Гейман А. М

Миссия капитана Кэфты

Вхождение капитан Кэфта выполнил неудачно — его заметили еще на подлете и атаковали врасплох. Заметил, по всей вероятности, лично братец Куфта — почуял любящим братским сердцем. А напали, по всей вероятности, чужие. Подозрение об этом предательском союзе у капитана Кэфты возникало уже давно — ну, а теперь оно с блеском подтвердилось.

Все ж таки защитные рефлексы сработали, и атака чужих тоже оказалась не вполне удачной. Капитан Кэфта нырнул в обитаемый мир и укрылся среди нескольких миллиардов мускаров и мискар — так называли себя аборигены. Правда, чтобы затеряться среди них, ему и самому пришлось отключиться, иначе его могло выдасть самоё осознание — иного, разумеется, рода, нежели у местных. Не мускаровское.

Когда капитан Кэфта очнулся, он вылезал из автомобиля, такой местной повозки с двигателем, сжигающим горючее, конечно, простеньким и вполне варварским, ну, это не важно. К этому моменту Кэфта успел прожить тридцать с лишним местных лет, — а до этого, разумеется, родиться в обычной местной семье, зарядиться положенной порцией необходимых программ, то бишь знаний и навыков, и вполне успешно осуществлять роль заурядного обитателя и обывателя здешнего мира.

На момент осознания он как раз приехал в чужой город, чтобы заключить выгодную сделку на радость своему боссу и покровителю, что сулило в самом скором будущем карьерный взлет, усиленное внимание смазливых мискар — Кэфта имел подружку, но был пока что холост — дорогой загородный дом с бассейном и регулярный отдых в райских уголках планеты. Не то что чужие или братец Куфта — сам капитан Кэфта нипочем бы не узнал себя в этом типичном преуспевающем зомби зомби — ну, это что-то вроде биоробота, Ги, по одной из местных вер их создавали колдуны, воскрешая трупы, не отвлекайся, все подробности ты сможешь прочитать в отчете.

А вот братцу Куфте так ловко замаскировать себя не удалось — капитан Кэфта наткнулся на него, не сделав и пары шагов от автомобиля. Видимо, эта встреча и разблокировала его истинное осознание, — во всяком случае, так подумалось капитану Кэфте. Брат Куфта шел Кэфте навстречу, и одет он был в форму местного служителя правопорядка, со всякими бляшками на мундире, погончиками, висюльками и тому подобными красотами, что было совершенно в его духе, поскольку братец Куфта всегда обожал все эти побрякушки и рядиться в военную форму было его манией. К капитану Кэфте у него было какое-то замечание, как можно было понять по его лицу, выражающему порицание, и рту, уже открывшемуся, чтобы облечь это порицание в словесный вид. Говоря точнее, он собирался штрафовать капитана Кэфту за остановку в неположенном месте. Вместо этого мнимый служитель закона был сшиблен капитаном Кэфтой с ног, припечатан к асфальту, крепко приложен о него лицом и поставлен перед необходимостью спешно осмысливать неожиданно возникшую ситуацию.

— Ну, что, — торжествующе провозгласил капитан Кэфта, сидя на спине родного брата и заводя ему руки назад, — не ожидал, братишка Куфта? — и произнося это, он уже понял, что обмишурился самым позорным образом.

Сбитый им с ног полицейский вовсе не был братом Куфтой. Это была подделка, имитация, выполненная как раз для того, чтобы сбивать с толку преследователей — а прежде всего, конечно, родного горячо любимого брата. Но выбора уже не было, и капитан Кэфта был вынужден на время лишить мнимого Куфту ясности сознания, а поднявшись на ноги и оглядевшись, он увидел, что произошедшее не укрылось от глаз собратьев поверженного им блюстителя порядка, которые как раз выходили из какой-то закусочной через дорогу. Они поспешили к месту происшествия, а капитан Кэфта поспешил прочь от него. Но недалеко — его схватили за руку и втянули в открытую дверь в десяти метрах от брошенной машины.

— Эй, приятель, за мной! — повеление исходило от какой-то мискары, которая тоже видела происшествие и Бог весть почему решила помочь горячему парню, вляпавшемуся в переделку — по крайней мере, так она сама объяснила позже.

Мискара, то бишь местная женщина, протащила его через помещения и коридоры в соседний переулок, а потом они еще покружили по улицам, и наконец она предложила ему укрыться в квартире своего приятеля, которого не было дома. Ключ, однако же, был, — Лойма, так звали мискару, ловко вытянула его из секретной щели за почтовым ящиком.

Запустив Кэфту в дом, Лойма велела ему отсиживаться до ее прихода, а сама, как она выразилась, отправилась на разведку и пришла только под вечер — по ее словам, с целью проведать нового знакомца, а во-вторых, скоро должен был подъехать тот самый приятель, и ему надо было все объяснить.

— Дуг — такое имя ей сообщил капитана Кэфта, — вы, наверно, считаете меня за полную дурочку, да? Ну как же, только увидела человека, ничего про него не знаю, а пускаю в чужой дом! — трещала мискара, раскладывая по полкам холодильника какие-то пакеты с пищей. — А вдруг он обчистит хату и слиняет, да?

Виго меня бы просто убил потом… Я, и верно, иногда такая сумасшедшая, но только я людей сразу вижу. Я их сердцем чувствую, правда, правда! Знаете, какое у меня сердце! Вот потрогайте! — и с этими словами она прижимала ладонь Кэфты к своей груди, — уже, надо сказать, не слишком-то молодой.

