Южный Урал № 13—14







ГЛАВНАЯ ТЕМА НАШИХ ДНЕЙ

В дни, когда наша молодая республика, рожденная великой октябрьской бурей, только начала жить, Владимир Ильич Ленин написал статью «Главная задача наших дней».

Трудные дни переживала наша Родина — разруха, голод, блокада… Но великий Ленин, глубоко веривший в силу партии, народа, борющегося за свою свободу и счастье, смотрел далеко вперед, и сквозь десятилетия разглядел наш сегодняшний день.

К своей статье. Ильич взял эпиграфом слова Некрасова о дореволюционной России:



«Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная —
Матушка-Русь!»



Ленин писал, что нам нужна


«…непреклонная решимость добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной… У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, — чтобы создать действительно могучую и обильную Русь».


Сегодня, в канун 1956 года, наш народ с гордостью оглядывается на пройденный путь. Родина наша сегодня — могучая и обильная страна, о которой мечтал Ильич. Советское государство высится над миром, как светоч воплощенной мечты, как бастион мира и счастья народов.

В этом году наш народ завершает пятую пятилетку. Под руководством Коммунистической партии одержаны великие победы на всех фронтах коммунистического строительства. Особенно радуют советских людей, всех наших друзей успехи индустрии нашей Родины.

Коммунистическая партия и Советское правительство, исходя из основных положений марксизма-ленинизма, считали и считают социалистическую промышленность главной, ведущей отраслью народного хозяйства. Высокоразвитая промышленность — это несокрушимая основа могущества советского государства, источник постоянного роста благосостояния трудящихся. Достигнутые нашей страной успехи в развитии промышленности являются результатом последовательного и неуклонного претворения в жизнь заветов В. И. Ленина и продолжателя его дела — И. В. Сталина о всемерном развитии и укреплении индустриальной мощи советского государства.

Наша социалистическая промышленность растет и крепнет из года в год. Высокие темпы ее развития свидетельствуют о коренных преимуществах социалистической экономики перед экономикой капиталистических стран. Если в Советском Союзе объем промышленной продукции в 1954 году превзошел уровень 1929 года в 18 раз, то в США промышленная продукция увеличилась за это время в 2,1 раза, в Англии — на 72 процента, во Франции — на 14 процентов и в Италии — на 77 процентов.

Советский народ одержал новую большую победу: досрочно — к 1 мая нынешнего года — выполнен пятый пятилетний план по общему объему промышленного производства.

Идет последний год пятой пятилетки. В этом году наша страна получит свыше 33 миллионов тонн чугуна, около 45 миллионов тонн стали, 70 миллионов тонн нефти, более 390 миллионов тонн угля, 166 миллиардов киловатт-часов электроэнергии. Дали первый промышленный ток Горьковская, Каховская и некоторые другие электростанции. В том, какими быстрыми темпами идет индустриальное развитие нашей страны, нельзя не видеть новых крупнейших успехов в осуществлении генеральной линии Коммунистической партии.

Бурный рост нашей индустрии виден и на примере гигантского расцвета производительных сил Урала, в частности, Южного Урала.

Металлургические предприятия Челябинской области выплавляют чугуна и стали и производят проката значительно больше, чем вся металлургия царской России.

В 1931 году в ответ на приглашение рабочих Магнитостроя и других приехать на стройки индустриальных крепостей А. М. Горький писал:


«…Вы, товарищи, взяли в свои руки власть над самой богатой страной в мире, над страной, природные сокровища которой уже и теперь неизмеримы, а мы все еще недостаточно изучили богатства ее и начали пользоваться только ничтожной частью их. Почти ежедневно ученые наши, исследуя недра земли, находят в ней все новые огромнейшие запасы каменного угля, металлических руд и удобрений, необходимых для того, чтобы усилить плодородие наших полей. Земля как бы чувствует, что родился на ней законный, настоящий, умный хозяин, и, открывая недра свои, развертывает перед ним сокровища».


Действительно, земля раскрывает перед нашим народом свои сокровища, и советский человек, как рачительный и умный хозяин, умело использует эти сокровища на благо Отчизны.

С каждым годом недра Урала раскрываются все шире и глубже. Если накануне Октябрьской революции было известно около 400 природных соединений (минералов), содержащихся в недрах Урала, то за годы советской власти эта цифра возросла более чем вдвое. К настоящему времени число известных нам минеральных видов достигает около тысячи названий, а число месторождений полезных ископаемых составляет несколько тысяч. Руды железа и марганца, уголь, нефть, асбест, торф, бокситы, хромиты, фосфориты, соли калия и магния, медные, цинковые, никелевые руды, самородное железо, огнеупорные глины и формовочные земли, керамические материалы, стекольные пески и многие другие виды минерального сырья поставляются теперь Уралом для обеспечения растущих потребностей социалистической промышленности.

Если бы мы могли единым взглядом охватить пространство Южного Урала — от степей Казахстана до Уральского хребта, — перед нами возникла бы величественная, незабываемая картина индустриальной мощи.

Вот Магнитогорск — город, который недавно отпраздновал свое 25-летие, город, знаменитый на весь мир своей горой Магнитной, могучим комбинатом и, главным образом, замечательными трудовыми успехами металлургов и строителей. Доменный цех — шеренга огромных, похожих на боевые башни, доменных печей. Доменщики Магнитки — застрельщики ценных новшеств в металлургии. Они первыми начали внедрять комплекс новых технологических новшеств — высокое давление газов, повышенную температуру дутья, офлюсованный агломерат… Нигде в мире так не умеют использовать мощность домен, как это умеют делать в Магнитогорске.

Об успехах магнитогорских доменщиков говорил с трибуны июльского Пленума ЦК КПСС глава правительства тов. Н. А. Булганин.

В зарубежной практике самый лучший коэффициент использования полезного объема печей достигнут в Швеции на малых домнах. У нас наилучший коэффициент (0,60—0,65) получен на самых крупных домнах Магнитогорска, выплавляющих каждая свыше тысячи тонн металла в сутки. На одного магнитогорского рабочего приходится больше выплавленного чугуна, производительность его труда выше, достигнутой за рубежом.

На домнах Магнитогорска работают прославленные на всю страну мастера-доменщики Алексей Шатилин, Николай Савичев, Василий Горностаев… Сталевары мартеновской печи № 20 Магнитогорского металлургического комбината тт. Творогов, Старостин и Акшинцев за четыре года пятой пятилетки дали сверх задания такое количество стали, из которой можно изготовить 1000 тракторов «С-80», 500 комбайнов, 200 самоходных сенокосилок, 150 экскаваторов, 100 бульдозеров, 400 автомашин. Доменщики за это время сэкономили такое количество кокса, которого достаточно для работы одной доменной печи на протяжении 16 месяцев. Коллектив Магнитогорского металлургического комбината только за четыре года пятой пятилетки дал сверх плана около полумиллиона тонн чугуна, 126 тысяч тонн стали, 132 тысячи тонн проката, около двух миллионов тонн руды.

