Ксения Александровна подняла на него потухший взор и тихо сказала:
- Иначе мы должны будем стереть вам память о том, что здесь случилось, - спокойно пояснила Лера.
- Но я же предупредил, что не согласен.
– Тут не хватает печатки.
Так же ровно, бесстрастно она сообщила, что речь идет лишь об удалении из памяти данного эксперимента, начиная со встречи на берегу, вплоть до его возвращения, ничего другого.
Печатка. Черт возьми! Опалин нахмурился. Не исключено, что ее спер кто-то из тех, кто обнаружил труп. Или тот, кто сопровождал ящик в морг. Или, наконец, кто-то из служащих морга. Хотя, конечно, мог взять и убийца, но тогда совершенно непонятно, почему он оставил куда более ценные часы.
- Останется у вас ощущение сна, нечто странное, содержания его вы не сможете вспомнить.
– Мама? – Маша показалась в дверях. – Что происходит?
Он тупо смотрел на нее.
– Уйди, – попросила мать сдавленным голосом.
Да, все исчезнет начисто, ничего вспомнить он не сможет, никаких подробностей, ничего из того, что читал, что узнал. И она исчезнет? Она подтвердила и это. Она тоже будет уничтожена. Ни ее лица, ни облика, ни голоса, ни слов? Да, ни лица, ни голоса, ни слов.
Но дочь никуда не стала уходить. Она подошла, увидела часы, все поняла и села рядом с матерью.
С самого начала он полагал, что все это происшествие - сон. Нет ведь никаких возможностей, когда тебе что-то снится, отличить сон от яви. Спящий не в состоянии исследовать свое сновидение.
– Как он умер? – спросила Ксения Александровна.
Что-то надо было решать. Голова его раскалывалась. Что-то он должен сделать, что-то срочное, какая-то мысль мелькнула и скрылась бесследно. Может, ему уже стерли память? Нет, они вроде ничего не предпринимали. Грег по-прежнему бесстрастно наблюдал. Что бы Погосов ни говорил, что бы ни делал, все превращалось у Грега, а может, и у Леры в сведения. Все пополняло анамнез, ничего просто так.
– Его убили.
– Как?
...Надо просто записать, он их перехитрит, записать прочитанное, он принялся шарить по карманам: ни ручки, ни клочка бумаги, их и быть не могло ни в лыжных брюках, ни в ватнике. Вдруг он до конца ощутил, что ему грозит. Это было невероятно: они наверняка могли сотворить такое, вытравить начисто, уничтожить целый кусок его жизни, все то, что еще появилось в его душе радости, страхи, и восторги, и огорчения. Во что бы то ни стало он должен был записать, как-то сохранить, хотя бы нацарапать на чем-то.
– Его тело нашли в ящике, который закопали на пустыре. Мы… мы выясняем подробности.
Они следили за его движениями. Безвыходность озадачила Погосова. Он сидел за столом, закрыв глаза, стиснув голову руками, и пытался сообразить, чем обозначить то, что было, оставить себе подсказку и потом расшифровать.
– Его ограбили? – потерянно спросила Ксения Александровна.
Это было последнее... дальше последовал пробел. Полное ничто, сколько оно длилось, он понятия не имел.
– Часы и остальное было на трупе. Кроме печатки, ничего не пропало.
Острый морозный воздух проникал глубоко, имел вкус морской свежести, от егo запаха кружилась голова, его можно было пить, есть.
Теперь эта печатка будет путать им все карты. Ох, как нехорошо, как скверно!
Песок хрустел под ногами, подошвы ощущали каждую песчинку. Блеск залива резал глаза.
– Вы узнаете его вещи? Я напишу протокол. Дайте мне лист бумаги, пожалуйста.
Они вышли на тот же берег, те же чайки вскрикивали над ними. Но мир, в который они вернулись, сказочно обновился. Это утро протерли, никогда так не блестели сосновые иглы, не обозначались так нити паутин. Чайки ходили по серебристым перепонкам луж, у каждой была своя физиономия. Ветер приносил запахи водорослей, смолы, залива. Волна накатывала, ломала ледяную бахрому, отступала и вновь бросалась к уже недоступному берегу.
– Я принесу, – сказала Маша и побежала за бумагой.
Этот мир отличался подлинностью, плотностью, в нем все предметы сообщали о себе.
– И чем писать, – сказал Опалин ей вслед.
- Холодно? - спросил Погосов.