Все это не слишком интересовало капитана Кэфту, поскольку его ум был занят совсем другой задачей. Пока Лойма вела свою разведку — а за ее время она успела сделать завивку и намазать лицо и ногти разными красками, что считалось среди туземных женщин приданием себе большей красоты — Кэфта тоже не терял времени даром и успел вкратце оценить мир пребывания и свои шансы отыскать брата. Прибегнул он при этом, конечно, не только к тем сведениям, которыми разжился в качестве местного уроженца Дуга Шо. Капитан Кэфта задействовал, разумеется, свой арсенал разведчика-дальнобойщика, включая автоматику, приданный штат помощников и свои собственные способности — а с местной точки зрения, сверх-способности. За пару часов оценить все детали он, конечно, не успел, но общая картина составилась жуткая и неправдоподобно мерзкая. Главным свершением брата, как успел понять капитан Кэфта, было расслоение живого вещества этого мира на так называемые противоположные полы, а именно — на мужской и женский.

Точнее, само-то вещество, конечно, оставалось вне такого разделения, но вот живые существа сплошь и рядом были располовинены, а то есть воплощали только мужское или только женское качество, а если еще точнее, мужчин этого мира брат Куфта произвел, слегка преобразовав исходное женское существо. Строго говоря, истинных, первородных мужчин в этом мире не было вообще — его мужчины были превращенными женщинами, а сделал их братец Куфта, разумеется, таким образом, чтобы они повторяли его собственную бесценную личность. Что служило сразу нескольким целям — а прежде всего, создавало завесу, прятало братца Куфту — найди-ка его среди всех этих миллиардов лже-Куфт. Ну и, конечно, таким образом брат Куфта мог увековечить и раскрыть сам себя во всей полноте своих бесценных качеств и свойств: один Куфта-копия воплощал его идеал силы, другой — полет мысли, третий — верх красоты и артистичности, ну, и так далее, — в общем, это было этакой галереей зеркал, в которые брат Куфта мог любоваться сам на себя, что ему нравилось больше всего на свете.

Но главное, пожалуй, состояло в том, что созданная таким образом делянка оказалась великолепным игралищем — великолепным, разумеется, с точки зрения самого Куфты, — ну, а делянкой все это было для чужих, союзников Куфты в этом препакостном предприятии — оно являлось для них источником существования, пищекомбинатом. Поедали чужие, разумеется, не обитателей этого мира, для избранной ими формы паразитирования это было бы попросту обременительно, — нет, питались они чужой жизнью в плане ее проживания сознанием — всем тем, что протекало через разум и сердце туземцев. Местные жители, таким образом, являлись для чужих чем-то вроде верховой скотинки, на которой они беззаботно резвились на пастбище сего наилучшего из миров. Или, прибегая к другому сравнению, туземцы были своего рода батискафами, погруженными в пучину и даже отданными на волю ее течений — однако все, происходящее с ними в этой пучине, доносились наверх и доставалось чужим.

Худшей несправедливости и рабства более отвратительного нельзя было и придумать: жизнь-то со всеми ее горестями и глупостями жили одни, а плоды ее, то есть все уроки и вообще все ценное и новое, что можно было извлечь из этого, пожинали чужие. При этом сами они были избавлены от необходимости страдать и напрягать свои бесценные силы, а уж тем более, упаси Боже, раниться и погибать физически. А поскольку ни одно нормальное существо в любом из миров никогда бы добровольно не приняло такую кабалу, то маломальское приближение к пониманию положения дел было чужими — с проститутской помощью братца Куфты — основательно затруднено, а у иных мискар и мускаров так и вовсе заблокировано. Средств для того было изыскано великое множество, но главным, как заключил капитан Кэфта, оставались две вещи — вперед всего, порабощение через разделение на полы, детище любимого брата, а к этому чужие добавили еще крайне любопытную встройку: так называемую личность. Ее наличие у каждого из разумных обитателей планеты — прочие существа от подобной напасти были избавлены — вело к тому, что каждый мускар или мискара считали себя уникальным и неповторимым творением — и конечно же, самым главным и лучшим из созданий. Понятно, на уровне чистого рассудка далеко не все держались таких убеждений и признавали, что вот такой-то умнее, а такой-то одаренней, а этот и вовсе главный начальник его страны, которого надо слушаться и бояться. Но это было всего лишь внешнее суждение ума, а вот в самой глубине своего сознания каждый мускар был зацеплен прочно внедренным представлением, что он — главное сокровище вселенной, а раз так, то обязан себя беречь и ценить, а еще утвердить в качестве такого главного сокровища среди остальных мускаров и мискар. Ну, а поскольку далеко не каждый из обитателей преуспевал в подобном самоутверждении — собственно, за всю историю планеты по полной программе это не удавалось никому, то понятно, что преобладающим настроением туземцев было разочарование собственной неполноценностью и обида и раздражение в адрес прочих.

