Валентина Старикова
— Oh, die Russische Piroschki sind vortrefflich![1] — с готовностью обрадовался приглашению Путина Шредер. Немец посмотрел на пирожки ласково, будто на выводок котят. Не меняя выражения лица, посмотрел также и на Путина. Потом перевел взгляд на фрау Шредер и госпожу Путину. Фрау Шредер восторг разделила. Госпожа Путина взгляд отвела. Она казалась застенчивой.
— Маша, — ответила она. — Ну, что ж, будем знакомы, — и лукаво посмотрела на него.
А смущаться-то было нечего, пирожки пекла не она, а Эльвира Николаевна. Кто такая эта Эльвира Николаевна, нам и дела нет. Тетка какая-то. Ну, наловчилась печь сдобные пирожки с капустой и крошеными яйцами. Делает много каждый раз. Владимир Владимирович почти не ест, а остывшие отдают в помещение охраны.
Николай заканчивал Сталинабадское железнодорожное училище и в данный момент проходил практику на станции в мастерских Депо. Жил он вместе со своими сотоварищами в двухэтажном каменном здании общежития, специально приспособленном для проживания учащихся во время практики. Народец в общежитии беспокойный. Там происходят иногда дикие случаи, поэтому Маша отнеслась к Николаю с предубеждением, хотя внешне он ей понравился — волнистые волосы, красивое лицо и вроде бы не груб. Парень много говорит, находчив в разговоре, обращается к ней на «вы». Чувствуется, что Николай много читает и умеет пользоваться красивыми словами, какие местные мальчишки либо не знают, либо предпочитают в разговорах не употреблять. Маше он показался совсем взрослым, поэтому, когда он спросил у неё: «Маша, сколько вам лет?» — Маша неожиданно для себя ответила:
Вот бы, забыв про лицемерие, госпожа Путина сказала бы Шредеру этому: «Напрасно вы, друг мой, посматриваете на меня, нахваливая пирожки, это не моя работа, а раз уж они привели вас в такой сверхъестественный восторг, давайте приведем с кухни Эльвиру Николаевну. Вы лично поблагодарите мастерицу».
— Семнадцать. — И, недовольная собой, подумала: «Зачем я наврала, накинув себе целый год?»
А Шредер бы, сняв на время маску лицемерного восторга, сказал бы прямо: «Люд, не будь дурой, далась мне эта ваша баба с кухни, вместе с ее пирожками. Я и есть-то не хочу».
При прощании он уморительно, по выражению Маши, просил о следующей встрече.
Не отказавшийся от лицемерия однажды, вынужден лицемерить и дальше. Шредер присел к длинному темному журнальному столу и придвинул тарелочку. Он надломил блестящий пухленький треугольник пирожка и отправил кусочек в рот.
— Пожалуйста, будьте так добры, приходите завтра в клуб, — и попытался поднести её руку к своим губам. Маша воспротивилась и холодно ответила:
— Не бойтесь, они не отравлены, — пошутил Путин. Путину нравилось так шутить. Гости знали, что ему нравится. Он знал, что гости знают. И знал, каким будет ответ.
— Может быть, приду.
— Я уверен, что они не отравлены, — с серьезным видом сказал немец.
На другой день она не пришла. Её увлёк роман «Всадник без головы», который ей дала на короткое время соседка, сама любившая романы про любовь.
— Это шутка, — пояснил Путин.
Появилась Маша на третий день. Николай радостно улыбался ей, и когда танцы кончались, он сказал, что, когда пойдёт провожать её домой, вручит ей подарок. Маша озадачена. «Что это за подарки на третий день знакомства? Это мне не нравится. Ни за что не возьму», — решила она твёрдо.
Он так шутил не впервые при этих людях. Но всем снова понравилось. И вам бы понравилось. Вам ведь и не такое нравится.
Но подарок пришлось принять, так как это был не простой подарок, а стихи в её честь, и Маша поняла, что было бы невежливо не принять их. «Может быть, — думает она, — эти дни он мучился муками творчества, чтобы удивить, порадовать меня».
Людмила и Дорис прошли в соседний зал, а мужчины остались с треклятыми пирожками. Дело у них было вот какое: они справляли русское Рождество. Которое 7 января. И которое в следующем столетии придется уже на 8 января. И так и покатится непрерывно, пока не окажется посреди лета где-нибудь веков через двести. Вот смеху будет.
После некоторого колебания она взяла из его руки исписанный лист бумаги и спрятала его в кармашке платья.
Праздновать начали так: говорили о международной политике и перемывали косточки Бушу. С мягкой иронией. Как два штабных полковника на пикнике в выходные то и дело заговаривают о своем шефе, генерал-лейтенанте. Выяснил бы случайный слушатель этого диалога, что оба подчиненных не лебезят перед начальством, а смело и принципиально указывают тому на недостатки. Что начальник слушает дурных, недальновидных советчиков, а не их. Поэтому то и дело попадает впросак, а им приходится расхлебывать, и выруливать, и выручать. И так далее.
— Маша, позвольте я вам их почитаю на память.
Шредер на правах друга семьи наезжал в Москву теперь даже чаще прежнего. Он был послом западного мира при дворе Путина. Особым послом, по особым поручениям послом, на самом высоком уровне послом. В Москве он говорил от имени германского и американского руководства, а потом ехал в Берлин и Вашингтон и там дела устраивал — политические размены в путинских интересах. И там и тут выведывал, был полезным. Путин его не стеснялся, говорил свободно, дружески, но не все говорил. Тоже ведь хотел вызнать побольше. Между слов и помимо слов оба очень интересовались, понесет ли Буш свет демократии прежде в Иран, а уж потом в Саудовскую Аравию, или прежде все-таки в Саудовскую Аравию, а уж только потом в Иран. И Шредер и Путин категорически возражали против насильственного экспорта демократии, но, перед лицом неизбежного, интриговали через контакты в Вашингтоне друг против друга. Шредер — за демократию в Иране, Путин — за народовластие в Саудовской Аравии.
— Читайте, — коротко бросила Маша.
