Нил Гейман
Читателю следует учесть, что перед ним романизация телесериала, а потому сам текст напоминает скорее сценарий, чем собственно роман. Да, разумеется, автор «набрасывает картинку», но именно набрасывает, а не описывает. Все сведено к действию и диалогам, реплики в которых в силу изменений в мировом кинематографе за последние двадцать лет оказываются ужатыми и отрывистыми.
При переводе сделан ряд допущений, которые бы хотелось разъяснить, не затрудняя чтение излишними примечаниями, их в тексте и без того достаточно.
Одна из изюминок романа заключается в том, что большинство второстепенных персонажей названы по станциям лондонского метро, улиц или районов Лондона (как, например, Ислингтон). Эти названия в английском языке, как правило, исторические и потому несут смысловую нагрузку, хотя сами лондонцы их как таковые, наверное, уже не воспринимают. Автор обыгрывает их, заставляя своего англоязычного читателя вспомнить их изначальное значение. Приблизительно то же самое можно было бы сделать в русском языке с названием станций московского метро «Охотный ряд», «Чистые пруды» или «Полянка», улиц Мясницкая или Щипок. Большинство этих персонажей обитают в фантастическом, слегка галлюциногенном мире Под-Лондона, поэтому для сохранения обаяния романа я решила названия станций «реального Над-Лондона» оставить как транслитерации, а для мест и людей Под-Лондона дать смысловые соответствия. Так появились, к примеру, Чернецы на станции «Блэкфрайерз» (это название буквально переводится как «Черные монахи»), а станция «Найтсбридж» превратилась в Подмирье в Черномост, «Эрлз-Корт» – в Эрлов двор. Графическое соответствие слов «Isle» (остров) и «Islington» (Ислингтон) – случайно, слово «Islington» на староанглийском означало «Холм человека по имени Гисла» (A.D. Mills Oxford Dictionary of London Place Names. Oxford University Press, 2001).
Исключения составляют понятия, прочно вошедшие в обиход с переводами романов Диккенса или рассказов Конан-Дойля (скажем, Старый Бейли, или Олд-Бейли, долговая тюрьма Флит) или ставшие уже привычными благодаря рекламе или современной переводной литературе: например, название магазинов «Харродс» (один из самых фешенебельных универсальных магазинов Лондона), «Харви энд Николс» (фешенебельный мужской универмаг) или «Маркс энд Спенсер».
В ряде случаев, когда персонажи названы по оккультным понятиям, как, скажем, Илиастр, они разъясняются в примечаниях внутри самого текста. Я решила не давать примечание на присловье, в романе заменяющее расхожее «Боже мой», а именно «Темпль и Арч» или «Клянусь Темплем и Арчем», выражения, связанные с системой английского судопроизводства. Начиная с XIV в., в Лондоне существовало четыре гильдии юристов-законников, две самые старые из которых назывались Темпль («Внутренний Темпль» и «Средний Темпль»), впоследствии это название перешло на район, в котором находились здания гильдий. С конца XIII в. в Лондоне существовал Церковный апелляционный суд, заседавший в церкви Сент-Мери-ле-Боу, также именовавшийся «Церковь на Арках» по арочным сводам ее крипты. Этот духовный суд сокращенно назывался «Арч».
Значительная часть имен/мест в романе только упоминается: таковы Пастушья королева из Пастушьего куста (станция метро «Шепхердс-Буш»), Конечные Прилипалы (станция «Кроуч-эндерз»), Олимпия (выставочный зал, где, в частности, проводится выставка «Идеальный дом»). Станция «Бэнк» получила свое название от Английского банка в Сити, на одноименную площадь перед которым она выходит. Престарелый эрл упоминает про Белый Город, в реальном Лондоне – это большой стадион и выставочный зал в западной части мегаполиса). Упомянутая Варни «Майская ярмарка» в «Надмирье» – Мейфэр, фешенебельный район Вест-Энда, или гостиница-люкс «Мейфэр» в том же районе. А вот пугающая Серпентина – в реальном Лондоне Серпентайн, или Змейка, узкое озеро в центре Гайд-Парка.
И последнее: в главах 7-й и 19-й я сочла уместным вложить в уста эрла отрывки из драмы «Выкуп головы» Эгиля Скаллагримсона в переводе С.В. Петрова.
Анна Комаринец
Как ни мрачен был тот день, день Кенсингтонских грязей, но история не забудет трех рыцарей (по-древнему – Найтов), оборонявших ваше беспорядочное отступление от Гайд-Парка (потому и Гайд, что по-древнеанглийски «гайд» значит прятаться) – и в честь этих трех Найтов мост и был назван Найтсбридж, рыцарский мост.
Если к путнику щедрым ты был, Когда придет ночь всех ночей, Когда услышишь, что час пробил, Открой глаза – увидишь сотню свечей. И Христос твою душу прими.
Если с другом ты кров разделил, Когда придет ночь всех ночей Дверь толкни, куда крест ты прибил, Услышь шорох крыльев и звон ключей. И Христос твою душу прими.
Если были хлеб и эль у тебя, Когда придет ночь всех ночей, Очаг разожги, поленья любя, Да пляшет огонь горячей. И Христос твою душу прими.
Пролог
В ночь перед отъездом в Лондон Ричарду Мейхью было совсем не радостно. Нет, вечером он радовался. Радовался, когда читал напутственные открытки и обнимал не совсем непривлекательных знакомых барышень. Радовался предостережениям о пороках и опасностях Лондона. Радовался подаренному зонтику – белому, с картой Лондонского метро, – ребята скинулись ему на подарок. Радовался первым нескольким пинтам эля… Но с каждой следующей пинтой ловил себя на том, что радуется все меньше и меньше. Вот так и дошло до того, точнее – этого мгновения, когда он, дрожа от холода, сидел на тротуаре у двери паба в маленьком шотландском городке, взвешивая «за» и «против» того, сблевать ему или нет, и совсем не радовался.
