«Поможет?»

– Против Джейфа.

«Кто... вы?»

– Раньше люди. Теперь духи. Всегда враги. Ты должен помочь мне. Мне нужен твой мозг, или придется биться с ним безоружным.

«Прости, я уже дал. Ты видел. Но, Господи Боже, что же это была за тварь?»

– Терат? Это твой страх обрел форму. Он поднялся на нем в мир, – Флетчер снова поглядел вверх. – Но он еще не вышел на поверхность. Он не выносит дневного света.

«А еще день?»

– Да.

«Откуда ты знаешь?»

– Я вижу путь солнца даже отсюда. Я хотел стать небом, Вэнс. А вместо этого двадцать лет просидел в темноте, в объятиях Джейфа. Теперь он хочет перенести войну наверх, и мне нужны против него воины, которых я могу взять только из твоего мозга.

«Там ничего нет. Я кончился».

– Субстанция нуждается в защите.

«Субстанция?»

– Море снов. Ты увидишь его, когда умрешь. Это замечательное место.

«Это он о рае? Если о рае, то у меня нет никаких шансов».

– Рай – лишь одна из многих историй, сложенных на берегах Эфемерид. Их сотни, и ты узнаешь их все. Поэтому не бойся. Только дай мне немного мечты, чтобы я мог защитить Субстанцию.

«От кого?»

– От Джейфа, конечно.

Бадди никогда не видел длинных снов. Его сон, когда он не был пьян или подколот, был сном человека, полностью вымотавшегося за день. После вечерней работы, или после траханья, или после того и другого он просто проваливался в сон. Теперь, чувствуя волны боли в сломанной спине, он принялся доискиваться до смысла слов Флетчера. Море, берега, истории, где рай был лишь одной из возможностей.

Как он мог прожить жизнь и ничего не узнать об этом?

– Ты знал, – сказал Флетчер. – Ты видел Субстанцию дважды. В ночь, когда родился, и в ночь, когда впервые спал со своей любимой. Кто это был, Бадди? У тебя ведь было так много женщин. Кто из них больше всех значил для тебя? Впрочем, что я? Конечно, Бона. Твоя мать.

«Откуда, черт возьми, он узнал об этом?»

– Понимаешь, я немного читаю твои мысли. А теперь помоги мне, иначе Джейф может победить. Ведь ты не хочешь этого?

«Нет, не хочу».

– Вообрази что-нибудь. Дай мне что-нибудь, кроме страха смерти. Кто твои герои?

«Герои?»

– Нарисуй их для меня.

«Комики! Все комики».

– Армия комиков? Что ж, неплохо.

Мысль об этом заставила Бадди усмехнуться. В самом деле, неплохо. Разве не было времени, когда он всерьез думал, что его искусство способно сделать добрее этот жестокий мир? Может, армия блаженных дураков преуспеет там, где бессильны бомбы?

Дурацкое видение. Комики на поле битвы, затыкающие дула ружей своими задницами и бьющие генералов по голове резиновыми цыплятами, а потом подписывающие мирный договор вареньем вместо чернил.

Его усмешка превратилась в смех.

– Думай об этом, – Флетчер уловил его мысли.

Смех вызвал новый прилив боли. Даже прикосновение Флетчера не могло ослабить ее.

– Не умирай! – слышал он слова Флетчера. – Погоди! Ради Субстанции, погоди!

Но было поздно. Смех и боль сдавили мозг Бадди. Слезы, залившие глаза, скрыли от него фигуру Флетчера.

«Прости, – подумал он. – Не могу. Не проси меня о том, чего я не могу».

– Погоди!

Поздно. Бадди угасал, оставив в руках Флетчера лишь слабые испарения.

– Черт, – выругался Флетчер, стоя над трупом Бадди Вэнса, как когда-то, невероятно давно, над лежащим Джейфом в миссии Санта-Катрина. На этот раз тело не шевелилось. Жизнь оставила Бадди. На его лице застыло выражение одновременно комическое и трагическое, как вся его судьба. Теперь, с его смертью, такая же судьба ждала весь Паломо-Гроув.

* * *

В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки, но первым заметил это Хови, между расставанием с Джо-Бет и новой с ней встречей. Минуты растягивались в часы; часы казались достаточно долгими, чтобы сменились поколения. Он решил скоротать время, осматривая дом своей матери, – в его характере было подбираться к корням явлений, искать их начало. Чувства прошлой ночи сохранялись, и он ощущал их еще сильней – абсурдная уверенность, что в мире все будет хорошо, не может быть плохо теперь. Умом он понимал абсурдность этого чувства, но не сопротивлялся.

