Жоржи Амаду

Кастро Алвес







Сокращенный перевод с португальского Ю. Калугина.

Под редакцией    А. Гольдмана

Стихи  а  переводе А.  Силовича. Послеслоаие И. Тертерян



ВВЕДЕНИЕ С ПЕЧАЛЬНОЙ ПЕСНЕЙ И НЕСКОЛЬКИМИ ЗАМЕЧАНИЯМИ АВТОРА

Тебя убаюкаю песней печальной.

Сядь со мною рядом, подруга, и я поведаю тебе одну историю. Давно я уже тебе ничего не расска­зывал здесь, в порту.

Небо усеяно звездами — это все души умерших героев. Сядь ближе, дай мне свою руку, и я расска­жу тебе историю одного мужественного человека. Видишь звезду там, вдали, за старым фортом, над неясными очертаниями островов? Это, наверное, его душа освещает небо Баии. Не знаю, будет ли тебе интересен мой рассказ. А может быть, у меня полу­чится и не рассказ, а героическая повесть или поэма наподобие той, что сложена о борце за независи­мость, о Лукасе да Фейра:

Под Баией врагами был схвачен После сечи в дыму и огне. Но стража пешком возвращалась, А пленник — верхом на коне.

Про Лампиана 1 в народе тоже сочинили поэму: в ней воспевалась Мария Бонита, прошедшая со сво­им возлюбленным весь сертан2 и сложившая голову недалеко от Проприи. Эту историю трагической люб­ви лучше меня расскажут тебе воды Сан-Франсиско,

1 Л а м п и а н — прозвище знаменитого бразильского бан­дита Вирголино Феррейра да Силва (1900—1933). (Здесь и далее примечания переводчика.)

2 Сертан — внутренние засушливые районы Бразилии.

7

реки, что протекает в наших краях. Ты ведь уже слы­шала однажды поэму о Розе Палмейран, девушке с большой розой на груди и с кинжалом в складках юбки, — как она сражалась одна против шестерых мужчин и всех шестерых победила? Они обе — и та, что из сертана, и та, что из порта, были красивые женщины, почти такие же прекрасные, как и ты, не­гритянка.

Я сложил поэму и о моряке Безоуро; в ней гово­рилось о ветре и о рыбачьей лодке. Безоуро никогда не применял оружия — если и дрался, то голыми руками.

Тот, о ком я хочу рассказать тебе сегодня, тоже не носил оружия. Он шел на врага с открытой грудью и всегда одерживал победы. Он побеждал рабовла­дельцев, которые угнетали негров, побеждал и самых красивых женщин на земле Бразилии. Я расскажу тебе о его борьбе с начала и до самого конца, и ты поймешь, почему никто не остается безразличным к этому человеку, которого ненавидели тираны и лю­бил народ. Я расскажу о нем, как уже рассказывал о Безоуро, о Лукасе да Фейра, о Розе Палмейран и о негре Антонио Балдуино \'.

Может быть, здесь выдумки будет меньше, чем в тех историях, может быть, я вообще ничего не до­думаю, ибо его жизнь и без того была прекрасной. Возможно, однако, я поведаю тебе о поступках мо­его героя, которые он и не совершал, а только описал в своих поэмах; возможно, я поведаю о беседах, при которых никто не присутствовал и которые вооб­ще никогда не происходили. Но эти беседы могли бы произойти — ведь они отражены в его творчестве, в его стихах. Если я это и сделаю, подруга, то лишь для того, чтобы ты могла яснее представить себе его образ.

Подобно могучему урагану, он нападал на не­справедливость и, подобно мягкому, нежному бризу, обращался к стыдливому слуху женщины. Я доду-

1 Антонио Балдуино, Безоуро, Лукас да Фей­ра, Роза Палмейран — герои романов Жоржи Амаду «Жубиаба» и «Мертвое море».

8

маю только то, что будет соответствовать его харак­теру, его облику, который дорог всем тем, кто горячо любит свою родину. Память о поэте дорога и мне, твоему другу, рассказчику историй о неграх и мо­ряках.

Приходилось ли тебе, подруга, видеть гавань в по­ру, когда норд-ост обрушивается на море и на город, когда он уносит лодки, срывает корабли с якорей, сбивает с курса трансатлантические пароходы, ме­няет цвет морской воды? Он стремителен, грозен, прекрасен, почти призрачен. Его порыв длится только несколько мгновений, но и после того, как норд-ост проходит и на море снова наступает затишье, о нем нельзя забыть, ибо все за эти мгновения измени­лось: другим стал облик порта, очистился воздух. Только с норд-остом, негритянка, я могу сравнить Кастро Алвеса: в нем была сила этого могучего вет­ра, его порыв и красота, и память о поэте сохрани­лась навеки.

Он рано начал жизнь и закончил ее очень моло­дым. То было самое прекрасное сочетание юности и гениальности, которое когда-либо видели небеса американского континента.

В те времена, когда Кастро Алвес бродил по ули­цам Баии, он произнес столько прекрасных слов, по­друга, что его голос, все возрастая, звучит до сего­дняшнего дня, и это голос сотен, тысяч и миллионов людей. Это и твой голос, негритянка, это голос пор­та, голос города. Он говорил от нашего имени, и ни­кто из нас не сумел бы сказать так. Его голос и по сей день самый сильный и самый молодой, ибо это голос народа Бразилии.

Там, наверху, в театре, ты однажды слушала ор­кестр. Помнишь момент, когда все музыканты объ­единились в едином порыве и силой своего искусства извлекли из инструментов самую высокую, самую прекрасную ноту, которая продолжала звучать в зале даже после того, как слушатели разошлись? Таким вот представляется мне Кастро Алвес. Бывают мгно­вения, когда объединяются все силы нации и, по­добно  самой  высокой  ноте,  слышится   спокойный

9

и грозный, демонически прекрасный и справедливый голос. Этот голос подлинного гения возникает из чая­ний народа, из жизненной потребности людей. Он никогда не умирает, оставаясь бессмертным, как и сам народ.

Человека, историю которого я тебе расскажу, лю­били многие женщины Бразилии. Белые и негритянки, мулатки и метиски, робкие и дерзкие падали в его объятия. И он любил всех их, но для одной приберег свои лучшие слова, самые нежные, самые ласковые, самые прекрасные. У этой невесты, негритянка, кра­сивое имя: Свобода.

Взгляни на небо: он сияет там, он самая яркая из звезд. Но ты встретишь его и на улицах любого города и в комнате любого дома. Где бы ни были бьющиеся за человечество молодые сердца, в каждом из них ты почувствуешь Кастро Алвеса.

Дай же мне теперь свою правую руку, подруга, и выслушай мой рассказ о поэте...

У этой книги небольшая библиография. Конечно, я прочел труды Афранио Пейшото, Мусио Тейшей-ры, Шавиера Маркеса, Эдисона Карнейро, Педро Калмона. С рядом других авторов я познакомился через их статьи, доклады и брошюры. Некоторые из этих авторов — люди видные, например Эуклидес да Кунья, Руй Барбоза, Жилберто Амадо, Пиньейро Виегас, Агрипино Гриеко \'. Некоторые из писавших о Кастро Алвесе — очень слабые писатели (бедняги, они тщились понять поэта, которому нечего было сказать им, но которому довелось многое сказать про­

1 Ж у л и о Афранио Пейшото (1876—1947) — бра­зильский писатель и ученый. Написал книгу «Кастро Алвес, поэт и поэма».

Мусио Се вол а Лопес Тейшейра (1858—1926) — бразильский поэт и прозаик. В числе других книг написал: «По­эзия и поэмы» и «Исторический синтез бразильской литературы».

Франсиско Шавиер Феррейра Маркес (1861 — 1942) — бразильский писатель и политический деятель Автор исследования «Жизнь Кастро Алвеса».

Эдисон Карнейро (род. в 1912)  — бразильский пи-

10

тив них). Иные — исследователи, например Афранио Пейшото. Он человек умный и преклонявшийся пе­ред поэтом, но далекий от творчества Кастро Ал­веса. Или Эдисон Карнейро. Он человек близкий к поэту и способный понять его, поскольку Карнейро, быть может, самый сильный из всех литературове­дов своего времени. Но он испортил свое произведе­ние спешкой, хотя оно все же лучшее из того, что мы имеем о Кастро Алвесе. Множество книг помогли мне изучить эпоху, в которую жил поэт, и проблемы, которые его занимали. Но самым ценным источни­ком для этой книги явились поэмы и стихи самого Кастро Алвеса^ не раз перечитанные мною в Полном собрании его сочинений с комментариями Афранио Пейшото. Кстати сказать, уже одни эти комментарии академика нашей литературы достойны вызвать вос­хищение и уважение к нему всей бразильской интел­лигенции.

*   *   *

Конечно, при написании этой книги я позволил себе известные вольности. Поэтому то, что получи­лось у меня, более всего напоминает оду. Эта кни­

сатель-социолог. Автор книг: «Кастро Алвес», «Киломбо Палма-рес» и др.

Педро Калмон (род. в 1912)—бразильский литерату­ровед, автор многих монографий, в том числе о Кастро Алвесе.

Эуклидес да Кунья (1866—1909) — бразильский писа­тель, автор монументального произведения «Сертаны». Написал книгу «Кастро Алвес и его время».

Руй Барбоза (1849—1923) — бразильский политический деятель, писатель, журналист. Он был одним из виднейших три­бунов своего времени, юристом международного масштаба. Был президентом Бразильской академии словесности.

Жилберто Амадо (род. в 1887) — бразильский писа­тель-эссеист, поэт, правовед и дипломат. Автор книги «Дух на­шего времени» и др.

