Маленький Темби

Не прошло и месяца после приезда Мак-Кластеров на ферму, как Джейн открыла там лечебный пункт: до замужества она была медицинской сестрой. Джейн родилась и воспитывалась в городе, но хорошо умела ладить с местным населением, потому что в течение нескольких лет по своей охоте работала в отделении для туземцев городской больницы; ей нравилось ухаживать за больными неграми, и она объясняла это так: «Да, они сущие дети и ценят все, что вы для них делаете». Поселившись на ферме, Джейн стала приглядываться к работникам-неграм. «Ах, бедняжки!» — вздохнула она и решила без промедления устроить в бывшей сыроварне лечебницу. Муж был доволен. В конце концов затея Джейн сулила ему только выгоду: на ферме будет меньше больных.

Вилли Мак-Кластер, так же как и Джейн, родился и вырос в Южной Африке; тем не менее в нем безошибочно с первого взгляда можно было узнать чистокровного шотландца. Его английское произношение, правда, могло показаться слишком уж правильным, пожалуй, даже несколько искусственным, однако изнурительный, располагающий к медлительности африканский климат не помешал ему сохранить в неприкосновенности превосходные качества его предков. Человек здравомыслящий и энергичный, весь, что называется, «земной», он обладал отличной практической сметкой и был обходителен с людьми. Внешность имел весьма представительную: высокий, плечистый, крепко сколоченный, лицо открытое, худощавое, рот строго поджатый, а лучики веселых морщинок вокруг глаз умеряли их жесткий синий блеск. Вилли стал фермером в молодые годы, заранее тщательно обдумав свое решение. Он был не из тех, кто оседает на земле в силу неудачно сложившейся служебной карьеры, или краха в делах, или из-за смутного томления по «свободе». Джейн, веселая и рассудительная девушка, точно знавшая, чего она хочет, позволяла своим многочисленным поклонникам волочиться за собой, но всерьез относилась только к Вилли, который аккуратно, каждую неделю, присылал ей письма из фермерского колледжа в Трансваале. Как только Вилли закончил четырехгодичный курс обучения, они поженились.

Им обоим было тогда по двадцать семь лет, и они чувствовали себя вполне подготовленными к полезной и приятной жизни. Свой дом Мак-Кластеры построили в расчете на большую семью. Если бы — как полагалось в старину — спустя девять месяцев после свадьбы у них родился ребенок, они были бы в восторге. Но время шло, а ребенок не рождался. Два года спустя Джейн поехала в город посоветоваться с врачом и не то чтобы расстроилась, но возмутилась, когда ей сообщили, что только операция может спасти ее от бездетности. В представлении Джейн болезнь никак не вязалась с ее особой, и ей казалось, что все это сплошная нелепость. Однако со свойственным ей практическим здравым смыслом она согласилась на операцию и примирилась с тем, что ей еще два года придется ждать прибавления семейства. Но все это отразилось на настроении Джейн. Ее мучила какая-то безотчетная неуверенность, и, быть может, именно из-за ее тогдашнего душевного состояния, из-за охватившей ее грусти и растерянности работа в лечебнице приобрела для нее такое значение. Если в первое время Джейн по заведенному порядку каждое утро, после завтрака, в течение нескольких часов распределяла среди пациентов лекарства и давала им полезные для здоровья советы, то теперь она целиком отдалась этому занятию, стараясь побороть причины болезней еще до того, как появятся их симптомы.

Хижины, в которых жили туземцы, были такие же, как на всех местных фермах, — запущенные, грязные, глинобитные постройки, крытые тростником. Джейн приходилось лечить болезни, порожденные бедностью и плохим питанием.

Прожив всю жизнь в этой стране, она не ждала многого и не слишком обольщалась; склад ума у Джейн был иронический, и она обладала немалым запасом терпения, которое так необходимо, когда имеешь дело с отсталыми неграми, и побеждает там, где ничего не может добиться воинствующий идеализм.

Прежде всего она отвела акр хорошей земли под огород и сама следила за ним. Трудно сразу изменить привычкам, складывавшимся на протяжении веков, и Джейн проявила немалую выдержку, имея дело с туземцами, которые на первых порах и прикоснуться не хотели к незнакомой им пище. Джейн убеждала их и наставляла, а женщин обучала правилам гигиены и уходу за детьми. Она старалась разнообразить их пищу и закупала в соседних больших поместьях целые мешки цитрусов; фактически в довольно короткий срок Джейн организовала питание для всех работников Вилли — их было добрые две сотни, — и Вилли с радостью принял ее помощь. Соседи посмеивались над Мак-Кластерами, потому что даже теперь негров принято кормить только кукурузной мукой да время от времени, в особо торжественных случаях, закалывать для них быка. Но, вне всякого сомнения, работники Мак-Кластеров были гораздо здоровее, чем большинство негров на других фермах, и в результате ему удавалось выжать из них гораздо больше. В холодные дни, перед тем как негры отправлялись в поле, Джейн раздавала им по жестянке горячего какао из чана, под которым горел медленный огонь; и если кто-либо из соседей проходил мимо и смеялся над ней, она поджимала губы и добродушно говорила: «Это подсказывает нам добрый здравый смысл, только и всего. А кроме того, ведь они такие несчастные, жалкие!»

Поскольку Мак-Кластеров уважали в округе, им снисходительно прощали их чудачества.

Но все это было не просто, совсем не просто. Что пользы было лечить гноящуюся рану на ноге: не пройдет и недели, как она снова загноится, ведь ни у одного из работников не было обуви! Ничего нельзя было поделать с бильхарзией[1] до тех пор, пока все реки кишели червями и пока все негры продолжали жить в темных, закопченных хижинах.

Но детям можно было помочь; Джейн особенно любила самых маленьких негритят. Она знала, что на их ферме умирает меньше детей, чем в любом другом месте, на много миль вокруг, и гордилась этим. Бывало, все утренние часы она проводила с черными женщинами, разъясняя им, что такое грязь, чистота и правильное питание. Когда в поселке заболевал ребенок, она могла ночь напролет просидеть у его постели и горько плакала, если он умирал. Туземцы прозвали ее по-своему — «Добросердечная». Они верили ей. Хотя большинство из них боялось лекарств белых людей, негры предоставляли Джейн поступать по-своему, потому что чувствовали, что она действует из добрых побуждений; и день ото дня всё больше больных толпилось у лечебницы в ожидании приема. Это льстило самолюбию Джейн. Каждое утро в сопровождении своего помощника, боя, она отправлялась к стоявшему за домом Мак-Кластеров большому, крытому тростником зданию с каменным полом, где всегда пахло мылом и карболкой. Джейн проводила там много часов, оказывая помощь матерям и детям, а также работникам, получившим увечье.

Маленького Темби принесли к ней как раз в то время, когда она узнала, что своего ребенка у нее не будет, по крайней мере, еще два года. Темби страдал тем, что местные жители называют «болезнью жаркой погоды». Мать попросила Джейн спасти его, когда болезнь уже зашла далеко. Джейн взяла из ее рук маленький высохший скелетик с сильно вздутым животом и обвисшей шершавой сероватой кожей. «Он умрет», — причитала мать у двери лечебницы, и в голосе ее звучала та нота обреченности, которая всегда очень раздражала Джейн. «Чепуха!» — отрезала она решительно, тем более решительно, что сама боялась печального исхода.

Джейн осторожно уложила ребенка в корзинку, обтянутую полотном, и понимающе переглянулась с боем. Потом строго сказала матери, которая сидела на корточках на полу и беспомощно плакала, закрыв лицо руками: «Перестань реветь! От этого не будет никакого толку. Разве я не вылечила твоего первенца от такой же гадкой болезни?» Но тот малыш был далеко не так серьезно болен.

Джейн отнесла корзину в кухню и поставила у огня, чтобы мальчик согрелся. У поваренка лицо было такое же мрачное, как и у боя, они оба не верили ей, она это чувствовала. «Ребенок не умрет, — сказала себе Джейн. — Я этого не допущу! Не допущу!» И ей почудилось, что если она вызволит из беды маленького Темби, то обретет жизнь и ее собственный, столь страстно ожидаемый ребенок.

Джейн весь день просидела у корзинки, от всего сердца желая, чтобы Темби выжил; рядом, на столике, стояли лекарства, а поваренок и бой помогали ей как могли. Вечером пришла мать со своим одеялом, и обе женщины вместе дежурили у корзинки Темби. Глаза черной женщины, с мольбой устремленные к Джейн, заставляли ее еще сильнее желать победы. Она боролась за жизнь Темби и на следующий день, и еще через день, и в течение долгих ночей, хотя и догадывалась по лицам негров, прислуживавших в доме, что они считают дело проигранным. Однажды на исходе холодной безветренной ночи Джейн прикоснулась к маленькому телу, и оно показалось ей застывшим и бездыханным. Джейн прижала мальчика к груди, стараясь передать ему свое тепло, и шептала снова и снова: «Ты будешь жить, ты будешь жить». И когда взошло солнце, ребенок уже глубоко дышал и в его ножках чувствовалось биение пульса.

Теперь стало ясно, что Темби не умрет, и ощущение счастья и победы наполнило весь дом. Вилли пришел поглядеть на ребенка и с нежностью сказал Джейн: «Чистая работа, старушка. Никогда бы не подумал, что тебе это удастся». Поваренок и бой как умели выказывали Джейн горячие дружеские чувства и даже принесли ей подарки — яйца и маисовую муку. А мать Темби, дрожа от радости, взяла на руки свое дитя, благодарила Джейн, и по лицу ее текли слезы.

Джейн, измученная, усталая, была слишком счастлива, чтобы отдыхать или спать; она думала о ребенке, который у нее родится. Она не была суеверной, и то, что с ней происходило, нельзя было назвать суеверием; просто она чувствовала, что встретилась со смертью лицом к лицу, что смерть с позором бежала от ее дверей и теперь у нее достанет сил творить жизнь, родить своих собственных красивых, крепких детей; она уже видела в своем воображении, как они резвятся подле нее, прелестные дети, зачатые в жестокой схватке с подлой смертью.

В течение месяца мать ежедневно приносила маленького Темби в лечебницу — отчасти для того, чтобы проверить, не вернулась ли к малышу болезнь, отчасти же потому, что Джейн все сильнее к нему привязывалась. Когда же Темби совсем выздоровел и больше не появлялся в лечебнице, Джейн справлялась о нем у поваренка, а иногда даже посылала за Темби: ей хотелось повидать его. Тогда негритянка, сияя улыбкой, приходила к черному ходу дома Мак-Кластеров; маленький Темби был привязан к ее спине, а старший мальчик держался за ее юбку. Радостно улыбаясь, Джейн сбегала по лестнице и с нетерпением ждала, когда отвяжут мешок от материнской спины и она увидит свернувшегося калачиком Темби, его огромные сверкающие глаза. Большой палец одной руки он засовывал в рот, а другой ручонкой для безопасности цеплялся за материнское платье. Джейн уносила мальчика в дом, чтобы показать Вилли. «Смотри, — говорила она с нежностью, — вот мой маленький Темби. Ну не прелестный ли негритенок?»

Темби подрос, стал толстеньким робким парнишкой, который неуверенно ковылял от матери к Джейн. Позднее, когда он уже научился крепко стоять на своих ножках, то, завидев Джейн, бегом бежал к ней и громко смеялся, если она подхватывала его на руки. В большом доме всегда находились для него фрукты или сласти; Джейн нежно обнимала мальчика, а Вилли встречал его веселой, добродушной улыбкой.

Темби было два года, когда Джейн сказала его матери: «В этом году, к началу поры дождей, у меня тоже будет ребенок». Негритянка уже ожидала третьего. И обе женщины, забыв о различии в цвете их кожи, вместе радовались рождению будущих детей.

Некоторое время спустя мать повела маленького Темби поглядеть на колыбельку, в которой лежал крохотный белый мальчик. Джейн протянула Темби руку и сказала: «Здравствуй, милый». Затем, вынув своего ребенка из колыбели, продолжала: «Подойди-ка сюда, погляди на моего малыша, Темби». Но Темби испуганно попятился и заплакал. «Глупый Темби», — ласково пожурила его Джейн и велела принести для него фруктов. Она не могла этого сделать сама, потому что держала свое дитя.

Джейн была совершенно поглощена новыми интересами и очень скоро обнаружила, что снова беременна. Она не забыла маленького Темби, но когда думала о нем, он представлялся ей все тем же неуверенно ступающим по земле карапузом, которого она так любила, когда была бездетной. Как-то она встретила мать Темби. Негритянка вела за руку ребенка. «А где же Темби? — спросила Джейн и только тут заметила, что это и есть Темби. Она ласково поздоровалась с мальчиком, но некоторое время спустя сказала Вилли: «Не правда ли, милый, жалко, что они так быстро становятся взрослыми». «Ну, вряд ли его можно назвать взрослым», — снисходительно усмехаясь, заметил Вилли, глядя на жену, державшую двух малышей на руках. «Куда же ты их денешь, когда у тебя будет целая дюжина и все они захотят вскарабкаться к тебе на колени?» — поддразнил он жену. И они решили повременить года два, а потом пусть родятся еще дети. У родителей Вилли их было девять душ. «Кто сказал: дюжина?» — лукаво воскликнула Джейн, отвечая ему в тон. «А почему бы нет? — спросил Вилли. — Мы можем себе это позволить». «По-твоему, значит, я все могу», — шутливо проворчала Джейн, потому что ей приходилось трудновато. Она не забросила работы в лечебнице, попрежнему там всем распоряжалась, и назначала питание для работников, и за своими детьми присматривала без посторонней помощи — у нее не было даже обыкновенной няньки-негритянки. Джейн и в самом деле нельзя было упрекать за то, что она совсем забыла маленького Темби.