Магнитогорск строится, ширится, растет. На правом берегу Урала поднимается подлинно социалистический город.

Сюда, в столицу черной металлургии, приезжают со всех концов света, чтобы позаимствовать опыт работы. Недавно в Магнитке побывали индийские металлурги.

В штате Мадхия-Прадеш, расположенном в сердце Индии, в ближайшие три-четыре года вырастет металлургический комбинат. На помощь Индийской Республике в строительстве металлургического завода пришел Советский Союз. Техническое оборудование для этого завода мощностью в 1 миллион тонн стали в год, поставит советская промышленность. Коксовые батареи, домны, мартеновские печи, блуминг, прокатные станы будут построены по проектам советских инженеров.

Руководитель делегации индийских инженеров, побывавших в Магнитогорске, С. С. Кера заявил:

— Если бы мы не видели собственными глазами мощь Магнитогорска, то в это трудно было бы поверить. Магнитогорский комбинат — это не только величайшее в мире предприятие такого рода. Это — подлинная академия металлургического производства. Это — индустриальное чудо, которое редко встретишь даже в наше время, богатое чудесами человеческого гения.

…А вот Челябинск. С какой бы стороны вы не подъехали к нему ночью, — вы обязательно увидите многоярусные огни заводских корпусов. Белеют новые дома рабочих поселков. Высятся леса новых строек. Совсем недавно вошла в строй на Челябинском металлургическом заводе коксовая батарея. Вслед за этим уже развернулась борьба за досрочное завершение строительства новой мощной доменной печи. Как некогда в Магнитке, когда готовилась к задувке первая домна, сегодня на Челябинской стройке горит транспарант: «Домну — досрочно!».

И так — по всему нашему краю, из конца в конец. Строится трубосварочный стан, мощный цементный завод — в Еманжелинске, завод магнезитового кирпича — в Сатке, рудники — на Бакале, шахты — Куллярская, Красносельская…

И так — по всей стране, из края в край. Целые промышленные районы возникают в недавно еще пустынных, необжитых местах. Нефть Татарии. Металл Череповца.

На реке Шексне в Вологодской области 23 августа 1955 года задута первая доменная печь строящегося здесь мощного металлургического комбината; на другой день она дала первый чугун. Рождение первой Череповецкой домны — выдающееся событие в жизни северо-западных районов страны. Металлургия на северо-западе даст выход запасам руд Кольского полуострова и пробужденным угольным запасам Воркуты. Об этом недавно мы только мечтали; сегодня это стало действительностью.

Идет металл Юга, Сибири, Центра, Узбекистана и Закавказья. Из недр домен вырываются струи чугуна. Золотыми брызгами сияет расплавленная медь Карабаша, Балхаша, льются каскады жидкого алюминия, огненными водопадами течет свинец, никель, олово…

Могучие плотины перекрывают течение рек; тянутся линии высоковольтных передач, идущие от новых, электростанций; мчатся вереницы железнодорожных составов; плывут речные и морские суда, груженные металлом, нефтью, углем, гигантскими турбинами, уникальными станами.

Но как бы значительны ни были наши успехи, они не должны порождать у нас чувство самоуспокоенности и зазнайства. Партия зовет нас вперед, к завоеванию новых высот в развитии кашей промышленности. Партия напоминает нам указания великого Ленина, учившего не довольствоваться тем уменьем, которое выработал в нас прежний наш опыт, а идти непременно дальше, добиваться непременно большего, переходить непременно от более легких задач к более трудным. Без этого никакой прогресс вообще невозможен, невозможен и прогресс в социалистическом строительстве. Партия учит нас не упиваться успехами, не кичиться, быть непримиримыми к недостаткам и настойчиво добиваться их устранения. Партия решительно осуждает бахвальство, самодовольство, зазнайство, — эти явления чужды ленинизму, несовместимы с его боевым революционным духом.

Мы живем в век бурного развития науки и техники. На глазах нашего поколения родились и превратились в могучую силу авиация и радиотехника, а электрическая энергия проникла во все стороны жизни. Вершиной современного развития науки и техники является открытие методов получения и использования внутриатомной энергии. Мы стоим на пороге новой научно-технической и промышленной революции, далеко превосходящей по своему значению промышленные революции, связанные с появлением пара и электричества.

Июльский Пленум ЦК КПСС, подчеркивая особо важное значение внедрения в народное хозяйство достижений передовой науки и техники, указал, что Центральный Комитет партии исходит из того, что борьба за технический прогресс нашей страны — это борьба за построение коммунистического общества.

Каждый пункт постановления июльского Пленума ЦК КПСС открывает новые широкие перспективы дальнейшего развития нашей промышленности, открывает пути к высотам производительности труда, к вершинам науки и техники. Смело и решительно вскрыв отставание и запущенность в ряде отраслей промышленности, Пленум ЦК партии наметил практические меры, обеспечивающие новый мощный подъем социалистической индустрии на базе высшей техники, на основе внедрения в производство последних достижений науки и широкого распространения передового опыта. Используя преимущества нашего строя, надо превзойти достижения зарубежной науки и техники.

Таковы задачи, поставленные партией перед работниками промышленности, перед народом.

А. М. Горький говорил, что никто никогда не умел так великолепно повышать температуру трудовой энергии, как это умеет делать партия, организованная гением Владимира Ленина. Эти слова вспоминаются, сегодня, когда читаешь сообщения газет о социалистическом соревновании в честь предстоящего XX съезда партии. Весть о созыве 14 февраля 1956 года очередного XX съезда Коммунистической партии Советского Союза с воодушевлением встречена всем советским народом, она вызвала новый прилив творческой энергии и инициативы у металлургов и машиностроителей, у шахтеров и горняков, у строителей и железнодорожников, у тружеников сельского хозяйства, у исследователей и ученых. Всеобщее стремление — ознаменовать открытие съезда большими трудовыми делами.

Идут радостные вести с заводов, фабрик, шахт, строек.

Магнитогорцы обязались в этом году дать сверх плана сто тысяч тонн чугуна и сто тысяч тонн стали.

Шахтеры угольного бассейна уже выдали в годы пятой пятилетки свыше 2 миллионов тонн сверхпланового угля. Они обязуются дать до конца года еще десятки тысяч тонн топлива. На разрезах, в некоторых шахтах бьют мощные струи воды, которые рушат многовековые пласты угля: это — гидромеханизация, новый эффективный способ добычи угля.

На Уральском автозаводе идет усиленная подготовка к производству новых, более долговечных и экономичных автомашин. Старая машина «ЗИС-5» уступит дорогу новой технике.

