Василий Сахаров. Кубанская Конфедерация. Пенталогия

Солдат

Пролог. Северный Кавказ. Станица Зольская. 05.05.2060

Патронов оставалось два рожка, гранат нет, поддержки нет, тяжёлое вооружение ещё в прошлых боях потеряли, и, похоже, нашему славному гвардейскому батальону приходит полный пиндык. Сейчас «индейцы» перекурят, анаша их торкнет, они насваем сверху закинутся, подтянут миномёты, накроют нас огнём, а потом пройдут поверх наших окопов и добьют выживших.

Мля, говорил мне поселковый староста, сиди в родном лесу и не вылезай в большой мир, так нет же, на романтику и приключения меня, долбоноса лесного, потянуло, сбежал из родного села и в армию ушёл. Тогда мне казалось, что всё замечательно, в один из лучших отрядов во всём нашем государстве попал. Да уж, теперь‑то я понимаю, что «попал» реально.

Из блиндажа до меня донёсся рёв комбата, полковника Ерёменко, который в очередной раз по рации общался со штабом нашего экспедиционного корпуса:

— Пидоры! Суки! Попомните моё слово, если я выживу, лично вас, тварей, кончу! Ушлёпки! — На некоторое время его голос стих, но ненадолго. — Чего ты меня лечишь, ге‑не‑рал сраный? Какая на хер позиция, какие фланги? Я тебе нормальным русским языком говорю, что ни справа, ни слева, на несколько километров вокруг никого нет, и мы здесь одни остались. Ты нас подставил, скотина! Да пошёл ты, мудак!

Ерёменко, как никто похожий на медведя, огромный, здоровый мужик под два метра ростом, всклокоченный, в незастёгнутой разгрузке, с АКМом в правой руке, вылетел из блиндажа и присел на пустой ящик рядом с входом.

— Козлы! — выдохнул он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Ненавижу! — После этих слов комбат достал из нарукавного кармашка камка смятую пачку сигарет без фильтра, вынул одну скомканную белую бумажную палочку и обратился ко мне: — Саня, дай прикурить.

Приподнявшись, я перекинул ему коробок спичек и спросил:

— Что, Иваныч, плохо наше дело? — Я был фамильярен с полковником, но сейчас это не играло никакой роли.

Полковник прикурил, затянулся во всю мощь своих сильных лёгких, с наслаждением выдохнул и ответил:

— Да, Санёк, дела наши не слишком хороши, но мы ведь — гвардия и, значит, будем стоять насмерть, чтоб им всем пусто было. Ты как, готов к подвигу?

— Ага, — ответил я, а что я ещё мог сказать?

— Вот и правильно, — вновь затягиваясь сигареткой, философски заметил Ерёменко. — Пройдись по окопам, сержант, посмотри, сколько наших бойцов в живых осталось.

— Это я и так знаю, после крайней атаки считал — сорок два солдата и два сержанта.

— А кто второй сержант?

— Исмаил‑ага.

Ерёменко швырнул бычок в стенку траншеи, и он, ударившись о земляной откос, сыпанул искрами и упал ему под ноги. Комбат тоскливо вздохнул и сказал:

— Получается, Сашко, что ты теперь мой зам.

— Это так важно, командир?

— Командная цепь всегда важна. — Он приподнялся, выглянул из нашего укрытия и добавил: — Всё, сержант, «индейцы» миномёты на высотку вытягивают, и у нас осталось десять минут.

— Десять минут, — я в задумчивости посмотрел на небо, — это неплохо.

Комбат прикурил ещё одну сигаретку, сплюнул с губы прилипший табак и вслед за мной задумчиво посмотрел на синее небо, которому было безразлично, сдохнем мы сегодня здесь или останемся жить. Затянувшись, он спросил:

— Что думаешь, сержант, есть там наверху кто‑то, кто примет наши души в некий рай?

— Без понятия, Иваныч, никогда всерьёз не размышлял над этой темой.

— Ну да, конечно, ты молодой ещё. — Он усмехнулся и спросил: — А помнишь, как ты к нам попал?

— Помню, — улыбка растянула мои пересохшие губы, — такое надолго запоминается.

— Хорошее время было.

Ответить Ерёменко я не успел, так как нам стало не до разговоров. В воздухе противно завыли мины, мы спрятались в блиндаж, а смертоносный груз, посылаемый «индейцами», падал на наши позиции и перепахивал землю. В блиндаже нас сидело трое: комбат, связист Костик Свиридов и я. Мы надеялись, что сможем переждать время огневого налёта в укрытии, а после этого принять бой с «индейцами» и ещё какое‑то время подёргаться, но надежды наши не оправдались. В хлипкие перекрытия блиндажа сверху ударила начинённая взрывчаткой мина, и последнее, что я почувствовал в тот день, была непомерная тяжесть земли, обрушившейся на мою спину.

Глава 1. Кубанская Конфедерация. Посёлок Лесной. 16.11.2056

Бежал я долго, и лёгкие уже отказывались прогонять через себя воздух, лицо было исцарапано ветками, а полушубок измазан в болотной грязи и изорван сразу в нескольких местах. Хотелось упасть на покрытую первым снежком землю, ухватить прохладу в ладони, размазать эту смесь по лицу и хотя бы таким способом остудить его, горящее от прилившей к щекам крови. Нет, останавливаться было нельзя, и, превозмогая усталость, пересиливая слабость тела, я заставлял себя переставлять ноги и бежать.

Позавчера мне исполнилось семнадцать лет, и, по меркам родного государства, я стал совершеннолетним. Празднование этого события у меня, сироты, пять лет назад оставшегося без родителей и проживающего на попечении общины, в батраках у старосты, выглядело вполне обычно: распитие самогона на конюшне с товарищами, такими же, как и я, временно подневольными работягами, и здоровый сон. В общем, день как день и прошёл он вполне предсказуемо. Мой последний день в родном посёлке Лесном, который расположился в лесах неподалёку от хребта Пшаф с одной стороны и городом Горячий Ключ с другой.

Ситуация вышла из‑под контроля около полуночи, когда ко мне в каморку проникла Верка, младшая дочка старосты, крепкая двадцатилетняя деваха, весьма разгульного образа жизни, которую батя никак не мог пристроить замуж. Не сказать, чтоб она была страшненькая или имела какой‑то физический недостаток, врать не буду. На вид Верка вполне нормальная и довольно симпатичная девушка, вот только мужиков любила сверх всякой меры, и, наверное, не было в нашем посёлке такого представителя сильного пола, с которым развесёлая Старостина дочка не провела бы ночь. Хм, видать, пришла и моя очередь.

Не зажигая восковой свечи, стоящей в изголовье моего топчанчика, Верка скинула с себя шерстяное платье и залезла ко мне под одеяло. Тело её было жарким, хотелось обхватить его руками и мять, прикасаться ладонями ко всем манящим выпуклостям, но было как‑то боязно. Впрочем, девушка полностью взяла инициативу на себя, и у нас всё сладилось очень даже удачно, три раза подряд.