В пабе друзья Ричарда продолжали праздновать его приближающийся отъезд с пылом, который, на взгляд Ричарда, уже отдавал чем-то зловещим. Крепко сжимая сложенный зонтик, он спрашивал себя, такая ли уж удачная идея поехать в Лондон.
– Тебе ухо востро надо держать, – произнес надтреснутый старческий голос. – Оглянуться не успеешь, как они на тебя навалятся. Или даже в кутузку засадят, чему тут удивляться? – С остроносого чумазого лица смотрели острые проницательные глазки. – Ты в порядке?
– Да, спасибо, – вежливо ответил Ричард.
Это был молодой человек, почти мальчишка с виду, со слегка волнистыми темными волосами и огромными зелеными глазами. Вид у него был вечно встрепанный, будто его только что разбудили, и это делало его для противоположного пола гораздо привлекательнее, чем он сам был в силах понять или поверить.
Чумазое лицо смягчилось.
– Вот, возьми, бедняжка. – В руку Ричарду легла монетка в пятьдесят пенсов. – Давно бродяжничаешь?
– Я не бездомный, – смущенно объяснил Ричард и попытался вернуть старухе монету. – Прошу вас… возьмите деньги назад. У меня все хорошо. Я просто вышел глотнуть свежего воздуха. Я завтра еду в Лондон, – пояснил он.
Старуха всмотрелась в него подозрительно, потом взяла свой пятидесятипенсовик, и он словно по волшебству исчез под наслоением пальто и шалей, в которые она куталась.
– И я бывала в Лондоне, – доверительно забормотала она. – Замужем там была. Мой был совсем непутевый. Мама мне говорила не выходить за чужака, но, хотя сейчас по мне не скажешь, тогда я была молодая и красивая и поехала по зову сердца.
– Нисколько не сомневаюсь, – сказал Ричард. Уверенность, что его вот-вот стошнит, понемногу слабела.
– Ну и чего хорошего мне это дало? Я была бродяжкой, уж я-то знаю, каково это – остаться без дома, – сказала старуха. – Вот почему я решила, что и ты такой. Ты зачем в Лондон едешь?
– Мне там работу предложили, – с гордостью ответил он.
– И чем заниматься будешь?
– Э… ценными бумагами.
– А я танцовщицей была, – сказала старуха и, фальшиво напевая себе под нос, проделала несколько неуклюжих па. Потом вдруг зашаталась, как волчок, у которого кончился завод, и наконец остановилась лицом к Ричарду. – Дай мне руку, я тебе погадаю, – предложила она.
Он послушался.
Взяв его руку в свою старушечью, она прищурилась и поморгала, как сова, которая, проглотив мышь, только сейчас понимает, что желудок не желает ее переваривать.
– Тебе предстоит долгий путь… – сказала она озадаченно.
– В Лондон, – поправил Ричард.
– Не просто в Лондон… – Она помолчала. – Не в тот Лондон, который я знаю.
Заморосил дождик.
– Извини, – сказала старуха. – Все начнется с дверей.
– С дверей?
Она кивнула. Капли западали гуще, застучали по крышам и по асфальту на мостовой.
– На твоем месте я бы остерегалась дверей.
Ричард нетвердо поднялся на ноги и тут же пошатнулся.
– Ладно, – сказал он, не зная, как, собственно, относиться к информации такого свойства. – Спасибо, обязательно.
Дверь распахнулась, и на улицу выплеснулись шум и свет.
– Ричард? С тобой все в порядке?
– Ага, все отлично. Через минуту вернусь.
Но старая дама уже брела прочь по улице под проливным дождем, верхняя шаль на ней намокла и обвисла. Ричарду захотелось для нее что-нибудь сделать, вот только он уже не мог предложить денег.
– Подождите! – окликнул он и поспешил за ней следом по узкой улочке, а холодные струйки стекали у него по лицу, капали с волос за воротник.
На ходу он завозился с зонтиком, пытаясь отыскать кнопку, которой тот открывался. Наконец раздался щелчок, и складки развернулись в гигантскую карту лондонского метро, где каждая линия была прорисована другим цветом, каждая станция помечена кружком с названием.
С благодарностью взяв зонт, старуха улыбнулась.
– У тебя доброе сердце. Иногда этого достаточно, чтобы уберечь тебя от беды, куда бы ты ни пошел. – Потом она покачала головой. – Но, как правило, не уберегает.
Налетел ветер, грозя вырвать у нее зонт или вывернуть его наизнанку, и она покрепче вцепилась в ручку, сжав ее обеими руками. И ушла в дождь и ночь, сгибаясь почти вдвое, лишь бы уберечься от яростных струй, – белый купол, испещренный названиями станций: «Эрлз-Корт», «Марбл-Арч», «Блэкфрайерз», «Уайт-Сити», «Виктория», «Энджел», «Оксфорд-Серкус»…
Ричард поймал себя на том, что тяжеловесно и пьяно размышляет, а действительно ли на «Серкус» есть цирк: настоящий цирк с клоунами, красавицами и дикими зверями…
Дверь паба распахнулась, и изнутри ударила звуковая волна, точно уровень громкости вывернули на максимум.
– Вот ты где, прохиндей. Это же твоя отвальная, Ричард! Все веселье пропустишь!
Он вернулся в паб, позывы к тошноте потерялись за странностью происходящего.
– Ты похож на утопшую крысу, – сказал кто-то.
– Ты же никогда утопшей крысы не видел, – возразил Ричард.
Кто-то другой протянул ему двойной виски.
