– Они говорили в самую точку, все произошло как по ими говорённому, – ответил Мельников.

– Твоя первая задача, – сказал Старцев, кладя Саше руку на майорский погон, – твоя задача сейчас, как можно скорее привезти этих профессоров сюда, найти их в нынешней Москве и привезти их сюда в бункер. От этого будет зависеть успех нашей дальнейшей борьбы. ….



Глава 3.



Москва представляла собою ужасную картину.

Наверное, пожар 1812 года был просто цветочками в сравнение с тем, что увидал теперь Мельников по возвращении в столицу…

Хотя, в отличие от событий двухсотлетней давности, нынче здесь кое-где даже велось какое-то строительство.

Так по углам храма Христа Спасителя силами нескольких бригад молдаван под присмотром каких-то янычар с автоматами – шустро сооружались четыре симметричных минарета, делавших центральную церковь России похожей на какую-то тепловую электростанцию с высокими кирпичными трубами по бокам.

Москва прям по пророчеству того самого Булыгина-Мостового, за которым Саша и прибыл теперь сюда, превратилась в сплошной базар.

Торговали везде.

Возле метро, в переходах метро, в самом метро…

Только само метро встало из-за отсутствия в фидерах напряжения.

По превратившимся в торговые ряды улицам ездили редкие автомобили.

Бензин был в дефиците и стоил как коньяк \"хеннеси\" – сто долларов пол-литра.

Поэтому, автолюбители теперь стали столь же редки, как если б Москва перенеслась в самое начало ХХ века, когда Роллс-Ройсы и Руссо-Балты водились только в конюшнях у членов царствующей семьи.

Вместо световых реклам воспевавших прелести буржуазного образа жизни – на всех углах теперь висели портреты бородатого господина в зеленом халате и в белом хеджабе, изрекавшем что-то мудрое. Что именно – Саша не мог теперь оценить, потому как надписи на плакатах были сделаны по арабски.

– Это кто? – спросил Саша одного из феллахов, показав на плакат.

– Ты не знаешь? – удивился феллах, – это же великий учитель, Ходжахмет Ходжаев.

Феллах еще долго подозрительно оглядывался вслед Саше.

До катастрофы Булыгин – Мостовой жил на Аэропорте в так называемых \"писательских\" домах, что справа от метро, если стоять лицом к институту МАДИ.

Адрес ученого Саше дали в резервной ставке перед тем, как отправить его на задание.

Теперь надо было думать, как добраться от Кропоткинской до Аэропорта, если не работает метро, и если по городу не ездят такси.

Велорикша была, вроде, более удобным транспортом, но относительно дорогим.

Чтобы не вызывать к себе подозрений, чтобы не выделяться и не рисковать излишними проверками, Саша решил выбрать транспорт соответствующий своему статусу. А одет и экипирован Саша был по легенде, что он – Эдик Мирзоев – обрусевший и плохо знающий родной язык – бывший футболист второго дивизиона от команды Нарофоминска, а ныне – шашлычник и мангальщик, в городе Павлово на Оке, приехал в Москву навестить брата…

Такой человечек, как Эдик Мирзоев по нынешним понятиям не должен был шиковать и ездить на велорикше. Ему больше к лицу подходила обычная рикша с китайцем-кули в оглоблях, что в рисовых конических шляпах и босиком – бегали по Мосвке не хуже ипподромных рысаков.

Рикша нашлась сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами \"афгани\".

Кули оказался русским.

Покуда трусили по Тверскому бульвару до Пушкинской, Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать Ислам, и что сам кули – Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился и вот получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело – заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.

На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.

– А где памятник Пушкину? – спросил Саша своего возчика.

– А-а, этого, на котором голубь всегда сидел? – тяжело дыша отозвался запыхавшийся водитель рикши, – его по указу Ходжахмета Ходжиева снесли.

Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали – тоже не было.

Не было и вывески ресторана Пекин.

Вместо нее теперь была большущая надпись – Шаурма.

– Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? – спросил Саша.

Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал – поберегись, увага, алярм!

– И это правильно, – согласился Саша, – незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.