Уснули мы в обнимку, а когда рано утром я проснулся, то обнаружил, что надо мной нависают четыре бородатых лица. Одно лицо принадлежало старосте Никите, крепкому дяде с мощными кулаками, местному корольку, а три других — его амбалистым сыновьям: Семёну, Игнату и Петру.

— Вставай, зятёк. — Староста ласково, как родному, улыбнулся мне, обнажив жёлтые прокуренные зубы.

Мне стало не по себе от таких слов, и я оглянулся на Верку, которая показала из‑под одеяла свою сонную растрёпанную мордашку и недоуменно разглядывала отца с братьями.

— Чего это, сразу зять? — попробовал я отмазаться. — Дядя Никита, что за дела? Ты ведь знаешь, я теперь свободен и сам определяю, что мне делать и куда идти? Какой зятёк? Ничего не знаю.

— Ах ты, курвец, — улыбка не только не покинула лицо старосты, но стала ещё шире, — мою девочку, цветок нераспустившийся, совратил, а теперь в кусты? Нехорошо так поступать, Сашко, неправильно. Придётся тебе жениться на моей дочке. Ты не переживай, свадьбу в три дня сыграем, дом вам выделю, хозяйство какое‑никакое, коровку, свинок, и станешь ты справным крестьянином, честным жителем Лесного.

— А если я не соглашусь?

— Тогда назовём тебя насильником и кастрируем, всё по закону.

— Папаня, — вклинилась в разговор Верка, — а чего это вы здесь? — Она, как сытая кошка, потянулась всем своим дебелым телом, и её горячее бедро коснулось моего.

— Да вот, доча, замуж за Сашку Грамотея тебя выдать хочу. Ты не против?

Верка повернулась ко мне, окинула оценивающим взглядом и своими словами подписала мой приговор:

— Нет, не против, справный мужик и мужем хорошим будет. Молод, правда, конечно, но это ещё и лучше.

— Ну, — староста встал с табуретки, на которой сидел, — раз все согласны, счастья и любви вам, дети. Благословляю вас. Совет и любовь, как говорится.

Никита и его сыновья покинули мою комнатку, а я задумался. Да, хитёр староста, одним махом два дела делает: дочку беспутную пристраивает и меня, единственного грамотного человека из молодёжи, кто в посёлке живёт, на землю сажает. Зря я с ним на прошлой неделе разговор завёл, что в город уйти хочу, ой, зря. Оно‑то, конечно, жениться я не против, и хозяйство завести, и дом, и детишки чтоб были, психология деревенская во мне крепкие корни пустила, но в семнадцать лет о свадьбе думать рановато, и не с Веркой мне моё будущее виделось.

Тем временем дочка старосты потянулась ко мне, поцеловала в губы и, склонив голову на мою грудь, сказала:

— Ты не подумай, Сашка, я тебе верная буду. Ты только будь со мной всегда и ублажай почаще.

— Верунчик. — Приподнявшись, я взглянул на девушку и спросил: — О чём ты говоришь? Ты мне не нужна, вот и весь сказ.

— Куда ты денешься, дурашка. — Её руки шаловливо заскользили по моему обнажённому телу. — Сбежать ведь всё одно не выйдет, а папаня — он такой, сказал, что кастрирует, значит, так и сделает. Ведь нам хорошо было ночью, правда?

— Хорошо‑то хорошо, ты баба горячая, спору нет, но мне здесь не место, да и подло это — подставлять меня так.

— Жизнь такова, Сашенька, а ты ничего изменить не сможешь, так что покорись и прими всё как есть.

— Ну ладно, — решил я схитрить, — раз уж дело так повернулось, пойду нам дом присматривать.

— Подожди, не спеши, — Вера обхватила меня руками и навалилась сверху, — давай ещё разок.

В общем, пришлось ублажить ненасытную деваху ещё разок и только после этого выходить на двор. Здесь меня уже ждали мои вчерашние собутыльники, которые, вот же сволочи, прекрасно знали, что со мной должно было произойти, и от души были этому рады. Понимаю их: перекинули стрелы на меня и от Верки, с которой неоднократно на сеновале валялись, на некоторое время избавились.

— Поздравляю! — Первым ко мне подлетел Ефим, небольшого росточка мужичок, должник Никиты. — Теперь ты, Сашка, большой человек в посёлке — будешь зять самого старосты.

— Пошёл ты, — толкнул я его в грудь. — Чего не предупредил?

— Успокойся. — Хлопнув меня по плечу, рядом нарисовался Шкаф, каторжник, присланный в посёлок на исправление как рабочая сила, под ответственность общины. — Староста не велел тебя предупреждать, а против его слова в посёлке никто не пойдёт, так что без обид, Грамотей.

— Ладно, — согласился я и направился со двора.

— Саня, — окликнул меня Шкаф, — не дури, Никита всех мужиков предупредил, что ты сбежать можешь, а кто тебя упустит, тот неприятностей огребёт.

— Да‑да, — вторил ему Сивый, ещё один работник старосты, занимающийся ремонтом ворот, — а кому‑то из нас придётся на Верке жениться. Ты пойми, Санёк, нам этого не надо, долги отработаем и по своим дворам разойдёмся. Нам проблемы с Никитой не нужны.

Я направился осматривать новенькие деревянные дома, построенные этим летом и стоящие неподалеку от подворья старосты. Про то, как я стал женихом, уже весь посёлок знал. Кто‑то улыбался, кто‑то посмеивался, а пара молодых девчат, с которыми я только по осени после танцев целовался, печально улыбнулись и, не перекинувшись даже словом, прошли мимо. Вот так вот, ещё вчера Сашка Мечников по прозвищу Грамотей, крепкий статный блондин с серыми глазами, которого природа силой не обделила, был для них желанной партией, а сегодня — всё, запретный плод и чужой жених. Эх, пропади всё пропадом, надо бежать, больше ничего на ум не приходит. Староста думает, что подловил меня, что нет у меня бумаги, личность удостоверяющей, но это не так, в подкладе моего полушубка было зашито свидетельство о рождении, заверенное не абы где, а в городской управе. Так что дело остаётся за малым — добраться до города.

Прохаживаясь по домам, я делал вид, что осматриваю их, готовлюсь к будущему заселению, а сам смотрел в сторону леса, который начинался сразу же за посёлком. К полудню вернулся на подворье старосты, плотно пообедал и обсудил с будущим тестем приданое, которое он давал за Веркой. Надо сказать, по меркам Лесного, приданое было хорошим: стельная корова, три поросёнка, кролики, корма, мебель, одежда и бельё. Некоторые местные парни были бы этому только рады, но я уже определился в своём жизненном пути и, после разговора с Никитой, вновь направился в посёлок. Ещё раз прошёлся по дворам новостроек, улучил момент, когда меня никто не видел, и юркнул к поселковому тыну. Своротив хлипкое подгнившее брёвнышко, пролез через дыру, немного пробежался по зарослям можжевельника и оказался в лесу.

