Юрий Бурносов

Армагеддон 3. Подземелья Смерти

Америка не знает, куда направляется, но бьет рекорд скорости по дороге туда. Лоренс Питер
Пролог

Слуги Болон Окте

Юкатан, Мексика, 2014

— Еще раз притронешься к моему рюкзаку, и я вырву твое сердце, — сказал Гватемалец.

Махукутах вздрогнул. Он был уверен, что никто не видел, как он заглядывает в чужой вещмешок.

— Я искал карту, — пробормотал он, — думал, может, она у тебя…

— Мне все равно, что ты искал, Малыш, — фыркнул Гватемалец. — Повторять дважды я не стану, а сердце у тебя одно.

«Как, черт возьми, он узнал?»

Махукутах не произнес этого вслух, но Гватемалец без труда прочел его мысли и жестко усмехнулся.

— Мой нагуаль сказал мне, — он хлопнул коричневой ладонью по зеленому боку вещмешка, — и скажет снова, если ты окажешься таким идиотом, каким выглядишь.

Махукутах только зубами скрипнул. Будь на месте Гватемальца кто другой, ему бы не поздоровилось. Но с этим похожим на узловатый корень колдуном, единственным из Четверых, кто не пожелал назваться именем предка и прятал от товарищей свои амулеты, связываться было опасно. Махукутах не забыл, как Гватемалец наказал старосту в селении, где они остановились на ночлег на исходе третьего дня путешествия. День выдался тяжелым, и больше всего путникам хотелось спать. А староста, принимавший их в своем доме, как нарочно, все приставал с расспросами. Как там, в городе? (Странный вопрос, если учесть что ни один из Четверых не был горожанином.) Правда ли, что в Мехико-Сити ввели военное положение? Говорят, что из Эстадос Юнидос[1] в Мексику засылают специальные отряды прокаженных — так это или нет? На севере идет большая война — а кто с кем воюет? Ну и так далее.

Махукутаха, конечно, тоже раздражала болтовня недалекого деревенщины, но он терпел, потому что, если бы не староста, ночевать им в лесу. А вот Гватемалец, судя по всему, терпеть не собирался.

Пару раз он отмахнулся от старосты, как от надоедливого насекомого, а потом просто поднял руку и дунул сквозь растопыренные пальцы. И староста замолчал. Мгновенно, как будто выключили радио. Он разевал рот, таращил круглые глаза, пытаясь выдавить из себя хоть какой-то звук, — без толку. А Гватемалец усмехнулся, опрокинул стаканчик мескаля и вышел из комнаты.

И ведь не просто вышел, а исчез! Трое искали его по всей деревне не меньше часа, пока не нашли на берегу мелкого пруда — Гватемалец сосредоточенно пыхтел самокруткой и смотрел на звезды. Едва уговорили вернуться и снять заклятие со старосты. «А сами-то что?» — ехидно спросил проклятый колдун. Никто не ответил — ведь ответить означало расписаться в собственном бессилии.

И Махукутах, и Балам-Акаб, и Ики-Балам были сильными колдунами, иначе их не выбрали бы Слугами Болон Окте. Но ни один из них не сумел расколдовать старосту. В тот вечер Гватемалец явил им знак своего могущества, и этого оказалось достаточно, чтобы Махукутах, Балам-Акаб и Ики-Балам поняли — он сильнее их всех. Возможно, втроем они и справились бы… но, может, и нет. Да и зачем им объединяться? Четверо — не братья по крови. Все, что их связывает, — это служение Великому Губителю, Болон Окте. То служение, которое некогда помогло славному предку Два Тростника остановить орды варваров и спасти народ киче. Если Болон Окте потребует, они умрут за него, если прикажет — возведут пирамиду из черепов жертв. Но это не значит, что они заодно. Служение — дело одинокое, и если Четверо, пришедшие из разных уголков Центральной Америки, собираются вместе, то лишь потому, что Дверь, через которую приходит в мир Болон Окте, закрыта на четыре замка.

Поэтому никто ничего не сказал Гватемальцу, все молча признали его превосходство. Никто не потребовал, чтобы Гватемалец показал им свои амулеты. Никто не попросил, чтобы он показал своего нагуаля. Но в глубине души каждый, конечно, мечтал проникнуть в его тайну. Потому-то Махукутах и полез нынче утром в вещмешок.

Самое обидное — там ничего не было. То есть было, конечно: какое-то грязное белье, комикс без обложки, две банки консервированной ветчины, моток веревки. Но никаких амулетов, ни малейшего следа могучего волшебства. Махукутах испытал разочарование и стыд — он словно бы по ошибке залез в торбу бедного индейца, не имевшего отношения к миру магии. А теперь еще выяснилось, что Гватемалец прекрасно осведомлен о его, Махукутаха, чрезмерном любопытстве.

И хотя Махукутах не верил до конца в то, что Гватемалец и вправду может вырвать чье-то сердце, ему стало как-то не по себе. Перед глазами снова возник беззвучно открывающий рот староста. Мало ли, что взбредет в голову этому Эль Локо[2]!

— Ладно, извини, — проговорил он через силу.

Но Гватемалец уже забыл об инциденте. Он смотрел вперед, туда, где над кромкой леса возвышалась бесформенная оплывшая груда древней пирамиды.

— Дошли, — тихо сказал Балам-Акаб. — Вот оно, место, которое зовут Холодной Дырой.

Махукутах почувствовал, как по позвоночнику проскребли маленькие острые коготки. Холодной Дырой называлось место из бабушкиных сказок. У колдунов ведь тоже бывают бабушки, рассказывающие сказки, в том числе и страшные. Бабушка Махукутаха, которого тогда звали просто Хуан, иногда упоминала о Холодной Дыре как о месте, где похоронена самая страшная колдунья из всех, что когда-либо жили на земле.

