Лебедев Andrew
Эдельвейс
– Альпинизм, товарищи, это система знаний, это я бы даже сказал наука, о способах передвижения и главное о способах выживания человека в условиях высокогорья.
Игорь слегка смутился из за того, что одна из девушек – эта чернявенькая студенточка с филфака – Рита Вайнштейн, тихохонько, но вполне отчетливо хихикнула, когда он начал свой спич.
– Что то не понятно? – Игорь вскинул брови, – или я слишком сложно изъясняюсь?
– Нет, нет, – как бы извиняясь, и мгновенно краснея засуетилась со своими объяснениями эта смешливая студенточка, – просто вы сказали \"товарищи\", а здесь ведь еще и \"господа\" присутствуют.
Теперь пришла очередь Игорю краснеть.
– Извините, я уж по привычке, – проговорил он прижимая руку к сердцу и оборачиваясь в сторону немцев, – у меня как то не было опыта выступлений перед интернациональной аудиторией.
– Нет, нет, все в порядке, – с самой добродушной улыбкой поспешил успокоить Игоря Ганс Тишлер – белобрысый переводчик немецких альпинистов, – у нас тоже принято обращение схожее с вашим \"товарищ\", так в германской армии солдаты говорят друг другу \"камарад\", а в нашей Национал Социалистской партии ее члены при обращении говорят \"геноссе\", что по русски тоже самое, как ваше \"товарищ\"..
Было утро четырнадцатого августа одна тысяча девятьсот тридцать девятого года.
Группа большим полукругом расселась на зеленой лужайке на южном склоне горы Ушбы…
Горы Ушбы, которую послезавтра они отправятся штурмовать.
Он – Игорь Тетов и эти немцы из Мюнхена, которые непременно хотят подняться по Западной стене, где до этого никто еще не поднимался.
Но это будет послезавтра.
А пока – ему Игорю Тетову – снежному барсу, мастеру спорта СССР по альпинизму поручили прочитать что то вроде лекции для новичков, которые завтра, если на то будет погода, пойдут в общем то несложным маршрутом на Ледник Комсомольский и для некоторых это будет их первое знакомство с блистательным миром вечных льдов.
Вот для этой чернявенькой и смешливой студенточки из МГУ точно это восхождение будет первым. Впрочем, как и для его симпатии – Раечки Васильковой.
– Так вот, – Игорь собрался с мыслями и продолжил говорить, – чтобы завтрашнее первое ваше восхождение не стало для вас последним, надо внимательно слушать, что вам говорят старшие товарищи.
И Игорь снова слегка сбился, выговаривая это слово… \"Товарищи\".
В парткоме института, когда утверждали его кандидатуру, он не удержался и все-таки спросил, – а что? Зачем нам надо с немцами? Ведь мы с ними в Испании дрались!
А секретарь парткома, товарищ Мостовой нервно шмыгнул носом, как то некрасиво подтерев его тыльной стороной ладони, не глядя Игорю в глаза, сказал, – не наше с тобой дело обсуждать, что там решили, – и при слове \"там\", товарищ Мостовой показал пальцем куда то на потолок, где судя по всему находилось самое высокое партийно-государственное руководство, которое и решило, что в августе тридцать девятого на советском Кавказе в горы с нашими альпинистами пойдут альпинисты из фашистской Германии.
– Альпинизм, как я вам уже сказал, – продолжил лекцию Игорь, – это система знаний о выживании человека в условиях высокогорья. И система этих знаний сложилась буквально на крови и на переломанных костях тех первопроходцев, что ценой своих ошибок, ценой своих жизней и дали нам эту систему.
Игорь кинул недовольный взгляд на одного из кандидатов в альпинисты, что совсем раскис и если сперва в начале лекции просто клевал носом, то теперь, сидя на своем рюкзаке, откровенно заснул, положил голову на сложенные на коленках руки.
– Бородулин, или как вас там, – прикрикнул на спящего Игорь, – вам тут что?
Привал в доме колхозника?
Студенты засмеялись.
Раечка Василькова, что сидела как раз рядом с нерадивым новичком, хлопнула того по плечу и весело прокомментировала, – Бородулин вчера пол-ночи под девчоночьими палатками сонеты с серенадами исполнял для своей Дульсинеи, вот теперь и добирает сна.