На аэропорт доехали за каких-нибудь полтора часа.

Собственно пару месяцев назад, когда на Москве еще были электричество и бензин, и когда ходило метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.

Саша кинул рикше двести афгани.

– Хозяин, накинь на пиво! – взмолился новоиспеченный Иса Иванов.

– Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, – возразил Саша.

– Тогда на гашиш накинь, – настойчиво попросил рикша.

Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.

Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью, – премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.

– Аминь, – оборвал рикшу Мельников, – купи себе халвы с докторской колбасой.

Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.

Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди?

Возле переполненных и минимум – месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленной на них горы отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.

– Что здесь будет летом в жару? – мысленно Саша задал себе вопрос, – совсем пропадет Москва!

Возле парадного, где по прописке до катастрофы проживал Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из под пепси-колы, кто на четвереньках – сидели взрослые мужчины и скалились исполненными золотых зубов улыбками.

Мужчины играли в нарды.

– Салам алейкум, – на всякий случай сказал Мельников.

– Ти куда идёш дарагой – уважаемый? – спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.

Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там – в резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал, – я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.

Мужчины переглянулись.

– Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, – сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков, – ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?

– Мой кунак Булыгин-Мостовой зовут фамилия его, – ответил Саша, снова даря всем блистательную улыбку своей позолоченной дентальности, – я с мой кунак в футбол в Нальчике играл на кубок Дагестана, я ему гашиша привез, дыня привез, насвай привез…

Мужчины переглянулись.

– Слушай, дарагой, нэт здэсь твой кунак теперь, зачем ти приезжал? Сафысем напрасно ти приезжал!

– А где мой кунак? – настойчиво спросил Саша, продолжая улыбаться.

– А он типер там, – мужчина махнул рукой в сторону мусорного Монблана, – он типер там где фсе русский кто бэз прописка, где фсе бомж славянской национальности.

– А где это? – спросил Саша.

– А это в подвал, на чердак, в мусоный ящик, в старый машина, я не знай где этот бомж живет, я в сорок седьмой кАвартира живу, а его не знай где он живет!

Саша пожелал игравшим в нарды всяческих благ, и чтобы ниспослал им Аллах долгих и приятных дней в квартире номер сорок семь.

Но надо было искать Булыгина-Мостового. …

Булыгин-Мостовой жил теперь в трансформаторной будке.

Электричества в Москве уже месяц как было отключено, поэтому жить в трансформаторной будке теперь было неопасно.

Замки в железных дверях с красными молниями на них – давно были выломаны, на полу, под масляными трансформаторами были наброшены неизвестно откуда взявшиеся матрасы и кучи какого-то тряпья.

Булыгин-Мостовой жил здесь с двумя писателями и с приставшей к ним парой бывших доцентов МАДИ.

Теперь, в часы не занятого поисками пищи досуга, обитатели трансформаторной будки предавались рассуждениям о судьбе Москвы и судьбе человеческойцивилизации.

Сегодня в будке был праздник.

Роясь в основании Монблана, паре доцентов удалось докопаться до слоя еще старого цивильного мусора тех времен, когда в домах было электричество, и среди прочего, доценты нашли несколько пакетиков испитого чая липтон, но самое главное, они нашли целую пепельницу окаменелых окурков, среди которых некоторые были чудовищно длинными или – жирными, как говорили здесь в трансформаторной будке.

Теперь все пили чай и курили.

– Это только женщины могут так недокурить, – сказал доцент Синяев, задумчиво поглядев на длинный окурок.

– Гляди, там и след от помады еще остался, – сказал другой доцент по фамилии Ширский.

– Эх, господа мои хорошие, нам бы теперь эту женщину сюда! – сладко потянувшись, сказал писатель Цукеровский, – мы б ее чаем угостили, а? Как вы думаете?

– Эту женщину теперь какой-нибудь Ахмед у себя в гареме держит, – махнул рукой другой писатель, который до катастрофы писал под псевдонимом Становой, – она ему теперь танец живота танцует.

