– Я поеду в гостиницу и буду там тебя ждать, – ответила Марыля, многообещающе прищурив глазки и вытянув губы в воображаемом поцелуе.

Когда тяжелые двери плотно затворились и вся обслуга с охраной осталась снаружи, Сталин, убедившись что все расселись и смотрят теперь только на него, принялся ходить вдоль длинного стола, каждый свой шаг сопровождая помахиванием руки с зажатой в ней трубочкой.

У него после полуночного просмотра кино всегда наступал пик работоспособности, длившийся до трёх часов ночи. Самое продуктивное время советской мозговой активности.

– Мы собрались сегодня здесь, не для того чтобы посмотреть плохую кинопродукцию загнивающего Голливуда, товарищи, – начал Сталин, – а для того, чтобы подвести некоторые первые итоги работы, проведенной нашим Политбюро с того момента, когда к нам присоединился товарищ Снегирев…

Все присутствующие машинально поглядели на Олега.

Он невозмутимо сидел между Вячеславом Михайловичем Молотовым и Лаврентием Павловичем Берией, единственный отличаясь от всех членов Политбюро тем, что на столе перед собой имел не блокнот, не кожаную папочку или портфель, а ноутбук с портативной выносной клавиатурой и оптической бескордовою мышкой.

– Мы попросим товарища Снегирева, – сказал Сталин, своею трубочкой показывая на новоиспеченного маршала, – мы попросим товарища Снегирева доложить нам в общих чертах о наших задачах и о перспективах новой войны, которую нам навязывают враги Советского Союза.

Олег встал, машинально проверил рукою, застегнуты ли все пуговицы на его маршальском мундире, и прокашлявшись в кулак, начал свой доклад, словно подсолнух вслед за солнцем, всем корпусом поворачиваясь вслед за Вождем, покуда тот, внимая докладу, ходил взад – вперед вдоль длинного стола.

– С получением международными террористами ключа доступа к временным переходам, борьба сосредоточится за захват и удержание ключевых пластов времени, товарищи, одним из самых важных, которым является именно этот наш, в котором мы сейчас живем и работаем.

– То есть, вы, товарищ Снегирев, хотите сказать, – прервал его Сталин, – что террористы рассыплются не по всем временным пластам, а сконцентрируются в тех, где происходит нечто особо важное?

– Совершенно верно, товарищ Сталин, – кивнул Олег, – во всех пластах времени существует только две точки, воздействие на которые может вызвать существенные изменения.

– Назовите эти точки, – попросил Сталин, остановившись прямо напротив Снегирева.

– Первая точка, это начало христианской эры, это Израиль времени Понтия Пилата и события связанные с распятием Иисуса Христа, – сказал Олег.

– А вторая? – спросил Сталин, глядя в глаза Олегу.

– А вторая, товарищ Сталин, это передел мира во Второй мировой войне, – ответил Олег, машинально вытягиваясь по стойке \"смирно\".

Сталин сделал мягкий жест сжимавшей трубочку рукой, показывавший, чтобы Олег расслабился и чувствовал себя более спокойно.

– Расскажите нам, товарищ Снегирев, как будут действовать террористы и какие действия нам следует предпринять, чтобы нарушить их планы?

– Прежде всего, товарищ Сталин, террористы попытаются осуществить временный переход-переброс своих агентов с целью выхода на глав стран основных участников конфликта, то есть они попытаются выйти на Гитлера, на Рузвельта и Черчилля, вбрасывая им технологическую, а так же политическую информацию и тем самым, пытаясь изменить ход и последствия Второй мировой войны.

– Но это не всё, – не спрашивая, а как бы утверждая, сказал Сталин.

Вождь стоял напротив Олега, их разделяли какие-нибудь двадцать или тридцать сантиметров пространства, и Олег чуял запахи ароматного табака и каких-то грузинских трав, то ли киндзы, толи кмели-сумели, исходившие от тяжелого с хрипотцой дыхания пожилого грузина.

– Да, это не все, – кивнул Олег, – они наверняка постараются убить меня, как главного соперника в борьбе за кремлевский ситуационно-временной уровень…

– Или меня, – добавил Сталин… …



3.



– Ты смелый и отчаянный человек, – сказал Ходжахмет.