Большую работу проводят тракторостроители. Вскоре в нашей стране будет 23 новых типа тракторов. Коренные изменения вносятся в тяжелые тракторы, к типу которых относится челябинский трактор «С-80». На базе этого трактора будут выпускаться машины «С-100», «С-140», и другие, которые предназначаются для работы на целинных землях, для раскорчевки и строительных работ, для глубокой обработки почвы по методу колхозного ученого — нашего земляка Т. С. Мальцева. На испытательных стендах, на колхозных полях уже появились опытные образцы.

Чехословацкий патриот и писатель Юлиус Фучик назвал нашу Родину страной светлых чудес. Действительно, чудесные дела творятся на советской земле. Вдохновляемые великой Коммунистической партией, советские люди преобразуют природу, создают умные машины и механизмы. Наш народ использует на благо человека атомную энергию.

В области физических наук все большее значение приобретает изучение свойств полупроводников. Сейчас решается задача прямого превращения тепла в электроэнергию без посредства машин, задача получения низких и высоких температур без помощи промежуточных устройств. С помощью полупроводников можно превратить энергию солнечных лучей и радиоактивных излучений продуктов ядерных котлов в электроэнергию.

Пройдет совсем немного лет и полупроводниковые термоэлементы будут снабжать промышленность и все виды транспорта электроэнергией, получаемой непосредственно от тепла топки. Центральное отопление наших зданий будет само давать электроэнергию на бытовые нужды, а когда-нибудь оно вообще уступит место термоэлектрическим батареям, которые станут подавать теплый воздух зимой и холодный летом…

Творцом всех этих «чудес» является советский человек, преобразующий мир, — рабочий, колхозник, инженер, конструктор, технолог, ученый, — чей великий и творческий труд решает судьбы истории.

В свете новых огромных задач, стоящих перед нашим народом, в свете всех этих чудесных дел мы должны рассмотреть и задачи нашей литературы. Литература должна во всей полноте показывать всенародную борьбу за решение задач коммунистического строительства. Надо продолжать поиски типов, характеров, конфликтов, связанных с борьбой за технический прогресс, за развитие передовой науки в нашей стране, создавать правдивые и яркие образы наших славных современников, образы, глубоко раскрывающие богатый духовный мир наших людей, воплощающие их лучшие качества. Долг литераторов — воодушевлять рабочих, колхозников, инженеров, конструкторов, всех советских людей на новые трудовые подвиги, активно помогать победе нового, передового и со всей силой бичевать косное, отсталое, мешающее нашему движению вперед. Это — благородная задача, главная тема наших дней.

Литературная организация Южного Урала в большом долгу перед читателем. Наш литературный актив — это, в основном, те же рабочие, инженеры, технологи, агрономы, колхозники, которые с таким воодушевлением и подъемом трудятся на заводах, шахтах, на колхозных и совхозных полях.

Почему же у нас до сих пор не появились произведения достойные нашего великого народа, отражающие величественный труд металлургов, машиностроителей, шахтеров? Почему на Южном Урале — в краю, чья индустрия славится на весь мир, — нет пока талантливых произведений о рабочем классе?

Дело, конечно, не в том, что на Южном Урале нет способных прозаиков, поэтов, драматургов. Они, несомненно, есть. Но мало выявлять их. Надо сплотить литературные силы, настойчиво повышать уровень художественного мастерства, идейно воспитывать молодых писателей, смело развертывать в среде литературного актива принципиальную критику и самокритику, широко, откровенно, по-товарищески обсуждать насущные творческие воя росы.

Эту важную работу должны проводить прежде всего областное отделение Союза советских писателей, редколлегия альманаха «Южный Урал»; редакции газет — областных, городских, заводских. Пока и областное отделение ССП, и издательство, и редакции альманаха и газет ведут крайне недостаточную организаторскую, воспитательную работу среди литературного актива. Это — главный недостаток, сдерживающий рост писательских сил на Южном Урале.

Только устранив недостатки в постановке творческой, учебной, воспитательной работы в нашей литературной организации, мы сможем ликвидировать отставание.

У нас есть силы и возможности, чтобы создать полноценные, яркие произведения, отражающие героический труд, кипучую разностороннюю деятельность советского народа, и прежде всего, рабочего класса, и наш долг — создать такие произведения!

ВПЕРВЫЕ В АЛЬМАНАХЕ

Станислав Мелешин

РОЖЬ ЗЕЛЕНАЯ

(Рассказ)


Станислав Мелешин — молодой писатель. Он с отличием окончил в этом году Литературный институт Союза советских писателей, принимает участие в жизни Магнитогорского городского литературного объединения.
В этом году Челябинское книжное издательство выпустило книгу рассказов С. Мелешина.


I

Мой жених Гоша Куликов уехал. Я сижу у окна и думаю о нашей любви. Давно уже убрали урожай. Днем я работаю в поле, а вечером учусь в школе.

Как жаль, что Гоши нет рядом со мной и я должна переживать. Мне до сих пор не дают покоя строчки из его письма: «…Жди! Мне лучше оставить тебя невестой, чем женой, одну… Я вернусь комбайнером!»

А вдруг он не приедет, или разлюбит? И я снова вспоминаю наши размолвки, обиды, ссоры.

Они начались со сватовства.

— Не будем торопиться, — сказал Гоша, набрасывая пиджак мне на плечи. Я кивнула, и мы сели у ворот нашей избы, на скамье под рябиной. Гоша — младше меня, но я его так любила в эту минуту за то, что он такой серьезный и взрослый, что в его словах «не будем торопиться» были ласка, и тревога, и уверенность.

— Лена! Мы с тобой очень молодые… — Гоша наклонил голову, взглянул на меня исподлобья, будто я была виновата в том, что мы оба очень молодые. — Твой отец, я знаю, не согласится, чтобы мы вдруг стали мужем и женой.

Я упрекнула его:

— Ты что, боишься? Раздумал идти?

— Тише, а то отец услышит!

Говорить мне больше не хотелось — и так было понятно, что мы здорово любим друг друга, что мы решили придти к моему отцу и сказать о своем решении пожениться.

Отец не любил Гошу — я это хорошо знала. Он всегда упоминал о нем при случае: «Так… ни парень, ни девка. Мальчишка! А что сирота — так это не в счет, и жалеть нечего. Все мы сироты — если одни».

Гоша работал помощником комбайнера, жил на квартире у родственников, и ничем таким не отличался, за что, по мнению моего отца, его можно было похвалить. В Гошином комбайне всегда случалось много поломок, и отцу, как механику МТС, это очень не нравилось.

«Опять твой-то орел…» — с усмешкой говорил мне отец, и это, очевидно, доставляло ему некоторое удовольствие. В одном отец был совершенно убежден — мой «орел» в женихи мне не годится.

В представлении отца мой муж должен быть «видным парнем», «солидным» человеком. У Гоши же солидности не было никакой, а было слабое здоровье, маленький рост, рыжие веснушки на носу и страсть к «сочинению стихов и поэм».

