— И это умышленно замалчивали?

План заключался в том, что я пройду по узкому проходу мимо людей, держащих факелы в пугающей близости от моего лица, поднимусь на несколько ступенек, брошу меч на тело в саркофаге в нескольких дюймах от очень дорогого объектива очень дорогой 3D-камеры и буду надеяться, что не задену ее.

— Об этом никогда надлежащим образом не сообщали. Никогда не выделяли из числа других случайных стычек. Нет.

«Что, если я промахнусь?» – спросил я Эндрю Лесли, оператора-постановщика, теперь, к несчастью, покойного. Я понятия не имел, но догадывался, что один только объектив будет стоить тысячи фунтов, много тысяч фунтов. А если камера разобьется, съемки прервутся, пока не достанут новую… Не хотел бы я, чтобы это было на моей совести. Камень, может, и был искусственным, как и все декорации, но меч был точно настоящим. Металлическим. Тяжелым. И он легко мог испортить хорошую камеру.

Леди следили за его задумчивым лицом. Он рассеянно наполнил свой стакан красным вином из графина.

«Да, это хороший вопрос», – ответил Эндрю. И мы ждали, пока он установит перед объективом защитный экран из оргстекла. В первый дубль, когда я бросил меч на тело короля-чародея, он отскочил и угодил прямо в защитный экран перед объективом. На волосок от гибели. Понадобилось несколько дублей, чтобы сделать как следует. Но сцена в результате получилась прекрасная.

— Но они действительно заставили повернуть обратно целую германскую армию?

Через некоторое время я с разрешения «Уорнер Бразерс» организовал премьеру фильма в пользу валлийского благотворительного фонда. Майк был со мной на лондонской премьере первой части «Хоббита», но к тому времени, когда должна была выйти вторая часть, он уже был в инвалидном кресле, так что я не стал тащить его на премьеру и вместо этого привез премьеру к нему. Для меня это был великий момент.

— Я, видите ли, плохой рассказчик. Нет. Этого нельзя сказать. Они только задержали ее, — он быстро подсчитал в уме, — на тридцать восемь драгоценных часов. Видите ли, им необычайно повезло, что они выбрали это место для засады. Вначале они даже не подозревали, но под их ногами на этом месте оказались глубокие пещеры, где были спрятаны боеприпасы. Оказалось, что там был искусно замаскированный склад военного снаряжения. Целый треугольник. Они в любой момент могли взлететь на воздух. Но этого не случилось. Судьба покровительствовала им. В конце концов, может быть, действительно существует бог воины. И вот снаряд за снарядом разрывался в рядах приближающейся армии, и таким образом великое наступление на Амьен было задержано. Воздушная разведка была сбита с толку, посылала самолет за самолетом, но тут же шныряли и английские патрульные самолеты. И не было никакой возможности точно установить ситуацию. Неприятельскому командованию казалось, что они натолкнулись на передовые укрепления заново подготовленной линии обороны. Естественно. И они потеряли несколько драгоценных часов в нерешительности. А под прикрытием этой маленькой кучки головорезов, этого, так сказать, отбившегося легиона, подошли официальные резервы. Новые батальоны были переброшены из Амьена. Вы представляете себе?

Я сидел рядом с креслом Майка. Кинотеатр был набит битком. Я с огромным предвкушением ждал свою сцену, чтобы похвастаться крошечным (огромным!) эпизодом, где я – крутой командир рейнджеров – на похоронах короля-чародея бросаю меч, и когда этот момент приблизился, я наклонился к Майку: «Вот. Сейчас будет моя роль».

Он задумался, взвешивая кое-какие возможности.

Майк наклонился к Лауре и сказал об этом ей. Она наклонилась к Стори. Стори наклонился… ну и пошло. Я видел, как эти слова распространяются по ряду, на котором сидели все члены семьи. Все затаили дыхание. Все ждали. Предвкушали.

«Ну и где же?» – шепнул мне Майк через несколько минут.

— У них работали беспрерывно шесть пушек, — объяснял он, — а три охлаждались. У них было неограниченное количество боевых припасов благодаря этим складам. И они стреляли, голые, почерневшие, чуть не плача от напряжения. Мне рассказывали потом: немцы думали, что против них выставлено по крайней мере сорок орудий. А те, кто не находился при орудиях, укрепляли для защиты железнодорожную насыпь, сараи и прочее, устраивали проволочные заграждения, подтаскивали снаряды и ракеты на ночь. Никто не отдыхал. Никто не ел. Самое страшное — это было пережить ночь… после того как стемнело.

«Меня вырезали», – я был полностью раздавлен.

— И что же тогда? — прошептала Фелисия.

И тогда Майк расхохотался. Он чуть не обоссался от смеха. Я вжался в кресло, разочарованный тем, что мою сцену вырезали, с горечью осознавая, что Майк будет теперь вечность это смаковать. Теперь у него был повод для бесконечного веселья. Это никогда не кончится. Но, не волнуйтесь, на самом деле, вы можете увидеть эту сцену. Она не вошла в версию для массового проката, но есть в расширенной версии.

— Тогда действительно подошли немцы. Возможно, они поняли истинное положение вещей. Но слишком поздно. Один за другим ударные отряды немцев подступали к маленькому треугольнику. Он был окружен со всех сторон разъяренным приливом немецких войск, этот маленький островок отчаяния. Сражались в темноте. Бог знает, не убивали ли тут же и своих. Это был окопный бой в полном смысле слова. Взрывы снарядов — и сразу рукопашная схватка. Люди выскакивали из темноты и убивали или падали убитые. Это была уже не современная война, а поистине Гомерова битва. С самых сумерек до двух часов утра стычка следовала за стычкой. Иногда казалось, что кругом уже не осталось никого, кроме немцев. Бились один на один. Кто-то кого-то убивал. Потом вдруг доносился английский возглас. В темноте, вы знаете, люди дерутся молча. Иногда наступало нечто вроде передышки. Я помню, в одну из этих передышек раздалось вдруг чье-то неподражаемое кокнейское восклицание: «Что, ребята, сробели?» Это, знаете, их любимое словцо. И в ответ ему сдавленное, задыхающееся: «Н-не-т!» Замечательно, а?

Леди обменялись восхищенными взглядами.

Третья часть – «Хоббит: Битва пяти воинств», – в которой снялся в более длинном эпизоде Стори (и его не вырезали), вышла через несколько лет. Майк ее уже никогда не увидит.

— Вы были там! — воскликнула Фелисия.



Выходит, что мне будут делать полный костюм «героя». А поскольку «герой» – это тот, кого снимают крупным планом, нельзя упустить ни одну деталь. Мало того, пластический протез, который на меня наденут, носил сам Шэйн Ранги, мой друг – каскадер и актер. Он снимался в фильме в роли того орка, которого показывают крупным планом, но вы ни за что его не узнаете из-за пластических протезов.

— О, я-то! Ну да. Разумеется, я был там, среди других безыменных людей. Поэтому-то мне все это и известно, вы понимаете. Ничего особенного я собой не представлял. Одна из щепок в этом прибитом течением сплаве. Никакой заслуги с моей стороны. Я помню, как по этим голосам я старался угадать, много ли нас осталось. Я словно сейчас их слышу. Они едва откликались, и даже этот жалкий, задыхающийся голос, который, казалось, вот-вот прервется. Какое мужество? «Не-ет!» И с этим кокнейским выговором! В темноте! А потом, примерно между двумя и тремя часами, наступило затишье, и чувствовалось, что у неприятеля идут какие-то приготовления. В холодной предрассветной мгле, часов так около трех утра, я так хорошо помню это. Мы все собрались вместе, приготовившись встретить последнюю атаку. У меня была фляжка с бренди. Она пошла у нас вкруговую. Некоторые прощались друг с другом. И… эта атака так и не началась.

Все оказывается лучше и лучше.

Он со вздохом отдал свою тарелку Хлое.

Я сажусь перед зеркалом и бросаю последний (долгий) взгляд на свое собственное лицо, пока оно не исчезло. Вокруг меня по стенам до самого потолка – бесчисленные слепки лиц. Многие из них, как и следовало ожидать, были задействованы в фильмах «Властелин Колец» и «Хоббит». Здесь есть лицо Иэна Маккеллена, Элайджи Вуда, Джона Рис-Дэвиса и остальных. Есть и другие великие актеры, такие как Марлон Брандо, Сигурни Уивер, Патрик Стюарт и Питер Кушинг. Ричард собирает слепки лиц и смог заполучить в свою коллекцию даже Наполеона, Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна. Удивительно разношерстная компания идеально правдоподобных лиц из белого пластика мрачно взирает на мое неминуемое перевоплощение.