Чередуя бег и шаг, налегке, направился на юго‑восток, в сторону Горячего Ключа, ближайшего городка и нашего районного центра, в котором я мог найти своё спасение. Переходя с горки на горку и не выходя на дорогу, охотничьими тропами, не останавливаясь ни на минуту, я шагал к заветной цивилизации. К вечеру переправился через речку Малый Дыш и остановился на ночёвку. Несколько часов вздремнул у костерка и, проснувшись, до самого утра мечтал о своём будущем и месте, какое я займу в городском обществе. Понимал, что планы мои далеки от реальности, но они отвлекали меня от мыслей о сыновьях старосты, которые наверняка уже вышли из посёлка с собаками‑ищейками на поводках и идут за мной вслед.

Что я знал о том мире, в котором был всего пару раз и который был моей мечтой всю сознательную жизнь? Несмотря на множество прочитанных книг и газет, хранившихся у старосты после смерти моих родителей, не так уж и много. В 2013 году некий американский учёный, смесь гота и анархиста, раздобыл споры чёрной оспы и создал чрезвычайно агрессивный боевой вирус, который распылил над Нью‑Йорком с вертолёта. С этого города и началось его победное шествие по Земле. За три года население планеты сократилось в пятьдесят раз. Вирус выкосил всех, кто не смог от него уберечься, и сгинул, как его и не бывало, и только миллионы гниющих на улицах городов трупов были памятью о его работе. Может быть, вирус исчез окончательно, знающие люди говорили, что такое возможно, если он был запрограммирован на какой‑то определённый срок жизни, а может быть, он затаился до поры до времени в недрах земли и развалинах городов. Никто этого не знал, а по большому счёту и знать не хотел. Выжили только люди с хорошим иммунитетом и те, кто отсиделся в подземных бункерах. Это время было названо Тремя Чёрными Годами.

После Чёрного Трёхлетия наступила Эпоха Хаоса. Выжившие после эпидемии люди, потеряв правительства, наплевав на закон и общепринятые нормы морали, начали бороться за выживание по принципу: убей ближнего своего, пока тебя не убил дальний. Двадцать лет с краткими перерывами продолжалась кровавая вакханалия, в которой было сделано многое из того, что не должно было случиться в обычной жизни. Стартовали ядерные боеголовки, посланные умирающими в подземных бункерах от болезней и голода офицерами, желающими хоть так напомнить миру о своём существовании, взрывались химзаводы, протекали ядерные реакторы, которые некому было обслуживать, а гидродинамический напор рек и озёр сносил плотины. Многие доселе плотно заселённые области обезлюдели, скрылись под водой, были заражены радиоактивными осадками, антисанитария и война за ресурсы выкашивали род людской без всякой жалости, но и эта эпоха закончилась.

Человек — существо стадное, и он не может долгое время быть без общества себе подобных. Люди стягивались в группы, племена, выбирали вождей, правителей, царей и диктаторов. Жизнь налаживалась, казалось, что возможно новое возрождение человечества, возвращение в Золотой Век, но снова, как и встарь, вставали проблемы политики и ресурсов. Каждое государственное и племенное образование, в том числе и Кубанская Конфедерация, в которой я родился и проживал, стремились расширить свои границы, стать сильнее соседей и отвоевать себе место под солнцем.

Конфедерация образовалась из содружества нескольких так называемых республик с центрами в Тихорецке, Кропоткине, Майкопе, Горячем Ключе, Новороссийске, Темрюке и Тимашевске. Столицей этого аморфного образования стал полностью разрушенный в Эпоху Хаоса краевой центр, город Краснодар, из которого объединёнными усилиями республиканских ополченцев и наёмников были выбиты остатки ослабленных голодом и болезнями банд. Прошло ещё двадцать лет, Кубанская Конфедерация подмяла под себя три четверти бывшего Краснодарского края и на данный момент стала островком спокойствия, к которому тянулись беженцы из других мест. Для кого‑то это был рай на земле, место, где можно было почувствовать себя в безопасности, а для кого‑то и жирный кусок, от которого хотелось отломить что‑то для себя.

Кем бы хотел быть я? Чем могу быть полезен большому миру? По большому счёту, сейчас я никто и звать меня никак, обычный сельский парень, грамотный, физически крепкий, молодой и без вредных привычек. Первая моя мысль была пристроиться где‑то в городской управе, хотя бы мелким писарем или делопроизводителем, но, хорошенько подумав, я пришёл к выводу, что, несмотря на всю мою начитанность, мне в этом направлении ничего не светит. Таких как я слишком много, а у меня ни связей, ни денег. Оставался только один путь — военный, так как ни к чему другому душа у меня не лежала. Как говорил покойный папа, мы, Мечниковы, только три дела можем делать хорошо: воевать за родину, людей грабить да в бумагах старых копаться. Что же, наверное, родитель мой покойный был прав. Теперь оставалось только благополучно добраться до города, найти военных, про которых среди поселковой молодёжи ходили легенды, и подписать контракт на службу в армии Кубанской Конфедерации.

Утром, чуть только развиднелось, я снова двинулся в путь и вот, когда я уже прошёл Золотую Гору и подходил к Заречью, незаселённым городским окраинам, позади себя услышал заполошный лай собак. Погоня была недалеко, и, перейдя недавно восстановленный мост через Псекупс, я рванулся в центр. Бежал так, как никогда до сего момента не бегал. На кону были мои яйца, и, думаю, каждый мужчина меня поймёт, они мне были чрезвычайно дороги. Староста — чёрт с ним — не хотел допустить потери своего авторитета, позиция его понятна, а вот у меня на кон была поставлена вся дальнейшая жизнь. Чья ставка больше? Думаю, что моя.

Добравшись до заселённых районов города и отдышавшись, я сразу же подошёл к ближайшему патрулю Народной Стражи. Стражники разглядывали меня с подозрением, но не трогали, так как на спине моего полушубка красовалась надпись «Посёлок Лесной», а значит, для них я был почти своим.

— Господин стражник, не подскажете, где я могу в армию записаться? — обратился я к старшему, серьёзному усатому мужчине средних лет с красной повязкой на рукаве серой шинели и коротким автоматом на груди.

Тот усмехнулся, провёл ладонью по усам и ответил:

— Два квартала прямо, на перекрёстке свернёшь налево и топай до конца, упрёшься в двухэтажное здание из красного кирпича, это и будет военный комиссариат. — Он выпростал из кармана шинели левую руку, посмотрел на часы и добавил: — Сейчас шестнадцать тридцать, вояки работают до семнадцати часов, так что поторопись.

— Благодарю, — бросил я уже на ходу и опять, загнав поглубже усталость, перешёл на бег.