– Мой муж не вор, – неожиданно сказала Ксения Александровна, гипнотизируя Опалина взглядом.
- Холодно, - отозвалась Лера.
Он понял, что она держится из последних сил, и не стал спорить.
Погосов потер лицо, попрыгал, проверяя себя, и землю, и это утро.
– Алеша не вор, – продолжала вдова настойчиво. – Он не вор…
- Это действительно было?
Она закрыла лицо руками и заплакала, но когда Маша принесла вырванный из тетрадки лист и ручку, усилием воли взяла себя в руки. Домработница подала хозяйке платок, и женщина стала вытирать слезы.
- Вы все помните? - спросила Лера.
Опалин написал, что Колоскова Ксения Александровна признала вещи, принадлежавшие ее супругу, перечислил их, задержавшись на основных приметах, и протянул лист вдове для подписи.
- Как мы выбрались?
– Мне придется снова вас спросить, – сказал Иван. – Кто мог ненавидеть вашего мужа?
Вдруг возникла картинка - обратный путь по заливу мимо рыбака, который на этот раз замахнулся на них удилищем.
- А где Грег?
- Там.
- Вы отговорили его?
Онa засмеялась.
- Я ему помешала.
- Вы что, его перекрестили?
- Он что, по-вашему, черт?
- Он, скорее, дьявол.
Она ответила улыбкой.
Погосов глубоко вздохнул.
- Нам надо выпить, без этого не разобраться. Пошли. У меня есть и водка, и настойка.
Лера помотала головой, отвергая и водку, и настойку, все блага, кроме солнечного этого утра, мерзлого пляжа, по которому они размашисто шагали в ногу.
Несколько раз Погосов пытался узнать, каким же образом им удалось выбраться, обойдя угрозу Грега \"стереть память\". Почему-то ему представилось устройство вроде детектора в аэропорту для обнаружения металла.
Добиться от Леры, что у нее произошло с Грегом, он не мог. Он помнил, как она соглашалась с Грегом, но, очевидно, когда Погосов вырубился, что-то переменилось. Вырубился или вырубили? Неизвестно, сколько он был в отключке. Это не важно, его занимало другое - чего ради Лера так поступила.
- Я хотела оставить вам...
- Что?
- Ну... уверенность.
– Ненавидеть?
Она чего-то недоговаривала.
Погосов оглянулся. Берег оставался пустынным. Только вдали на заливе можно было различить несколько черных точек рыбацких лодок.
– Да, так, чтобы его убить самым жестоким образом. Вам ведь известно о записке, которую он получил? Так вот, тот, кто ее написал, выполнил свою угрозу. Ваш муж действительно умер в муках.
- Мне все кажется, что за нами следят.
– Я не знаю… – пробормотала Ксения Александровна, теряясь.
- Кто?
Вообще-то ему надо было спросить собеседницу о Наде, о том, насколько она грамотна, о том, не случалось ли у нее конфликтов с Колосковым, о ее поведении в последнее время, но никак нельзя в присутствии медведицы, которая все время маячила где-то поблизости.
- Все же странно, как вам удалось?
Погосов стянул с головы вязаную шапку, причесал волосы пятерней.
- Мало того, что вы не верите мне, так вы еще не верите и себе, сказала
– Вы подумайте хорошенько, – сказал вдове Опалин, поднимаясь с места, – я не тороплю. Я вас вызову в Большой Гнездниковский, когда вы немного успокоитесь, и мы обо всем потолкуем. Хорошо? Вещи вам возвратят позже, а пока они проходят как улики.
Лера. - Вы обижаете нас обоих.
Так он показал себя тактичным и понимающим сотрудником угрозыска, хотя на самом деле всего лишь не хотел, чтобы Надя услышала, как он копает под нее. Ксения Александровна прошептала:
Они подошли к перевернутой лодке, Лера остановилась, дальше она не пойдет, ей надо вернуться.
– Спасибо вам за все.
- Я вас не отпущу.
Тут Опалин по-настоящему смутился и пробормотал, что он ничего особенного не сделал, но его собеседница упрямо продолжала:
- Зачем я вам?
– Нет ничего хуже, чем это ужасное неведение…
- Как свидетель. Без вас никто не поверит. Вы единственное доказательство, - он подумал и добавил: - И для меня самого, я действительно себе не верю.
Она снова заплакала.
- Только для этого? - живо спросила она.