Следом пришло другое, более тонкое чувство. Когда он подошел к дому, где жила его мать, все вокруг каким-то сверхъестественным образом изменилось. Он стоял в центре улицы и глядел на дом, неподвижный, как на фотографии. Не было ни машин, ни пешеходов.

Эта часть города словно застыла, и он так и ждал, что в окошке появится его мать, снова молодая. К тому же его не покидало ощущение, что все события предыдущего дня, его встреча с Джо-Бет, совершались в ожидании чего-то гораздо большего, о чем он не осмеливался даже помыслить. Мысля о таинственной предрасположенности этой встречи заводили его в такие философские лабиринты, что он не мог отличить любовь от науки.

Вот и теперь, стоя перед домом своей матери, он не мог отделить ее тайну от тайны своей любви. Дом, мать и их встреча были связаны воедино. А связывал их он.

Он решил постучать в дверь (как иначе он мог изучить это место?) и уже хотел подняться по ступенькам, когда какой-то инстинкт предостерег его от этого. Он отошел и увидел открывшуюся перед ним панораму города, спускающегося с Холма до восточных пределов, за которыми расстилался сплошной лес. Или почти сплошной: то здесь, то там среди листвы зияли просветы, в одном из которых собралась какая-то толпа. Там метались прожекторы, выискивая что-то невидимое ему. Кино они, что ли, там снимают? В это утро он был так зачарован, что легко мог пройти по улицам мимо половины голливудских звезд.

Стоя там, он услышал чей-то шепот. Он быстро оглянулся. Улица сзади была пуста. Никакой ветер не мог донести до него этот звук: ветра не было. Но он пришел вновь, так близко, что, казалось, он рождается внутри его головы. Тихий невнятный шепот, повторяющий только два слога:

– Ардховардховардхова...

Он никак не мог связать этот голос с тем, что происходило внизу, в лесах. Да его и не очень заботила эта связь. Этот город жил по своим законам, и ему предстояло подчиняться им в неведомых будущих приключениях. Город привел его к любви, к чему приведет его этот шепот?

Было нетрудно найти путь вниз. Пока он шел, его охватило дурацкое чувство, что весь город вот-вот совершит этот путь вместе с ним, сползет со склона холма и провалится в бездну.

Это гротескное ощущение усилилось, когда он достиг леса и спросил, что случилось. Никто не обращал на него внимания, пока какой-то мальчик не пропищал:

– Тут дырка в земле, и он провалился.

– Кто «он»? – спросил Хови. Но ответил не ребенок, а сопровождающая его женщина.

– Бадди Вэнс, – Хови не спешил реагировать, надеясь на дополнительную информацию. – Он был телезвездой. Такой смешной. Мой муж его любил.

– А они его достали?

– Нет еще.

– Ничего, – вмешался мальчик. – Он все равно уже мертвый.

– Правда? – спросил Хови.

– Конечно, – подтвердила женщина.

Внезапно сцена обрела для него новую перспективу. Все они привали сюда не спасать человека.

Они хотели видеть, как его достанут, чтобы потом сказать: «Да, я видел, как они несли его под простыней». Это патологическое любопытство после всего вывело его из себя. Кто бы ни повторял его имя, в гуле толпы он больше ничего не слышал. Незачем было оставаться тут, когда у него были глаза, в которые он мог смотреть, и губы, которые он мог целовать. Он повернулся и побрел к мотелю ждать появления Джо-Бет.

4

Только Абернети всегда звал Грилло по имени. Для Саралин, до самого расставания, он был Грилло, и так же звали его все коллеги и друзья. Для врагов (а у какого журналиста, тем более специалиста по скандалам, нет врагов?) он был «этот чертов Грилло», мог он быть и правдивым Грилло, но всегда Грилло. Только Абернети называл его, как сегодня:

– Натан?

– Ну, чего тебе?

Грилло только что вылез из-под душа, но от одного звука голоса Абернети был готов вскочить и бежать куда угодно.

– Что ты сейчас делаешь?

– Работаю, – соврал Грилло. Был уже поздний вечер. – Помнишь мою грязную работку?

– Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс, комик – знаешь? – так вот, он пропал.

– Когда?