Успел я вовремя, повезло, не заблукал в городских лабиринтах и военный комиссариат нашёл быстро. Заскочив в здание, я сразу же направился к молодому, лет двадцати, офицеру, который сидел в стеклянной будке на проходе во внутренние помещения.

— Здравствуйте, — устало выдохнула моя голова.

— И тебе не хворать, парень, — ответил офицер. — Чего хотел?

— В армию вступить.

— Завтра приходи, все уже по домам разошлись.

— Нет, мне именно сегодня надо, обязательно. Пожалуйста, господин офицер.

— Сказали тебе, завтра, значит, так оно и есть, иди с миром, парень, не нервируй меня. — Голос дежурного офицера приобрёл угрожающие интонации. — Минута тебе, чтоб свалить. Время пошло!

«Вот и всё, — мелькнула у меня в этот момент мысль, — отбегался, ты, Сашка Мечников». Но, видно, удача не оставляла меня в этот день: из коридора появился широкоплечий здоровый мужик в камуфляже, зелёной армейской кепке и при погонах, на которых была видна одинокая, средних размеров жёлтая звёздочка.

— В чём дело, лейтенант? — обратился он к дежурному.

— Товарищ майор, — вскочил со стула офицер и кивнул на меня, — паренёк хочет в армию записаться, но все разошлись. Говорю ему, чтоб завтра приходил, а он не уходит… Может, наряд вызвать?

— Лейтенант, вы в курсе, кто я и зачем приехал в ваш городок?

— Так точно, майор Ерёменко, «покупатель».

— Я лично займусь парнем. — Майор повернулся ко мне, окинул оценивающим взглядом и спросил: — Значит, желаешь контракт подписать?

— Очень. — Мой кивок подтвердил слова.

— Документы в порядке?

Оторвав подкладку полушубка, продемонстрировал грозному майору запаянное в прозрачный пластик свидетельство о рождении.

— Грамотный?

— Да.

— Тогда пойдём со мной, рекрут. — Офицер‑здоровяк развернулся на месте и направился внутрь здания.

Я последовал за ним.

Через минуту мы были в небольшом кабинете, обстановка которого состояла из обшарпанного стола и двух таких же стульев. Расположившись напротив офицера, я приготовился к какому‑то собеседованию, но вояка время тянуть не стал, вынул из стола два бумажных бланка, чернильную ручку‑непроливайку и положил всё это передо мной.

— Где пробелы, впиши фамилию, имя, отчество, дату рождения и подписывай, — сказал он.

— А почитать можно?

Майор почесал короткий ёжик волос на затылке, посмотрел на забранное железной решёткой окно и ответил:

— У тебя осталось восемьдесят секунд, парень. Мой рабочий день оканчивается ровно в семнадцать ноль‑ноль.

— Всё понял, не дурак. — Я схватил ручку, быстро заполнил оба бланка и расписался.

— Вот и хорошо. — Майор забрал бумаги, закинул их обратно в стол, встал, дождался, пока встану я, и провозгласил: — Поздравляю, боец, отныне ты солдат Кубанской Конфедерации и в ближайшие пять лет будешь делать только то, что тебе прикажут. Усёк?

— Да, усёк.

— Херня, а не ответ. Твои слова: «Так точно, товарищ майор!»

— Так точно, товарищ майор! — послушно повторил я.

— Не слышу бодрости в голосе, но на первый раз сойдёт. Пошли в казарму, воин.

Мы направились на выход, и здесь нас ждали двое из трёх братьев Демидовых, Семён и Игнат. Третий, наверное, остался с собаками в Заречье, бойцовые и охотничьи животные в город не допускались. Оба брата что‑то доказывали лейтенанту, а тот только разводил руками и, как только увидел нас, сразу же спихнул возникшую проблему на майора.

— Что такое? — Мой будущий командир резко шагнул вперёд, навис над братьями, и те как‑то сразу стали меньше.

— Мы — братья Демидовы, а вот он, — Семён указал на меня пальцем, — насильник, сбежал из посёлка Лесной. Отдайте его нам, господин хороший.

— Это правда? — Майор уставился на меня.

— Нет, меня жениться заставляют, а я к такому серьёзному шагу ещё не готов.

— Знакомая ситуация, — сам себе пробормотал офицер и обратился к братьям: — Доказательства имеются?

— Какие доказательства? — вскрикнул Семён. — Нам никаких доказательств не требуется, мы сами закон.

— Нет бумаги, нет свидетелей, нет дела, а значит, ваше слово против слова солдата‑гвардейца. Что главней? — Вопросительный кивок в сторону лейтенанта.

— Слово солдата Конфедерации, разумеется, — без раздумий доложил дежурный.

— В общем, так, братья Демидовы. Если вы сильно упёртые, то можете пойти в Народную Стражу, подадите на парня заявление, но мой вам совет: возвращайтесь домой, добычу свою вы упустили.

Братья, поняв, что майор прав, развернулись к выходу и покинули военкомат, а меня определили в казарму, которая находилась во внутреннем дворе, в другом двухэтажном здании.

Так началась моя служба в войсках славной Кубанской Конфедерации.

Глава 2. Кубанская Конфедерация. Горячий Ключ. 17.11.2056

Итак, я был спасён и начинал новую жизнь. Первый свой вечер в казарме я не запомнил, — ноги гудели, тело ломало, а в глазах памороки стояли, так что единственное, на что меня хватило, скинуть с себя полушубок и забраться под грубое одеяло на деревянном топчане, который ничем не отличался от моего прежнего, в доме Никиты Демидова.

Служба началась на следующее утро, когда в комнату вошёл раздетый по пояс чернявый крепыш лет двадцати пяти, по виду натуральный адыг, похожий на тех людей, которые у нашего старосты иногда мясо закупали, и прокричал:

— Подъём!

Вскочив, я оглянулся и не сразу осознал, где же нахожусь. Протёр глаза, вспомнил вчерашний день и последовал за другими рекрутами, которые поднялись с соседних топчанов. Нас было немного, семь человек всего. Мы вышли в небольшой внутренний дворик казармы, и началась моя первая в жизни физзарядка. В какой‑то древней полуистлевшей книжке, без обложки и, естественно, без названия, я читал про суровые армейские будни, и те описания теперь в общих чертах совпадали с действительностью. Значит, не полностью мы скатились в варварство, остаётся что‑то неизменное в жизни общества, та же самая утренняя зарядка, например. Уже хорошо.

Пробежавшись несколько кругов по небольшому плацу, размялись, отжались, посетили турник и уложились минут в двадцать. В общем‑то, крепыш с адыгейской внешностью гонял не сильно, а так, чисто для отметки, и меня это устроило. Всё же вчерашние нагрузки для организма даром не прошли, да и не ел я ничего целые сутки, какие уж тут зарядки, когда в животе требовательно урчит зверёк и мысли всё больше на пропитание скатываются.