Ей пришлось вспомнить о нем однажды вечером, когда Вилли, как обычно в конце каждой недели, обсуждал со своим помощником положение дел на ферме. Снова не хватало рабочих рук, а дожди были обильные, и земля заросла сорняками. Как ни быстро работали негры, сорняки, казалось, разрастались еще быстрее. Вилли предложил на несколько недель нанять детей, которые пока еще сидят дома с матерями. Он и раньше уже нанимал на легкую работу негритят в возрасте от девяти до пятнадцати лет, и был уверен, что есть ещё немало ребят, которые могут пригодиться ему на ферме. Помощник Вилли обещал проверить, нельзя ли найти еще кого-нибудь.

Вскоре после этого разговора поваренок, улыбаясь, позвал Вилли и Джейн к входной двери, и они увидели маленького Темби — ему уже исполнилось шесть лет. Он гордо стоял там, рядом с отцом, который тоже улыбался во весь рот. «Вот для вас работник», — сказал отец Темби, обращаясь к Вилли и подталкивая вперед мальчика. Опустив голову и засунув пальцы в рот, Темби топтался на месте, как теленочек. Теперь он казался таким маленьким и беспомощным, что Джейн растроганно воскликнула: «Но, Вилли, он еще совсем ребенок!» Темби был почти голый, если не считать нитки бус на его толстеньком животике. Отец Темби объяснил, что его старший мальчик — ему восемь лет — вот уже год пасет телят и почему бы Темби не помочь ему.

— Мне не нужны два пастуха для телят, — возразил Вилли. А потом, нагнувшись к Темби, спросил: — Так, большой человек, сколько денег ты хочешь получать?

Темби еще ниже опустил голову и, переминаясь с ноги на ногу, пробормотал: «Пять шиллингов». «Пять шиллингов в месяц! — возмутился Вилли. — Еще чего! Столько получают десятилетние негритята. — Но, почувствовав руку Джейн на своем плече, поспешно добавил: — Ну, ладно, четыре шиллинга и пять пенсов. Можешь помогать своему большому брату ходить за телятами». Джейн, Вилли, поваренок и отец Темби сочувственно улыбались, глядя, как мальчик, задрав голову, еще больше выпятил животик и, сияя от гордости, заковылял по дорожке. «Да, — вздохнула Джейн, — не думала я… Маленький Темби! Ведь, кажется, только вчера…».

Темби, удостоенный набедренной повязки, стал вместе с братом пасти телят. И когда оба мальчика шествовали за своим стадом, все оборачивались и с улыбкой глядели на крошечного черного человечка, который с важным видом, с полным сознанием значительности своей особы размахивал хворостинкой (отец специально срезал ее для Темби в зарослях), словно совершенно взрослый погонщик, следующий за упряжкой волов.

Телятам полагалось весь день находиться близ крааля; когда коров угоняли на пастбище, Темби садился на корточки рядом с братом под деревом и следил за телятами, с криком вскакивая, если какой-либо из них пытался отбиться от стада. В течение года Темби считался помощником пастуха; а затем его брата включили в партию старших негритят, работавших мотыгой. Темби тогда исполнилось семь лет, и он уже отвечал за двенадцать телят. Некоторые из них были выше его ростом. Обычно такую работу выполняли гораздо более взрослые ребята; но Мак-Кластеру, как и всем фермерам, постоянно не хватало работников, и он был рад буквально каждой паре рук, которую можно было использовать на ферме. «Знаешь, Джейн, твой Темби теперь уже настоящий пастушонок», — со смехом сказал как-то Вилли. «Что! — воскликнула Джейн. — Такой маленький! Да это же невероятно!» Вспомнив о Темби, она ревниво поглядела на своих собственных ребят; Джейн принадлежала к той категории женщин, которым неприятна самая мысль, что их дети могут стать взрослыми. Но теперь у нее было трое сыновей, она действительно была очень занята и забыла про маленького черного мальчика.

Затем однажды произошла катастрофа. Было очень жарко, и Темби заснул под деревом. Его отец явился в дом Мак-Кластеров и, смущенно извиняясь, сообщил, что телята забрались на кукурузное поле и потоптали посевы. Вилли рассердился. Сердиться, правда, было бесполезно, потому что делу все равно нельзя было помочь: телят пасли дети, так как взрослые были нужны для более важной работы, а к тому же можно ли всерьез сердиться на ребенка в возрасте Темби? Вилли велел привести Темби и строго отчитал за совершенное им страшное преступление. Возвращаясь домой, Темби горько плакал; спотыкаясь, брел он в поселок; отцу пришлось вести его за руку; слезы так стремительно текли из его глаз, что Темби не различал, куда идет. Но, несмотря на его слезы и раскаяние, недолгое время спустя все повторилось снова. Он заснул в убаюкивающе-жаркой тени, а когда проснулся под вечер, оказалось, что все телята удрали в поле и вытоптали целые акры кукурузы. Испугавшись предстоящего наказания, Темби с плачем убежал в заросли. Отец нашел его там только поздно вечером и легонько отшлепал за то, что он удрал.

Теперь дело действительно принимало очень серьезный оборот. Вилли был в ярости. Один раз проспать — это плохо, но еще простительно. Но дважды, и в течение одного месяца! Прежде чем вызвать Темби на расправу, Вилли посовещался с его отцом. «Мы должны сделать что-нибудь такое, чтобы мальчишка надолго запомнил, чтобы это было для него хорошим уроком», — сказал Вилли. Отец Темби ответил, что он уже наказал сына. «Ты его высек?» — спросил Вилли, хотя он отлично знал, что негры не бьют своих детей или бьют так редко, что вряд ли Темби в самом деле досталось. «Ты говоришь, что побил его?» — настаивал Вилли, и по тому, как его работник отвел в сторону глаза, говоря: «Да, баас», — догадался, что тот лжет. «Послушай, — сказал Вилли, — мальчишка недосмотрел за телятами и причинил мне убытку фунтов на тридцать. Тут ничего не поделаешь. Разве я могу их взыскать с Темби? Не так ли? Вот я и решил покончить с этим безобразием раз и навсегда». Отец Темби ничего не ответил. «Приведи Темби сюда, в дом, и срежь прут в зарослях, а я высеку мальчишку». «Да, баас», — помолчав, сказал отец Темби.

Узнав о предстоящей расправе, Джейн воскликнула: «Позор! Бить моего маленького Темби…»

Она увела своих детей подальше от дома, чтобы у них не осталось в памяти таких неприятных воспоминаний. Темби привели на террасу. Он дрожал от страха и крепко вцепился в отцовскую руку. Вилли сказал, что вся эта история с поркой ему не по душе, однако она вызвана необходимостью и он намерен довести дело до конца. Вилли взял из рук поваренка длинный гибкий прут, который сам срезал в зарослях, поскольку отец Темби пришел с пустыми руками; чтобы устрашить мальчика, Вилли несколько раз резко взмахнул прутом, со свистом рассекая воздух. Темби задрожал еще сильнее и прижался лицом к отцу. «Поди сюда, Темби». Мальчик не пошевельнулся. Тогда отец подвел его поближе к Вилли. «Нагнись!» Темби не послушался, и отцу пришлось пригнуть его голову, уткнув лицом в свои колени. Тогда Вилли, чувствуя себя неловко, но улыбаясь, скользнул взглядом по лицам поваренка, боя и отца Темби. Лица были угрюмые, недружелюбные. Вилли размахивал розгой над спиной Темби взад и вперед, желая показать, что он намерен только попугать мальчика для его же добра, исключительно с воспитательной целью. Но никто не улыбался ему в ответ. Тогда Вилли произнес грозным, вселяющим ужас голосом: «Ну, Темби, держись!» А затем, настроив себя на торжественный лад, трижды легонько стеганул его и откинул прут в кусты. «Ты никогда больше не будешь так дурно поступать, Темби, правда?» — сказал он. Темби стоял перед ним совсем спокойно, только изредка вздрагивал и избегал его взгляда. Отец ласково взял мальчика за руку и увел домой.

«Ну, все?» — спросила Джейн, появляясь в дверях дома. «Я не сделал ему больно», — сердито ответил Вилли. Он был раздражен и недоволен собой, чувствуя, что негры недовольны им. «Ты только один раз уступи, они все по-своему повернут, — сказал он. — Если ребенок достаточно взрослый, чтобы зарабатывать деньги, — значит, он достаточно взрослый, чтобы отвечать за себя. Как-никак тридцать фунтов!»

«Я думала о нашем маленьком Фредди», — взволнованно сказала Джейн. Фредди был их первенец. Вилли нетерпеливо спросил: «А при чем он здесь?» «О, ни при чем, Вилли. Совсем ни при чем, — со слезами согласилась Джейн. — И все-таки как ужасно! Ты помнишь, Вилли? Помнишь, какое это было прелестное маленькое существо?» Вилли не в состоянии был думать о том, каким прелестным младенцем был Темби; он досадовал на Джейн, зачем было напоминать ему об этом; отношения между супругами некоторое время оставались натянутыми, но недолго, потому что жили они очень дружно и в большинстве случаев смотрели на вещи одинаково.

Телята больше не отбивались от стада. В конце месяца, когда Темби подошел, чтобы получить свое жалованье — четыре шиллинга и пять пенсов, — Вилли улыбнулся ему и спросил: «Ну, Темби, как дела?» «Я хочу больше денег», — дерзко сказал Темби. «Что-о-о! — вскричал пораженный Вилли. Он подозвал отца Темби, стоявшего в группе негров, ожидавших получки: — Твой маленький негодяй дважды упустил телят, а теперь он говорит, что ему мало денег!» Вилли сказал это громко, так, чтобы всё слышали; работники засмеялись. Но Темби высоко держал голову. «Да, баас, я хочу больше денег», — вызывающе сказал он. «Ты получишь хорошую порку», — прикрикнул на него Вилли. Темби надулся и ушел, зажав в руке серебряные монетки. Его провожали насмешливые взгляды.

Темби исполнилось семь лет. Он вытянулся, стал худым и стройным, хотя живот у него попрежнему был вздутый. На этот раз он не плакал и не спотыкался, держался прямо, и видно было, что он очень сердит. Вилли забыл об этом происшествии.

Но и месяц спустя мальчик упрямо стоял на своем и требовал прибавки. Вилли повысил ему жалованье до пяти шиллингов и шести пенсов, сказав со вздохом, что Джейн вконец испортила мальчишку. Темби, чувствуя себя победителем, закусил губы и отошел — сперва вприпрыжку, а когда поровнялся с деревьями, то и вовсе помчался бегом. Он все еще был самый младший из работающих детей, а получал столько же, сколько ребята тремя-четырьмя годами постарше; те недовольно ворчали, но тут ничего нельзя было поделать: все понимали, что он любимчик Джейн.

Теперь, если бы все шло своей обычной колеей, Темби полагалось получить следующую прибавку не раньше чем через год. Но едва прошел месяц, как он снова потребовал прибавки. На этот раз требование Темби позабавило негров, но все же они, правда, не очень-то серьезно, запротестовали: парнишка зарвался; а что касается Вилли, так он обозлился не на шутку. В поведении мальчишки была настойчивость, граничившая с наглостью. «Если ты не перестанешь молоть чепуху, я прикажу твоему отцу выдрать тебя так, что будет больно», — с раздражением сказал Вилли. Мальчик, сердито сверкнув глазами, попытался спорить, но Вилли резко его оборвал. А несколько минут спустя поваренок Мак-Кластеров вызвал Джейн к черному ходу. Там стоял Темби, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Увидев Джейн, он просиял. «Ну что, Темби?..» — рассеянно спросила Джейн. Она только что накормила детей и думала о том, что их надо выкупать и уложить в постель; мысли ее были далеко от Темби. Она даже не сразу узнала его, потому что где-то в глубине памяти все еще хранился образ прелестного черного малыша, который в ее представлении носил имя Темби. Только глаза у него были те же самые: большие, темные, блестящие глаза, теперь с мольбой устремленные к ней. «Скажите хозяину, чтобы он платил мне больше денег», — попросил он. «Но, Темби, при чем тут я? Ты ведь знаешь, что я не имею никакого отношения к ферме», — ласково возразила Джейн.

«Скажите ему, миссус. Скажите ему, моя миссус», — не унимался мальчик.

Джейн начала сердиться, но все же улыбнулась и сказала: «Подожди минутку, Темби». Потом ушла в дом и вскоре вернулась — принесла остатки от ужина ее детей, несколько ломтиков пирога; она завернула их в бумагу и сунула Темби. Она даже почувствовала себя растроганной, когда увидела, как улыбка расцвела на лице ребенка: он до того обрадовался пирогу, что забыл про жалованье. «Спасибо, спасибо», — повторил он несколько раз, потом повернулся и быстро скрылся между деревьями.

Теперь Джейн не удавалось надолго забыть о Темби. Каждое воскресенье он приходил к ней в дом, приносил странные глиняные игрушки для детей или найденное в зарослях яркое птичье перо, а то и просто пучок полевых цветов, перевязанный жгутиком из травы. Джейн всегда сердечно встречала его, разговаривала с ним и отдаривала чем могла. Потом у нее родился еще один ребенок, и снова было очень много хлопот. Иногда она бывала слишком занята, чтобы самой подойти к дверям черного хода. Она передавала Темби через прислугу яблоко или сласти.