– Да, господа, рано или поздно, но приходят сильные и голодные и отнимают у ожиревших и ослабевших ихних баб и квартиры, – горестно вздохнул писатель Цукеровский, – que fait?

– Да, квартирка то у меня была! – тоже вздохнул Булыгин-Мостовой.

– Вы, небось, скольких женщин то туда переводили, а? – писатель Становой игриво ткнул Булыгина в бок.

– Да уж, было, – вздохнул Булыгин.

– Так и не из вашей ли сорок седьмой квартиры эта вытрясенная пепельница, откуда мы нынче хабарики докуриваем? – хмыкнул доцент Ширский.

– А может и из моей, – покорно согласился Булыгин.

– Расскажите-ка, расскажите компании, каких дамочек к себе водили? – сделав хитро-похотливое лицо, попросил Становой, – ну. нам же интересно!

И на правах рассказчика, которому дозволены лишний глоток ценного чая и лишняя затяжка табачного дыма, Булыгин-Мостовой отхлебнул из общей алюминиевой кружки и пару раз затянулся жгущим уже пальцы окурочком.

– Перед самыми событиями, друзья мои, был я на телевидении, – начал свой рассказ Булыгин, – и пригласили меня на прямой эфир в программу известной всем вам телеведущей…

Смешанная компания из доцентов-технарей и гуманитариев-писателей, объединенная общими жилищными условиями на гнилых ватных матрасах в холодной трансформаторной будке, попив чайку и покурив, со сладостными улыбками предалась теперь кайфу сексуальных мечтаний, стимулируемых рассказом Булыгина-Мостового.

Дамочка эта, вы ее все видели по телевизору, она на самом деле невысокого росточка, и при ближнем, без грима и студийного света рассмотрении, даже ничуть не хуже, а когда естественная, а не для обложки, то выглядит и моложе своих тридцати шести и даже сексуальнее. Она мне, господа мои хорошие, давно уже глянулась, и я все думал, вот бы затащить дамочку на секс в хатку к себе! Ну, и пришел я к ней за пару часов до эфира, принес ей свою книжку последнюю, что вышла в ВАГРИУСе, подарил ей для пыли в глаза с подписью, ну, а она меня пригласила в ихний кафетерий – чтоб проинструктировать меня чтоли перед эфиром, как и о чем перед камерами говорить будем. Я – слово за слово, глансы на нее бросаю, тему прощупываю, и чую, выгорит дельце – западает дамочка на меня, хочется ей, имеется у нее интерес!

Доценты с писателями понимающе переглянулись и многозначительно заулыбались сальными улыбками.

А я сам тоже распаляюсь, все на титьки ее, да на коленки пялюсь, а грудь у этой дамочки, это типа того, знаете, с виду, под свитером вроде как плоская, а снимешь свитерок, а там – сюрприз, но я то знаток, меня то не обманешь, я хорошую грудь за версту носом чую.

Булыгин, пользуясь эксклюзивным правом рассказчика, запалил последний оставшийся окурок и жадно затянулся, передав его потом по кругу.

Ну, прошли мы на эфир, в студию, там мне грим на лицо, попудрили сперва, потом микрофон на лацкан повесили, усадили в кресло под софиты, камеру накатили, дали отсчет, ну сами знаете…

Рассказ бы прерван замешательством, происшедшим из-за оплошности писателя Станового, он обжегшись совсем уже коротким окурочком, уронил его на матрас.

– Ну, растяпа! – воскликнул доцент Ширский, жадно ища ценный хабарик в недрах тряпья, – вам, Становой, не книжки писать, а сволочью в милиции служить с вашим ротозейством.

– Не ссорьтесь, господа, – урезонил товарищей писатель Цукеровский, – дайте послушать, cest interesant!

Булыгин кивнул и продолжил свой рассказ.

Вобщем, покуда шел эфир, я чую окончательно, дамочка эта безусловно уже моя, потому как на все мои остроты кидала на меня такие восторженные взгляды, прям как влюбленная в учителя десятиклассница на последнем уроке перед выпускными экзаменами…

– Вот кому книжки то писать, – вставил Ширский, – слог то какой, господа!