Ходжахмет стоял так близко, что Саша Мельников чувствовал запахи короля террористов, его чисто мужские запахи, не могшие выветриться ни какими неделями и месяцами, проведенными в самых роскошных турецких банях или гаремах, потому как это были запахи войны, непрестанно преследовавшей этого человека, запахи походных костров, пластической взрывчатки, пороховых газов автомата и сильнодействующих медикаментов, которыми на бегу во время боя затыкают кровоточащие раны…

– Ты отчаянно смелый человек, – сказал Ходжахмет, – если ты попытался вернуться сюда к нам, надеясь, что мы не сразу отрежем тебе голову, но дадим что то сказать перед смертью.

Сзади Сашу Мельникова держали крепкие пальцы Ахмед-Гирея – этого могучего телохранителя Ходжахмета, бывшего чемпиона мира по римско-греческой классической борьбе, про которого рассказывали, что он очень любит медленно ломать кости своим врагам, наслаждаясь их болью, а в конце – руками переламывать им шейные позвонки.

Рассказывали, что однажды, когда Ходжахмет приказал Гирею отрезать башку кому-то из провинившихся нукеров, тот не доставая ножа, просто взял и оторвал несчастному его голову, бросив ее к ногам хохотавших, обкуренных анашою и нажевавшихся насвая кунаков и охранников.

– Я вернулся не для того, чтобы ты отрезал мне голову, – ответил Саша, прямо смотря Ходжахмету в лицо, – а потому что наши цели на какое-то время начали совпадать, и я уверен, что и ты и я мы оба теперь заинтересованы в сотрудничестве.

– В сотрудничестве? – изумился Ходжахмет, – после того, что ты сделал в нашем научном центре и после того как ты бежал вместе с моей женой, ты осмеливаешься говорить о каком-то сотрудничестве?

Ахмед-Гирей, почуяв близящуюся развязку, приподнял Сашу, так сдавив ему шею, что у того перехватило дыхание и перед глазами поплыли бардовые круги.

– Да, в сотрудничестве, – задыхаясь, прошипел Саша, – потому что твоя жизнь, Ходжахмет, зависит теперь от моих знаний, без которых тебе, тебе… – Саша задыхался.

Ходжахмет подал Гирею знак, чтобы тот отпустил Мельникова, и когда железная хватка на Сашиной шее слегка ослабла, Саша несколько раз вздохнул и продолжил, – - я могу спасти тебя от смерти, и поэтому нужен тебе, потому как никто кроме меня не распознает признаки твоей скорой гибели, и значит, я нужен тебе, как гарант.

– Да ты все выложишь мне и так, когда Гирей начнет переламывать твои кости, – сказал Ходжахмет.

– Мне нечего будет выложить тебе, – возразил Саша, – потому что знание выплывет только в определенной ситуации, потому что это ассоциативное, а не конкретное знание, Ходжахмет, и ты прекрасно понимаешь о чем я говорю.

Ходжахмет и вправду все понял.

Саша имел в виду, что он сможет расшифровать ситуацию, признаки которой хранятся у него в голове, но ни под какими пытками он не сможет – даже если и захочет – не сможет сформулировать всю систему признаков, по которой он определит смертельную ситуацию в которой погибнет Ходжахмет.

– Ты предлагаешь бартер? – спросил Ходжахмет.

– Да, – ответил Саша.

– Я поставлю тебя при себе, чтобы ты предупредил меня о моей смерти, так? – уточнил король террористов. – да, – снова кивнул Саша.

– А что взамен? – поинтересовался Ходжахмет.

– А взамен ты поможешь мне и моим товарищам найти группы, посланные в первую и вторую ключевые ситуационно-временные точки.

– Ничего себе! – присвистнул Ходжахмет, – однако, губу вы там со Старцевым раскатали.

– Убит Старцев, – сказал Саша, – один ты теперь, Ходжахмет на этом свете остался.



***



– я ничего еще не решил насчет тебя, – сказал Ходжахмет, когда они вместе с Сашей летели над Заливом.

Старый добрый, проверенный Вьетнамом Ю=Эйч-1 нес их почти над самыми гребешками волн, каждым оборотом лопастей своего несущего винта приближая соперников к острову, куда после прошлогоднего разгрома Ходжахмет переместил свой научный центр.

– На острове растет дуб, – вспомнил Саша бабы Глашины слова.- На этом что ли острове? – внутренне задал он себе вопрос.

– Ты что? Не слышишь меня? – крикнул Ходжахмет, – я говорю, что твой вопрос я отложил до завтрашнего утра, до утра поживи пока, а там посмотрим.

Саша понял, почему пилот вел \"хьюи\" так низко над водой. Совсем не потому, что боялся радаров. Ходжахмет в этом регионе был полновластным хозяином и никаких вражеских радаров здесь не могло быть. Просто он подвел их вертолет к острову таким образом, чтобы Саша не смог сверху оценить обстановку и сориентироваться на случай своего побега.