– Надя, останься с мамой, – неожиданно объявила Маша. – Я провожу товарища…
Слава тебе Господи, она произнесла это с обидой, как произносили женщины всех времен, подчиняясь древней потребности - услышать слова признания, извлечь их из мохнатого мужского нутра.
Опалин забрал вещественные доказательства, спрятал протокол и двинулся к двери. Он был недоволен собой, потому что утаил от вдовы часть правды о том, как умер ее муж, но добивать человека известием о том, что ее спутника жизни заколотили в импровизированный гроб и закопали заживо, Иван считал для себя невозможным.
- Нет, не только, - пробормотал Погосов. Он заставил себя посмотреть ей в глаза.
– Вы на меня сердитесь? – спросила Маша.
- Чего вы хотите?
– Я? Почему?
- Останьтесь.
– Не знаю. Мы на «ты», или на «вы»?
- Времени уже нет, поздно. Был у нас с вами момент. Мы его упустили.
– Можно на «ты», – легко согласился Иван.
- Я? Я ничего не упустил. Когда это?
– Ты хотел меня в кино пригласить. Я отказалась. А теперь я тебя приглашаю, – выпалила она и покраснела.
- На этом самом месте. Прошлый раз. Вас тогда более всего занимала загадка следов.
Опалин понял, как ей было непросто произнести эти слова, и его это тронуло.
- И что же это я упустил?
– Куда? – спросил он, решив поддержать игру.
- Мы могли бы провести это время иначе, но вы выбрали следы.
– В кино. В «Артес». Это возле сада «Эрмитаж». Придешь?
Она сообщила это с некоторым злорадством. Было и огорчение, однако та обида или досада не давала ей покоя, и теперь она не преминула уязвить Погосова.
– А что за фильм?
- Да, да, вы шли не за мной, а за ними.
– Не знаю. Немецкий какой-то, «Симфония большого города». Только в одном кинотеатре идет. Будешь?
- Черт возьми! Извините, то были еще не вы, то была случайная встреча, для одноразового приключения.
– Когда?
Честно говоря, некоторая необычность, конечно, тогда чувствовалась, но утро на эту особу тратить не следовало, другое дело, вечерком, после ужина, чтобы все получилось само собою. Не прислушался он к тем сигналам, они поступали, как говорится, из свернутой реальности, не доступной наблюдению, еле уловимые сигналы.
– В семь вечера. Завтра, например.
- Как раз то была я. Больше, чем я сейчас. Но теперь я понимаю ваш выбор. Выбирая, конечно, что-то теряешь. Не всегда мы знаем, что именно потеряно. Да, выбор это и приобретение, но и всегда потеря. Не ругайте себя. Вы выбрали то, что хотели, и кое-что вы приобрели. Может, не так мало.
Опалин вздохнул:
- Нет, нет, это была ошибка.
– Я не знаю, как у меня на работе сложится. Может быть, не смогу. Ни завтра, ни послезавтра. Не потому, что не хочу, а…
- Неблагодарный вы человек. Взвесьте сами: в лучшем случае уложили бы в кровать еще одну особу. Не надо морщиться, элементарная мужская задача. Знали
– А ты мне позвони и скажи заранее. У тебя же есть наш телефон?
бы - за голову схватились, - тайну природы променял на бабу! - Рука ее легла Погосову на плечо. - Я изучила вас.
– Ну, есть.
Изучила? Может, и так, во всяком случае, эта женщина знает его лучше всех других. Она снимала всякие его характеристики, сравнивала виртуальные варианты его поведения, его экстремальные состояния, неизвестно, что они еще там выведали.
– Позвони. Ладно?
- ...слишком высокого мнения вы были о своем предназначении. Другие ценности у вас в счет не шли.
– Хорошо.
- Вы о чем? - Но он уже догадался и в сердцах стукнул ногой по лодке. А вы разве не такая, вы явились сюда вовсе не романить, вам нужен был подопытный экземпляр. За ним и явились.
Маша открыла дверь. На пороге неожиданно обнаружилась женщина лет сорока пяти, которая тянула руку к звонку. У нее было унылое выражение лица, как у человека, на которого обрушились все козни мира, но шляпка выдавала желание жить и кокетничать, и платье, хоть и из неброской материи, было явно пошито на заказ.
Кажется, он попал в цель, что-то с ней произошло, она окинула печальным взглядом берег, холодное небо, тусклый блеск залива, дымку над дальним городом и сникла, зябко поежилась.
