоката за руку.

— Но он считал ее невиновной, — возразила Роз с ноткой негодования в голосе, — и оплачивал все счета за услуги адвоката. Почему же он не навещал ее? Это было слишком жестоко, верно?

Питер лишь сверкнул глазами в сторону журналистки.

— Да, действительно. Очень жестоко, — согласился он. — Но только не со стороны Роберта. Олив сама отказалась от свиданий. И это постепенно привело его к смерти, чего она, как мне кажется, и добивалась с самого начала.

Роз смутилась и нахмурилась.

— У нас с вами разные мнения об этой женщине, мистер Крю. Лично мне пришлось почувствовать на себе только ее доброту. — Складки на лбу увеличились. — Но, я полагаю, она знала, что он хотел ее видеть.

— Конечно. Причем не забывайте, что он выступал свидетелем в этом деле. И поэтому, ему пришлось писать в Министерство внутренних дел, чтобы добиться разрешения увидеть ее, несмотря на то, что она была его дочерью. Если вы обратитесь в министерство, там вам все подтвердят. — Питер ускорил шаг, и Роз пришлось снова догонять его.

— А что вы скажете насчет несоответствий в ее заявлении, мистер Крю? Вы спрашивали ее?

— Какие несоответствия?

— Ну, например, она ничего не говорит о драке с матерью и утверждает, что Гвен и Эмбер были уже мертвы, когда она приступила к расчленению тел.

Питер нетерпеливо посмотрел на часы:

— Она врала.

Роз еще раз поймала адвоката за рукав, заставляя его остановиться.

— Но вы были ее адвокатом, — начинала сердиться журналистка. — Значит, вашей обязанностью было верить словам Олив.

— Не будьте столь наивны, мисс Лей. В мои обязанности входило лишь представлять ее интересы в суде. — Он высвободил рукав и рванулся дальше. — Если бы адвокаты полностью доверяли своим клиентам, то законного представления их интересов, наверное, вовсе бы не существовало. — Он презрительно скривил губы. — Но я, кстати, полностью поверил ей. Она сказала, что убила их, и я полностью поверил ей. У меня не оставалось иного выбора. Я старался, как мог, уговаривал ее молчать, но она настояла на своем и призналась в убийствах. — Адвокат устало посмотрел на Роз. — Неужели вы хотите мне сказать, что теперь она все отрицает?

— Нет, — замотала головой журналистка. — Просто мне кажется, что версия, рассказанная мне полицейским, не совсем соответствует действительности.

Несколько секунд Питер молча изучал свою собеседницу.

— Вы уже разговаривали с Грэмом Дидзом?

Роз кивнула.

— И каковы результаты?

— Он согласен с вашим мнением.

— А полиция?

Роз снова кивнула.

— По крайней мере один из полицейских тоже разделяет вашу точку зрения. Тот, с которым мне уже удалось побеседовать.

— И это вам ни о чем не говорит?

— Нет. Дидза постоянно инструктировали вы сами. Он лично ни разу не поговорил с ней, а полиция ошибается довольно часто. — Она откинула с лица непослушный рыжий локон. — К сожалению, вы сами не до конца верите в британское правосудие.

— Скорее всего, вы правы. — Крю холодно улыбнулся. — Но вам следовало направить свой скептицизм в другое русло. Всего вам хорошего, мисс Лей. — Он увернулся от нее и чуть ли не бегом бросился вперед по переулку, придерживая рукой свою нелепую накладку из искусственных волос. Ветер раздувал фалды его пальто, и они беспрестанно хлопали по его длинным ногам. Сейчас он напоминал клоуна из какой-то комедии, но Роз совсем не хотелось смеяться. Несмотря на свои идиотские манеры, Питер умел сохранять чувство собственного достоинства.

* * *

Роз позвонила в монастырь святой Анжелы из телефона-автомата, но часы показывали начало шестого, и женщина, которая ответила на звонок, сообщила, что сестра Бриджит ушла домой. Затем Роз позвонила в справочную, чтобы узнать номер полицейского участка в Долингтоне, но и тут выяснилось, что все служащие уже закончили свой рабочий день. Вернувшись в машину, Роз аккуратно распланировала свой завтрашний день и некоторое время просто посидела за рулем, размышляя о том, что ей только что сообщил Питер Крю. Однако сосредоточиться ей так и не удалось. Внимание молодой женщины все время уплывало и переключалось на привлекательного Хэла Хоксли, коротающего вечер на кухне «Браконьера».