– Да заткнитесь вы, ради Бога, дайте послушать, – взмолился Становой.

Благодарно прижав руку к сердцу, Булыгин стал рассказывать дальше.

Кончился эфир, ну я ей и говорю, а поедемте Марианночка отметим наш успех где-нибудь в тихом ресторанчике. А она удало этак, тряхнув причесочкой своею, и отвечает, а что? И поедем, отметим! Вобщем, повез я ее на Арбат в Ангару, и так мы застряли в пробке на Сухаревской, что ни туда – ни сюда, а я чую, что момент готовности то утекает, дамочку то надо ковать, пока она горяча! Вобщем, предлагаю ей, а не плюнуть ли нам на ресторан, и не поехать ли прямо ко мне, виски, да коньяк у меня никогда в баре не переводились, а съесть что-нибудь такое, мы можем сами приготовить, у меняв морозилке и курица и бифштексы…

– Ах. Не травите душу, Булыгин, – взмолился Ширский, – курица и бифштексы это тема табу!

Ладно! – согласился Булыгин, – про еду не буду, буду только про секс…

Вобщем, пришли мы ко мне домой, в сорок седьмую мою квартирку, значит пришли.

Снимаю я снее этак плащик, а сам думаю – не надо тянуть, надо сразу брать, а уже потом, когда первая страсть уляжется, можно и все нежности – типа ванна, джакузи, сигаретка и кофе в постель, Мик Джаггер из стереосистемы и все такое прочее…

Вобщем, снимаю с нее плащик, а сам ее за титечки, за титечки. А она уже и дышит прерывисто и бормочет всякую обычную для таких случаев чепуху, типа – мол. Что вы делаете, да что вы такое позволяете, а сама не вырывается, сама об меня только трется и дышит часто-часто…

Ну, вобщем, первый раз я ее отымел прямо в прихожей на ее же пальто… А она, как оголодалая…

– Ассалям алейкум, уважаемые, – прервал кто-то Булыгинский рассказ.

Стальная дверь трансформаторной будки со скрипом отворилась и в проеме показался какой-то восточный мужчина с полным ртом золотых улыбчивых зубов.

– Что вы тут делаете, люди хорошие?

– Ступай отсюда, басурманин! – сделав недовольное лицо, сказал Становой, – это наша будка, мы ее давно уже заняли, и участковый мурза в курсе…

– Да что ты суетишься, уважаемый, – успокоил Станового восточный улыбчивый человек, – никто тебя из будки выселять не собирается, я наоборот вам сигарет и денег дам, вы мне скажите, где теперь Булыгин-Мостовой из сорок седьмой квартиры живет?

– Ты сигарет наперед дай, мы тебе тогда и скажем, – с максимальной серьезностью сказал Ширский.

Человек протянул ему пачку Мальборо.

– Этого мало, – сказал Ширский.

Человек порылся в карманах халата и показал еще две пачки Мальборо. Показал, но не дал.

– Дай сигареты, я скажу! – воскликнул Становой.

– Нет, ты уж мне дай, я сам скажу, – не выдержал Булыгин, поднимаясь с матрасов.

Две пачки Мальборо перешли к нему в руки.

– Ну, говори теперь! – сказал восточный человек.

– Ну я – Булыгин, а что? – вызывающе выпятив грудь, сказал Булыгин.

Возникла пауза.

Доценты и писатели вопрошающе глядели на восточного человека с рандолевыми фиксами.

Восточный человек присел на корточки, развязал свой рюкзачок, молча достал оттуда бутылку коньяка с довоенной наклейкой \"Дербент\" и откупорив, сказал, – Пророк не велел пить вина на земле, и тогда нашелся один правоверный, который стал залезать на дерево и пить сидя на суку, потому как про то, что нельзя пить на дереве, Пророк ничего не говорил…

Пустили бутылку по кругу.

Закурили свежераспечатанное Мальборо…

– А кто теперь в твоей сорок седьмой квартире живет? – спросил восточный человек.

– А бывший шофер и осветитель с того самого телеканала Магомед Талбоев живет, причем вместе с телеведущей Марианночкой сожительствует… … …



2.