Студенты еще громче засмеялись, почему то хитро и со значением поглядывая теперь на чернявенькую Риту Вайнштейн.
– Тихо! – Тетов пресек оживление аудитории, – тихо, а не то заставлю и будете завтра вместо ледника назад в нижний лагерь топать.
Краем глаз, угловым зрением Игорь заметил, что старший немецкой группы Клаус Линде, или \"фон-барон\", как из-за дворянской приставки к имени за глаза прозвала его Раечка Василькова, просил белобрысого Тишлера перевести суть пререканий, возникших по ходу лекции. И отметил, как молодой \"фон\" улыбнулся, когда Тишлер перевел все до конца.
Немцам эта лекция была ни к чему.
Этот фон Линде был известным спортсменом и именитым альпинистом. И сам мог любому лекцию прочитать. Но вот попросился присутствовать – как ему откажешь!
Гостю…
На высоте почти двух тысяч метров, в зоне так называемых альпийских лугов – утро, даже солнечное августовское утро – было прохладным. На немцах были одинаковые темно-зеленые свитера, светло-серые ветровки из брезента специальной непромокаемой пропитки и австрийские шерстяные кепи…
– А я думала, они в тирольских шляпах с перьями приедут, – шутила Рая Василькова по поводу немцев, – и еще так по-тирольски петь будут с такими высокими подвываниями… И Рая смешно демонстрировала, как поют тирольцы: – ой лорики, ой лорики – у-ху!
Рая нравилась Игорю.
Даже больше чем просто нравилась.
Они познакомились с ней еще в Москве. В райкоме комсомола. Перед самым первомайским парадом познакомились.
Красивая сильная девушка. Студентка четвертого курса Первого медицинского.
Комсорг группы. С парашютом прыгала. Значок \"Ворошиловский стрелок\" на беленьком платьице носила. На груди. Он тогда и не смог оторвать глаз от этой ее груди, от сильных плеч, от красивой длинной шеи, обнаженной из за поднятых и забранных в тугой узел волос. И ее улыбка, улыбка этих заведомо теплых губ, и эта теплая улыбка ее добрых и насмешливых серых глаз – он просто не мог оторвать от них своего восхищенного взгляда.
– Что, снежный барс, влюбился? – ткнул Игоря в бок его лучший дружок и блюститель его Игоревой нравственности Митя Игуткин, – хороша комсомолочка?
Да…
Хороша. …
Лизе-Лотта немного говорила по русски.
Типичная немочка – хоть в натурщицы к апологетам современного немецкого искусства – этим специалистам по расовому вопросу из ведомства доктора Розенберга.
Широкие скулы, большой рот при улыбке обнажающий два ряда безукоризненно-жемчужной дентальности. И натуральная цвета выгоревшей на солнце пшеничной соломы – прическа… Вернее – стрижка. Такая по спортивному короткая, что видать нежный пушок на задней стороне ее загорелой шеи.
С Клаусом фон Линде они познакомились на вечеринке, устроенной Союзом Немецких Девушек. Фюрер германской молодежи Аксман – заботясь о претворении в жизнь идей Адольфа Гитлера об укреплении немецкой семьи, как основы Рейха, издал директиву, предписывающую всем отделениям молодежных женских организаций – устраивать вечеринки знакомств в военных училищах и в воинских гарнизонах Новой Германии.
То была вечеринка в 99 – ом горно-егерском полку, расквартированном в деревеньке Нидерблюменкирхен, что всего в десяти минутах езды на велосипеде от последней остановки Мюнхенского трамвая. Вечеринка была посвящена народному празднику Матери и девушкам предписывалось быть в праздничных народных платьях. На Лизе-Лотте был шерстяной узорчатый сарафан с длинной – ниже колен толстой юбкой, надетый поверх белой льняной блузки, тоже вышитой швабскими узорами. Белый передничек, белые чулки и туфли на высоком каблуке. А на голове, как и всех других девушек из СНД, у ней был венок из полевых цветов.
Клаус сразу ей понравился.
На нем была солдатская форма, но по галуну на его погонах и по тонким чертам его лица, Лизе-Лотта догадалась, что Клаус не простой солдатик.
И верно! Он был вольноопределяющийся фенрих. То есть, он был кандидатом в офицеры, потому что уже заканчивал учебу в Мюнхенском университете и здесь в полку он проходил курс первичной военной подготовки, после которой имел право сдавать экзамен на первый офицерский чин.