Пиньейро Виегас (род. в 1888) — баиянский поэт-са­тирик.

Агрипино Гриеко (род. в 1888) — бразильский лите­ратурный критик. Автор многих работ о Кастро Алвесе, а так­же трудов: «Эволюция бразильской поэзии» и «Эволюция бра­зильской прозы».

11

га — я снова повторяю — скорее биография поэта, чем биография человека. Я буду счастлив, если мое произведение окажется достойным гения Кастро Ал­веса. И все же считаю, что любые слова, сколь бы похвальными они ни были, никогда не выразят того восхищения, которого заслуживает поэт. Возможно, что историческая точность несколько пострадала в моих грубых руках романиста. Пусть гневаются историки! То, к чему я стремился, — это запечатлеть путь крупнейшего бразильского писателя по стране, богатой рифмоплетами и бедной подлинными поэта­ми. В Бразилии написано множество исследований о Кастро Алвесе, авторы которых ограничились лишь тем, что установили точные даты и выявили подлинные имена женщин, к которым были обра­щены те или иные произведения поэта. Это, без со­мнения, весьма полезно, но совершенно недостаточ­но. Этим писателям и литературоведам не хватило мужества встретить Кастро Алвеса лицом к лицу и попытаться обрисовать облик поэта во всем его величии. Постараться на основе его стихов воссоздать его беседы во время прогулок с поэтами Баии, Реси-фе или Сан-Пауло — такова моя задача. Кастро Ал-вес был художником, который шел навстречу жизни с поднятым забралом. Те же, кто писал о нем, в большинстве своем писатели, бежавшие от жиз­ни к лжи фальшивого искусства.

Я попытаюсь воссоздать биографию Кастро Алве­са во всей ее цельности и приступаю к этой задаче полный решимости. Я могу потерпеть неудачу из-за недостатка литературного мастерства, но твер­до уверен, что не искажу подлинного облика Кастро Алвеса. Одно обстоятельство сильнейшим образом связывает с ним меня, как писателя: я всегда, как и он, встречал жизнь лицом к лицу; как и он, я пишу для народа и стремлюсь в своих произведениях отра­жать его чаяния. В этой оде поэту, которую вы про­чтете, я не хочу ничего иного, как только показать нашему народу его жизнь, народу, который любит своего поэта за мощь и красоту его стихов. Эта кни­га, написанная  по предложению женщины, которой

12

я обязан своим счастьем, предназначена не для ли­тераторов и литературоведов, а для народа.

У меня нет ни малейшего намерения написать критический очерк; я не буду вдаваться в исследо­вания, был ли Кастро Алвес подлинным гением, дей­ствительно ли в его творчестве имеются те пресло­вутые «вечные ценности», о которых так любят бол­тать все литературные кастраты; актуально ли его творчество для нынешнего времени «с поэтической точки зрения» (ох, уж эти хозяева поэзии!) и, как кто-то уже написал, не представляет ли он «только исторический интерес». Я оставляю этот взрыв мел­кого злопыхательства для критиков и модернистских поэтов (голоса их настолько слабы по сравнению с голосом Кастро Алвеса, что им только и заниматься делами подобного рода). Я хочу написать о Кастро Алвесе с любовью, как человек из народа о народном поэте, с любовью, которая приносит подлинное пони­мание и заставляет нас сильнее почувствовать все, что есть человечного и великого в поэте, — гораздо сильнее, чем это позволяют сделать трактаты поэти­ческой теории, сколь бы объемисты они ни были, и архивы, как бы хорошо они ни были классифициро­ваны. Так пусть вместе с историками-педантами гне­ваются и придирчивые критики. Кастро Алвес был вылеплен из другой глины.



Сын бури, молний брат родной! Бросай свой клич  грозе навстречу...

В суровом сертане, подруга, родилась эта вели­кая любовь. Вдали от больших городов, на диких землях северо-востока возникали страсти, инстинкты и предрассудки. Вокруг простиралась каатинга 1 с редкими феодальными фазендами2, по степи ска­кали всадники в кожаной одежде, повсюду с давних пор господствовал суровый закон сертана. Даже в наше время, почти через сто лет после истории, ко­торую я собираюсь рассказать тебе, этот закон вла­ствует в сердцах хозяев фазенд и в душах разбойни­ков — кангасейро. Сертан рождал сильных, несги­баемых мужчин и прекрасных гордых женщин; даже в самой застенчивой душе самой скромной девушки, которая жила, скрытая до поры в тиши каза-гранде \\

1 Каатинга — зона лесов с низкорослыми деревьями и колючими кустарниками.

2 Фазенда — поместье, плантация.

3 Каза-гранде — помещичий дом.

14

попыхивали всепобеждающие страсти. Робкие жен-шины сертана, когда наступала пора любви, станови­лись сильными, как Юдифь, отважными, как храб­рейший из кабр \'. Такими их делает каатинга — эти бесконечные заросли кустарника, который даже нель­зя назвать растительностью, ибо это просто колючки, раздирающие ноги, руки и грудь.

Тот, кто родился в каатинге и с первых же дней слышал в густых сумерках печальное мычание бы­ков, кто рос, увлекаясь нескончаемыми рассказами о кангасейро, наблюдая за дуэлями на кинжалах, видя, как укрощают диких быков, и познавая, что жизнь для того .и существует, чтобы прожить ее храбро, тот, кто жил повседневным героизмом серта­на, тот способен был даже восстать, подняться на борьбу против сурового закона сертана.

У жителей сертана сила любви соединяется с си­лой, идущей от дикой, неукрощенной человеком зем­ли. Здесь рождаются знаменитые кангасейро и герои­ческие женщины, которые во имя любви жертвуют всем — очагом, семьей и своей честью. Здесь роди­лась Порсия — та, что погубила себя из-за любви к Леолино, героиня самой трагической любви серта­на. Здесь родились Кастро, Кангусу, Моура и Мед-радо, хозяева сертана и блюстители его закона. Здесь родился и Кастро Алвес, сын Клелии Брази­лии — сестры Порсии. Тот, кому предстояло воспеть одну за другой красавиц сертана и чувства сертане-жо 2, появился на свет, когда трагедия его тетки уже подходила к концу.

Кастро Алвес рос в годы, когда вокруг бушевали кровавые страсти, вызванные любовью Порсии и Лео­лино, презревших законы общества и бросивших вы­зов предрассудкам. Весь край каатинги от Парагуасу до СанФрансиско сотрясался от мстительных вы­криков семейств Кангусу и Кастро; топот коней в ту пору всегда предвещал начало перестрелки.

1 К а б р а — наемник.

2 Сертанежо — уроженец, обитатель сертана.

16

Кастро Алвес рос в годы, когда свободная любовь восстала против законов сертана.

В каза-гранде, где он появился на свет, об этой трагической истории говорили мало. Однако ее отражение можно было прочесть на мрачном лице деда, майора Силвы Кастро, увидеть в слезах Кле-лии, склонившейся над колыбелью ребенка, в мор­щинах, прорезавших лоб отца, доктора Алвеса, услы­шать в отчаянных криках Порсии, запертой, как пленница семьи, в своей комнате. Все в детские годы Кастро Алвеса напоминало ему о законе сертана, который каждый должен соблюдать под страхом смерти.

Много лет понадобилось людям, чтобы создать этот закон. Прежде они жили свободными на свобод­ной земле, их любовь не сковывали цепями, и никто не вставал на ее пути. Закон существовал в городах для цивилизованных людей, где в нем была необхо­димость. Однако постепенно разрастались фазенды, накапливались богатства, и люди принесли свой за­кон из городов в сертан. В течение многих лет мис­сионеры проповедовали его народу наряду со словом божиим, пока не приковали к нему сертанежо. И го­ре тому, кто нарушал этот закон! Ему грозило же­стокое наказание.

Ребенок родился на земле своих предков, где все было подчинено этому закону. Но еще в раннем дет­стве он узнал от хлопотавших вокруг него заботли­вых мукам 1 о трагической судьбе Порсии и Леолино, которые восстали против закона, чтобы жить в тиши и одиночестве и свободно любить друг друга. Он по­нял, что закон сертана — враг любви, враг че­ловека, и лучше всего порвать с ним. Мальчику, ро­дившемуся в том самом году, когда острыми кинжа­лами разрубили на части другого ребенка — дитя свободной любви, — предстояло много лет спустя стать страстным певцом свободы и в конце концов самвму погибнуть от любви. Ничему его не научили

1 М у к а м а — негритянка-рабыня (прислуга или кормили­ца).

16

Кастро, Моура и Медрадо. Но прекрасная Порсия и отважный Леолино открыли глаза Кастро Алвесу. Как и они, мальчик-сертанежо стал романтичным и чувственным, врагом всего, что лишало людей сво­боды.

Подруга, выслушай историю Порсии и Леолино, и ты узнаешь, почему появились на свет многие из стихов поэта *.

•   *   *

В 1822 году португальский принц, за которым стоял один из самых выдающихся политических дея­телей Латинской Америки — Жозе Бонифасио \\ про­возгласил независимость бразильских земель, до того являвшихся португальскими владениями. По всей стране это событие было торжественно отмечено празднествами, множеством цветов, гимнов и речей. Но в провинции Баия фазендейро оказали сопротив­ление новому режиму. Тогда на борьбу за независи­мость страны поднялся народ — в Кашоэйре и Ита-парике, по всему Реконкаво Баияно. В этой борьбе выковывались герои и героини; в сердцах всех бра­зильцев вспыхнула любовь к свободе. Народ отстаи­вал свое право на свободную, независимую родину.