— Да. Даже теперь я иногда просыпаюсь ночью с этим томительным чувством ожидания. В конце концов я собрал кое-кого из наших ребят. «Вы сделали, — сказал я, — все, что может сделать человек. Или англичане вернутся, или игра кончена. Боши сейчас устанавливают окопные мортиры или подвозят орудия. Они нас раздавят, как мух. Забирайте всех раненых, сколько можно, попробуйте пройти через коммуникационные линии», — там, понимаете, было нечто вроде коммуникационных линий, не помню, куда они вели. Да «и предоставьте мне взорвать склады, предоставьте это мне».

Джейсон и Ким приступают к работе. Пластический протез состоит из нескольких деталей, и каждая тщательнейшим образом прикрепляется к моему лицу. Я кусаю форму, чтобы мне сделали потрясающе отвратительные зубы орка. И вот уже в зеркале не осталось ничего от меня, есть только ужасная лысая голова орка. По бокам моего нового лица приклеивают заостренные уши и начинают кисточкой наносить на протез легкий грим, потом более тщательно прорабатывают его кисточками меньшего размера.

Он замолчал, пристально глядя на жареного цыпленка, который ожидал его с левой стороны. Но мысли его были далеко. Бедная Хлоя недоумевала, долго ли ей придется держать перед ним блюдо. Она попыталась было спросить взглядом у своих хозяек, что ей теперь делать, но увидала, что обе они, затаив дыхание, жадно смотрят ему в рот, боясь проронить хотя бы слово.

Прошло часа два. Ким и Джейсон помогают мне облачиться в костюм и прилаживают к моей голове волосы. Перевоплощение завершено. Мне необходимо покурить, и я тихонько выхожу через студию на улицу. Не каждый день увидишь орка, который скручивает и выкуривает сигарету. Прошу Дрю сфоткать меня с восьмифутовой копией Кинг-Конга. Вы ведь тоже так делаете.

— Вы не поверите, — сказал он, и глаза его увлажнились мужественными слезами, — ни один из них не покинул меня. Ни один. Ах!



Никогда еще лицо мисс Уоткинс не сморщивалось столь выразительно бесчисленными морщинками сочувствия, оно словно так и тянулось к нему из облегавшего ее шею воротничка; а очки Фелисии затуманились.

Я думал, на этом все. Думал, переоденусь орком, немного покрасуюсь и отправлюсь бродить по Веллингтону в ожидании следующего задания. Но, оказалось, это еще не все. Меня ведут в недра студии «Уэта» в пугающей близости от огромной модели гигантской паучихи Шелоб, которая заманила в ловушку бедного Фродо. Терпеть не могу пауков. Просто не выношу. Если говорить точнее, как я уже упоминал, у меня практически настоящая фобия. Это только модель. Ну же.

— Это своего рода братство, — прерывающимся от слез голосом вымолвил он. — Возникшее между совершенно чужими людьми. Безыменными. Отбившимися от лесного сплава щепками. За единую ночь битвы.

За углом меня встречает знакомое улыбающееся лицо. Это Шэйн Ранги.

— Не слишком-то уверенно, — заметил Егор Егорович, почему-то с недовольством. — Ну да ладно. Мне нужны координаты. После этого я верну тебя обратно и, если захочешь, мы продолжим разговор.

«Дружище! – я бросаюсь к нему с объятиями. – На мне твое лицо!»

— Какие координаты? — спросил я.

«Рад тебя видеть, чувак!»

— Толик, не придуривайся. — Хранитель вроде как шутя погрозил мне пальцем. — Ты же мегамозг. Координаты лагеря безумцев. Номер квартиры Тони, и… что там ещё… цифры с мусорки. Назови мне эти цифры. Немедленно. И не провоцируй меня.

Мы недолго обмениваемся общими фразами – у Шейна есть намеченный план, которому он следует, и вскоре он спрашивает: «Готов?»

На этот раз я не спешил с ответом. Взял бокал с коктейлем, сделал сделал большой глоток, и поинтересовался:

Не уверен, что понимаю, о чем он, но отвечаю, что готов.

— Допустим, кто-то знает способ клонировать ядерные бомбы. И запускать их гораздо чаще, чем это принято. Ну… скажем, раз в час. Допустим, этот же кто-то знает другой способ. Как отключать пост-ядерную защиту города, давая возможность атаковать один и тот же город не раз в три дня, а с периодичностью… ну, скажем, тоже раз в час. Вопрос: каким образом владелец города и его командиры смогут покинуть госпиталь, если на первичное восстановление живого организма от ядерного удара при максимально изученной медицине требуется не менее шести часов?

«Хорошо, подвергнем тебя небольшому испытанию».

Всё это время, пока я говорил, лицо хранителя мрачнело, а когда я закончил и небрежно швырнул пустой бокал в мусорную корзину, Егор Егорович вздохнул. Устало, и даже немного разочарованно.

Выясняется, что я должен пройти своего рода прослушивание. Там стоят несколько пустых стульев, и скоро их займут люди, которые будут судить мое актерское мастерство в роли орка. Ну что ж, я на полпути к успеху. Внешние данные уже что надо. Я даже пробовал издавать рык. Здесь ничего не поделаешь. Я начинаю вживаться в образ. У меня даже голос стал более низким… Хотя кого я обманываю? Скорее всего, это звучит как звук, который издает жалкий тощий старик с гнилыми зубами, когда полощет горло. Особенно в сравнении с Шейном. Этот гад огромен. Он без костюма выглядит более грозно, чем я в костюме.

— Толик-Толик, — произнёс хранитель, качая головой. — Ну зачем ты усложняешь и без того сложную конструкцию?

Шейн около часа учит меня двигаться, как орк. Я чуть сгибаю колени, и иду на полусогнутых медленно и как можно более устрашающе. Я задираю уродливый крючковатый нос к потолку и принюхиваюсь, будто чувствую вкусный запах человеческой плоти. Мы достаем изогнутые орочьи мечи и тренируем бой. И наконец, когда Шейн решил, что я готов, мы ставим небольшую сценку для моего прослушивания.

— Я лишь хочу сказать, что мы находимся как минимум в равных условиях. — заметил я.



А сам левой рукой провёл по монитору планшетника, запуская управление супер-оружием.

Я стою, отвернувшись к стене, с опущенной головой, упираясь рукой, одетой в перчатку, в стену и тяжело, хрипло дышу. Я – орк. Я – ОРК. Слышу шаги, несколько человек входят в комнату. Слышу шорох одежды, когда они рассаживаются на стулья. Они здесь. Шейн щелчком пальцев подает мне сигнал начинать. Я – ОРК.

— Нет, — покачал головой хранитель. — Не в равных. Вирус трансформирует твоё сознание, убеждая в правильности твоих действий, но ты совершаешь ошибку.

Я принюхиваюсь, вдыхаю воздух, все еще лицом к стене. Какой знакомый запах! Наклоняю голову в попытке лучше его уловить. Человеческая плоть. А я голоден. Я медленно поворачиваюсь от стены, чтобы понять, откуда исходит этот восхитительный запах плоти. Я – ОРК.

— Какой ещё вирус? Паша — это вирус?

«Снято, снято, стоп, стоп, стоп, подожди, подожди минутку», – раздается голос с новозеландским акцентом. Это Питер, чтоб его, Джексон! Питер Джексон сидит рядом с Ричардом и смотрит на меня. Это прослушивание для Питера Джексона! Я на настоящих пробах. Ну и ну! Вот я нахал. Подождите, я что уже все испортил? Десять секунд игры, и я номинирован на худшего орка в истории. Причем кто-кто, а Питер Джексон точно знает, какими должны быть орки.

— А ты что? — презрительно сощурился Егор Егорович. — Думал, что Павел Дуров — это твой друг? Это мобильный нейро-вирус, поразивший кроме тебя ещё несколько десятков миллионов человек, и случайно попавший сюда, в наш проект. К сожалению, непонятно, что было причиной, а что следствием, но мы всеми силами стараемся не допустить распространения вируса, и если…

«Нам нужен хоббит. Хоббит у нас есть? Можно привести хоббита, пожалуйста?»