Они с Клаусом попали в одну пару танцевать баварский народный танец. Он так ловко перебирал ногами в своих горных ботинках, из которых по уставу горных егерей так смешно торчали завернутые поверх бриджей толстые шерстяные носки, он так ловко притоптывал в такт музыке, так нежно, но в тоже время так властно и сильно приобнимал ее за талию, что Лизе-Лотта сразу прониклась доверием у этому красивому германцу. Настоящему юному Зигфриду, пришедшему забрать у Нибелунгов золото Рейна. И когда в конце танца настала пора сделать самое сложное па, в котором партнер хватает партнершу на руки, кружит и затем перешагивает с нею через натянутый шнур, изображающий символическое жизненное препятствие, Лизе-Лотта поняла, что такому парню, как Клаус она могла бы доверить и саму жизнь. И ей так не хотелось спускаться на землю из его объятий. Как жаль, что танец был таким недолгим!
А потом они вместе пили темное пиво. И еще они пели народные баварские и швабские песни.
И Клаус пошел провожать Лизе-Лотту до трамвая.
Они шли, она катила под уздцы свой велосипед, скромно, потупив девичий взгляд, а он шел рядом, нежно поддерживая девушку за локоток. Шел и рассказывал о горных егерях, и об альпинизме, которым он начал заниматься еще на первом курсе.
Казалось, что Клауса в меньшей степени интересовала юриспруденция, которой он посвятил последние шесть лет своей университетской жизни. Его в гораздо большей степени теперь интересовала тактика горных егерей.
– Вся история немецкого народа это война, – говорил он Лизе-Лотте, покуда они вместе катили ее велосипед по дороге к кольцу мюнхенского трамвая, – а треть театров военного действия это горы. Погляди на карту. Путь в Индию, к ее несметным богатствам лежит через Балканы, через горные перевалы Кавказа и далее – Иран, Афганистан – эти колонии Британцев – всюду это горы. И там должен пройти немецкий солдат. Там, где не пройдут танки и панцергренадеры, где не пройдет кавалерия, в которой кстати полковниками рейтар служили и мой дед Карл Оскар фон Линде, и мой отец Вильгельм Оскар фон Линде, так вот, там где не смогут пройти ни танки, ни пехота, ни кавалерия, должны пройти мы – горные егеря.
А на остановке трамвая, Клаус спросил Лизе-Лотту – хочешь, я привезу тебе из похода в Индию настоящий лунный камень?
– Хочу, ответила девушка. …
Строевой смотр в полку это событие большой… Нет, не большой – огромной важности.
Это тот редкий случай, когда каждый солдат имеет свой шанс встретиться глазами с глазами своего генерала. И понравиться ему. Или наоборот – не понравиться.
Бывали случаи, когда именно со строевого смотра начиналась карьера того или иного военного. И маленький человечек с погонами рядового \"шютце\" становился вдруг… Ну, если не сразу становился большим человеком, то по крайней мере именно с того момента когда его заметил генерал, жизнь его кардинально менялась.
А бывало и наоборот.
Командир первой горнострелковой дивизии приехал в Нидерблюменкирхенские казармы.
Полк выстроили в каре.
Три батальона егерей по триста пятьдесят человек в каждом. И горно-вьючный артиллерийский дивизион – еще триста бравых мюнхенцев.
– Первая шеренга четыре шага вперед марш. Кру-гом!
Генерал медленно идет меду двух шеренг. Заглядывает в лицо каждого солдата. На шаг позади от него идет командир полка.
Вот генерал останавливается напротив какого-то юного баварца.
От внутреннего напряжения у рядового егеря глаза вылезают из орбит. Грудь выгнута колесом. Солдатик застыл по стойке смирно – руки с локтями отогнутыми назад, крепко прижаты к бедрам. Каблуки коричневых горных ботинок, казалось бы слились в крепкой диффузии.
Генерал заглядывает солдату в лицо.
Кажется, что солдат вот- вот либо лопнет от внутреннего давления, либо…
– Санитар второго взвода второй роты горных егерей ефрейтор Мейски, – орет солдатик.
– Жетон, – под стать солдатику рявкает генерал.
Солдат не меняя судорожно-вытаращенного выражения лица, рвет ворот и вытащив висящий на шнурке жетон поднимает его на уровень генеральских глаз.