Лихач-пилот со всей скоростью налетел на берег и только в самый последний момент, задрав нос вертолета, поднял машину над набегающими на остекление кабины пальмами.

Подскочил и тут же сбросив обороты турбины, лихо посадил машину н, открывшуюся за пальмовой рощицей маленькую бетонную площадку.

– Дубов здесь не видать, – подумал Саша, вылезая из вертолета, – да и уток на пальмах тоже не видать.

На площадке Ходжахмета встречал новый руководитель центра Абдулла Аббас – белый американец по рождению, до принятия мусульманской веры – майор армии США, доктор математики Алекс Аткинсон.

– Это господин Мельников, – по английски сказал Ходжахмет, показывая на Сашу, – возможно он будет жить и работать здесь с вами, если завтра утром мы не отрежем ему голову.

Аббас смерил Сашу взглядом, цыкнул зубом и ничего не сказал.

Они сели в открытую машину и проехав метров пятьсот, оказались возле бетонного бункера, в котором Саша без труда угадал устье или портал наклонной шахты – хода, идущего глубоко вглубь под землю.

Увидит ли он еще это синее небо и это яркое солнце? Не вынесут ли завтра на поверхность его обезглавленный труп?

Sixteen tons



1.



Соседи бесследно исчезнувшего – как в воду канувшего артиста Лжедмитриева, все ходили, все хлопотали – квартиру то давно уже надо было приватизировать и расселять.

Бронштейны, те давно продали свою комнату какому-то приезжему из лиц кавказской национальности и переселились в новенькую двухкомнатную квартирку в Озерках, алкаш Иванов – тот ни на что не претендовал, а вот Вороновы, те как раз очень хотели заполучить Лжедмитриевские тридцать пять квадратных метров. Им, как ветеранам коммунальной квартиры и как семье из двух человек, в отличие от одинокого алкаша Иванова – освободившаяся комната, как говорится – вполне \"светила\".

Только вот участковый все твердил одно и тоже, де пропавший без вести таковым по закону считается десять лет, и соответственно имеет право на ту жилплощадь, на которой прописан.

– Но он же не платит! – возмущалась Воронова.

– Жэк выселит его по суду за неуплату, но предоставит меньшую жилплощадь, потому что нельзя же человека выбрасывать на улицу! – отвечал участковый.

– А его комнату нам? – не унималась Воронова.

– А в его комнату тех, кто занимал ту меньшую жилплощадь, – отвечал участковый.

– А мы? – упиралась Воронова, – нам ведь надо!

– А вы, – поглядев на Воронову отвечал участковый, – а вы еще мне должны будете ответить на несколько вопросов, не причастны ли вы сами к исчезновению артиста Лжедмитриева, если у вас был такой корыстный интерес.

В театре музкомедии, где служил Лжедмитриев, тоже проявляли беспокойство. Какой-никакой, а все же артист, на котором держался репертуар. На него ходили. И со дня пропажи – многие одинокие женщины приходили и справлялись. Где? Не заболел ли? Не женился ли? Не уехал ли в Израиль?

Нет, в Израиль он не уехал.

Его увезли в другое место.

В том другом месте Лжедмитриев теперь работал слугой.

Он прислуживал старой русской женщине про которую говорили, что она мать самого Ходжахмета.

Люди быстро свыкаются с переменой мест и с новыми условиями жизни.

Что касается комфорта – то такого комфорта как здесь до жизни на этом острове, пускай даже в статусе слуги, у Лжедмитриева никогда не было и он никогда не мог бы даже и мечтать – иметь сказочно богатые апартаменты, роскошный выбор еды и одежд… Раньше, служа в театре и проживая на тридцати пяти метрах коммунальной квартиры на Моховой, Лжедмитриев имел два приличных костюма, а коньяк покупал дагестанский три звездочки, переливая его потом в бутылку из под Реми Мартен.

Здесь же – он мог заказать мажордому любые одежды, любое питьё и любую еду. Даже любой алкоголь, потому как ни он сам, ни его пожилая госпожа – не были мусульманами.

Поэтому, через пару недель Лжедмитриев легко привык к своей новой жизни.

А что до перемены рода занятий, то выскакивать из-за кулис на сцену в тесных панталонах, изображая героя-любовника, не так то уж и лучше, чем прислуживать мадам Вере Алексеевне Худяковой.

Лжедмитриев не находил эту службу особо обременительной.