— Она была из рода Сестер Смерти — далеко на юге, на острове посреди большого озера, стоит храм этих Сестер, храм, построенный еще в те времена, когда на свете и людей-то не было, — говорила бабушка.

— А кто ж его построил, храм-то, — спрашивал маленький Хуан, — если людей не было?

— Думаешь, только люди горазды строить? — уклонялась от ответа бабушка. — Теперь уж его не отыщешь, а раньше к нему порой приходили храбрецы, да только мало кто возвращался…

В бабушкиной сказке колдунью брал в плен отважный воин из народа киче. Плененная колдунья выполняла все его приказы, помогала избавиться от врагов, но потом хитростью насылала на народ киче страшное проклятие. А поскольку убить ее было нельзя, то воин запирал ее в каменном склепе глубоко под пирамидой, где колдунья и сидела с тех пор — живая и жутко злая. Каменный склеп этот и назывался Холодной Дырой.

Маленький Хуан часто видел Холодную Дыру в детских снах. А когда подрос и стал учиться у колдуна, узнал, что бабушкина сказка — искаженная легенда о великом маге Два Тростника, Слуге Болон Окте, и его воспитаннике, молодом правителе из рода Ягуаров.

Но, даже узнав это, даже став самым сильным колдуном во всем Чьяпасе, Хуан не предполагал, что настанет день, когда он возьмет имя Махукутах и отправится на поиски Холодной Дыры сам.

Случилось, однако, так, что глупцы-гринго незамеченными проникли в запретное место и каким-то образом разбудили спящее проклятие. Племя, жившее неподалеку от Холодной Дыры, гналось за ними по пятам и уничтожило почти всех. Однако двоим удалось ускользнуть — они бежали в Эстадос Унидос морем и унесли с собой семена древней заразы. Может быть, и хорошо, что их сразу же выгнали за пределы Мексики — во всяком случае в первые годы эпидемии, уничтожавшей богатые города на севере, здесь все было спокойно. Но потом… потом в отдаленных селениях, затерянных в лесах, люди начали сходить с ума. Каким образом, почему? Никто не знал. На севере были непроницаемые кордоны армии и ООН, оттуда не мог проникнуть в Мексику никто, что бы там ни болтал глупый староста о специальных отрядах прокаженных. А зараза как будто просачивалась из-под земли. Пока она не трогала города, и это было счастье, потому что в двадцатипятимиллионном Мехико-Сити эпидемия безумия могла стать разрушительнее атомной бомбы. Когда Веселая Смерть добралась до Гватемалы, старейшины решили призвать на помощь колдунов.

Их было четверо — по одному от каждой стороны света. Каждый взял себе имя героя-первопредка, записанного в священной книге Пополь-Вух[3]. Только один Гватемалец не стал называться другим именем, хотя по правилам надо было ему взять имя Балам-Киче. Но то ли он был слишком горд, чтобы следовать старым традициям, то ли считал, что без имени ему будет безопаснее. Старейшины поворчали, но не их дело — указывать колдуну, как ему поступать. Если колдун допустит ошибку, отвечать за нее придется не перед людьми, а перед самим Болон Окте.

Колдуны собрались в маленьком селении, затерянном в горных ущельях Гватемалы. Селение это стояло на костях древнего города, о котором ничего не знали археологи-гринго. Город был древним еще в те времена, когда здесь появились предки народа майя, и все его постройки ушли глубоко в землю. Но сила священного места до сих пор чувствовалась здесь, и потому те, кто видит глубинную суть вещей, почитали эту ничем не примечательную с виду деревеньку.

— Вы — Слуги Болон Окте, — сказали старейшины колдунам. — Болон Окте дает вам силу.

— Силу дают нагуали, — возразил Балам-Акаб. — Болон Окте слишком далеко.

— Нет, — покачал головой один из старейшин, — Болон Окте близко. Предки предупреждали о его приближении.

Он достал откуда-то мятый лист бумаги с отпечатанным на дешевом принтере текстом.

«Закончится тринадцатое четырехсотлетие в день 4 Ахау 3 числа месяца К’анк’ин, случится тьма и нисхождение Болон Окте»[4].

— Этот день настал и прошел, — неприятным голосом сказал Ики-Балам. — Два года назад.

— Если бы Болон Окте сошел с небес, — добавил Балам-Акаб, — мир бы содрогнулся. Как содрогнулся он много тысяч лет назад, когда произошло первое Нисхождение.

— Он содрогнулся, только вы этого не заметили, — горько сказал старейшина.

— В тот день смерть коснулась Эстадос Унидос. — Старый индеец потряс листком, как будто это могло кого-то убедить. — То был ваш хозяин, Болон Окте. Мы не противились, потому что это не касалось нашего народа. Но теперь все изменилось. Болезнь убивает индейцев, как когда-то, в прежние времена. Идите и молите Болон Окте, чтобы он отвел свою руку от нашего народа. Пусть губит гринго, если желает, но оставит в покое нас.

— Великий Губитель никогда не отводит руку, занесенную для удара, — мрачно ответил Балам-Акаб.

— Тогда есть ли смысл в вашем существовании? — спросил другой старейшина.

Гватемалец, до того молчавший, холодно усмехнулся:

— Больше, чем в твоем, Эль Вьехо[5].

— Возможно. Но сейчас пришла пора это доказать. Мы просим вас исполнить то, о чем говорится в старых книгах. Если придет беда, Слуги Болон Окте должны отправиться в место, называемое Холодной Дырой, и молить своего владыку о милосердии.

— Отличное место для милосердия, — хрипло засмеялся Ики-Балам.

— Мы просим вас.

Колдуны молчали. Махукутах чувствовал, что надо как-то ответить, но как? «Мы согласны»? «Мы подумаем»? А кто он такой, чтобы говорить за всех?

И пока он раздумывал, за всех ответил Гватемалец.

— Пять тысяч долларов, — сказал он. — На каждого.