– Хлебни-ка этого. Это тебя согреет. Настоящего скотча в Лондоне тебе не найти, знаешь ли.
– Да нет, конечно, найду, – вздохнул Ричард, вода с волос капала ему в стакан. – В Лондоне все что угодно есть.
Он опрокинул скотч, потом кто-то поставил ему еще один, а потом все поплыло и распалось на отдельные фрагменты; после он помнил только ощущение того, что оставляет нечто маленькое и разумное, в чем есть логика и смысл, ради чего-то огромного и древнего, в чем сам черт ногу сломит… А еще помнил, как в предрассветные часы безостановочно блюет в водосток, по которому бежит дождевая вода. А еще – как за стену дождя от него уходит белый силуэт, испещренный странного цвета символами, точно большой белый жук уползает в ночь.
На следующее утро Ричард сел в поезд, который через шесть часов привезет его к странным готическим шпилям и аркам лондонского вокзала Сент-Панкрас. Мама дала ему на дорогу небольшой пирог с грецкими орехами, который испекла специально для этого путешествия, и термос с чаем. В Лондон Ричард Мейхью поехал, чувствуя себя прескверно.
Другой пролог
Четырьмя веками ранее
Утро. Середина шестнадцатого столетия. В Тоскане идет дождь, холодный мерзкий дождичек, от которого весь мир становится серым.
Над маленьким монастырем на вершине холма повисло, пачкая утреннее небо, облако грязного дыма.
На холме, глядя, как занимаются строения, сидели двое.
– Преславное, однако, будет возгорание, мистер Вандермар, – сказал тот, что был пониже ростом, махнув сальной рукой на дым, – когда наконец возгорится. Однако строгая приверженность истине побудила бы меня сознаться в сомнениях, сможет ли по достоинству и в полной мере оценить его кто-либо из обитателей.
– Вы хотите сказать, мистер Круп, потому что они мертвы? – спросил его спутник. Он поглощал что-то, что, возможно, некогда было щенком: отрезал ножом куски от трупика и острием пихал в рот.
– Потому, как вы мудро заметили, мой мозговитый друг, что они мертвы.
Есть четыре простых признака, по которым человек наблюдательный может отличить мистера Крупа от мистера Вандермара. Во-первых, стоя мистер Вандермар на две с половиной головы возвышается над мистером Крупом. Во-вторых, глаза у мистера Крупа блекло-васильковые, а у мистера Вандермара – карие. В-третьих, мистер Вандермар изготовил себе кольца из черепов четырех крупных воронов, которые носит на правой руке, а у мистера Крупа никаких видимых украшений нет. В-четвертых, мистер Круп любит слова, а мистер Вандермар вечно голоден. Иными словами, они ничуть друг на друга не похожи.
Хлопнуло, взревело и взметнулось над стенами пламя – монастырь наконец-то возгорелся.
– Мозги я люблю, – согласился мистер Вандермар. – Особенно из костей высасывать.
Со стороны монастыря донесся крик, с грохотом обрушилась крыша.
– Надо же, один был жив, – удивился мистер Круп.
– Уже нет. – Мистер Вандермар затолкал в рот еще кусок сырого щенка. Свой ленч он нашел дохлым в канаве, когда они уже уходили из монастыря. Шестнадцатый век был ему по душе. – Куда теперь? – спросил он.
Мистер Круп усмехнулся – зубы у него были как катаклизм на старом кладбище.
– На четыреста лет вперед, – сказал он. – В Под-Лондон.
Мистер Вандермар переварил ответ компаньона вкупе с селезенкой щенка.
– Людей убивать?
– О да! – отозвался мистер Круп. – Это я могу вам с уверенностью гарантировать.
Глава первая
Она пряталась уже четыре дня. Четыре дня бездумного, сломя голову, бегства по переходам и туннелям. Она была голодна, устала так, как, кажется, вообще не способно устать тело, и каждую следующую дверь открывать становилось все труднее и труднее. На пятый день она нашла убежище в крохотном каменном закутке под землей, где, свернувшись калачиком, взмолилась ко всем силам охранить ее тут, дать передышку, и наконец уснула.
Мистер Круп нанял Росса на последней Передвижной Ярмарке, которая проходила в Вестминстерском аббатстве.
– Считайте его канарейкой, – сказал он мистеру Вандермару.
– Что, петь будет? – спросил означенный господин.
– Сомневаюсь. Искренне и от всего сердца сомневаюсь. – Мистер Круп расчесал пятерней обвислые оранжево-рыжие волосы. – Нет, мой чудесный друг, я рассматриваю его в переносном смысле, как своего рода птицу, которых раньше брали с собой, спускаясь в шахту.
Мистер Вандермар кивнул: до него медленно дошло. Да, канарейка.
Иных сходных с канарейкой черт у мистера Росса не было. Он был огромным, почти одного роста с мистером Вандермаром, крайне неопрятным и совершенно лишенным волос, будь то на голове, на лице или на теле. А еще он очень мало говорил, хотя не преминул упомянуть каждому нанимателю в отдельности, что убивать любит и хорошо это умеет. Последнее господ Крупа и Вандермара позабавило, как повеселило бы Чингисхана бахвальство юного монгола, только что впервые разграбившего селение или спалившего юрту. Он был канарейкой, приманкой и так этого и не узнал. Тем не менее одетый в грязную футболку и джинсы с коростой грязи мистер Росс пошел первым, а облаченные в элегантные черные костюмы господа Круп и Вандермар шагали следом.