Как-то утром Темби появился в лечебнице; у него был перевязан палец на ноге. Джейн сняла грязную тряпку и обнаружила под ней маленькую царапину; ни один местный житель, ни ребенок, ни взрослый, не придал бы ей никакого значения. Однако она по всем правилам перевязала ранку и даже согласилась переменить повязку, когда несколько дней спустя он снова появился в лечебнице. Не прошло и недели, как оказалось, что Темби порезал руку, «Послушай, Темби, — нетерпеливо сказала Джейн. — Лечебница существует не для такой чепухи». Темби, словно не расслышав, смотрел на нее; в его больших темных глазах была такая настойчивость, что Джейн стало не по себе, и она велела бою перевести ее слова на местный диалект, решив, что Темби ее не понял. Тогда Темби сказал, запинаясь: «Миссус, моя миссус, я пришел только для того, чтобы повидать вас». Джейн рассмеялась и прогнала его. Он ушел, но не далеко. Позднее, когда остальные пациенты разошлись, Джейн увидела, что он стоит неподалеку, с надеждой глядя на нее. «Это еще что?» — спросила она уже с некоторым раздражением, потому что из дому до нее доносился плач новорожденного.

«Я хочу работать для вас», — сказал Темби.

«Но, Темб, мне не нужен второй бой. А кроме того, ты слишком мал для домашней работы. Быть может, когда подрастешь…»

«Разрешите мне присматривать за детьми».

Джейн не улыбнулась, потому что на фермах было принято нанимать в няньки к белым детям негритят, которые были не намного старше своих питомцев. В другое время она, может быть, и подумала бы об этом всерьез, но не теперь.

«Темби, — сказала Джейн, — я только что договорилась с няней. Она будет помогать мне. Я не забуду о тебе, и если потребуется кто-нибудь в помощь няне, я пошлю за тобой. Но прежде всего, ты должен научиться хорошо работать. Смотри как следует за телятами, не допускай, чтобы они отбивались от стада; тогда мы поверим, что ты хороший мальчик, и ты придешь к нам в дом, чтобы помогать мне ухаживать за детьми».

На этот раз Темби уходил от нее медленно и неохотно; a некоторое время спустя, выглянув из окна, Джейн увидела, что он стоит у самых зарослей и что-то высматривает. Она велела бою прогнать Темби, сказать ему, что она не позволяет слоняться без дела вокруг ее дома.

Джейн тоже теперь признавалась себе, что она «испортила» Темби, что он слишком много воображает о себе.

После этого в течение довольно долгого времени не произошло никаких событий.

А потом у Джейн пропало бриллиантовое обручальное кольцо. Обычно она довольно часто снимала его, когда делала домашнюю работу, и сперва исчезновение кольца даже не встревожило ее. А через несколько дней она обыскала весь дом, но так и не нашла его. Немного спустя исчезла жемчужная брошь. А затем еще несколько мелких предметов — ложка, которой кормили малыша, ножницы, серебряная кружка. Джейн раздраженно сказала Вилли, что в доме, должно быть, завелись духи. «Ложка только что была у меня в руке, а едва я отвернулась, она пропала. Это просто глупо. Вещи так не исчезают». «Может быть, чернокожие духи, — предположил Вилли. — Как насчет поваренка?» «Не говори глупости», — поспешно сказала Джейн. — Оба боя живут у нас с тех пор, как мы приехали на ферму». Тем не менее у нее тоже зародилось подозрение. Существовало давнее, незыблемое правило: нельзя доверять ни одному черному, как ни дружественно он к тебе расположен; поскреби любого из них — и обнаружишь вора. Джейн поглядела на Вилли, поняла, что его тревожат те же мысли и что он стыдится в этом признаться. Оба боя были, можно сказать, их личными друзьями. «Вздор, — твердо сказала Джейн, — я не верю в это». Решения загадки так и не нашли, а вещи продолжали пропадать.

Однажды отец Темби сказал, что ему очень нужно поговорить с хозяином. В руках у него был узелок, он развязал его, расстелил на земле — тут были все пропавшие вещи. «Не может быть, чтобы их взял Темби», — заволновалась Джейн. А отец Темби в большом смущении объяснил, что ему случилось проходить мимо скотного крааля и он увидал, что мальчишка сидит в тени, у муравейника, и играет своими сокровищами. «Он, понятно, не имел представления об их ценности, — с надеждой воскликнула Джейн. — Просто они такие блестящие, сверкающие». И в самом деле, глядя на серебро и бриллианты, ярко сверкавшие при свете лампы, легко было понять, как зачаровала их игра ребенка. «Ну, — сказал практический Вилли, — как же мы теперь поступим?» Джейн, не отвечая прямо на вопрос, беспомощно воскликнула: «Ты представляешь, как этот чертенок по целым неделям следил за мной, когда я хлопотала по дому, а потом быстро, как змея, проскальзывал сюда, стоило мне повернуться к нему спиной». «Да, но что же нам делать?» «Надо с ним хорошенько поговорить», — решила Джейн, сама не понимая, почему ее охватила такая тревога и растерянность. Она и сердилась и огорчалась — было какое-то отвратительное упрямство в этом обдуманном, преднамеренном воровстве, и связывать случившееся с маленьким Темби, которого она спасла от смерти, было невыносимо.

«Разговоры делу не помогут», — сказал Вилли. Темби снова высекли; на этот раз как следует, без всяких дурацких штук с размахиванием розгой в воздухе. Его заставили лечь поперек колен отца, спустили с него штанишки, и когда он встал, Вилли сказал с удовлетворением: «Ну, теперь ему с недельку будет не очень-то удобно сидеть». «Но, Вилли, у него кровь», — вздрогнула Джейн. Потому что, когда Темби уходил негнущейся походкой, широко расставляя ноги от боли, прижав кулачки к глазам, из которых обильно текли слезы, красноватые полосы проступили на ткани его штанишек. В ответ на это Вилли сердито заметил: «А ты чего, собственно, хочешь? Мальчишка стащил вещи, которые стоят много фунтов! Что же, я, по-твоему, должен их ему подарить и сказать еще в придачу: ах, какой ты умница!» «Но это же кровь, Вилли!» «Я не хотел бить его так крепко», — примирительно заключил Вилли.

Он внимательно разглядывал длинный, гибкий прут, словно удивляясь тому, что в нем скрыта такая сила, потом отбросил его прочь. «Должно быть, ему было больно… — сказал он задумчиво. — Он того и заслуживает. А теперь довольно плакать, Джейн. Больше он так делать не станет».

Но Джейн не могла удержать слез. Ее мучила мысль о Темби; Вилли — что бы он ни говорил — тоже испытывал неловкость, вспоминая о порке. Они были бы рады, если бы Темби на какой-то срок совсем исчез и появился позднее, когда пройдет время и они снова смогут быть к нему добры и ласковы.

Однако не прошло и недели, как он снова попросился в няньки к детям; теперь он достаточно большой, объяснял Темби, а Джейн ведь ему обещала. Джейн была так ошеломлена, что не нашла слов. Она ушла в дом, хлопнув дверью перед его носом; а когда узнала, что он все еще торчит в саду и ждет разговора с ней, выслала к нему боя и велела сказать, что не намерена брать воришку в няньки к своим детям.

Несколько недель спустя он снова попросил о том же, и она снова ему отказала. Он стал подстерегать ее на дороге ежедневно, иногда по нескольку раз на день. «Миссус, миссус, моя миссус, разрешите мне работать у вас, разрешите мне работать у вас». Она неизменно отказывала и с каждым разом все больше сердилась. И все-таки, под конец самая эта, совершенно неслыханная настойчивость победила ее. «Я не возьму тебя в няни, но ты можешь помогать мне на огороде», — сказала Джейн. Темби нахмурился, но на следующий день явился на огород — не на тот, что подле дома, а на дальний участок, где выращивали овощи, предназначенные для туземцев. Джейн нанимала специального боя для этого огорода, объясняла ему, когда надо садить, как удобрять землю и правильно ухаживать за ней. Темби должен был помогать бою.

Джейн не часто заглядывала на этот огород. Иногда, проходя мимо, она замечала, что целые гряды овощей перезрели и пропадают зря; это значило, что на ферме появилась новая партия туземцев, которых нужно наново приучать есть то, что им полезно. Теперь, после того, как Джейн родила еще одного ребенка и держала в детской двух нянь, она могла проводить больше времени в лечебнице и на огороде. Здесь она старалась выказывать дружеское внимание к Темби. Злопамятность не была ей свойственна, хотя недоверие к мальчику и не позволило ей взять его в няньки. Она разговаривала с ним о своих детях, о том, что они быстро растут и скоро поедут в городскую школу. Она беседовала с ним о том, как надо следить за чистотой и правильно питаться, советовала заработать побольше денег и купить башмаки, которые предохранят ноги от насыщенной микробами пыли, внушала, что он должен быть честным, всегда говорить правду и во всем слушаться белых людей. Все время, пока она находилась в саду, Темби неотступно следовал за ней повсюду, рассеянно волоча за собой мотыгу, и не сводил с нее глаз. «Да, миссус, да, моя миссус», — повторял он непрерывно, а когда Джейн собиралась уходить, спрашивал с мольбой: «Когда вы придете снова? Приходите скорей, моя миссус». Она стала приносить ему истрепанные книжки, отслужившие свой срок в детской. «Ты должен научиться читать, Темби, — говаривала она. — И, когда ты захочешь получить работу, тебе дадут больше жалования, если ты сможешь сказать: «Да, миссус, я умею читать и писать». Ты сможешь тогда принимать депеши по телефону и записывать поручения, чтобы ты их не забывал». «Да, миссус», — отвечал Темби, почтительно беря книги.

Уходя с огорода, Джейн всегда оборачивалась с некоторой тревогой, вызываемой неистовой преданностью Темби; оборачивалась и видела, что мальчик стоит на коленях на жирной красной земле на фоне яркой зелени и хмурит брови над странными цветными картинками и непривычными для него печатными знаками.

Так продолжалось около двух лет. Как-то Джейн сказала Вилли: «Темби, кажется, уже не такой дикарь, как раньше. Он теперь хорошо работает на огороде. Мне не нужно ему напоминать, когда и что надо сажать. Он знает все так же хорошо, как и я. И он разносит овощи, ходит из хижины в хижину и убеждает черных, чтобы они их ели». «Держу пари, он кое-что на этом зарабатывает», — посмеивался Вилли. «О нет, Вилли, я уверена, что он не станет так поступать».

И в самом деле он так не поступал. Темби считал себя проповедником образа жизни белых людей. Он говорил очень убежденно, демонстрируя перед черными женщинами заботливо уложенные в корзинке овощи: «Добросердечная сказала, надо их есть, если мы будем их есть, это нас убережет от болезней». Темби добивался большего, чем могла сделать Джейн за все годы ее пропаганды.

Ему было уже одиннадцать лет, когда он снова стал доставлять неприятности окружающим. Джейн послала своих старших сыновей в пансион, уволила нянек и решила нанять негритенка, который помогал бы ей стирать детское белье. Она забыла о данном Темби обещании и наняла его младшего брата. И Темби, как и тогда, очень давно, пришел с черного хода, чтобы заявить протест. Глаза его горели, он весь дрожал. «Миссус, миссус, вы обещали, что я буду работать для вас». «Но, Темби, ты ведь работаешь для меня на огороде». «Миссус, моя миссус, вы сказали, что когда будете брать негритенка в дом, то возьмете меня». Но Джейн не уступила. Она все еще считала, что Темби не прошел испытания до конца. А его настойчивость и горячность казались ей мало подходящими качествами для того, чтобы находиться подле ее детей. Кроме того, ей нравился младший брат Темби; он был мягче, всегда улыбался, этакий круглолицый Темби, добродушно игравший с детьми в саду, после того как он кончал стирать и гладить. Джейн не видела причин, чтобы отказать ему, и так и сказала Темби.

Темби был очень обижен. Он перестал ходить с корзинкой зелени от хижины к хижине и выполнял лишь самую необходимую работу, чтобы не совсем запустить огород. Работал он уже безо всякого воодушевления.

«Знаешь, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала мужу Джейн, — Темби ведет себя так, словно мы ему чем-то обязаны».

Вскоре после этого Темби пришел к Вилли и попросил разрешения купить велосипед. В ту пору он зарабатывал десять шиллингов в месяц. Между тем существовало правило, что ни один черный, получающий меньше пятнадцати шиллингов, не имеет права приобрести велосипед. А «пятнадцатишиллинговый» черный мог оставлять себе пять шиллингов из жалованья, десять отдавать Вилли и обязывался работать на ферме до тех пор, пока долг не будет выплачен сполна. Это могло тянуться два года, а то и дольше. «И вообще, зачем такому негритенку, как ты, понадобился велосипед. Велосипеды для взрослых».

На следующий день исчез велосипед их старшего мальчика, а затем его обнаружили в поселке возле хижины Темби. Мальчишка даже не потрудился скрыть следы преступления; когда его вызвали на допрос, долго молчал, а потом сказал: «Не знаю, почему я его украл. Не знаю». И он с плачем убежал, скрылся в чаще деревьев.

«Пусть убирается отсюда», — решил Вилли, окончательно сбитый с толку и очень разгневанный.

«Но его отец с матерью и вся семья живет на нашей ферме», — возразила Джейн.

«Я не желаю больше терпеть у себя вора», — не унимался Вилли.

Избавиться от Темби означало нечто большее, чем просто прогнать воришку: Джейн вдруг поняла, каким облегчением для нее будет, если она перестанет видеть горящие, умоляющие глаза Темби. Все-таки она с виноватым видом сказала: «Я думаю, он сможет найти работу на одной из соседних ферм».