Отец знал об этой страсти. Гоша читал нам свои поэмы и всегда ждал, что скажет о них мой отец. Он вздыхал и грустно качал головой, будто хотел сказать, что писание стихов до добра не доведет. Гоша почему-то не обижался, а наоборот, чаще стал приходить к нам, читать свои длинные поэмы, и это мне очень нравилось.

Потом, когда поэмы кончились, Гоша перешел на разговоры о комбайнах, и под разными предлогами заходил к нам. А чтобы не было никаких подозрений, закрыв дверь, он успокоительно поднимал руку и говорил отцу: «Я строго официально!».

По вечерам он с отцом долго вел «строго официальные» разговоры, и я иной раз сомневалась: ко мне он ходит или к отцу.

Отец понимал хитрость Гоши, и, когда «мой орел» продолжительно прощался со мной, выразительно посматривая в мою сторону, отец заговорщицки кивал мне. Это означало, что я могу проводить Гошу. Мы с ним долго бродили по деревне и говорили только о нашей любви.

Ночи были летние, теплые и звездные, и мы всегда уходили с ним в поле, где росла зеленая рожь. Гоша вел меня под руку, прижимаясь ко мне щекой, бережно целовал меня и стеснялся. Это было так хорошо, что в эти минуты он мне казался самым солидным человеком на свете.

Отец невзлюбил Гошу из-за случая с комбайном. Как-то отец поведал Гоше свою мечту «о широком комбайне», который «с одного захода скашивал бы половину поля». Гоша рассмеялся, подумав, что отец шутит. Отец назвал его «балаболкой» и попросил не приходить к нам совсем.

После этого Гоша перестал к нам являться, и отец больше не говорил мне «твой орел».

Мы продолжали с Гошей дружить. Только после этой ссоры, он почему-то перестал писать свои поэмы и налег на книги о комбайне.

Я иногда виделась с Гошей и приходила к нему. Дома он или читал книгу, или занимался спортом — поднимал гири, чтоб «росла» мускулатура, или что-то писал… Вечером я заставала его за столом, на котором он обычно писал стихи. На столе всегда лежали комки сахара. «Это — фосфор, — говорил Гоша, — для головы полезно. Писатели все сахар едят!» — и угощал меня, будто я тоже собиралась писать поэмы.

Милый, смешной Гоша! В сумерки мы сидели в его комнате и говорили обо всем на свете. Гоша сожалел о том, что мы редко стали встречаться и ему тяжело оттого, что мой отец сердится на него.

Так не должно дальше продолжаться, иначе любовь погаснет, и мы можем потерять друг друга. И тут Гоше пришла в голову мысль о женитьбе. Он говорил: годы проходят, а если любишь, нужно каждый час и минуту быть с любимым рядом. Вместе жить и работать. Плечом к плечу все идти и идти через какие-нибудь преграды и тернистые горы.

Я соглашаюсь с ним.

Нашей любви было уже два года. Она началась незаметно, в тот вечер, когда мы репетировали в клубе пьесу. Гоша и я изображали влюбленных, и в нашей роли было много мест, где нужно целоваться. Спасибо драматургу, он, очевидно, нежадный человек на поцелуи. Руководитель драмкружка придавал большое значение тем местам, которые по его словам «выражали идею любви». Мы сначала стеснялись, репетируя с Гошей поцелуи, а потом, когда подружились, мы уже не стеснялись и репетировали при каждой встрече. И на сцене это здорово получалось, как в жизни, и даже лучше, потому что руководитель говорил нам: «Хватит! Вы эти места зарепетировали!»

После ссоры с Гошей, отец заявил мне:

— И видеть не хочу этого стихоплета!

Теперь же, перед тем как пойти к отцу, я спросила:

— А как отец посмотрит на наше решение пожениться?

Гоша твердо и убедительно сказал:

— Мы имеем право. Он должен выслушать нас.

И вот мы пришли к отцу.

II

Отец долго не может зажечь керосиновую лампу — электричества нет после грозы, — он чиркает спичками: синие искры с шипением прочерчивают темноту. И когда лампа загорается и освещает избу и наши лица, отец, запахнув пиджак и прищурившись, оглядывает Гошу:

— А-а-а! Поэт… — неодобрительно протягивает он и, протерев глаза, садится на стул. — Зачем пришел?

Мы стоим у порога, держа друг друга за руки, и я чувствую, что рука Гоши дрожит. Когда мы шли к нам, Гоша сказал твердо: «Свататься будем по форме, как благородные люди» — и привел мне много примеров из книги «Фольклор и обычаи русского народа». И вот мы стоим перед моим отцом, как жених и невеста, и долго молчим. Я сначала сомневалась: почему Гоша так долго молчит — и подумала, что, наверное, так нужно по форме, что в книге, изданной Академией педагогических наук, зря писать не будут, и успокоилась.

Отец смотрит на нас недовольный и немного смущенный. Наконец он улыбается, видя, что Гоша красный как рак.

Я хорошо знала, что Гоша умеет красиво и нежно говорить, и когда я боялась открыть дверь нашей избы — так бешено колотилось мое сердце, — Гоша успокоил меня, положив руку на мое плечо:

— Ничего, он нас не прогонит, потому что такой обычай. А у нас уже такая стадия любви, что нам не все равно как жить — порознь или вместе.

И я не могла с ним не согласиться, раз уж пришла такая стадия нашей любви.

Гоша стоит теперь бледный, с его лица пропали веснушки, и крепко держит меня за руку, будто я хочу убежать.

— Ну, что стоите, как на выставке! Что-нибудь случилось, Куликов? — сердится отец.

Я заметила, как Гоша снова покраснел, растерялся и вместо обычного: «Я строго официально» — сказал, заикаясь:

— Товарищ Павел Тимофеевич!

А потом он шагнул вперед, поклонился и громко проговорил:

— Мы с Леной решили пожениться, то-есть мы любим друг друга и уважаем, и вот мы категорически пришли узнать, как вы на это смотрите и… вообще. Вот!

Я чуть не рассмеялась: «Милый Гоша! Так у него это строго получилось, будто отец был виноват в том, что мы решили пожениться».

Отец крякнул:

— Значит решили… вообще, — и замолчал, нахмурившись сурово, а мне показалось, что вот он набросится на нас с кулаками и никакие обычаи тут уж не помогут. Гоша стоял впереди худой и тонкий в выутюженном мною пиджаке, и когда поворачивал ко мне лицо, усыпанное веснушками, то моргал «мол, не трусь», и лицо его было какое-то боевое, красивое, как на плакате, и мне стало понятно, что Гоша не отступит и добьется своего.