Если добавить к этому, что с легкой руки братца Куфты вся общественная жизнь мускаров и мискар представляла собой, для взгляда зоркого и знающего, этакое гигантское совокупление, сверх-групповое, то можно представить, что за мирок получился в результате. Само собой, в центре его культуры культура, Ги… ну, это вроде свода сочинений, которое общество пишет само о себе… ну как зачем — должно же оно давать своим членам какое-то представление о мире, в котором они обитают… да, верно, Эко, получается еще одно зеркало, можно сказать и так… ну, конечно, кривое… и чужих не показывает… для чего оно и требовалось правильно ты проницательна как всегда сестренка В центре культуры находился, конечно же, миф про мускара и мискару — да собственно, и повседневная жизнь туземцев вертелась преимущественно вокруг этого же. Миф этот можно было выразить одним словом: встреча — разумеется, встреча мускара и мискары. Тем самым подразумевалось, что они с друг другом почему-то разлучены, — и конечно, целью жизни для каждого было повстречаться, то есть воссоединиться вновь. Обычно это воплощалось в какую-нибудь любовную историю, когда молодой мускар добивался союза с мискарой, преодолевая на своем пути различные трудности и происки врагов, после чего они рука об руку устремлялись по жизни — то бишь, образовывали брачный союз, занимались деторождением, устроением дома, накоплением необходимых средств для содержания своего потомства и так далее. У подростков, к примеру, были чрезвычайно популярны сюжетные сны на пленках, где суть откровенно состояла в том, что сильный и отважный мускар на глазах у какой-нибудь красивой беззащитной мискары совершает разные подвиги и побеждает злодеев — а в награду он получал, разумеется, сердце красивой мискары и доступ к производству потомства. К тому времени, когда капитан Кэфта, то есть Дуг Шо подрос, в этих сочиненных снах беззащитная мискара стала играть более активную роль — она уже не только пассивно восхищалась подвигами своего будущего брачного партнера, но тоже сражалась со злодеями и побеждала почти всех, кроме самого главного, который захватывал ее в плен. Но тогда на выручку приходил отважный мускар, герой и супермен, и побеждал злого мускара. Вот и получалось, что супер-мискара тоже герой, но все-таки чуточку хуже, и одна, без отважного мускара, пропадет в этом жестоком мире.

Надо признать, рациональное зерно во всем этом было, и даже в самых разных отношениях. Прежде всего, миф про встречу бессознательно вопроизводил зачатие в его физиологическом плане, а ведь при зачатии именно женская клетка оставалась на одном месте, призывая к себе мужскую с помощью химических посланий, — ну, а мужской надо было проделать к ней не такой уж близкий путь и опередить соперников, которых с мужским семенем вбрасывались многие тысячи.

Естественно, мало кто из мускаров или мискар мог бы это вспомнить сознательно, разве что с помощью психотропных веществ или особых эзотерических практик.

Однако на уровне подсознания эта память жила в каждом и прорывалась в том числе и в подобные сюжеты тамошнего искусства. Да что там искусство — даже все спортивные игры у мускаров состояли как раз в том, чтобы загнать шар в лузу или корзину, — в общем, в какую-нибудь символическую дыру, — а выигрывал, разумеется, тот, кто закидывал в дыру больше мячей.

Но главное состояло даже не в этом — ведь мужские и женские энергии большинства обитателей действительно были не уравновешены, и каждый чисто энергетически так или иначе ощущал некоторую ущербность, а это не могло не толкать его к поиску недостающего. Другое дело, что, сообразно программам врожденным и внедренным, выправлять этот дисбаланс пытались исключительно внешним образом — недостающее мужское получить через союз с мужчиной и наоборот, а управлять внутренним течением своей энергии мускары даже не пытались. Ну почему же, Ги, у них были духовные практики и учителя. Иные, например, описывали все сказанное почти что теми же словами. И даже достигали освобождения от произвола чужих. Но были и другие духовные учителя. Такие, которые учили, что Верховное существо, Бог, обожает, когда ради него убивают много людей. Один такой наставник, к примеру, подстрекал своих последователей обматываться взрывчаткой и подрывать вместе с собой как можно больше народу, а для этого требовалось застать их врасплох — придти в какое-нибудь многолюдное место, в кафе или на вокзал, и всех поубивать вместе с собой — да, да, и детей, и женщин, всех без разбору, — чем больше, тем лучше, так учил тот, кого мускары именовали духовным вождем. Нет, Эко, его не помещали в психолечебницу и не макали головой вниз в яму с нечистотами. Его считали святым и поклонялись почти что как Богу — те самые мускары, которых он сотнями отправлял крошить людей на мясо. Интересно, что в делах обычных мускаров убийство себе подобных считалось за преступление и великий грех, и казалось бы, если ради суетных человеческих целей запрещено смертоубийство, то уж для целей божеских, высоких и чистых, оно и вовсе исключается, но дело в том, что в этом обитаемом мире мышление было крайне извращено, и сплошь и рядом происходящее объяснялось с точностью до наоборот.

Вот и подобное учение считали не сатанинским, а духовным, великого подлеца зачисляли в пророки, а послушных ему трусов называли воинами, которые поражают врагов к вящей славе Господней. Дело даже не в том, что мускары друг другу нарочно лгали — сам их разум был крайне лжив, и лживое мышление было явлением повсеместным ну да, своего рода сумасшествием оно и являлось, а считалось, конечно, — по законам сумасшествия — вполне нормальным.

Вообще, как убедился капитан Кэфта, мускарам очень нравилось поставить над собой какого-нибудь людоеда, и чем больше он их угнетал и убивал, чем к большему пресмыкательству приводил своих подданных и подчиненных, тем больше он ими прославлялся. Раболепствующим мускарам это давало возможность считать своего людоеда великим, а его величие переносить на самих себя. Причиной тому служила всё та же встройка, агент самомнения, ведь ее оборотной стороной было великое одиночество — каждый был вынужден отделять и выделять себя среди прочих, но поступая так, он оказывался один среди всех и один против всех. А вместе с этим одиночеством он страдал еще и от сознания своей малости и ничтожности, ведь как мускар ни тешил себя мнимыми достижениями, он не мог не видеть, что против огромного мира он букашка и песчинка, жизнь его длится какие-то мгновения, а сам он никому не нужен и никем не любим. Когда же такой мускар с толпой себе подобных оказывался — вместе с остальными — в порабощении у людоеда, то чувствовал хотя бы какое-то подобие общности, — ну, как же, ведь он такой был уже не один, и в чем большем ничтожестве находился сам, тем более великим ему казался его людоед, а это позволяло забыть свою собственную мгновенность и ничтожность, потому что, не сознавая того, мускар-букашка в глубине души отождествлял себя с людоедом и ставил на его место.