– Ох, Зоя Егоровна, – выдохнула Маша, – я не уверена, что мама сможет вас принять, у нас горе…
- Ничего нам не исправить, - что-то она еще хотела сказать, но не успела, прислушалась, сердито кивнула кому-то невидимому, неразборчиво ответила.
– Да ты что, Машенька? – Гостья меж тем уже вошла. – Ай-ай-ай. Что же это с ней?
Погосов поклялся бы, что она слушает и говорит без всяких аппаратов, чего, конечно, быть не могло. Он не выдержал:
Маша кивнула на прощание Опалину и затворила дверь. Остаток разговора он не слышал. «Не использует ли она меня? – подумал он, спускаясь по лестнице. – А ведь насчет Нади я могу и у нее спросить, только осторожно. И что это за обороты такие – “мама сможет вас принять”? Ничего я не понимаю в этом семействе…»
- Вы переговариваетесь! Как это происходит?
Он вернулся в Большой Гнездниковский и увидел, как Логинов допрашивает задержанного полотера Петрова.
Лера невесело улыбнулась.
– Значит, Карпова ты не убивал?
- Вот видите!
– Нет. Нет!
- Тьфу! Действительно, на кой это мне. Спросите: вам можно задержаться? Хоть ненадолго.
– И вообще его не знаешь?
- Нет, невозможно.
– Да не знаю я!
- Значит, мы больше не увидимся?
– Зачем вчера во Дворец труда приходил?
Она кивнула.
– А что, нельзя? Вон, меня в газете пропечатали… жизнь мне испортили… На работе надо мной смеются! Тебя, говорит, жена бьет… А мы люди мирные… Ну, ругаемся, бывает, но с топором никто ни на кого не кидается…
- Какой-то дурдом, - сказал Погосов.- Все запрограммировано! - Он вдруг вспылил. - Вы и в тот раз не смогли бы остаться. Так что нечего мне травить.
– Ваня! – сказал Логинов, поворачиваясь к Опалину. – Сходи-ка к Терентию… Дело у него до тебя есть.
Взгляд ее с нежностью скользил по его лицу.
Иван спрятал улики и бумагу в сейф и отправился к начальству. В кабинете у Филимонова он застал плечистого, широколицего, улыбчивого гражданина в кожаной куртке, галифе и военной гимнастерке. Фамилия у него была простая – Константинов – в отличие от должности. Он занимался самыми опасными бандитскими группами, которые орудовали в Москве и губернии.
- Может, надо было все стереть... И меня стереть из вашей памяти. Наверное, Грег был прав, - она вопросительно остановилась.
– Садитесь, Иван Григорьевич, – сказал Филимонов, и Опалин, протянув руку Константинову, рукопожатие которого оказалось очень крепким, опустился на стул.
- Что ж вы емy помешали?
- Мне хотелось хотя бы так задержаться...
– Значит, это ты – Опалин? Ну, поздравляю. Разворошил ты, Ваня, осиное гнездо. – Константинов усмехнулся, показав широкие, крепкие, белые зубы. – Значится, так. – Он говорил не «значит», а «значится». – Сизова, которая по бумагам числится хозяйкой парикмахерской…
– Рыжая? – не удержался Опалин.
Она не договорила, улыбнулась виновато, жалко, от этой улыбки можно было прийти в отчаяние. Вдруг обняла его, прижалась всем телом, губами к его губам, всей своей телесностью, он жe стоял болван болваном, очнулся, когда она исчезла, словно истаяв. Утренний берeг опустел, то была первобытная пустынность. Торчали древние серые валуны. Сосны чуть шевелили заиндевелыми ветвями. Стали появляться
звуки - потрескивало, звенело, шелестело, - и звуки эти были древние.
– Рыжая, да. Никакая она не Сизова, а Клейнерман, она же Лаптева, она же Сивицкая, она же… короче, перечислять можно долго. Жена бандита Тургеля из Одессы. Тургеля вывели в расход несколько лет назад, а она пропала, а теперь вот всплыла. Брюнетка, которая живет в том же доме, тоже из Одессы, зовут Элеонора Щуровская. За ней ничего не числится, если не считать того, что она четыре раза выходила замуж за стариков и все четыре раза оставалась вдовой. Пустячок, можно сказать! – Глаза Константинова зажглись. – Левша, который мастер резать глотки, – Бовэ, он же Скорняков, а по-простому Муля Флейшман. Здоровяк, который там должен отираться, – приятель Мули, некий Хмель, но пока он в парикмахерской не появлялся, и вообще на Малой Никитской его не видели. Еще у нас имеется гражданин Саккетти, который недавно вышел на свободу. В Москву ему путь заказан, но когда это им мешало… Пришел в парикмахерскую, постригся, побрился и долго говорил с хозяйкой. Не зря он там отирается, ох не зря…
Ничего не осталось от нее. Только их парные следы, мужские и женские, петляя, вели к перевернутой лодке, здесь потоптались, дальше к поселку потянулся одинокий след больших мужских кед.