Кипела там грозная битва, Ее не вели два народа: Грядущее с прошлым сражалось, И с рабством боролась свобода.

Так написал поэт несколько лет спустя, когда вос­пел эту борьбу в одной из своих самых прекрасных поэм и восславил народ, пожелавший стать сво­бодным.

Одни герои родились в городе, другие пришли из сертана. Имя одного из них — Силва Кастро; это был грубый, дерзкий и надменный, но мужественный

1 Жозе Бонифасио де Андрада э Силва (1763—

1838) — бразильский политический деятель и писатель, патри­арх борьбы за независимость Бразилии,

2   Жоржи Амаду 17

и справедливый человек. Вокруг него объединились храбрейшие из храбрых *. К его войску присоедини­лась и одна женщина, обладавшая отвагой солдата и любившая свободу. Ее звали Мария Китерия.

Пройдя с боями тяжелый путь и прославившись своими подвигами, батальон Силвы Кастро прибыл 2 июля — в день освобождения Баии — к месту на­значения.

Весь отряд любил Силву Кастро — образцового командира и друга сертанежо, который привык тру­диться вместе со скотоводами и сражаться вместе с мужественными кабрами. Однако майор все же не был опытным военачальником, а, кроме того, от­личался грубой откровенностью и не любил гнуть спину перед начальство^.

Полковник Гомес Калдейра был недоволен рез­костью и заносчивостью командира батальона, но ни­чего не мог тут поделать, поскольку Силва Кастро был героем кампании. Правда, полковник мог раз­лучить Силву Кастро с солдатами и перевести его в другой батальон. И хотя это был не лучший вы­ход, он именно так и поступил.

Когда об этом узнали солдаты, их охватило него­дование. Батальон построился, вышел на улицу и на­правился к дому Гомеса Калдейры. Солдаты начали стучаться в дверь полковника — и это уже походило на бунт.

Гомес Калдейра тоже был героем борьбы за не­зависимость, и он тоже не знал, что такое страх. Услышав крики взбунтовавшихся солдат, проклятья и ругательства, он не испугался. Он открыл дверь и появился на крыльце, рассчитывая, что его присут­ствие утихомирит вышедших из повиновения. Но пол­ковник не успел произнести ни слова: грянули вы­стрелы, и, обливаясь кровью, он упал.

Это было концом карьеры майора Силвы Кастро. Майор присутствовал на суде *, когда судили его солдат. Он осуждал преступление (свойственное ему чувство дисциплины, его положение командира не по­зволяло ему одобрить убийство начальника), но он дал понять, что преступление было совершено из бла-

18

городных чувств: солдаты любили своего командира и пришли в отчаяние, узнав, что теряют его.

Майор не захотел продолжать военную карьеру и вернулся в сертан. Между тем семья его росла: к детям, которые родились в Баие, прибавились дру­гие, родившиеся в фазендах. Девочки унаследовали прославленную красоту матери — доны Аны Вие-гас *, дочери испанки * изумительной красоты.

Силва Кастро стал одним из феодальных сеньо­ров сертана, с фазендой в районе бассейна Сан-Франсиско, близ Каетитэ, и с фазендой недалеко от моря, в Курралиньо *. Здесь подолгу жила его семья, и сюда на праздники приезжали из столицы юноши-студенты ухаживать за молодыми наследни­цами фазендейро.

Так начался роман между Клелией Бразилией и Антонио Жозе Алвесом, студентом-медиком, кото­рый влюбился в девушку, еще когда та училась в Баие, в колледже доны Перпетуа. Антонио работал тогда для практики в аптеке Жеронимо Жозе Бара-ты. Ухаживанье продолжалось и во время каникул. Студент закончил университет, попутешествовал и вернулся, чтобы жениться. Вскоре у Клелии Бра­зилии и Антонио Жозе Алвеса родился первенец — Жозе Антонио. Супружеская чета переехала в столи­цу провинции.

Тем временем майор Силва Кастро отправил сво­их остальных дочерей отдохнуть до конца года на фа­зендах сертана Каетитэ *. Некоторое время они про­жили там. Но наступила засуха, и девушки решили вернуться домой раньше срока. Они направились на фазенду Кабесейрас, которая не была затронута бедствием и где по уговору их ждал отец. Поездка оказалась трудной: на дорогах нещадно палили солнце, деревья высохли. Скот падал, люди спасались бегством. Девушек сопровождал брат майора — Луис Антонио Кастро, хорошо знавший этот район. В пути они часто останавливались на фазендах друзей, что­бы отдохнуть от утомительного путешествия под па­лящим солнцем. Луис Антонио обсуждал с хозяева­ми ужасы бедствия и подсчитывал убытки, которые

2*

19

засуха причиняла фазендейро, а девушки между тем развлекались.

Молодые люди из семей фазендейро радовались неожиданному приезду гостей: он служил предлогом для импровизированных празднеств и нарушал ску­ку однообразной жизни на фазенде. Наспех органи­зовывались балы, шуточные забавы, игры. Гости и хозяева на время забывали о засухе, о гибнущем скоте и даже о беженцах, бредущих по дорогам сер­тана.

Так путники добрались до фазенды капитана Иносенсио Пиньейро Кангусу, крупного землевла­дельца, героя войны за независимость, соратника Силвы Кастро. В честь дочек своего старого друга гостеприимный хозяин устроил пышное празднество. Кангусу сделали все, чтобы в шуме танцев и игр забыть о растрескавшейся от засухи земле. Для де­вушек это были незабываемые дни. Луис Антонио и Иносенсио допоздна засиживались на веранде ка­за-гранде, ведя свои долгие беседы. Иногда капитан рассказывал девушкам о приключениях майора Сил­вы Кастро и его батальона в битвах за независи­мость. Девушки слушали рассказы как зачарованные, но с еще большим воодушевлением принимали они комплименты и любезности молодых людей из семьи Кангусу.

Порсия чувствовала странный холодок в сердце каждый раз, когда ее черные глаза испанки встреча­лись с беспокойным взглядом Леолино Кангусу, юноши порывистого и привлекательного, сильного, как неукрощенный конь из числа тех, что носятся по полям Каетитэ. Глаза Порсии были прикованы к нему; когда она встречалась с покоряющим взором Леолино, всю ее охватывала дрожь. Она не должна любить юношу: ведь девушка из хорошей семьи не может поднять глаза на женатого человека, как бы ни был он красив и притягателен. А Леолино недав­но женился, соединив имя и состояние Кангусу с именем и состоянием другой влиятельной семьи в сертане. Это был брак по расчету, и у его жены не было в глазах той нежности и любовной неги,

20

которыми светился взор дочери Кастро, подобной цветущей жамбо \'. Порсия знала, что по закону сер-гана мужчина может обладать женщиной лишь после того, как он дал ей в браке свое имя. Она знала, что, когда этот закон нарушался, виновных жестоко наказывали. Но что ей до всего этого перед зову­щими глазами Леолино, перед его устами, жаждущи­ми поцелуев? Что законы перед любовью? Холод охватывал сердце Порсии.

Однажды, лежа в гамаке на веранде, девушка глядела на большую круглую луну, которая плыла в ясном небе над фазендой. Серебряный свет раз­ливался по полям, это была одна из тех мягких ночей, когда томление нисходит от луны и звезд, под­нимается от самой земли, от пахучих листьев, от цветущих кустов жасмина. В доме играли в фанты. Порсия слышала молодые голоса и смех. Слушала с грустью, лениво растянувшись в гамаке, купаясь в лунном свете. Она закрыла глаза, и тотчас встал перед ней образ любимого, но любимый ведь связан с другой узами закона, и она никогда не сможет даже признаться ему, что любит его. Порсия не от­рывает взора от видения, она вся устремилась к не­му, словно цветок, открывающийся утренней росе. Она не слышит приближающихся шагов, не слышит учащенного дыхания. Но когда чьи-то губы касаются ее губ и сливаются с ними в поцелуе, она знает: это могут быть только губы Леолино, шерохо­ватые и бархатные, грубые и ласковые. И как цветок, окропленный росой, она откидывает голо­ву на гамак и не находит слов, чтобы что-либо ска­зать ему.

Леолино говорит, что любит ее, но перед Порсией возникает неумолимый закон сертана; жена Леолино, родители, их семьи — что все они скажут? Но Леоли­но снова целует ее, она чувствует на своей груди ру­ку любимого, и прикосновение этой руки нежнее, чем лунный свет. Они решают бежать вместе. Впер-

\'Жамбо — красивое дерево из семейства миртовых, с сочными, ароматными плодами.

21

вые они говорят, как возлюбленные, и она с во­сторгом выслушивает план бегства.

И когда в доме послышались голоса, зовущие их в комнаты, они обменялись при лунном свете послед­ним поцелуем. Теперь Порсия больше не боялась: она уже не вспоминала о законе сертана, не думала о страданиях своей матери и сестер, жены Леолино. Она думала только о том, что уста любимого нежны, что рука его ласкова, как вода реки... А вдали, в лунном свете, стонали гитары скотоводов, наигры­вая любовные тираны \'.

Несколько дней спустя гости стали собираться в дорогу. Луис Антонио с племянницами направлял­ся в Курралиньо, Леолино уехал накануне под пред­логом, что у него дела в других местах. Прощание на веранде фазенды было долгим. Капитан Ино­сенсио послал своему другУ майору Силве Кастро ящик хорошего вина, поцеловал девушек в лоб, и гости отбыли.