— Вы применили ядерное оружие в городе Егор-1, — произнёс механический голос, и хранитель осёкся. Посмотрел на меня с недоумением, даже с разочарованием.

Я слышу, как из-за угла кто-то бормочет извинения за опоздание. «Я просто ушел на перекус», – слышится мягкий шотландский акцент. Я точно знаю, кто это. Это Билли Бойд, Пиппин из «Властелина Колец». Мы знакомы много лет, и я инстинктивно хочу с ним по-дружески поздороваться, хотя я неузнаваем. Но нет, я ему не друг, не сегодня. Я – ОРК.

— И какой в этом смысл?

«На исходную позицию, пожалуйста», – говорит мне Питер, и я, ссутулившись, возвращаюсь к стене.

— Если с тобой сейчас что-то случится, — медленно произнёс я, водя пальцами по интерфейсу, видимому только мне. — То ты застрянешь в своём госпитале, пока не прекратится ядерная атака, а она может не прекратиться никогда. Если я так захочу.

Мммм, плоть хоббита. Мой внутренний орк. Серьезно, я не буду ломать себя ни для кого. Я издаю тихий рык и жду. Слышу, как Шейн щелкает пальцами, и начинаю заново. Медленно нюхаю воздух. Теперь я чую запах хоббита. А хоббитов я ненавижу. Но, боже, какие они вкусные. Я хочу съесть этого хоббита. Я съем этого хоббита. Все мои инстинкты обострены и кричат мне, чтобы я нашел, убил и съел его. Я тяжело дышу, принимаю правильную позу. Я вжился в роль. Да! Я – ОРК.

— Правда? — с тем же презрением спросил хранитель. — Сможешь сбросить в течение шести часов ещё одну бомбу?

«Я… чувствую… запах… мяса…», – хрипло рычу я. Сделано. А потом я вижу их, людей и хоббита. Они сидят там, такие сочные и аппетитные. Я делаю несколько длинных быстрых скачков к ним, к бородатому посередине, и издаю мощный рев ему в лицо.

Я промолчал. Через несколько секунд вместо меня ответил механический голос.

— Вы применили ядерное оружие в городе Егор-1.

Да, да, я сейчас нарычал на Питера Джексона в каких-то шести дюймах от его лица. Он немного отстранился с легкой улыбкой. Ричард и Билли тоже отпрянули.

Егор Егорович сначала опешил. Сидел некоторое время молча. Едва открыл рот — я специально подгадал момент — как его снова перебил механический голос, в третий раз сказав:

А вы бы не отпрянули, если бы увидели такую ухмыляющуюся рожу? Я же говорю, сделано. Выдерживаю секундную паузу, потом выпрямляюсь и делаю шаг назад. Когда напряжение спадает, я не могу отказать себе в удовольствии сплясать маленький джазовый танец, прихлопывая руками. Все смеются.

— Вы применили ядерное оружие в городе Егор-1.

– Это было очень хорошо, – говорит Питер.

– Это было страшно, – добавляет Билли.

— Могу сделать и четвёртый, — похвастался я, пока хранитель, вытащив походный планшет, смотрел на отчёты из своего города. — Могу сбрасывать на твой город ядерные бомбы тысячами в день. И как только ты вернёшься, ты попадёшь… проще говоря, ты не сможешь помешать мне. А теперь, прежде чем я приму решение, расскажи мне всё об этом проекте. Всё, что знаешь. Иначе… — я положил на стол дробовик, когда-то давно подаренный Бабой Дусей. — Иначе я отправлю тебя домой, и каждую секунду перед твоими глазами будет распускаться аленький грибок.

– Я испугался, не будет ли у тебя этого… посттравматического расстройства, – сухо замечает Питер.

— По-мо-ги-те, — произнёс Егор Егорович, тон его был задумчивым, словно он повторял чью-то фразу. И он совсем не походил на человека, нуждающегося в помощи.

– Даааа… – говорит Билли, – и постарайся спасти моего командира!

— Что? — переспросил я, подумав, что ослышался.

– Фффффааааньяяяя… – говорю я, гордый собой.

— Ты будешь кричать «помогите», — сказал хранитель. — Когда безумцы будут жрать тебя. Но в госпитале для тебя не окажется места, а Гумилёва я заменю Чарлзом Роулинсоном, и помочь тебе будет некому. Тогда всё вернётся на круги своя. Следующий Павел Дуров станет настоящим владельцем. А ты… Если ты сейчас не назовёшь координаты, ты переживёшь эту боль, но она останется с тобой навсегда.

Но без этих зубов было бы лучше.

— Что ты несёшь? — поморщился я. — Просто расскажи мне об этом проекте, пока я не отправил тебя в ядерный ад.

Руку при этом я держал на дробовике.

Кладовая природы

— Ладно, — сказал Егор Егорович. — Не хочешь по-хорошему…

Меня бросили. Оставили выживать в дикой природе в окрестностях ущелья Отаки. Ну, положим, не совсем бросили. Оставили на попечение внимательного и доброго человека Стива и его семьи на сутки, чтобы я научился добывать пропитание в дикой природе. Я буду пытаться жить собирательством. Дрю дает мне камеру GoPro и проверяет разрешение съемки в моем телефоне, чтобы я снимал свои похождения сам. О, такая ответственность.

Я не заметил никакого движения с его стороны. Но стены затряслись. Сначала несильно, потом грохот увеличился. Стеклянный купол командного центра треснул, осколки стекла полетели вниз вместе с перекрытиями.

Рушился не только штаб. Весь город, все здания, казавшиеся неприступными, покрывались огромными трещинами, и разваливаясь, превращаясь в груду строительного мусора.

Мы с Майком выросли в окрестностях Халкин и всегда были близки к природе. Мы лазили по деревьям и разводили костры. Как-то, когда я был младшим подростком, во время «Летних Мутов», гости нашли на поле, примыкающем к нашему, огромное количество шампиньонов. Они собрали грибы, зажарили в масле, и мы их съели. Помню свое изумление от того, что можно, оказывается, просто собрать что-то дикорастущее и съесть.

Я успел вдавить курок, стреляя в Егора Егоровича и отправляя его в госпиталь. Только поднял голову, и увидел, как на меня летит огромная металлическая перекладина. Кажется, я даже глаза не успел закрыть.

Мы с Майком оба загорелись идеей жить собирательством. Мы подсели на телешоу «Повар на Дикой Стороне», где Хью Фернли-Уиттингстолл разъезжает по каналам и водным путям на моторной лодке «Бейн-Мари», собирает фрукты и грибы и знакомится с другими лодочниками, которые ловят кроликов, рыскают в поисках орехов и собирают падалицу. В другом шоу он путешествовал в «Ленд Ровере» с мини-кухней и готовил пищу, которую тоже собирал, обменивал у деревенских жителей или получал бесплатно. Потом был Рэй Мирс, он тоже жил собирательством, встречался с коренными народами, изучал их культуру и ремесла. Мы просмотрели их всех на одном дыхании.

Тьма с густым зелёным оттенком. Удушливая, липкая, бесконечно глубокая. Она душила меня, и только боль вышвырнула меня оттуда.

Карл, тот неудачливый парашютист, стал встречаться с Гретой, девушкой из Норвегии. Он показывал нам с Майком фотографии норвежских фьордов, которые сделал, когда ездил туда с ней, и мы сразу же поняли, что хотим там побывать. Недолго думая, мы решили отправиться туда в поход на одну-две недели, ловить рыбу и кормиться собирательством.

Боль в каждом клетке тела.

Когда пришло время ехать, Майк не смог. Ему не удалось отпроситься на работе, так что он отказался. Но мы с Карлом и Марком (управляющим той типографии, в которую потом устроился работать Майк) отправились на поиски приключений.

Я должен был очнуться в госпитале. Открыть глаза и увидеть белый потолок, услышать равномерное гудение медицинских приборов, почувствовать датчики на теле…

У двоюродного брата Греты была запасная лодка, и его уговорили одолжить ее нам. Мы погрузили тяжелые рюкзаки на маленькое судно и забрались на борт. Он спросил, умеем ли мы заводить мотор и управлять лодкой.