Но от Темби не так-то легко было избавиться. Когда Вилли сказал ему о своем решении, Темби расплакался, совсем как маленький. Потом обежал вокруг дома и бил кулаками в дверь кухни до тех пор, пока Джейн не вышла к нему. «Миссус, моя миссус, не позволяйте баасу прогонять меня». «Но, Темби, ты должен уйти, раз хозяин так сказал». «Я работаю для вас, миссус, я ваш бой, позвольте мне остаться. Я буду работать для вас в огороде и не буду просить прибавки». «Сожалею, Темби», — сухо сказала Джейн. Темби смотрел на нее, пока его лицо не исказилось гримасой мучительного страдания: он не мог поверить, что она отказывает ему в поддержке. В этот момент брат Темби вышел из-за угла дома, неся младшего ребенка Джейн, и Темби бросился им навстречу, накинулся на них так, что маленький черный мальчик зашатался и едва удержал белое дитя. Джейн ринулась на помощь своему детищу и оттащила Темби в сторону. Все-таки Темби успел избить братишку, искусал и исцарапал ему лицо и руки.

«Кончено, — холодно заявила ему Джейн, — ты уйдешь с фермы сейчас же или полиция выгонит тебя».

Некоторое время спустя Мак-Кластеры спросили у отца Темби, нашел ли парнишка работу, и в ответ услышали, что он поступил боем на огород к соседнему фермеру. При встрече с соседом Мак-Кластеры справились о Темби, но ничего определенного не узнали: на новой ферме Темби был всего только еще одним работником, ничем не выделявшимся.

Еще через некоторое время отец Темби сказал, что у сына вышли «неприятности» и он перешел на другую ферму за много миль отсюда. Теперь уже никто, казалось, не знал, куда он девался: говорили, что Темби присоединился к партии, отправлявшейся на юг, в Иоганнесбург, искать работу на золотых приисках.

Мак-Кластеры забыли о Темби. Они были рады забыть о нем. Они считали себя примерными хозяевами; своей добротой и честностью заслужили хорошую репутацию у негров; между тем история с Темби оставила тяжелый, неприятный привкус, словно песчинка, попавшая в пищу. При упоминании имени Темби им становилось как-то не по себе, хотя, по их представлениям о добре и зле, к тому не было никаких оснований. Так что в конце концов они даже не вспоминали о нем и перестали спрашивать у отца Темби, что с мальчиком; он стал еще одним из тех черных, которые бесследно исчезают из вашей жизни после того, как, казалось, занимали в ней такое важное место.

И только почти четыре года спустя в округе снова начались кражи. Первым подвергся нападению дом Мак-Кластеров. Ночью кто-то забрался к ним и унес следующие вещи: зимнее пальто Вилли, его трость, два старых платья Джейн, кое-что из детской одежды и разбитый трехколесный детский велосипед. Деньги, лежавшие в ящике стола, остались нетронутыми. «Какой странный вкус у вора!» — удивлялись Мак-Кластеры. Ведь за исключением пальто Вилли среди похищенных вещей не было ничего ценного. О краже сообщили в полицию, и, по заведенному порядку, представители власти явились на ферму и установили, что воровал кто-то свой, потому что собаки не лаяли на него и вор был неопытный, иначе он обязательно взял бы деньги и драгоценности.

Вот почему первую кражу не связывали со второй, которая произошла в доме соседей-фермеров. Здесь были похищены деньги, часы и ружье. А потом случилось еще несколько краж того же рода на других фермах. Полиция решила, что тут действует целая шайка, и к тому же очень ловких воров. Кражи были совершены весьма искусно и, видимо, подготовлены группой злоумышленников. Сторожевых собак они отравляли, время выбирали такое, когда никого из слуг не было дома, и в двух случаях кто-то проникал в дом через железные прутья решетки, так тесно поставленные, что лишь ребенок смог бы пролезть между ними.

Во всей округе только и было разговору, что о кражах; и в силу этого вражда между белыми и черными, дремлющая до поры до времени, но всегда готовая ярко вспыхнуть, приобрела самые отвратительные формы. В голосе белых людей звучала ненависть, когда они обращались к своим слугам, напрасная, бесплодная злоба, потому что даже если бы их собственные слуги поддерживали связь с ворами, то что можно было с этим поделать? Самый надежный слуга мог оказаться вором. В течение всех этих месяцев, пока таинственная шайка держала в страхе округу, произошло много неприятных событий; белых людей гораздо чаще штрафовали за то, что они избивали своих негров; возросло число негров, переходивших через границу на португальскую территорию. Глухой, подспудно тлеющий гнев неудержимо разгорался и то и дело прорывался наружу.

Джейн однажды поймала себя на такой мысли: «Подумать только, сколько я трачу времени на то, чтобы нянчиться с неграми, ухаживаю за ними, а что я получаю взамен? Они не чувствуют и малейшей благодарности за все то, что мы для них делаем». О возмутительной неблагодарности черных говорили в каждом доме белых.

Кражи продолжались. Вилли приладил решетки на всех окнах и купил двух больших свирепых псов. Джейн это было противно, она чувствовала себя пленницей в собственном доме.

Нет ничего приятного в том, чтобы сквозь решетку смотреть на красивую панораму гор и тенистые зеленые заросли, а на пути из дома в кладовую слышать злобное рычание собак, которые считали врагами всех: и белых и черных. Все, вместе взятое, с каждым днем сильнее раздражало Джейн. Псы кусали всякого, кто близко подходил к дому, и Джейн беспокоилась за своих детей. Однако не прошло и трех недель с тех пор, как купили собак, и вот уже они лежали на солнце издохшие, с пеной у рта и остекленевшими глазами. Их отравили. «Похоже, что мы можем ждать нового визита», — угрюмо проворчал Вилли; ему изрядно надоела вся эта история. «Однако, — с раздражением продолжал он, — раз мы уже решили жить в такой проклятой стране, как наша, надо считаться с неизбежными последствиями». Эта громкая фраза не означала ровным счетом ничего, ее никто бы не принял всерьез. И однако все это время даже самые уравновешенные и уверенные в себе люди только и делали, что с едкой злобой говорили об «этой проклятой стране». Иными словами, нервы были напряжены до предела.

Вскоре после того, как отравили собак, Вилли понадобилось съездить в город, за тридцать миль; Джейн не захотела сопровождать его, она не видела ничего приятного в том, чтобы провести целый день на пылающих зноем, полных суеты городских улицах. Таким образом, Вилли уехал один.

Утром Джейн пошла на огород со своими младшими детьми. Они играли у большой бочки с водой, пока мать разбивала новые грядки; голова у нее была тяжелая, мысли двигались лениво, а руки проворно распоряжались бечевкой и деревянными колышками. И вдруг какая-то непостижимая сила заставила ее резко повернуться, и она услышала собственный голос, произнесший: «Темби!» Джейн растерянно огляделась вокруг; впоследствии ей казалось, будто она в ту минуту слышала, как кто-то окликнул ее. Ей почудилось, будто она сейчас увидит длинного худенького мальчика с серьезным лицом, который стоит позади нее на коленях между грядками и сосредоточенно разглядывает истрепанную книжку с картинками. Время словно сдвинулось и поплыло, непонятное смятение охватило ее; и только после того, как Джейн пристально поглядела на своих детей, она вновь обрела ясное представление о том, сколько времени прошло с тех пор, как Темби ходил за ней по пятам на этом огороде.

Вернувшись домой, она принялась за шитье. Джейн лишь на минуту ушла с веранды за стаканом воды и внезапно обнаружила, что ее корзинка с нитками исчезла. Сперва это показалось ей невероятным. Не доверяя своим глазам, она обшарила то место, где стояла корзинка; она очень хорошо помнила, что корзинка находилась на веранде всего несколько минут назад. Значит, какой-то негр притаился в кустах, быть может, всего в сотне ярдов, и следит за каждым ее движением. Мысль эта была не из приятных. Прежнее чувство беспокойства охватило Джейн; и снова имя Темби возникло в ее сознании. Она заставила себя пойти на кухню и спросить у поваренка: «Ты слышал что-нибудь о Темби в последнее время?» Но оказалось, что здесь ничего о нем не известно. Он был «на золотых приисках». Родители уже несколько лет ничего о нем не слышали. «Да и зачем бы ему понадобилась моя корзинка? — недоумевающе бормотала Джейн. — К чему так рисковать из-за пустяка? Это же безумие!».

В полдень, когда дети играли в саду, а Джейн спала на своей кровати, кто-то бесшумно вошел в спальню и взял ее большую садовую шляпу, передник и платье, которое она носила утром. Проснувшись, Джейн обнаружила пропажу и задрожала не то от гнева, не то от страха. Она была одна в доме, и ее охватило щемящее чувство — за ней следят. Когда она переходила из комнаты в комнату, то оборачивалась, точно ожидая, что из-за угла шкафа или комода взглянут на нее большие умоляющие глаза Темби, что вот-вот они возникнут, непрестанно преследуя ее, такие же неумолимые, как глаза мертвеца.

Затем она поймала себя на том, что смотрит на дорогу, поджидая возвращения Вилли. Если бы Вилли был здесь, она могла бы возложить ответственность на него и чувствовала бы себя в безопасности. Джейн была из тех женщин, которые очень нуждаются в поддержке мужа. Вплоть до этого дня она и сама не понимала, как сильно нуждается в ней, и это чувство, которое, казалось, было известно и вору, делало ее несчастной и лишало покоя. Она решила, что должна справиться со всем сама, вместо того чтобы беспомощно ждать мужа. «Я должна что-то сделать, я должна что-то сделать», — повторяла она.

День, жаркий, солнечный, тянулся бесконечно. Нервы Джейн были напряжены до предела. Она настороженно ждала на веранде возвращения Вилли, время от времени поглядывая из-под руки на дорогу: не появится ли автомобиль. Ожидание угнетало ее. Невольно она снова и снова вглядывалась в заросли, начинавшиеся сразу против их дома и простиравшиеся на много миль, — низкорослые, темнозеленые, ставшие еще более темными от удлиненных предвечерних теней. Какой-то внутренний толчок заставил ее вскочить на ноги, и она пошла через сад по направлению к зарослям. На опушке она остановилась, пристально всматриваясь. Она искала всюду эти темные просящие глаза и звала: «Темби, Темби!». Ни звука. «Я тебя не стану наказывать, Темби, — молила она. — Поди сюда, ко мне». Она ждала, настороженно прислушиваясь к малейшему шороху ветвей или звуку шагов. Но в зарослях царило безмолвие; жара усыпила даже птиц, и листья свисали совершенно неподвижно. «Темби!» — позвала она снова, сперва властно, потом с дрожью в голосе. Она очень хорошо знала, что мальчик здесь, прячется за каким-нибудь кустом или деревом, ожидая, что она скажет ему то единственное слово, которому он сможет поверить. Джейн бесила мысль, что он так близко и в то же время недостижим, как бесплотная тень. Понизив голос, она сказала, как можно более убедительно: «Темби, я знаю, что ты здесь. Поди сюда и поговори со мной. Я не сообщу в полицию. Можешь ты мне поверить, Темби?»

Ни звука, ни вздоха в ответ. Джейн пыталась отогнать от себя все посторонние мысли с тем, чтобы нужные слова пришли сами собой. Подул вечерний ветерок, трава слегка зашевелилась, а неподвижно свисавшие листья затрепетали; теплый, ласковый свет начал таять. Это означало, что скоро зайдет солнце; красное сияние заката отражалось в листве, а в вышине ярко пылало небо. Джейн вся дрожала и не могла совладать с собой: это была глубокая внутренняя дрожь, бьющая изнутри, как кровь из незримой раны. Она пыталась успокоить себя, говорила: «Это же глупо. Как я могу бояться маленького Темби? Как можно?» Она заставляла себя говорить твердо и громко: «Темби, ты ведешь себя очень неразумно. Какой смысл в том, что ты хватаешь все, что попадет под руку, как несмышленое дитя? Раз-другой это тебе сойдет, но рано или поздно полиция поймает тебя и отправит в тюрьму. Не этого ты ведь хочешь, не правда ли? Ну, послушай меня. Выйди и дай мне поглядеть на тебя. А когда приедет хозяин, я все объясню ему и скажу, что ты сам уже обо всем сожалеешь, и тогда ты сможешь вернуться к нам и попрежнему будешь работать у меня на огороде. Мне не хочется считать тебя вором, Темби. Воры — плохие». Джейн остановилась. Вокруг попрежнему царила тишина. Она ощутила тишину, как холод. Так бывает, когда облако плывет над головой. Джейн заметила, что тени над ней сгустились и листья потемнели, стали холодно-серыми. Она знала, что Темби теперь уже к ней не выйдет. Она не нашла нужных слов, которые надо было сказать. «Ты глупый мальчик, — обратилась она к молчаливому и словно насторожившемуся кустарнику. — Я очень на тебя сердита, Темби». И медленно пошла назад, к дому, сохраняя спокойный, полный достоинства вид, зная, что Темби следит за ней и у него что-то такое на уме, чего она разгадать не смогла.