Чаю подать госпоже Вере Алексеевне, когда она вечером телевизор смотрит, о приеме лекарства напоминать по часам. Да иногда вслух почитать ей с выражением книжки по истории Карамзина и Иловайского про жизнь царей.

Утром и до пяти по полудни, мадам принимала процедуры, спала и обследовалась у врачей. Поэтому в эти часы за ней ходили служанки из мусульманочек, и в Лжедмитриеве нужды не было. Вот и получалось, что рабочий день его был с шести вечера до полуночи, когда его вновь сменяла ночная сиделка в хеджабе.

Вобщем, режим работы был – как в Питере когда он в театре служил.

Пообнаглев за первые две недели спокойной жизни, Лжедмитриев даже решил было возобновить и поползновения лихих сексуальных похождений, свойственных его службе в театре и уже даже сделал пару недвусмысленных предложений медсестричкам в хеджабах. Но был вызван к самому господину Аббасу и после долгого разговора с ним, был поставлен стоять на колени на каменный пол. На целых три часа. А дежурный нукер в бурнусе и с автоматом в руках, при попытках Лжедмитриева пошевелиться и растереть затекшие колени, бил его палкой по пяткам.

А в остальном жизнь Лжедмитриева как бы удалась.

Была бы такая возможность, он бы даже с превеликим удовольствием послал бы Вороновым открытку, где он в превосходном летнем костюме на фоне морского прибоя сидит в роскошном американском джипе… Чего – чего, а автомобилей на острове было – бери – катайся – не хочу!



***



А рядом с Лжедмитриевым, в соседних апартаментах поселили теперь еще одного русского.

Сашу Мельникова.

Голову Саше не отрезали.

Был у него с Ходжахметом разговор.

Сказать, что разговор этот был трудным, это ничего не сказать. Это как бы сродни тому облегченному эффемизму, когда про Победу сорок пятого говорят, что она далась нелегко.

Саше дали умыться, поесть и поспать. Его не били, и охрана, повсюду неотступно следовавшая за ним, вела себя вполне уважительно.

Наутро, после завтрака, состоявшего из свежего йогурта, овсяной каши, фруктового салата и чашечки кофе с теплым круасаном, Сашу отвели к Ходжахмету.

Но сразу он их не принял.

Пришлось ждать – у Ходжахмета было совещание с какими-то китайцами. Саша хорошо их разглядел, когда они выходили из Ходжахметова кабинета. Лю ден Лао, Ван Хэ и еще двое, которых Саша не знал. Впрочем, Саша не был знаком и с первыми двумя, просто при подготовке в Резервной ставке, Саше показывали фотографии Лю ден Лао и его помощника Ван Хэ.

Китайцы уходили явно довольные, улыбчивые. Хотя, по их хитрым лицам сложно было судить об исходе переговоров, китайская дипломатия в отличие от европейской имеет трехтысячелетнюю историю, и скрывать за улыбками истинные чувства, китайцы научились лучше европейцев.

Едва выпроводили пекинскую делегацию, адъютант Ходжахмета велел ввести Сашу.

Ходжахмет сидел в своей диванной, возлежал на коврах, откинувшись на гору из мягких думочек и курил кальян. Две женщины, в которых Саша легко узнал бывшую служанку Кати Лидию и ее пятнадцатилетнюю дочь, прислуживали в диванной, поправляя подушки, подавая кофе, фрукты и напитки.

Когда Сашу ввели, Ходжахмет жестом велел всем удалиться. Всем, даже охранникам и их начальнику Абдул-Гирею.

– Ну, храбрый портняжка, – игриво начал Ходжахмет, – так в чем же причина твоей наглой храбрости? Неужели вы там со Старцевым, когда планировали этот твой визит ко мне, и вправду думали, что я куплюсь на всю вашу туфту с информацией, которой ты якобы располагаешь?

Саша молчал и не отвечал.

– Почему ты молчишь? – спросил Ходжахмет, – ты раскаиваешься в том, что поддался уговорам начальства и согласился поехать ко мне? Тебе нечего мне предложить кроме той туфты, что ты пытался мне сторговать вчера?

Но Саша молчал не поэтому, в глубине комнаты он увидал фотографию в рамочке.

Берег реки или озера. На берегу стоят два полу-голых пацана в плавках. За спинами ребят растет большой дуб. А в руках у пацанов охотничьи принадлежности – двустволка, патронташ и… И резиновая утка. Утка – манок, каких пускают плавать в камышах, подманивая селезня… Один пацан – Володя Худяков, а второй – Лёша Старцев…

Вот он дуб и вот она утка…

– Ну так что за туфту ты мне предложил? – еще раз спросил Ходжахмет, выводя Сашу из транса, – предложи что-нибудь получше того, что вы там навыдумывали в вашей резервной ставке!