Шорох во тьме туннеля. Нож мистера Вандермара очутился у него в руке, а потом снова исчез – теперь он слабо подрагивал почти в тридцати футах впереди. Сделав десятка полтора шагов, мистер Вандермар взял его за рукоять. На острие была насажена крыса, пасть которой беспомощно открывалась и закрывалась, пока жизнь утекала из раны в боку. Большим и указательным пальцами мистер Вандермар раздавил крысе череп.
– Теперь эта «крыса» ни на кого больше не донесет, – сказал мистер Круп и хохотнул над собственной шуткой.
Мистер Вандермар никак не отреагировал.
– Крыса, ну, осведомитель. Рассказывать – доносить? Дошло?
Сняв крысу с острия, мистер Вандермар откусил ей голову и стал задумчиво ее пережевывать.
Мистер Круп шлепнул его по рукам, сбив с ножа тушку.
– Прекратите, – сказал он.
Мистер Вандермар обиженно убрал нож.
– Приободритесь, – утешая, прошипел мистер Круп. – Всегда найдется другая крыса. А теперь – вперед! Дело делать. Людей калечить.
Три года лондонской жизни не изменили Ричарда, зато изменили его восприятие города. Поначалу Ричард представлял себе Лондон таким, каким видел на картинках – серый город, даже черный город, – и потому был немало удивлен, обнаружив, что он полон красок. Это был город красного кирпича и белого камня, красных автобусов и больших черных такси, ярко-красных почтовых ящиков и зеленых парков и кладбищ.
Это был город, в котором тщились потеснить друг друга старина и нескладная новизна, нельзя сказать, что без комфорта, но уж точно без малейшего уважения к соседу. Это был город магазинов и офисов, ресторанов и жилых домов, церквей и скверов, памятников, на которые никто не обращал внимания, дворцов. Это был город со множеством районов и предместий, носивших странные названия – Кроуч-Эндерз (который Ричард неизменно называл про себя Конечными Прилипалами), Чок-Фарм (где он так и не нашел никакой меловой фермы), Эрлз-Корт, Марбл-Арч (вот тут арка действительно имелась), – и каждое место обладало своим особым колоритом. Шумный, грязный, веселый, беспокойный город, который кормился туристами, нуждался в туристах и презирал туристов. Город, в котором средняя скорость передвижения по улицам за последние три века нисколько не изменилась, а ведь пять столетий подряд тут урывками расширяли дороги и шли на шаткие компромиссы между потребностями уличного движения (конного или – в последние десятилетия – моторизованного) и нуждами пешеходов. Город, населенный и кишащий людьми всех типов и цветов кожи.
В первые дни Лондон казался ему огромным, странным и по сути своей непостижимым. Некое подобие порядка придавала только карта метро, это изящное многоцветное топографическое отображение подземных линий и станций. Понемногу он стал понимать, что карта метро – удобная фикция, которая облегчает жизнь, но не имеет никакого отношения к облику реального города над ней. «Это все равно как быть членом политической партии», – пришло как-то ему в голову, и он очень гордился этой мыслью, пока однажды после попыток объяснить на вечеринке сходство между картой метро и политикой группке сбитых с толку случайных знакомых не решил впредь оставить политические комментарии другим.
Постепенно на личном опыте и с помощью белого знания (которое сродни белому шуму, но много полезнее) он начал познавать город, и этот процесс только ускорился, едва до него дошло, что собственно лондонский Сити площадью не больше квадратной мили лежит между Олдгейт на востоке и Флит-стрит и Дворцом Правосудия при Олд-Бейли на западе. Иными словами, это всего лишь крошечный муниципальный район, приютивший теперь финансовые институты Лондона, но с него-то все и началось.
Две тысячи лет назад Лондон был небольшим кельтским поселением на северном берегу Темзы, которое римляне сперва завоевали, а потом заселили. Лондон медленно рос, пока приблизительно тысячелетие спустя не слился с крохотным королевским городком Вестминстером к западу, и как только был построен Лондонский мост, соприкоснулся с городком Саутворк сразу за рекой. Он продолжал расти, и окрестные поля, леса и пустоши понемногу исчезали под шумными улицами. Он все расширялся и расширялся, вбирая в себя другие селения и деревушки, такие как Уайтчепел и Дептфорд на востоке, Хаммерсмит и Шепхердз-Буш на западе, Кэмден и Ислингтон на севере, Баттерси и Лэмбет на юге за Темзой, поглощая их, как лужица ртути поглощает все более мелкие шарики того же металла. И в конечном итоге от них остались одни названия.
Лондон вырос в нечто огромное и противоречивое. Это было хорошее место, отличный город, но все хорошие места имеют свою цену, и есть цена, которую приходится платить всем хорошим местам.
С течением времени Ричард все чаще ловил себя на том, что воспринимает Лондон как данность; а еще спустя какое-то время стал гордиться, что не посетил ни одной достопримечательности (если не считать лондонского Тауэра, куда ему пришлось сходить с приехавшей на уик-энд тетей Мод, при которой он играл роль гида поневоле).
Джессика все это разом изменила. По выходным во всех прочих отношениях Ричард оказывался в ее обществе в таких неожиданных местах, как Национальная галерея или галерея «Тейт», где узнал, что, если долго ходить по выставочным залам, обязательно заболят ноги, что через какое-то время все великие шедевры мира сливаются в одно пятно и что разуму обычного человека просто непостижимо, сколько дерут за пирожное и чашку чая бессовестные кафетерии музеев.
– Вот твой чай, а вот твой эклер, – говорил он ей. – Гораздо дешевле было бы купить какого-нибудь Тинторетто.
– Не преувеличивай, – весело отвечала Джессика. – И вообще в «Тейт» нет ни одного Тинторетто.
– Надо мне было взять тот вишневый пирог, – говорил он. – Тогда они могли бы позволить себе еще одного Ван Гога.
– Нет, – в полном соответствии с истиной возражала Джессика. – Не могли бы.