Был еще интерес: Шредер хотел выслушать, а Путин хотел сделать доклад о внутреннем положении в России. Нефть стоила уже 96 долларов за баррель, и немец хотел удостовериться в надежности поставок из России. А русский хотел убедить немца в этой надежности. Тут совпало. Тут было легче. Тут думалось в унисон.
— Положение в стране стабильное, — доложил амфитрион. — Представленные в парламенте политические силы — «Единство», ЛДПР и вновь созданные социал-демократы — вполне конструктивны. Недовольны только маргиналы, но они под контролем.
— декламировал он, подражая известным, настоящим поэтам, как-то размеренно, без интонаций. Это ей не понравилось.
— Как себя чувствует Чубайс? — поинтересовался Шрёдер. — Мы получаем тревожную информацию о том, что у него серьезные кардиологические проблемы.
«Глянь-ка, Машка, — сказала она себе, — как он воображает, прямо любуется собой».
— Внутренний распорядок российских тюрем таков, что заключенный может в любой день обратиться с ходатайством о направлении на прием к врачу, — парировал Путин. Он сморщил лоб, когда говорил это. Он всегда так морщил лоб, когда начинал говорить параграфами.
Но всё же ей польстило, что он в стихотворении сравнивает её с полураскрывшимся бутоном, который завтра станет прекрасной розой. Стихи корявы, зачастую не соблюдается рифма. Это замечает даже Маша, неискушённая в поэзии.
Параграф второй:
Шли они тихо, но как-то незаметно дошли до её дома. Маша стала без сожаления прощаться, ведь дома её ждал недочитанный роман.
— Мне пора, до свидания, — и протягивает ему руку.
— Как сообщает генеральный прокурор Бирюков, Анатолий Борисович о направлении к врачу не ходатайствовал.
Слова прощания вызвали у Николая неожиданную для неё реакцию. Он схватил её за руку выше локтя, пытаясь удержать. Это напугало её.
— Маша, не уходите так быстро, прошу вас, не уходите, — забормотал он.
— Наша общественность напрямую связывает арест Анатолия с кампанией по выборам в думу и с президентской кампанией. Его после выборов выпустят?
Его взволнованная речь произвела обратное действие тому, на которое он надеялся. Маша рванулась от Николая, и тут случилось то, что для впечатлительной Маши положило конец их дальнейшим встречам. У неё от резкого движения рукой расстегнулись на платье две верхние пуговички, обнажив почти полностью правую грудь.
— Ах! — испуганно воскликнула Маша и, сорвавшись с места, убежала, прикрываясь ладонью, оставив своего кавалера в полной растерянности.
— Да его завтра выпустят, если данные о нарушениях финансовой дисциплины в его корпорации окажутся ошибкой, никакие предвыборные дела тут не при чем.
Теперь она в клуб не ходит. На все уговоры подружек встретиться и объясниться с Николаем она отвечает — нет. Сидит себе одна по вечерам на скамеечке возле дома и мечтает. Да как можно не мечтать, когда тебе всего шестнадцать лет и вся жизнь впереди, и когда такой чудный вечер и так благоухают любимые кусты белой сирени, растущие неподалёку, на середине привокзальной площади, напротив Машиного дома.
Лоб снова наморщивается, взгляд уходит к незримому параграфу номер три. Параграф материализуется, вербализуется и артикулируется:
Кусты, тесня друг друга, образуют круг, в середине которого на небольшом свободном пространстве бил когда-то настоящий фонтан. Теперь здесь остались только нагромождённые друг на друга камни, из-под которых вытекают струйки воды, питающие эту необыкновенную заморскую сирень.
Часто, пробравшись между ветвями на закрытый от всех пятачок, усаживается Маша на камень и читает подолгу, а иногда и прячется здесь от людских глаз, чтобы поплакать и найти успокоение от нахлынувшей на неё душевной невзгоды.
— Попытки связать факт задержания Анатолия Борисовича Чубайса с внутриполитическими событиями в контексте предвыборной кампании по выборам в думу и на пост Президента России делают наши политические враги и враги России. Мы вправе рассчитывать, что наши друзья не дадут себя увлечь этим пропагандистам.
Вот и сейчас сидит она на скамеечке возле своего дома, и этот великолепный запах, исходящий от любимых кустов, навевает на неё сладостные мечты, и вот она уже представляет себе свою первую встречу с принцем на белом коне…
Он, конечно же, появился из-за кустов сирени и медленно приближается к ней. На всём облике незнакомца лежит печать усталости, быть может, от долгой и трудной дороги, оставшейся за плечами. Умный конь сам выбирает себе дорогу, бережно несёт то ли задумавшегося, то ли задремавшего хозяина.
Шредер давил, но не пережимал. Вопросы еще оставались.
Красивый молодой всадник, сразу видно, нездешних мест. На нём одежда, какую здесь никто и в глаза не видел. Брюки, или лучше назвать их шальварами, сшиты из дорогого материала, обувь больше похожа на женскую своими украшениями, сверкающими при свете электрической лампочки, и белая, из тонкого полотна рубашка с высоким кружевным воротником, которая очень ему к лицу.
Путин сам, мирно уже, глядя в глаза собеседника, рассказал о президентских выборах. Преемником на посту президента станет нынешний мэр Москвы Дмитрий Козак — толковый парень, неоспоримый приверженец демократии, надежный в смысле выполнения договоренностей. Да, раньше планировали Грызлова, Миронова. Ну и что? Нет, ничего не произошло. Просто решили двигать Козака.
В одной руке он держит поводья чудесного белого коня, в другой головной убор, редкой красоты, что-то вроде шапочки, но не тюбетейка, украшенной драгоценностями и увенчанной великолепным пером какой-то экзотической птицы.
Загорелое лицо, высокий лоб — признак ума, и тёмные волосы, зачёсанные назад, рассыпались слегка волнистыми прядями по сторонам.
— Правда ли, — поинтересовался Шредер, — что через четыре года Козак снова уступит президентский пост Путину? Есть ли такая договоренность?