– Саккетти, кажется, медвежатник? – спросил Опалин.
Под вечер на своем помятом стареньком \"Москвиче\" прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из \"Physical Review\".
– Не кажется, товарищ, а есть. И благодаря тебе, Ваня, мы теперь знаем, что существует банда, в которой состоят как минимум пятеро. Судя по их активности, они нацелились грабануть отделение Мосгорбанка на Арбате. Щуровская уже три раза туда наведывалась.
Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка \"Столичной\" стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.
– Вы хотите взять их с поличным во время ограбления? – спросил Опалин.
Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой \"Тойоте\". Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей...
– Да. А что, есть возражения?
– Нет, – ответил Опалин.
Филимонов усмехнулся: он отлично знал, что Константинов действует так, как сочтет нужным, и ничье одобрение его не волнует.
– Саккетти вышел на свободу до того, как убили Кирпичникова, или после? – спросил Опалин.
– После. Ты был прав: Кирпичников им понадобился для того, чтобы вскрыть сейф. Щуровская ему задурила голову, он и поддался. А потом они его убили. Дурак он, короче.
Опалин вспомнил несчастное лицо Сони, бабушку, скромный, но уютный дом и не нашелся, что ответить.
– Если они опять вскроют стену и будут вытаскивать сейф, – сказал он вслух, – им нужен водитель. Кто у них водитель? Какая машина? Или у них извозчик?
– Выясняем. Какой он сообразительный, а? – заметил Константинов Терентию Ивановичу. – Прямо в корень смотрит, ух!
– А с репортером что будем делать? – спросил Опалин.
– С каким еще репортером? – насторожился человек в кожаной куртке.
– Ну, который из «Красного рабочего». Он очерки про угрозыск пишет и про Кирпичникова тоже написал. Он хотел знать, чем закончится дознание.
– Ты что, хочешь, чтобы мы взяли его на задержание? Там почти наверняка стрельба будет. Он в обморок свалится, очень нужно с ним возиться!
– Не свалится. Он бывший врач.
– Да? Ну хорошо, возьмем его с собой. Под твою ответственность. Только вот что: если я увижу, что он нам не подходит, он уберется. Ясно?
– Ясно, – буркнул Опалин.
Тут, постучав, в дверь просунулся сконфуженный Логинов и довел до сведения присутствующих, что во Дворце труда обнаружен еще один труп.
Глава 25
Погоня
В тот день Басаргин пришел домой поздно и, не отвечая на расспросы встревоженной Вари, лег на диван и попросил пирамидон
[13].
Жена захлопотала с лекарством, принесла воды, чтобы запить его. Пришла кошка, села на стул, обернув хвостом лапки. Басаргин протянул руку, и она даже дала себя погладить – впрочем, только раз.
– Что произошло? – не выдержала Варя. Она инстинктивно чувствовала, что муж может остро отреагировать на расспросы, но мучиться в неведении было тоже несладко.
– Ничего, – вяло ответил писатель. – Ничего, – повторил он. – У нас на работе еще три трупа. И Должанский исчез.
Варя ахнула.
– Как же…
Максим Александрович приподнялся и сел на диване. Он был бледен и растерян.
– Варя, это он их убил… Глебова, Фарбмана и пасынка редактора. Господи! Как же я презирал Глебова, когда он был жив… И Фарбман с его шуточками про безбожников мне тоже действовал на нервы. А сегодня увидел, как их вытаскивали из шкафа…
– Какого шкафа?
– У Должанского был шкаф в кабинете. Он их убил и тела туда засунул… впрочем, не важно.
– За что? – очень тихо спросила Варя.
– Я не знаю. Не знаю. – Басаргин потрогал лоб, под которым пульсировала боль. – Там какая-то мутная история, Варя. Меня допрашивали, что я знаю о Должанском… Варя, если тебя тоже будут спрашивать, говори, что мы с ним были просто коллегами. Черт его знает, как теперь все повернется… Опалин думает, что дело может забрать ГПУ.