Ночью они долго спорили. Балам-Акаб считал, что даже если старейшины наскребут требуемую сумму, выполнить их просьбу все равно не получится.

— Это бессмысленно, — говорил он. — Эти глупцы не понимают, что Владыка не станет нас слушать. У каждого из нас хватает забот в своих родных местах. Надо было отказаться, Гватемалец.

— Иди и откажись, — буркнул южанин. — А я заберу твою долю.

Двадцать тысяч новых мексиканских долларов — большие деньги. На следующий день трое вооруженных индейцев на стареньком мини-вэне отправились в ближайший город и сняли все средства со счетов трех сельских общин. Когда они привезли деньги, никто из Четверых не нашел в себе сил отказаться.

Теперь, в двух шагах от Холодной Дыры, Махукутах думал о том, что не такая уж это огромная сумма, чтобы рисковать ради нее своей жизнью.

Но дело, конечно, не только в деньгах. Репутация гораздо важнее. Вернуться с поджатым хвостом, как побитая собака, — и прожить остаток жизни с клеймом колдуна-неудачника. Махукутах видел таких. Позорное, унизительное зрелище. И совсем другое дело — снискать славу мага, остановившего руку Болон Окте.

Вот только Балам-Акаб был прав.

Остановить руку Болон Окте невозможно.



Храм был похож на оплывшую земляную гору. Склоны горы густо поросли кустарником, напоминавшим темно-зеленую шкуру огромного зверя. Метрах в десяти от земли шкура была подпорчена большой черной подпалиной — прямоугольником вырубленных и сожженных кустов.

— Работа гринго, — презрительно фыркнул Ики-Балам.

Присмотревшись, Махукутах разглядел уходившую в глубь земляной горы нору — наспех выкопанный тоннель, укрепленный деревянными подпорками. Рядом валялась расколотая пополам каменная плита. Сквозь трещину успели пробиться жесткие колючие метелки енотовой травы. Махукутах наклонился, разглядывая плиту — по краям ее видны были сколы, тут кто-то поработал ломом, причем не особенно заботясь о сохранности древнего монолита.

— Это гробница, — сказал Балам-Акаб. — Проклятие Веселой Смерти было спрятано в ней, и гринго вынесли его наружу.

Четверо переглянулись. В тоннель не хотелось лезть никому.

— Это не то место, — неожиданно произнес Гватемалец.

— Как это — не то? — подозрительно прищурился Балам-Акаб.

— Не то, и все. — Гватемалец подошел к плите и выразительно сплюнул на нее. — Просто яма в груде старых камней. Можете залезть туда, если хотите, — там нет ничего, кроме заплесневелых костей.

Почему-то после этих слов Махукутах испытал облегчение.

Солнце склонялось к закату, и от пирамиды тянулась, удлиняясь на глазах, холодная тень.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Ики-Балам.

— Мой нагуаль сказал мне, — ответил Гватемалец и усмехнулся. — Ваши, я вижу, молчат.

Это уже было похоже на оскорбление, и Балам-Акаб не выдержал.

— Можно подумать, ты болтаешь со своим нагуалем по мобильному.

— Нет, — усмешка Гватемальца стала еще более неприятной, — просто я, в отличие от вас, не шарлатан.

Прежде чем Балам-Акаб успел сообразить, что его оскорбили еще раз, Гватемалец круто развернулся и зашагал в сторону леса.

— Эй! — крикнул ему в спину Балам-Акаб, но Гватемалец даже не обернулся.

Он отсутствовал не меньше часа. За это время солнце уже успело спрятаться за стену леса и развалины мертвого города окутали темно-фиолетовые сумерки. В этих сумерках коренастая фигура колдуна показалась Махукутаху ожившим деревом.

— Я нашел Холодную Дыру, — сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Она там, в руинах старого дворца.

— Ты уверен? — осторожно спросил Махукутах.

Гватемалец на него даже не посмотрел.

— Сейчас мне надо пожрать, — сказал он. — Разведите, что ли, костер, да поджарьте ветчину.

— Послушай, — голос Балам-Акаба звучал почти вкрадчиво, — тебе не кажется, что ты слишком раскомандовался?

Гватемалец хмыкнул и вытащил из своего рюкзака банку консервов.

— Мне вообще все равно, Ese[6]. Я собираюсь заработать немного денег. Я могу сделать это один, но тогда заберу все harina[7] себе. Если считаешь, что можешь найти Холодную Дыру сам, спуститься туда, сладить с мертвой старухой и предстать перед Болон Окте, — валяй. Только скажи своим дружкам, чтобы они позаботились похоронить тебя — я этой фигней заниматься не стану.

— Вот что, — сказал Ики-Балам, подходя к Гватемальцу со спины. В руках у него была тяжелая дубинка, которую он вырезал, ожидая возвращения южанина. — Ты, конечно, крутой, но нас трое, а ты один. Пора преподать тебе урок, Borraja[8].

Пока Гватемалец лазил по джунглям, они договорились, как будут действовать. Балам-Акаб схватил южанина за руки, Махукутах подсек ему ноги, а Ики-Балам взмахнул дубинкой.

И замер, не успев опустить ее на голову наглеца.

По поляне раскатился громовой рев.

Махукутах дернул головой, чтобы увидеть источник звука, и едва не обмочился от страха.

В десяти шагах от них стоял огромный ягуар, черный, как беззвездное небо.



— Слушайте меня внимательно, — сказал Гватемалец. — Я спущусь в склеп первым. Вы пойдете за мной только после того, как я крикну «можно!». Если вы ничего не услышите, бегите отсюда.

Он немного подумал.

— Или оставайтесь, мне все равно. Но если я все-таки крикну, вы должны спуститься и сесть по углам склепа. Потом каждый из вас попытается позвать своего нагуаля.