Вот так Маша представляла себе настоящего принца на белом коне и, конечно, как девушка, обладающая хорошим воображением, при этом и себя видела не в ситцевом поношенном платье, в котором была в настоящее время, а в дорогом одеянии дореволюционных светских дам. Она видела себя всю в кружевах, рюшечках, бантиках и непременно в венке из роз горячего кремового цвета на высокой причёске.
— Нет, — твердо отклонил тему Путин и собрал лоб в складки, — мы не пойдем на нарушение конституции.
Маша сидит, не шевелясь, с застывшей прямой спиной, сосредоточенно глядя в одну точку перед собой, на что-то только ей видимое, совершенно отстранённая от внешнего мира.
— Но тут нет формального нарушения, — удивился гость.
…Чудный конь стоит почти рядом с Машей, вот тихонько заржал, призывая хозяина ко вниманию. Всадник встрепенулся, сбрасывая с себя дремоту, поднимает выше голову и встречается с устремлёнными на него глазами молоденькой очаровательной девушки.
Разговор, тем не менее, скомкался. Путин выглядел обиженным. Обижался он обычно двумя способами: сжимая губы плотно или вытягивая их вперед по-утиному. С годами — все чаще сжимал плотно и все реже — уточкой. А вот сегодня снова надулся по-детски и вытянул губы. Шредер чувствовал, что его собеседник хочет высказать, выложить накипевшее. Помогать, спрашивать не хотел. Ждал терпеливо во время затянувшейся паузы.
В первую секунду Маша не видит в глазах молодого человека интереса к себе, но в следующий миг глаза его округлились, и в них засветился радостный огонёк. Лицо его преобразилось и засияло счастьем. Он ловко спешился с коня и оказался рядом с девушкой, усталости как не бывало.
— Герхард, и скажи нашим американским друзьям, что они суки последние, опять пошла атака на меня по всему фронту, за декабрь все до единой значимой газеты отписались по мне. Сенаторы — Рождество ведь у них там было, я правильно припоминаю? Им насрать, они и в Рождество отметились — каждая сука дала интервью или хоть пару слов сказали обо мне — аккуратненько так отбомбились по русскому союзнику, это как понимать?
«Да, — сказала себе Маша. — Это мой принц. Как он прекрасен! И рад видеть меня. Несомненно, наша встреча с ним обернётся счастьем и всеобщим благоденствием для всего человечества».
— А что пишут газеты?
Маша в свои шестнадцать лет искренне мечтала сделать мир счастливым, где больше не будут голодать, дрожать от холода, болеть и умирать от непосильной работы. Люди будут жить долго, потому что ученые земли откроют эликсир молодости, который станет безвозмездным достоянием всего человечества. Смерти не будет, и если всё же надо будет уйти в другой мир, то будут уходить без боли и страдания.
— Что я говно, что же еще.
Голова Маши слегка закружилась от таких грандиозных мечтаний. Она почувствовала себя необычайно счастливой. Может, чувство радости проснулось еще и от неизвестно откуда взявшейся тихой прекрасной музыки, заполнившей всё пространство вокруг и проникающей до самых дальних уголков её души. Все двери её существа доверчиво открывались под воздействием чарующего звучания невидимого оркестра, на которое вся её сущность отзывается мелодией, рождающейся в самой середине её души, чтобы, сливаясь с пришедшей извне музыкой, делаться ещё более совершенной и прекрасной.
— Но они сошлются всегда, что пресса у них независима.
Принц, а Маша не сомневалась в том, что это именно Принц, протянул ей навстречу обе свои ладони.
— Но мы-то с тобой знаем, что это херня полная. А я докажу, как дважды два, что это хорошо проплаченный заказ. Это Невзлин и Березовский платят. У них там заряжены лучшие лоббисты, денег немеренно. Если у них пресса свободна, то ведь она ежедневно свободна? А почему мы наблюдаем кампанию травли в этой самой свободной прессе? Почему в ноябре их хренова свобода сподвигла их на семь обсирательских статей, а в декабре уже на восемнадцать? Откуда рост такой? Может, они в два с половиной раза свободней себя почувствовали?
— Здравствуй, Маша. Как же долго я тебя искал!
— Владимир, но в ноябре значимых событий в России было меньше, а в декабре больше. Они не пишут, когда тем мало — с их точки зрения, ты исключаешь такой вариант?
Маша подала ему руку, ответила:
— Герхард, у тебя всегда все просто объясняется. Ты пытаешься меня успокоить. Успокой меня по-другому. Ты не спорь, а просто передай нашим в Вашингтоне, что я на сто процентов уверен в кампании травли, что знаю, кто за этим стоит. Что считаю это паскудством. Я не заслужил, Герхард. Я хоть в чем-нибудь не выполнил обязательств? Я хоть в чем-то слово нарушил? Я хоть раз налево ходил? Они меня травят, чтобы продать мне эту позицию. Чтобы прекратить потом эту мерзость в ответ на очередные уступки с моей стороны. Я это считаю несправедливым и требую, передай, пожалуйста, чтобы они захлопнули пасть своим щелкоперам в рамках наших старых договоренностей. Новых уступок не будет. И про свободу прессы, я очень прошу, мне — не надо. Пожалейте, мне же не пятнадцать лет…
— Здравствуй, Принц. Откуда ты? И как тебе стало известно моё имя?
— Имя твоё принесло ко мне дуновение ветра.
Шредер спорить не стал. И успокаивать больше не стал. Просто пообещал передать в разговоре с глазу на глаз весь диалог. Чтобы сменить тему, он еще успел справиться, ведется ли разведка новых месторождений нефти? Путин ответил: «Ведется». Обиженным таким лицом ответил. Лицо тут же поменял на озабоченное, и немедленно вслед за этим — на приветливое. Приветливое лицо обратил к Патеку Филиппу на правой руке. Приветливости хватило также и на Шредера. Тут же сделано было движение озорное, типа «айда, брат Герхард». В последнем жесте участвовали не только мышцы лица, но и часть скелета, а именно: лукаво мотнувшийся череп и шейные позвонки, приведенные в действие соответствующей мускулатурой. Все вышеизложенное — секунды за две, максимум. Это у него мимические способности такие были. Мы так не умеем.