– Левый каблук! – приказывает генерал…
Солдат делает кру-гом и замерев на одной ноге, словно какая-нибудь цапля на швабском болоте, подогнув другую ногу, дает любознательному генералу возможность ознакомиться с состоянием своего левого каблука.
– Правый каблук!
Теперь поза зеркально меняется.
А генерал уже идет дальше.
– Второй номер пулеметного расчета второго взвода второй роты горных егерей обер-ефрейтор Цандер орет очередной испуганный солдатик..
– Жетон, правый каблук, левый…
И так далее, и так далее, и так далее…
Как учил унтерфельдфебель Дитмар?
– Яйца зажать! В глазах преданность фюреру! …
До Клауса дошли только к исходу второго часа.
– Командир первого отделения высокогорного взвода разведки унтерофицер – фенрих Линде.
– Вильгельм фон Линде твой отец? – спросил генерал, неожиданно положив руку в перчатке на погон Клауса.
– Так точно, господин генерал-майор, Вильгельм Оскар фон Линде мой отец.
– Мы служили со стариной Вилли в рейтарском полку, – сказал генерал, шевельнув усами, не то улыбаясь приятным воспоминаниям, не то зловеще фыркая от каких то недобрых одному ему ведомых ассоциаций.
– Ну, что ж, служи, – крякнул генерал, и слегка ударил Клауса стеком по его левой голени. …
О том, что его все-таки заметили, Клаус узнал только через неделю.
В его отделении было четыре новобранца из числа последнего так называемого \"судетского\" призыва. С ними приходилось повозиться.
– Карабин к-98 является основным стрелковым оружием горного егеря.
Клаус говорил медленно, чтобы новенькие успевали уложить информацию в свои черепные коробки.
– Разборка карабина осуществляется таким образом, я показываю…
Клаус искренне хотел научить своих егерей.
Он не хотел идти в этом процессе путем репрессий, как это делал его коллега – командир второго отделения унтерофицер Штраус.
У Штрауса на все случаи непонимания и неумения его солдат был один рецепт – ранец с песком.
И егеря его боялись.
Потому что полный ранец с речным песком весил более двадцати килограмм. А чтобы \"понимание\" и \"понятливость\" у солдата, как говорил Штраус, наступали как можно быстрее, вместо лямок к ранцу приделывались петли из прочного, но тонкого электрического кабеля. Такие с позволения сказать лямки – ужасно резали плечи, стоило только надеть этот ранец с песком – это орудие средневековых пыток!
Но факт был на лицо. У Штрауса все егеря разбирали и собирали карабин в среднем на пол-секунды быстрей чем это делали в отделении у Линде.
– \"Фон\", ты интеллигент, – смеялся Штраус, – погляди как мои баварцы бегают, горные орлы, а не егеря, а твои? А эти твои новенькие – они как трахнутые в задницу бараны! Да надень ты на них ранец с песочком!
Но Клаус продолжал терпеливо объяснять…
– Шнуровать горный ботинок надо крепко, но вместе с тем, не перетягивая, чтобы не нарушать кровообращение. Носки необходимо заменять на свежие каждые десять километров марша. Чтобы предотвратить лодыжку от подворачивания, на марше по горной местности следует делать обмотки от верха ботинка и до середины голени…
А если вы подвернете лодыжку, то вашим товарищам придется тащить не только оружие и боеприпасы, но и вас самих…
Дело в том, что два раза Клаусу самому пришлось побегать по пляжу с \"учебным ранцем\" на плечах. Это было пол-года назад на первых военных сборах вольноопределяющихся студентов-юристов пятого курса.
Тогда Клаус поклялся себе, что ни при каких обстоятельствах он не станет мучить своих подчиненных, подвергая их подобным пыткам.
Ах, как хотелось ему тогда пристрелить своего командира взвода – унтерфельдфебеля Дитмара. Пристрелить за то, что он приговорил Клауса к километровому марш-броску с ранцем на плечах. К километру за одну секунду. За секунду опоздания в строй. А опоздавший на две секунды – должен был бежать два километра.
– Если я пошел бы с ним теперь в бой, – думал тогда Клаус, – я бы пристрелил его.
И когда Клаус сам стал командиром, он решил.
– С теми, с кем я пойду воевать, у меня будут только человеческие отношения.