Когда Вилли вернулся из города, усталый и раздраженный, как всегда бывало с ним после дня, проведенного в поездке, после деловых разговоров с людьми и покупок, она, осторожно подбирая слова, сообщила ему о том, что тут без него произошло. Когда она ему сказала, как звала Темби в зарослях, Вилли ласково посмотрел на нее и заметил: «Дорогая моя, чего ты хотела этим добиться?» «Но, Вилли, все это так ужасно…» Губы ее задрожали, и она позволила себе всласть поплакать на его плече. «Ты даже не знаешь, Темби ли это». «Конечно же, Темби. Кто еще может быть? Глупый мальчик. Мой глупый маленький Темби…»

Она не могла есть. После ужина Джейн внезапно сказала: «Он придет сюда вечером. Я уверена в этом». «Ты так думаешь? — серьезно спросил Вилли. Он всегда верил в предчувствия Джейн. — Ну, что ж, не тревожься, мы подготовимся к встрече». «Если бы ты только дал мне поговорить с ним», — просила Джейн. «Поговорить с ним! — подхватил Вилли. — Черта с два! Я его упрячу в тюрьму. Единственное подходящее для него место». «Нет, Вилли», — возразила Джейн, отлично понимая, что Темби должен отправиться в тюрьму.

Еще не было восьми часов. «Я поставлю ружье у кровати, — решил Вилли. — Мальчишка украл ружье на ферме за рекой, не правда ли? С ним опасно иметь дело». Голубые глаза Вилли сверкали; он шагал взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, настороженный и возбужденный; казалось, он предвкушал удовольствие от поимки Темби, и Джейн это было неприятно. В этот момент раздался какой-то звук за ближайшей к спальне дверью. Они оба вскочили и бросились туда. Там стоял Темби, прямо перед ними.

Руки у него болтались по сторонам. Он вырос, стал выше, но все еще казался тем же самым гибким, стройным мальчиком с худым лицом и большими выразительными глазами. Увидев эти глаза, Джейн невнятно прошептала: «Вилли…»

Однако Вилли решительно подошел к Темби и схватил несопротивляющегося преступника за руку. «Ах ты, молодой негодяй!» — сказал он сердито, но по тону его голоса можно было предположить, что он обращается не к опасному злодею, ограбившему много домов, а скорее к гадкому мальчишке, стянувшему в саду яблоко. Темби ничего не ответил; он в упор смотрел на Джейн и нервно вздрагивал. Это был все тот же маленький мальчик.

«Почему ты не пришел, когда я звала тебя? — с укоризной спросила Джейн. — Ты такой глупый, Темби».

«Я боялся, миссус», — сказал, вернее, прошептал, Темби.

«Но ведь я говорила тебе, что не сообщу в полицию».

«Помолчи, Джейн, — приказал Вилли. — Конечно, мы вызовем полицию. Ты что думаешь в самом деле? — И, словно желая напомнить себе о таком важном факте, добавил: — В конце концов, парень-то — преступник».

«Я не плохой мальчик, — умоляюще прошептал Темби. — Миссус, моя миссус, я не плохой мальчик!»

Но дело уже не зависело от Джейн; она передала его в руки Вилли. А Вилли, казалось, все еще не знал, на что решиться. Наконец он твердым шагом подошел к шкафу, достал оттуда ружье и протянул его Джейн. «Побудь здесь! — приказал он. — Я позвоню в полицию». Он вышел, оставив дверь открытой, а Джейн стояла, не зная, что делать, держала большое ружье и прислушивалась к телефонному разговору.

Беспомощно поглядев на ружье, она приставила его к кровати и спросила шепотом: «Темби, почему ты воровал?»

Темби опустил голову: «Не знаю, миссус».

«Но ты должен знать».

Ответа не последовало. Слезы текли по щекам Темби.

«Темби, тебе понравилось в Иоганнесбурге?»

Молчание.

«Сколько времени ты там прожил?»

«Три года, миссус».

«Почему же ты вернулся?»

«Они посадили меня в тюрьму, миссус».

«За что?»

«У меня не было паспорта».

«Ты убежал из тюрьмы?»

«Нет, я пробыл там месяц, и меня отпустили».

«Это ты крал вещи на соседних фермах?».

Темби кивнул, не поднимая глаз.

Джейн не знала, как ей быть. Она твердо повторила про себя: «Это опасный мальчик, совсем бессовестный и очень хитрый» — и снова взяла ружье, но тяжесть этого холодного, враждебного ей предмета заставила ее почувствовать себя виноватой. Резким движением она поставила ружье на прежнее место. «Посмотри на меня, Темби», — прошептала она. За стеной, в коридоре, Вилли говорил твердым, уверенным голосом: «Да, сержант, мы задержали его здесь. Он работал у нас несколько лет тому назад. Да».

«Слушай, Темби, — быстро шептала Джейн, — я выйду из комнаты, а ты беги, да побыстрей. Кстати, как ты сюда забрался?» Эта мысль возникла у нее впервые. Темби посмотрел на окно. Джейн увидела, что прутья решетки слегка раздвинуты, очень худой человек мог пролезть между ними боком. «Ты, должно быть, сильный, — сказала она. — Теперь тебе уже не нужно уходить тем же путем. Просто выйди в дверь. — Она указала рукой на дверь в столовую. — Пройди на веранду, а там беги в заросли, уйди куда-нибудь подальше, займись честным трудом и перестань воровать. Я поговорю с баасом. Скажу ему, чтобы он сообщил в полицию, будто мы ошиблись. Ну же, Темби…» — поспешно заключила она и вышла в коридор, где спиной к ней у телефона стоял Вилли. Он повернул голову, недоверчиво посмотрел на нее и сказал: «Джейн, ты сошла с ума». А в телефон бросил: «Да, приезжайте поскорей». Вилли повесил трубку, повернулся к Джейн: «Ты же знаешь, что он не изменится». — И поспешно кинулся в спальню.

Но не было необходимости так спешить. Темби стоял на том же месте, где они его оставили, прижав к глазам кулаки, как малый ребенок.

«Я ведь велела тебе бежать», — сердито сказала Джейн.

«У него в голове винтика не хватает», — съязвил Вилли.

Он взял ружье, но тут же, как и Джейн, почувствовал, что это глупо, и поставил ружье на место.

Вилли присел на кровать и смотрел на Темби с видом человека, который понимает, что его перехитрили: «Будь я проклят, — сказал он, — ей-богу, не разберу, в чем тут дело».

Темби продолжал стоять посредине комнаты, опустив голову и плача. Джейн тоже плакала. Вилли сердился все больше, раздражался все сильнее. Наконец он ушел из комнаты, хлопнув дверью: «Черт знает что такое! Все с ума посходили!»

Вскоре явилась полиция, и уже больше не было сомнений относительно того, что надо делать. Темби отвечал утвердительно на все вопросы, во всем признался. На него надели наручники и увезли в полицейской машине.

Тогда Вилли вернулся в спальню, где Джейн, плача, лежала на кровати. Он похлопал ее по плечу и сказал: «Ну, хватит. Все кончено. Мы ничего не могли поделать».

Джейн всхлипывала: «Он остался жив только благодаря мне. Вот что самое ужасное. А теперь его посадят в тюрьму».

«Черные ничего не имеют против тюрьмы. Они не считают ее позором, как мы».

«Но он станет одним из тех негров, у которых вся жизнь проходит от тюрьмы до тюрьмы».

«Ну и что же? — удивился Вилли. Сдерживая раздражение, он, как верный супруг, ласково приподнял Джейн и дал ей свой носовой платок. — Ну, хватит, старушка, — уговаривал он… — Перестань. Я устал, хочу лечь. Весь день я слонялся по этим проклятым мостовым, и завтра мне предстоит такой же тяжелый день из-за табака». Он начал стаскивать сапоги.

Джейн перестала плакать и тоже разделась.

«Во всем этом есть что-то ужасное. Я не могу успокоиться, — сказала Джейн. Она помолчала, а потом добавила: — Чего он от нас хотел, Вилли? Что же это такое? Чего он хотел от нас все это время?»

Little Tembi[2]

Jane McCluster, who had been a nurse before she married, started a clinic on the farm within a month of arriving. Though she had been born and brought up in town, her experience of natives was wide, for she had been a sister in the native wards of the city hospital, by choice, for years; she liked nursing natives, and explained her feeling in the words: \'They are just like children, and appreciate what you do for them. So, when she had taken a thorough, diagnosing kind of look at the farm natives, she exclaimed, \'Poor things! and set about turning an old dairy into a dispensary. Her husband was pleased; it would save money in the long run by cutting down illness in the compound.

Willie McCluster, who had also been born and raised in South Africa, was nevertheless unmistakably and determinedly Scottish. His accent might be emphasized for loyalty\'s sake, but he had kept all the fine qualities of his people unimpaired by a slowing and relaxing climate. He was shrewd, vigorous, earthy, practical and kind. In appearance he was largely built, with a square bony face, a tight mouth, and eyes whose fierce blue glance was tempered by the laughter wrinkles about them. He became a farmer young, having planned the step for years: he was not one of those who drift on to the land because of discontent with an office, or because of failure, or vague yearnings towards \'freedom\'. Jane, a cheerful and competent girl who knew what she wanted, trifled with her numerous suitors with one eye on Willie, who wrote her weekly letters from the farming college in the Transvaal. As soon as his four years\' training were completed, they married.

They were then twenty-seven, and felt themselves well- equipped for a useful and enjoyable life. Their house was planned for a family. They would have been delighted if a baby had been born the old-fashioned nine months after marriage. As it was, a baby did not come; and when two years had passed Jane took a journey into the city to see a doctor. She was not so much unhappy as indignant to find she needed an operation before she could have children. She did not associate illness with herself, and felt as if the whole thing were out of character. But she submitted to the operation, and to waiting a further two years before starting a family, with her usual practical good sense. But it subdued her a little. The uncertainty preyed on her, in spite of herself; and it was because of her rather wistful, disappointed frame of mind at this time that her work in the clinic became so important to her. Whereas, in the beginning, she had dispensed medicines and good advice as a routine, every morning for a couple of hours after breakfast, she now threw herself into it, working hard, keeping herself at full stretch, trying to attack causes rather than symptoms.

The compound was the usual farm compound of insanitary mud and grass huts; the diseases she had to deal with were caused by poverty and bad feeding.

Having lived in the country all her life, she did not make the mistake of expecting too much; she had that shrewd, ironical patience that achieves more with backward people than any amount of angry idealism.

First she chose an acre of good soil for vegetables, and saw to the planting and cultivating herself. One cannot overthrow the customs of centuries in a season, and she was patient with the natives who would not at first touch food they were not used to. She persuaded and lectured. She gave the women of the compound lessons in cleanliness and baby care. She drew up diet sheets and ordered sacks of citrus from the big estates; in fact, it was not long before it was Jane who organized the feeding of Willie\'s two-hundred-strong labour force, and he was glad to have her help. Neighbours laughed at them; for it is even now customary to feed natives on maize meal only, with an occasional slaughtered ox for a feasting; but there was no doubt Willie\'s natives were healthier than most and he got far more work out of them. On cold winter mornings Jane would stand dispensing cans of hot cocoa from a petrol drum with a slow lire burning under it to the natives before they went to the fields; and if a neighbour passed and laughed at her, she set her lips and said good-humouredly: \'It\'s good sound common sense, that\'s what it is. Besides — poor things, poor things! Since the McClusters were respected in the district, they were humoured in what seemed a ridiculous eccentricity.

But it was not easy, not easy at all. It was of no use to cure hookworm-infested feet that would become reinfected in a week, since none wore shoes; nothing could be done about bilharzia, when all the rivers were full of it; and the natives continued to live in the dark and smoky huts.

But the children could be helped; Jane most particularly loved the little black piccanins. She knew that fewer children died in her compound than in any for miles around, and this was her pride. She would spend whole mornings explaining to the women about dirt and proper feeding; if a child became ill, she would sit up all night with it, and cried bitterly if it died. The name for her among the natives was The Goodhearted One. They trusted her. Though mostly they hated and feared the white man\'s medicines,[3] they let Jane have her way, because they felt she was prompted by kindness; and day by day the crowds of natives waiting for medical attention became larger. This filled Jane with pride; and every morning she made her way to the big stone-floored, thatched building at the back of the house that smelled always of disinfectants and soap, accompanied by the houseboy who helped her, and spent there many hours helping the mothers and the children and the labourers who had hurt themselves at work.

Little Tembi was brought to her for help at the time when she knew she could not hope to have a child of her own for at least two years. He had what the natives call \'the hot weather sickness\'. His mother had not brought him soon enough, and by the time Jane took him in her arms he was a tiny wizened skeleton, loosely covered with harsh greyish skin, the stomach painfully distended. \'He will die, moaned the mother from outside the clinic door, with that fatalistic note that always annoyed Jane. \'Nonsense! she said briskly — even more briskly because she was so afraid he would.

She laid the child warmly in a lined basket, and the houseboy and she looked grimly into each other\'s faces. Jane said sharply to the mother, who was whimpering helplessly from the floor where she squatted with her hands to her face: \'Stop crying. That doesn\'t do any good. Didn\'t I cure your first child when he had the same trouble? But that other little boy had not been nearly as sick as this one.

When Jane had carried the basket into the kitchen, and set it beside the fire for warmth, she saw the same grim look on the cookboy\'s face as she had seen on the houseboy\'s — and could feel on her own. \'This child is not going to die, she said to herself. \'I won\'t let it! I won\'t let it. It seemed to her that if she could pull little Tembi through, the life of the child she herself wanted so badly would be granted her.

She sat beside the basket all day, willing the baby to live, with medicines on the table beside her, and the cookboy and the houseboy helping her where they could. At night the mother came from the compound with her blanket; and the two women kept vigil together. Because of the fixed, imploring eyes of the black woman Jane was even more spurred to win through; and the next day, and the next, and through the long nights, she fought for Tembi\'s life even when she could see from the faces of the house natives that they thought she was beaten. Once, towards dawn of one night when the air was cold and still, the little body chilled to the touch, and there seemed no breath in it, Jane held it close to the warmth of her own breast, murmuring fiercely over and over again: \'You will live, you will live\' — and when the sun rose the infant was breathing deeply and its feet were pulsing in her hand.