Они усаживаются рядышком на скамеечке. Принц всё ещё держит Машину руку в своих руках, только теперь она оказалась прижатой к его груди. Посмей он сейчас прижать её пальцы к своим губам, она не посчитала бы его поступок дерзким. Она с первого взгляда прониклась к Принцу огромным доверием, ибо он — её Принц, её судьба и её идеал. Он не только прекрасен лицом, но самое главное, он обладает благородными качествами души, она нисколько в этом не сомневается. В мечтах герой у неё всегда искренний человек. Он не может говорить одно, а делать противоположное. Лукавства никакого в нём нет.
И пошли к женщинам, и стали делать оба теперь уже искренне заинтересованные лица. Говорили об удочеренной Шредерами русской девочке Марии, как ей там, в Германии, хорошо ли.
Принц поднялся со скамьи, встал перед Машей на одно колено, молвил:
И то дело, Путины ведь курировали девочкину судьбу на чужбине. А ну как не понравилось бы сиротке быть дочкою Шредеров? Пришлось бы забрать ее да и бросить снова в застенки приюта. Она бы там, обогретая заботой Родной Страны, выросла бы и стала этой, как ее? Да хоть бы космонавткой стала. Или выучилась бы танцевать и исполняла бы танец живота в ресторанах Хургады. Ну, много еще чего могла бы делать.
— Маша! Цветок души моей, будь моей женой. В твоих силах сделать меня счастливейшим человеком на свете, а к твоим ногам я положу все сокровища моей страны, если пожелаешь — они твои.
Но девочке на чужбине все подходило. Не делайте вид, что понимаете почему. Вы не понимаете, потому что не росли в приюте. Вот Рома Абрамович понимает. Он приютский. Кстати, почему Путины не пристроили Шредерам заодно и Абрамовича? Рома решил бы вопрос с легализацией на Западе, Шредеры решили бы вопрос с финансами, да и девочке Марии никак не помешал бы старший брат — братан — брательник Рома Шредер. А она выросла бы и сказала брату своему, Роме Шредеру: «Не в деньгах, брат, сила, а в правде…» И пристрелила бы его к чертовой матери. Потому что в ней проснулась бы наследственная ненависть к буржуйчикам. Она ведь праправнучка героев Великой Революции. Хорошо я придумал? Но этого не будет. Тут вам не бразильский сериал.
Маша благосклонно принимает предложение, ведь это всё происходит в её воображении, не наяву, где не так быстро всё происходит, как в мечтах.
— Я согласна, мой милый друг, — нежно улыбаясь, отвечает Маша и вдруг вздрагивает всем телом, возвращаясь в действительность, куда её вернули громкие голоса гуляющей молодёжи. Ей сразу стало скучно. Она жалеет, что ей не удалось в своём воображении побеседовать с Принцем подольше.
Мы с вами Рому Абрамовича знаем, а археологи будущего не знают. Один из экземпляров этой книги будет выполнен на толстой, закатанной в пластик бумаге. Специально для археологов будущего. Ведь им понадобятся самые исчерпывающие данные о происшедшем в 2008 году. Они будут изучать нашу погибшую цивилизацию. И для них я поясню: Роман Абрамович — эталонный, модельный собирательный образ российской власти начала XXI века. Он мыслит в категориях «цель-метод-ресурс». Намечается цель — деньги, как правило. Разрабатывается способ их получения, с применением официальной власти, как правило. Определяется ресурс — деньги, необходимые для добычи денег. Диалектика, как видите, в том, что деньги предстают тут и целью и ресурсом одновременно. Так Советский Союз недавно строил больше всех в мире шагающих экскаваторов, чтобы добыть руду на постройку новых шагающих экскаваторов. А новые шагающие экскаваторы что делали? Они шагали за рудой для новых экскаваторов. И так далее. Такая схема однажды показалась передовым людям того времени бессмысленной. И схему привели в соответствие с требованиями прогресса. А именно: Рома и ему подобные представители гласной и негласной российской власти изыскивают деньги на добычу денег, чтобы добывать деньги. Все остальное — руда, экскаваторы, растения, животные и человеки с их механизмами и приспособлениями — предстают в этой схеме остаточным признаком несовершенства системы. Дойдя же до совершенства, система должна бы была избавиться от балласта. В том числе и от Абрамовича. Потому что в фармакологически чистой системе Абрамович тоже представляется лишним. Как вам перспективка? По мне, так шагающие экскаваторы с их уверенной походочкой были милее. Они были простодушнее. Честные железные идиоты-динозавры уступили ареал млекопитающим. И млекопитающие до поры до времени правят. Среди них и млекопитающий Рома. Дарвин предупреждал, а мы не верили.
Немцы похожи на русских. Два глаза, два уха и много еще других совпадений. Но душевно посидеть не могут. Поничегонеделать. Запасенные темы исчерпали и заторопились. Людмила еще сидела бы и сидела, вечеряла бы, ждала бы пришедшей в голову мысли, чтобы начать новую тему. Но она одна тут была русская. В меньшинстве. Шредеры заторопились, им еще с послом надо встречаться.
Маша любит читать и много читает. В её распоряжении не только станционная библиотека, но и огромнейшее количество книг, из которых встречаются очень редкие. Эти книги принадлежат пожилой даме, теперь уже бывшей учительнице русского языка и литературы — Поляковой Валентине Васильевне.
Они на крыльце гостей проводили. Стояли одни посреди охраны. Он бы уже вернулся в дом, а она глядела на уезжающую по аллее машину гостей с тихой улыбкой. Женщина сказала, что он не надел пальто. Мужчина не услышал. У него было лицо, как у киборга без батареек. Ну, вы понимаете, о чем я говорю. А когда она сказала, что не простудиться бы ему, батарейки в нем снова ожили. Глаза стали злыми, и она заторопилась внутрь.
Живёт учительница в одном доме с Машей, только в следующем подъезде. Две стены её комнаты заставлены от самого пола и до потолка книгами, преимущественно полными собраниями сочинений известных писателей, как русских, так и иностранных, в очень хорошем состоянии, будто бы их никто ещё не читал.