Разумеется, кроме этих моментов осознания, а точнее — подсознания, свою роль играл и оборот энергии, запущенный в общественной жизни мускаров. Как уже было сказано, социальность мускаров представляла собой этакое сверх-групповое совокупление, и в тирании верховного людоеда вполне отчетливо прослеживался аспект сексуального обладания. На плане коллективной энергетики верховный людоед

— правда, не в одиночку — действительно, как принято говорить, имел своих подданных. Однако наскоро обследовав обитаемый мир, капитан Кэфта не обнаружил своего брата среди тиранов и правителей различных государств — оно и понятно, Куфта был слишком осторожен, чтобы так легко засветиться. Впрочем, свое он мог получить и иначе, находясь в любой точке и скрываясь за личиной любого из мускаров. Способов у него было предостаточно — ведь в отношениях вышестоящих и нижестоящих почти всегда имело место нечто подобное, и недаром в обществе мускаров считалась неприличной тема так называемых половых извращений, а именно

— однополых сексуальных отношений, а еще точнее, тема именно мужского гомосексуализма — но при всем том, эта же тема была и наиболее популярна — например, в качестве предмета шуток или телевизионных обсуждений.

Вместе с тем, основой оборота коллективной энергии был все ж таки вовсе не однополый секс, — главным источником, генератором социального электричества были, конечно, мискары, женщины. Не только в переносном, а в прямом смысле они подпитывали, заряжали своих мужчин и в целом — энергетически содержали все общество мускаров. А поскольку сознание обитаемого мира, как уже отмечалось, было полностью перевернуто, не удивительно, что при всем том именно мискары считались слабым полом и — опять же, по закону \"с точностью до наоборот\" — ревностно защищали свое собственное порабощение. И естественно — естественно для общества противоестественности, наиболее неистово они это делали как раз в странах наиболее тиранических, там, где верховный людоед проявлял свое людоедство и верховенство наиболее грубо, хищно и полновесно. Вот там они собирались на всякие шествия и массовые мероприятия и вместе с подростками — другой наиболее энергичной частью общества — визжа и беснуясь оплевывали изображения тех, кого верховный людоед назначил во враги их народа, — а если врагов удавалось заполучить не символических, а живых, во плоти и крови, то заходило и дальше — бывало, что рвали и на клочья. Такое же иногда случалось во время разных смут и волнений, когда власть верховного начальника почему-либо прекращалась, и стихия общественного Эроса выявляла себя в саморазрушении, устремляясь на уничтожение врагов внутренних.

Впрочем, страна пребывания Дуга Шо относилась к другой разновидности, и его Лойма воплощала иной вариант идеальной мускары. В этом обществе верховный людоед был, так сказать, рассредоточен — правитель у такой страны, конечно, был, но власть его была не столь абсолютна, а сам он не требовал себе всеобщего поклонения. Взамен этого мускары располагали представлением об исключительности и верховенстве своей страны или своего народа — а то есть, мускар мог считать себя великим не потому, что принадлежит великому верховному людоеду, а потому, что принадлежит великой стране или какой-нибудь исключительной нации. Самомнение граждан в этом случае питало, между прочим, и отсутствие верховного людоеда, это позволяло им считать себя свободными и опять-таки кичиться своим превосходством.

И капитан Кэфта хорошо представлял, как это должен был смаковать его братец Куфта, — в самом деле, что за удовольствие просто дергать марионетку за веревочки, а вот сделать так, чтобы она при этом рассуждала о своей свободе и в нее верила — такая проделка была совершенно в его духе. А свободомыслящие мускары, конечно, были точно такими же болванчиками на веревочках, никто из них не мог свободно распоряжаться движением собственной энергии, это определяли внедренные в них чужие разум и воля, как и, разумеется, все сознание мускаров.

Свою роль в этом играл и институт кумиров, который существовал в подобных странах, он представлял собой этакий пантеон всяких знаменитых мускаров, например, артистов, спортсменов или, реже, известных военных и политиков, которым поклонялись в той или иной группе общества — это до некоторой степени заменяло верховного людоеда. Конечно, заряд поклонения каждому из них уступал почитанию последнего, ведь культ верховного людоеда сводил воедино почти все потоки, но в наличии сразу многих кумиров были и свои плюсы — это действовало гибче и могло охватить больше народа, — не мог же верховный людоед одновременно быть, скажем, лучшим игроком нападения и самой лучшей домохозяйкой.

Вообще-то последнее, то есть роль домохозяйки, не слишком поощрялось в стране Лоймы. Мискарам здесь предписывалось быть во всем наравне с мускарами, и кстати, если мискара открыто выражала и подчеркивала свою сексуальность, а то есть физическую способность и моральную готовность к половым отношениям, то это скорее приветствовалось и даже вызывало бурные восторги — в отличие от стран, где всем заправлял людоед. Там чаще — хотя не абсолютно всегда — мискарам полагалась скромность и полная покорность своим мускарам, и никакая сексуальная инициатива со стороны мискары была немыслима, ей было положено доставлять удовольствие мускару, а не получать его самой, это было неприлично и вообще предосудительно. Неудивительно поэтому, что при всяком удобном случае именно мискары так легко и охотно впадали в массовую истерию, якобы по общественному поводу, — а что же им еще оставалось, при таком-то запрете на собственную сексуальность. Однако сути дела, то есть всеобщей сексуальной озабоченности, это не меняло, — заворачивали мускары своих мискар во всякие вуали и покрывала или же раздевали донага и выставляли напоказ, скрывали их сексуальность или же ее подчеркивали — и там, и тут детородная щель оставалась сверхценностью, и на доступе к ней было помешано всякое общество мускаров.