С Джессикой Ричард познакомился во Франции, куда однажды поехал на уик-энд два года назад. Точнее, обнаружил этот шедевр в Лувре, когда пытался отыскать знакомых по офису, организовавших эту поездку. Изумленно рассматривая колоссальную скульптуру, он сделал шаг назад и наткнулся на Джессику, которая любовалась исключительно крупным и исторически значимым алмазом. Он попытался извиниться перед ней по-французски, на котором едва-едва говорил, но быстро сломался, начал извиняться по-английски, потом попробовал по-французски извиниться за то, что извинялся по-английски, пока не заметил, что Джессика англичанка настолько, насколько это вообще возможно. Но к тому времени она уже решила, что он должен – в качестве извинения – купить ей дорогой французский сандвич и стакан несусветно дорогого газированного яблочного напитка. Вот, собственно, как все и началось.
Ему так и не удалось убедить Джессику, что на самом деле он не из тех, кто ходит по художественным галереям.
По выходным, когда они не ходили на выставки или в музеи, Ричард плелся за Джессикой, которая отправлялась за покупками – покупки она обычно делала в привилегированном Найтсбридже, в нескольких минутах пешком и в еще меньшем числе минут на такси от ее квартиры за Кенсингтонским дворцом[1] . Ричард сопровождал любимую в ее турне по таким громадным и устрашающим заведениям, как «Харродс» и «Харви энд Николс», универмагам, в которых Джессика могла приобрести все – от драгоценностей и книг до продуктов на неделю.
Ричард благоговел перед Джессикой – она была красивой, с ней часто было весело, и она определенно шла наверх. Джессика же видела в Ричарде неисчерпаемый потенциал, который, будучи должным образом развит и направлен подходящей женщиной, сделает его прекрасной принадлежностью семейной жизни. Если бы только он был пособраннее, иногда сетовала она про себя и дарила ему книги с названиями в духе «Одевайтесь для успеха» или «Сто двадцать пять привычек преуспевающего человека» и руководства о том, как вести бизнес наподобие военной кампании, а Ричард всегда благодарил и всегда собирался их прочитать. В отделе мужской моды «Харви энд Николс» она покупала ему одежду, какую, по ее мнению, ему следовало носить (он и носил, во всяком случае – по будням), а через год со дня их знакомства Джессика сказала, что, на ее взгляд, пора идти покупать обручальное кольцо для помолвки.
– Почему ты еще с ней? – спросил полтора года спустя Гарри из Корпоративных Финансов. – Она же просто Медуза Горгона.
Но Ричард только покачал головой.
– Да нет, она очень милая, если узнать ее поближе.
Гарри поставил на место пластмассового тролля, которого взял со стола Ричарда.
– Удивительно, как она еще позволяет тебе в них играть.
– Просто никогда разговор не заходил, – отозвался Ричард, беря в руки одного из троллей – у этого был клок оранжевых волос, а на физиономии несколько недоуменное выражение, будто он сам не знает, как сюда попал.
На самом деле разговор заходил. Но Джессика убедила себя, что Ричардова коллекция троллей просто признак привлекательной эксцентричности, сравнимой с коллекцией ангелов мистера Стоктона. Джессика как раз организовывала передвижную выставку этой коллекции и пришла к выводу, что великие люди всегда что-нибудь собирают. Но вообще-то Ричард троллей не собирал. Однажды он нашел одного на тротуаре у входа в офис и в тщетной попытке привнести в рабочее пространство толику индивидуальности аккуратно поставил на мониторе. В следующие несколько месяцев появились остальные: подарки коллег, заметивших, что Ричард питает слабость к этим безобразным созданьицам. Неизменно с благодарностью принимая подарки, Ричард расставлял их в стратегических местах по своему столу: вокруг телефонов и фотографии Джессики в рамке.
Сегодня на лоб любимой была наклеена желтая бумажка с напоминанием.
Была вторая половина пятницы.
Ричард давно заметил, что события – ужасные трусы: никогда не случаются по одному, всегда сбиваются в стаи и обваливаются все разом. Взять хотя бы эту конкретную пятницу. Джессика как минимум десять раз ему напомнила, что это самый важный день в его жизни. Но, разумеется, не в ее. Такой день настанет, когда – Ричард нисколько в этом не сомневался – ее назначат премьер-министром, королевой или Господом Богом. Но в его жизни сегодня, без сомнения, день самый важный. Поэтому было крайне прискорбно, что, несмотря на записку, которую Ричард повесил себе дома на дверцу холодильника, и вторую, которую налепил на фотографию Джессики на рабочем столе, он напрочь про это забыл.
А еще был доклад Уэндсворта, с которым он запаздывал и который занимал его мысли на девяносто девять процентов. Ричард сверил еще столбец цифр, потом заметил, что исчезла семнадцатая страница, и снова послал ее на распечатку, а потом обнаружилась еще одна пропущенная… Ну, словом, если бы только его оставили в покое и дали закончить… Если, чудо из чудес, не зазвонит телефон…
Зазвонил.
Ричард щелкнул клавишей ответа.
– Добрый день. Ричард? Исполнительный директор хочет знать, когда доклад будет у него.
Ричард глянул на часы.
– Через пять минут, Сильвия. Уже заканчиваю. Осталось только графики приложить.
– Спасибо, Дик. Я за ним спущусь. – Сильвия, любившая называть себя «ЛАИД», что в переводе на человеческий язык означало «личный ассистент исполнительного директора», обитала в атмосфере бодрой деловитости.
Стоило ему отпустить клавишу, как телефон зазвонил снова.
– Ричард, – сказал из динамика голос Джессики. – Это Джессика. Надеюсь, ты не забыл?