Он обладал какой-то удивительной способностью неожиданно ловить ее взгляд, когда она меньше всего ждала этого, и сразу лишал Роз мужества. Если раньше ей казалось, что выражение «слабость в коленках» было нарочно изобретено писательницами, сочиняющими любовные романы, то теперь она была вынуждена признать правильность этого словосочетания. Более того, если бы сейчас ей пришлось вернуться в «Браконьер», то пришлось бы держаться за стенки, чтобы добраться до двери, и войти в нее, не задев косяк! Может быть, она потеряла рассудок? Ведь этот тип — самый настоящий гангстер. Кто вообще когда-нибудь слышал о ресторане, куда не ходят посетители? Людям всегда нужно питаться, даже во время экономического кризиса и повсеместного сокращения штатов. Печально покачав головой, она включила зажигание и повела машину назад в Лондон. Но что за ерунда! Ведь по закону подлости получается, что если мысли о нем наполнены эротическими фантазиями, то его мысли о ней (если он, конечно, вообще вспоминает о ее существовании) должны быть полностью лишены какого-либо сладострастия!

Улицы Лондона были, разумеется, заполнены транспортом, как это бывает по вечерам в четверг в часы пик, что тоже подействовало на Роз удручающе.

* * *

Пожилая заключенная, выбранная старшей подругами по несчастью, волнуясь, остановилась у открытой двери. Она боялась Скульпторшу, но зато, как утверждали товарки, она была единственной, с кем вообще разговаривала Олив. «Ты напоминаешь ей родную мать», — подшучивали они. Эта мысль постоянно тревожила опытную женщину, но одновременно ее разбирало любопытство. Она наблюдала за тем, как громадина Олив задумчиво скатывает папиросную бумагу, пытаясь завернуть в нее крошку табака. Выждав еще некоторое время, старшая заговорила.

— Эй, Скульпторша! Что за рыжая к тебе приходит?

Олив быстро сверкнула глазами в сторону женщины и промолчала.

— Вот, возьми, угощайся. — Она выудила из кармана пачку сигарет и предложила закурить. Реакция Олив была моментальной. Как собака, дождавшаяся звонка, сигнализирующего о подаче еды в миску, Олив быстро зашаркала ногами, придвинулась к пачке и, вынув сигарету, тут же спрятала ее куда-то между складками платья.

— Так кто же эта рыжеволосая? — не отступала старшая.

— Писательница. Она сочиняет обо мне книгу.

— Господи! — с отвращением произнесла пожилая женщина. — И зачем она будет о тебе писать? Это мне дело пришили, про меня надо писать.

Олив внимательно посмотрела на собеседницу.

— Может, мне тоже пришили.

— Ну, конечно! — хихикнула старшая. — Лапшу вешай кому-нибудь другому, а из меня дуру не делай.

Олив, казалось, увлекла эта мысль, и из ее горла раздался какой-то звук, напоминающий веселый свист.

— Ну, как говорится, можно дурачить некоторых людей все время или всех людей некоторое время… — Она замолчала, как бы приглашая старшую продолжить беседу.

— Но всех людей все время обманывать нельзя, — закончила та и укоризненно погрозила Олив указательным пальцем: — Ты не молишься.

Олив выдержала взгляд собеседницы, даже не моргнув.

— А кому нужны эти молитвы? — Она постучала пальцами по виску. — Найди себе доверчивую журналистку, а потом используй вот это. И тогда, может быть, даже у тебя кое-что получится. А ведь от них зависит, что будут думать о тебе люди. Ты пудришь мозги ей, а она — всем остальным.

— Какая гадость! — неосторожно произнесла старшая. — Да их интересуют только психи и убийцы. А все порядочные люди остаются гнить здесь.

Какая-то недобрая искорка вспыхнула в крошечных глазах Олив.

— Это ты меня назвала психом?