– Я знаю, где твоя смерть, – сказал Саша, – и если тебя это интересует, ты меня не убьешь.

– Меня больше интересуешь не ты, – сказал Ходжахмет, удобнее откидываясь на подушках, – меня интересует то, как далеко вы готовы пойти ради того, чтобы пролезть в секреты моего центра.

– В смысле? – переспросил Саша.

– В смысле того, чем еще кроме твоей недорогой и в общем то даже очень дешевой жизни готовы рискнуть там в ставке ради того, чтобы узнать, в какой пласт времени ушли мои боевики? – хмыкнул Ходжахмет, иронически глядя на Сашу.

– Если ты думаешь, что из нас двоих блефую я, то это неправда, – медленно проговорил Саша, – мне кажется, что тебе гораздо интереснее узнать, как мы опередили тебя и в чем наша уверенность, по причине которой мы не побоялись приехать к тебе.

– Да? – изумился Ходжахмет, – ты так считаешь?

– Да, считаю, и то что я здесь, это не наглая отчаянная выходка загнанных в угол безумцев, как ты полагаешь, а уверенный расчет на твоё благоразумие.

Ходжахмет еще шире улыбнулся и поворочавшись на подушках позволил себе немного в задумчивости помолчать.

– Моё европейское благоразумие? – улыбаясь переспросил Ходжахмет, – вы ставили на него?

Он ухмыльнулся, а потом, приподнявшись с подушек и наклонившись ближе к своему виз-а-ви, проговорил быстрым шепотом:

– Привези сюда ко мне Катю, которую ты у меня украл, привези ее сюда, тогда мы об чем то сможем договориться, только тогда… А вся эта \"бла-бла-бла\" про мою смерть – это туфта, за которую я и копейки не дам! Не боюсь я смерти.

– Я, может и привезу сюда Катю, – медленно проговорил Саша, – но только на условиях равноправного и полного доступа меня к информации о ключе времени.

– Я подумаю, – ответил Ходжахмет.

– И перво-наперво меня интересует, кого из агентов вы направили, чтобы убить Сталина…



2.



– Я полагаю, что мы должны самым строгим образом начать охоту на временных перебежчиков, – сказал Олег.

– Да, но чтобы не распылять силы, неплохо было бы, если бы вы очертили нам круг, ограничивающий рамки, где и кого в первую очередь следует искать, – сказал Берия.

Они сидели у Олега на даче.

На его новой даче в Рассудово.

С задней – северной веранды был виден пологий спуск к реке Пахре, здесь в этих местах не широкой и полноводной, но после того, как по пойме три раза прогнали курсантов двух столичных училищ – с мешками для мусора, речка ожила, очистилась и наполнила свои тихие заводи чистой ключевой водой, в которой теперь снова завелись и раки, и налимы, и щуки.

– Вы читали статьи Иосифа Виссарионовича о роли личности в истории? – спросил Олег.

И не дожидаясь ответа, стал говорить:

– Большевики отрицают роль личности, но не отрицают величия Ленина и Сталина – и в этом состоит их признание двойственности природы вещей, ее инь и янь.

Ее Фрейда и Маркса, если угодно, уживающихся в одном сосуде.

– Фрейда? – переспросил Берия, оживившись.

– Да, Фрейда, – кивнул Олег, – обратите внимание, два мудрых еврея открыли законы, объясняющие механизмы работы и развития общества. Беда наших и западных социологов, экономистов и обществоведов только в том, что они либо абсолютизировали учение этих людей, либо полностью отрицали их значение. Вот хотя бы с Марксом – он четко сформулировал, что корнем всей борьбы является социалоьная зависть бедных к богатым, и первопричиной этой зависти, которую большевики стыдливо назвали классовой борьбой, Маркс четко определил собственность на средства производства, то есть попросту – кому принадлежит фирма, офис, фабрика, завод, Юкос, Сибнефть, Промбанк… – прекрасная теория, объясняющая природу зависти, двигающую социальные процессы, большевики пришивали его ко всем проявлениям общественной жизни, надо или не надо.

Берия согласно кивал, слушая Олега.

– А Фрейд? – спросил он.