Катюшу поместили в двух комнатах женской половины дома.

А Лиду и Милу назначили к ней в служанки.

– За что мне такие почести? – попыталась она выяснить у старшей жены.

Но та ничего объяснять не стала.

Пришлось принять статус без объяснений.

Разве худо?

Месяц ехала на нарах в скотских условиях, а тут попала в рай – кругом ковры, домашние сады с бассейнами и павлинами, питание – на убой, все свежее – курочка, мясо, плов, фрукты – любые!

Разоделась в шелковые шароварчики, да в бархатные топики.

По-восточному.

С Милкой и Лидией – Катюше было нескучно.

Но старшая жена строго следила за тем, чтобы равенства между бывшими товарками не было. Катюша – госпожа, а Лида с Милой – ее служанки. Поэтому, есть вместе – нельзя, купаться вместе в бассейне – тоже нельзя… Можно только почтительно разговаривать с госпожой, если та позволит…

Катюша попросила, чтобы ее показали акушеру-гинекологу…

К ней привезли сразу троих…

И аппарат УЗИ привезли, и кресло, и все что надо для анализов, вместе с компьютером.

Посмотрела на экране, как бьется сердце ее маленького.

Подтвердили то, что ей говорили еще в Москве, еще до событий, что мальчик у нее.

И скоро уже рожать…

– А кто наш хозяин? – украдкой, шепотом спросила Катюша у Лиды.

– Говорят, что некий Ходжахмет Ходжаев, – отвечала Лида, – а еще говорят, что он твой, то есть ваш муж…

– Но я ведь замужем, – возмутилась Катюша.

– Для них это неважно, – пожав плечиками, отвечала Лида, – на кухне служанки говорят, что ты, то есть вы, будете скоро старшей женой…



ГЛАВА 4.



1.



Ходжахмет Ходжаев иногда позволял себе часок-другой побыть Володей Ходяковым.

Вот и теперь.

Велел вертолетчикам посадить машину в том месте, где Калужское шоссе пересекает реку Десну. Когда-то здесь на пляже он познакомился с девушкой-москвичкой, а она, узнав, что он из Ульяновска, презрительно отвергла его ухаживания.

Если б она знала, во что, какими слезками потом отольется миллионам москвичек это ее тогдашнее \"нет\", по-покладестее, наверное была бы тогда с ним?

Саму девчонку, ее лицо, Володя уже давно позабыл.

Помнил, только, фигурку ее ладненькую в модном тогда махровом бикини, да светло-русые пряди, шевелимые теплым июльским ветерком.

Ходжахмет раздраженно махнул рукой, веля летчикам улетать, а охранникам – скрыться в кустах, не маячить перед глазами и не портить впечатление от созерцания природы.

Вертолет завыл форсажем турбины и косо наклонившись, над самым полем быстро улетел прочь.

Володя остался один.

Нет, один он никогда теперь не оставался.

Человек с пол-ста охранников с винтовками и автоматами засели по периметру – там и там – глядят в оба, охраняют…

Он теперь главный вождь движения.

И хоть и не духовного звания, но покруче любого айятоллы.

Володя присел на корточки, поднял камешек, бросил в воду.

Здесь они купались.

Много машин еще стояло тогда на траве – это дикие туристы из Москвы приехали искупаться.

И он тогда вместе с московским своим дружком – Андреем.

А она местная была. Вернее – москвичка, но с местных дач.

Сколько времени прошло?

Он тогда только школу закончил в Ульяновске и приехал поступать в институт.

Выбрал себе автомобильный – МАДИ и факультет – эксплуатацию автотранспорта, чтобы потом на жигулевском автосервисе в Ульяновске работать – хорошую деньгу зашибать…

Не поступил.

Баллов недобрал, а нак вечернее не было смысла, вечерний отсрочки от армии не давал.

Вернулся в Ульяновск, на Тутти к себе.

А осенью его и в армию забрали.

С Лешкой Старцевым.

А вот интересно, если бы тогда не отбили они Лешку, когда его боевики Хамид-шаха выкрали, там с горки, где Леха собаку хоронил? Что бы сталось?