Равно как и отдельные его представители. Равно как и Лойма, к груди которой — руками самой Лоймы — была прижата ладонь капитана Кэфты, и от которой он ее наконец — с окончанием обзора общества мускаров — имел возможность отнять.

Что он и проделал, а Лойма скорчила на это гримаску разочарования. Она осталась с Кэфтой ждать прихода хозяина квартиры, а тем временем принимала ванну и заставила капитана Кэфту поливать ее из душа. Потом она в распахнутом халатике на голое тело вертелась перед ним, готовя ужин и потчуя им капитана Кэфту, потом усадила рядом с собой на диван смотреть телевизор и стала прижиматься к нему — а делала она это, потому что ей было страшно во время фильма про каких-то кровососущих мускаров. На это капитан Кэфта предложил ей переключить телевизор на другой канал, но Лойма отказалась, потому что ужастики ее заводят.

Разумеется, местный уроженец Дуг Шо давно бы уже понял, чего от него хотят, но дело в том, что в это время капитан Кэфта уже не был Дугом Шо, и познания последнего в сознании капитана Кэфты отодвинулись на обочину, перестали автоматически истолковывать все происходящее — а с другой стороны, и самим собой, капитаном Кэфтой, он тоже еще не был, ты с этим тоже столкнешься, Ги, возможности капитана еще не вернулись к нему в полной мере, и мыслей Лоймы Кэфта не понимал. Кроме того, его ум был сосредоточен на решении все той же задачи по обнаружению известно кого — капитану Кэфте надо было поставить на сканирование обитаемый мир, разблокировать свое снаряжение — ну и, тому подобное, чем он и занимался, пока Лойма ахала, хватала капитана Кэфту за руку, тяжело дышала — в общем, изощрялась как только могла. Наконец она позвонила приятелю и выяснила, что он, оказывается, ночует сегодня у друзей за городом, а время уже было позднее, и Лойма сказала, что им придется спать вместе. Капитан Кэфта удивился, поскольку ему казалось, что Лойма должна его опасаться — ведь он мог воспользоваться моментом и насильно ввести в ее детородную щель мужской секрет.

Но выяснилось, что Лойма именно этого и хочет. Капитана Кэфту это озадачило, и он сообщил Лойме, что в его планы не входит производить потомство, потому что он не может оставить гулять в обществе мускаров свои гены.

На это Лойма засмеялась и сказала, что у нее безопасный день, но на всякий случай она уже приняла таблетки, и потомства не будет. Капитан Кэфта удивился еще больше и спросил, а зачем же им тогда спать вместе, если потом будет так, как если бы они вместе не спали. Ладно, ладно, смейтесь, посмотрим, как у вас-то там получится От вопроса капитана Кэфты Лойма захлопала глазами и почему-то разозлилась. Она стала бегать перед Кэфтой в расстегнутом халатике, плакать, стонать и обзывать капитана Кэфту занудой, гомиком и импотентом.

— Ты не настоящий мускар, — обвиняла его Лойма. — Настоящий мускар никогда бы так не поступил с мискарой!

На самом деле настоящим мускаром, то есть мужчиной, на всей этой планете являлся единственно капитан Кэфта — не считая, конечно, братца Куфту, но и того можно было отбросить как отщепенца и извращенца. Однако капитан Кэфта не стал спорить с Лоймой, а поинтересовался — а каким же, по ее мнению, является настоящий мускар? — Кэфта подумал, что эта информацию может ему пригодится в поисках Куфты.

В ответ Лойма рассказала историю своей жизни. Как выяснилось, еще в четырнадцать лет она успела познать любовь двух настоящих мускаров, а случилось это, когда в их горную дикую деревушку вошли два отряда бандитов, которые называли себя повстанцами. Местным жителям, которых они обложили данью для своего прокорма, а также представителям власти, которых они убивали, было не легче от того, что это делают не простые бандиты, а повстанцы, но самим головорезам, конечно, было очень выгодно выдвигать разные политические цели, это придавало им вес и повышало собственную самооценку, а кроме того, предоставляло прекрасную возможность морочить голову разной пишущей братии и интеллектуалам, привыкшим бранить власти и сочувствовать всякой оппозиции. Разумеется, Лойме такие тонкие соображения и в голову не приходили, — напротив, она была очень рада и горда, когда двое главарей поселились у них в доме и в первую же ночь стали с ней поочередно забавляться — ну, а родители это время пережидали в сарайчике во дворе. Целых полмесяца, пока бандитов не выбили из деревушки правительственные войска, Лойма обслуживала главарей как кухарка, прачка, портниха, наложница — в общем, как настоящая мускара, и все это время ужасно собой гордилась и задавалась перед всеми женщинами деревушки, что не их, а именно ее выбрали для постели такие мужчины. Но когда бандиты ушли, на нее ополчилась родня и вообще вся деревня, потому что повстанцам здесь никто не сочувствовал, а из-за их вторжения к ним пострадало немало деревенских. Никто и не собирался завидовать Лойме и восхищаться ей — на нее смотрели как на предательницу, тем более, что по их религиозному закону такое сожительство считалось за большой грех — а между прочим, эти самые главари объявляли себя также и борцами за чистоту веры. Само собой, их не заботило, что станет с девчонкой, которой им так удачно случилось попользоваться, — а Лойме пришлось сбежать из родного селения в город, иначе ее запросто могли приговорить к побитию камнями. И уже потом, из города, с разными приключениями, причем, не только постельными, она перебралась в страну Дуга Шо, которая была куда благополучней, а главное, намного терпимей к внебрачным сексуальным связям.