А на фазенде Кабесейрас Силва Кастро готовил­ся к встрече бежавших от засухи дочерей. Майор с нетерпением ожидал брата, который вез вести о положении на фазейдах, об убытках, о падеже скота. Наибольшее оживление в доме Кастро царило на кухне — негритянки склонились над большими кастрюлями, где кукуруза превращается в канжику2, мунгунзу 3 и мануэ 4.

Наступила темная, безлунная ночь. Стремясь на рассвете прибыть в дом Кастро, путники решили нигде не останавливаться. Кони взмокли, ноздри у них раздувались, кони предчувствовали бурю. Ка-бры всматривались в ночь без звезд и погоняли ко­ней. Порсия неотступно думала о Леолино. Неужели он не появится на ее пути? Конечно, он непременно явится, ведь он обещал, а такой человек сдержит

1 Тирана — бразильский народный танец.

2 Канжика — каша из кукурузной муки.

3 Мунгунза — лакомство, приготовляемое из зерен ку­курузы. Они варятся в сахарном сиропе, иногда с молоком.

4 Мануэ — пирог из кукурузной муки с медом и другими сладостями.

22

свое слово. На кавалькаду спустилась ночь. И тут-то во главе группы кабр появился Леолино.

Поначалу Луис Антонио посчитал это простой случайностью. Он обратился к Леолино с обычными приветствиями, но нацеленные карабины и свирепые взгляды кабр заставили его замереть на месте. Леолино подхватил Порсию, усадил ее на круп коня и помчался с нею в ночь, навстречу надвигающейся буре.

И вот кони несутся под дождем, их путь осве­щают молнии, прорезая мрак. Беглецы спешат укрыться в далеком уголке сертана. Радостная Пор­сия держится за пояс своего возлюбленного.

Наконец они останавливаются у затерянного в сертане бедного ранчо. Кабры располагаются во­круг, изготовив оружие к бою, у каждого кинжал. Леолино относит Порсию на жесткое ложе, которое будет ложем их любви. И когда буря яростно обру­шивается на сертан и фазенды, они приникают друг к другу в долгом поцелуе, и столь нежен любовный шепот, доносящийся из этого бедного ранчо, что птицам кажется, будто над землей уже наступил рассвет и буря давно утихла. И птицы начинают петь для одиноких возлюбленных, нарушивших за­кон сертана, мелодичные песни весны.

Так они зажили здесь, вдалеке от всех, охра­няемые верными кабрами Леолино. Они были охва­чены страстью. Леолино лишь изредка оставлял дом ради коротких поездок на фазенду отца и всегда то­ропился назад, не столько из боязни мщения со стороны семейства Кастро, сколько потому, что жаждал снова увидеть Порсию, ощутить тепло ее смуглого тела, заглянуть в ее черные-пречерные гла­за. К тому же Порсия носила теперь во чреве дитя их свободной любви. И жизнь в бедном ранчо была постоянным праздником. Пение птиц, журчание про­текавшей поблизости реки смешивались со словами любви и ласки. У Порсии отросли волосы и падали ей на плечи. Она была прекрасна и юна, и вместе с тем она была   уже  женщиной,  почти   матерью.

23

Кабры стерегли это гнездо их любви, напрягая зре­ние и слух, чтобы не подпустить мстителя.

Когда кортеж прибыл в дом Кастро без Порсии, семью охватило горе. Силва Кастро молча смотрел, как плачут дочери, как в отчаянии рыдает жена. Ни одна слеза не выпала из его глаз, он не произнес ни слова. Майор достал из сундука свою старую саб­лю, собрал ближайших родственников, заключил союз с Моура и Медрадо — семьями, которые нена­видели Кангусу *. И началась война. Долгое время мстители тщетно старались подобраться к дому, где скрывались Леолино и Порсия.

Между тем родился ребенок, хорошенькое розовое дитя, ставшее для родителей дороже жизни.

Леолино и его люди уже не раз огнем из кара­бинов обращали в бегство наемников Кастро. Эзу-перио, один из братьев Кангусу, упражнялся в стрель­бе по врагам брата, пытавшимся приблизиться к ран­чо Леолино.

Но вот однажды Леолино и Эзуперио, обманутые царившим в последние дни спокойствием и думая, что Кастро и их союзники отказались от мщения, уехали ненадолго из ранчо. Порсия осталась с ре­бенком под присмотром охраны и играла с ним, уча его первым словам, — ей хотелось сделать сюрприз Леолино. Неожиданно раздались выстрелы. Порсия подбежала к двери и увидела, что большая группа всадников во главе с ее отцом напала на ранчо. Преданные кабры отстреливаются, но противников много. А Леолино и Эзуперио все нет. Порсия схва­тывает сына и хочет бежать. Но поздно. Верные кабры уже не отвечают на выстрелы — они отдали жизнь за эту любовь. Люди Кастро, Моура и Медра­до врываются в дом. Порсия видит знакомые лица, лица, которые когда-то были дорогими. Сейчас, после сражения и победы, былые друзья глядят на нее су­рово, как на врага. Они хотят увезти Порсию, она сопротивляется. Отец не произносит ни слова, даже не смотрит на нее. Порсии удается вырваться, она вбегает в спальню и возвращается с ребенком. Она простирает руки к майору Силве Кастро. Глаза

24

ее молят о сострадании, ребенок смеется. Моура, Медрадо и их люди отходят в сторону, предостав­ляя отцу и дочери самим решить вопрос о внуке. Но нужно выполнить закон сертана, ведь этот неза­конный ребенок всегда будет оскорблением для че­сти Кастро. Майор Силва Кастро подает своим ка-брам знак, те хватают все еще улыбающегося ребен­ка и на глазах у матери режут его ножами. Закон отмщен: плод недозволенной любви срезан с лица земли.

Теперь лишившаяся разума Порсия уже не сопро­тивляется. Ее усаживают на отцовского коня, помут­невшие глаза несчастной обращены к дому, где остался трупик ее ребенка. И внезапно ее рыдания оглашают сертан. Она заклинает Леолино отомстить за сына, ее отчаянный крик вспугивает птиц.

Караван мщения направляется к дому Кастро.

Леолино и Эзуперио возвращались домой к кон­цу дня. Леолино мчался галопом, он спешил увидеть жену и сына. Но едва он приблизился к ранчо, как смутное подозрение тревогой отдалось в его сердце. Его встречала полная тишина. Вот он увидел труп кабры, затем еще один, увидел тела своих людей и трупы противников. Братья пришпорили коней и понеслись к дому. Спешились и видят: ранчо раз­граблено, пол в доме залит кровью. Один из людей Леолино, тяжело раненный, подполз и рассказал все, чему был свидетелем и участником.

Война между семьями разгорается с невиданной даже в этих краях силой. Леолино Кангусу отказал­ся от торговых дел, собрал своих людей и целиком посвятил себя мщению. О подвигах его и брата вско­ре заговорил весь сертан. Прибыв в Бон-Жезус, Леолино стреляет в Мануэла Жустиниано Моуру, тот падает, сраженный пулей. Некоторое время спу­стя Эзуперио убивает из карабина одного из Медра­до и трех его кабр. Эзуперио ни разу не промахнул­ся, он тоже отдался душой и телом мщению за брата.

Кастро и его союзники носились по сертану, во­оруженные до зубов, стремясь захватить Леолино.

25

В один прекрасный день это им удалось. Но подо­спел Эзуперио со своими людьми, и тут он просла­вился своей меткостью на весь сертан. Он спас брата, перебив множество противников. Братьям удалось спастись. Но вскоре Леолино погиб в схват­ке. Его убили ударом в спину наемники семейства Моура. Однако другие Моура, Медрадо и Кастро продолжали находить свою смерть, сраженные вы­стрелами Эзуперио и его людей, мстивших теперь за смерть Леолино. Борьба продолжалась, сертан обли­вался кровью.

В этот трагический для семьи Кастро год Клелия Бразилия вернулась на фазенду отца, чтобы родить второго сына. И 17 марта 1847 года ребенок увидел свет. Он родился в атмосфере трагедии *, которая отметила бунт Леолино и Порсии прогив окружаю­щих их предрассудков. Он унаследовал по материн­ской линии красоту бабушки, авантюристичность деда, но унаследовал и чувственность и отвагу тетки, ради любви восставшей против жестоких законов сертана. Очевидно, поэт очень любил эти образы своего детства, как любил и своего неугомонного дядю Жоана Жозе Алвеса, который был самым из­вестным народным агитатором Баии. Кастро Алвес родился на земле, где все было великим и сильным: и солнце и чувства. Может быть, поэтому его поэзии и суждено было стать героической.

В историях, которые няньки негритянки расска­зывали ему перед сном *, в легендах о мифическом герое Педро Малазарте и о восточных принцессах, вероятно, было меньше поэзии, чем в этой трагедии любви. Несомненно, все это в дальнейшем повлия­ло на его поэзию: когда в его стихах и поэмах зазву­чала тема любви, он нашел для нее самые возвышен­ные, волнующие слова.



На поле брани меч ты свой оставишь, — Твои потомки там его найдут...

Дом на улице Розарио был расположен в хоро­шем квартале и казался очень уютным. Но чувство­валась в нем какая-то тайна, в которую Сесеу, как звали маленького Антонио, еще не проник. Словно там произошло что-то ужасное. С тех пор как семья прибыла из сертана, лицо Клелии Бразилии было окутано печалью, в глазах светилась грусть. А му­латка Леополдина, бедняжка, жила в постоянном страхе и молилась по уголкам, монотонно перебирая черные четки под аккомпанемент молитв, следовав­ших одна за другой. Для того чтобы не разлучать­ся с приемным сыном *, дорогим ее сердцу даже более, чем собственные дети, она покинула фазенду майора Силвы . Кастро и отправилась в Баию с семьей доктора Алвеса. С тех пор глаза Леопол-дины стали такими же грустными, как глаза ее хозяйки, больше не слышался ее беззаботный хру­

27

стальный смех, она уже не распевала песенки сер­тана.