Вот если бы он сказал: «Зачем же мы стоим тут на морозе, если ты беспокоишься, что я замерзну?»
Напротив комнаты, прямо через коридор, принадлежащая учительнице кухонька, по размеру и по расположению точная копия комнатки, в которой ютится семья Маши, теперь уже из четырёх человек вместе с отцом.
А она бы ласково ответила: «И правда, не сердись, может, оденешься и погуляем?»
Маша часто посещает Валентину Васильевну, а в субботу или в воскресенье она приходит специально помочь престарелой и болезненной учительнице привести в порядок её маленькое хозяйство.
Но он ничего не сказал. Он не дал ей шанса прицепиться, прилепиться, пристать к нему. Опытный человек, что и говорить.
Маша выполняла самую простую, необременительную для неё работу, мыла полы, посуду, протирала влажной тряпкой узкие листья олеандра, растущего в деревянной кадке прямо в изголовье кровати. Цветок всегда веселел, когда Маша обрызгивала его водой, а потом аккуратно удаляла пыль тряпочкой с каждого листочка, при этом цветущие соцветия издают более сильное, чем обычно, благоухание.
Путин пропустил жену в дом, а сам задержался, спросил адьютанта Виктора, все ли готово. Тот ответил, что уже час как все на месте.
— Валентина Васильевна, — обращается Маша к своей доброжелательнице громким голосом, чтобы та могла слышать на кухне, где она готовит угощение, — я думаю, это он таким образом благодарит за заботу и любовь. А вы как думаете?
Только теперь Путин вошел, Людмила уже ушла в комнаты куда-то. «Ликерами наливаться», — подумал Путин не без злорадства. Рад был, что довел, и рад был, что больше доводить не надо, — у него времени не было ее добивать, надо было идти на урок китайского языка.
— Я тоже так думаю, — отвечает Валентина Васильевна, — и он тоже живой, как и мы, и отвечает благодарностью, как может.
А она не стала ни плакать, ни напиваться в этот раз. Зря он надеялся. Она проявила твердость духа. Молодчина. Автор ей сочувствует, если вы успели обратить внимание.
Жила Валентина Васильевна, по мнению Маши, хорошо, особенно по материальной части.
Увлечение китайским языком было относительно недавним. Учителей завезли два года назад и построили им что-то вроде пагоды поближе к реке. В Ново-Огареве, на холме, почти над Москвой-рекой, но так, что с реки не видать. Китайских учителей было четверо. Из пагоды своей они выходили редко, там сами себе готовили, травки лечебные по лесу собирали, сажали даже огородик какой-то. Попытки китайцев наведываться в свое посольство в первые же месяцы путинская охрана пресекла. Телефоны им мобильные выдали, разговоры слушали, возили двоих из учителей иногда на Черкизовский рынок, где среди заплеванных рядов, продираясь через толпы грязных покупателей, находили китайцы свои магазинчики без вывесок с особым чаем, травами, ягодами дерезы сушеными, древесными грибами, специальной водкой и настоянными в уксусе скорпионами.
«У неё есть всё необходимое для счастья, — думает Маша, — прекрасная библиотека, пусть мало мебели, впрочем, для большего места нет, но удобная и красивая: деревянная, с пружинным матрацем кровать, полированный двухтумбовый стол, заваленный множеством свежих журналов и газет, два стула с мягкими сиденьями. Вот и вся мебель, но главное богатство Валентины Васильевны — это множество книг». У Маши просто глаза разбегаются.
Обнаружилось за истекшие четыре семестра, что Путин китайского не выучил, а китайцы русский понимать научились. И что-то такое там говорили даже. Но дело было теперь не в языке, строго говоря. Дело было в раскрытии глубин древней китайской космологии. Путин давно чувствовал себя даосом. Еще в двухтысячном году один знакомый рассказал ему о даосизме. И о том, что он, Путин, стихийный даос. А именно, что он позволял сущностям реализоваться, следуя за событиями, а не формируя их. Что он практиковал недеяние, извлекая пользу из естественного хода вещей, как бы вынужденно. «Так море стоит ниже всех и не предпринимает никаких действий, однако все реки и ручьи отдают ему свою воду», — сказал знакомый. И еще что-то там наговорил комплементарное, трудно припомнить. И зацепило. Понравилось Путину, что гэбушное его искусство встраиваться, мимикрировать и выкручиваться было истолковано так возвышенно этим самым дураком знакомым. Захотелось Путину узнать поподробнее, каков он таков есть даос на самом деле. Так что изучение языка было поводом, а потом и поводом быть перестало. Но на языке охраны визиты президента в пагоду назывались «уроками китайского». Собственно, если уж копаться в прошлом по-настоящему, то следует вспомнить, из соображений справедливости, что желание сопричаститься китайской культуре появилось у Путина еще в юности, когда объяснили тренеры, что и дзюдо и вся связанная с ним философия «мягкого пульса» — отголоски, японские ветки огромного китайского дерева.
Привлекают Машу и красивые вещицы, развешанные на свободной от книг стене, над кроватью и в простенке, дающие фантазии и воображению Маши большой простор. Вот искусно вышитая шёлковыми нитками штучка в виде кармашка, а в ней лежит открытка с изображением трёх пионов. Милые, неброские цветы, не выпячивающие свою яркость, как, например, розы, но не уступающие им по обаянию, по красоте перехода тонов в полутона. На обратной стороне открытки, самое главное, за что, быть может, её так долго хранят, надпись выцветшими от времени чернилами на иностранном языке. Маша считает, что это память об ушедшей молодости. Спросить — стесняется.
Он вошел, охрана осталась за дверью. Раздевался быстро — Ван Линь очень хлопотал. Одежду из рук торопливо выхватывал со счастливой улыбочкой. Суетливая вежливость Ван Линя заставляла пошевеливаться. В черном халате и с красной повязкой на голове Путин вошел в зал. Китайцы заулыбались, забормотали. Слышалось: «Господи, господи…» С ударением на последнем слоге. Посреди зала стояла жаровня, на ней — медная бадейка с маслом. Масло кипело. Провели Путина три раза над кипящим маслом. Ему пришлось подбирать полы халата. Из аккуратности — чтобы не поджечь и не испачкать. Он ведь брезгливым парнем был, наш Путин.