Может, Лешка теперь был бы Ходжахметом? А он – Володька – русским генералом, который бы этого Ходжахмета ловил?

Может!

Все может быть.

Аллах велик.

И все в воле его.

Володя вспомнил, что теперь время молитвы.

И вот полста спрятавшихся по кустам охранников смотрят теперь на него – на главного своего вождя.

Володя обратился лицом на восток, расстелил коврик, встал на колени…

Огладил бороду, провел пальцами по глазам, по лицу…

Но он не молился.

Он вспоминал.

Вспоминал, как встретил Пакистанца.

Уже в Чечне, когда сам был в чине бригадного генерала.

И как Пакистанец рассказал ему про чистых, объединенных в цепь.

Что если много чистых объединить в цепь, то можно достичь сути откровения, которое дается Пророку.

Вспомнил, как поверил в это.

Все вспомнил



2.



На первое – был доклад профессора Булыгина-Мостового.

Присутствовали – генералы Старцев, Ерохин и Бочкин, а также полковники Цугаринов, Грабец. Мижулин, Заробко, и с ними – майоры Мельников и Луговской.

Суть доклада сводилась к уже известному, что Ходжахмету судя по всему, удалось повторить Вевельбургский опыт немцев, то есть – собрать экстрасенсов, влияющих на техногенное и скомпоновать из них работоспособную цепь.

Однако, выводы Булыгина-Мостового не были слишком пессимистичными.

Профессор был уверен, что так же как и немцы в сорок пятом – Ходжахмет по прежнему выдергивает из мировой сети знаний только случайное. Его экстрасенсы, словно в Публичной библиотеке, но с завязанными глазами – хватают с полок бессистемно, и только уже выйдя из транса, могут как то потом разбираться с утащенным с небес знанием.

Вопросов к профессору было много.

Во-первых:

Можно ли и главное – нужно ли нам сейчас пытаться собрать такую-же аналогичную цепь из экстрасенсов?

И во-вторых, как лишить Ходжахмета его преимуществ?

Булыгин-Мостовой ответил на это, что собирать собственную цепь – дело долгое.

И главное, собрав ее, где гарантия, что нашим удастся быстрее Ходжахмета нахватать из мировой сети именно нужных знаний, именно тех, что позволят противостоять его армии?

Поэтому, Булыгин предложил начать с того, чтобы разрушить имеющуюся у Ходжахмета сеть.

Именно эту рекомендацию профессора решили и принять за основополагающую директиву дальнейших действий Резервной ставки. …

– Ты должен поехать туда, ты должен проникнуть в их святая-святых под видом экстрасенса, – сказал Цугаринов, – Саша, тебе доверяем мы судьбу России, ты должен включиться в их сеть и… Вырубить ее.

– И тогда телепортанты зависнут в подпространстве, – вставил Булыгин-Мостовой.

– И тогда эти их дьяволы, которые телепортировались в Кремль, в Белый дом в Вашингтоне, на Даунинг Стрит и в Виндзорский дворец, все эти телепортанты тогда зависнут в подпространстве и вообще неизвестно куда денутся, – подтвердил Цугаринов, – и ты, Саша, и ты должен это сделать…

Да!

Заданьице!!

Всего – ничего!!!

Проникнуть к Ходжахмету, выдав себя за экстрасенса, умеющего влиять на техногенное, и проникнув в то место, где сидят эти его монахи-экстрасенсы, вырубить им подключение к мировой сети…

Вот и весь сказ.

Вот и вся задачка.

– И еще, – добавил Цугаринов, – профессор сказал, что твоя Катюша – она не случайно попала к Ходжахмету, он ее каким-то образом вычислил, и ища её, ты выйдешь на Ходжахмета и наоборот… Ища Ходжахмета, ты найдешь свою Катюшу…

Она, почему-то нужна ему. И выяснив, зачем она ему нужна, ты может выяснишь и раскроешь его главный секрет…

Катюша?

Она главный приз этой гонки.

Вот как завернула Судьба.



3.