По вечерам в городе, как прежде в сертане, Леополдина приходила в детскую, прижимала к гру­ди голову Сесеу и рассказывала ему о приключе­ниях Педро Малазарте. Как и раньше, она пела ребенку колыбельные песни, отгонявшие рт изголовья будущего поэта все зло и все горести судьбы. Но те­перь, когда мулатка начинала рассказывать про заколдованных принцесс и огнедышащих драконов, мальчику больше хотелось узнать, почему она сама ходит по дому, как приговоренная, будто постоянно ожидает несчастья. Леополдина вздрагивала при каждом вопросе своего приемного сына и не нахо­дила слов для ответа: она не решалась вспомнить драму, которая произошла в доме на Розарио. И Кле-лия Бразилия тоже не соглашалась удовлетворить любопытство Сесеу.

Что же таинственного произошло в этом доме, который выглядел таким светлым и уютным? Маль­чик много думал: может быть, ему ответит на этот вопрос отец?

Сесеу посоветовался с братьями, но те сочли не­удобным по таким пустякам отрывать доктора Алве­са от работы — от его больших книг и маленьких голландских гравюр.

Однако для Антонио Кастро Алвеса это не было пустяком. Для него это была тайна, которую на­длежало раскрыть. Несколько дней беспокойными глазами он следил за движениями Леополдины, читая в ее взгляде страх перед чем-то неразгаданным. Вне­запно Антонио вспомнил о младшем лейтенанте. Вот кто может рассказать ему все: его дядя, млад­ший лейтенант Жоан Жозе Алвес. Правда, придется долго ждать, пожалуй, неделю или две, пока Жоан Жозе появится в доме.

Еще в сертане, на фазенде деда, Кастро Алвес слышал об этом безалаберном дяде, драчуне и скан­далисте, полной противоположности своему брату. Насколько доктор Антонио Жозе Алвес был смирен и склонен к научным занятиям, умерен в словах

28

и жестах, настолько младший лейтенант Жоан Жо­зе Алвес был разговорчив, полон самых разных идей, беспокоен, порой его внезапно охватывали при­ступы ярости. Он никогда ни о чем подолгу не за­думывался и сразу же исполнял свои, по большей части сумасбродные желания.

Сесеу вспомнил, как на фазенде отец, получая письма от брата, всегда хмурился, подходил к жене, мягким жестом клал ей руку на плечо и говорил, сдерживая гнев:

— Жоан Жозе опять выкинул один из своих* фо­кусов...

Маленький Антонио находился поблизости. Он представлял себе в тысячах - вариантов образ этого полулегендарного дяди, который причинял отцу столько забот и заслужил резкую характери­стику от Силвы Кастро.

— Он дебошир... — говорил майор.

По правде говоря, старый майор не мог понять этого военного, не подчиняющегося уставу, не при знающего дисциплины, превращающего городскую площадь в поле сражения и командующего бродя­гами и капоэйрами1 вместо солдат регулярных войск. И когда доктор Алвес пытался заступиться за брата, говоря, что «у него такой темперамент», майор иронически улыбался и делал досадливый жест:

— Не выгораживайте его, сеньор. Он должен сле­довать вашему примеру, быть благонамеренным, по­рядочным человеком...

Антонио не мог понять толком, почему дядя не был порядочным человеком. Ведь он храбр, как дюжина храбрецов, отважнее того портного из исто­рий Леополдины, который превращался в принца и одним махом убивал семерых. И по вечерам в сер-тане, когда голос Л-еополдины наполнял маленькую комнатку принцессами, королевами и драконами, Кастро   Алвес   видел дядю-лейтенанта спасающим

1 Капоэйра — в данном контексте исполнитель народно­го танца, имитирующего борьбу.

29

невинную принцессу и убивающим пятиглавого дра­кона, который изрыгал огонь.

Нет, не Педро Малазарте, самый мудрый и от­важный герой в мире, созданный сказками Леопол-дины, совершал полное приключений путешествие на небеса и в ад. Героем воображения мальчика стал младший лейтенант, превратившийся в Педро Ма­лазарте. Когда семья переехала в город, чтобы док­тор Алвес мог полечиться, Антонио обрадовался: те­перь-то он, наконец, познакомится с дядей, воочию увидит этого человека, который имеет способность раздражать майора Силву Кастро.

И младший лейтенант появился сразу же по при­бытии семьи доктора. Он взял на руки племянников, потрепал кудри Сесеу, посадил его верхом на коле­ни, но ничего ему о себе не рассказал, — он торопил­ся и быстро ушел. Антонио увидел, как он скорыми шагами идет по улице, здороваясь со встречными и подкручивая усы.

Теперь мальчик ждал с удвоенным интересом, ко­гда дядя еще раз придет навестить их. От него он узнает, почему грустна мать, почему она хочет переехать в другой дом, почему в глазах Леополди-ны застыл ужас. Жоан Жозе знает все, потому что он — Педро Малазарте, самый мудрый человек на земле.

Однажды во второй половине дня младший лейтенант, наконец, появился. Нянька негритянка поднесла ему на серебряном подносе кофе. Доктора Алвеса дома не было, свояченица хлопотала по хо­зяйству. Обрадованный Сесеу вскарабкался дяде на колени и вдруг задал вопрос, поразивший гостя: что это за тайна дома, которая так пугает женщин?

Кастро Алвес, моя подруга, страстно любил сво­боду, как прекрасную женщину со стройным телом и красивым лицом, и ей он посвятил всю свою жизнь, свои лучшие стихи, ради нее он жил. Кроме свободы, только любовь заполняла его часы. Свою поэзию и свою жизнь он делил между любовью и свободой. Никогда женщины не имели более не­

30

жного возлюбленного, никогда свобода не имела более пылкого жениха. И вот, подруга, поскольку ему была уготована такая судьба, уже с детства его захватили истории любви и борьбы за свободу.

Младший лейтенант \'Жоан Жозе Алвес был убеж­денным борцом за свободу. И в этот сумеречный час он своим грубым голосом солдата рассказал маль­чику трагическую историю любви. Вслед за ним я тоже поведаю тебе, моя подруга, эту романтиче­скую историю, которую поэт услышал от дяди-бун­товщика.

Ты для меня, моя негритянка, звезда на небе, му­зыка, обретенная в одиночестве моря, дочь, жена и мать, возлюбленная и невеста, радость и тепло, ты для меня все! Такой была для профессора Жоана Эстанислау да Силва Лисбоа та, которую он полю­бил во время танца на одном празднике и которая наградила его нежным взглядом и улыбкой. Ее зва­ли Жулия Фейтал, она была белая и красивая, с вы­сокой грудью, веселая и смешливая. Но была она, подруга, изменчива, как течение реки, ей нравилось, чтобы на нее заглядывались мужчины, чтобы к ее улыбке были прикованы сердца всех, кого она встре­чала. Она, правда, стала невестой Жоана Лисбоа. Поговорила с ним из окна своего дома, написала ему несколько любовных писем, сказала, что будет принадлежать ему одному. Но что поделать, подру­га, если глаза Жулии Фейтал улыбались всем муж­чинам и зовуще глядели на всех прохожих? Ее ог­ненные поцелуи обожгли многие уста, спалили много сердец. Жулия Фейтал в своем девичьем уединении думала о Жоане Лисбоа, о его неистовой любви, о его пылких поцелуях, но она думала также о строй­ном студенте, с которым она танцевала на последнем празднике и который говорил ей такие дерзкие ком­плименты.

Любовь — это все благо мира, подруга. Но лю­бовь может быть и всем несчастием земли. Такой она была для Жоана Лисбоа. На празднике Жулия Фейтал весело и счастливо смеялась, покоряя муж­чин, вызывая зависть женщин, и он решил убить ее.

31

Жоан понял, что она никогда не будет принадле­жать ему одному. Он убьет Жулию, потому что без­надежно ее любит: он не может вынести, когда она улыбается другому, когда ее глаза прикованы к другим, не его глазам. И все же для Жоана Лис-боа она была не сравнима ни с одной женщиной в мире, была отлична от всех, прекраснее всех. Даже убивая ее, он должен был возвеличить любимую, поставить ее выше остальных. И в горестные для него дни он отлил золотую пулю, так как никакой другой металл не был достоин проникнуть в белое тело Жулии Фейтал, и он выстрелил этой пулей прямо в сердце любимой. Жулия Фейтал упала, из раны потекла струйка крови. Золотая пуля — последний подарок, который он ей преподнес, драгоценность, которую ни один возлюбленный не дарил до него своей невесте.

Мальчик Антонио с волнением слушал рассказ дяди и в тот же вечер поведал Леополдине историю о некоей девушке, красивой, как принцесса, погибшей от золотой пули. Тогда Леополдина открыла ему ве­ликую тайну, которая так пугала Клелию Бразилию: Жулия Фейтал по ночам возвращалась в залу, где была застрелена, и теперь золотая пуля не была уже погребена в ее сердце, а как редкая драгоцен­ность сверкала у нее на груди *. Жулия улыбалась своей предательской улыбкой. Она приходила искать своих возлюбленных...

Жулия Фейтал завладела мечтами мальчика Ка­стро Алвеса, она была первой возлюбленной его детства, он был очарован ее любовной трагедией.