When it became clear that he would not die, the whole house was pervaded with a feeling of happiness and victory. Willie came to see the child, and said affectionately to Jane: \'Nice work, old girl. I never thought you\'d do it. The cookboy and the houseboy were warm and friendly towards Jane, and brought her gratitude presents of eggs and ground meal. As for the mother, she took her child in her arms with trembling joy and wept as she thanked Jane.

Jane herself, though exhausted and weak, was too happy to rest or sleep: she was thinking of the child she would have. She was not a superstitious person, and the thing could not be described in such terms: she felt that she had thumbed her nose at death, that she had sent death slinking from her door in defeat, and now she would be strong to make life, fine strong children of her own; she could imagine them springing up beside her, lovely children conceived from her own strength and power against sneaking death.

Little Tembi was brought by his mother up to the house every day for a month, partly to make sure he would not relapse, partly because Jane had grown to love him. When he was quite well, and no longer came to the clinic, Jane would ask the cookboy after him, and sometimes sent a message that he should be fetched to see her. The native woman would then come smiling to the back door with the little Tembi on her back and her older child at her skirts, and Jane would run down the steps, smiling with pleasure, waiting impatiently as the cloth was unwound from the mother\'s back, revealing Tembi curled there, thumb in mouth, with great black solemn eyes, his other hand clutching the stuff of his mother\'s dress for security. Jane would carry him indoors to show Willie. \'Look, she would say tenderly, \'here\'s my little Tembi. Isn\'t he a sweet little piccanin?

He grew into a fat shy little boy, staggering uncertainly from his mother\'s arms to Jane\'s. Later, when he was strong on his legs, he would run to Jane and laugh as she caught him up. There was always fruit or sweets for him when he visited the house, always a hug from Jane and a good-humoured, amused smile from Willie.

He was two years old when Jane said to his mother: \'When the rains come this year I shall also have a child. And the two women, forgetting the difference in colour, were happy together because of the coming children: the black woman was expecting her third baby.

Tembi was with his mother when she came to visit the cradle of the little white boy. Jane held out her hand to him and said: \'Tembi, how are you? Then she took her baby from the cradle and held it out, saying: \'Come and see my baby, Tembi. But Tembi backed away, as if afraid, and began to cry. \'Silly Tembi, said Jane affectionately; and sent the houseboy to fetch some fruit as a present. She did not make the gift herself, as she was holding her child.

She was absorbed by this new interest, and very soon found herself pregnant again. She did not forget little Tembi, but thought of him rather as he had been, the little toddler whom she had loved wistfully when she was childless. Once she caught sight of Tembi\'s mother walking along one of the farm roads, leading a child by the hand, and said: \'But where\'s Tembi? Then she saw the child was Tembi. She greeted him; but afterwards said to Willie: \'Oh dear, it\'s such a pity when they grow up, isn\'t it? \'He could hardly be described a$ grown-up, said Willie, smiling indulgently at her where she sat with her two infants on her lap. \'You won\'t be able to have them climbing all over you when we\'ve a dozen, he teased her — they had decided to wait another two years and then have some more; Willie came from a family of nine children. \'Who said a dozen? exclaimed Jane tartly, playing up to him. \'Why not? asked Willie. \'We can afford it. \'How do you think I can do everything? grumbled Jane pleasantly. For she was very busy. She had not let the work at the clinic lapse; it was still she who did the ordering and planning of the labourers\' food; and she looked after her children without help — she did not even have the customary native nanny. She could not really be blamed for losing touch with little Tembi.

He was brought to her notice one evening when Willie was having the usual discussion with the bossboy over the farm work. He was short of labour again and the rains had been heavy and the lands were full of weeds. As fast as the gangs of natives worked through a field it seemed that the weeds were higher than ever. Willie suggested that it might be possible to take some of the older children from their mothers for a few weeks. He already employed a gang of piccanins, of between about nine and fifteen years old, who did lighter work; but he was not sure that all the available children were working. The bossboy said he would see what he could find.

As a result of this discussion Willie and Jane were called one day to the front door by a smiling cookboy to see Little Tembi, now about six years old, standing proudly beside his father, who was also smiling. \'Here is a man to work for you,¹ said Tembi\'s father to Willie, pushing forward Tembi, who jibbed like a little calf, standing with his head lowered and his fingers in his mouth. He looked so tiny, standing all by himself, that Jane exclaimed compassionately: \'But, Willie, he\'s just a baby still! Tembi was quite naked, save for a string of blue beads cutting into the flesh of his fat stomach. Tembi\'s father explained that his older child, who was eight, had been herding the calves for a year now, and that there was no reason why Tembi should not help him.

\'But I don\'t need two herdboys for the calves, protested Willie. And then, to Tembi: \'And now, my big man, what money do you want? At this Tembi dropped his head still lower, twisted his feet in the dust, and muttered: \'Five shillings. \'Five shillings a month! exclaimed Willie indignantly. \'What next! Why, the ten-year-old piccanins get that much. And then, feeling Jane\'s hand on his arm, he said hurriedly: \'Oh, all right, four and sixpence. He can help his big brother with the calves. Jane, Willie, the cookboy and Tembi\'s father stood laughing sympathetically as Tembi lifted his head, stuck out his stomach even farther, and swaggered off down the path, beaming with pride. \'Well, sighed Jane, \'I never would have thought it. Little Tembi! Why, it seems only the other day…

Tembi, promoted to a loincloth, joined his brother with the calves; and as the two children ran alongside the animals, everyone turned to look smiling after the tiny black child, strutting with delight, and importantly swishing the twig his father had cut him from the bush as if he were a full-grown driver with his team of beasts.

The calves were supposed to stay all day near the kraal; when the cows had been driven away to the grazing, Tembi and his brother squatted under a tree and watched the calves, rising to run, shouting, if one attempted to stray. For a year Tembi was apprentice to the job; and then his brother joined the gang of older piccanins who worked with the hoe. Tembi was then seven years old, and responsible for twenty calves, some standing higher than he. Normally a much older child had the job; but Willie was chronically short of labour, as all the fanners were, and he needed every pair of hands he could find, for work in the fields.

\'Did you know your Tembi is a proper herdsboy now? Willie said to Jane, laughing, one day. \'What! exclaimed Jane. \'That baby! Why, it\'s absurd. She looked jealously at her own children, because of Tembi; she was the kind of woman who hates to think of her children growing up. But she now had three, and was very busy indeed. She forgot the little black boy.

Then one day a catastrophe happened. It was very hot, and Tembi fell asleep under the trees. His father came up to the house, uneasily apologetic, to say that some of the calves had got into the mealie field and trampled down the plants. Willie was angry. It was that futile, simmering anger that cannot be assuaged, for it is caused by something that cannot be remedied — children had to herd the calves because adults were needed for more important work, and one could not be really angry with a child of Tembi\'s age. Willie had Tembi fetched to the house, and gave him a stern lecture about the terrible thing he had done. Tembi was crying when he turned away; he stumbled off to the compound with his father\'s hand resting on his shoulder, because the tears were streaming so fast he could not have directed his own steps. But in spite of the tears, and his contrition, it all happened again not very long afterwards. He fell asleep in the drowsily-warm shade, and when he woke, towards evening, all the calves had strayed into the fields and flattened acres of mealies. Unable to face punishment he ran away, crying, into the bush. He was found that night by his father who cuffed him lightly round the head for running away.

And now it was a very serious matter indeed. Willie was angry. To have happened once — that was bad, but forgivable. But twice, and within a month! He did not at first summon Tembi, but had a consultation with his father. \'We must do something he will not forget, as a lesson, said Willie. Tembi\'s father said the child had already been punished. \'You have beaten him? asked Willie. But he knew that Africans do not beat their children, or so seldom it was not likely that Tembi had really been punished. \'You say you have beaten him? he insisted; and saw, from the way the man turned away his eyes and said, \'Yes, baas, that it was not true. \'Listen, said Willie. \'Those calves straying must have cost me about thirty pounds. There\'s nothing I can do. I can\'t get it back from Tembi, can I? And now I\'m going to stop it happening again. Tembi\'s father did not reply. \'You will fetch Tembi up here, to the house, and cut a switch from the bush, and I will give him a beating. \'Yes, baas, said Tembi\'s father, after a pause.

When Jane heard of the punishment she said: \'Shame! Beating my little Tembi…

When the hour came, she took away her children so that they would not have such an unpleasant thing in their memories. Tembi was brought up to the veranda, clutching his father\'s hand and shivering with fear. Willie said he did not like the business of beating; he considered it necessary, however, and intended to go through with it. He took the long light switch from the cookboy, who had cut it from the bush, since Tembi\'s father had come without it, and ran the sharply-whistling thing loosely through the air to frighten Tembi. Tembi shivered more than ever, and pressed his face against his father\'s thighs. \'Come here, Tembi. Tembi did not move; so his father lifted him close to Willie. \'Bend down. Tembi did not bend down, so his father bent him down, hiding the small face against his own legs. Then Willie glanced smilingly but uncomfortably at the cookboy, the houseboy and Tembi\'s father, who were all regarding him with stern, unresponsive faces, and swished the wand backwards and forwards over Tembi\'s back; he wanted them to see he was only trying to frighten Tembi for the good of his upbringing. But they did not smile at all. Finally Willie said in an awful, solemn voice: \'Now, Tembi! And then, having made the occasion solemn and angry, he switched Tembi lightly, three times, across the buttocks, and threw the switch away into the bush. \'Now you will never do it again, Tembi, will you? he said. Tembi stood quite still, shuddering, in front of him, and would not meet his eyes. His father gently took his hand and led him away back home.

‘Is it over? asked Jane, appearing from the house. \'I didn\'t hurt him, said Willie crossly. He was annoyed, because he felt the black men were annoyed with him. \'They want to have it both ways, he said. \'If the child is old enough to earn money, then he\'s old enough to be responsible. Thirty pounds!

\'I was thinking of our little Freddie, said Jane emotionally. Freddie was their first child. Willie said impatiently: \'And what\'s the good of thinking of him? \'Oh no good, Willie. No good at all, agreed Jane tearfully. \'It does seem awful, though. Do you remember him, Willie? Do you remember what a sweet little thing he was? Willie could not afford to remember the sweetness of the baby Tembi at that moment; and he was displeased with Jane for reminding him; there was a small constriction of feeling between them for a little while, which soon dissolved, for they were good friends, and were in the same mind about most things.

The calves did not stray again. At the end of the month, when Tembi stepped forward to take his four shillings and sixpence wages, Willie smiled at him and said: \'Well, Tembi, and how are things with you? \'I want more money, said Tembi boldly. \'Wha-a-at! exclaimed Willie, astounded. He called to Tembi\'s father, who stepped out of the gang of waiting Africans, to hear what Willie wanted to say. \'This little rascal of yours let the cattle stray twice, and then says he wants more money. Willie said this loudly, so that everyone could hear; and there was laughter from the labourers. But Tembi kept his head high, and said defiantly: \'Yes, baas, I want more money. \'You\'ll get your bottom tanned, said Willie, only half- indignant: and Tembi went off sulkily, holding his silver in his hand, with amused glances following him.

He was now about seven, very thin and lithe, though he still carried his protuberant stomach before him. His legs were flat and spindly, and his arms broader below the elbow than above. He was not crying now, nor stumbling. His small thin shape was straight, and — so it seemed — angry. Willie forgot the incident.

But next month the child again stood his ground and argued stubbornly for an increase. Willie raised him to five and sixpence, saying resignedly that Jane had spoiled him. Tembi bit his lips in triumph, and as he walked off gave little joyous skipping steps, finally breaking into a run as he reached the trees. He was still the youngest of the working children, and was now earning as much as some three or four years older than he: this made them grumble, but it was recognized, because of Jane\'s attitude, that he was a favourite.

Now, in the normal run of things, it would have been a year, at least, before he got any more money. But the very month following, he claimed the right to another increase. This time the listening natives made sounds of amused protest; the lad was forgetting himself. As for Willie, he was really annoyed. There was something insistent, something demanding, in the child\'s manner that was almost impertinent. He said sharply: \'If you don\'t stop this nonsense, I\'ll tell your father to teach you a lesson where it hurts. Tembi\'s eyes glowed angrily, and he attempted to argue, but Willie dismissed him curtly, turning to the next labourer.

A few minutes later Jane was fetched to the back door by the cook, and there stood Tembi, shifting in embarrassment from foot to foot, but grinning at her eagerly. \'Why, Tembi… she said vaguely. She had been feeding the children, and her mind was filled with thoughts of bathing and getting them to bed — thoughts very far from Tembi. Indeed, she had to look twice before she recognized him, for she carried always in the back of her mind the picture of that sweet fat black baby who bore, for her, the name Tembi. Only his eyes were the same: large dark glowing eyes, now imploringly fixed on her. \'Tell the boss to give me more money, he beseeched.

Jane laughed kindly. \'But, Tembi, how can I do that? I\'ve nothing to do with the farm. You know that.

\'Tell him, missus. Tell him, my missus, he beseeched.

Jane felt the beginnings of annoyance. But she chose to laugh again, and said, \'Wait a minute, Tembi. She went inside and fetched from the children\'s supper table some slices of cake, which she folded into a piece of paper and thrust into Tembi\'s hand. She was touched to see the child\'s face spread into a beaming smile: he had forgotten about the wages, the cake did as well or better. \'Thank you, thank you, he said; and, turning, scuttled off into the trees.