— Я знаю, — сказал Гоша, — вы на меня смотрите, как на мальчишку Гошу… а я вовсе не Гоша, а Григорий Пантелеймоныч Куликов — такой же полноправный член колхозного коллектива, как вы… и помощник комбайнера…, а что поломки в комбайне есть, так их скоро не будет… даю слово, как механизатор сельского хозяйства. И самое главное, я по нашей любви уже жених Лены!

Гоша говорил громко, возбужденно, быстро, будто он выступал на торжественном собрании в колхозе. Отец немного растерялся.

— Не знаю… Лена мне ничего не говорила, — и посмотрел мне в глаза.

Мне хотелось крикнуть: «Говорила, говорила!» Но я заметила, как отец вдруг сделался грустным, как будто его незаслуженно обидели, мне стало жаль его, и я уже подумала о том, что мы зря пришли, что Гоша — большой выдумщик, что нам было и так хорошо — без женитьбы.

— Лена, говори! — взял меня за руку Гоша, и мы подошли к столу и сели на стулья. Мой жених наклонил голову и спрятал руки под стол, а отец смотрел на меня серьезно и выжидательно, наверное, думал, что-то скажет родная дочь и как это она вдруг до замужества дошла.

Я сказала ему, что люблю Гошу давно, что я уже не маленькая, что подруги мои давно уже замужем, что жить мы будем все дружно и хорошо, что вместе нам с Гошей будет лучше учиться в вечерней школе и работать, что я и так много переживала. Кажется, я долго говорила. Отец кивал головой и отмечал про себя: «Так, так!» — а мне было немного стыдно, будто я еще девчонка и в чем-то провинилась перед ним.

Отец выслушал меня, широко улыбнулся, разгладил ладонью свои черные усы, и я поняла, что он никогда не согласится.

— У добрых людей свадьбы осенью играют, — насмешливо сказал он, — а вы… еще рожь не поспела… Дай-ка, Лена, нам что-нибудь поесть. Натощак трудно решать такие вопросы. Ведь не каждый день приходят свататься, так ты, Лена, налей-ка нам по маленькой. Ну, как, выпьем, Григорий Пантелеймоныч?..

Гоша вынул из-под стола руки и ответил степенно:

— По маленькой можно, — очевидно, решив, что если они выпьют по маленькой, то он наверняка станет моим мужем.

Мне показалось, что отец повеселел, сделался мягче, и я, радуясь, стала накрывать на стол. Гоша вдохновенно заговорил о комбайнах и о предстоящей косовице хлебов, а отец, хитровато посматривая на будущего зятя, все спрашивал:

— А как же вы будете жить? А ты — хозяйственный парень?

И Гоша, только что хваливший ведущий вал своего комбайна, смущенно моргал и отвечал так, будто разговор о женитьбе закончен и все решено в нашу пользу:

— Как будем жить? Как люди живут… Работать.

Поужинали. Закурили.

— Ну так вот, что я скажу, молодой человек, — произнес спокойно отец и немного помедлил.

Гоша и я насторожились.

— Не нравится мне ваша затея. Парень ты веселый, по веснушкам видно, но несерьезный. Дочь простить можно: у девчонок сердце, известно, влюбчивое… Но не это главное. Рано вы о женитьбе задумались. Ни кола, ни двора, ни гусиного пера. Это раз! Ведь нет у тебя хозяйства? За плечами у вас по восемнадцать годков. Это два! И малая грамота… Всего семь классов. Это три! Одумайтесь… Неученые, ничего в жизни не добились, а уже — свадьбу подавай!

Гоша перебил отца:

— Мы по-хорошему с вами хотели, да, видно, зря. Вот Лена ко мне уйдет, тогда через год вы увидите, какой из меня хозяин, и как мы с Леной жить будем…

— Ну какой из тебя хозяин, стихи вот пишешь…

И вдруг Гоша порывисто вскочил:

— Вы просто… бюрократ в вопросах любви и семейной жизни, вот вы кто! — выкрикнул он, размахивая руками, и стал походить на тех горячих людей, которые сначала действуют, а потом думают.

Я ожидала, что ссора будет долгой, но Гоша внезапно успокоился, очевидно решив, что ничем нельзя пронять вконец обюрократившегося отца любимой невесты.

— Это еще вопрос, почему редакции отказываются печатать мои поэмы, может у них и своих поэтов много, и на всех места нехватает. Это раз! И еще неизвестно — будут ли в грядущие времена не печатать меня. Если хотите знать, мне сам Степан Щипачев прислал длинное письмо… А в общем, пойдем, Лена! Спасибо за угощение.

Гоша направился к двери, и я не знала, что мне делать: кажется, никогда я так не переживала.

— Совсем идете? — улыбнувшись, спросил отец.

— Там увидим! — Гоша погладил ладонью свои веснушки.

Я заметила, что отец подмигнул мне, и мы вышли.

— Ну вот… значит — раскол семейной жизни, — вздохнул Гоша и обнял меня. Мне было очень жаль его, и я поняла, что он меня по-настоящему любит.

— Напишу поэму под заголовком «Разбитая жизнь».

Я чуть не плакала, гладила его щеки и кивала головой, слушая самые нежные на свете слова.

— Знаю: теперь мы Ромео и Джульетта. Будем страдать. Они так же страдали. Они жили давно — в глубине веков.

Я не знала, шутит Гоша или говорит всерьез, только была уверена в том, что поэму «Разбитая жизнь» он обязательно напишет и уже ее-то, конечно, напечатают!

— Приходи завтра на поляну. Разговор будет строго официальный, — Гоша пожал мою руку, поцеловал меня два раза: — Не унывай! — и, улыбнувшись, ушел к себе домой. Только мне было не до смеха. Я поняла, что в нашей любви наступила новая стадия.

III

Колхоз готовился к уборке урожая. От нашей звеньевой я узнала, что в уборочную я буду работать весовщицей на полевом стане — значит рядом с Гошей. Это меня очень обрадовало: я смогу встречаться с ним каждый день. Вечером я пришла на поляну к условленному месту.

Поляна находилась у реки. Там, где недавно были скошены травы, стояли стога и свежие копны. Долину занимало большое картофельное поле, густое, темное, точно покрашенное зеленой краской: над полем возвышались слежалые, тяжелые, будто каменные, прошлогодние ометы.

Гоша уже ждал меня, и по его грустному лицу я поняла, что разговор будет строго официальный.

Здесь было тихо и светло от теплых белых стволов берез. Я устало прислонилась спиной к дереву и опустила руки, а Гоша, проиграв на баяне турецкий марш, проговорил:

— На чужих свадьбах играю, а вот на своей и не придется… Несправедливо! — и, опустив баян на пень, встал в трагической позе. Я не знала, как его утешить.

— Ромео ты мои, рыжеватый…

Гоша улыбнулся, и мы нежно, как в кино, поцеловались.