И теперь он не уставал терпеливо объяснять и показывать.
– Вы оттягиваете затвор до упора, потом нажимаете на крючок цингеля, и затвор свободно выходит…
Он терпеливо объяснял, а унтерофицер Штраус стоял неподалеку и куря свою трубочку, посмеивался, – мои егеря все равно лучше твоих будут, потому что только ранец с песочком, только ранец с песочком ума прибавляет.
Клаус терпеливо объяснял своим новобранцам, когда прибежал вестовой из штаба.
– Фенрих Линде в штаб полка.
– В штаб полка? – недоверчиво переспросил Клаус, – не в штаб батальона, а именно в штаб полка?
Клаус оставил отделение на своего заместителя – оберефрейтора Цише.
Погляделся в зеркало.
Поправил кепи, еще туже подтянул ремень.
– В штаб полка? И с какой стати?
И меньше всего он думал о том, что ему теперь предложат отправиться в Россию.
На Кавказ.
В качестве студента и спортсмена-альпиниста. …
– Хороша девчонка? – не унимался Митя Игуткин, – имел бы я такую же силищу, как у тебя, сам бы ее на руках держал не выпускал.
Вместе с Раей Игорю предстояло изображать один из фрагментов живой картины, представлявшей все виды отечественного спорта.
На первомайском спортивном параде, сразу после прохождения военных, значкисты \"мастер спорта СССР\" – этого недавно учрежденного звания, должны были красочно и в лицах представить членам правительства, стоящим на трибуне Мавзолея, представить им весь советский спорт во всех его ипостасях.
На специально оборудованных в кузовах грузовиков рингах – бились боксеры. На проплывавших мимо Сталина помостах – боролись борцы и выжимали свои штанги штангисты. Гимнасты и гимнастки крутили свои солнышки на турниках и делали упражнения на брусьях. Даже футболисты и те – пробегали мимо трибун, гоня перед собою настоящие футбольные мячи.
А мастер спорта СССР по альпинизму?
Что должен был делать он?
В кузове одного из грузовиков искусники бутафории соорудили настоящую скалу из папье-маше. И для убедительности на коричневой картонной скале было написано – ЭВЕРЕСТ… И еще макушку у этой скалы покрасили белой краской.
На вершине этого Эвереста должен был стоять он – Игорь Тетов с ледорубом. И не просто стоять, но одной рукой за веревку страховки – поддерживать висящую немного ниже девушку, а другой рукой поднимать над Эверестом красное знамя…
И этой девушкой должна была быть Рая Василькова.
– Ну что? Хороша девчонка? – неистовствовал Митя Игуткин, – мне бы комсомол поручил, я бы ее из лап не выпустил!
Игорь многое позволял Мите Игуткину. Как в рассказе про трогательную дружбу льва и собачки, которую бросили в клетку к хищнику на съедение, их дружба носила характер странного симбиоза, какой встречается не только у девушек, когда красивая дружит с некрасивой. Митя будучи юношей хлипким, искал в дружбе с мощным красавцем Тетовым не то чтобы вульгарной физической защиты на танцах и по дороге в кино, но ему было интересно и приятно быть рядом с настоящим спортсменом, с мастером спорта СССР, интересно было вникать в его заботы и проблемы, да и вообще, Митя умел, черт побери, гордиться не только собственными достижениями, но и гордиться за друга. А Игорю в Мите нравились его мгновенная реакция удивительно быстрого остроумия, и добротная начитанность истинного филолога. Митя никогда не лез в карман за словом, и рядом с таким мощно-несокрушимым другом как Игорь Тетов мог себе порою позволить в компании и некоторые вольности, вызывавшие неудержимый девчачий смех и бурное негодование иных, задетых за живое юношей, чей гнев и желание расправиться с ловким острословом, сдерживались крепкими бицепсами Игоря Тетова.
– Ну, я бы такую из лап не выпускал, – еще раз повторил Митя Игуткин, заговорщицки подмигивая своему другу, – и ледоруб бы забросил за печку, и занялся бы семьей и деторождением на благо увеличения народонаселения социалистической родины.
– Трепло ты! – не зло прикрикнул на друга Игорь Тетов, но сам про себя подумал, что если когда и придется остановиться в движении на наращивание побед и жениться, то следовало бы сделать эту остановку именно на такой как Рая.