Махукутах вздрогнул. Его нагуалем был небольшой мирный опоссум, которому вряд ли понравится соседство с жутким ягуаром Гватемальца. Махукутах никогда не слышал о том, чтобы ныне живущие колдуны имели таких огромных и мощных нагуалей. Быть может, раньше, во времена, когда в этом городе жил легендарный Два Тростника…

— Когда это произойдет, вы должны попросить у своих нагуалей ключи, — продолжал Гватемалец. — Взяв их, вы сообщите об этом мне. Тогда я сделаю так, что вы увидите дверь. В двери четыре замочные скважины. Очень важно, чтобы вы открывали замки по очереди. Начнешь ты, толстый.

Балам-Акаб шумно сглотнул слюну, но ничего не сказал. После неудачной попытки проучить южанина, едва не закончившейся гибелью трех колдунов, никто больше не осмеливался возражать Гватемальцу.

— Потом ты, Хрипун, — Гватемалец ткнул пальцем в сторону Ики-Балама. — Третьим ты, Чико.

Махукутах обреченно вздохнул. Он действительно был самым младшим из Четверых.

— Когда дверь откроется, я уже ничем не смогу вам помочь. — Гватемалец вытащил из кармана армейскую фляжку, отвинтил крышку и сделал большой глоток. — Если Болон Окте захочет разорвать вас на куски, значит, так тому и быть.

«А если он разорвет тебя?» — подумал Махукутах.

— Тот, кто останется жив, заберет все деньги. — Гватемалец с сожалением потряс опустевшую фляжку. — Это все, что я хотел вам сказать. А теперь пошли.



Все было в состоянии безвестности, все холодное, все в молчании; все бездвижное, тихое; и пространство неба было пусто. Не было ничего, что существовало бы, что могло иметь существование; была только лишь холодная вода, спокойное море, одинокое и тихое. Не существовало ничего.

В темноте, в ночи была только лишь неподвижность, только молчание.



Махукутах дрожал в темноте и холоде подземелья, повторяя про себя первые строки священной книги. Где-то рядом находились другие Слуги — он хорошо слышал прерывистое астматическое дыхание Ики-Балама, — но тьма вокруг была такой непроницаемой, что чувство одиночества давило на Махукутаха, как тяжеленная каменная плита. Если бы не маленький теплый нагуаль, угнездившийся у него на коленях, было бы совсем жутко. С другой стороны, где-то здесь, в темноте, скрывался и чудовищный ягуар Гватемальца. И осознание этого наполняло душу Махукутаха трепетом.

Только ничего не понимающие в колдовстве люди могут воображать, что магу неведомо ощущение страха. На самом деле страх — это чувство, которое посещает мага чаще прочих. Нельзя без страха заглядывать за грань бездны — а колдуны и маги все время балансируют на этой грани.

Пальцы Махукутаха сжимали ключ, принесенный нагуалем. На ощупь ключ был похож на длинный закругленный кремень — такой же гладкий и теплый. Кремень никогда не бывает холодным, потому что в нем заключена сущность огня. Махукутах понятия не имел, куда ему нужно вставить ключ: никакой двери перед собой он пока не видел. Откуда же она появится?

Тьма вокруг вдруг уплотнилась, стала почти осязаемой. Откуда-то ударил сильный порыв ветра, принесший с собой шум больших крыльев.

— Посланцы Шибальбы, — прошептал Махукутах.

В священной книге говорится о четырех посланниках подземного царства Шибальбы, преисподней, где властвуют жестокие боги, владельцы посохов из человеческих костей. У этих посланников вид сов, и имена их Чаби-Тукур, Хуракан-Тукур, Какиш-Тукур и Холом-Тукур. Чаби-Тукур быстр, как стрела, у Хуракан-Тукура только одна нога, но есть крылья; у Какиш-Тукур красная спина, а у Холом-Тукура есть только голова, а ног нет. Каждый Слуга Болон Окте хотя бы раз в жизни видел этих ужасных сов с человеческими лицами и помнит леденящий взгляд их огромных немигающих глаз. Махукутаху потребовалась вся выдержка, чтобы не упасть ниц, уткнувшись лбом в холодный каменный пол.

Но никаких сов он не увидел. Темнота с треском разошлась, как разрывается черный холст, и из разрыва выглянул желтый, лоснящийся от жира череп старухи с приклеенными к вискам длинными седыми космами.

— Вот и Черная Дверь! — крикнул невидимый Гватемалец. — Давай, Жирный, вставляй свой ключ в левую глазницу!

— Malparido![9] — воскликнул Балам-Акаб.

Что-то зазвенело, на мгновение в одной из глазниц черепа сверкнул кроваво-красный отблеск, отпечатавшийся на сетчатке глаза Махукутаха.

— Теперь Хрипун! — скомандовал Гватемалец. — В правую глазницу!

Ики-Балам завозился в своем углу. Громыхнула цепь.

«Следующий — я! — мелькнуло в голове Махукутаха. — Нужно будет дотронуться до этого черепа!»

— Малыш! Вставляй свой ключ старой хрычовке в рот!

Лучший колдун Чьяпаса протянул кремневый ключ и попытался засунуть его между челюстей черепа. Это оказалось непросто — они были крепко сжаты, — но Махукутах озверел и нажал сильнее. Несколько зубов вылетело и с костяным стуком упало на пол; ключ проскользнул в образовавшуюся дыру и канул в неизвестность.

«Я сделал это! — подумал Махукутах. Руку жгло адским холодом, как будто он подержал ее в банке с жидким азотом. — Никто не посмеет теперь сказать, что я струсил или отступил с полдороги…»

— Ну, и последний ключ, — хохотнул Гватемалец. Он вдруг оказался совсем рядом с Махукутахом, в руке у него был небольшой топорик. Взмах блестящего лезвия — и топор вонзился прямо в темя старухи. Нижняя челюсть черепа отвалилась, и в уши Махукутаха ударил пронзительный, нечеловеческий вопль.

— Добро пожаловать в Дом Мрака, — проговорил Гватемалец, вытирая топор о штаны.