Детство Кастро Алвеса прошло под впечатлением этих историй. Раньше, в сертане, это была трагедия Порсии и Леолино; теперь здесь, в первом доме, в котором он жил в Баие, произошло самое роман­тическое преступление города.

Когда семья Кастро Алвеса переехала на улицу Боа Виста, частым гостем в доме стал Жоан Жозе Алвес *, и появление его обычно сопровождалось шумом. Младший лейтенант нередко будил брата посреди ночи, это означало, что ему понадобилось

32

надежное убежище. Он постоянно оказывался заме­шанным в какой-либо конфликт. В то время Жоан Жозе Алвес был вожаком либеральной оппозиции, выступавшей против стоявших у власти консервато­ров. Не ограничиваясь словесным протестом против действий власть имущих, он устраивал уличные во­оруженные столкновения, митинги, мятежи. Он воз­главлял недовольный народ, массы сделали его од­ним из самых популярных своих вождей. Он был человеком действия, и даже когда за ним никто не шел, он выступал один — Жоан Жозе Алвес стоил многих; он действительно ничего не боялся.

Когда консерваторы выдвинули в сенат кандида­туру своего лидера Вандерлея, младший лейтенант, зная, что наибольшее число избирателей будет го­лосовать на Соборной площади, решил, что исчезно­вение оттуда урны нанесет большой ущерб его поли­тическому противнику. И он один, без чьей бы то ни было помощи похитил урну, как хорошо ни охра­няли ее солдаты и приверженцы Вандерлея. Это со­бытие наделало много шуму в городе; все говорили о младшем лейтенанте Жоане Жозе Алвесе, как о герое.

В гостиной у Алвесов Жоан Жозе показал укра­денную урну. Доктора Алвеса это нисколько не воодушевило, и он тут же выразил свое несогласие с братом, а перепуганная Клелия Бразилия выска­зала опасение, как бы полиция не ворвалась в дом. Но ребенок смотрел на младшего лейтенанта широко открытыми, блестящими, сияющими от радости гла­зами. Не слушая приказаний матери идти спать, он восхищенно внимал рассказу дяди о его подвиге: как он пробрался между наемниками Вандерлея и солдатами, как, воспользовавшись всеобщим оце­пенением, захватил урну, как сбил с ног смельчака, преградившего ему дорогу, как ударил другого, ко­торый пытался вырвать у него урну. Он смелее Педро Малазарте, подумал Сесеу.

Однажды доктор Алвес повел сыновей в театр Сан-Жоан *, где несколько лет спустя Кастро Алвеса будут приветствовать как защитника свободы. В этот

3   Жоржи Амаду 33

вечер в театре шел спектакль, привлекший избран­ное общество Баии. В ложе находился президент провинции, присутствовали и другие представители власти, лидеры оппозиции, самые именитые семьи; женщины, одетые элегантно и изысканно, мужчины во фраках, украшенные орденами. Студенты и чернь с галерки наблюдали это внушительное зрелище. Театр был наполнен шумом разговоров, и мальчик Антонио без устали любовался этим разноцветным многоголосым праздником, этим миром, который он со временем завоюет.

Но вот внезапно наступила тишина: начался спек­такль. Медленно раздвинулся занавес, все взоры об­ратились к сцене.

Борьба за независимость еще была свежа у всех в памяти. Бразилия только недавно перестала счи­таться колонией. И все, что напоминало о Португа­лии, как державе-угнетательнице, было для бразиль­цев оскорблением.

Итак, все взоры обратились к сцене. Там был отчетливо виден изображенный на декорации первый генерал-губернатор Бразилии Томэ де Соуза — он сошел с каравеллы на новую землю; его статная и представительная фигура, высокомерная и презри­тельная, казалась живой. Индейцы склонились к его ногам чуть ли не с обожанием. Глаза всех в театре были прикованы к декорации. В ложах даже начали аплодировать декоратору и вышедшим на сцену ак­терам. Но вот с галерки послышался голос:

— Долой! Бразилия на коленях перед Португа­лией!.. Долой!

Кто-то сверху закричал:

— Это оскорбление!..

И внезапно из ложи семейства Алвес на сцену выскочил младший лейтенант Жоан Жозе Алвес с кинжалом в руке. Он вонзил его в грудь Томэ де Соуза, разрезав декорацию; удары кинжалом сле­довали один за другим. Публика на галерке с энту­зиазмом зааплодировала. Несколько приверженцев Жоана Жозе Алвеса бросились на сцену и начали рвать на части декорации;   артисты   разбежались.

34

Президент провинции покинул ложу, считая себя оскорбленным случившимся. Но публика освистала его; со всех сторон слышались выкрики, что он про­дался португальцам, что он не бразилец, что он против свободы.

Президент приказал открыть огонь по публике. Тогда Жоан Жозе отбрасывает в сторону свой кин­жал и кричит солдатам:

— Неужели вы осмелитесь стрелять в своих братьев?

Позади него, подставив грудь под пули, десятки людей: простой народ, студенты. Солдаты не стре­ляют, они дают зрителям выйти на улицу. Там толпа организует демонстрацию протеста и митинги. Это начало восстания.

Антонио Кастро Алвес возвращался домой, взбу­дораженный происшедшим. Никогда он не видел ни­чего более прекрасного, чем его собственный дядя, с кинжалом в руке вбегающий на сцену, чтобы по­рвать декорации, оскорбительные для народа Бра­зилии. У мальчика навернулись на глаза слезы вос­торга при виде толпы, ревущей от гнева, бросающей вызов президенту провинции, восстающей, чтобы за­щищать свободу.

С тех пор в его воображении стали возникать новые видения. В эту ночь он рассказал мулатке Леополдине историю о герое, равном по храбрости Педро Малазарте, о герое, который ничего не боял­ся, даже солдат, готовых открыть огонь из своих карабинов. Этим героем был младший лейтенант Жоан Жозе Алвес.

Дядя ничем не походил на своего брата: преис­полненный мужества, он готов был бросить вызов всему миру. Таким он был с детства: больше любил улицу, чем отчий дом, и слыл мальчишечьим глава­рем при налетах на сады соседей. Его отец португа­лец разбогател благодаря торговле, женился на баиянке и нажил с нею двоих сыновей, таких разных по характеру и темпераменту. Антонио Жозе был спокойный и прилежный ребенок, книголюб и домо­сед, он не способен   был   причинить неприятности

3*

35

родителям; Жоан Жозе, наоборот, бегал от уроков, не любил книг, дружил с детьми невольников — словом, делал то, что не пристало мальчику из хо­рошей семьи. И родители порешили, что Антонио Жозе будет ученым доктором, станет носить кольцо, свидетельствующее об окончании университета, и сде­лается гордостью родителей. А Жоан Жозе станет военным; на полях сражений он, возможно, сделает карьеру, получит чины.

Антонио изучал медицину и фармакологию. Пу­тешествуя по Европе, он усовершенствовал свои зна­ния у выдающихся медиков, стал многообещающим молодым врачом. Впоследствии он сделался знамени­тым хирургом, профессором факультета и получил много наград. Ему не были чужды и другие инте­ресы: он коллекционировал картины, основал Обще­ство изящных искусств *.

Жоан дослужился до чина младшего лейтенанта, стал политическим деятелем, либералом, но не пото­му, что его привлекала партия либералов, а потому, что в груди его билось сердце, больше всего любившее толпу, которая бушевала на улицах и площадях, за­воевывая свои права и защищая их. Он стал самым грозным народным агитатором тогдашней Баии и со­здал народный батальон, который принимал участие в патриотических манифестациях. Этот батальон был плотью от плоти народа, того народа, который не пожалел своей крови в борьбе за независимость и доказал это в сражениях против португальцев под Кабрито и Пиражой.

В один из праздников Второго июля, когда весь город отмечал освобождение Баии от португальского ига, младший лейтенант вывел на парад свой ба­тальон. В центре всеобщего внимания — президент­ский дворец. Президент провинции вместе с другими представителями власти стоит на балконе, отвечает на приветствия. Батальон подходит все ближе, музы­канты играют все усерднее. Но в момент, когда ба­тальон проходит мимо балкона, оркестр по сигналу младшего лейтенанта внезапно смолкает и с вызы­вающим видом молча дефилирует   перед   дворцом.

36

Кто мог осмелиться схватить младшего лейтенанта? Кто в Баие решился бы тронуть его? Плохо было бы тому, кто посмел бы причинить ему зло, кто поку­сился бы на его свободу. Десятки рук потянулись бы к кинжалам, сотни рук взметнулись бы, угрожая местью. Младший лейтенант Жоан Жозе Алвес был кумиром не только для своего племянника. Его бо­готворили многие — студенты, солдаты, городские бедняки. Если доктора Алвеса почитали как извест­ного человека, то и младший лейтенант был по-свое­му знаменит, его тоже почитали, и, более того, он был любим безвестными людьми с улиц и площадей Баии.

В 1855 году в Баие вспыхнула эпидемия холеры. Доктор Алвес покинул клинику, пожертвовал твер­дым заработком, обеспеченным комфортом и полно­стью посвятил себя борьбе с холерой. Эпидемия раз­расталась, и вскоре вся область Баии напоминала единое кладбище, где господ хоронили рядом с не­вольниками, в непредвиденном равенстве перед беспощадной болезнью. Оппозиция использовала это тяжелое положение в политических целях, чтобы, если удастся, свергнуть тогдашнего президента про­винции Тиберио. Против него была развернута кам­пания неслыханной силы: резко критиковались ошиб­ки правителя в борьбе с эпидемией и предлагались всякие спасительные выходы из положения. Однако не многие отважились последовать примеру доктора Алвеса и пошли лечить больных. Число заразивших­ся катастрофически возрастало. Смерть косила лю­дей, не успевали хоронить трупы, города преврати­лись в кладбища. Вот тогда Тиберио сделал ловкий политический ход: призвал врачей-оппозиционеров, в том числе доктора Жоана Барбозу, лидера ли­бералов, и отправил их в опустошенную область Баии.