– Красивые женщины, они как вершины, – вспомнил Игорь изречение одного из друзей Алексея Михайловича, старого альпиниста и доцента кафедры марксистско-ленинской философии их института, пропавшего где то в недрах Лубянки осенью тридцать седьмого, – красивые женщины, они как вершины, каждая непокоренная манит к себе, а взойдешь и уже тянет к новой…
Репетируя их номер для спортивного парада, когда Игорю приходилось до десяти и более минут буквально держать Раю на одной руке, преодолевая приличия и собственное смущение, Игорь всё скашивал робкий, но с каждым разом всё более и более смелеющий свой взгляд в вырез её спортивного платьица, в котором трепетно теснились некие выдающиеся субстанции, про которые острослов и ходящий цитатник Митя сказал бы, – вздымающиеся дыханием любви перси младой Афродиты…
А Рая замечала эти скашиваемые вниз к ее вырезу глансы могучего альпиниста.
Замечала и слегка смущаясь, радовалась тому, что парень, который ей сразу очень и очень понравился – тоже не равнодушен к ней.
Начальник парада товарищ Коган сильно волновался.
Волновался и ругался.
– Глядите у меня! Если что, то никому не поздоровится! Шутка ли – сам Сталин с товарищами Молотовым и Ворошиловым на трибуне!
Все началось как и в сотни раз отрепетированных проходах..
Как только затих рокот удаляющихся по брусчатке Васильевского спуска замыкающих военный парад танковых колонн, двинулись и они. Кабы верил в Бога товарищ Коган, так наверное помолился бы своему Иогове. Но товарищ Коган только снял фуражку и нервно вытер платочком пот с ярко-желтой своей лысины.
Когда их грузовик с картонным Эверестом в кузове, проезжал мимо Исторического музея, Игорь принял отрепетированную позу героя, развернул знамя, привязанное за древко к классическому ледорубу и подав Рае руку, принял на себя вес ее лёгонького, но не так чтобы совсем уж бесплотно-невесомого тела. Рая оттянулась на страховке, красиво прогнувшись в талии и почти повисла на крепкой Игоревой руке, ножками своими в тяжелых альпинистских ботинках едва касаясь картонных скал бутафорского Эвереста.
Оркестр гремел все марши Покраса и Дунаевского.
\"Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля просыпается с рассветом вся советская страна холодок бежит за ворот, шум на улицах сильней с добрым утром, милый город, сердце Родины моей…\" Игорь старался не смотреть в сторону трибун. Он сконцентрировался на балансе.
Ледоруб, надежно заделанный в искусственную скалу, служил ему хорошей опорой.
– Как там тебе висится? – крикнул Игорь Рае, стараясь не скашивать глаз в сторону смелого выреза в ее явно не альпинистском платьице.
– Нормально, – откликнулась Рая.
Когда уже почти что миновали траверс главной трибуны и Игорь уже был виден конец их пути – где раздваиваясь у Лобного места, колонны направлялись либо вниз по Васильевскому спуску, либо сворачивали на улицу Маросейку, грузовичок внезапно дернулся. Что то там чихнуло в моторе и Игорь едва было не упал.
– Ой, – только и вскрикнула Рая, тоже закачавшись, как бедная рябинка, что без дуба на ветру.
Но Игорь удержал равновесие, а шофер, найдя все же исчезнувшую было искру, снова поехал ровно и без рывков.
И только когда их грузовик с картонным Эверестом свернул за Васильевским спуском на спасительную набережную, Игорь смог отвести дух.
– Ты чё, обалдел? – крикнул он шоферу, слезая с бутофорной горы, – обалдел?
Перед трибуной с вождями чуть нас не уронил! Это что? Вредительство что ли?
– Слыш, братишка, – взмолился шофер, – ты только Когану, я тебя умоляю, не говори, всё же обошлось, правда ведь!
Но всё обошлось, да не совсем.
Когда они отмечались у старшего и Игорь уже собрался было вести Раечку в парк имени Горького – пить ситро, кататься на качелях, его подозвал к себе сам товарищ Коган.
– Ты про кого там кричал, мол \"как тебе висится\"? Про кого?
– Не про кого, – растерянно отвечал Игорь.
– Не про кого? – переспросил товарищ Коган, – а мы тут подумали что про кого!