– Почему?
– Да потому что… Бывший типографский рабочий, как же! Трех человек убил средь бела дня, и никто ничего не заметил, только когда труп Антона на лестнице нашли, спохватились… И Карпова тоже Должанский, судя по всему… Опалин сказал, что и Карпова, и Антона убили одинаково, это сделал один и тот же человек… – Писатель лег, и жена машинально поправила подушку под его головой. – Варя, я тебя умоляю, если Петр Яковлевич вдруг объявится, беги звони в милицию, в угрозыск… Ни в коем случае не оставайся с ним одна. Слышишь?
– Ты знаешь, он мне не нравился, – негромко начала Варя. – Но думать, что Должанский мог убить четырех человек…
Басаргин скрипнул зубами:
– Варя, похоже на то, что он не Должанский.
– А кто?
– Не знаю. – Писатель заворочался на диване. – Может быть, он и Колоскова убил? Я уже не знаю, что думать. Ясно одно: он опасен! А я Бунина с ним обсуждал… – Он вздохнул. – У Оксюковича приступ случился, кровь горлом пошла… Его в больницу отвезли, Поликарп туда же помчался. Выпуск газеты отменить хотели, но Поликарп вернулся, всех призвал к порядку… Кое-как сверстали номер…
Тем временем в Большом Гнездниковском переулке, в кабинете, который некогда был будуаром и где под потолком до сих пор сидели лепные амуры, горела лампа и тек нелегкий, вязкий, как деготь, разговор.
– Терентий Иванович, – говорил большой, важный человек, который очень многое значил в угрозыске, – у нас большое число текущих дел в разработке, плюс банда, которая собирается ограбить Мосгорбанк. То, что произошло в «Красном рабочем» – это явная диверсия…
– Не уверен, – довольно сухо промолвил Филимонов.
– Послушайте, Терентий Иванович, у нас просто не хватает людей. Я предлагаю отдать это дело ГПУ. Пусть оно ищет, кто убил Колоскова и всех остальных. Признаки диверсии есть? Есть. Убиты замредактора, сотрудники газеты, посетитель. Все это указывает на определенный умысел, выходящий за пределы нашей компетенции…
Филимонов вздохнул, достал из стопки несколько листков и протянул их собеседнику.
– Что это? – удивился тот.
– Показания кассира Измайлова. Логинов его расколол.
Важный человек нахмурился, но протокол все же прочитал. У Измайлова сдали нервы, и, когда агент угрозыска пригрозил арестом, кассир рассказал все, что знал. А знал он, как выяснилось, многое: Колосков клал в карман часть доходов с рекламы; Антон крал тысячами и вел широкий образ жизни; Оксюкович с заведующим придумали какую-то схему, позволяющую выиграть на скачках, и провернули ее, чтобы скрыть растрату.
– Мои люди навели справки на ипподроме, – безжалостно продолжал Филимонов. – Человек, похожий по описанию на Антона Устинова, поставил огромную сумму на коня по кличке Банкрот, от которого никто ничего не ждал, и выиграл. Выигрыш Антон положил в большой портфель, на Солянку он приехал в сопровождении Ракицкого на автомобиле, который ему предоставил отчим. Потом Ракицкий пошел в пивную, причем никакого портфеля при нем не было. Антона нашли мертвым на лестнице, и тоже без портфеля. Вопрос: куда делись тридцать с лишним тысяч рублей? Полагаю, их унес человек, который по документам проходил как Должанский. Это не диверсия, понимаете? Обычное убийство из-за денег, а странным оно кажется из-за обстоятельств.
– Ну, допустим, раз вы говорите, что этот, как его, Антон… Но остальные-то тут каким боком?
– Выясняем. Колосков, скорее всего, вообще никак не связан с остальными убийствами. Ему угрожали и привели угрозу в исполнение.
– Я бы на вашем месте все же передал материалы ГПУ, – буркнул важный человек, поднимаясь с места. – Пусть они занимаются… Но раз вы так уверены… – Он пожал плечами.
Так как в Большом Гнездниковском все тайное очень быстро становилось явным, агенты вскоре узнали, что у них хотят забрать одно из дел, и Логинов явился за разъяснениями к начальству.
– Текущие дела передаете другим, себе оставляете только Дворец труда и слежку за парикмахерской, – сказал Филимонов. – К задержанию банды подключите Опалина, пусть он набирается опыта.