Женщина попыталась улыбнуться и осторожно попятилась.

— Послушай, Скульпторша, это была обычная оговорка. — Она примирительно подняла вверх руки. — Договорились? Я не хотела тебя обидеть. — Возвращаясь к себе, старшая почувствовала, что успела изрядно вспотеть.

Когда она ушла, Олив, скрывая, как всегда, своим массивным телом собственные руки, чтобы никто не увидел, чем она занимается, вынула из нижнего ящика глиняную фигурку, над которой работала, и принялась толстыми пальцами вылепливать ребенка, лежащего на коленях у матери. Непонятно, хотела она этого или просто не владела искусством лепки, но только фигурка у нее получилась такая, словно руки матери пытались задушить пухлого младенца, находящегося у нее на коленях.

Работая над статуэткой, Олив тихо напевала себе под нос. На столе уже выстроилась целая группа уродливых фигурок, напоминавших пряничных человечков. Двое или трое из них были без голов.

* * *

Он сидел, сгорбившись, на ступеньках перед подъездом ее дома, зарыв голову в колени. От него сильно пахло пивом. Роз некоторое время молча смотрела на это явление, при этом лицо ее не выражало решительно ничего.

— Ну и что ты здесь делаешь?

Но она сразу поняла, что он долго плакал.

— Нам нужно поговорить, — тихо произнес он. — Ты же никогда со мной не разговариваешь.

Роз не стала утруждать себя ответом. Ее бывший муж был слишком пьян. Сейчас они не могли сказать друг другу ничего такого, что не было обговорено уже сотни, тысячи раз. Она устала от его бесконечных сообщений на автоответчик, устала от писем, устала от собственной ненависти, сжимавшей ей все внутренности всякий раз, когда она слышала его голос или видела знакомый почерк.

Он успел схватить ее за юбку и не отпускал, как маленький ребенок.

— Прошу тебя, Роз. Я не хочу идти домой в таком состоянии.

Она привела его к себе из-за дурацкого чувства давно забытого долга.

— На ночь я тебя здесь не оставлю, — предупредила она, подталкивая его к дивану. — Я позвоню Джессике. Пусть она приедет за тобой.

— Сэм приболел, — сообщил он, едва ворочая языком. — Она его одного не оставит.

Роз безразлично пожала плечами.

— Тогда я вызову тебе такси.

— Нет. — Он решительно протянул руку и вырвал телефонный провод из розетки. — Я останусь здесь.

В его голосе прозвучала угроза, и Роз сразу поняла, что он сейчас не намерен шутить. Но они прожили вместе слишком долго, и она сумела пройти через множество его пьяных драк с побоями, чтобы позволить ему снова начать диктовать свои условия. В данный момент Роз испытывала к этому мужчине только презрение.

— Чувствуй себя как дома, — съязвила она. — А я ухожу в гостиницу.

Он, шатаясь, подошел к двери и уперся в нее спиной.

— Я не был виноват, Роз. Это был несчастный случай. Ради Бога, прекрати наказывать меня!

ГЛАВА 8

Роз закрыла глаза и снова увидела изувеченное бледное лицо своей пятилетней дочери, настолько же отвратительное в смерти, насколько красивым оно было в жизни, с многочисленными ранами от разбившегося в брызги ветрового стекла машины. Интересно, может быть, она не так близко к сердцу приняла бы эту потерю, если бы вместе с дочерью тогда погиб и Руперт? Сколько раз она задавала себе один и тот же вопрос! Может быть, тогда она смогла бы простить его мертвого, как не может до сих пор простить живого?

— Мы с тобой не видимся, — заговорила она, тщетно пытаясь улыбнуться. — Каким же образом я могу тебя наказывать? Ты пьян и оттого смешон. Причем и то, и другое случается с тобой довольно часто, и в этом нет ничего странного.

Сегодня у него был особенно неряшливый и неухоженный вид, что только подстегнуло ее язвительность. Роз начинала терять терпение.

— Ради Бога! — отрезала она. — Убирайся отсюда. И поскорее. Я уже не испытываю к тебе никаких чувств. И, если признаться, не испытывала их никогда. — Но это, конечно, было неправдой. Или не совсем правдой. Роз сразу вспомнились слова Олив: «Вы не можете ненавидеть того, кого никогда не любили».