And now Jane was given no chance of forgetting Tembi. He would come up to the house on a Sunday with quaint little mud toys for the children, or with the feather from a brilliant bird he had found in the bush; even a handful of wild flowers tied with wisps of grass. Always Jane welcomed him, talked to him, and rewarded him with small gifts. Then she had another child, and was very busy again. Sometimes she was too occupied to go herself to the back door. She would send her servant with an apple or a few sweets.

Soon after, Tembi appeared at the clinic one morning with his toe bound up. When Jane removed the dirty bit of cloth, she saw a minute cut, the sort of thing no native, whether child or adult, would normally take any notice of at alt. But she bound it properly for him, and even dressed it good-naturedly when he appeared again, several days later. Then, only a week afterwards, there was a small cut on his finger. Jane said impatiently: \'Look here, Tembi, I don\'t run this clinic for nonsense of this kind. When the child stared up at her blankly, those big dark eyes fixed on her with an intensity that made her uncomfortable, she directed the houseboy to translate the remark into dialect, for she thought Tembi had not understood. He said, stammering: \'Missus, my missus, I come to see you only. But Jane laughed and sent him away. He did not go far. Later, when all the other patients had gone, she saw him standing a little way off, looking hopefully at her. \'What is it? she asked, a little crossly, for she could hear the new baby crying for attention inside the house.

\'I want to work for you, said Tembi. \'But, Tembi, I don\'t need another boy. Besides, you are too small for housework. When you are older, perhaps. \'Let me look after the children. Jane did not smile, for it was quite usual to employ small piccanins as nurses for children not much younger than themselves. She might even have considered it, but she said: \'Tembi, I have just arranged for a nanny to come and help me. Perhaps later on. I\'ll remember you, and if I need someone to help the nanny I\'ll send for you. First you must learn to work well. You must work well with the calves and not let them stray; and then we\'ll know you are a good boy, and you can come to the house and help me with the children.

Tembi departed on this occasion with lingering steps, and some time later Jane, glancing from the window, saw him standing at the edge of the bush gazing towards the house. She despatched the houseboy to send him away, saying that she would not have him loitering round the house doing nothing.

Jane, too, was now feeling that she had \'spoiled\' Tembi, that he had \'got above himself\'.

And now nothing happened for quite a long time.

Then Jane missed her diamond engagement ring. She used often to take it off when doing household things; so that she was not at first concerned. After several days she searched thoroughly for it, but it could not be found. A little later a pearl brooch was missing. And there were several small losses, a spoon used for the baby\'s feeding, a pair of scissors, a silver christening mug. Jane said crossly to Willie that there must be a poltergeist. \'I had the thing in my hand and when I turned round it was gone. It\'s just silly. Things don\'t vanish like that. \'A black poltergeist, perhaps, said Willie. \'How about the cook? \'Don\'t be ridiculous, said Jane, a little too quickly. \'Both the houseboys have been with us since we came to the farm. But suspicion flared in her, nevertheless. It was a well- worn maxim that no native, no matter how friendly, could be trusted; scratch any one of them, and you found a thief. Then she looked at Willie, understood that he was feeling the same, and was as ashamed of his feelings as she was. The houseboys were almost personal friends. \'Nonsense, said Jane firmly. \'I don\'t believe a word of it. But no solution offered itself, and things continued to vanish.

One day Tembi\'s father asked to speak to the boss. He untied a piece of cloth, laid it on the ground — and there were all the missing articles. \'But not Tembi, surely, protested Jane. Tembi\'s father, awkward in his embarrassment, explained that he had happened to be passing the cattle kraals, and had happened to notice the little boy sitting on his antheap, in the shade, playing with his treasures. \'Of course he had no idea of their value, appealed Jane. \'It was just because they were so shiny and glittering. And indeed, as they stood there, looking down at the lamplight glinting on the silver and the diamonds, it was easy to see how a child could be fascinated. \'Well, and what are we going to do? asked Willie practically. Jane did not reply directly to the question; she exclaimed helplessly: \'Do you realize that the little imp must have been watching me doing things round the house for weeks, nipping in when my back was turned for a moment — he must be quick as a snake. \'Yes, but what are we going to do? \'Just give him a good talking-to, said Jane, who did not know why she felt so dismayed and lost. She was angry; but far more distressed — there was something ugly and persistent in this planned, deliberate thieving, that she could not bear to associate with little Tembi, whom she had saved from death.

\'A talking-to won\'t do any good, said Willie. Tembi was whipped again; this time properly, with no nonsense about making the switch whistle for effect. He was made to expose his bare bottom across his father\'s knees, and when he got up, Willie said with satisfaction: \'He\'s not going to be comfortable sitting down for a week. \'But, Willie, there\'s blood, said Jane. For as Tembi walked off stiffly, his legs straddled apart from the pain, his fists thrust into his streaming eyes, reddish patches appeared on the stuff of his trousers. Willie said angrily: \'Well, what do you expect me to do — make him a present of it and say: How clever of you?

\'But blood, Willie!

\'I didn\'t know I was hitting so hard, admitted Willie. He examined the long flexible twig in his hands, before throwing it away, as if surprised at its effectiveness. \'That must have hurt, he said doubtfully. \'Still, he deserved it. Now stop crying, Jane. He won\'t do that again.

But Jane did not stop crying. She could not bear to think of the beating; and Willie, no matter what he said, was uncomfortable when he remembered it. They would have been pleased to let Tembi slip from their minds for a while, and have him reappear later, when there had been time for kindness to grow in them again.

But it was not a week before he demanded to be made nurse to the children: he was now big enough, he said; and Jane had promised. Jane was so astonished she could not speak to him. She went indoors, shutting the door on him; and when she knew he was still lingering there for speech with her, sent out the houseboy to say she was not having a thief as nurse for her children.

A few weeks later he asked again; and again she refused.

Then he took to waylaying her every day, sometimes several times a day: \'Missus, my missus, let me work near you, let me work near you. Always she refused, and always she grew more angry.

At last, the sheer persistence of the thing defeated her. She said: \'I won\'t have you as a nurse, but you can help me with the vegetable garden. Tembi was sullen, but he presented himself at the garden next day, which was not the one near the house, but the fenced patch near the compound, for the use of the natives. Jane employed a garden boy to run it, telling him when was the time to plant, explaining about compost and the proper treatment of soil. Tembi was to help him.

She did not often go to the garden; it ran of itself. Sometimes, passing, she saw the beds full of vegetables were running to waste; this meant that a new batch of Africans were in the compound, natives who had to be educated afresh to eat what was good for them. But now she had had her last baby, and employed two nannies in the nurseries, she felt free to spend more time at the clinic and at the garden. Here she made a point of being friendly to Tembi. She was not a person to bear grudges, though a feeling that he was not to be trusted barred him as a nurse. She would talk to him about her own children, and how they were growing, and would soon be going to school in the city. She would talk to him about keeping himself clean, and eating the right things; how he must earn good money so that he could buy shoes to keep his feet from the germ-laden dust; how he must be honest, always tell the truth and be obedient to the white people. While she was in the garden he would follow her around, his hoe trailing forgotten in his hand, his eyes fixed on her. \'Yes, missus; yes, my missus, he repeated continually. And when she left, he would implore: When are you coming again? Come again soon, my missus. She took to bringing him her own children\'s books, when they were too worn for use in the nursery. \'You must learn to read, Tembi, she would say. \'Then, when you want to get a job, you will earn more wages if you can say: \"Yes, missus, I can read and write.\" You can take messages on the telephone then, and write down orders so that you don\'t forget them. \'Yes, missus, Tembi would say, reverently taking the books from her. When she left the garden, she would glance back, always a little uncomfortably, because of Tembi\'s intense devotion, and see him kneeling on the rich red soil, framed by the bright green of the vegetables, knitting his brows over the strange coloured pictures and the unfamiliar print.

This went on for about two years. She said to Willie: \'Tembi seems to have got over that funny business of his. He\'s really useful in that garden. I don\'t have to tell him when to plant things. He knows as well as I do. And he goes round the huts in the compound with the vegetables, persuading the natives to eat them. \'I bet he makes a bit on the side, said Willie, chuckling. \'Oh no, Willie, I\'m sure he wouldn\'t do that.

And, in fact, he didn\'t. Tembi regarded himself as an apostle of the white man\'s way of life. He would say earnestly, displaying the baskets of carefully arranged vegetables to the native women: \'The Goodhearted One says it is right we should eat these things. She says eating them will save us from sickness. Tembi achieved more than Jane had done in years of propaganda.

He was nearly eleven when he began giving trouble again. Jane sent her two elder children to boarding-school, dismissed her nannies, and decided to engage a piccanin to help with the children\'s washing. She did not think of Tembi; but she engaged Tembi\'s younger brother.

Tembi presented himself at the back door, as of old, his eyes flashing, his body held fine and taut, to protest. \'Missus, missus, you promised I should work for you. \'But Tembi, you are working for me, with the Vegetables. \'Missus, my missus, you said when you took a piccanin for the house, that piccanin would be me. But Jane did not give way. She still felt as if Tembi were on probation. And the demanding, insistent, impatient thing in Tembi did not seem to her a good quality to be near her children. Besides, she liked Tembi\'s little brother, who was a softer, smiling, chubby Tembi, playing good- naturedly with the children in the garden when he had finished the washing and ironing. She saw no reason to change, and said so.

Tembi sulked. He no longer took baskets of green stuff from door to door in the compound. And he did as little work as he need without actually neglecting it. The spirit had gone out of him.

\'You know, said Jane half indignantly, half amused, to Willie: \'Tembi behaves as if he had some sort of claim on us.

Quite soon, Tembi came to Willie and asked to be allowed to buy a bicycle. He was then earning ten shillings a month, and the rule was that no native earning less than fifteen shillings could buy a bicycle. A fifteen-shilling native would keep five shillings of his wages, give ten to Willie, and undertake to remain on the farm till the debt was paid. That might take two years, or even longer. \'No, said Willie. \'And what does a piccanin like you want with a bicycle? A bicycle is for big men.

Next day, their eldest child\'s bicycle vanished from the house, and was found in the compound leaning against Tembi\'s hut. Tembi had not even troubled to conceal the theft; and when he was called for an interview kept silent. At last he said: \'I don\'t know why I stole it. I don\'t know. And he ran off, crying, into the trees.

\'He must go, said Willie finally, baffled and angry.

\'But his father and mother and the family live in our compound, protested Jane.

\'I\'m not having a thief on the farm, said Willie. But getting rid of Tembi was more than dismissing a thief: it was pushing aside a problem that the McClusters were not equipped to handle. Suddenly Jane knew that when she no longer saw Tembi\'s burning, pleading eyes, it would be a relief; though she said guiltily: \'Well, I suppose he can find work on one of the farms nearby.

Tembi did not allow himself to be sacked so easily. When Willie told him he burst into passionate tears, like a very small child. Then he ran round the house and banged his fists on the kitchen door till Jane came out. \'Missus, my missus, don\'t let the baas send me away. \'But Tembi, you must go, if the boss says so. i work for you, missus, I\'m your boy, let me stay. I\'ll work for you in the garden and I won\'t ask for any more money. \'I\'m sorry, Tembi, said Jane. Tembi gazed at her while his face hollowed into incredulous misery: he had not believed she would not take his part. At this moment his little brother came round the corner of the house carrying Jane\'s youngest child, and Tembi flew across and flung himself on them, so that the little black child staggered back, clutching the white infant to himself with difficulty. Jane flew to rescue her baby, and then pulled Tembi off his brother, who was bitten and scratched all over his face and arms.

\'That finishes it, she said coldly. \'You will be off this farm in an hour, or the police will chase you off.

They asked Tembi\'s father, later, if the lad had found work; the reply was that he was garden boy on a neighbouring farm. When the McClusters saw these neighbours they asked after Tembi, but the reply was vague: on this new farm Tembi was just another labourer without a history.

Later still, Tembi\'s father said there had been \'trouble\', and that Tembi had moved to another farm, many miles away. Then, no one seemed to know where he was; it was said he had joined a gang of boys moving south to Johannesburg for work in the gold mines.

The McClusters forgot Tembi. They were pleased to be able to forget him. They thought of themselves as good masters; they had a good name with their labourers for kindness and fair dealing; while the affair of Tembi left something hard and unassimilable in them, like a grain of sand in a mouthful of food. The name \'Tembi\' brought uncomfortable emotions with it; and there was no reason why it should, according to their ideas of right and wrong. So at last they did not even remember to ask Tembi\'s father what had become of him: he had become another of those natives who vanish from one\'s life after seeming to be such an intimate part of it.

It was about four years later that the robberies began again. The McClusters\' house was the first to be rifled. Someone climbed in one night and took the following articles: Willie\'s big winter coat, his stick, two old dresses belonging to Jane, a quantity of children\'s clothing and an old and battered child\'s tricycle. Money left lying in a drawer was untouched. \'What extraordinary things to take, marvelled the McClusters. For except for Willie\'s coat, there was nothing of value. The theft was reported to the police, and a routine visit was made to the compound. It was established that the thief must be someone who knew the house, for the dogs had not barked at him; and that it was not an experienced thief, who would certainly have taken money and jewellery.

Because of this, the first theft was not connected with the second, which took place at a neighbouring farmhouse. There, money and watches and a gun were stolen. And there were more thefts in the district of the same kind. The police decided it must be a gang of thieves, not the ordinary pilferer, for the robberies were so clever and it seemed as if several people had planned them. Watchdogs were poisoned; times were chosen when servants were out of the house; and on two occasions someone had entered through bars so closely set together that no one but a child could have forced his way through.