– А Фрейд, которого большевики отрицали, этот объяснил корни иного мотива неудовлетворенности личности. Если одна неудовлетворенность, вызываемая завистью рабочего к владельцу Юкоса или Сибнефти, толкает его на баррикады делать революцию, дабы отнять средства производства и поделить с товарищами по партии, то другая неудовлетворенность – сексуальная, порождается завистью к средствам производства, а к красивой сисястой жонке этого буржуя, к тому, что он – негодяй трахает эту красивую бабу денно и нощно, а рабочему приходится спать с худосочной старой и некрасивой изможденной работой старухой, и надо бы отнять…

– И поделить с товарищами по партии, – хмыкнул Берия.

– Э, нет, – возразил Олег, – есть вещи, которые дележу не подлежат.

– Да бросьте, вы, Снегирев, – махнул рукою Берия, – заводы с фабриками, что отняли у буржуев тоже делили только по закону волчьей стаи, и только временно, покуда не созреет сила, чтобы владеть потом этим всем единолично, как…

– Договаривайте, Лаврентий, договаривайте, – приободрил Берию Олег, – вы же знаете, я никому не скажу.

– Как он, – сказал Берия, – неужели вы не понимаете?

Они помолчали, глядя, как ветер колышет верхушки ольхи, поворачивая листья то зеленой наружной, то серебряной внутреннюю стороною, пуская по листве этакие волны из зеленого и серебряного.

– Есть личности, которые являются этакими пупками на теле общества, этакими важнейшими точками исторического процесса, – сказал Одег.

– Что она история? – задумчиво произнес Берия, – волна, гонимая ветром этих ваших законов вечной зависти одних к другому, отнять завод или этот ваш Юкос, отнять бабенку…

– Но есть все же личности, – возразил Олег.

– А знаете, почему большевики отрицают роль личности в истории? – спросил Берия.

– Почему?

– Потому что любую личность можно убить, нет человека, и нет проблемы, как говорит один мой знакомый, а законы развития общества – эти ваши Фрейд с Марксом, их убить нельзя.

– А ведь вы правы, Лаврентий, – встрепенулся Олег.

– Не я, а он, – показывая пальцем на небо, сказал Берия, – вождь прав, когда очень заботится о собственной безопасности.

– Он знает, что и его, как и любого в этом историческом процессе, можно убрать, как он убрал Троцкого и других, мешавших ему одному безраздельно пользоваться этой страной и этим миром.

Берия кивнул, сглатывая слюну.

– Они непременно пришлют кого-то убить его, – сказал Олег.

Берия не ответил.

Ветер стал налетать сильными порывами. Ольха под окнами веранды гнулась и тревожно шелестела своими серебряными листьями.

– Гроза будет, – сказал Олег.

– А кто она эта ваша Марыля? – спросил вдруг Берия, – и чего вы притащили ее сюда? Ведь сейчас, кроме лично вас и этой Марыли других перемещенцев по времени у нас теперь нет?

– Это просто вы еще не выявили никого более, – нервно ответил Олег и поднявшись с кресла, поспешил закрыть окно, дабы очередным порывам ветра не выбило стекол.



3.



Этот дуб рос на островке…

На островке, что на Волге – напротив пляжа на правом берегу.

Это было еще до того, как на правом берегу начали строить большой завод по производству аэробусов.

Они с Лёшкой полюбили ездить за Волгу.

Раньше, когда в Ульяновске наступал жаркий июнь, все ребята ходили загорать и купаться на пляж, что расположился у подножия Венца, на пляж, что протянулся от речного порта до большого волжского моста.

Но пляж этот был, хоть и удобный по своему положению – от самого центра города – от перекрестка улиц Минаева и Гончарова всего в семи шагах – только спустись по череде деревянных лестниц вниз к Волге – и ты на пляже, но в тоже время, был он грязный и людный.

Купаться здесь – вблизи порта, где по воде то тут то там радужно переливались на солнце бензиновые пятна, было не очень приятно. Подруг Лешки и Володи – студенток Ульяновского музыкального училища Олю Лазареву и Олю Шленникову – в воду здесь было ну просто не затащить.

– Везите нас в Сочи или в Дагомыс, тогда и макать нас будете, – отшучивалась бойкая Шленникова, когда из одного лишь желания невинно полапать ее девичьи прелести, Лёшка очередной раз пытался затащить девушку в волжскую воду.

Девчонки загорать – загорали, но купаться на общем ульяновском пляже, где в волнах часто можно было увидать то дохлого помершего от солитера леща, то использованный презерватив, брошенный из иллюминатора проплывавшего мимо туристского теплохода, купаться они наотрез отказывались.

– Еще подцепишь здесь что-нибудь не за что не про што, – шутила Оля Шленникова, намекая на невинность их с Лёшкой отношений.