– Не забыл что? – переспросил он, отчаянно стараясь вспомнить, что же он мог забыть. В надежде на озарение поглядел на фотографию Джессики, и искомое озарение пришло к нему в облике записки, наклеенной на лоб любимой.
– Ричард? Возьми трубку.
Читая оставленную самому себе записку, он снял трубку.
– Извини, Джесс. Нет, не забыл. Семь вечера, в «Ма мэзон итальяно». Встречаемся там?
– Джессика, Ричард. Никакой Джесс. – Она секунду помолчала. – После того, что случилось в прошлый раз? Ну уж нет! Ты в собственном дворе сумеешь заблудиться, Ричард.
Ричард хотел было сказать, что кто угодно может перепутать Национальную галерею с Национальной портретной галереей и вообще это не она провела целый день под дождем (что, по его мнению, было почти так же весело, как гулять по любому из этих музеев, пока не заболят ноги), но воздержался.
– Я за тобой заеду, – сказала Джессика. – И пойдем вместе.
– Ладно, Джесс. Извини, Джессика.
– Ты ведь подтвердил заказ стола, правда, Ричард?
– Да, – серьезным голосом солгал Ричард. Пронзительно зазвонил второй телефон у него на столе. – Послушай, Джессика, я…
– Хорошо, – ответила Джессика и повесила трубку. Никогда в жизни Ричард не тратил такой суммы, как полтора года назад на кольцо в честь помолвки с Джессикой. Он снял трубку второго телефона.
– Привет, Дик, – сказали из нее. – Это я, Гарри. – Гарри сидел через несколько столов от Ричарда и сейчас помахал ему от собственного блистающего чистотой рабочего места. – Помнишь, мы собирались пропустить по стаканчику? Ты говорил, мы могли бы вместе пройтись по отчету Марстхэма.
– Черт бы тебя побрал, Гарри! Положи трубку. Ну конечно, помню.
Ричард оборвал связь. Внизу записки имелся номер телефона. Эту записку Ричард написал сам себе несколько недель назад. И он, честное слово, сделал заказ – он почти был в этом уверен. Но не подтвердил его. Все собирался, да дел навалилось слишком много, к тому же он знал, что время еще есть. А ведь события сбиваются в стаи…
Теперь у его стола возникла Сильвия.
– Ричард? Как насчет доклада Уэндсворта?
– Почти готов, Сильвия. Слушай, подожди секундочку, а?
Закончив набирать цифры, он даже вздохнул от облегчения, когда услышал:
– «Ма мэзон». Могу я вам чем-то помочь?
– Ох, да! – сказал Ричард. – Столик на троих, на сегодняшний вечер. Кажется, я его заказал. Если да, то я подтверждаю заказ. А если нет, то не могли бы вы его принять. Пожалуйста.
Нет, у них нет заказа на сегодня на фамилию Мейхью. Ни на Стоктон. Ни на Бартрэм – фамилию Джессики. А что до заказа столика… Ричарда уязвил не столько сам ответ, сколько тон, каким была сообщена информация. Столик на сегодня (как подразумевал голос) следовало бы заказать много лет назад, вероятно, родителям Ричарда. Сегодня столик получить невозможно: даже если вечером приедет без подтвержденного заказа Папа Римский, премьер министр или президент Франции, их все равно выставят на улицу с…
– Но это для босса моей невесты. Знаю, мне следовало позвонить раньше. Но нас только трое. Очень вас прошу, не могли бы вы…
На том конце положили трубку.
– Ричард? – сказала Сильвия. – ИД ждет.
– Как по-твоему, – спросил Ричард, – мне сделают столик, если я перезвоню и предложу им денег?
Ей снилось, что они собрались в Большом Доме. Ее родители, ее брат, ее сестричка. Они стояли в бальной зале. И были такими бледными, такими серьезными. Погладив ее по щеке, ее мать Порталия сказала, что ей грозит опасность. Во сне д\'Верь рассмеялась и сказала, что знает. Но мать только покачала головой: «Нет-нет… Опасность грозит сейчас. Сейчас!!!»
Девушка проснулась мгновенно. Дверь тихо-тихо открывалась, она затаила дыхание.
Шаги… Почти беззвучные на каменном полу. «Может, он меня не заметит? – подумала она. – Может, он уйдет?» А потом в голове у нее промелькнула отчаянная мысль: «Есть хочется!»
Шаги помедлили. Она знала, что надежно спрятана, что под грудой газет и тряпья ее не видно. И вполне возможно, чужак не желает ей ничего дурного. «Неужели он не слышит, как колотится у меня сердце?» А потом шаги приблизились, и она поняла, что ей предстоит сделать, и ей стало страшно.
Огромная лапища сдернула наслоения газет. На нее уставилось тупое безволосое лицо, которое при виде ее сморщилось в подленькую улыбочку. Извернувшись, она перекатилась на бок, и удар ножа, нацеленного ей в грудь, пришелся в предплечье.
До сего момента ей бы и в голову не пришло, что она на такое способна. Она ни за что бы не поверила, что ей хватит храбрости, или что ей будет слишком страшно, или что отчаяние будет слишком велико, чтобы попытаться. Но она уперлась ему ладошкой в грудь и открыла…
Охнув, он ничком повалился на нее.
Мокрое, теплое и липкое…
Извиваясь, как змея, она выкарабкалась из под неизвестного, спотыкаясь, выбрела из своего закутка. Дух смогла перевести только в узком и низком туннеле снаружи; привалившись к стене, начала с рыданиями ловить ртом воздух. Эта «дверь» лишила ее последних сил. Она на пределе. Предплечье пульсировало болью. «Он меня ранил», – подумалось ей. Зато теперь она в безопасности.