Череп рассыпался с мягким шелестом, словно был слеплен из песка. На его месте закрутилась, все расширяясь, воронка плотного воздуха. Там, с той стороны воронки, находилось непредставимое для смертного обиталище Великого Губителя, Черного Владыки, Болон Окте.

На миг перед глазами Махукутаха мелькнула огромная, в два человеческих роста, фигура с четырьмя мощными, мускулистыми руками и толстой, как бочонок, грудной клеткой. Видно, это был один из демонов, охранявших дорогу к обиталищу Болон Окте. Но прежде чем Махукутах успел как следует рассмотреть грозного демона, воронка коснулась колдуна и поглотила его.

Он оказался в месте, для которого не существовало названия в человеческом языке. Пространство, отдаленно напоминающее исполинскую пещеру, со стенами из темного бархата, подсвеченными серебристыми звездочками. Здесь было очень холодно. Махукутах чувствовал чье-то присутствие, но никого не видел. Куда ни посмотри, только темный бархат и серебряные звезды.

— Шибальба, — пробормотал Махукутах.

Звук его голоса раскатился по темно-фиолетовому пространству, колыхнув тяжелые завесы тьмы.

— Нет, — возразил кто-то рядом. — Слишком шикарно для преисподней. Скорее, одно из тринадцати небес.

Махукутах повернул голову и увидел Гватемальца. Удивительно, но южанин тоже выглядел напуганным. Может быть, потому что рядом с ним не было нагуаля-ягуара?

— Где остальные? — прошептал Махукутах.

Гватемалец огляделся.

— Они не смогли пройти сквозь дверь, — решил он наконец. — А может, их разорвали на куски привратники… Даже странно, что ты здесь, Малыш. Не ожидал от тебя.

Прежде чем Махукутах успел преисполниться гордости, Гватемалец вдруг больно ущипнул его за руку.

— Ты что? — возмущенно воскликнул Махукутах.

— Смотри! Это сам Великий Губитель!

В глубине фиолетового пространства заколыхалась черная тень. Махукутах, чувствуя, как слабеют колени, непроизвольно отступил на шаг назад.

— Стой на месте! — зашипел Гватемалец. — И не смей скулить — Владыка ненавидит трусов!

Тень приблизилась, обрела четкие очертания. Махукутах охнул от неожиданности. Болон Окте, Черный Владыка, Дуновение Смерти почему-то принял вид… девушки-гринго!

У Болон Окте были длинные светлые волосы и разноцветные глаза — зеленый и синий. Бог был одет в черный комбинезон, наподобие тех, что носят бойцы отрядов специального назначения. Комбинезон выглядел настолько обыденно, что Махукутах даже засомневался, не перепутал ли он Владыку с живой девушкой, неизвестно как оказавшейся в этом странном месте. Но, взглянув в лицо Болон Окте, убедился, что это действительно аватар бога — кожа девушки была прозрачной, как дымчатое стекло, сквозь которое просвечивали голубоватые прожилки.

— Кто вы? — спросил Болон Окте приятным девичьим голосом.

— Мы — твои слуги, Владыка, — охрипшим от волнения голосом ответил Гватемалец. — Разве ты не помнишь меня?

«Ага, — подумал Махукутах, — значит, Гватемалец уже встречался с Великим Губителем прежде!»

Бог в облике девушки удивленно поднял тонкие брови.

— Вы — мои слуги? — озадаченно повторил он.

— Мы пришли молить тебя о милости, Великий Губитель…

— Почему вы обращаетесь ко мне как к мужчине? — перебил его Болон Окте.

Гватемалец смешался. В других обстоятельствах Махукутах испытал бы злорадное удовлетворение, но сейчас ему было не до того.

— Прости, Владыка… твои слуги слишком напуганы… если ты желаешь, мы будем обращаться к тебе как к женщине…

В разноцветных глазах бога мелькнуло нетерпение, и Махукутаху захотелось зажмуриться от страха.

— Как вы попали сюда и что вам нужно? — сердито спросил Болон Окте.

— Мы прошли через Черную Дверь, Владыка. Мой нагуаль сказал, что она откроется в том месте, где была похоронена заживо старая Сестра Смерти…

Болон Окте нахмурился еще больше. Потом пробормотал что-то на непонятном Махукутаху языке.

— Так это вы выпустили в мир вирус Армагеддона? — спросил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Махукутах окончательно запутался. Что происходит? Играет с ними Великий Губитель, что ли?

— Нет, Владыка, — опустив взгляд, проговорил Гватемалец. — Твое проклятие выпустили в мир сумасшедшие гринго. Мы лишь хотели молить тебя отвести руку от народа киче. Пусть гринго вымрут все до единого, нам их не жаль. Но киче всегда были твоими верными слугами…

— И цоцили тоже, — вставил Махукутах. — Умоляем тебя, прости наши народы!

Но бог, похоже, разгневался не на шутку.

— И вы посмели явиться ко мне с такой пустяковой просьбой? — крикнул он.

У Махукутаха подкосились ноги, и он упал на колени. Гватемалец, белый как снег, попятился.

— Вы — ничтожные насекомые! — загремел бог. От того, что голос его оставался девичьим, было еще страшнее. — Вы заботитесь лишь о благополучии своих племен, не думая о том, что болезнь может уничтожить весь мир!

— Но, Владыка, — дрожащим голосом возразил Гватемалец, — ты ведь сам создал Веселую Смерть на погибель роду людскому…

— А ты что, умеешь читать мои мысли? — ехидно осведомился Болон Окте. — Или знаешь наперед все мои замыслы?

— Конечно нет! Я бы никогда не осмелился…

— То-то! — оборвал его бог. — Значит, вы хотели бы, чтобы вирус Армагеддона уничтожил все человечество, кроме ваших народов…

Он еще раз удивленно оглядел обоих колдунов с ног до головы. «А вдруг это не Болон Окте?» — мелькнула у Махукутаха крамольная мысль. За всю свою карьеру колдуна он ни разу не видел Бога Смерти воочию, только чувствовал его давящее присутствие. Здесь же никакого давления не было в помине — напротив, облик разноглазой девушки наводил на совсем не божественные мысли.