– Я собирался объединить убийства в редакции и смерть Колоскова в одно дело, – сказал Логинов.
– Нет, не нужно. Колоскова оставляете Опалину, это его. И вот что: выясните личность Должанского. Именно в ней ключ к его действиям.
– Мы пытаемся, но пока все глухо. Проверили отпечатки пальцев – ничего. Жил в обычной коммуналке, соседи о нем только хорошее говорят – и никто ни черта не знает! Никаких женщин, никаких следов, пусто! С работы к нему иногда коллега приходил, Басаргин. Говорит, что они книжки обсуждали. Я бы прижал Басаргина, но Ваня говорит, что смысла нет – он действительно книги любит. И я помню, какое у него было лицо, когда мы трупы из шкафа вытаскивали, – он совершенно растерялся. Получается, Должанский его надул, как и остальных.
– Сколько лет Должанский проработал в газете?
– Семь, кажется. А что?
– Семь лет таиться… – Филимонов задумался. – Или вокруг него все были очень беспечны, или… По документам он откуда?
– Из Сибири. Я послал запрос, но пока ответ придет… Да ворованные у него документы, конечно. Или поддельные…
– Продолжайте работать, о результатах доложите мне. Что с парикмахерской?
– Кажется, шофер появился. И грузовик у него. Тесленко Лавр Акимыч, девяносто второго года рождения, был судим еще при царском режиме. Заходил бриться и долго говорил с женщинами. Потом опять пришел, но не в парикмахерскую, а к Щуровской. У нее отдельная квартира, которая ей досталась от последнего мужа. Или предпоследнего, черт их разберет.
– Не пропустите момент, когда они начнут действовать.
– Константинов уверяет, что скоро. Саккетти каждый день в парикмахерскую заходит. Они детали оговаривают, доли распределяют, кому сколько достанется. Завтра у Тесленко на работе выходной. Константинов думает, что ночью все и случится.
– Сегодня ночью или завтра?
– Возможно, что уже сегодня.
– У вас все готово?
– Константинов уверяет, что все. – Логинов криво усмехнулся и добавил: – Главное, чтобы бандиты не передумали.
Так и получилось, что сентябрьской ночью Максим Александрович Басаргин оказался вместе с группой захвата в засаде на Арбате. Вторая группа агентов угрозыска находилась на Малой Никитской и наблюдала за движением в парикмахерской и квартире Щуровской.
Константинов распределил людей по разным точкам. Двое караулили путь отхода, еще один спрятался в машине в другом конце улицы, сам Константинов и еще двое человек засели в дворницкой дома напротив банка. Опалин сидел в коридоре коммуналки на первом этаже возле телефона и переговаривался по аппарату с группой на Малой Никитской.
Басаргин не находил себе места. Эта охота одних людей на других казалась ему чем-то сюрреалистическим, тем, чего в принципе не должно быть, однако это происходило и он сам был свидетелем. Он присел на старый сундук, стоявший недалеко от телефона, и, потирая переносицу, таращился в полутьму. Из экономии в коридоре была вкручена маломощная лампочка, которая то и дело моргала.
Он сидел на сундуке, пока у него не начали затекать ноги, потом встал и сделал несколько шагов по коридору. Снова зазвонил телефон, Опалин схватил трубку.
– Да. Да! – Он повернулся к Басаргину. – Едут! Я к Константинову.
Иван убежал, и Басаргин остался наедине со своими мыслями. «Только бы все кончилось поскорее… Только бы никто не пострадал». Не выдержав, он пошел следом за Опалиным и застал в дворницкой оживление. Агенты с сосредоточенным видом, поразившим Басаргина, проверяли оружие.
– А-а, бывший доктор, – усмехнулся Константинов. – Постарайтесь не путаться под ногами, когда начнется, хорошо?
Он стал сбоку от запыленного оконца и выглянул наружу. В конце улицы показался грузовичок. Он полз, рассекая фарами ночь, и казался совершенно мирным, безобидным. Писатель почувствовал, что по виску у него струится пот. Это поразило его – ночь выдалась вовсе не жаркой.
– Как же они будут выносить стену? – не утерпев, шепнул Басаргин Опалину.
Грузовик остановился, из него вышли три человека, один из которых даже в жидком свете тусклого фонаря, освещавшего эту часть улицы, казался гораздо выше и крупнее прочих. Водитель остался за рулем.
– А вот посмотри, – шепнул в ответ Опалин.