По пьяному лицу Руперта заскользили слезы.

— Я плачу по ней каждый день, если хочешь знать.

— Неужели, Руперт? А я нет. У меня на это не хватает сил.

— Значит, ты не любила ее так сильно, как я, — продолжал он всхлипывать, и было заметно, как его тело содрогалось в рыданиях.

Роз презрительно скривила губы.

— Тогда как ты объяснишь свое чрезмерное стремление поскорее обеспечить ей замену? Я все уже давно поняла. Наверное, твоя Джессика забеременела уже через неделю после того, как ты целым и невредимым пережил тот несчастный случай. Она будто смаковала это слово, вложив в него максимум сарказма.

— Ну, так что, Руперт, Сэм оказался хорошей заменой? Он, наверное, тоже любит наматывать твои волосы себе на пальчик, как это делала Алиса? И смеется так же, как она? И ждет каждый день у дверей, чтобы можно было обнять тебя за колени и закричать: «Мамочка! Папуля уже дома!» — Роз разозлилась, и голос ее стал колючим. — Все это так, Руперт? И Сэм во всем похож на Алису. А в чем-то даже лучше? Или он совсем не похож на нее, и потому ты плачешь о ней каждый день?

— Да он всего лишь маленький ребенок! — Руперт сжал кулаки. В его глазах отразился гнев Роз. — Какая же ты сучка, Роз! Я никогда и не собирался заменять кем-то Алису. Как я мог? Алиса всегда останется самой собой, но я не в силах вернуть ее.

Роз отвернулась и посмотрела в окно.

— Не в силах.

— Тогда почему ты обвиняешь Сэма? Его вины в случившемся тоже нет. Да он и не знает, что у него когда-то была сестра.

— Я не виню Сэма. — Роз молча уставилась на парочку на улице, освещенную оранжевым фонарем. Они нежно держались друг за друга, гладили друг друга по рукам и волосам, целовались. Какие они наивные! Они, скорее всего, считают, что любовь несет доброту. — Мне просто обидно.

Она услышала, как Руперт споткнулся о кофейный столик и невнятно выругался.

— Это ты нарочно так говоришь. Из-за злости.

— Возможно, — сказала Роз, обращаясь, скорее, к самой себе. От ее дыхания на стекле образовалось туманное пятно. — Только я не могу понять, почему ты должен купаться в счастье, когда я до сих пор не могу отойти от горя. Ты убил мою дочь, но тебе за это ничего не было, поскольку суд посчитал, что ты и так перенес достаточно много. Мне пришлось пережить гораздо больше. Но единственная моя вина состоит в том, что я позволила своему неверному мужу встречаться с дочерью, которая любила его больше всего на свете, а мне не хотелось делать ее несчастной.

— Если бы ты могла стать понимающей, — рыдал Руперт, — этого бы никогда не случилось. Во всем виновата только ты сама, Роз. И это ты убила ее…

Роз не услышала, как он бесшумно подошел к ней сзади. Она собиралась повернуться к нему, и в тот же миг его кулак с силой ударил ее по лицу.

* * *

Это была нечестная и отвратительная драка. Когда слова переставали действовать или попросту кончались (нетрудно догадаться, что это случалось при каждой их беседе, а потому бывшие супруги всегда чувствовали себя заранее вооруженными), они переходили к взаимным побоям и царапинам, желая нанести противнику наибольший вред. Со стороны это напоминало бесцельное и бесстрастное занятие, диктуемое скорее чувством собственной вины, нежели ненавистью или желанием отомстить. В глубине души каждый сознавал, что виной всему оставался их неудачный брак, та война, которую они каждый день вели друг против друга. Именно поэтому Руперт в один прекрасный день поспешно забрал у Роз дочку, так же торопливо усадил ее в машину, забыв пристегнуть ремни безопасности. Он пребывал в растрепанных чувствах и не мог предусмотреть всего. Не мог он даже подумать о том, что машина внезапно выйдет из-под контроля и он, не справившись с управлением, врежется в столб, отчего его пятилетняя дочка, как беспомощная тряпичная кукла, вылетит вперед через ветровое стекло, разбив себе голову. Страховая компания расценила этот случай как форс-мажорное обстоятельство. Для Роз это событие означало конец всему. Руперт для нее умер в тот же день, вместе с Алисой.