Это к официальному разговору не имело никакого отношения, но это был наш обычай при встрече. Гоша сказал, что этот обычай есть даже в той умной книге на первой странице, и что народ бережет его, так как обычай этот имеет прогрессивное значение. Не знаю, правду ли говорил Гоша, — я книгу не видела — только мне этот обычай очень нравится.

— Вот отец у тебя — кремень! Его никакими обычаями не прошибешь…

В словах Гоши прозвучала грусть и почему-то гордость, и мы пошли к реке, мимо зеленой ржи.

Рожь стояла высокая и густая. Зеленые стебли спускались на плечи Гоши. От реки дул ветер, мягкие колосья шелестели, навевали прохладу. С нашей поляны была видна река, тот берег а кирпичные здания МТС. Гоша положил голову на мои колени, закрыл глаза, и мы сидели так, молчали, вдыхая запах поспевающего хлеба. Нам нужно решить, как быть дальше. Обоим нам вдруг стало грустно, как перед разлукой, и мы не могли понять, отчего это.

Я говорила сама с собой, в голову приходили новые слова и мысли.

«Ты ничего не придумал? Я ведь не виновата, что люблю тебя. Только я не могу уйти от отца, уйти с тобой. Нам и так хорошо — без свадьбы».

Гоша открывал глаза, смотрел на меня, не моргая, я отворачивалась, чувствуя, что краснею, оглядывала поляну у зеленой ржи, речную гладь, и мне хотелось замутить эту спокойную воду, бросить камень, чтобы пошли круги. Я была, наверное, растерянная и печальная в эту минуту. Мне было действительно тяжело, и казалось странным, что я сижу где-то на земле, у зеленой ржи, со своей обидой. Я чувствовала, что Гоша станет совсем другим, забудет меня, а я боялась потерять его. Мимо нас прогнали стадо. Пастух подмигнул нам, сказал:

— Совет да любовь.

Тучные коровы торопко шли к реке, быки с лоснившейся шкурой тяжело двигались следом. Равнодушное к нашей любви солнце садилось красным шаром за сосновый, темный бор.

— Ну, что задумалась? — тронул меня за плечо Гоша и рассмеялся. — Хватить грустить.

Гоша стал задумчиво играть на баяне и петь какую-то песню.

Когда Гоша пел, он становился красивым. Я почему-то подумала, что эту песню Гоша сам сочинил, когда был один и грустил обо мне, как будто знал, что впереди будет горе и переживание. Кажется, я никогда еще так не любила его, как сейчас…

На другом берегу гоготали глупые гуси и мешали слушать Гошину песню.

Гоша перестал играть и уставился на меня непонятным взглядом:

— Поцелуй, Лена! На сердце у меня — тысяча и одна ночь!

— Играй, играй! — попросила я его и рассмеялась.



Полюбишь ли ты — неизвестно,
Другого такого, как я…
Но я не поеду за новой невестой
В другие чужие края.



Дальше Гоша не пел, а декламировал, развернув баян до отказа.



Другой я невесты не знаю,
Ты — верное счастье мое!
Тайга золотая, волна голубая…
Баян над рекою поет.



— Мы будем друзьями навек! — вдруг выкрикнул он. Гуси на другом берегу перестали гоготать и подняли головы, не понимая, чего это человек вдруг начал кричать. А Гоша поцеловал меня в щеку, заморгал, отвернулся и вздохнул.

— Не ходи домой, — сказал он строго, и я поняла, что официальный разговор начался. — Переночуем здесь, у тополя. Костер запалим… и вообще мы с тобой давно уже взрослые…

— А как отец? — спросила я.

— А что отец? Никуда он не денется! Ты больше любишь его, чем меня… — ответил Гоша с досадой и усмехнулся.

Мне стало обидно: я не ожидала от Гоши такого неуважения к моему отцу.

— Ну, пойдем жить ко мне. Я тебя не обижу, не бойся. После урожая — свадьбу сыграем.

Я говорила ему, что нужно подождать, вот уберем хлеба, там будет виднее, говорила, что Гоше нужно отличиться на уборочной, и отец, наверное, передумает, а пока я не могу оставить отца одного, он начал прихварывать, а потом… как мы начнем свою жизнь, когда у нас ничего нет?..

Гоша слушал меня и мрачнел, а я говорила, что люблю, что он всех дороже на свете, что мой отец хоть и обидел его, но он прав, что если любовь настоящая — для нее нет преград.

— Знаешь… — сказал Гоша, — мне понятно — ты струсила. За любимым на край света идут, а ты улицу одну перейти не можешь. Эх ты! А я тебя еще Джульеттой назвал…

Он наговорил мне много обидных слов. Я знала: это оттого, что мы оба растерялись, что никакие умные книги нам не помогут, только Гоша мне в этот вечер не понравился. Говорить больше было нечего, и стало понятно, что никакого официального разговора у нас не получилось. Гоша попрощался со мной, сказал, что утром рано вставать, что мой отец, будет проверять его комбайн, и ушел, перекинув через плечо баян. Мне почему-то стало легко. Наверное, я поступила правильно.

IV

Сейчас уже август. В поле поспевшую рожь томит жара. Я стою у весов на полевом стане и жду первых центнеров нового урожая. Наша бригада в поле; мне не видать ни комбайнов, ни тракторов, ни машин: косовицу начинают от реки. Хорошо, если к вечеру закончат первый круг, значит на горизонте появится первый комбайн. Кто поведет его?

Это время мы редко встречались с Гошей и почти не говорили с ним как раньше — подолгу и на интересные темы. Гоша на вечеринках веселил на баяне молодежь и не обращал внимания на меня. За это время нам удалось поцеловаться только два раза, да и то случайно, при игре в «фантики». Было заметно, что он похолодел ко мне, стал неразговорчив. На мой вопрос: почему мы стали редко встречаться, почему он не провожает меня, Гоша отвечал уклончиво: «Некогда, много работы». Было грустно и обидно видеть такого Гошу, и такая стадия нашей любви мне очень не нравилась.

Отец пропадал в МТС, иногда ночевал там, а я, придя с работы домой, сидела одна в избе, и если подружки звали меня на вечорку, я отказывалась — все равно Гоша не обращает на меня никакого внимания.

И только раз к нам пришел Гоша, и то ни ко мне, а к отцу: за какими-то частями. Нужно было перетягивать полотно на комбайне. Отца не было дома, он уехал в район. Гоша просидел два часа у порога и даже не подошел ко мне и не поцеловал. Я подумала, что нашей любви пришел конец и что Гоша вообще начал воображать.