Когда зарядка была окончена, сержант нас выстроил в шеренгу и заговорил:

— Для тех, кто появился вчера, — он посмотрел на меня и косматого, небритого мужика рядом со мной, — меня зовут сержант Ахмедов, я ваш временный командир, и вне строя можете обращаться ко мне просто — Исмаил‑ага. Распорядок дня таков: полчаса вам на помывку и бритьё, затем завтрак и в казарму, обед, казарма, ужин, казарма и отбой. Вопросы?

— Когда уже в часть отправимся? — спросил косматый.

— Торопишься покинуть это гостеприимное место, рекрут? — ухмыльнулся Ахмедов.

— Угу, — оскалился тот, обнажив ряд подгнивших зубов, — климат здесь для моего здоровья вредный.

— Завтра отправляемся, а пока отдыхайте, в батальоне будете бегать без остановок, с утра и до самой поздней ночи. — Сержант указал на высокого парня, стоящего с правого края шеренги, и сказал: — Ты — старший, всё как вчера, я в город, а вы сидите тихо. Если появится майор, скажешь, что ко мне земляк зашёл. Понятно?

— Так точно, товарищ сержант, — вытянулся высокий в струнку.

— Лизоблюд, — еле слышно пробурчал косматый.

— Разойдись! — отдал команду Ахмедов, и мы направились обратно в казарму.

С гигиеной было не очень — зубной щётки нет, порошка чистящего нет, полотенца нет, мыла нет, а есть только ряды умывальников с холодной водой на первом этаже. Вздохнув, поплескал на лицо водицей, обтёрся внутренней подкладкой полушубка и направился в столовую, располагавшуюся совсем рядом. Завтрак ещё готов не был, и, пока ждали команды от поваров, стояли в коридорчике и вели разговор — кто, откуда, что да как и каковы причины, по которым в армию попал.

— Меня Домовым называйте, — сказал косматый мужик, что стоял в строю возле меня. — Кого и как зовут?

— Саня, — представился я.

— Костя Свиридов, — подал голос невысокий щуплый паренёк, подслеповато щурившийся и, казалось, смотрящий на мир с неким удивлением.

— Стас. — Это был высокий, которого сержант назначил старшим.

— Кир и Кор, — за двоих ответил наголо стриженный хлопец с чубом на голове, какой раньше украинские казаки носили, и, кивнув на второго такого же парня, который был его точной копией, добавил: — Мы братья.

Седьмой наш товарищ, пожилой мужчина в рваном пальто с руками, в которые въелась чёрная машинная смазка, снял с головы побитую молью продолговатую шляпу и отрекомендовал себя так:

— Механик Шварц. — Он на мгновение замялся и добавил: — Иосиф Самуилович.

— Вот и опознались, кто есть кто, — вновь оскалился Домовой. — Какими судьбами сюда попали?

— А тебе зачем? — спросил его Стас.

— Чисто для интереса. — Косматый встряхнул своими грязными патлами и слегка ударил себя в грудь:

— Лично я решил новую жизнь начать, а то на меня глава местной Народной Стражи, товарищ Тимофеев, за что‑то зло затаил. Он почему‑то считает, что я криминальный элемент, а я честный бродяга, никому в жизни зла не делал.

Понятно, бродяга — значит воришка.

— Ладно, — Стас опёрся на стенку, — это не секрет. Мне податься некуда, подумал, почему бы и нет, армия — это не самый плохой вариант.

— А мы беженцы с побережья, — опять за двоих ответил хлопец, хм, или это его брат был, непонятно.

Следующим откликнулся Свиридов:

— Говорят, что тем, кто контракт честно отслужит, образование в столичном университете бесплатное. Для меня это шанс.

— А я из Лесного, — сказал я, — со старостой поселковым не поладил, ушёл.

— А ты? — спросил Домовой механика Шварца.

Тот помялся, но всё же ответил:

— Сам‑то я из Туапсинской республики, и так сложилось, что всегда был подле техники. Сначала чинил машины, движки перебирал, а затем освоил автомобиль и стал водителем при одном из торговых караванов. Проработал несколько лет, вошёл в долю с караванщиками, взял кредиты у серьёзных людей, а несколько дней назад, когда мы из Туапсе на Краснодар шли, на Гойтхском перевале нас горцы ограбили. Вот и получается теперь, что домой мне дороги нет, а у вас, конфедератов, вся техника у армейцев. Так что один у меня путь остался — армия.

— Люди, — задал я важный вопрос, которым не озаботился вчера, — а где мы служить‑то будем? Понял только, что в какой‑то гвардии, а что к чему, толком не знаю.

Засмеялись все, и для меня это было несколько обидно.

— Ха, тупица, — больше всех заходился в неприятном смехе Домовой.

— Спокойно, — утихомирил всех Стас и спросил:

— Ты чего, контракт не читал?

— Да как‑то не до того было.

— В Конфедерации армия состоит из трёх частей. Первая — это региональные войска, которые подчиняются непосредственно городским властям тех территорий, на которых они служат. Вторая — войска быстрого реагирования, находятся непосредственно в подчинении столицы, и место их постоянной дислокации — Краснодар. А мы будем служить в Четвёртом гвардейском батальоне. Таких батальонов всего четыре, и по сути это остатки регулярных воинских частей, уцелевших после развала России и переживших Эпоху Хаоса.

Оглянувшись на остальных, увидел, что рассказом Стаса заинтересовался не только я. Видимо, никто из присутствующих этого не знал.

— А почему они — гвардия?

— Ну, сам посуди, у них есть тяжёлое вооружение, оставшееся от старых времён, есть традиции, опыт, старые знамёна, в конце концов, так что самая что ни есть гвардия. Правда, в правительстве их не очень любят и элитой считают свои войска быстрого реагирования.

В это время в коридор выглянула румяная ряшка повара и позвала нас на завтрак, так что интересный разговор прервался.

Надо сказать, что кормили в армии хреново, в чём‑чём, а в этом наши поселковые мужики были правы и не врали ничуть. Я смотрел на жиденькую кашку из какого‑то толокна, сваренную на воде без добавки какого‑либо масла, прозрачный кипяток, обозванный чаем, и на два тоненьких кусочка серого хлеба и недоумевал, неужели так будет теперь всегда. Приплыли. У старосты, помнится, мясо на столе всегда присутствовало, а здесь, видимо, подобное угощение не практиковалось в принципе, по крайней мере для рядовых. Тогда у меня впервые мелькнула мысль, а не променял ли я шило на мыло, но, прикинув, что к чему, всё же решил, что был прав в своём стремлении покинуть посёлок.

Тем не менее есть хотелось, и, тоскливо вздохнув, я приступил к трапезе. Завтрак исчез в моём молодом желудке за пару минут, я по‑прежнему был голоден, но до обеда должен был протянуть и не откинуть ноги от голода. Заметив, как я вёл себя за столом, уже в казарме ко мне привязался Домовой:

— Что, деревня, привык там у себя в лесах сало за обе щеки трескать, а теперь нос от еды воротишь? В обед отдашь свою пайку мне.