– Да неужели? – раздался из темноты справа голос мистера Крупа. – Она пережила встречу с мистером Россом. Ни за что бы не подумал, мистер Вандермар. – Голос звучал так же, какой была на ощупь бурая слизь.
– И я бы ни за что, мистер Круп, – ответил ему из темноты безжизненный голос слева.
Чиркнула спичка, заплясал крохотный язычок пламени.
– Тем не менее, – сказал мистер Круп, и его глаза блеснули в темноте под землей, – встречу с нами она не переживет.
Изо всех сил ударив его коленом в пах, д\'Верь почувствовала, как под тканью штанов что-то съежилось, и опрометью бросилась бежать, правой рукой зажимая левое плечо.
И бежала, бежала, бежала.
– Дик?
Ричард отмахнулся. События почти под контролем. Еще немного, совсем чуточку времени… Гарри снова окликнул его по имени.
– Дик? Уже половина седьмого.
– Сколько?!
Ручки, документы, таблицы и тролли кубарем полетели в портфель. Щелкнув замком, Ричард бросился к выходу, на бегу натягивая пальто. Гарри следовал за ним по пятам.
– Так пойдем выпьем?
– Выпьем?
– Мы собирались сегодня посидеть, поговорить про отчет Марстхэма. Или ты забыл?
Неужели сегодня? Ричард на мгновение остановился. Ему подумалось, что, если когда-нибудь неорганизованность сделают олимпийским видом спорта, он сможет выступать за Англию.
– Господи, извини меня, Гарри. У меня в голове полная каша. Мне сегодня нужно встретиться с Джессикой. Мы пригласили на ужин ее босса.
– Мистера Стоктона? Магната Стоктона? Того самого Стоктона?
Ричард кивнул. Они сбегали вниз по лестнице.
– Уверен, ты отлично проведешь время, – неискренне сказал Гарри. – И как поживает Тварь из Черной лагуны[2]?
– На самом деле, Гарри, Джессика из Илфорда. И она все еще свет моих очей, спасибо, что поинтересовался.
К тому времени они уже спустились в вестибюль, и Ричард метнулся к автоматическим дверям, которые – просто поразительно! – перед ним не открылись.
– Уже больше шести, мистер Мейхью, – сказал охранник мистер Фиггис. – Вы должны расписаться в книге ухода.
– Только этого мне не хватало, – пробормотал Ричард, ни к кому, в сущности, не обращаясь. – Ну честное слово.
Мистер Фиггис распространял вокруг себя слабый запах микстуры от кашля и, если верить упорным слухам, обладал энциклопедической коллекцией мягкого порно. Двери он охранял с бдительностью, граничившей с помешательством, хотя так никогда и не дождался того вечера, когда целый этаж компьютерного оборудования встал и ушел, а с ним две пальмы в горшках и эксминстерский ковер из кабинета исполнительного директора.
– Так выпивка отменяется?
– Извини, Гарри. В понедельник тебя устроит?
– Конечно. Понедельник подойдет. Увидимся в понедельник.
Мистер Фиггис изучил подписи, удостоверился, что ни компьютеров, ни пальм в горшках, ни ковров при них нет, и лишь тогда нажал на кнопку у себя под столом. Дверь скользнула в сторону.
– Ох уж эти двери, – пробормотал Ричард.
Подземный ход раздваивался и ветвился, теряясь в немыслимом лабиринте. Она сворачивала наугад: ныряла в туннели, бежала, пошатываясь и спотыкаясь.
За ней неспешно фланировали господа Круп и Вандермар, спокойные и веселые, ни дать ни взять – два викторианских сановника на выставке в Хрустальном дворце[3].
Всякий раз, когда они выходили к перекрестку, мистер Круп опускался на колени и находил ближайшее пятнышко крови, после они шли по этому следу.
Они были точно гиены, выматывающие свою добычу. Куда спешить? У них было все время на свете.
Ради разнообразия счастье Ричарду улыбнулось. Он поймал черное такси, престарелый водитель которого повез его неправдоподобным маршрутом по улицам, которых Ричард прежде не замечал, все время пути распространяясь – как это делают, заполучив живого, дышащего англоговорящего пассажира лондонские таксисты – на такие животрепещущие темы, как Проблемы Уличного Движения в Сити, Наилучшие Способы Борьбы с Преступностью и Самые Злободневные Политические Вопросы. Оставив деньги на чай и свой портфель, Ричард выскочил из машины. Размахивая руками, сумел снова остановить такси, пока оно еще не уехало далеко, вернул портфель и одним махом взлетел по лестнице в свою квартиру. Одежду он начал сбрасывать с себя, едва переступив порог. Портфель, кувыркаясь, пролетел через комнату, чтобы совершить аварийную посадку на диване. Ключи Ричард вынул и аккуратно положил на столик у двери – чтобы, не дай бог, не забыть.
Потом метнулся в спальню.
Загудел домофон.
Ричард, лишь на три четверти натянув выходной костюм, бросился к нему.
– Ричард? Это Джессика. Надеюсь, ты готов.
– Э-э… да. Сейчас спущусь.
Схватив пальто, он стартовал, хлопнув за собой дверью.
Джессика ждала его у подножия лестницы. Как и всегда. Она не любила подниматься в квартиру Ричарда, поскольку там неизменно чувствовала себя слишком уж женщиной. Всегда существовала возможность найти носки или еще что-нибудь в… ну… где угодно, не говоря уже о комках засохшей зубной пасты на раковине в ванной. Нет, это место определенно не в духе Джессики.