Казалось бы, после стольких передряг Лойме положено было поумнеть, но нет, своих первых любовников она до сих пор ни в чем не винила, а считала за настоящих мускаров: оба были сильными и добрыми.

Выслушав эту историю, капитан Кэфта уразумел, с чего вдруг Лойма прониклась к нему вначале такой симпатией. И то сказать, как настоящей мискаре не воспылать страстью, если на ее глазах добрый и сильный мускар возит мордой об асфальт другого мускара, а он плохой, потому что штрафует за превышение скорости и вообще гонит с панели честных девушек, вышедших скоротать вечерок? Тем не менее капитан Кэфта не собирался вступать с Лоймой в сексуальные отношения и, чтобы отвязаться, сообщил ей, что он принадлежит к революционной бригаде стражей истинного Господа, они затевают одно большое дело и поклялись страшной клятвой не иметь связей с женщинами, пока не сделают задуманное. Да нет же, конечно, были другие способы — стереть память, например, и тому подобное. Но я же не погром пришел туда устраивать, Эко. Братец Куфта одно, а мускары-то тут причем?

Минимум побочных воздействий, сам знаешь. И потом, это было самым простым решением, не требующим затрат энергии. Да и внимания чужих мне привлекать раньше времени не хотелось. Ну и, я тогда не знал… Ладно, обо всем по порядку

— Я сразу поняла, что ты особенный, — отвечала Лойма на откровения капитана Кэфты — и в глазах ее светилось благоговение. — Вы хотите их всех взорвать, да?

— Узнаешь, когда все случится, — отрезал капитан Кэфта. — И не вздумай звонить! — и он состроил свирепое лицо.

Эти признания утихомирили Лойму. Она постелила себе на ковре у кровати Кэфты, а то спать одна на диване в гостиной она боялась, ну, конечно же, а лечь Кэфте на пол она позволить не могла — он же мускар, к тому же, революционный террорист во имя Господа, и она обязана за ним ухаживать.

К тому времени часть способностей капитана Кэфты разблокировалась, и среди ночи он начал слышать мысли Лоймы. Лойма вовсю мечтала о том, как капитан Кэфта ее полюбит и будет разрываться между своим чувством и своим долгом революционного воина и страшной клятвой Господу. В конце концов, он не выдержит и придет к ней… например, прямо этой ночью… Но Лойма не воспользуется его слабостью и докажет ему, что она тоже способна жертвовать собой. \"Нет, Дуг, нет, — ласково скажет Лойма и поцелует его в щеку — безгрешно, как сестра. — Твоя жизнь принадлежит Господу и революции, а не мне\", — а он будет смотреть на нее как на богиню. Но она не оставит его одного, она последует за ним в его праведной борьбе и тоже станет революционным воином во имя нашего Господа. И значит, перестанет быть мискарой, — осенило Лойму, — а раз она уже не женщина, а соратник Дуга, то они смогут любить друг друга, не нарушая клятвы. И Господь уже не рассердится на них, ведь правда, Дуг? Конечно, они будут предохраняться, но она все равно нечаянно забеременеет, но скроет от Дуга, ведь как она может убить его малыша, это же твой сын, Дуг, ну, послушай, как он там ворочается. Они вместе поедут взрывать эту богопротивную страну во имя нашего Господа — но тут Лойма вспомнила, как один из снарядов разнес в клочья соседскую семью во время боев с повстанцами, и ей не захотелось думать об этом дальше. Она вернулась к грезам про то, как Дуг прижимает ухо к ее животу и слушает сердечко их маленького, а потом ее мысли перескочили на то, как она показывает ему их малюток, мальчику и девочку, и спрашивает: \"Ты очень любишь наших деток, Дуг?\"

— Нет, не люблю, — вслух отвечал капитан Кэфта, который от всех этих мечтаний уже да, да, Эко — аж заколдобился готов был лезть на стенку, а поскольку Лойма находилась слишком близко, то думала она очень громко, и, так сказать, выключить звук у капитана Кэфты не получалось.

— Почему? — тоже вслух обиделась Лойма, в полусонье не удивившись тому, что ее соночлежник каким-то образом подглядел ее грезы.

— Они умрут, — кратко отвечал капитан Кэфта, а Лойма поднялась с ковра, включила свет и, воспользовавшись случаем, начала болтать.

— Я что, разговаривала во сне, да? Дуг, ну, скажи! Дуг! — и тут до Лоймы дошло другое: — А ты что же, не хочешь детей, потому что… потому что они когда-нибудь умрут, да?

— А ты что же, согласна, чтобы твои дети умерли, да? — отвечал в тон Лойме измученный капитан Кэфта — и Лойма замолчала с озадаченным видом, потому что быть соратником революционному террористу во имя Господа она еще могла, а вот как родить ему бессмертных детей, Лойма не знала. Не давая ей завести песню, про то, что у деток будут свои дети и род продолжится, капитан Кэфта приказал Лойме спать, а сам рано-рано утром ушел с квартиры и поселился в отеле в центре.