Однако он все-таки прочитал мне отрывок из поэмы «Разбитая жизнь», наверное, потому, что разбита жизнь у меня и у него — кому же он еще будет читать, как не мне? Я удивилась, что поэма была короткой, на одной тетрадной странице в клеточку. В ней говорилось о «страшной силе любви, которая дремлет в сердце, как вулкан», и еще о каких-то злых силах, которые боролись с ней. В злых силах я не очень разбираюсь, только поэма мне почему-то не понравилась. Наверное, потону, что в конце говорилось, что «женщины такой народ, непостоянный и бессердечный, и что лучше с ними не связываться». Я не удивилась этому, потому что поэтам такие мысли иногда приходят в голову, и вспомнила, как отец говорил, что писание стихов до добра не доведет.

Гоша рассмеялся на мое замечание и сказал, что я ничего не поняла в этом волнующем произведении, потому что не люблю его, что мое сердце стало глухим к страданиям влюбленного человечества. Это был прямой удар по моим переживаниям.

Я сказала Гоше, что он сам стал глухим и прогнала его из дома.

И вот я стою у полевого вагона, смотрю на рожь и жду первой машины с зерном.

От земли шло тепло. На горизонте за бескрайними полями собирались тучи. От духоты рожь поникла. Прибыла первая машина. Зерно было с половой, а я гадала: от кого эта машина, может от Гоши. Шофер ответил мне на вопрос: «Девушка, не знаю. Я здесь новый человек!»

Я взвесила зерно и отпустила машину. Потом машины приходили еще и еще: зерна было много, я записывала центнеры по каждому комбайну.

Отец с утра уехал по бригадам ликвидировать поломки в комбайнах, мне было немного грустно, и даже когда показался первый комбайн и я узнала за штурвалом Гошу, — не обрадовалась. Он на меня, наверное, в обиде и разговаривать со мной не будет. Время приближалось к обеду, а комбайн сделал только первый круг: так были широки поля. Поровнявшись с полевым станом, комбайн остановился. Гоша сошел со штурвального мостика, чтобы очистить ножи от сорняков, долго копался в чем-то у полотна, и я подумала, что зерно с половой было Гошино. Потом Гоша подошел к бочке с водой и стал жадно пить. Я поняла, что он устал, и пожалела, что недавно прогнала его из дома.

Я стояла рядом с ним, Гоша поднес железный ковш к губам — рука дрожала, пролитые капли падали на запыленный комбинезон.

Я подумала восхищенно: «Работник… хозяин земли зеленой»».

Гоша утерся рукавом и произнес, будто оправдываясь передо мной:

— Черт, ножи заедает. С половой зерно?

— С половой, — ответила я, радуясь, что Гоша оказался сознательнее, чем я думала, — заговорил все-таки со мной.

— Я скосил… ту рожь зеленую, где мы встречались с тобой, — сказал Гоша, немного смущенно и внимательно посмотрел на меня. Я молчала, чувствуя, как в груди колотится сердце от желания обнять и поцеловать Гошу. — И вот зерна где-то здесь, в мешках лежат… зерна нашей любви.

Гоша налил во флягу воды, махнул мне рукой и собрался уйти.

— Гоша! Подожди… — вскрикнула я и покраснела. Мне казалось, Гоша что-то хотел сказать, но не решился.

— А что говорить? Все уже сказано…

Я похвалила Гошину работу, была рада, что ему доверили штурвал, даже и отец утром сказал: «твой-то орел…» Гоша слушал, задумчиво глядя мне в глаза, а когда я спросила его: «Осенью пойдем в школу, будем вместе учиться, в один класс пойдем?» Он поправил флягу на ремне и ответил:

— Не знаю… есть тут у меня думка одна.

— Скажи, Гоша, какая?

Гоша поправил волосы, надвинул кепку на лоб.

— Я еще не решил точно… А говорить рано. Зря я тогда посмеялся над отцом. Мечта его хорошая была. Я все время думаю о широком комбайне. Конечно, он должен быть совсем другой конструкции и ножи у него должны быть немалые. Только ты, Лена, не говори отцу. Я кое-что продумать должен. Сердце у него ко мне не лежит. А я на него не в обиде, — и ушел.

Мне хотелось крикнуть: «А на меня?», но не крикнула, комбайн поплыл дальше. Я слушала, как шелестели крылья мотовила, крутились и бились о рожь лопасти, и комбайн был похож на птицу, готовую вот-вот взлететь… Больше зерна с половой не привозили, и когда я взвешивала рожь, то думала, что это зерно Гошино.

В обед и вечерами на полевом стане было весело, но Гоша после ужина уходил спать, видно, он очень уставал. Утром он поднимался рано и уезжал в поле. Виделись мы с ним чаще, чем разговаривали, но это было уже не похоже на прежнюю любовь и дружбу. А потом Гошин комбайн перебросили за шесть километров. Зерно я уже принимала от других комбайнов, и Гошу я не видела целую неделю.

Уборочная подходила к концу. Вечерами, когда я была дома, в деревне, я спешила на ту поляну, где мы встречались с Гошей. Там давно уже скосили рожь у старых берез, и вот я бродила одна по колючей стерне, на сердце становилось грустно-грустно, но не тяжело. Я любила смотреть на холодное синее небо, на желтый горизонт, на густые августовские облака, которые уплывали куда-то вдаль, к Гоше…

Думает ли он обо мне так же много и нежно, как я? Он сейчас косит и косит хлеба и, наверное, обо мне забыл… От всех этих мыслей я хотела бежать поближе к Гоше; уходила далеко-далеко и возвращалась обратно.

И вот однажды мне передали его письмо. Оно было написано размашистым почерком и читать его мне было почему-то неловко, как будто оно было адресовано другой.


«…Здравствуй, Лена, — писал Гоша, — и дорогой Павел Тимофеевич, в наших отношениях наступил кризис, и он мне очень не нравится. На вас, Павел Тимофеевич, я не обижаюсь, вы старше нас с Леной, и мой начальник, но все-таки у вас глухое сердце к нашим страданиям любви. Но в одном вы правы: действительно, какой из меня жених Лены? Женитьба — это подвиг, большое событие в жизни влюбленного человечества, и к нему нужно готовиться, чтобы семья была крепкой. Я, наверное, скоро уеду и вернусь другим человеком. Стихи я писать пока бросил — некогда, да и редакции отказываются меня печатать. Про нашу любовь я написал много стихов и специально купил для них клеенчатую общую тетрадь. Я привезу ее, и мы будем с тобой, Лена, читать их каждый день. Они все посвящены тебе, как будто это разговор с тобой…
Пусть на меня не обижается Лена.
Лена! Жди! Мне лучше оставить тебя невестой, чем женой, одну. Вернусь комбайнером! А я тебя люблю и люблю. Звездочка моя. Твой жених и будущий муж Григорий Куликов».