Интересно, – подумал потом Игорь, – кто доложил? Не шофер ли, чтобы себя выгородить?
А потом всё же поехали в парк Горького.
Ели мороженое, катались на карусели.
– Возьмешь меня с собой в горы? – спросила Рая когда он поцеловались.
– Возьму, – ответил Игорь, снова припадая к мягким и душистым губам подруги. …. ….
– Слушай, а не безумство ли лезть на стенку в связке с человеком, который ни хрена не понимает по русски, а ты при этом его языка не понимаешь? – возмущенно и как всегда тоном не допускающим возражения не спросил, а воскликнул Алексей Михайлович, – ты слыхал что нибудь про вавилонское столпотворение?
Алексей Михайлович был для Игоря непререкаемым авторитетом.
Когда Игорь еще пешком под стол ходил и едва \"агу-агу\" с пузырями изо рта пускал, Алексей Михайлович уже на семитысячники поднимался.
А еще Алексей Михайлович кроме того был и научным руководителем дипломной работы Игоря.
– Про вавилонское столпотворение? – переспросил Игорь.
– Вот-вот, про него! – со злым весельем поддакнул Алексей Михайлович, – когда люди решили построить Вавилонскую башню до самого неба и тем самым гордыню свою потешить Богу назло, Бог взял да и сделал так, чтобы строители вдруг заговорили на разных языках и перестали понимать друг друга. Тогда весь проект и лопнул.
Встала стройка. Вот и ты лезешь с немцем на стенку, на западную стенку Ушбы по сложнейшему маршруту, а как ты с ним в связке общаться будешь? Тебе что? Жить надоело?
– Мы двумя связками пойдем, а там и переводчик с нами подниматься будет, – как бы оправдываясь пробормотал Игорь.
– Ну ты как новичок рассуждаешь, – развел руками Алексей Михайлович.
Игорь не мог рассказать учителю всего.
Не мог рассказать, что вся эта идея послать их в одной связке принадлежала не Игорю. И даже не немцу. Это где-то там выше так решили, когда вообще немцам позволили приехать на Кавказ.
Начальник экспедиции – Геращенко, по всему судя человек из органов и надо полагать, не ниже старшего майора, так и сказал Игорю – полезешь с немцем и будешь за ним всю дорогу приглядывать.
А и отказаться уже было нельзя.
Раньше надо было отказываться.
Еще в парткоме института отказываться надо было.
Но тогда…
Что тогда?
А откажись он – разве не повредило бы это последующей карьере?
Да и вообще – не в привычках Игоря Тетова отказываться от трудного маршрута!
– Игорь, горы необдуманных авантюр не прощают! – сказал Алексей Михайлович с каким то тягостным вздохом, – ты не новичок, чтобы мне тебе о таких элементарных вещах напоминать.
– Да уж я… – начал было оправдываться Игорь.
– Да ты уж хоть вот словарь то возьми, да хоть с десяток фраз самых необходимых зазубри, – с укоризной сказал Алексей Михайлович и протянул своему ученику толстую потертую книгу, – мой словарь инженерных терминов под редакцией Хютте, тут все необходимые слова найдешь, и про крюк и про страховку.
– Спасибо, – сказал Игорь, принимая подарок.
– Эх ты, спаси-и-и-бо, – передразнил его Алексей Михайлович и вдруг крепко хлопнул своего ученика по плечу, – ладно, вернешься с гор – заходи! …
Сто раз вспомнил потом Игорь своего учителя.
Сто раз вспомнил его вися на стенке.
– Штейге хохэ инауф! – кричал Игорь, шедшему сзади Клаусу.
– Was? – кричал в ответ Ланге.
– Гее дорт хиер нихт! – кричал Игорь.
– Warum, nicht? – не понимая, откликался Клаус.
И только на третий день тренировок в связке, они стали понимать друг друга.
И теперь, если Игорь кричал, – Вирф ден стик, пожалуйста, твою мать, – то Ланге снизу отвечал, – бросаю, der Teufel soll den Kerl buserieren! ….
Языковый барьер был преодолен и между девушками.
Рая с Лизе-Лоттой не то чтобы сдружились, но достаточно активно общались на смеси русского со швабским, усиленно при этом помогая себе и друг дружке мимикой и жестикуляцией.