Катюша сидела во внутреннем дворцовом саду.

Резко и противно кричали павлины.

Индюшки эти – они ходили взад и вперед, клюя свои орешки из кормушек, а главный индюк-павлин, с большой короной на голове, то распускал свой хвост, то сводил перья в стопочку. И покрикивал.

Купаться не хотелось.

Куда уж купаться – не сегодня – завтра – родить уже!

Лида сидела рядом в тени и рассказывала про свою старую жизнь в Москве, как они с Игорем – ее покойным мужем – ездили с друзьями на пикники на Москва-реку за Звенигородом, и как там бывало хорошо.

Лида кстати говоря. Как инструктор, занималась с Катюшей гимнастикой для беременных.

А под эту ипостась и сама тянулась – на шпагаты садилась, гнулась, делала махи ногами…

А без того, чтобы как бы с Катюшей заниматься – ей самой – гимнастику запрещала старшая жена.

– Как думаешь, нас подслушивают? – спрашивала Катя, беря с тарелки финики.

– Ясен пень, подслушивают, – сидя в шпагате, отвечала Лида, и поочередно делая наклоны к левому и правому носку.

– А как ты думаешь, зачем мы ему тут нужны? – спрашивала Катя. Отправляя в от очередной финик.

– Это у тебя надо спросить, – отвечала Лида, – поройся кА ты в памяти, может.

Вспомнишь чего?

И вдруг Катя как бы обомлела…

Схватилась за живот.

– Ой, ты чё, Катюха? – испуганно спросила Лида.

– Ой. Кажется началось, – тихо ответила Катя, – кажется началось у меня, рожаю.

– Акушера, акушера сюда! – закричала Лида, – хозяйка рожает! …

Прибывшие через три минуты акушеры мгновенно поставили диагноз – у роженицы отходят воды, самая пора была на стол и делать стимуляцию… … …

С Пакистанцем Ходжахмет впервые встретился на базе неподалеку от Карачи.

Шла вторая чеченская война.

Ходжахмет только что провел два месяца в Турции – в одном из оплачиваемых шейхами санаториев, где залечивал простреленные в горах правую ногу и левое лёгкое.

Некоторые его товарищи лечились и в Грузии и в Азербайджане, но Совет полевых командиров решил, что бригадному генералу Ходжахмету Ходжаеву лучше не рисковать, а поправлять здоровье подальше от России.

Русских… А особенно русских женщин, по которым тосковал, Ходжахмет мог видеть и в Турции. Теперь, после перестройки Горбачева и Ельцина – русских женщин в Турции было побольше чем в иное советское время их было в Крыму или в Сочи.

Нога уже совсем перестала его беспокоить, а то до отдыха в Анталии, Ходжахмет часто припадал на нее, и по ночам бывало просыпался от мучавшей его боли.

Пуля русского снайпера под Шали – задела кость.

Это инструктор по кличке Ливиец и чеченец Гоча вынесли его тогда по реке из под обстрела.

После отдыха Ходжахмет отправился в Пакистан.

Там готовили пополнение для ведения летних боевых действий новой летней компании девяносто седьмого года..

Простых бойцов – готовили в Чечне и в ущельях сопредельной Грузии.

А здесь, близ Карачи – готовили младших командиров.

Учили очень важным вещам – выживанию в горах, маскировке, минному и взрывному делу, обустройству бункеров и схронов, стрельбе из \"стингера\" и \"иглы\", работе на современных устройствах космической спутниковой связи и всему прочему, очень нужному в современной войне, тому, чему не обучают простых боевиков – мальчишек, набранных в селах предгорных районов. А кстати – мальчишки, выросшие уже не при советах, зачастую не умели писать и читать, но стрелять из автомата и гранатомета \"Муха\" – умели получше, чем иной российский солдат, особенно из тех российских солдат, кто вместо полигона – все два года своей службы провел на строительстве командирских дач, или на полковой свиноферме.

Ходжахмет прибыл в Карачи для того, чтобы проверить готовность нового выпуска школы, и вместе с отобранной партией бойцов вернуться в Шалинский район, где готовились большие дела.