Но вместо этого я чувствовал боль. Пучок оголённых нервов в кислоте. в кипятке. Я сам стал болью.

«Да, да, без проблем», – заверил я. На самом деле, я в жизни даже не сидел в лодке, не то что управлял ею. Кажется, он не очень мне поверил, потому что пустился в быстрые объяснения, как давать передний и задний ход и поворачивать. Я сказал: «Да, да, понял, это просто!»

Безумие. Смотреть, как тебя жрут люди, похожие на зомби. Сохранять сознание, не умирать. Падать в тьму, и снова выныривать. К компании из нескольких голодных безумцев и тела, живого тела.

И тут же врезался в пристань.

До города, до спасительного госпиталя, рукой подать. Несмотря на то, что ночь, виднеется стена, и остовы разрушенных зданий.

«Нет, нет, нет, нельзя так делать», – раздраженно закричал кузен.

Но как кричать, когда один из безумцев вцепился в горло, а ещё один отрывает мясо со щеки.

Мы и так это поняли.

— По-мо-ги-те...

Когда мы выехали на середину фьорда, увидели такой пейзаж, что дух захватывало. Мне просто необходимо было позвонить Майку. «Ты идиот! – закричал я в трубку сквозь рев мотора. – Почему ты не поехал? Это потрясающее место».

Это был он, Павел Дуров. В тот день, когда я сюда попал. Атака безумцев, голос… это был Паша. Или это был я. Тьма. Боль. Прожектор, шарящий во тьме.

Мы привели лодку к маленькому островку; место, которое Карл облюбовал, когда катался здесь с Гретой. Мы понятия не имели, разрешается ли устанавливать на нем палатку, но затащили лодку в маленькую бухту и спрыгнули на берег. Я забрался в своих шортах и шлепанцах в высокую траву и чуть не наступил на змею. Тут до меня дошло, что это не английская сельская местность, и я задумался о том, что еще здесь может быть. Медведи?

— По-мо-ги-те...

Мы понятия не имели, что делаем. У нас были детские удочки, не такая, как надо, блесна, и тех нескольких рыбешек, которых нам совместными усилиями удалось поймать, мы не стали готовить на костре, а выбросили обратно во фьорд. Мы не умели различать виды рыбы и понятия не имели, какая рыба съедобна, а какая нет. Экспедиция оказалась совершенно нелепой, но чудесной, и мы решили вернуться в следующем году.

Линза чёрного цвета. Лежит на земле, рядом с разбитым мотоциклом. Можно взять, но руки уже обглоданы до кости. Почему она здесь? Разве линза — не ключ ко всему? Разве не это было нужно Егору Егоровичу?

— Нет, не это.

Вернувшись, я бесконечно с восторгом рассказывал об этом Майку, так что ему не захотелось пропустить поездку в следующий раз. Мы немного подучились завязывать узлы, разжигать костер и решили воспользоваться армейским снаряжением. План заключался в том, чтобы добраться туда в обычной одежде и уже на месте переодеться в камуфляж, как будто мы армейское подразделение на спецзадании в дикой глуши.

Выстрелы из дробовика разнесли головы моим пожирателям. Боль не ушла, она не давала мне провалиться в темноту. Наверное, я кричал, но вряд ли у меня оставались лёгкие. И уши — как я мог слышать выстрелы, если ушей не было? Как я могу слышать, что говорит хранитель?

На этот раз мы отправились в другое место. Прилетели в Ставангер и сели на паром, который шел по фьордам до местечка под названием Сэнд.

Не знаю. Но я его слышу.

Там мы провели одну ночь в бревенчатой хижине, принадлежащей крутому норвежцу по имени Бьорн. Он угостил нас своим домашним пивом (я захмелел после половины пинты) и снабдил лодкой для похода. Мы узнали, что в Норвегии можно на пару дней разбить палатку где угодно, при этом разрешение не требуется, как и лицензия на рыбную ловлю.

Линза. Он искал линзу, оставленную Пашей.

Мы надели камуфляж и около часа шли вдоль фьорда в поисках хорошего местечка для палатки. Теперь мы были если только чуть-чуть более осведомленными, чем в прошлый раз. Умели завязать пару основных узлов, но так и не узнали, как прикрепить что-то к дереву или построить надежное укрытие. Костер развести мы умели, а вот готовить на костре… Это совсем другое дело. Мы неуклюже пытались удержать свои жестяные банки над костром, но они все время падали и тушили огонь.

— Я искал точку невозврата, — говорит хранитель, направляя в мою сторону руку с перстнем. — И я её нашёл. Круг замкнулся. Здесь и сейчас. Пора возвращаться домой, Анатолий Орлов.

Я смотрю на череп, украшавший кольцо, на круги, его обрамлявшие, на пустые глазницы. Тьма изумрудно-зелёного оттенка сгущается, притягивая меня к эпицентру. Боль не усиливается, потому что предел достигнут уже давно.

Еще через год мы решили, что нам нужно лучше подготовиться. Мы прошли краткий курс выживания в лесу, научились устанавливать специальное сооружение над костром для приготовления пищи, завязывать больше видов узлов и строить укрытие, которое не рухнет через пять минут. Остаток года мы потратили на сборы снаряжения, приобрели прекрасные ножи, новые котелки для приготовления пищи и нормальные рыболовные снасти. И еще мы научились различать разные виды рыбы. Мы были полны решимости все-таки пожить, добывая пропитание рыбалкой и собирательством. Мы опять вернулись в Норвегию на следующий год, пили воду из ручья, питались исключительно пойманной рыбой и тем, что нашли в лесу.

Он с торжественной сосредоточенностью выбрал крылышко.

Я говорю «мы», но, на самом деле, это была в основном инициатива Майка. Он всей душой к этому стремился. Мы стали ездить в Норвегию регулярно. Возвращались каждый год с разными друзьями и стали настоящими походниками-любителями. Я любил взять с собой несколько пакетов с едой вроде риса в качестве дополнения к тому немногому, что смогу поймать. Майк очень тщательно следил за своим снаряжением, строил бивуак и под ним натягивал гамак, а мы, все остальные, довольствовались тем, чтобы поставить одну огромную палатку, в которой мы могли встать в полный рост, и сгребали туда разбросанное повсюду ненужное снаряжение.

В маленькой столовой воцарилась глубокая тишина, прерываемая только стуком тарелок, когда Хлоя ставила птицу и подавала салат.

Мы брали с собой большой контейнер, наполняли его водой для готовки, и я зачастую тайком выливал ее, чтобы иметь повод вернуться в Сэнд. Мы с Карлом вели лодку по фьорду, потом заходили по-быстрому позавтракать в кафе и уплетали кучу пирожных. Как-то Майк попросил высадить его с рыболовными снастями на скале, выступающей на добрых пятьдесят футов от берега из вод фьорда. Он вылез из лодки и забрался футов на десять по голой скале, а мы оставили его там и отправились на нелегальную пирушку. Он не смог бы приготовить рыбу, даже если поймал бы. Он проторчал там ровно столько времени, сколько нам понадобилось, чтобы наесться досыта, посмотреть, что продается в магазине, и вернуться обратно на фьорд. Это заняло три часа.

— Хлебного соуса? — вздохнула Фелисия.

Когда мы его забрали, он был такой крутой мачо. Сказал, что поймал кучу рыбы, но отпустил, и что прекрасно провел эти несколько часов. Месяцы спустя он признался мне, что пожалел о своем решении сразу, как остался один. День был невыносимо жаркий, и он выпил всю воду, которая у него была, в первые же минуты и прятался от солнца, лежа на узком выступе в нескольких дюймах полутени, пока не услышал вдалеке шум нашего мотора.

— На рассвете… — продолжал капитан, выливая себе в тарелку почти весь соус, — я… я не мог бы вам рассказать, на что было похоже это место. Убитые — наши и немцы. Видеть это — приятного мало, мало приятного. Бойня. (Вы, может быть, никогда не видали бойни? Ну, все равно.) Но ужас войны! Ее красота! Страшная красота! Рассвет… И вот тут… неизвестно откуда появляется щеголеватый и вычищенный молоденький офицерик. И говорит следующее — клянусь вам, что он сказал буквально эти слова: «Что вы здесь делаете, дезертиры? Вы — дезертиры».