— Что ж, — задумчиво произнес Великий Губитель, — видно, придется вам хоть раз в жизни совершить кое-что полезное. Ждите здесь.

Повернулся и исчез, словно растворившись в густых фиолетовых тенях. Махукутах и Гватемалец переглянулись.

— Я видел Владыку трижды. — Гватемалец облизнул пересохшие губы. — В первый раз он был как грозовая туча, закрывающая небо. Во второй — как штормящее безбрежное море. В третий — словно застывшая золотая молния. Но девушка… я ничего не понимаю…

— Может быть, это не он? — робко предположил Махукутах.

Гватемалец решительно мотнул головой.

— Черная Дверь ведет только в одно место, — сказал он. — В обиталище Великого Губителя.

Они еще пошептались, боясь сказать что-нибудь лишнее, — им казалось, что вокруг, за завесами темного бархата, скрываются невидимые шпионы. Потом Махукутах осторожно поднялся на ноги и отряхнул свои камуфлированные брюки.

— Мне кажется, он про нас забыл.

И тут же почувствовал, как что-то коснулось его плеча.

— Вы вернетесь домой, — сказал неслышно подошедший сзади Болон Окте. — А потом отправитесь на север, туда, где свирепствует болезнь.

Он протянул к Гватемальцу руку. На узкой девичьей ладони бога поблескивал тонкий металлический диск.

— Если вы и вправду мои верные слуги, — сказал Болон Окте, — вы отнесете это человеку, который сможет сделать добро из зла. Тогда ваши народы будут спасены.

— Что это за человек? — спросил Гватемалец. — И как мы его найдем?

— Это человек, у которого много лиц, — ответил бог. — А найдете вы его в городе Соленого Озера, когда над ним взойдет Солнце Смерти.

Глава первая

Карты на стол

В Америке бывают трудные времена. Но мы переживали трудные времена в прошлом и, как я надеюсь, обязательно постараемся пережить их в будущем. Джордж Уокер Буш, сорок третий президент США
— Это все фальшивка! — снова прокричал Вессенберг, не поднимаясь с колен и обернув к Гумилеву перекошенное лицо. — Вся эта Зона 51 — надувательство! Мы зря летели сюда, зря рисковали! Нас всех обманули!

Гумилев опустил руки. По растекшейся зеленой жидкости медленно плыл, разворачиваясь, извлеченный из резиновой утробы «пришельца» газетный комок с явственно видной шапкой «Лос-Анджелес Таймс» и датой — «15 октября 1957 года».

— Любопытно, — бесстрастным тоном произнес Решетников, присаживаясь на корточки. — Шестьдесят лет, стало быть, этому кукольному театру… А ведь были люди, которые нечто подобное подозревали.

— Что ты имеешь в виду? — мрачно спросил Гумилев, поддевая носком ботинка кусок поролона.

Тот откатился в сторону и развернулся в длину, словно белая гусеница.

— Да то, что все здесь — липа. Сверхсекретный объект, который стоило придумать — на страх и зависть врагам, тому же Советскому Союзу, на потребу налогоплательщикам, которые втайне верили, что на их кровные денежки здесь исследуют инопланетные технологии, призванные служить процветанию Америки… В конце концов, показывать президентам — как окончательное свидетельство их величия и всезнания. Тот же Клинтон так активно отрицал существование секретных лабораторий в Зоне 51, что стало ясно — дыма без огня не бывает, коли уж сам президент так забеспокоился. А его сюда возили, это мы точно знаем. И, видимо, показали весь этот кружок «Умелые руки».

— Черт с ними, с фальшивыми инопланетянами, — в сердцах сказал Гумилев. — Как выбираться будем?

— Я согласен с Миллерсом — вряд ли они справятся с дверью. Повозятся и бросят. Поэтому рекомендовал бы искать другой выход.

— Полагаешь, он здесь есть?

— Ну, если бы это были настоящие инопланетяне — то вряд ли. А с учетом того, что здесь все фальшивое, — запросто. Кто ищет, тот всегда найдет.

Эстонец тем временем взобрался на металлический стол и сел там в позе лотоса, уставившись в одну точку. Судя по всему, Вессенберг переживал крушение надежд всей его сознательной жизни, и Гумилеву стало даже немного жаль ученого. Медитирует, бедняга, в себя ушел… То ли дело Миллерс — этот не унывал, а деловито возился в разбитой панели экстренного закрытия дверей. Пытался соединить какие-то проводки, бормоча себе под нос. То ли напевал, то ли ругался. То ли напевал что-то ругательное.

— Антон, брось ты это дело, — велел Гумилев. — Они, скорее всего, ждут нас с той стороны. Как минимум несколько человек оставили на всякий случай. Вдруг откроешь — начнут палить, все здесь и поляжем, словно куропатки… Будем искать другой выход, вот Константин Кирилыч дело говорит.

— А с этим что? — осторожно спросил Миллерс, кивая на безмолвного эстонца. — Он, часом, умом не повредился?

— Пусть пока сидит, не мешает же. Думаю, с ним все в порядке, переживает просто.

Втроем они принялись обшаривать огромное помещение в поисках вентиляционной шахты или запасного выхода. Однако ничего даже отдаленно похожего в «кукольном театре» не обнаруживалось. С горя Гумилев пнул капсулу с плавающим внутри фальшивым инопланетянином, ушиб ногу, чертыхнулся и увидел кота.

Кот был давешний, рыжий и ободранный, с бандитской рожей. Он сидел на полу, закинув заднюю ногу за ухо, и сосредоточенно мыл брюхо языком. Почувствовав взгляд Гумилева (а коты это таинственным образом умеют), кот вздохнул и прекратил гигиенические процедуры, уставившись на человека.