Впрочем, как заметил начальник экспедиции товарищ Геращенко, – две бабы завсегда общий интерес найдут о чем поговорить.
– Was ist das Wort \"бабы\"? – переспросил Ланге.
– Бабы, дас ист фрау по вашему, – перевел Игорь похлопав Клауса по плечу, – verstehen Sie?.
А Рая с Лизе-Лоттой говорили о женихах.
И о поэзии.
– Вы любите читать? – вежливо поинтересовалась Лизе-Лотта, увидав в руках русской девушки томик стихов.
– Очень люблю, – горячо воскликнула Рая, открытыми страницами прижав книжку к груди.
– А что вы любите читать? – медленно и как бы с осторожностью минера на минном поле, боясь допустить ошибку, выговаривая эти трудные русские фразы, спросила немочка.
– Стихи, – просто ответила Рая, – вот например немецкий поэт Гейне мне очень нравится, но я только по русски его знаю…
И закрыв глаза, нараспев, Рая прочитала:
Твои глаза – сапфира два,
Два дорогих сапфира.
И счастлив тот, кто обретет
Два этих синих мира.
Твое сердечко – бриллиант.
Огонь его так ярок.
И счастлив тот, кому пошлет
Его судьба в подарок.
Твои уста – рубина два.
Нежны их очертанья.
И счастлив тот, кто с них сорвет
Стыдливое признанье.
Но если этот властелин
Рубинов и алмаза
В лесу мне встретится один, -
Он их лишится сразу!
– Да, это Гейне, – вздохнув подытожила Лизе-Лотта, – но это нужно читать в подлинном виде на чистом немецком языке, тогда вы увидите и услышите настоящую красоту.
– А еще мне нравится Гёте, – сказала вдруг Рая, – мне очень нравится его Фауст.
Лизе-Лотта вскинула брови.
– Фауст? – переспросила она. И улыбнувшись, продолжила, – по трагедии Гете в моем университете я писала большую работу, вроде маленькой научной диссертации…
Лизе-Лотта положила свою руку поверх Раиной руки и сказала, – вот послушайте И она стала читать по памяти:
Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten, Die fr?h sich einst dem tr?ben Blick gezeigt.
Versuch\' ich wohl, euch diesmal festzuhalten?
F?hl\' ich mein Herz noch jenem Wahn geneigt?
Ihr dr?ngt euch zu! Nun gut, so m?gt ihr walten, Wie ihr aus Dunst und Nebel um mich steigt;
Mein Busen f?hlt sich jugendlich ersch?ttert Vom Zauberhauch, der euren Zug umwittert.
Und mich ergreift ein l?ngst entw?hntes Sehnen Nach jenem stillen, ernsten Geisterreich;
Es schwebet nun in unbestimmten T?nen Mein lispelnd Lied, der?olsharfe gleich;
Ein Schauer fa?t mich, Thr?ne folgt den Thr?nen, Das strenge Herz, es f?hlt sich mild und weich;
Was ich besitze, seh\' ich wie im weiten, Und was verschwand, wird mir zu Wirklichkeiten.
– А я знаю, а я знаю, откуда это! – радостно воскликнула Рая, когда Лизе-Лотта перестала читать, – я это место хорошо знаю по русски, я как услыхала это слово \"Aolsharfe\" и сразу вспомнила, что это Посвящение из начала трагедии, правильно?
– Правильно, – кивнула Лизе-Лотта.
– А вот послушайте, как это по русски!
И теперь настал ее черед читать:
Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы как дым надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
И я прикован силой небывалой
К тем образам, нахлынувшим извне.
Эоловою арфой прорыдало
Начало строф родившихся вчерне.
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью и тает лед во мне.
Насущное уходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность. …
После таких чтений Рая и Лизе-Лотта уже считали себя подругами.
И говорили даже о самом сокровенном.
О любви вообще и своих симпатиях в частности.
И как-то побродив по окрестностям лагеря, вернувшись с лугов с набором полевых альпийских цветов, обе девушки, не сговариваясь сказали своим парням – Игорю с Клаусом, – когда полезете на вершину, принесите нам по самому высокогорному цветочку…
На следующее утро девушки с группой новичков ушли с инструктором на ледник.
А на следующий после этого день, на стенку пошли мужчины. Двумя связками – Игорь с Клаусом и Ганс Тишлер с Жорой Амбарцумяном.