Вместе с ними поехал младший лейтенант Жоан Жозе Алвес. Врачи-оппозиционеры, прибыв на ме­сто, увидели сокрушающую силу холеры, и страх их оказался сильнее желания отличиться перед избира­телями,   сильнее   даже   профессиональной гордости

37

и чувства человечности. Они вернулись на том же пароходе, бросив больных на произвол судьбы. Эти врачи предпочли увидеть саркастическую улыбку Тиберио и лишиться своего политического авторите­та, чем жить в аду, ожидая через несколько дней верной смерти.

Один человек, однако, остался. Разочаровавшись в руководителях своей партии, он остался с народом, который умирал на улицах. Это был младший лей­тенант Жоан Жозе Алвес. Не все либералы любили народ только в речах накануне выборов; некоторые решились страдать вместе с народом, остаться с ним в часы отчаяния. Младший лейтенант был не из тех, кто отступал. В его груди билось отважное сердце, которое не боялось ни людей, ни смерти. Люди на­уки, кабинетные деятели вернулись в Баию, а чело­век с площади остался. Он не предохранял себя от заражения, не убегал от больных, а оставался вме­сте с ними, сделался фельдшером, врачом, аптека­рем, могильщиком для тех, кто умирал, священником для страждущих, которые еще жили, ободрял вдов, приносил сиротам бог знает где добытую пищу. Он стал провидением для всех людей округи, охва­ченной эпидемией. Он бывал всюду, неутомимый, обросший бородой, грязный, невыспавшийся — для сна не хватало времени, — поднимавший дух народа й воодушевлявший людей на борьбу против мора. Этот человек, всю жизнь пытавшийся свергнуть правительство, проявил себя как организатор, во­одушевляя своим мужеством и хладнокровием целый район, уже примирившийся с мыслью о не­избежной гибели. Младший лейтенант стал душой всех, кто мужественно начал борьбу против эпи­демии.

Жоан Жозе Алвес воодушевлял здоровых, лечил больных, хоронил умерших,. Бунтовщик сделался святым для людей улицы. Человек, который когда-то разорвал оскорблявшие национальное достоинство декорации в театре, теперь с тем же пылом и с той же улыбкой атаковал внушавшую ужас холеру. Даже относившийся к нему с предубеждением брат

38

теперь находил добрые слова, чтобы оценить по до­стоинству его мужество. А племянник восхищался им все больше и больше.

Однажды, подруга, Кастро Алвес произнес своим несравненным голосом:

Принадлежит народу площадь, Как кондору — небес простор *.

Площади принадлежат народу, подруга, это его поле битвы, там он протестует и борется. Ты еще не видела толпу, которая волнуется на площади, по­добно бушующему морю, что разбивает корабли и затопляет порт?

Кастро Алвес познал эту истину, видимо, уже в детстве, когда его нежно называли Сесеу и когда его братья и сверстники еще заслушивались наивны­ми рассказами служанок о заколдованных принцес­сах. Этот мальчик, который через несколько лет стал поэтом свободы, имел в детстве других учителей. Если Порсия и Леолино научили его силе и мужест­ву в любви, если Жулия Фейтал вдохнула в его сердце романтику, то младший лейтенант Жоан Жо­зе Алвес научил его тому, что высшее благо в жизни — это свобода. Она завоевывается народом на улицах, на митингах и собраниях, в залах теат­ров, на демонстрациях.

Площадь принадлежит народу, подруга, как небо кондору. Никому площадь не принадлежала больше, чем младшему лейтенанту Жоану Жозе. Потому что он сам вышел из народа и составлял с ним единое целое. Уже в детстве для Кастро Алвеса он олице­творял народ, борющийся на митингах, на собра­ниях, на баррикадах. Пройдут годы, ребенок станет взрослым и поведет народ к великим завоеваниям эпохи: к освобождению рабов и провозглашению республики \'. У племянника   Жоана   Жозе Алвеса,

1 После провозглашения независимости в 1822 году Бразилия существовала некоторое время как монархия, в 1889 году в Бразилии была провозглашена республика. Рабство в стране было отменено в 1888 году.

39

который последовал по пути дяди, было другое ору­жие, страшнее кинжала и смертоноснее карабина. Оно было подобно свету, озаряющему дорогу, оно под­нимало людей на восстание.

Кастро Алвес, моя нежная подруга, научил нас великой истине. Она состоит в том, что наравне с винтовкой, карабином и кинжалом поэзия тоже оружие народа.

В этом ребенке — грядущего символ.

Гения силу в себе ощущаю!

Женщины, моя подруга, которые имели возлюблен­ного и жениха, старухи, которые давно познали слад­кие тайны любви, и девушки, едва достигшие зрело­сти, — женщины первыми обратили внимание на ши­роко открытые глаза этого мальчика, на его высокий лоб, от которого вздымалась черная шевелюра, они сразу отгадали, что он не похож на всех, что слова в звучании его голоса приобретают иной, новый смысл, и он приводил их в изумление, хотя, воз­можно, они и не понимали его. Они, моя подруга, чувствовали, что этот ребенок станет мужчиной, ко­торого будут любить все женщины и уважать все мужчины. Женщины, как и поэты, иногда проявляют удивительную интуицию, подруга.

Следуя за старшим братом, Антонио шел по ули­цам Баии. И глаза его были открыты всем зрелищам

41



жизни, в то время как брат его, нервно вздрагивая, бормотал стихи и ничего вокруг не видел. Жозе ви­тал в облаках, мир его был полон призраков и при­видений. Он не замечал ни негров, ни мукам, ни отца, ни матери, он не замечал даже младшего лейтенанта Жоана Жозе. Его волновало нечто иное, и в его мир не имел доступа никто. Жозе Антонио шел по улице всегда мрачный и как будто в нервной лихорадке. Антонио Кастро Алвес шагал несколько поодаль, и перед его большими детскими глазами с каждым его шагом разворачивалась жизнь — про­ходили мужчины, красивые женщины, негры-неволь­ники. Но если Порсия и Леолино, Жулия Фейтал и младший лейтенант, если стоны негров, избиваемых кнутами надсмотрщиков, если горе, обрушивающееся на людей, заставляло Жозе Антонио бежать от мира и погружаться в свои далекие от реальности мечты, то Антонио, которого прозвали Сесеу, жил целиком в этом мире и в грезах видел реальных людей — тех. кто сопровождал его еще в ранние детские го­ды. Он силился понять этот мир, он думал, что, если когда-либо станет слагать стихи — а ему предстояло их слагать, — все прочувствованное станет мотива­ми его творчества. Ради эгоистического одиночества он не устранится, как Жозе Антонио, от повсе­дневной жизни людей, от их радостей, борьбы, от их слез.

Жозе Антонио идет впереди с полузакрытыми глазами, замкнувшись в своих мечтаниях, не видя камней на дороге, идет отрешенный от всего, и жен­щины догадываются, подруга, что он дружен только со смертью и сердце его бьется лишь ради нее. А Сесеу, и женщины это тоже чувствуют, в один прекрасный день станет большим человеком, и имя его пронесется от края до края страны, и каждый произнесет его с уважением и любовью. Они преду­гадывают в Сесеу поэта, который своей жаждой Любви покорит многих женщин, и они откроются перед ним, как полевые цветы под лучами утреннего солнца; они предчувствуют в нем человека, который на площадях, в театрах, в* академиях провозгласит

42

новое слово, новые идеи. В его слабых и изящных руках юноши они видят руки, которые разорвут цепи насилия и рабства, в его нежном и музыкальном го­лосе они слышат голос, который будет звучать гром­че всех и придаст словам особый смысл, они слышат голос, который сделает слово своим грозным ору­жием. Они видят в его глазах молнии, которые, настанет время, озарят небеса городов и зажгут в сердцах людей свет.

Милая подруга, женщины в гораздо большей сте­пени, чем мужчины, обладают даром провидения. Они раньше нас предчувствуют пробуждение в чело­веке гения и для этого человека становятся и краси­выми и ласковыми.

Жозе Антонио проходил по улицам мрачный, с замкнутым лицом, словно шел к смерти, и женщи­ны не тревожили его. Но они подзывали Сесеу, брали в свои бархатные ручки его лицо, целовали глаза, ощущали жар его высокого лба. Сесеу был еще маль­чиком, но женщины знали, что он станет знамени­тостью.

В сертане, подруга, мальчик видел, как надсмотр­щик избивает невольников кнутом по спине, как кровь ручьем течет по каменистому полю, видел, как сертанежо преследуют врага с ружьем в руке и с ножом за поясом, видел, как тайная любовь ищет убежища в темной, непроницаемой чаще, видел, как предрассудки губят людей. Он знал о ребенке, ко­торый был принесен в жертву предрассудкам. Позже глаза его, еще сохранившие видение дикости нравов сертана, увидели в городе дядю, который стал во главе людей, поднявшихся на борьбу.

И он не хотел, моя подруга, бежать от этих сцен, бежать от жизни.