Занимался он, естественно, все тем же — поисками брата, одновременно по нескольким направлениям. Процедура поголовного сканирования мускаров уже была запущена, но их было несколько миллиардов, а прятаться Куфта умел, и такой поиск мог затянуться очень надолго. Поэтому капитан Кэфта приступил также к поочередному прощупыванию зон обитания и игровых площадок, то бишь тех сфер и социальных учреждений, где мог бы скрываться Куфта, а точнее, где ему больше всего должно было нравиться развлекаться. К таковым относились, к примеру, суд, спорт, шоу-бизнес, эти сферы капитан Кэфта и стал просматривать в первую очередь. Да нет, Ги, конечно же, ни спорт, ни суд, ни искусство этого мира не было сосредоточено в одном городе. Всяческих спортивных игр и команд было великое множество по всей планете, и всяких музыкальных ансамблей, и художников, и так далее. Но никакой необходимости просматривать каждый стадион каждой страны и не было. Как художник ты бы должен это понимать… например, про символическое представление явления в одном образе, вот и я накладывал такой образ на одно конкретное заведение, а через него просматривал и все остальные сразу, поэтому было неважно, где и какое именно заведение изучать… ну, не ты один у нас чудотворец К этому времени капитан Кэфта восстановил все свои способности почти полностью, но с другой стороны, окончательно задвинул в то самое заднее место Дуга Шо, а это иногда создавало забавные ситуации. Так, посетив однажды концерт местной музыкальной группы, он — как капитан Кэфта — долгое время считал, что присутствует на обряде какого-то местного культа, а музыкантов он принимал за жрецов. К недоумению капитана Кэфты, паства во время богослужения вопила и ходила на головах и ничего не слышала из проповеди, что в микрофоны кричали им жрецы и главная жрица, да и сами эти жрецы, как убеждался капитан Кэфта, сканируя ситуацию, не имели ни малейшего представления о Духе, хотя и считали себя чуть ли не за богов. Более того, удивлялся капитан Кэфта, из них и музыканты-то так себе, а главное, они не испытывают никакого душевного подъема, хотя почему-то стараются его изобразить, да и паства, хотя прыгает и дрыгает ногами, на самом деле не испытывает никакого веселья души и духовного проникновения, даром что многие накачались психотропными средствами — и лишь потом память Дуга Шо всплыла, и капитан Кэфта сообразил, что находится на концерте всемирно популярной певицы, а во время таких концертов публике лишь бы поорать и поглазеть на своего кумира, так что ни хорошо петь, ни понимать слова песен, ни тем более в них верить вовсе и не требуется.

В конце концов капитан Кэфта просмотрел почти все сферы и игровые площадки, но Куфты нигде не обнаружил — в лучшем случае, различались только слабые следы когдатошного пребывания. Оставались только мореплавание, церковь и тюрьма, и Кэфта начал с более вероятного, поскольку мореплавание Куфта почему-то терпеть не мог, а богослужениями не занимался из принципа: таким принципом братец Куфта обзавелся после того, как перебрал с забавами на этот счет в одном из таких вот захваченных миров. Попасть в тюрьму оказалось легче легкого — дуреха Лойма проговорилась своему дружку Виго, что она не спала с этим своим новым знакомцем, потому что он революционный террорист и дал клятву Господу. А Виго, даром что богемный придурок, слегка сутенер и немножко жиголо, на то и проживал среди веселых кварталов, что был не просто осведомитель, а прямой агент спецслужб, и к словам Лоймы он отнесся серьезно. Так что Дуга Шо уже искали, и капитану Кэфте достаточно было вовремя сунуться к паре переодетых полицейских с вопросом о том, где достать боеприпасы.

Его поместили в камеру к серийному убийце — некоему маньяку, пойманному накануне. Вина обоих еще не была доказана, но тюремщики уже ненавидели обоих, и расчет был очевиден — не один, так другой должен был устроить своему сокамернику веселую жизнь. И действительно, маньяк заранее возмущался, что в тюрьме окажется кто-то еще круче его. Сперва он колебался, не устроить ли им на пару побег или какую-нибудь заварушку, но Кэфта ему не понравился, и после недолгих раздумий маньяк объявил капитану Кэфте, что будет его использовать в качестве мискары.

— Интересно, чем ты собираешься это делать? — полюбопытствовал капитан Кэфта.

— А это ты видел? — спросил маньяк, расстегивая штаны.

— Ну и дырища, — изумился капитан Кэфта, потому что сам не ожидал появления вагины таких размеров, когда возвращал пол маньяка к его исходной природе.

Серийный убийца перевел взгляд вниз, непроизвольно опустил руку и проверил свою промежность на ощупь, — а затем с отвисшей челюстью и бессмысленными глазами рухнул на пол. Придя в сознание — и уже до конца жизни не придя в себя — маньяк справедливо заподозрил капитана Кэфту как виновника такой нечаянной перемены и разрывался между желанием кинуться на него с кулаками и животным страхом перед Кэфтой. Маньяк смотрел на Кэфту взглядом затравленного зверя и наконец взмолился:

— За что?!. Я же тебе ничего не сделал!

— Это не наказание. Я сделал тебе подарок, — объяснил капитан Кэфта.

Он растолковал серийному убийце, что его миссия в том, чтобы найти своего брата, а не в том, чтобы вершить суд и карать. Если бы он хотел наказать маньяка, то срастил бы, скажем, его руки или анус — а маньяк, услышав это, окончательно оставил мысль напасть на капитана Кэфту. Пол убийцы Кэфта поменял, чтобы устранить причину его желания убивать, — объяснял он сокамернику. На самом-то деле маньяк всегда ощущал свою женскую природу, но не решался осознать ее — это было первой ошибкой, а поскольку маньяк отказывал в праве на жизнь своему лонному чувству, то оно нашло выход — и это было другой ошибкой — в том, чтобы отказывать в праве на жизнь другим живым существам.

— Так что же я — педик, по-твоему? — тупо спросил преображенный маньяк.

— Нет, не педик, а просто женщина, — терпеливо разъяснял капитан Кэфта.