А вот картина в рамке размером примерно тридцать на пятьдесят сантиметров. Спелая золотая пшеница до самого горизонта. Недалеко от середины поля раскинуло свою пышную темно-зелёную крону мощное дерево, но оно такое печальное, одинокое. А на переднем плане совсем возле проезжей дороги синий, такой трогательный василёк. В этой картине Маша улавливает намёк на грусть, одиночество и незащищённость хозяйки.
Не очень-то приятно пахло этим маслом. Стали зажигать ароматные палочки. Тут уж совсем ударило в голову. Почему их называют ароматными? Вонь от них была такая, что хоть святых выноси.
«Так ли это?» — задаёт себе Маша вопрос, посмотрев долгим взглядом в лицо Валентины Васильевны, затуманенное какой-то нерадостной мыслью.
Ли Мин — главный в ритуале, даос-наставник.
«Может быть, — с сочувствием думает девушка, — так и есть. Что я знаю о ней?»
Он становится перед алтарем на колени и выкликает четырех святых горы Удан-шань. Он подносит им вино.
Потом пускается в замысловатый танец, сопровождаемый молитвой остальных. Тихонько подпевает и Путин. Не слова, а так — бубнит мотивчик.
Валентина Васильевна появилась на станции всего два года назад. Говорят, что сама директор школы ездила в ближайший городок Кирки уговаривать её преподавать в школе на станции. Появление такого классного учителя, как Валентина Васильевна, стало большим благом для учащихся. За эти два года она сумела далеко продвинуть в знании русского языка и литературы учеников старших классов, а всё же учащиеся недолюбливали её, побаивались за строгость и напористость. На её уроках просто невозможно было заниматься посторонними делами. Она непременно вовлекала в работу всех, даже тех, кто, по её меткому выражению, всегда попадал пальцем в небо.
Закончив движения «шаг единорога», наставник девять раз проходит по кругу «шагом восьми триграмм».
Иногда и Маша попадала пальцем в небо, тогда Валентина Васильевна говорила ей:
— Да-а-а! Ума палата, только ключ потерян.
Чжоу И, которого обслуга зовет попросту Женей, мешает непрерывно своими пояснениями. Вроде как переводит слова гимнов. Путин вежливо кивает и отвечает: «Я понимаю». На пятый раз лицо его становится ненавидящим, он благодарит Чжоу И таким стальным тоном, что тот отходит в сторонку и оттуда еще некоторое время мешает слушать, но уже как бы отрабатывая положенное — смотрит в сторону, боясь встретиться с Путиным глазами и все переводит, переводит, переводит, переводит на какой-то собачий русский. Это с ним недавно такое. И всего только раз, с месяц назад, Путин попросил Женю помочь в общении с Ли Мином. И вот: Женя считает себя высочайше пожалованным титулом придворного толмача и никак не желает мириться с опалой.
Ученики обижались на такие высказывания в свой адрес, а учительница отвечала им так:
Остальные поют, и Путин смысл довольно точно чувствует. Вызывают богов. Камлают, чтобы узнать его будущее, задобрить высших существ, дать ему покровителей среди сонма духов. Сегодня — его день. Сегодня — День Зачатия Путина. 7 января, я уже говорил. Рождество, мол, православное. Но православное рождество в следующем столетии будет 8 января, а День Зачатия нашего излюбленного героя всегда будет 7 января. В отличие от Иисуса, Путина зачали по новому стилю, незыблемейшему из стилей, и в этом — свидетельство всепобеждающей мощи научного знания.
— Придёт время, благодарить будете.
Позже, весной 2008 года, я публично призывал Комитет спасения России назвать 7 января Днем Зачатия ВВП, если кто помнит. Чтобы этот день праздновался всенародно. Но это предложение было проигнорировано. А жаль, нашему брату-даосу было бы приятно.
Они не верили и удивлялись потоку корреспонденции, идущей в адрес Валентины Васильевны, не только к ней домой, но и на школу в дни праздников и в её день рождения, с изъявлениями благодарности и с наилучшими пожеланиями ей в дальнейшей жизни.
У привычного и принюхавшегося уже президента снова кругом пошла голова — даосы жгли специальные игрушечные деньги — символ поклонения богам, потом желтые листы бумаги — пропуски в мир духов. Потом еще и еще бумаги — доклад богам о положении дел, о титулах главного священника, о существе вопроса, с которым Путин обращался к высшим силам. Заявление в высшие инстанции, иными словами.
Однажды Маша решила вымыть пол более качественно под столом, но мешала коробка, она её вытащила и увидела в ней патефон с пластинками. «Интересно, — сказала себе Маша, — какую музыку любит Валентина Васильевна?» Это оказались произведения Чайковского, Бетховена, Шуберта, Шопена. «Хорошо бы послушать музыку, — подумала она. — Надо бы спросить учительницу, но её же нет, она в магазине, да вообще-то, будь она здесь, наверняка разрешила бы».
Маша выдернула наугад из середины стопки пластинку и поставила её на патефон. Полилась изумительно красивая музыка. Она стояла и слушала, было не до уборки. Музыка унесла её далеко отсюда. Вот она уже в бальном платье, в великолепном зале кружится в вальсе. Она так счастлива!