Джессика была очень красива. Настолько, что Ричард временами ловил себя на том, что смотрит на нее во все глаза, недоумевая: «Что же она во мне нашла?» И когда они занимались любовью – неизменно в квартире Джессики в престижном Кенсингтоне, на латунной кровати Джессики с крахмальными белыми льняными простынями (ибо родители Джессики твердили ей, что ворсистые покрывала отдают декадансом), – то после в темноте она крепко-крепко обнимала его, ее русые локоны падали ему на грудь, а она шептала ему о том, как сильно его любит, а он твердил, как любит ее, как всегда хочет быть с ней, и оба верили, что говорят правду.
– Ей-богу, мистер Вандермар, уже не бежит.
– Не бежит, мистер Круп.
– Наверное, теряет много крови, мистер В.
– Чудесной крови, мистер К. Чудесной теплой крови.
– Уже недолго.
Щелчок: звук открывающегося выкидного лезвия, гулкий и одинокий в темноте.
– Ричард? Что ты делаешь? – спросила Джессика.
– Ничего, Джессика.
– Неужели ты опять забыл ключи?
– Нет, Джессика.
Он перестал охлопывать себя и поглубже заснул руки в карманы пальто.
– Слушай меня внимательно. Когда я тебя познакомлю с мистером Стоктоном, не забывай, что он не просто очень значительная персона. Он еще и, так сказать, корпорация в одном лице.
– Жду не дождусь, – отозвался Ричард.
– Что ты сказал?
— Жду не дождусь, – повторил Ричард с чуть большим воодушевлением.
– Ах, прибавь же шагу! – воскликнула Джессика, вокруг которой начали распространяться флюиды того, что в женщине не столь волевой можно было бы почти счесть за нервозность. – Нельзя заставлять мистера Стоктона ждать.
– Да, Джесс.
– Не зови меня так, Ричард. Ненавижу уменьшительные имена. Они так унизительны!
– Не пожалейте мелочи?
Человек сидел в дверном проеме, борода у него была светлая, а глаза – запавшие и темные. На груди висела на потертой веревке рукописная табличка, сообщавшая всем, кто умеет читать, что у него нет дома и что он голоден. Чтобы понять это, таблички не требовалось, и рука Ричарда уже опустилась в карман, нашаривая монету.
– Ричард! У нас нет времени, – сказала Джессика, дававшая деньги благотворительным организациям и инвестировавшая свои доходы этично. – Слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы как жених ты произвел благоприятное впечатление. В будущем супруге это очень важно. – Тут ее лицо скривилось, будто она вот-вот заплачет, и она порывисто его обняла, а потом сказала: – Ах, Ричард! Я ведь так тебя люблю. Ты же это знаешь, правда?
И он кивнул: он знал.
Поглядев на часы, Джессика прибавила шагу. Ричард незаметно подбросил в воздух у себя за спиной монетку – в сторону мужчины в дверном проеме, который поймал ее чумазой рукой.
– Никаких проблем с заказом столика не было, правда? – спросила Джессика.
И Ричард, который никогда не умел лгать в ответ на простой вопрос, только неопределенно промямлил:
– Э… ну…
Она сделала неверный выбор – коридор уперся в стену. В обычных обстоятельствах это нисколько бы ее не задержало, но она так устала, ей так хотелось есть, было так больно…
Девушка привалилась к стене, щекой чувствуя шероховатый камень. Она хватала ртом воздух, икала и всхлипывала. Вся левая рука была холодной, а кисть как будто онемела. Она не могла больше сделать ни шагу, и весь мир показался вдруг таким далеким… Ей хотелось одного: забыть обо всем, все бросить, лечь и проспать целый век.
– Господи помилуй мою черную душонку, мистер Вандермар, вы видите то, что вижу я? – Голос прозвучал мягко, почти рядом: они, наверное, подошли к ней много ближе, чем она полагала. – Тили-тили, трали-вали, мы давно не убивали; тили-тили, трали-вали, мои глазоньки видали, тили это, трали то…
– Что через минуту будет мертвым, мистер Круп, – прозаично отозвался голос у нее над головой.
– Наш патрон будет счастлив.
И тогда она зачерпнула все то, что нашла в глубине души, во всей боли, страдании и страхе. Она на последнем издыхании, измучена, у нее подкашиваются ноги. Ей некуда больше бежать. Не осталось ни времени, ни сил.
«Пусть даже это будет последняя дверь, которую я открою, – безмолвно взмолилась она Темплю, взмолилась Арчу. – Куда-нибудь… все равно куда… в безопасное место…»
А потом подумала: «К кому-нибудь».
И, теряя сознание, попыталась открыть дверь.
Но перед тем, как ее поглотила тьма, она услышала – точно из дальнего далека – голос мистера Крупа.
– Вот черт, – внятно произнес он.
Джессика и Ричард шли по тротуару к ресторану. Взяв его под руку, она шагала настолько быстро, насколько позволяли высокие каблуки. Он старался поспевать как мог. Дорогу им освещали уличные фонари и витрины закрытых магазинов. Они миновали квартал высоких, маячивших в темноте зданий, одиноких и заброшенных. За ними потянулась высокая кирпичная стена.
– Ты совершенно серьезно признаешься, что пообещал за наш столик дополнительные пятьдесят фунтов? Ты идиот, Ричард! – Темные глаза Джессики сверкали.
– Они потеряли мой заказ. И сказали, что все столики расписаны.
Их шаги эхом отдавались от высоких стен.
– Нас скорее всего посадят возле кухни, – вздохнула Джессика. – Или у двери. Ты им сказал, что стол для мистера Стоктона?
– Да.
Она снова вздохнула и все еще подгоняла его, когда чуть впереди в стене открылась дверь. Кто-то шагнул на тротуар, одно ужасное, долгое мгновение постоял, покачиваясь, а потом рухнул на асфальт.
Ричард застыл как вкопанный. Джессика дернула его за рукав.