Вобщем…

Как то раз, съездил Володя Худяков на охоту с соседом своим дядей Сережей.

На охоту вместе с рыбалкой.

У дяди Сережи лодка была – \"казанка\" с \"Булями\" и мотором \"вихрь\".

Снасти рыболовные у дяди Сережи были, и ружье.

А Володю Худякова он жалел, как безотцовщину, жалел и частенько пацана брал с собой на дачу. Мать стеснялась, мол что вы, Сергей Сергеевич, обуза он вам, а дядя Сережа ей всегда на то отвечал, что Вовка ему как сын, или внук, потому как своих детей у дяди Сережи не было. А Володьке очень нравилось хоть бы и на машине покататься, потому как на дачу дядя Сережа выезжал на собственном ижевском \"москвиче\", а там на даче у него еще был сарай, в котором и стояла та моторная лодка.

\"Казанка\" с \"булями\".

Ну…

Съездили они раз на большую – с двумя ночевками – рыбалку с дядей Сережей, и тогда как раз, побывали они на том самом острове, что неподалеку – метрах в пятистах от правого берега. И так там понравилось тогда Володе!

Приволье!

Остров весь метров триста длиной и метров пятьдесят шириной.

И на нем – ни души.

Только пляжи вокруг каймой, да лесок невысокий, да дуб.

Майкл Коннелли

А Волга в этих местах не река, а целое Куйбышевское водохранилище. Берегов с одного на другой – почти и не видать.

Мост через Волгу – почти три километра вместе с подходными дамбами.

Переступить черту

Так что, если на тот самый остров поглядеть, или доплыть, то лучше с правого берега.

Вот и пригласил Володя Лёху с девчонками поехать в субботу на правый берег.

Памяти Саймона Кристенсона
Поехать на автобусе за мост, а там – как получится.



Палатку взяли двухместную, продуктов, бутылочку \"волжского\" вина \"ноль восемь\", чтоб девчонкам не страшно было.

Michael Connelly

THE CROSSING

Copyright © 2015 by Hieronymus, Inc.

На остров плыли на украденной лодке.

This edition published by arrangement with Little, Brown and Company, New York, New York, USA

Нашли в камышах затопленный рыбачий плоскодонный клинкер, для верности примотанный хозяевами к вбитому в землю чугунному крюку.



Долго возились с цепью и замком – сбили его туристским топориком.

© Л. Н. Высоцкий, перевод, 2020

Потом долго вычерпывали из лодки воду.

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Девчонки ну никак не хотели в лодку полезать.

Издательство АЗБУКА®

– Утопите нас, как этот парень из \"Американской трагедии\", – шутила Шленникова.

– А вы что? Обе беременные что ли? – отшучивался Лёшка, – чего вас топить то?

Первое апреля – День дураков

Гребли по очереди.

Мотоцикл мчался по бульвару Вентура на четыре корпуса впереди Эллиса и Лонга. Они ехали в восточном направлении, приближаясь к повороту, где дорога уходила на юг, в сторону Голливуда.

Менялись.

Эллис предпочитал водить машину сам, хотя был по положению старшим и мог бы приказать напарнику сесть за руль. Лонг с пассажирского места просматривал на экране телефона видеоматериалы – их с Эллисом «капиталовложения», как они выражались.

Триста гребков Лёха, потом Володька садился на баночку и делал свои триста гребков.

Жарко было.

Автомобиль уверенно и надежно крутил колеса, безотказно выполняя команды водителя. Увидев просвет в транспортном потоке справа, Эллис выжал педаль акселератора. Машина рванулась вперед.

На небе – ни облачка!

– Ты чего? – спросил Лонг, подняв голову.

До острова доплыли за какие-нибудь пол-часа.

– Хочу избавиться от одной проблемы.

Лодку сразу в камыши – прятать. А то вдруг хозяева хватятся да наняв моторку бросятся искать!

– От какой?

Потом палатку под тем самым дубом поставили, потом ходили вдоль пляжа – выброшенные на берег коряги и досочки собирали для костра.

– Которая может возникнуть.

Потом кулеш из рисового концентрата с тушонкой варили.

Эллис догнал мотоциклиста и, поравнявшись с ним, взглянул на его черные ботинки и бензобак с нарисованными оранжевыми языками пламени – того же цвета, что и их «камаро». Он проскользнул немного дальше и, когда дорога повернула вправо, не сразу крутанул руль. Машина по инерции сместилась на левую полосу, подрезав мотоциклиста.

Потом пили \"Волжское\".