Я прочла письмо одна, сидя дома. Мне показалось, что он подлец в душе и смеется надо мной. Я вспомнила, как он говорил мне, когда мы шли свататься: годы проходят, а если любишь, нужно каждый час и минуту быть с любимым рядом. Вместе жить и работать… Сейчас я была совершенно согласна с ним. Да, да. Вместе жить и работать. Плечом к плечу, все идти и идти через преграды и тернистые горы и не бросать свою любимую и не уезжать никуда…

Отец последнее время стал прихварывать и не отпускал меня от себя. Я слушала длинные разговоры о «широком комбайне» и думала: «отец не знает, что Гоша куда-то уедет, а потом вернется комбайнером, что Гоша тоже думает о широком комбайне». Отец как-то виновато смотрел мне в глаза, а я злилась на себя, на отца и говорила о Гоше зло. Отец молчал и изредка шуршал газетой, кашлял, закурив махорку.

— Григория нет. Да-а…

Уже прошел август, и полились теплые уральские дожди. Зеленая рябина блестела высохшая, свесив красные кулаки ягод. Избы и заборы потемнели.

Когда отец сказал мне, что Гошу МТС направила в район учиться в школу сельских механизаторов, я не удивилась этому, промолчала. «Ну что ж! Гоша Куликов выучится, будет хорошим комбайнером, а вот до мужа и поэта ему еще очень далеко». — Заплакала и выбежала из избы.

Под навесом было темно. Шел ливень, хлестал струями по избам и крышам, стучал в окна и вспыхивал зеленой молнией. Я стояла, плакала и смотрела в темень, туда, где шумел ливень. Было прохладно, я подумала, что скоро будет зима, поежилась и почувствовала, как кто-то набросил на мои плечи теплый широкий пиджак. Я оглянулась — отец! Он взял меня за руку, как маленькую девочку и обнял. «Звездочка моя», — сказал он, и мы поднялись на крыльцо. Я обрадовалась знакомому слову и поняла, что отец знает о письме.

V

И вот сегодня Гоша уезжает. Я узнала об этом от родственников, у которых он жил. Было обидно, что Гоша сам не сказал мне, а я очень дорожила своим женским самолюбием, чтобы пойти к нему. Меньше воображать будет!

И вот Гоша Куликов уезжает… В те минуты я думала, что никто, кроме меня, не понимает, как тяжело на душе, когда уезжает любимый человек. Отец знал о нашей размолвке, молчал, а то принимался на все лады расхваливать Гошу, его ударную работу во время уборочной и полное отсутствие поломок на комбайне, и опять стал приговаривать: «твой-то орел…», чтоб я не очень переживала. А я делала вид, что мне это совершенно безразлично, но на душе было приятно, когда хвалили Гошу. Потом отец стал сожалеть, что Гоша давно не приходит к нам и не приносят почитать свои длинные поэмы. Я вздыхала и говорила; «Наверно, у него бумага кончилась». В эти последние дни меня все время мучил вопрос: зайдет или не зайдет Гоша проститься?

В воскресенье отец решил починить ворота и поставить забор палисадника. Я стояла у канавы, где росла редкая крапива, и подавала отцу доски и гвозди. И увидела, как вдоль деревни движется веселая компания молодежи. Среди них я не сразу заметила Гошу. Все пели «На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт», и я поняла, что это провожают моего гармониста в школу сельских механизаторов. Я вспыхнула, отвернулась и вместо топора подала отцу рубанок.

Отец с увлечением вколачивал гвозди в ворота и, казалось, не слышал ни волнующей музыки Гошиного баяна, ни его тонкого тенора, ни разноголосого пения выпивших «по маленькой» товарищей.

Песня плыла все ближе, ближе, только почему-то не стало слышно Гошиного тенора, наверное, он увидел меня — свою Джульетту, отца и замолчал. Я оглянулась: компания не дошла еще и до середины деревни. Чем ближе она подвигалась к нам, тем чаще я стала оглядываться и смотреть вдоль улицы.

— Смотри сюда! — командовал отец и непонимающе качал головой. Милый отец! Мне так хотелось взглянуть лишний раз на Гошу! Он был в новом костюме, симпатичный, с печальными глазами. Около нашей избы все замедлили шаги, стали шептаться и поворачивать головы в нашу сторону. Гоша сделал вид, что остановился закурить, и вдруг все как по команде задымили папиросами. Стало тихо, только было слышно, как стучит молотилка на току и гогочут гуси у реки. Я встретилась глазами с Гошей и увидела на его лице едва заметную улыбку.

Я смутилась и отвернулась.

«Не больно-то воображай», — хотела сказать ему и подала отцу самый большой гвоздь. Отец сидел на скамейке и курил.

— Что? Уже не надо, доченька. Отнеси инструмент домой.

Я сказала, что отнесу потом, и чуть не заплакала.

— До свидания, Павел Тимофеевич! — крикнул Гоша, и я увидела, как отец слабо махнул рукой: — Счастливо, Григорий! Не забывай нас. Будем тебя ждать, — и обнял меня.

Я поняла, что отец был прав, когда говорил, что нам еще рано думать о женитьбе. Мы еще — рожь зеленая… Вот Гоша уезжает учиться — он вернется другим… Отец не зря сказал: «Будем тебя ждать», значит со временем мы будем с Гошей навсегда вместе… отец даст согласие. Я ждала, что Гоша подойдет к нам и простится со мной.

А ему уже стали говорить: «Идем, идем! Сыграй «Летят перелетные птицы» и подхватили его под руки. Он только успел кивком головы позвать меня с собой и подмигнул мне.

У меня по-сумасшедшему забилось сердце. Снова заиграл баян, снова запели песню. Выходили из изб люди — прощались с Гошей, кричали ему счастливого пути и махали ему руками.

Только я стояла, как дура, одна и смотрела, как уходит Гоша, и не пожелала счастливого пути.

— Ну, вот и улетает твой орел, что ж не проводишь его? — устало и грустно произнес отец и поднялся со скамейки.

Я что-то сказала отцу в ответ, а сама все смотрела и смотрела на удаляющегося Гошу, на людей, которые были веселы и шли за ним и махали руками. А когда Гоша пошел один, а все остались у крайней избы, там, где начинается сосновый бор, я оглянулась на отца, заметила, как он улыбнувшись, кивнул мне, и бросилась вперед и побежала на виду у всех, не разбирая дороги, через крапиву, по пыльной улице.

Когда я бежала, мне пришла в голову мысль, какой все-таки человек-молодец, и как все-таки здорово может любить, его сердце.

Я догнала Гошу, взяла его под руку.

И мы пошли с ним рядом, а люди кричали нам: «Счастливого пути!» — и махали руками.

Александр Саранцев

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

(Рассказ)


Александр Саранцев до сих пор выступал в печати как критик и рецензент. Рассказ «Сердце матери» — его первое прозаическое произведение.
Участник войны, А. Саранцев пишет о чувствах и мыслях простых людей, всем сердцем ненавидящих войну, о горе матерей, потерявших на полях войны своих сыновей. К числу таких рассказов относится и публикуемый в этой книге альманаха рассказ «Сердце матери».