Руперт остановил свой кулак первым. Наверное, он все же понял, что борьба была неравной или, может быть, просто немного протрезвел. Он отполз в сторону и сел, сжавшись, в углу. Роз осторожно потрогала разбитую губу, слизнула языком кровь, закрыла глаза и некоторое время посидела молча, ощущая, как улетучивается ее гнев. Надо было поступить именно так давно. Впервые за много месяцев она смогла почувствовать полный покой, словно ей удалось изгнать из себя свое собственное ощущение вины. Она прекрасно понимала, что в тот роковой день ей нужно было самой выйти на улицу вместе с дочкой, а потом собственноручно пристегнуть ее ремнями безопасности. Однако вместо этого она грубо захлопнула за ними дверь и удалилась на кухню, чтобы лелеять свою гордость при помощи бутылки джина и глупого ритуала уничтожения семейных фотографий. В конце концов, решила Роз, она сама заслужила наказание. Сама она не смогла бы искупить вину. А та расплата, которую она придумала себе, в виде разрывания души на части, выразилась лишь в том, что она действительно стала распадаться, как личность, а освобождение никак не наступало.

Теперь, она поняла, наступил предел страданиям. Она намучилась достаточно. «Мы все хозяева своей судьбы, Роз, включая и вас», — всплыли в памяти слова Олив.

Она осторожно поднялась на ноги, нашла телефонную вилку и снова воткнула ее в розетку, затем взглянула в сторону Руперта и тут же набрала номер Джессики.

— Это Роз, — сообщила она. — Руперт здесь, боюсь, тебе за ним придется заехать.

В трубке раздался вздох.

— Джессика, это в последний раз. — Роз попыталась засмеяться. — Мы заключили перемирие. Никаких взаимных обвинений больше не будет. Ну хорошо, через полчаса. Он будет ждать тебя у подъезда. — Она повесила трубку на рычаг: — Все. Руперт, теперь я говорю с тобой совершенно серьезно. Все кончено. Это был несчастный случай. Давай наконец перестанем винить друг друга и обретем желанный покой.

* * *

О бесчувственности Айрис Филдинг ходили легенды, но даже она пришла в ужас при виде побитого лица Роз, когда пришла к ней на следующий день.

— Господи, как же страшно ты выглядишь! — заметила она, направляясь к бару. Сначала Айрис налила стаканчик бренди себе, потом, немного подумав, такой же предложила Роз.

— Кто это сделал? — поинтересовалась она.

Роз закрыла за подругой дверь и, прихрамывая, добралась до дивана.

Айрис осушила свой стакан.

— Неужели Руперт? — Она снова предложила Роз бренди, но та только отмахнулась, одновременно отказываясь и пить, и отвечать на вопрос.

— Конечно, нет. — Роз осторожно опустилась на диван, устроилась на нем полулежа, в то время как Миссис Антробус аккуратно терлась головой о подбородок хозяйки, едва задевая отороченный пухом у груди халат. — Ты не могла бы покормить Миссис Антробус? Там, в холодильнике, есть открытая банка.

Айрис смерила кошку презрительным взглядом.

— Вот это жуткое блохастое существо? И где ты была в то время, когда твоей хозяйке требовалась помощь?! — возмущенно обратилась Айрис к кошке, но, тем не менее, отправилась на кухню и принялась громыхать тарелками. — Так ты уверена, что это был не Руперт? — снова спросила она Роз, возникая из кухни.

— Нет. Это на него совсем не похоже. Мы с ним, как правило, сражаемся на словах, но синяков в итоге остается гораздо больше.

Айрис в задумчивости поглядела на подругу.

— Ты мне всегда говорила о том, что он старается помочь.

— Я тебя обманывала.

Айрис подумала еще немного.

— Так кто же это был?