Грузовик развернулся, дал задний ход и въехал в витрину. С жалобным звоном посыпалось стекло, со скрежетом подались решетки. Грузовик отъехал, здоровяк взял из кузова огромную кувалду и стал крушить их остатки. Стоя возле Басаргина, Константинов давился от беззвучного смеха.
– Они прямо через витрину… Молодцы!
– А когда вы их задержите?
– Когда они с добычей пойдут. Иначе на суде скажут, что просто прогуливались ночью по улице…
Здоровяк, отшвырнув ошметки решеток, нырнул внутрь магазина, за ним полезли двое остальных, неся какие-то мотки. Через несколько минут они выволокли из отделения сейф, таща его на веревках, и стали заталкивать в кузов.
– Сейчас! – бешено крикнул Константинов и кинулся из дворницкой наружу. Лицо у него в это мгновение было вдохновенное и героическое, и выражение его поразило писателя. – Руки вверх, угрозыск! При сопротивлении будем стрелять!
Тах! Тах! Тах! Послышались выстрелы, мат, топот бегущих ног. Но бандиты оказались не лыком шиты и явно не собирались сдаваться.
– Гаси фонарь! – заорал здоровяк. Несмотря на то что вокруг него стреляли, он перевалил сейф в кузов грузовика и сам запрыгнул туда с резвостью, поразительной для человека такой комплекции. Следом за ним заскочил второй – молодой, судя по движениям, легкий и жилистый. Третий, который держал «наган» в левой руке, несколькими выстрелами привел в негодность фонарь, но его самого настигли пули, и он упал.
– Стреляйте по шинам! – кричал Константинов. – Уйдет!
Тах! Тах! Но пули ушли в никуда. Грузовик набрал ход.
– Агапов! – отчаянно кричал Константинов. – Задержи его! – Агапов был агентом, который должен был перегородить машиной путь отхода в том конце улицы, куда бандиты теперь мчались на грузовике.
– Логинов убит! – закричал кто-то сзади.
Услышав эти слова, Иван отпрянул и наступил на ногу Басаргину, но тот даже не почувствовал боли.
– Не видно ни…
Кто-то ругался в темноте. В конце улицы послышались выстрелы. Писатель увидел, как Опалин побежал в ту сторону, и кинулся за ним.
– Не ходи за мной, дурак! – крикнул Иван на бегу, но Максим Александрович не послушался его. Писатель споткнулся и едва не упал, но тут же припустил следом за Опалиным. Они добежали до машины, в которой находился Агапов. Тот лежал на сиденье и стонал. Стекла треснули, в них были видны звездчатые отверстия от пуль.
– Доктор! Садись!
– Ему помощь нужна! – крикнул Басаргин.
– Ты врач, сделай что-нибудь!
Опалин сел на водительское место, ручкой револьвера выбил остатки стекла перед собой. Писатель заскочил с другой стороны. Раненый Агапов оказался между ними. Его толстовка на груди была заляпана кровью. Машина сорвалась с места и помчалась в ночь. Их потряхивало и заносило на поворотах. Басаргин, разом вспомнив все, чему его учили, свою практику в качестве земского доктора (а позже – военного врача), стал рвать пиджак раненого – Агапов был в штатском – и перевязывать раны.
– Ваня, его в больницу надо! – не выдержав, крикнул Басаргин.
– Потом! – отмахнулся Опалин.
– Мы их не нагоним!
– Они с сейфом, он тяжелый! Нагоним!
«Какое-то безумие, – думал Максим Александрович. Его лихорадило, кровь бешено стучала в висках. – Куда мы едем? Зачем?» Ему вдруг показалось, что они стоят на месте, а Москва проносится мимо, со своими перекрестками, площадями и маковками церквей. На каком-то перекрестке вдруг наперерез им вылетел милиционер, отчаянно свистя. Чтобы не сбить его, Опалин заложил такой вираж, что Басаргин чуть не вылетел из машины и судорожно схватился за дверцу. Агапов время от времени стонал, его мотало из стороны в сторону, как мертвое тело.
– Вот они! – торжествующе заорал Опалин, указывая куда-то вперед. – Доктор! Возьми у Агапова оружие!
Не раздумывая, Басаргин подчинился. Левой рукой он поддерживал раненого, правой стиснул холодную рукоять «маузера». Ночной ветер овевал его лицо. «Это сон, – подумал он и тотчас же поправил себя: – Нет, это не сон». Грузовик с сейфом был уже совсем близко.
– Ваня, берегись!