Ли Мин воскурил теперь кадило отдельно для Путина и дал ему в руки. Кадило было необычное — не на цепях, а с ручками-проушинами по бокам. Все, кроме наставника, пали на колени и ниц, и Путин тоже пал. Все легко справлялись с этой позой, а Путину было трудно — у него в руках дымило кадило, неуютно как-то получилось. Пришлось постепенно привставать, подниматься, передвигая локти. Дым теперь шел прямо в лицо. Грел. Запаха не было. Или был? Кожу головы покалывали приятно невидимые иголочки. Пояс будто был на голове такой электрический. Покалывание нарастало. Кожа головы, как казалось, стала стягиваться к макушке. Нешуточно так. Казалось, отверстия в коже лица сместятся и на уровне глаз окажутся ноздри, а то и рот. Чем же дышать тогда, — подумалось. И вот: можно не дышать. Не хотелось, — с удивлением обнаружил новые возможности своего организма Путин. И перестал. Дышать перестал. Изредка только всасывал чуть-чуть воздуха, сипевшего и клокотавшего в груди, будто это была жидкость. Сердце очень сильно билось. Обратив взор к сердцу, Путин принялся его разглядывать с интересом. Удивление, что видеть сердце не мешают ни кожа, ни ребра, пришло чуть позже. Но удивление было неотчетливым. Такой полуобрывок полуудивления. Рассматривать сердце в действии казалось забавным. Уж лучше, во всяком случае, чем держать в голове дурацкую мысль о невозможности подобного опыта. Опустил глаза ниже и увидел желудок и довольно организованную массу ливера и требухи. Все работало и выглядело дисциплинированным, целесообразным и товарищеским. Крупные сосуды видны были. Присмотреться — и стенки сосудов таяли, и кровь очень явственно видна была. Кровь тоже работала. Трудолюбиво и как-то назидательно-настойчиво. С укором настойчиво. Деловито так проталкивалась туда-сюда. С гордостью занятого важным делом человека, занятого, когда другие гуляют, кровь проталкивалась. Она была похожа на лифтера, дежурящего в выходной. Она как бы говорила: «Есть такое слово „НАДО“, товарищ». И Путину стало приятно смотреть на такие непраздные свои органы, на такие президентские свои органы. «Такие не подведут», — подумал Путин. «Дела идут, все более-менее, но больше более у нас и меньше менее», — пропел Высоцкий не в голове, а где-то рядом с головой. Чуть позади головы. Но оглядываться не хотелось.
За её спиной послышались странные звуки. Маша пришла в себя и обернулась. В дверях стояла Валентина Васильевна, вся в слезах. Подбородок от сдерживаемых рыданий трясётся, в глазах стоит неописуемая мука.
Вдруг нахлынуло ощущение стыда. Стыдно стало, что любой может увидеть его сердце, печень и так далее. Прозрачность, незащищенность и уязвимость подавляли. «Нет ли чужих, соглядатаев?» — он затаился, совсем перестал дышать и прислушался. Услышал проезжавшую вереницу машин на Рублевке, километрах в трех. И разговор в одной из машин. Мужской голос говорил: «Надо было соглашаться с Колей и ехать на Мальдивы. Не поехали, теперь сидим тут в слякоти, когда ребята купаются», — а женский голос что-то отвечал, но совсем уж тихо и неразборчиво. Звуки притом слышались необычно — только высокие частоты. Шелест странный — как помехи. И сквозь шелест речей — шуршание шин шелковистым шорохом щекотало уши. Оно было отчетливым, а вот гул мотора совсем не долетал. Все было таким — прошедшим странную цифровую обработку. Как громкий шепот. Почти свист иногда. Ни его самого, Путина, ни его открытое всему миру сердце никто не замечал. Ну ему и полегчало. Хорошо он спрятался.
Маша испугалась. Подбежала к ней.
Глаза устали слезиться. Просто горели и оставались сухими. Моргать не хотелось и не получилось бы, даже если бы и попробовать.
— Что с вами? Что с вами?
— Ничего, сейчас пройдёт, — путаясь и еле выговаривая слова, ответила ей учительница. — Это вальс. С тех пор, как погибла моя единственная дочь, умница, отличница, студентка второго курса университета, её любимую пластинку никто не ставил.
Один из китайцев — Сюй Шэнь — зашел за ширму и явился немедленно в костюме тигра. Голова тигра была утрированно злой. Сюй атаковал молящихся и алтарь. Ли Мин оборонял вверенных ему адептов и святыню с ритуальным мечом в руках. Дело должно было кончиться побиванием и изгнанием злого демона. Это, собственно, часть ритуала. Так всегда было, и в этот бы раз так случилось. Уже два года в подобных ритуалах Сюя прогоняли, и он, вереща, отправлялся за ширму, откуда являлся уже не тигром, а прохвостом с озорной улыбкой. Но в этот раз Ли Мин неосторожно выронил меч, а Сюй Шень мгновенно наступил на него. Так получилось будто случайно, но в тот же миг стало понятно, что меч злой демон-тигр не отдаст.
— Простите, я не знала, — стоя перед Валентиной Васильевной в полной растерянности, прошептала потрясённая Маша, поспешив уложить патефон в коробку и тут же сунув на место.
Зарычал он на наставника с таким рокотом, что сомнений не возникало — меч ему и самому нужен.
С тех пор Маша прониклась состраданием к горю и одиночеству своей учительницы. Валентина Васильевна как опытный педагог видела это, и не только это. В Маше проглядывал добрый порядочный человек, нуждавшийся в помощи. Учительница даже хотела бы удочерить Машу, чтобы дать ей возможность получить хорошее образование, улучшить воспитание и пополнить интеллектуальный багаж, но из этого ничего не вышло.
Курения в кадиле Путина стали дымить сильнее. Дым стал черным. Из облака черного дыма слышен был голос. Вроде бы по-русски укорял голос, но слова разобрать было трудно. Владимир Владимирович сосредоточился. Понадобилось усилие воли. Воля явила из облака величественного невеселого господина. Из черного облака на Путина смотрел Яньло-ван — Начальник Пятой канцелярии. Неподкупный судья ада.
Маша была уже в том возрасте, когда человек как личность сформировался. Она боялась, что, может быть, не способна соответствовать тому уровню воспитания и интеллекта, который, несомненно, захочет видеть в ней Валентина Васильевна. Маша не хотела создавать ей трудности и усложнять её жизнь, и без того нелёгкую, да и мать не соглашалась расстаться с дочерью, так как Валентина Васильевна непременно хотела уехать с Машей из Самсонова навсегда. Но как бы ни было, любимая учительница благотворно повлияла на Машу в выборе правильной позиции и цели в жизни.