— Взял бы да пошёл в леса, — резко ответил я ему, — там рабочие руки нужны, глядишь, тоже сало будешь лопать. Что, работать западло? А насчёт пайки — перетолчешься, фуфломёт.

— Ты за базаром следи, щенок. — Мужик раскинул пальцы веером и угрожающе навис надо мной.

Ничего, шутки эти мне знакомы, каторжник Шкаф в нашем посёлке два года уже живёт, многое успел рассказать про жизнь городскую, в том числе и про то, как надо на такие наезды отвечать. При таких раскладах закон один — бей первым. Подавшись телом вперёд, я резко двинул Домового в горло сжатыми костяшками левой руки, не сильно, но неприятно. Не ожидавший от меня подобного, он пошатнулся, потерялся, а я двинул его с правой в челюсть. Здоровый мужик от одного моего удара рухнул на пол и потерял сознание. К нему тут же подскочил Стас и проверил пульс на шее.

— Живой, — успокоил он меня и спросил: — Где так драться наловчился?

— Само как‑то выходит, — пожал я плечами. — Меня староста поселковый в рабочий день постоянно ставил у быков в хлеву уборку делать, а быки — это сила, только удары понимают. Палкой их бить не разрешали, приходилось руками и ногами работать.

— И долго ты быков бил?

— Пять лет изо дня в день.

— Силён, — уважительно произнёс Стас и присел на свой топчан, который стоял рядом с моим.

— Стас, — спросил я его, — возле столовки мы не договорили, когда ты про гвардию рассказывал. Почему гвардейцев в правительстве не любят?

— Это с самого начала так пошло. Когда всё развалилось, то уцелевшие воинские части выживали за счёт сельских общин, крышевали их и от бандитских набегов защищали, а те в ответ им продукты поставляли и новобранцев. В общем, они независимо жили, и кое‑кто Эпоху Хаоса пережил благополучно, а когда республики решили в Конфедерацию объединиться, то использовали их уже как наёмников, чтобы территории от банд очистить. Как только столицу края освободили, так между вояками и новым правительством был подписан договор, согласно которому армейцы переходят в подчинение президента как его личные гвардейские части. По договору они снабжались всем необходимым в первую очередь и платили им вдвое больше, чем территориальным войскам. Пока они были нужны, правительство им в рот заглядывало, а как Конфедерация окрепла, так многим чиновникам не по нраву их обособленность и привилегии пришлись.

— Интересно рассказываешь. А откуда ты всё это знаешь?

— У меня дядька в Четвёртом гвардейском батальоне долгое время служил, пока ему во время рейда на Приморо‑Ахтарск ногу не оторвало. Пока он был жив, многое мне порассказал, чего большинство граждан и знать не знает.

— Слушай, так куда мы завтра направимся?

— База нашего батальона находится в станице Павловской на границе с землями «беспределов». У нас работа такая будет — бродить по лесам и кончать всяких уродов, которые в Конфедерацию лезут.

— И почему именно мы этим будем заниматься?

— Э‑э‑э, — протянул Стас, — видать, что ты из лесов своих выбирался нечасто. Ладно, слушай. Каждый гвардейский батальон имеет свою особую специализацию, а получилось так опять же с Эпохи Хаоса. Первый батальон возник из Седьмой воздушно‑десантной дивизии, которая в Новороссийске базировалась, они — штурмовики. Второй появился на основе артбригады и некоторого количества мотострелков из Майкопа. Они занимаются обороной и стерегут покой столицы. Третий — это сборная солянка из моряков Черноморского флота. Сам понимаешь, вся охрана нашего побережья на них висит. Это подразделение иногда ещё флотилией называют, хотя у них только пара военных кораблей на ходу, а основа личного состава — морские пехотинцы. Наконец, наш Четвёртый батальон — это всё, что осталось от Десятой бригады спецназа ГРУ, которая в Молькино квартировала.

— Никогда про такой населённый пункт не слышал, где это?

— Это там, где сейчас Саратовские болота. Слыхал про такие?

— Кто же из местных про них не знает? Знаю, бывал там. Мы со старостой туда за лекарственными травами ездили, скупали их у болотников.

— Вот, в самом центре этих болот и был военный городок нашего батальона. Когда наступил Хаос, ирригационные системы сдохли, а вода из Краснодарского водохранилища те места и подтопила. Тогдашний комбриг Ерёменко‑старший поднял людей, заправил всю технику остатками горючего, загрузил боеприпасов, сколько смог увезти, да и покинул часть. С тех пор у Четвёртого гвардейского постоянного пункта дислокации нет, где работа, там и дом.

— Стас, так я не пойму, мы батальон или бригада?

— Батальон, но очень большой. Всё зависит от того, что себе комбат может позволить. Это, конечно, тайна, — он понизил голос, — но небольшая. Батальон — это только название, на деле, как дядя говорил, в нашей части около тысячи только солдат, не считая иждивенцев.

— Много, во всём Горячем Ключе сейчас, насколько мне известно, не больше пятнадцати тысяч человек проживает, и это районный центр.

— Да, многовато, — согласился Стас, — поэтому чиновники и не хотят усиления нашего подразделения. Наш «покупатель», Ерёменко‑младший, здесь уже пятый день сидит, а только нас семерых и набрал, хотя имеет предписание на пятьдесят человек. По городу заранее прошлись народные стражники и всех семейных предупредили, чтоб никто в военный комиссариат не вздумал прийти. Вот поэтому только такие, как мы, которым деваться некуда или терять нечего, и подписали контракт.

— Надо же, — удивился я, — самые настоящие интриги.

— Ха, а ты думал? Конечно, большая часть моих измышлений ими и останется, но глаза есть, а соображалка работает, так что выводы надо делать из всего, мало ли, что и где пригодится.

Пока мы вели разговор, очнулся Домовой, который нелепо, как лягушка, захлопал ладонями по полу и открыл глаза. Я приподнялся и слегка толкнул его ногой в бок.

— Ты как?

— Нормально, — ответил он, встряхивая головой.

— Проблема исчерпана?

— Да, всё путём. — Голос Домового был спокоен, но глаза его полыхнули такой затаённой злобой, что мне было ясно одно: проблема никуда не делась.

Вор отправился смыть с лица слюну, а Стас кивнул ему вслед:

— Сейчас он на тебя не рыпнется, ему из города свалить надо, но в будущем будь настороже.

— Непременно.

День прошёл, обед и ужин ничем не отличались от завтрака, и спать я ложился с таким же пустым желудком, с каким встал поутру. Однако мой новый товарищ, я говорю про Стаса, фамилия которого, кстати, была Иноков, заверил меня, что в части с продовольствием будет получше, и, успокоенный его уверениями, с надеждой на светлое будущее я лёг спать. Завтра меня ожидала первая поездка на поезде, и к такому знаменательному событию необходимо было подготовиться основательно, то есть выспаться.