Придерживаясь военной тематики, мы каждый год заказывали серию жетонов с напечатанным на них годом, нашими именами и званиями. Тот, чья очередь была делать жетоны в этом году, придумывал звание для каждого. В мою очередь я был генералом (естественно), а Майк рядовым (тоже естественно).

— Идиот! — воскликнула Фелисия в глубоком волнении. — Глупый молокосос!

Но, если говорить по-честному, в том, что касалось пропитания в дикой природе, он меня сильно превосходил.

— «Некоторые из нас ждут носилок, — сказал я, — а некоторые могилы. И вам придется еще похоронить немалое количество немцев. Мы, видите ли, задержали их здесь, пока вы принимали ванну…» Да, вот как оно было. Но вы видите, дорогие леди, как это бывает, что некоторые прекрасные эпизоды не появляются в официальных донесениях. Действительность — это одно, а история — другое. Но вы извините меня, что я так разболтался. Увлекся, знаете. Обычно я избегаю говорить об этом…



Он с драматической неожиданностью переменил разговор.

Любовь Майка к природе и стремление жить рыбной ловлей и собирательством привели к тому, что он начал вести записи, которые назвал «Кладовая природы». Это были записи о… Хотя позвольте мне привести тут слова самого Майка, написанные на первой странице.

— Давайте поговорим о Девоншире и о сидре, — сказал он. — О благодетельных путях природы и о милых знакомых вещах.

«В наше время в продаже есть множество книг о выживании, но ни в одной из них не говорится, чем можно питаться в нашей стране и как это приготовить на огне… Эта книга написана для людей, которые хотят больше узнать о дарах природы в этой стране».

— Я так хорошо понимаю эти чувства, — промолвила мисс Уоткинс. — (Хлоя, вы забыли салат?) И все-таки для нас, домоседов, в этом есть какое-то пугающее очарование…

Она и сейчас передо мной, гладкая черная книжечка, в которой он годами писал. На внутренней стороне обложки размещен список книг, которые он, очевидно, хотел приобрести, с их номерами ISBN. Это «Еда Бесплатно», «Скрытый Урожай», «Растения с Целью», «Дикие Цветы Британии». И еще целые страницы заполнены списками – списки диких овощей, трав и съедобных растений – все с английскими и латинскими названиями. Потом съедобные цветы, плоды и рецепты. Что мне больше всего запомнилось – как сварить кофе из корней одуванчика.

— Я надеюсь, что мы никогда больше не увидим войны в Европе, — сказала Фелисия.

Майк начал писать эту книгу много лет назад, задолго до болезни и до того, как много информации на эту тему стало легко найти в интернете. Если бы он был здесь, думаю, он попытался бы разработать компьютерное приложение «Кладовая Природы», в котором можно было бы опознавать растения и узнавать, что с ними можно сделать.

— И никакой другой войны, — с чувством поддержал капитан.

Он опять сделал попытку переменить разговор.

Еще я думаю, что будь он здесь, его знаний действительно хватило бы, чтобы прожить вдали от цивилизации, по крайней мере, он продолжил бы работать над своей мечтой о самодостаточности. Однажды он был к этому близок. Тогда он был женат, и они с женой купили дом на склоне горы в Уэльсе. Это был дом его мечты, в глуши, у маленького ручья. Ближайший магазин был в милях от этого места, а ближайший сосед – через большое поле. Когда его брак распался, ему пришлось уехать из этого дома, и никогда больше он не смог вернуться к такой жизни.

— Эти вечнозеленые дубы вдоль вашей ограды очень красивы, — заметил он. — Меня всегда интересовало, что вечнозеленый дуб — исконный уроженец Англии или нет? Они, конечно, привились здесь на юге, но росли ли они здесь, например, во времена римлян?

Но у нас осталась Норвегия.

Мисс Уоткинс предположила, что они привезены из Испании. Она припомнила, правда, не очень точно, слышанную когда-то давно лекцию по акклиматизации яблонь, фиг и винограда.



— Подумайте только, как австралийский эвкалипт уже на нашей памяти изменил итальянский пейзаж, — сказала она. — А едва только римская культура начала распространяться по Средиземноморскому побережью, всюду стали сажать оливы, и они вытеснили дуб.

Некоторое время назад я помахал на прощание Дрю и фургону «Джуси» и начал рассказывать Стиву про Майка и его любовь к природе. Нашу любовь к природе. Ну то есть, раз уж я застрял здесь, посреди этой самой природы, следует выказать какое-то уважение. Стив и его спутница жизни Джен делят большую круглую юрту со своими детьми, Тетл и Давой. Им лет шесть-восемь, и они бегают босиком по высокой траве. У меня есть чувство, что я первый человек, открывший это нетронутое цивилизацией племя.

Эти замечания постепенно перешли в более глубокие рассуждения о том, как меняется лицо земли. А это, в свою очередь, снова вернуло их к явным переменам к худшему, назревающим в нынешнее время, и опять к последствиям Великой войны и ко всем угрозам и опасностям, которые преследуют нас даже в сердце Девоншира, в этой поистине девственной, нетронутой глуши.

Стив устраивает мне короткую экскурсию, показывает свой улей и фруктовый садик. Здесь нет водопровода, нет электричества. Майку бы понравилось. А я почему-то испытываю недоверие и понимаю, что мне надо сходить «кое-куда». Стив рад услужить. Он с готовностью ведет меня к домику в стороне от юрты и говорит: «Вот туалетная бумага, дружище. И опилки. Как сделаете свои дела, просто наберите охапку опилок и бросьте туда».

К этому времени капитан добрался до нарезанного тончайшими ломтиками сыра и портвейна тети Белинды. Хлоя, которая теперь уже вполне оправилась от своего недавнего потрясения, проворно и ловко сняла скатерть, открыв красивую полированную поверхность красного дерева. Прекрасный дорогой стол. Графин с портвейном на подвижном лакированном поставце — превосходно. После первого же глотка тетушкиного портвейна капитан проникся глубокой уверенностью, что он еще долго будет сидеть за этим столом и говорить с неослабевающим жаром. Вряд ли эти леди угостят его сигарой, но во всем остальном они принимают его великолепно. И в конце концов хороший портвейн и сигары — это вещи несовместимые. С курением можно подождать.

Здесь нет двери, только камышовая перегородка создает впечатление некоторой приватности. Ну ладно. Мне знакомо и в ямку в земле ходить. Туалет не пахнет и выглядит чистым. Я могу это сделать. И тут я вижу паука. Этот огромный ублюдок просто сидит на стене со свирепым видом, а я должен усесться меньше чем в двух футах от него. Вот так. И я не могу. Даже не так, в этом не будет смысла. Даже мое дерьмо трусит. Вместо этого я выхожу и писаю под деревом. Приходится.

Он завел очень интересную беседу. Он сделал попытку развить несколько мыслей, которые уже много раз выручали его в Париже.

Объясняю ситуацию Стиву. Рассказываю ему о пауке. Он неуверенно улыбается и предлагает мне выпить чашечку мятного чая, который он заварил из свежесобранных в саду листьев. Надо будет аккуратней выбирать место для туалета. Мы прогулочным шагом отправляемся в рощицу Стива и собираем с земли фундук. Он предлагает показать, как разжечь костер трением-сверлением с помощью лука, – я когда-то такое видел, но никогда не пробовал. Сначала я делаю дощечку, разрубая топором кусочек дерева, а потом в ней проделываю ножом небольшую лунку, чтобы вставить туда сверло. Привязываю шнур между двумя концами палки и делаю лук, оборачиваю тетиву вокруг сверла и принимаюсь за работу. Наконец трение создало достаточно жара, чтобы я смог раздуть искру на пригоршне сухого трута. Мы жарим фундук и поливаем его медом из улья Стива. Честное слово, я никогда не ел ничего вкуснее! Восхитительная теплая сладость с ореховым вкусом. А ведь все ингредиенты взяты и собраны с одного крошечного клочка земли.

— Наша умственная жизнь, — сказал он, — сейчас как-то очень оскудела. Мы все живем только сегодняшним днем. Немногие из нас оглядываются назад и пытаются более или менее охватить целиком всю эту борьбу, эти конфликты. Но, по существу, если взять в целом и разобраться в этом поглубже, проблема разрешается очень просто. Если позволите, я разовью свою мысль?