Маньяк слушал капитана Кэфту с безысходной тоской в глазах и тихонечко выл, а затем сказал, что если зэки узнают, то подкупят охрану, закроют ему лицо подушкой и ночами будут его насиловать всем коридором. Капитан Кэфта пообещал маньяку сохранить все в тайне.

Тем временем капитана Кэфту позвали на свидание с невестой — а ей, конечно же, оказалась бесподобная Лойма. Она считала себя виновницей того, что Кэфту сцапали, и с плачем призналась во всем и обещала найти для него лучших адвокатов. Они побеседовали, то есть, Кэфта терпеливо выслушал всю ту чепуху, что несла Лойма, а потом вернулся в камеру, остался наконец-то в покое и приступил к сканированию этой — то есть тюремной — игровой площадки, — маньяк же тем часом предавался унынию и продолжал тихонько подвывать. Так тянулось несколько дней: сканирование тюрьмы — то есть тюремной сферы обитаемого мира, свидания с Лоймой, допросы у следователей и в камере — подвывания маньяка. Надо сказать, впрочем, что последний все же начал осваиваться с новой своей телесностью, и глубокой ночью, считая, что капитан Кэфта спит, маньяк вовсю орудовал пальцем в своей промежности. Ему было интересно узнать, а как это все ощущается на самом деле, то есть с мускаром, но к капитану Кэфте он с этим обращаться не решался. \"Может, попроситься в другую камеру, — размышлял мискар, — неважно к кому, к какому-нибудь замухрышке. А там пригрозить ему и заставить меня трахать, а чтоб помалкивал, застращать посильней… Нет, наверно, не получится, все равно начнет звонить…\" — а когда маньяк расслаблялся и засыпал, то его мысли превращались в его сны, и Кэфте приходилось смотреть, как маньяка с платочком на лице насилуют всем коридором, и от этого маньяк просыпался в холодном поту и со смешанными чувствами: его ужасало, что пострадает его репутация и над ним будут смеяться. Поэтому он днем снова выл, а еще умолял капитана Кэфту вернуть все обратно — а между тем, ночами маньяку снилось, что он забеременел и по этой причине ему отменили электрический стул.

Однажды утром маньяк проснулся с некоей мыслью в глазах, долго поглядывал на капитана Кэфту и вдруг выпалил:

— Слушай, парень, а если я помогу тебе его найти, ты вернешь мне обратно?

Кэфта понял, что подсознание маньяка нашло решение — у мускаров такое бывало, когда нечто, до чего они не могли дойти своим умом, доходило к ним окольным образом, из неведомого знания. Более того, маньяк тут был, в общем-то даже ни при чем — это само Неведомое пыталось дать Кэфте подсказку и воспользовалось сознанием мускара-маньяка. Конечно же, Кэфта не отверг помощи.

Он даже заранее, не дожидаясь обещанного, вернул маньяку искомое.

— В детстве мы играли в прятки, — сказал мускар, — и один парень прятался всегда на самом виду, вот его-то найти было труднее всех. Если бы я, — и маньяк с блаженным лицом потрогал свои мужские причиндалы, — был тем, кого ты ищешь, и хотел спрятаться получше, то держался бы поближе к тому, кто меня ищет.

Мускар-маньяк еще не закончил говорить, а капитан Кэфта уже все понял. И даже уже скрежетал зубами, сообразив наконец, каким же он был идиотом и как все это время потешался братец Куфта. Да уж, удовольствие, надо полагать, капитан Кэфта доставил ему исключительное. Особенно, когда отказывался завести с ним ребеночка или мылил спину в ванной. Но через полчаса было очередное свидание с Лоймой, и Кэфта не стал торопить события.

И видимо, зря. Лойма, то есть родной горячо любимый братец Куфта, с первого взгляда на капитана Кэфту понял, что раскрыт — ну, брат все же, родная кровь. Как он от него рванулся!.. А как рванулся вдогонку капитан Кэфта! Надо думать, долго потом вспоминали тюремщики с лету вышибленную дверь, четыре проломленных стены и обрушенную крышу тюремного управления. А поскольку плоский ум мускаров не выносил необъяснимого, то, надо думать, истолковали они все как устроенный сообщниками террориста побег — ну, что им еще оставалось. И такое истолкование было, в общем, недалеко от истины, поскольку в определенном смысле братца Куфту можно было отнести к террористам, а уж к браконьерам — во всяком случае, пособники у него тоже были — чужие, и с побегом они ему опять-таки помогли. В общем, капитан Кэфта вновь упустил брата Куфту.

Потом несколько дней он находился все в том же обитаемом мире, даже в том же номере того же отеля, готовился к отлету и заканчивал разные не слишком обязательные дела. В дверь постучали, и капитан Кэфта расписался в получении заказного письма. Оно было от брата Куфты — пользоваться гиперсвязью или обычной телепатией он не стал по понятным причинам — чтобы я его не засек, Ги, вот почему. И фотография в письме была обычная, не голограмма или там имиослайд. Но прислал ее братец Куфта уже из нового обитаемого мира. Устроился он там прекрасно: фото изображало его благоденствие среди множества обожающих мискар.

Мискары были и пухлые, и худые, и беленькие, и черненькие, и высокие, и низенькие, и одетые, и раздетые, и грудастые, и не очень — и все они толпились вокруг довольного жизнью Куфты — а он, единственный мускар обитаемого мира, вальяжно развалившись на какой-то тумбе, с неподражаемой улыбочкой поднимал бокал и подмигивал брату Кэфте. Подписи у фотографии не было — да и какая тут нужна подпись.

Капитан Кэфта поизучал послание, а затем проверил, хранит ли его память запас непристойных выражений из лексикона мускаров. Выяснилось, что хранит. И весьма солидный запас. В общем, было что захватить в дорогу.