Глава 3. Кубанская Конфедерация. Станица Павловская. 21.11.2056

На следующее утро на железнодорожной станции города Горячий Ключ мы погрузились в обшарпанный плацкартный вагон, разделённый на несколько отсеков, который прицепили к составу, идущему в столицу с грузом строевого леса. Через пару часов его зацепил старый допотопный паровозик, работающий на угле, поезд дёрнулся, и всё, ту‑ту, привет, дорога, прощай, родина.

Паровозик нещадно чадил чёрным дымом, наш состав шёл по новой ветке в обход Саратовских болот. Я сидел у окна, от которого постоянно сквозило, и наблюдал окрестные пейзажи. По большому счёту смотреть было не на что, кругом болота и лес, то же самое я мог видеть и дома. Двигались мы не очень быстро и в столице должны были оказаться уже поздней ночью. Попробовал поспать, так не спится, холодно, и я перешёл в соседний отсек, где майор Ерёменко достал из своего рюкзака какой‑то продолговатый пластиковый предмет, вытянул из него металлический штырь, нажал кнопочку, и из коробочки послышалась музыка.

Едрить того налево, это же радиоприёмник, самый что ни есть настоящий. Вот это я понимаю, вот это цивилизация. Сколько читал про такой приборчик, а видел впервые. Интересно, сколько же он стоит, в любом случае совсем не дешёво, и даже мне понятно, что этот прибор сделан ещё до пришествия Чёрного Трёхлетия. Все наши новобранцы, за исключением Домового, который после вчерашнего разбора держался отдельно от всех, собрались в плотную кучку и слушали радио, которое ловило передачу столичной вещательной станции.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, дорогие граждане Конфедерации! — радостно затараторил далёкий от нас диктор. — С вами снова я, Жора Путёвый, и вы слушаете первое информационно‑развлекательное радио «Голос Столицы». Наш девиз: «Нет формализму!» На часах десять часов утра, а значит, пришло время новостного блока. Напомню вам о нашем спонсоре, и он неизменен — Краснодарская оружейная фабрика братьев Семёновых. Купи ствол и спи спокойно! Так говорят наши оружейники, и они, вне всякого сомнения, правы. Итак, новости. Самая основная на сегодня новость — прибытие в столицу официального посольства из Содружества Горских Народов. Для тех, кто не в теме, напомню, что это те самые «индейцы», которые выжили на территории Кавказа во время Эпохи Хаоса. Уцелело их немного, слишком сильно и жестоко они резали друг друга все минувшие годы, а потому, чтобы выжить, пять лет назад им пришлось забыть все старые обиды и распри и объединиться в единый народ. — Ведущий усмехнулся и продолжил: — А кто не захотел объединяться, тот сейчас на рынках Трабзона с колодкой на шее стоит. Мы попросили начальника дипломатической службы нашего государства, советника первого ранга Бродова Илью Александровича прокомментировать это событие.

В эфире послышался приятный женский голосок, наверняка принадлежавший молодой девушке:

— Илья Александрович, здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил девушке густой басок, и мне сразу же представился солидный чиновник в костюме и при галстуке.

— Вы можете рассказать нашим радиослушателям, с чем прибыло посольство?

— Только для вас и вашей радиостанции, Мариночка. Вы всё узнаете первыми. Представители Горского Содружества желают закупить у нас многие так необходимые им товары и установить постоянную связь между нашими государствами.

— Это не союз?

— Ни в коем случае. Это обычное налаживание добрососедских взаимоотношений. Мы им — оружие, продовольствие и одежду, а они нам — продукты нефтепереработки и ценные металлы.

— А правительство не опасается, что оружие, проданное горцам, будет в дальнейшем использовано против нас?

— Будет продаваться только стрелковое вооружение, а это нам не страшно. К тому же у горцев есть с кем воевать, и они не могут тратить свои силы на конфликт с нами. С юга их поджимает Новоисламский Халифат, а нам будет выгодно поддержать их не только с экономической, но и с политической целью.

— Илья Александрович, но как же быть с рабством, которое процветает в Горском Содружестве, ведь именно вы были инициатором торгового эмбарго против горцев и именно вы выдвигали основным доводом наличие в горах рабов, в том числе и уроженцев нашей Кубанской Конфедерации.

— Смею заверить всех, кто сейчас слушает вашу передачу, что этот вопрос решён полностью. Все пленники, уроженцы нашего государства, незаконно удерживаемые в горах, будут возвращены на родину в самое ближайшее время.

Вновь вклинился голос диктора‑мужчины:

— Благодарю, Марина, спасибо, Илья Александрович. Мы переходим к другим новостям. Как нам стало известно, вчера войсками Туапсинской Республики была предпринята очередная попытка штурма укреплённого посёлка Островская Щель, который является передовой базой племени каратянцев. Вождь горского племени каратянцев Евгений Старостин заявил, что туапсинцы понесли существенные потери и его воины не пропустят через Гойтхский перевал ни одного каравана со спиртным. Напомню нашим радиослушателям, что причиной вооружённого конфликта между Туапсинской Республикой и племенем каратянцев стало разграбление горцами каравана с водкой.

Я посмотрел на Шварца, и тот как‑то виновато потупился. Да, как ни крути, а каратянцы в своём праве, так как изначально ставили условие, при котором не пропустят через подконтрольную им территорию «антихристовы товары», то есть водку и наркотики. Однако у нас частенько появлялось туапсинское сорокаградусное питьё, а значит, торгаши провозили его контрабандой. Потом, видать, совсем обнаглели, вот и лишились каравана.

Тем временем радиоведущий продолжил:

— И третья новость, которую мы хотим сообщить, касается беженцев. Правительство Донского Царства окончательно потеряло контроль над юго‑восточными провинциями, и сейчас они находятся под полным контролем «беспределов». Эти жестокие и отмороженные кочевники творят бесчинства, уничтожают всё, до чего только могут дотянуться, а царь Иван Седьмой не в состоянии остановить вторжение. В связи с этим пограничным частям нашего государства дано разрешение пропускать беженцев с Дона на территорию Конфедерации. В течение трёх дней к нам прибыло почти четыре тысячи человек, которые временно размещены в лагерях для перемещённых лиц. Правительство Конфедерации чрезвычайно обеспокоено сложившимся положением дел на границе с Донским Царством, и на вечернем заседании Думы наш президент Симаков заявил, что мы должны протянуть руку дружбы и помощи старому союзнику.

Новостной блок был окончен, майор отключил радиоприёмник, понятно же, что бережёт заряд батареи, и мы, обсуждая услышанное, разошлись по своим местам. За окном вагона всё те же леса, болота, развалины каких‑то построек, и, убаюканный равномерным перестуком железных колёс, я задремал.