Стив показывает мне куст, усыпанный маленькими красными плодами, напоминающими перчики. Он говорит, что это специи для готовки, и протягивает мне один. С удивленным видом он наблюдает, как я отважно засовываю его целиком в рот и откусываю. Рот горит так, что у меня взрывается голова. Если это даже не настоящий острый перец, то на вкус – он самый. Стив смотрит с изумлением, как будто хочет сказать: «Да, дружище, я бы не стал такого делать, но дерзай». Я жую, потому что не хочу показаться грубым, хотя мне отчаянно хочется это выплюнуть. Я вообще не любитель острого, а это просто невыносимо остро. Наконец, видя мое отчаянье, Стив жестом показывает мне выплюнуть. Я отворачиваюсь и выплевываю к большому веселью его детей.

Леди ответили горячими изъявлениями согласия.

Рот еще горит, а меня уже приглашают на следующий урок собирательства. Цикады. Я точно не знаю, что такое цикады, но Стив говорит, чтобы я прислушался. Прислушался ко всем звукам вокруг. Я задираю голову и навостряю уши. Похоже на сверчков. Я осознаю, что слышал этот звук все время, и не только сейчас, а вообще в Новой Зеландии. Я игнорировал его, как белый шум, этот царапающий звук от миллиона трущихся друг о друга маленьких ножек этих насекомых. Цикады. Наше следующее блюдо в меню.

— Так вот, начнем с христианской эры, с того, как мир переходил в христианство, и далее. Вас не очень пугает, что я собираюсь оседлать своего конька? Это, знаете ли, мой исторический конек. Так вот, что такое действительность?

— Мы никогда не пробовали исследовать христианство, — сказала мисс Уоткинс. — Не делали попыток разобраться в этом.

Стив и мы с детьми идем между деревьями его фруктового сада. Тетл и Дава протягивают руки и выхватывают жучков из листвы, а затем скидывают их всех в пластиковый контейнер. Как они их вообще видят? Я не вижу. Мне показывают одного. Он довольно большой, дюйм или два длиной, кружевные крылышки сложены за ярко-зеленым узорчатым тельцем, у него длинные задние лапки с колючими зазубринами. Я не мигая всматриваюсь в листву и ветви деревьев вокруг, и наконец мои глаза настраиваются на эту задачу, и я их вижу. Я хватаю одну, осторожно обхватываю ее ладонью. Она прелестна. И наверняка не хочет, чтобы ее съели. Лапки, похожие на паучьи, щекочут мне ладонь, кажется, она хочет закопаться в мою плоть. Похожие на паучьи! Я пытаюсь не выдать своего небольшого помешательства и с облегчением кладу добычу в контейнер.

— Можно проследить и дальше, — сказал он и прибавил торжественно: — Я, видите ли, наблюдал историю.

«Их можно есть прямо с дерева», – улыбается Стив. (Нет уж, большое спасибо.) Тут же, как бы в доказательство слов отца, босоногая Дава снимает насекомое с ближайшего попавшегося ей листка и, держа за крылышки, целиком запихивает в рот. Она смотрит на меня с сияющей улыбкой, как будто сорвала с дерева шоколадку.

Они сидели завороженные.

Они хотят, чтобы и я попробовал, но это выше моих сил. Только не сырую. Не живую. Нет, спасибо. Мы несем коробку от «Тапервера» на открытую кухню и кидаем всех собранных насекомых в горячее подсолнечное масло. Стив жарит их минуты две, потом добавляет щепотку соли и поливает медом. Предлагает мне попробовать. Я от природы брезглив, но, может, теперь это уже не так плохо? Беру уже мертвую, горячую, соленую, покрытую медом цикаду и смотрю на нее, держа двумя пальцами. Блин, ну попробуем. Не могу заставить себя сунуть ее в рот, но делаю это. Надо же, а она не мягкая и не отвратительная. На самом деле она вкусная, хрустящая и приятно пахнет. Как хорошие чипсы. Кто бы мог подумать!

— Христианство, — пояснил он, — это уже последний, самый совершенный уклад жизни, некая система ценностей, которая веками боролась за то, чтобы утвердить себя. Что представляют собой эти ценности? Семья, а рядом с семьей — ее защита и оплот — община, народ я, как бы воплощение этого, как некий символ, к коему устремляются сердца людей. Монарх, «помазанник божий», для меня по крайней мере, — прибавил он, — и Церковь. Вера. Это первоосновы. Идея объединения всех этих ценностей стремилась воплотиться в христианстве, отчасти ей это удалось, и она и поныне объединяет собою человечество. Этой системе ценностей, которую мы зовем христианством, — продолжал он, — мы обязаны всеми добропорядочными качествами жизни — преданностью, честностью, взаимопониманием, постоянством — всем, что подразумевается под словом «цивилизация».



Он оттенял свои слова интонацией и жестом и в особенности какой-то проникновенной торжественностью в голосе и, так сказать, всеобъемлющим помаванием руки.

В полдень Стив заявляет, что мы разобьем лагерь на ночь в зарослях. А что, сейчас мы не в зарослях? Оказывается, нет. Мы грузим рюкзаки и другие пожитки в его джип. Он говорит мне, что приметил большой участок дикого леса, где никто не ходит, даже сам хозяин этой земли, и он с ним уже договорился.

— Но во все времена, через всю историю мы наблюдаем сложное, многообразное противодействие этим ценностям. Я не буду подробно анализировать это, — сказал он. — Я беру это в очень, очень широком аспекте. Но лишь тогда, когда эти широкие аспекты будут усвоены, когда вы ясно увидите, с одной стороны, эти высокие человеческие ценности, а с другой — враждебное противодействие, антагонизм, — только тогда можно попытаться представить себе, что такое история Египта, Рима, средних веков, и понять закономерность и значение всего, что происходит в наши дни. Стремление сохранить эти высокие ценности, тайные происки и попытки сокрушить и уничтожить эти высокие ценности — вот вам свет и тьма персидской культуры! Глубокие теологи эти персы! Мы до сих пор еще не воздали им должного за тот неоценимый вклад, который они внесли в духовную сокровищницу» мира! И вот вам ключ к тысячам зловещих, враждебных течений, к значению борьбы с еретиками и неверными, к существованию тайных обществ, черной мессы, розенкрейцеров, тамплиеров, масонов (Ах, только представить себе все это! — подхватила Фелисия, замирая в проникновенном экстазе), к великим эпидемиям неверия, расколов, ересей, восстаний и так далее, вплоть до социализма, большевизма, анархизма, безверия и всей интеллектуальной борьбы нашего времени. Под каким бы видом ни пряталось это черное дело, оно всегда оставалось одним и тем же.

Мы около часа едем полями и проезжаем в ворота. Дороги здесь нет, никакой, даже грунтовой. Мы продвигаемся дальше, все глубже забираемся в глушь. А потом еще около часа идем по лесу пешком. Они знают, куда идут. Они здесь уже бывали. Лес такой густой, что деревья создают над головой свод, куда почти не проникает яркий солнечный свет. Мы идем вдоль высохшего ручья, и до нас начинают доноситься незнакомые мне звуки и запахи. Это нетронутая природа. Настоящая, дикая. Как бы эти удаленные и незапятнанные людьми заросли ни были прекрасны, меня охватывает беспокойство. Что-то с жужжанием проносится мимо меня, в подлеске слышится громкий шорох, и я напоминаю себе, что ничего опасного в Новой Зеландии нет. Кроме загадочного австралийского паука, конечно.

Это так называемые Наследники, — начал было он, но тут же, спохватившись, что обе леди, наверно, никогда не слыхали об этом наваждении, ибо это было его личное наваждение, оставил в покое Наследников. — Всегда, во все времена, — заключил он, — длился этот поход против вечных человеческих ценностей. Непрерывно. Но обнаружить это было не так просто, как если бы это было нанесено черным по белому. Мысль человеческая развивается так сложно и такими извилистыми путями…

Надо доверять Стиву и его семье. Это совершенно не опасно. «Здесь ты будешь спать, Ройд», – Стив останавливается и указывает мне на большую кучу сухого папоротника. Сам я просто прошел бы мимо. На первый взгляд это просто куча бурого папоротника, засохшего и повалившегося под ветвями деревьев. Не понимаю, в чем смысл. Предполагается, что горка сухих растений заменит мне постель?