Тот завопил и, оттолкнувшись ногой от «камаро», нажал на газ, стремясь проскочить мимо. Это было ошибкой. Надо было притормозить, пропуская автомобиль, а не гнать изо всех сил. Эллис тоже прибавил скорость, и «камаро» занял левую полосу, полностью перегородив дорогу.

Потом…

Мотоцикл выскочил на встречку. Раздался визг тормозов, протяжный автомобильный гудок и пронзительный скрежет металла о металл.

А потом целовались.

Эллис улыбнулся, продолжая путь.

Но распавшись на парочки и разойдясь.

Лешка со своей Шленниковой палатку заняли.

А Володя с Олей Лазаревой всю ночь у костра просидели.

1

Дядя Сережа Володю еще несколько раз на этот остров на рыбалку возил.

И кстати, по большой просьбе Володи, дядя Сережа один раз и Лешку Старцева взял с собой.

В пятницу утром, когда все уважающие себя граждане уже разъехались на уик-энд, добраться до центра города было плевым делом, и Гарри Босх оказался у здания суда раньше назначенного часа. Он не стал дожидаться Микки Холлера на ступенях у входа, как договорились, а решил поискать этого адвоката внутри громадного сооружения, занимавшего полквартала и вздымавшего к небу свои девятнадцать этажей. Гигантские размеры здания не означали, что найти Холлера будет трудно. Судебные помещения в основном располагались с девятого по пятнадцатый этаж. Пройдя через металлоискатель, недавно установленный в вестибюле, Босх поднялся на лифте на пятнадцатый и, спускаясь по лестнице, стал заглядывать в залы. Все они были хорошо знакомы ему, так как за последние тридцать лет он провел здесь немало времени.

Тогда то они на фоне того дуба с ружьем и с резиновой уткой-манком и сфоткались.

Холлер нашелся в зале под номером сто двадцать на тринадцатом этаже. Там велось рассмотрение некоего ходатайства без участия присяжных. Адвокат обещал Босху, что это заседание должно закончиться до намеченной ими встречи за ланчем. Гарри проскользнул на скамейку в задних рядах галереи для публики и стал слушать показания полицейского, вызванного Холлером в качестве свидетеля. Хотя Босх и пропустил начальный этап допроса, ему предстала возможность насладиться мастерством адвоката.

Герои маракас

– Офицер Санчес, прошу подробно рассказать, как вы произвели арест мистера Хеннегана одиннадцатого декабря прошлого года. Начнем, пожалуй, с того, какое у вас было задание.



Санчес секунду помолчал, прежде чем ответить на этот, по всей видимости, формальный вопрос. Босх заметил три нашивки на его рукаве, по одной за каждые пять лет службы. Пятнадцатилетний стаж наводил на мысль, что полицейский будет изъясняться с Холлером очень взвешенно и постарается подбирать слова в интересах обвинения.

1.

– Мы с напарником совершали регулярный патрульный объезд участка в районе Семьдесят седьмой улицы. В тот момент, когда произошел данный инцидент, мы ехали по Флоренс-авеню в западном направлении.



– Мистер Хеннеган тоже ехал по Флоренс-авеню?

– Представляешь, заходит к нам в общую гримерку, крутит свои эти идиотские усы и спрашивает, ну как вы тут, мои воробышки?

– Совершенно верно.

Элла Гогошидзе наклеивала себе длинные ресницы, делая грим для танца игрушек.

– В каком направлении?

Левая ресничка наклеилась криво, и теперь Элла, наклонившись всем своим лёгоньким торсом к доброму старому зеркалу, помнившему еще Меланью Аксакову и Евдокию Батитцеву – этих красивых и блистательных любовниц гвардейских генералов – героев тысяча восемьсот двенадцатого года, чьи портреты висят теперь в знаменитой эрмитажной галерее, Элла наклонилась к этому зеркалу и пыталась исправить неровную ресничку.

– В том же, что и мы, в западном. Его автомобиль был прямо перед нашим.

Левая балетная туфелька-пуанта её размоталась, и длинные розовые ленты свалялись узлом под лёгкой розовой пяточкой балерины.

– Хорошо. И что случилось потом?

– Каково! Спрашивает нас, как мы тут? – с невеселым смехом восклицала Элла.

– На перекрестке с Норманди-авеню Хеннеган остановился на красный свет, мы встали за ним. Он включил правый сигнал поворота и свернул на Норманди, двигаясь к северу.

Гримерку-уборную она делила с еще тремя девушками из кордебалета, с Милой Яковлевой, Аней Соснович и Веточкой Кораблевой.