Но Путин-то не знал, кто перед ним. Вернее, он перед кем. Ничего, мы-то знаем, а он попозже узнает.
Сейчас Маша хотела поступить в педагогический техникум и в дальнейшем тоже стать хорошей учительницей, но пока всё оставалось по-прежнему. И всё же Маша чувствовала, что колесо судьбы приближается к знаковой черте, с которой и будет обозначена дорога, по которой Маше придётся двигаться по жизни. «И скорее всего, эта дорога после приезда отца будет совсем нелёгкой», — говорит она себе.
Так и случилось. Вскоре Маша оказалась в водовороте событий, столкнувших её на обочину дороги, по которой ей и пришлось топать.
Путина сначала явление Начальника Пятой канцелярии не очень потрясло. Он вообще был каким-то вяловатым, погруженным в себя. В свои удивительные ощущения вырванности из контекста. В его биологической — не в политической или идеологической — жизни все стало по-новому. И тело, произвольно прозрачное в любом месте, странные обрывки чужих диалогов. Подслушанных или нашептанных? Ну и еще бог какой-то даосский появился как сопутствующая визуализация… Материализация… Эманация… А может, это лазерное шоу?…
Отец всё реже и реже появлялся в Самсонове, и мать настояла, чтобы Маша ездила к нему в Мукры просить денег. Она вынуждена была подчиниться.
То есть Путин сразу понял, что бог этот — часть ритуала, что так задумано, что бог не из внешнего мира, мысли, что охрана пропустила постороннего приблудного бога, не возникло даже. Надо было бы получить разъяснения Ли Мина. Не пришлось: Ли Мин, наставник, брякнулся на пол безо всяких объяснений и не подумывал о том, чтобы отобрать ритуальное оружие у Сюй Шеня и тыкать этим своим фальшивым мечом в сторону Начальника Пятой канцелярии. Ли Мин бил поклоны и бормотал униженно, угодливо, суетливо. Из этого следовало, что Яньло-ван существует как реальность, явленная не одному только Путину, что он не выдумка никакая, а если и выдумка, то коллективная. В подтверждение реальности видения все китайцы, даже и сделавшийся тигром Сюй Шень, трепетали, а Путин старался спокойно рассуждать: «А мы что сделали? Мы ничего такого не сделали. А если мы ничего такого не сделали, то нам за это ничего не будет. Не имеют права. Так что, чего нам бояться, правильно?»
Хозяйка дома, где снял себе жильё Александр Акимович, встретила Машу враждебно.
— Вот ещё! Переночевать! Отец твой, пропойца, ничего не платит за квартиру, так ещё и тебя мне здесь не хватает.
Любой бы также рассуждал, скорее всего. Если человек уже в аду, куда уж дальше? Главное — внутреннее сознание, что не виноват ни в чем — и точка. Мало ли что на тебя будет вешать всякая загробная судейско-прокурорская сволочь. Ты стой на своем, если знаешь, что прав.
Но всё же переночевать позволила, и чтобы задобрить её, Маша старается оказать ей мелкие услуги — подать или принести воды, вымыть посуду, почистить картошку. Дуся, так звали хозяйку, это оценила, и когда Маша вновь появлялась у неё в доме, она её встречала, как родную дочь. В благодарность Маша делает всё по хозяйству, что в силах выполнить, и не только по просьбе Дуси, но и по своей инициативе.
— Я услышал вопрос о судьбе, о небесной сети судьбы твоей, человек.
У Дуси Бурак, сорокалетней вдовы, полной краснощекой хохлушки, большой дом — две комнаты, коридор, кухня, веранда. Одну из комнат снимают у неё шабашники с Кавказа — мужчина лет сорока пяти, его сын восемнадцати лет и племянник лет двадцати двух, так что стирки, гладки, уборки — предостаточно. К тому же есть огород, куры, свиньи, словом, Маше работы хватает, когда она приезжает к отцу. Ей даже пришлось обмазывать глиной сарай и дезинфицировать курятник от клещей, лечить кур, смазывая их растительным маслом, после чего легко выбирать клещей. При этом она нисколько не чувствует себя несчастной, напротив, весело поёт, преимущественно украинские песни — у Дуси научилась. Часто вечерами Дуся и Маша поют вместе, а квартиранты, поначалу недовольные появлением Маши, даже оказывают ей почтительные знаки внимания, как правило, это коробка конфет, которые они все вместе съедают за вечерним чаем.
Путин ответил что-то утвердительное. Неразборчиво, но Начальник Яньло-ван понял.
Маше приходилось жить в Мукрах по два-три дня, ожидая денег от отца. Ей это надоело и даже стало злить. Отец всё время врёт и не исполняет своих обещаний, но вскоре она перестаёт скучать. В кинотеатре Маша познакомилась с молоденькой весёлой татарочкой, одних с ней лет. Девушку зовут Раей, это на русский лад. Они сдружились, и когда Маша приезжает в Мукры, их постоянно видят вместе и принимают за сестёр. У них много общих черт, обе — темноволосые, черноглазые, стройные хохотушки.
Раю Маша считает красавицей. Себя она недооценивает, но и дурнушкой не согласна быть. Особенно после одного случая, быть может, совсем не случайного. Однажды на аллее в Самсонове встретились один на один Маша и Сергей Ким. Парень слывёт сердцеедом. В него влюблены все станционные девушки, а он их меняет гораздо чаще, чем перчатки.
— Сеть судьбы твоей сплетена, и ты не изменишь ее. Следуй пути человека и пути неба. Пути искренности. Стань свободным. Высшее приближение к Дао — в проявлении обыденного: когда хочешь пить — пей, когда хочешь есть — ешь, справляй большую и малую нужду и ложись отдыхать, когда утомишься. Забудь о беспокойстве, смятении, кичливости, суете, чванстве. На это уже нет времени. Отдай оставшуюся в тебе энергию душам Хунь, не позволяй душам По доесть тебя. Ибо известно, что предпринимать усилия, направленные вовне, может только законченный болван. Мы скоро увидимся снова.
— Машка, остановись на минутку. У меня есть что тебе сказать.