Он впился взглядом в Фелисию и задал ряд риторических вопросов. Вот хотя бы, к примеру, какую роль во всем этом играли иезуиты? А какова была роль энциклопедистов? Что скрывалось за Великой войной? Совершенно очевидно, что значимость ее со стороны или, так сказать, видимость, это вздор, просто маскировка. Внезапное крушение христианской монархии в России — это еще более фантастически нереальный факт, если опять-таки судить только по видимости. Что такое, я спрашиваю вас, Распутин? О да, мы знаем, кто он, но что он такое? И что представляют собой эти глубокие, сложные тайны, которые скрываются за всеми этими финансовыми и экономическими беспорядками современного мира?

И как бы отвечая на мой невысказанный вопрос, дети кидаются вперед и снимают весь папоротник, открыв то, что можно было бы назвать дверью. Я думал, что это просто груда веток в птичьем помете, но они-то знали, как это открывается. Там есть своего рода заросший тоннель, достаточно большой, чтобы взрослый человек мог, хоть и с трудом, заползти внутрь. Импровизированный пол покрыт еще большим количеством сухого папоротника, видимо, он призван заменить постельное белье. И здесь я буду ночевать сегодня. Без вариантов.

Он остановился. Фелисия не знала, что сказать, но мисс Уоткинс в экстазе духовного просветления быстро закивала головой. Она сидела, крепко стиснув руки.

Во-первых, я совершенно точно знаю (от Стива), что здесь много месяцев никого не было. Это их первый выезд в сие шикарное загородное владение этим летом, и больше здесь никого не бывает. А знаете, что это значит? Это значит, что любая маленькая тварь с шестью (или, что еще хуже, восьмью) ногами, которая мечтала о первоклассной недвижимости в этом районе, уже живет здесь, в этой замечательной затененной берлоге, и подстерегает меня. Без вариантов.

— Нет, в самом деле, что? — повторила она. — Нет, в самом деле?

– А пауки там есть? – интересуюсь я как можно вежливее. Того, что я на самом деле хочу сейчас сказать, я произнести не могу. Не при детях.

Хлоя на время отвлекла их от этой проблемы.

– Не-а, не о чем беспокоиться, – улыбается Стив. Тетл и Дава забираются в эту адову дыру с фонариками, которые им дал папа, и осматривают ее.

— Прикажете подать сюда кофе и старый бренди, мисс? — спросила она.

– Нет, пауков нет, – щебечет кто-то из них, а затем, – хотя нет, один есть.

Ей явно хотелось убрать со стола.

– Какой большой!

– Да, тут один большой паук.

Давно. Недавно. Никогда.

Кошмар.

Я корчился и кричал, сначала съёжившись на сиденье рейнджровера, а потом вывалившись из машины на асфальт тротуара. Посреди Большой Дмитровки, рядом со светофором. Съёжившись в эмбрион, я продолжал кричать от невыносимой боли — которой не было.

Они не утруждаются выбросить его или хотя бы вежливо попросить уйти. Спокойно исчезают, оставив его на прежнем месте.

Вокруг собирались люди, кто-то схватил меня, удерживая, кто-то стал успокаивать, кто-то дал бутылку с водой, а я вырывался, уже не крича, а завывая. Мне всё ещё казалось, что меня жрут безумцы, что на мне не осталось вообще ни одного кусочка мяса.



Увидел человека в форме полицейского, он что-то спрашивал, но я не слышал и не понимал его. Другие люди тоже что-то говорили, но я не мог ничего разобрать.

Я стараюсь не думать об ужасной ночи, которая мне предстоит, и хорошо провести остаток вечера со Стивом и его семьей. Мы собираем хворост, и я снова успешно тренируюсь в добывании огня трением. Стив обменял на местной ферме немного своего меда на органическую говядину. Мы нанизываем кусочки мяса на заостренные на концах палочки и жарим на костре с овощами из сада Стива. Мясо просто великолепное, никогда не пробовал вкуснее. И вся трапеза просто божественная.

Зато я явственно услышал голос Егора Егоровича, обращавшегося, кажется, к полицейскому.

Наступает ночь, и Стив решает, что пора спать.

— Офицер, — сказал он. — Этот человек только что пытался угнать мою машину. У меня есть свидетели.

«Где вы будете спать?» – спрашиваю я, и он показывает еще одну подстилку из папоротника немного выше по холму. Она выглядит много свежее, чем предназначенная мне.

И это было последнее, что я услышал, прежде чем боль окончательно разорвала в клочья моё сознание.

Они уходят, а я еще несколько часов не тушу костер, стараюсь довести себя до такого изнеможения, чтобы заползти в свою нору и сразу вырубиться. Но это просто пытка. Все, о чем я могу думать, это что меня ждет. В конце концов я собираюсь с духом и отправляюсь навстречу неизбежному. Нужен фонарик. Найти определенную кучу папоротника ночью в лесу – непростая задача.



Наконец я ее нахожу. Открываю «дверь» и заглядываю внутрь. Стив дал мне одеяло, и я всей душой благодарен за это. Я закутываюсь в него, натягиваю шапку на уши, стараясь оставить как можно меньше доступа к моей коже маленьким лапкам и хоботкам, и как-то набираюсь мужества забраться в укрытие. В темноте. Не хочу увидеть при свете фонаря армию злобных арахнид, готовых меня растерзать. Или привлечь их светом. Мне так жутко, что я дрожу. Отвратительно.



Что-то только что пробежало по моему лицу. Я каким-то чудом заснул, а оно разбудило меня, прогулявшись по моему лицу. Я судорожно выдыхаю и вытираю лицо рукой. Явно крупное насекомое, кто бы это ни был. Паук, не иначе. Кто еще? Я не стал включать фонарик, чтобы проверить эту догадку. Последнее, что я сейчас хочу увидеть, – это жадный взгляд множества глаз Шелоб.

Глава четырнадцатая



Где начало того конца?

Я просыпаюсь, потому что отчаянно хочу писать. Я выскальзываю ногами вперед из своего логова, как змея, и опорожняю мочевой пузырь, прислонившись к дереву. Здесь кромешная тьма, и все, что я слышу, – шорохи в подлеске и странные звуки. Возможно, это еще более огромные пауки. Ползком возвращаюсь в свою берлогу.


Эдуард Макарович отправляется к своему начальству, чтобы отрапортовать о блестяще выполненном задании, и получить заслуженную награду. Однако в пути к нему присоединяется Мур, и то, что казалось безоговорочной победой, теперь выглядит как поражение. Неужели придётся всё начинать с самого начала?




Чёрный рейнджровер остановился в нескольких метрах от трапа, ведущего в салон реактивного бизнес-джета. Оставив ключи в замке зажигания, Эдуард Макарович Кичиджиев, оперативник корпорации «Кольцо», отвечающий за безопасность проекта «Армагеддон», вышел из машины. Кивнул стоящему рядом водителю со стоянки аэродрома, посмотрел на корпоративный МС-21, светящийся огнями иллюминаторов, бросил взгляд на ночное небо, и стал подниматься по дребезжащим ступенькам.

Первые лучи света. Наконец-то. Я не сплю. Выбираюсь из-под папоротника и стряхиваю с себя что-то похожее на миллионы комков ползающего дерьма, потом направляюсь к едва тлеющим огонькам вчерашнего костра. Раздуваю огонь и греюсь около него, впитывая блаженное тепло, через пару часов появляется Стив с семейством.

– Как спалось? – весело спрашивает он.

Почти шесть часов лёту. Хватит, чтобы насмотреться снов на высоте десять тысяч метров. Надо выспаться, последние дни выдались тяжёлые, спать приходилось урывками. Ничего. Главное, что он решил проблему. А какой ценой — не важно. Кому сейчас легко?

Я корчу рожу:

— Здравствуйте, Эдуард Макарович, — приветствовал его при входе стюард с бейджиком «Егор». Замялся. — Там… кхм…

– Страшно и плохо.

Причину заминки Эдуард Макарович увидел, когда вошел в пассажирскую кабину и обнаружил там Мур. В кресле, под пледом, с чашкой чая в руке, она была похожа на сытую кошку, дремлющую у камина.

Они уже достаточно меня узнали, чтобы понимать, что это не грубость. Просто честность.