Жозе Антонио, как и брат, чувствовал боль в сердце каждый раз, когда стон невольника нару­шал тишину полей и проникал в каза-гранде. Но в отличие от брата он в эти минуты закрывал глаза и уши, как закрывал их и потом в городе, когда видел на площади людей — под предводи­тельством его дяди они протестовали против произ­

43

вола и требовали свободы. Жизнь казалась ему нелепой, ошибочной и страшной. Он не хотел ее, не хотел участвовать в ней, он предпочитал уйти от нее. Когда боишься жизни, дорогая подруга, когда думаешь, что удел человека — горе, а смерть пре­красна, как самая красивая из женщин, тогда смерть — возлюбленная, она превыше всего, и толь­ко она может дать благо, которого нет в жизни. Та­кие люди, как Жозе Антонио, шествуют к смерти твердым и решительным шагом, словно идут на праздник, ведь их ничто не привязывает к жизни.

Но для Сесеу, младшего брата, смерть не была прекрасной возлюбленной; он обнаружил, что борьба за свободу прекраснее смерти, что счастье создано для всех, нужно только его завоевать, что, если есть свобода, жизнь — подарок, праздник. Брат шел к одиночеству смерти, Антонио предпочел смешаться с толпой и идти со всеми на борьбу за освобожде­ние от оков рабства.

Жозе Антонио был просто поэтом, его брат — гением.

По этим улицам, подруга, ходил мальчиком Ка­стро Алвес. На этих улицах женщины видели его еще юношей и тогда же предрекли ему большое будущее, ибо у него был лоб апостола, глаза борца и язык его знал слова, которые, как огонь, обжига­ют противников свободы.

Если бы улицы Баии, ее холмы, обложенные из­разцами домики и золотом украшенные церкви под несравненным голубым небом, подруга, если бы даже они и не были так красивы, то и тогда твой город был бы самым прекрасным в Бразилии, потому что на его улицах Кастро Алвес научился любить сво­боду.

По этим улицам ходили двое мальчиков. Оба бы­ли поэтами, и в их сердцах сильнее, чем в сердцах других, отражалось все, что происходило вокруг них *. Каждая слеза, каждый стон на земле нахо­дил в них отклик. Эти два мальчика — как два сим­вола. Один — и с ним столько художников в мире,

44

столько поэтов, столько романистов — бежал от страдания, закрывая глаза на жизнь, замкнулся в себе, и одиночество стало для него преддверием смерти. Он изменил своему гению и своей миссии. Много таких, как он, подруга. Но другие предпочи­тают удел Кастро Алвеса. Для Жозе жизнь была черной ночью. Кастро Алвес знал, что у всех этих ночей есть рассвет.



Зеркально отражают воды Цветок на празднике весны; Твои же молодые годы В моей весне отражены.

Прошли годы, и однажды Кастро Алвес, подруга, вернулся в сертан. Со слезами на глазах, прости­рая руки, бросилась ему навстречу Леонидия. Она сразу же узнала его, хотя он возмужал за эти годы, что провел в Ресифе, Сан-Пауло, Рио-де-Жа­нейро и в Баие. Все эти годы он жил для людей, и голос его был голосом тысяч, и слово его отражало мужество и отвагу всего народа. Он изнурил себя в борьбе, которую вызвало его слово, в борьбе за освобождение рабов, в борьбе за свободу всего на­рода. Он поднимал людей на восстание. И оружием его была поэзия, и она вонзалась глубже, чем кин­жал, и ранила сильнее, чем он. Поэт заронил надежду в сердца людей, что придет фея радости и принесет любовь всем обездоленным, и улыбку на уста неволь­ников, и хлеб, самому бедному очагу, и свободу.

46

Он был, подруга, подобен звезде, которая, вне­запно возникнув, предвещает конец бури. Разве ты не видела с кормы рыбачьей лодки или парусника, как смертоносная буря несется над морем, скрывая голу­бизну неба, наполняя страхом сердца женщин? Су­денышки борются, но ветер силен, высоки волны, ураган срывает с причалов корабли. И тогда, подру­га, неизвестно откуда, то ли с неба, то ли с моря появ­ляется звезда и прорезает мрак. Это свет в ночи. Страх уходит из сердец людей. Это предвестие за­тишья.

Таким был Кастро Алвес, подруга. Темна была ночь без звезд на бурном небе. Черные люди пели с своей горькой судьбе, и слезы их лились, как песни в макумбах которые они в городах выкапывали под землей *. И белые люди тоже веками безнадежно взывали к небу; ведь и они были почти такими же рабами, как и черные. Тогда-то свет звезды возвестил, что свобода — это заря, которая разгонит бурную ночь, и все увидят голубизну неба и будут улыбать­ся, как дети. Когда люди уже думали, что ночь урагана и смерти будет длиться вечно, что никогда под небесами не засияет заря, тогда-то и появился поэт, как звезда среди бури, и сказал, что свобода не умирает.

Сотни лет прожила Леонидия за то время, что не видела своего любимого. В глубь сертана доноси­лось из городов эхо его голоса, и Леонидия вслуши­валась в эгот голос, сжимая руки на груди, которую он воспел. Леонидия страдала от разлуки с люби­мым и в долгие безмолвные ночи роняла слезы на старые, пожелтевшие листы. В письмах его и стихах, посвященных ей, перед нею воскресали дни их дет­ства, идиллия первых лет их любви. Она страдала: каждая минута отсутствия любимого была равна году горя, однако Кастро Алвес был так велик и мо­гуч,  что, даже  находясь вдали,  он  наполнял   ее

1 М а к у м б а — место свершения негритянского религиоз­ного обряда с песнями и плясками. Сам обряд тоже называется макумба.

47

радостью: ибо время от времени до нее доходили вести о нем — рассказывали о новом поэте, который читает свои стихи на притихших площадях, и о том, что эти стихи повторяют невольники в сензалах Он уехал потому, что ему была уготована судьба изменить облик мира. Бедные, несчастные неволь­ники ждали своего поэта, чтобы оружие его гения, огонь его слов помог им разорвать оковы рабства. Руки негров взывали о справедливости. Все же, что Леонидия могла предложить поэту, — это песни сер­тана, которые она умела петь, слезы, которые она умела проливать, хрустальный смех, который берег­ла только для него, трепет рук и нежный жар объ­ятий. Но всего этого было мало, чтобы удержать его здесь, когда из сензал доносились глухие рыдания негров и бой барабанов, когда издалека, с площа­дей, сюда докатывался шум восставшей толпы. И он отстранился от ее теплых уст, оторвал взор от паху­чей ночи ее волос, от всего, что мешало ему видеть горести жизни. И уехал. Леонидия знала, что он вер­нется лишь для того, чтобы умереть, когда выполнит свою миссию, и даже ее поцелуи не продлят ему жизнь. Но и тогда в ее страдании была бы радость, так как любимый отважно прожил свою жизнь, слав­но прожил он каждую минуту, проведенную без нее.

Однако в один прекрасный день он вернулся, подруга. На площадях, в академиях, в театрах, в каждом доме, в каждой молодой груди находил отзвук его голос. Он торопился жить, его изнуряла лихорадка, и голос его звучал глухо, и обращался он сейчас только к ней одной. Он словно вернулся после долгой, славной битвы, смертельно раненный. Для больного героя и скромной девушки из сертана сно­ва началась та идиллия, что некогда наполнила ра­достью детство поэта. Леонидия была для него вечно надежным портом, тем портом, где судно бросает якорь после бури, принеся на корпусе следы стоянок в других портах, водоросли других морей.

Много лет назад, подруга, родилась эта любовь,

1 Сенэала — жилище негров-рабов.

48

весною в полях, под солнцем сертана. Мальчик нахо­дил очарование в каждом цветке, в каждом луче солнца, отражавшемся в водах реки; нераскрытая тайна виделась ему в каждой улыбке соседской де­вочки с длинными косами и глазами с поволокой. Леонидия казалась ему лучом лунного света, сере­надой, той звездой, которой мальчик любовался из окна своей комнаты. Бледность Леонидии, ее ресницы, ее иссиня-черные волосы — все это так не вязалось с пылающим южным солнцем. От нее исходила тайна, нечто, заставлявшее трепетно биться маленькое сердце Антонио. До того, как он увидел Леонидию, его взоры были обращены к цветам, к солнцу и полю, к стонущим невольникам. Он подготовился лишь к тому, чтобы воспевать природу и изну­ренных непосильным трудом рабов *, у Леони­дии он научился любить те прекрасные слова, кото­рые она знала. До тех пор ему ведомы были лишь сверкание солнечных лучей и шорох воды в реке, бесценная красота белых лилий и заливистые трели птиц, но он еще ничего не знал о смехе девочки, о тайне ее глаз с поволокой, об очаровании иссиня-черных волос. Не заполни Леонидия дней его детства, он, возможно, сделался бы крупнейшим певцом при­роды Бразилии *, поэтом невольников и свободы. Ей поэт, очевидно, обязан тем, что стал человеком, который лучше всех умел говорить на португальском языке о любви и о женщинах. А пока же этот маль­чик многое знал о природе и о страдании, но ничего не знал о любви.

Как-то Антонио взял за руку соседскую девочку, и они, отправившись гулять в поле, дошли до самого берега реки. Эта прогулка была сказкой. Леонидия прыгала по камням, громко смеялась, Антонио дого­нял ее, она несла в руках цветы, в глазах ее была тайна. Она знала название каждого цветка; узна­вала по голосу каждую птичку. Но вот она вплела цветы в косы и стала похожа на лесную фею. Сереб­ряные рыбки подплывали кормиться из ее рук. Маль­чик смеялся, но она была серьезна, ее детское личико отражалось в воде, в которую она окунала руки.

4   Жоржи Амаду