Разбудили меня на обед. Пока перекусили сухпайком, пока со Стасом переговорили, прошло какое‑то время, и майор начал по одному вызывать нас к себе на разговор. Дошла очередь и до меня. Вот здесь уже было что‑то напоминающее знакомство с будущими солдатами.

Сев напротив майора, который рассматривал мой контракт, я ждал его вопросов, но он почему‑то медлил. Наконец, спустя пару минут тягостного для меня молчания, он всё же задал свой первый вопрос:

— Как отца звали?

— Андрей, — ответил я, не понимая, почему он поинтересовался именем моего покойного родителя, тем более что в контракте я своё отчество указал.

— Отец где сейчас?

— Умер пять лет назад, они с матерью в один день слегли, в один день и отошли в мир иной. Год тогда голодный был, и чахотка многих скосила.

— Понятно, — кивнул майор. — Знавал я твоего отца когда‑то, парень.

— Да ну? — не поверил я.

— Вот тебе и ну, балбес деревенский. Он с Дона бежал, а потом некоторое время у нас в батальоне служил. Однако пришлось ему скрыться, так как наш президент в то время как раз с царём Иваном дружбу наладил, и был вариант, что его могут обратно на родину вернуть. Его‑то и не искал особо никто, с глаз долой — из сердца вон, может быть, поэтому и было у вас всё спокойно. Жаль, что никто из наших не знал, где он прячется, а так помогли бы тебе после его смерти. Как, вообще, тяжко жилось, когда родители умерли?

— Нет, жил неплохо, врать не буду, — пожал я плечами. — Относились ко мне как к своему, кормили справно, зря не били и не угнетали. Нормальная жизнь самого обычного поселкового парня.

— Вот что, — майор пристально посмотрел мне в глаза, — отец твой никаких бумаг, записок или карт не оставлял?

— Я не видел, вот только…

— Что «только»?

— У старосты планшетка имелась офицерская, что от родителя осталась, а больше ничего особенного и не было.

— Значит, у старосты планшетка есть?

— Да, он её в сундуке у себя в доме хранит.

— Ну ладно, то всё потом. — Майор отвёл взгляд. — Давай тобой займёмся. Стрелять умеешь?

— Нет, откуда, если у нас на весь посёлок три охотничьих ружья и каждый патрон на счету.

— По лесу как ходишь?

— Получше, чем горожане, конечно, но всё же не охотник.

Майор достал из рюкзака папку, что‑то пометил в ней и отправил меня к общей группе. Я уже выходил из отсека, когда он меня окликнул:

— Сашка, постой.

— Да? — Я остановился.

— В учебке будет трудно, сразу говорю, так что не сломайся, не опозорь память отца своего. У нас протекций не оказывают, но если что, после КМБ я тебя к себе в роту заберу, подумай, ведь можешь и отказаться, пока не поздно.

— Думать не буду, пойду к вам, — ответил я Ерёменко и направился в свой отсек.

Столицу нашу я не увидел. Как у Блока в стихах: «Был мрак, где не видать ни зги». Вот и у нас получилось так же: какое‑то тёмное здание вдали, несколько тусклых фонарей на перроне да усиленный воинский патруль с двумя злыми псами‑волкодавами, как мне пояснил всезнающий Стас, патрульными были бойцы Второго гвардейского батальона. В общем, постояли мы на месте полчасика всего. Нашему составу поменяли паровоз, и мы снова пустились в путь. Скорость поезда заметно увеличилась, и, миновав Кореновск и Тихорецк, уже к вечеру следующего дня наша группа выгрузилась в станице Павловской.

Нас ждали и сразу же от железнодорожного вокзала, где нашу группу погрузили в кузов небольшого, крытого брезентом старенького автомобиля, отправили в часть. Механик Шварц при этом утверждал, что мы едем в самой настоящей «газели». Хм, спорить с ним никто не стал, всё равно никто из нас не разбирался, что это за марка машины, но всю дорогу он не смолкал и без устали вёл рассказ про это техническое чудо.

Ехали недолго, минут пятнадцать, и остановились уже в расположении батальона, под который было отведено три окраинных станичных улицы. В домах, разумеется, жили офицеры и семейные солдаты, а все остальные, которых было большинство, ютились в многочисленных палатках, расположенных рядами вокруг домов. Напоминало это всё некий цыганский табор с книжной картинки, но в то же время, несмотря на суету и беготню, везде царил какой‑то внутренний порядок. Впрочем, ночью мы увидели не слишком много, основные впечатления ожидали нас следующим днём, когда после ночёвки в одной из палаток нашу небольшую группку выгнали на общее построение.

На плацу, большом поле, покрытом красным кирпичом, стоял весь Четвёртый гвардейский батальон в полном составе, и никогда до сего момента я не видел такого скопища людей. Живое человеческое море окружало нас, от этого мне было немного не по себе, и, на мой взгляд, было в этом батальоне не тысяча солдат, а все полторы. Как прошёл подъём флага, первый в моей жизни, я не запомнил, а вот то, что происходило после него, наоборот, врезалось в память на всю оставшуюся жизнь.

Подразделения с плаца разошлись, и остались на нём только мы да ещё две группы таких же растерянных людей в гражданской одежде. Хотя был ещё сержант Ахмедов, который сказал, что должен передать нас офицеру‑наставнику, который придёт с минуты на минуту. Простояли мы минут десять, и, наконец, появился он, офицер‑наставник, человек‑гора, настоящий богатырь — за два метра ростом. Уж на что Ерёменко здоровяк, но этот был самым настоящим переростком, по сравнению с которым все остальные люди казались недомерками и недокормышами.

— Ахмедов! — приблизившись к строю, проревел человек‑гора. — Ты что тут делаешь, кабан грёбаный?

— Товарищ капитан, — вытянулся в струнку сержант, — рекрутов из последнего набора для вас стерегу.

— А командир твой где?

— В роте, товарищ капитан.

— Свободен, — рявкнул капитан, и сержант Ахмедов испарился в считаные секунды.

Капитан прошёлся вдоль нашего хилого строя и как‑то спокойно и без крика, отчего мне стало не по себе, произнёс:

— Мать моя женщина, каких ублюдков понабирали. Мля, год от года народ всё хуже и хуже. Эй, ты, с прищуром, — он ткнул пальцем в Костю Свиридова, — ты как сюда попал, доходяга?

— Контракт подписал, — ответил тот.

— Блин, кто тот грёбаный папенгут, который тебя сюда привёз?

— Майор Ерёменко.

Офицер‑наставник пробурчал что‑то невразумительное, остановился и представился:

— Меня зовут капитан Максимов, и я, без всякого преувеличения, буду вашим самым жутким кошмаром на всё время прохождения учебного процесса. Вас, — он обвёл строй пальцем руки, — здесь тридцать человек, через месяц останется десять. Что будет с остальными двадцатью, знаете?

— Нет, — подал голос Стас.