— Кот, — растерянно произнес Андрей.

— Что? — не расслышал Решетников, пытавшийся открыть дверцу какого-то распределительного щита.

— Это же кот! — воскликнул Гумилев. — Я этого рыжего кота уже видел наверху, в коридоре базы. Приметный такой… Как он сюда попал?!

— Может, вместе с нами проскочил, — предположил Миллерс, с интересом разглядывая животное.

Кот встал на лапы, потянулся и хрипло мяукнул.

— Да ну. Так следом и шел, получается? Да и не видел я здесь никакого кота… Говорю же — приметный, яркий.

— Я тоже не видел, — подтвердил Решетников. — Кс-кс-кс!

Кот снова мяукнул и побежал куда-то вдоль стены.

— За ним! — поспешно крикнул Гумилев.

Впрочем, кот не торопился, он даже иногда останавливался на мгновение и оглядывался, чтобы проверить, не отстают ли люди. Люди не отставали, и кот привел их к едва заметной щели в стене. Юркнул туда, многозначительно мяукнув в последний раз, и исчез.

— Какой-то технический лаз, — со знанием дела сообщил Миллерс, осмотрев отверстие. — По-моему, можно отодвинуть вот этот лист. Сейчас попробую.

Безопасник решительно ухватился за край и с силой потянул. Вначале лист не поддавался, затем неожиданно со скрежетом отъехал в сторону, открывая квадратный проем шириной почти в метр.

Гумилев опустился на колени рядом с Миллерсом, заглянул внутрь, но ничего в темноте не увидел и включил фонарик на шлеме.

Коридор уходил вдаль, поворачивая затем под прямым углом вправо. Пол его был припорошен серой пылью, в которой отчетливо виднелись мелкие следы кошачьих лапок.

— Давайте, я слазию… то есть слажу… ну, в смысле, один схожу, Андрей Львович, чтобы проверить, чего там, — предложил Миллерс. — Вдруг тупик? Чего всем кагалом туда лезть?

— Давай, Антон, — согласился Гумилев.

Миллерс полез в проем и довольно шустро скрылся за поворотом. Слышно было, как он удаляется, громко пыхтя. Гумилев и Решетников переглянулись.

— Что-то они тут намудрили, эти американцы, — задумчиво пробормотал Решетников.

— Не рой другому яму, — вяло сказал Вессенберг, который неслышно слез со стола, подошел и стоял, прислонившись к стене чуть поодаль. Вышел, видать, из своей медитации.

— Что? — переспросил Решетников.

— Индро Юльевич у нас любит говорить пословицами, — пояснил Андрей.

Эстонец хотел что-то ответить, но тут из отверстия выполз Миллерс.

— Там комната, — деловито сообщил он, поднимаясь с колен и отряхиваясь от лохматых ошметков пыли. — Я дальше смотреть не стал, но вроде бы какой-то пост управления, все работает, свет горит… Несколько дверей, куда ведут — не проверял. Давайте за мной, Андрей Львович, вместе и разберемся.

— Видал, Кирилыч?! — с улыбкой кивнул Гумилев. — Командуют как хотят.

— Вы, Андрей Львович, зря шутите, — сказал Миллерс с некоторой обидой. — Это в другое время вы для меня начальник, а сейчас я за вас полностью отвечаю, как сотрудник службы безопасности. Чего с вами случится — век себе не прощу. А уж Санич вообще башку с меня снимет и страшно сказать, куда приделает.

— Да ладно, ладно. Лезу я, лезу, — не стал спорить Гумилев, мимолетно подумав: «Эх, где сейчас тот Санич?!» Повернулся к эстонцу: — Индро Юльевич, вы с нами или пока здесь останетесь?

— С вами, разумеется, — мрачно произнес Вессенберг. — Здесь мне делать нечего.

— Вот и верно, — согласился Гумилев. — Вот и правильно. Тогда давайте-ка за Миллерсом, а там и мы с Константином Кирилычем.

Эстонец, ничего не говоря, скрылся в отверстии следом за Миллерсом. Гумилев помахал рукой Решетникову и сказал:

— До встречи на той стороне.

Почему-то Андрей почувствовал некоторое облегчение, когда обнаружил, что его надули. Может, успокоило то, что до него надули еще тысячи и десятки тысяч людей, причем далеко не последних. Может, то, что нашелся хотя бы какой-то выход, а значит, ситуация могла наладиться. Конечно, Гумилева волновало, что происходит с его людьми, оставшимися в лапах у Роулинсона, но он надеялся, что с ними все в порядке. При всей своей зловещей сущности полковник не производил впечатления идиота. Впрочем, таких людей как раз нужно опасаться куда больше, чем тех, кто на идиота похож с первого взгляда…

Помещение, куда выбрался в итоге Гумилев, в самом деле скорее всего являлось резервным постом управления. Огромные пульты помигивали огоньками, где-то гудели мощные вентиляторы, под низким потолком горели красноватые тусклые лампы. Миллерс уже возился с приборами, разбираясь, что к чему. Вессенберг с безучастным видом стоял рядом.

В противоположной стене Гумилев увидел несколько бронированных дверей.

— Попробую открыть, — тут же доложил Миллерс, деловито щелкая тумблерами.

— А где кот? — вдруг вспомнил про своего хвостатого проводника Андрей.

В самом деле, если кота в комнате нет, куда-то же он подевался?

— Кот вон туда шмыгнул, — показал пальцем Миллерс. — Там вентиляция, но труба очень узкая. В самый раз для кота. Человеку не протиснуться никак.