— Какой-то урод, которого я подцепила в баре. В одежде он выглядел гораздо лучше, чем без нее, поэтому я порекомендовала ему одеться и убираться отсюда, а он меня неправильно понял. — Заметив сомнение в глазах Айрис, Роз цинично улыбнулась, растянув разбитые губы: — Нет-нет, он меня не изнасиловал. Моя честь осталась нетронутой. Я защищала ее своим лицом.

— Ну, что ж, не мне, конечно, критиковать тебя, но не лучше было бы защищать лицо своей честью? К тому же, я не верю в сказки насчет защиты того, что было потеряно давным-давно. — Она опрокинула стаканчик, предназначавшийся Роз. — Ты уже вызвала полицию?

— Нет.

— А врач у тебя был?

— Тоже нет. — Она по-хозяйски ухватилась за телефон. — И ты тоже не станешь их вызывать.

Айрис пожала плечами.

— И чем ты занималась все утро?

— Пыталась убедить себя, что справлюсь сама и никому не стану звонить. К полудню поняла, что так не получится. Я выпила весь аспирин, который был в доме, у меня нечего есть и холодильник пуст, а на улицу в таком виде я выходить не собираюсь. В таком вот виде, — добавила она и посмотрела на подругу удивительно ясными глазами. Правда, подбитыми. — Поэтому я подумала о том человеке, которого ничего не удивит, и который никогда не отличался эгоизмом, посвящая себя своим друзьям. Я тут же набрала номер, и вот — ты здесь. Тебе придется сходить в магазин вместо меня, Айрис. Мне нужно продовольствие, по крайней мере, на неделю.

— Никогда не стану спорить о том, что я не эгоистка, но почему тебе понадобилась именно я? — Казалось, Айрис польстило такое внимание.

Роз оскалила зубы.

— Потому что ты так занята своей персоной, что, пока доберешься до дома, уже позабудешь обо мне и обо всем, что со мной приключилось. К тому же, ты не станешь мне надоедать с тем, чтобы я разыскала этого негодяя и заставила его заплатить за все. Как иначе бы сказалось все это на твоей репутации? Ты только представь: одна из твоих писательниц имеет очаровательную привычку тащить к себе домой забулдыг. — Она еще раз погрозила Айрис кулаком, указывая на телефон, и та заметила, что у Роз от напряжения побелели костяшки пальцев.

— Это верно, — согласилась она

Роз немного расслабилась.

— Пойми, мне будет очень тяжело, если вся эта история всплывет на поверхность. А если здесь появится врач или полицейский, то именно так все и произойдет. Ты же не хуже меня знаешь эту проклятую прессу. Дай им малейший повод, и они снова займут все первые страницы газет фотографиями Алисы, разбившейся в катастрофе.

Бедная Алиса! Злое провидение в тот день привело свободного фотографа-художника как раз к тому участку дороги и в ту самую минуту, когда ребенка выбросило из машины, словно куклу. Его потрясающие и жестокие снимки были сразу опубликованы во всех дешевых изданиях. Причем каждый редактор считал своим долгом напомнить читателям о необходимости пристегивать ремни безопасности во время езды. Пожалуй, это было самым страшным памятником Алисе.

— Теперь представь себе, какие отвратительные параллели некоторые журналисты могли бы провести. Вот, например. Такой заголовок: «Лицо матери обезображено так же, как это было когда-то у дочери». Второй раз я ничего подобного не переживу. — Она порылась в кармане и выудила оттуда список продуктов, которые необходимо купить. — Когда ты вернешься, я выпишу тебе чек. Да, и не забудь аспирин, пожалуйста, иначе у меня начнется агония.

Айрис бросила список в сумку.

— Ключи! — коротко напомнила она, протягивая ладонь. — А ты можешь прилечь, пока я буду шататься по магазинам. Я войду сама.

Роз указала на ключи, лежавшие на полке у двери.

— Спасибо, и, Айрис… — Роз замолчала.

— Что «Айрис»?

Роз попыталась усмехнуться, но, почувствовав боль, тут же оставила свою затею.

— Айрис, прости меня.

— И ты меня тоже, старушка. — Она помахала подруге и вышла из квартиры.

* * *

По причинам, известным только ей самой, Айрис вернулась через два часа, неся в руках покупки из магазинов и чемодан.