The district gossiped about the robberies; and because of them, the anger lying dormant between white and black, always ready to flare up, deepened in an ugly way. There was hatred in the white people\'s voices when they addressed their servants, that futile anger, for even if their personal servants were giving information to the thieves, what could be done about it? The most trusted servant could turn out to be a thief. During these months when the unknown gang terrorized the district, unpleasant things happened; people were fined more often for beating their natives; a greater number of labourers than usual ran away over the border to Portuguese territory; the dangerous, simmering anger was like heat growing in the air. Even Jane found herself saying one day: \'Why do we do it? Look how I spend my time nursing and helping these natives! What thanks do I get? They aren\'t grateful for anything we do for them. This question of gratitude was in every white person\'s mind during that time.

As the thefts continued, Willie put bars in all the windows of the house, and bought two large fierce dogs. This annoyed Jane, for it made her feel confined and a prisoner in her own home.

To look at a beautiful view of mountains and shaded green bush through bars, robs the sight of joy; and to be greeted on her way from house to storerooms by the growling of hostile dogs who treated everyone, black and white, as an enemy, became daily more exasperating. They bit everyone who came near the house, and Jane was afraid for her children. However, it was not more than three weeks after they were bought that they were found lying stretched in the sun, quite dead, foam at their mouths and their eyes glazing. They had been poisoned, it looks as if we can expect another visit, said Willie crossly; for he was by now impatient of the whole business. \'However, he said impatiently, \'if one chooses to live in a damned country like this, one has to take the consequences. It was an exclamation that meant nothing, that could not be taken seriously by anyone, During that time, however, a lot of settled and contented people were talking with prickly anger about \'the damned country\'. In short, their nerves were on edge.

Not long after the dogs were poisoned, it became necessary for Willie to make the trip into town, thirty miles off. Jane did not want to go; she disliked the long, hot, scurrying day in the streets. So Willie went by himself.

In the morning, Jane went to the vegetable garden with her younger children. They played around the water-butt, by themselves, while she staked out a new row of beds; her mind was lazily empty, her hands working quickly with twine and wooden pegs. Suddenly, however, an extraordinary need took her to turn around sharply, and she heard herself say: \'Tembi! She looked wildly about her; afterwards it seemed to her she had heard him speak her name. It seemed to her that she would see a spindly earnest-faced black child kneeling behind her between the vegetable beds, poring over a tattered picture book. Time slipped and swam together; she felt confused; and it was only by looking determinedly at her two children that she regained a knowledge of how long it had been since Tembi followed her around the garden.

When she got back to the house, she sewed on the veranda. Leaving her chair for a moment to fetch a glass of water, she found her sewing basket had gone. At first she could not believe it. Distrusting her own senses, she searched the place for her basket, which she knew very well had been on the veranda not a few moments before. It meant that a native was lingering in the bush, perhaps a couple of hundred yards away, watching her movements. It wasn\'t a pleasant thought. An old uneasiness filled her; and again the name \'Tembi\' rose into her mind. She took herself into the kitchen and said to the cookboy: \'Have you heard anything of Tembi recently? But there had been no news, it seemed. He was \'at the gold mines\'. His parents had not heard from him for years.

\'But why a sewing basket? muttered Jane to herself, incredulously. \'Why take such a risk for so little? It\'s insane.

That afternoon, when the children were playing in the garden and Jane was asleep on her bed, someone walked quietly into the bedroom and took her big garden hat, her apron, and the dress she had been wearing at morning. When Jane woke and discovered this, she began to tremble, half with anger, half with fear. She was alone in the house, and she had the prickling feeling of being watched. As she moved from room to room, she kept glancing over her shoulder behind the angles of wardrobe and cupboard, and fancied that Tembi\'s great imploring eyes would appear there, as unappeasable as a dead person\'s eyes, following her.

She found herself watching the road for Willie\'s return. If Willie had been there, she could have put the responsibility on to him and felt safe: Jane was a woman who depended very much on that invisible support a husband gives. She had not known, before that afternoon, just how much she depended on him; and this knowledge — which it seemed the thief shared — made her unhappy and restless. She felt that she should be able to manage this thing by herself, instead of waiting helplessly for her husband. I must do something, I must do something, she kept repeating.

It was a long, warm, sunny afternoon. Jane, with all her nerves standing to attention, waited on the veranda, shading her eyes as she gazed along the road for Willie\'s car. The waiting preyed on her. She could not prevent her eyes from returning again and again to the bush immediately in front of the house, which stretched for mile on mile, a low, dark scrubby green, darker because of the lengthening shadows of approaching evening. An impulse pulled her to her feet, and she marched towards the bush through the garden. At its edge she stopped, peering everywhere for those dark and urgent eyes, and called, \'Tembi, Tembi. There was no sound. \'I won\'t punish you, Tembi, she implored. \'Come here to me. She waited, listening delicately, for the slightest movement of branch or dislodged pebble. But the bush was silent under the sun; even the birds were drugged by the heat; and the leaves hung without trembling. \'Tembi! she called again; at first peremptorily, and then with a quaver in her voice. She knew very well that he was there, flattening himself behind some tree or bush, waiting for her to say the right word, to find the right things to say, so that he could trust her. It maddened her to think he was so close, and she could no more reach him than she could lay her hands on a shadow. Lowering her voice persuasively she said: \'Tembi, I know you are there. Come here and talk to me. I won\'t tell the police. Can\'t you trust me, Tembi?

Not a sound, not a whisper of a reply. She tried to make her mind soft and blank, so that the words she needed would appear there, ready for using. The grass was beginning to shake a little in the evening breeze, and the hanging leaves tremored once or twice; there was a warm mellowing of the light that meant the sun would soon sink; a red glow showed on the foliage, and the sky was flaring high with light. Jane was trembling so she could not control her limbs; it was a deep internal trembling, welling up from inside, like a wound bleeding invisibly. She tried to steady herself. She said: This is silly, 1 can\'t be afraid of little Tembi! How could I be? She made her voice firm and loud and said: \'Tembi, you are being very foolish. What\'s the use of stealing things like a stupid child? You can be clever about stealing for a little while, but sooner or later the police will catch you and you will go to prison. You don\'t want that, do you? Listen to me, now. You come out now and let me see you; and when the boss comes I\'ll explain to him, and I\'ll say you are sorry, and you can come back and work for me in the vegetable garden. I don\'t like to think of you as a thief, Tembi. Thieves are bad people. She stopped. The silence settled around her; she felt the silence like a coldness, as when a cloud passes overhead. She saw that the shadows were thick about her and the light had gone from the leaves, that had a cold grey look. She knew Tembi would not come out to her now. She had not found the right things to say. \'You are a silly little boy, she announced to the still listening bush. \'You make me very angry, Tembi. And she walked very slowly back to the house, holding herself calm and dignified, knowing that Tembi was watching her, with some plan in his mind she could not conjecture.

When Willie returned from town, tired and irritable as he always was after a day of traffic, and interviewing people, and shopping, she told him carefully, choosing her words, what had happened. When she told how she had called to Tembi from the verges of the bush, Willie looked gently at her and said: \'My dear, what good do you think that\'s going to do? \'But Willie, it\'s all so awful… Her lips began to tremble luxuriously, and she allowed herself to weep comfortably on his shoulder. \'You don\'t know it is Tembi, said Willie. \'Of course it\'s Tembi. Who else could it be? The silly little boy. My silly little Tembi…

She could not eat. After supper she said suddenly: \'He\'ll come here tonight. I\'m sure of it.

\'Do you think he will? said Willie seriously, for he had a great respect for Jane\'s irrational knowledge. \'Well, don\'t worry, we\'ll be ready for him. if he\'d only let me talk to him, said Jane. \'Talk to him! said Willie. \'Like hell! I\'ll have him in prison. That\'s the only place for him. \'But,Willie… Jane protested, knowing perfectly well that Tembi must go to prison.

It was then not eight o\'clock. \'I\'ll have my gun beside the bed, planned Willie. \'He stole a gun, didn\'t he, from the farm over the river? He might be dangerous. Willie\'s blue eyes were alight; he was walking up and down the room, his hands in his pockets, alert and excited: he seemed to be enjoying the idea of capturing Tembi, and because of this Jane felt herself go cold against him. It was at this moment that there was a sound from the bedroom next door. They sprang up, and reached the entrance together. There stood Tembi, facing them, his hands dangling empty at his sides. He had grown taller, but still seemed the same lithe, narrow child, with the thin face and great eloquent eyes. At the sight of those eyes Jane said weakly: \'Willie

Willie, however, marched across to Tembi and took that unresisting criminal by the arm. \'You young rascal, he said angrily, but in a voice appropriate, not to a dangerous thief, who had robbed many houses, but rather to a\' naughty child caught pilfering fruit. Tembi did not reply to Willie: his eyes were fixed on Jane. He was trembling; he looked no more than a boy.

\'Why didn\'t you come when I called you? asked Jane. \'You are so foolish, Tembi.

\'I was afraid, missus, said Tembi, in a voice just above a whisper. \'But I said I wouldn\'t tell the police, said Jane.

\'Be quiet, Jane, ordered Willie. \'Of course we\'re calling the police. What are you thinking of? As if feeling the need to remind himself of this important fact, he said: \'After all, the lad\'s a criminal.

\'I\'m not a bad boy, whispered Tembi imploringly to Jane. \'Missus, my missus, I\'m not a bad boy.

But the thing was out of Jane\'s hands; she had relinquished it to Willie.

Willie seemed uncertain what to do. Finally he strode purposefully to the wardrobe, and took his rifle from it, and handed it to Jane. \'You stay here, he ordered. \'I\'m calling the police on the telephone. He went out, leaving the door open, while Jane stood there holding the big gun, and waiting for the sound of the telephone.

She looked helplessly down at the rifle, set it against the bed, and said in a whisper: \'Tembi, why do you steal?

Tembi hung his head and said: \'I don\'t know, missus. \'But you must know. There was no reply. The tears poured down Tembi\'s cheeks.

\'Tembi, did you like Johannesburg? There was no reply. \'How long were you there? \"Three years, missus. \'Why did you come back? \'They put me in prison, missus. \'What for? \'I didn\'t have a pass. \'Did you get out of prison? \'No, I was there one month and they let me go. \'Was it you who stole all the things from the houses around here? Tembi nodded, his eyes cast down to the floor.

Jane did not know what to do. She repeated firmly to herself: \'This is a dangerous boy, who is quite unscrupulous, and very clever, and picked up the rifle again. But the weight of it, a cold hostile thing, made her feel sorry. She set it down sharply. \'Look at mc, Tembi, she whispered. Outside, in the passage. Willie was saying in a firm confident voice: \'Yes, Sergeant, we\'ve got him here. He used to work for us, years ago. Yes.

\'Look, Tembi, whispered Jane quickly. \'I\'m going out of the room. You must run away quickly. How did you get in? This thought came to her for the first time. Tembi looked at the window. Jane could see how the bars had been forced apart, so that a very slight person could squeeze in, sideways. \'You must be strong, she said. \'Now, there isn\'t any need to go out that way. Just walk out of that door, she pointed at the door to the living-room, \'and go through into the veranda, and run into the bush. Go to another district and get yourself an honest job and stop being a thief. I\'ll talk to the baas. I\'ll tell him to tell the police we made a mistake.Now then, Tembi… she concluded urgently, and went into the passage, where Willie was at the\' telephone, with his back to her.

He lifted his head, looked at her incredulously, and said: \'Jane, you\'re crazy. Into the telephone he said: \'Yes, come quickly. He set down the receiver, turned to Jane and said: \'You know he\'ll do it again, don\'t you? He ran back to the bedroom.

But there had been no need to run. There stood Tembi, exactly where they had left him, his fists in his eyes, like a small child.

\'I told you to run away, said Jane angrily.

\'He\'s nuts, said Willie.

And now, just as Jane had done, Willie picked up the rifle, seemed to feel foolish holding it, and set it down again.

Willie sat on the bed and looked at Tembi with the look of one who has been outwitted. \'Well, I\'m damned, he said, it\'s got me beat, this has.

Tembi continued to stand there in the centre of the floor, hanging his head and crying. Jane was crying too. Willie was getting angrier, more and more irritable. Finally he left the room, slamming the door, and saying: \'God damn it, everyone is mad.

Soon the police came, and there was no doubt about what should be done. Tembi nodded at every question: he admitted everything. The handcuffs were put on him, and he was taken away in the police car.

At last Willie came back into the bedroom, where Jane lay crying on the bed. He patted her on the shoulder and said: \'Now stop it. The thing is over. We can\'t do anything.

Jane sobbed out: \'He\'s only alive because of me. That\'s what\'s so awful. And now he\'s going to prison.

\'They don\'t think anything of prison. It isn\'t a disgrace as it is for us.

\'But he\'s going to be one of those natives who spend all their lives in and out of prison..

\'Well, what of it? said Willie. With the gentle, controlled exasperation of a husband, he lifted Jane and offered her his handkerchief. \'Now stop it, old girl, he reasoned. \'Do stop it. I\'m tired. I want to go to bed. I\'ve had hell up and down those damned pavements all day, and I\'ve got a heavy day tomorrow with the tobacco. He began pulling off his boots.

Jane stopped crying, and also undressed. \'There\'s something horrible about it all, she said restlessly. \'I can\'t forget it. And finally, \'What did hewant, Willie? What is it he was wanting, all this time?