Вылезший из дыры Решетников тут же отправился помогать Миллерсу. Вессенберг огляделся и сел в ближайшее кресло с колесиками, подкатив его к себе ногой. В этот момент дальняя из дверей неожиданно с грохотом и лязгом открылась, и на пороге показался бородатый человек в замызганном лабораторном халате и совершенно неуместном в сочетании с ним армейском кевларовом шлеме. В руках человек держал огромный автоматический двенадцатимиллиметровый дробовик АА-12, весьма жуткую в ближнем бою штуку.

— Руки вверх! — громко крикнул бородач. — Кто вы такие?!

Гумилев решил, что врать бесполезно, к тому же человек с дробовиком не походил на головорезов полковника Роулинсона. Зато весьма смахивал на сумасшедшего, которых, как известно, лучше не раздражать.

— Мы представители специальной миссии ООН, — мирно сказал Андрей, поднимая руки. — Сюда попали случайно, потому что базу захватили террористы. Вот, пытаемся найти выход.

— Террористы… — с сомнением пробормотал бородач, поглаживая круглый магазин дробовика. — Что, черт возьми, вообще там произошло?! Я здесь сижу уже два года… или три года?! Откуда взялись террористы? Какая еще миссия ООН?

— Может быть, вы уберете свою гаубицу и мы побеседуем в более приятной обстановке? — предложил Гумилев, с тревогой отметив, что Миллерс, кажется, уже прикидывает, не бросить ли в бородатого незнакомца стулом.

Он не ожидал, что человек в шлеме согласится, рассчитывая всего лишь выиграть время и отвлечь внимание бородача. Но тот неожиданно кивнул.

— М-да… В самом деле, коммуникативность в этом случае наладится, вы правы. — Бородач хмыкнул и повесил дробовик на плечо, словно простое охотничье ружье. — Меня зовут Штреллер, доктор Захария Штреллер.

— Андрей Гумилев. — Гумилев пошел навстречу доктору, вглядываясь в его лицо и протягивая на ходу руку. Штреллер явно был не в себе: глубоко запавшие глаза тревожно поблескивали, кончик острого хрящеватого носа подергивался, словно принюхиваясь. Длинная спутанная борода свисала до самого живота, напоминая портреты Льва Толстого. — А это господа Решетников, Миллерс и Вессенберг.

Руку Гумилева доктор пожал с осторожностью, хотя две явно нерусские фамилии его еще более успокоили.

— Специальная миссия ООН, надо же, — покачал головой Штреллер и снял шлем. Повертев в руке, бросил на пол, шлем с грохотом откатился куда-то в угол. — Стало быть, ООН еще существует?

— Разумеется, существует. Вы не имели никакой связи с внешним миром с тех самых пор, как базу законсервировали?!

— Прозвучал сигнал тревоги… — Доктор наморщил лоб, пытаясь восстановить события в деталях. — Я как раз пришел на дежурство, когда прозвучал этот сигнал… Двери автоматически закрылись, я сделал все, что должен был сделать по инструкции, и принялся ждать особых распоряжений. Их не последовало. Жду до сих пор.

— Но как вы продержались столько времени? — недоверчиво спросил Решетников, снова занявшийся возней с пультом управления.

— Здесь есть резервный продовольственный склад, генераторы по-прежнему работают, насосы качают воду из подземной реки… Что все же случилось? Ядерная война? Но датчики показывают, что уровень радиации наверху хоть и повышен, но все же не так высок, как должно было быть после атомной бомбардировки…

Гумилев вкратце рассказал доктору об эпидемии и о том, что происходило после нее на Закрытой Территории. Штреллер сокрушенно качал головой, изредка переспрашивал, словно не в силах поверить услышанному, нервно барабанил пальцами по прикладу дробовика.

Когда Андрей закончил повествование, доктор сказал:

— Почему-то я не удивляюсь. К этому все и шло, мир катился в пропасть.

— А как получилось, что вы оказались здесь совершенно один, мистер Штреллер? — уточнил Решетников.

— Изначально я был не один. Со мной был лейтенант Форсайт, но он застрелился спустя пару недель. Мне пришлось… э-э… утилизировать его труп.

Гумилев не стал интересоваться, как именно добрый доктор это сделал. Не съел, наверное, и ладно.

— Видите ли, лейтенант хотел выбраться наверх, у него там осталась семья… Но выбраться не мог, — пояснил Штреллер. — А вообще это уровень с особым доступом, здесь всегда находилось меньше сотрудников, чем на других. Простите, но почему вы спрашиваете? Разве вы не в курсе? Я полагал, что, как представители специальной миссии ООН, вы согласовали все нюансы с правительством Соединенных Штатов… — неожиданно забеспокоился доктор.

— Я же говорил: базу захватили террористы, — напомнил Гумилев.

— Ах да… Запамятовал. И что же вы собираетесь делать, сэр?

— Мы собираемся открыть двери, — ответил за Гумилева Миллерс. — Но тут все запаролено к чертовой матери, поэтому пока ничего не выходит. Может быть, вы, доктор, нам поможете?

— Давайте сперва перекусим, — радушно предложил Штреллер, — а потом уже я постараюсь решить вашу проблему.

— В самом деле, — кивнул Гумилев, — отчего бы нам и не перекусить?

Андрей понимал, что сейчас нужно следовать пожеланиям малость съехавшего доктора. Он прожил в подземелье базы с самого начала эпидемии и явно многое знал. В конечном счете, лишние полчаса или час ничего уже не решали.



Запасы у Штреллера и в самом деле оказались богатые — саморазогревающиеся консервы, сухари, вполне чистая на вид и вкус вода из крана, даже запечатанный картонный ящик бурбона «Джим Бим». Обитал гостеприимный доктор в жилом боксе — небольшом помещении со стенами, облицованными пластиковыми панелями «под дерево», и четырьмя койками. За сдвижной дверцей имелся совмещенный санузел — унитаз, биде и душевая кабинка, на полке стоял музыкальный центр с коллекцией компакт-дисков, преимущественно классики и старых блюзов. Тут же висел плазменный экран, на котором безмолвно бегали туда-сюда киношные ковбои.