Или на гадюку, спрятавшуюся под черепом, замершую в ожидании вещего Олега.

– Хочешь кофе?

Мур была советником шефа — руководителя проекта «Армагеддон». Отвечала за связь разработчиков с топ-менеджерами корпорации «Кольцо» — другими словами, курировала финансирование проекта. Личное знакомство с владельцем корпорации Андреем Гумилёвым добавляло ей полномочий.

– О! Да, пожалуйста.

Формально Эдуард Макарович ей не подчинялся, фактически последнее время ему приходилось слишком часто менять свои планы из-за этой женщины. И причин её не любить у него было более чем достаточно.

Он достает жестяную баночку и открывает ее, внутри кофе. И тут есть цивилизация. Как оказалось, это кофе из корня одуванчика, как тут не вспомнить Майка и его «Кладовую природы». Думаю, Майк был бы в восторге. Конечно, ему-то было хорошо, он не боялся пауков. Он бы кинулся в эту кучу папоротника и прекрасно выспался. Я выковыриваю из рюкзака титановую кружку Майка и смакую по глоточку этот дикий кофе. Недавно я перебрал норвежские пожитки Майка, все вещи. Больно было видеть так много напоминающих о нем вещей, еще сохраняющих его запах. Перед глазами стоит, как он ими пользовался. У него было много вещей из титана, он всегда предпочитал иметь в рюкзаке качественное снаряжение.

Столь неприятный сюрприз на пару секунд вывел безопасника из равновесия, и он замешкался.

Мы собираемся и едем назад к Стиву. Сидя около юрты, я достаю «Кладовую природы» Майка и показываю Стиву страничку о том, как варить одуванчиковый кофе. Говорю, что из всего, что он мог бы для меня сделать, одуванчиковый кофе был лучшим соприкосновением с Майком. Опять достаю кружку.

— Доброй ночи, Эдуард Макарович, — поприветствовала его Мур. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Говорю ему: «Думаю, лучше оставить ее здесь. Мне кажется, Майк хотел бы, чтобы она была у тебя».

— Принеси воды, — попросил Эдуард Макарович стюарда, и сел напротив незванной гостьи. — Знаешь, куда я лечу?

— Я даже знаю, что вам сейчас принесут негазированную «Арктик Рэк». — улыбнулась Мур. — Конечно же, я знаю, куда МЫ летим. Вы хотите встретиться с шефом, доложить об очередной победе и попросить допуск первого уровня ко всем инфобазам проекта. Справедливая награда за непомерные труды.

Ты надо мной смеешься

Она вела себя уверенно нахально, и в голосе звучала издёвка.

Я стою у входа в зоопарк Веллингтона. Я даже не знал, что в Веллингтоне есть зоопарк и, разумеется, никогда здесь не был. Я только что вслепую подписал кучу каких-то документов. Читать их не стал, потому что не хочу даже догадываться, что мне придется делать, пока не начну. Так что, подозреваю, я только что лишил себя права подать на них в суд, когда меня растерзает лев или забьет до смерти доминантный самец гориллы. Не сомневаюсь, что мне опять предстоит что-то опасное, что поставит под угрозу мою жизнь. Эх, ну что поделаешь.

Стюард принёс запотевшую бутылку минералки и стакан. Сообщил, что они поедут на взлётную полосу через десять минут. В окно Эдуард Макарович смотрел на удаляющиеся огни рейнджровера, и думал о том, что ничего хорошего в этом полёте не случится. Выспаться уж точно не получится.

— Вода из арктических глубинных озёр, — прочитала Мур на этикетке воды. — Это реклама или вода действительно из озера?

Через некоторое время нас ведут по зоопарку. Мы проходим в ворота и идем по дорожке, предназначенной только для персонала. Я так и знал! Нет сомнений, это проход либо в загон для тигров, либо в медвежью яму. Я буду кормить огромного голодного хищника голыми руками. Даже не сомневаюсь. Меня впускают в здание с бетонными стенами, чтобы я «переоделся». Это я случайно услышал, как кто-то сказал. Значит, мне все-таки дадут защитный жилет от когтей, а может быть, кольчугу, я ведь не представляю, какая защита нужна для выполнения этого задания.

Мне вручают плюшевый ростовой костюм милого пингвина.

Капитан насторожился при словах «старый бренди», и маленькая компания снова перешла в гостиную, где топился камин и стояли уютные кресла и удобный столик. Здесь доклад о человеческих распрях возобновился в более интимном тоне. Сигар не было, но были очень хорошие египетские папиросы, и обе леди чопорно закурили.

Да, да. Вы не ослышались! Я сказал «плюшевый ростовой костюм милого пингвина». Есть тело. Голова. И я должен его надеть! Да уж, не такого я ждал. Вряд ли это хорошая защита от когтей и зубов, так что, вероятно, кормежка хищника отменяется. Я залезаю в этот уютный наряд и стараюсь не думать о том, как по-идиотски выгляжу. Мы идем через весь зоопарк. Я ковыляю по тропинке и тихонько хихикаю, вспоминая, как Клифф и Лэрри рассказывали мне о съезде, на котором они побывали в Америке, под названием Dragon Con[21].

— Мне случайно стало известно… — произнес он из глубины самого глубокого кресла и уставился на красные угли и шипящие, пляшущие языки пламени. — Мне по роду моей службы пришлось… — медленно выговорил он, следуя за своим воображением, и снова погрузился в задумчивость.

«Там у них фурри», – сказал тогда Клифф.

Они сидели и ждали. Уже сколько лет не приходилось им так интересно проводить вечер.

«Какие еще, блин, фурри?»

Он размышлял вслух:

Я и подумать не мог, что есть люди, которые наряжаются животными и (вероятно) участвуют в огромных оргиях, но он описал все именно так.

— Откроется ли когда-нибудь истина? Сможет ли человечество выдержать ее? Убийство в Сараеве. Возвращение Ленина в Россию через Германию. Вот такие события… Я иногда задумываюсь над этим.

И вот теперь я фурри.

— Тайны, — глубокомысленно промолвила Фелисия и тоже поглядела на огонь с точно таким же выражением, как и он.

Мои взрослые опасения не сбылись, я здесь всего лишь, чтобы развлекать детей. Не для того, чтобы принять участие в вакханалии фетишистов. И, что еще важнее, никаких острых когтей и слюнявых челюстей в поле моего зрения. Только очаровательные малыши. По правде говоря, это очень весело. Меня не видно, я спрятан под большой мягкой мордочкой пингвина, а дети прелестны. Развлекаюсь с ними около часа – и довольно. Какое прекрасное, веселое задание! Спасибо, Майк. Это было легко.

Но после этого он заставил их некоторое время помучиться. Было совершенно очевидно, что этот человек обладал не только удивительными сведениями, но и большой сдержанностью.



— Это действительно самый настоящий старый бренди, — сказал он. — Должно быть, сорок восьмого года.

Мы уходим из зоопарка. Я опять в своей обычной одежде и чувствую приятный покой, несмотря на моросящий дождик. Служительница зоопарка, видимо, решила вернуться к выходу кружным путем, так что у меня есть возможность увидеть по дороге каких-то животных. О, смотрите, валлаби! И красная панда! Какие милые лемуры. О-о-ой, сурикаты! Забавные. Паукообразные обезьяны. Ужасное название.

Фелисия обратила к мисс Уоткинс вопрошающий взгляд.

Мы сворачиваем на боковую дорожку; непонятно, зачем идти в обход? И… подождите-ка, у Дрю на плече камера. Странно. Это недобрый знак, что должно произойти что-то еще. Меня все-таки отдадут на съедение львам? Мы все остановились перед восьмиугольным зданием. Понятия не имею, что там, но… О… Я только сейчас заметил фреску на стенах.

— Он, конечно, нам говорил? — начала она с сомнением, намекая на рыжеватого молодого мистера Хиггс и Бриссон.

Огромные. Гребаные. Пауки.

Мисс Уоткинс проявила больше уверенности.

Я даже не берусь описать охвативший меня внезапно ужас. Я точно знаю, что сейчас будет. Ну, неточно, конечно, но там наверняка будут восемь ног, а я думаю, все уже поняли, что именно эти существа – моя самая нелюбимая вещь в мире.

— Так и есть, сорок восьмого, — сказала она. — Удивительно, как вы могли это узнать?