– Сегодня утром.

– А где?

– В Паломо-Гроув. Слышал?

– Да так, по карте.

– Они пытаются его вытащить. Там сейчас день. Когда ты мог бы вылететь?

– Через час. В крайнем случае, минут через девяносто. А что, это так интересно?

– Ты чересчур молод и не помнишь «Шоу Бадди Вэнса».

– Я смотрел повторения.

– Тогда я тебе скажу кое-что, мой мальчик, – это обращение Грилло ненавидел, – когда показывали это шоу, все бары пустели. Это был великий человек и великий американец.

– Так что, тебе нужен слезливый репортаж?

– Черт, нет! Мне нужны новости о его жене, о девочках, об алкоголе, и чем он вообще занимался в графстве Вентура.

– Иными словами, всю грязь.

– Там были замешаны и наркотики, Натан.

Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.

– Читатели хотят об этом знать.

– Они хотят грязи, и ты тоже.

– Такая уж работа. Так что рви туда, мой мальчик.

– Но мы даже не знаем, где он. Может, он просто смылся куда-нибудь?

– Они знают. Они поднимают его уже несколько часов.

– Поднимают? Он что, утонул?

– Он провалился в яму.

«Комики, – подумал Грилло. – Все для смеха публики».

* * *

Только это было вовсе не смешно. Когда он впервые, после провала в Бостоне, встретился с Абернети и его бандой, их работа показалась ему отдыхом после той напряженной журналистики, в которой он сделал себе имя. Хотя трудиться под началом старого лицемерного Абернети казалось легко, он Долго не мог приспособиться ко вкусам читателей «Дейли репортер», которые ждали от газеты только одного: улучшения пищеварения. Зато Абернети изучил их досконально и развлекал даже собственной историей – историей превращения алкоголика в христианина. «Пусть посуше, да к небу ближе», – комментировал он это чудесное обращение, позволяющее ему преподносить свое издание под благочестивой маркой. Мы рассказываем читателям о грехе – что может быть более христианским? Грилло сто раз хотелось послать старого клоуна подальше, но где он, после нескольких лет скандальной журналистики, мог найти работу, кроме такого же грязного листка, как «Репортер»? Учиться другим профессиям у него не было ни желания, ни возможности. Сколько он себя помнил, он всегда был журналистом. В этой работе было что-то особенное. Он не мог представить себя, занимающегося другим делом. Миру нужны люди, ежедневно рассказывающие ему его историю и тыкающие носом в то, что сделано не так. Он как раз увлеченно кропел над материалом по поводу одного из таких «не так» – взяток в Сенате, когда до него вдруг дошло (в тот момент у него болезненно сдавило желудок), что его искренность используется такими же негодяями, как те, кого он клеймит, а страдают от нее невинные – или виновные меньше всех. Назавтра его статью сменили другие. Политики, как скорпионы, переживут любые катаклизмы. Журналисты – нет. Один промах, и их репутация будет втоптана в грязь. Он бежал до самого Тихого океана. Мог утопиться в нем, но предпочел работать на Абернети. Это все чаще представлялось ему ошибкой.

* * *

Гроув удивил его. Он имел все признаки города, выстроенного по линейке – Центр, пригороды по четырем его углам, прямизна улиц, – но архитектура отличалась похвальным разнообразием и, казалось, скрывала за собой какие-то тайны.

Если тайны скрывались и в окружающем город лесу, то в тот день их высматривали очень многие.

Грилло предъявил свой пропуск и задал несколько вопросов полицейскому у заграждения. Нет, не похоже, что тело скоро вытащат; еще не обнаружили, где оно может быть. Нет, Грилло не может побеседовать с командующими этой операцией. Пусть подойдет попозже, если хочет. Совет показался ему дельным. Особой активности поисков он не заметил, поэтому на свой страх и риск решил отойти, чтобы сделать несколько звонков. Он нашел Центр и автомат внутри.

Сперва он позвонил Абернети, доложил, что он прибыл, и попросил поскорее прислать фотографа. Абернети не было, и Грилло оставил сообщение. Со вторым звонком ему повезло больше. Автоответчик начал обычную волынку:

– Привет. Это Тесла и Батч. Если вам нужен пес, то меня нет дома. Если...

Но тут его прервал голос Теслы.

– Алло!

– Это Грилло.

– Грилло? Заткнись, Батч! Прости, Грилло, он пытается... – телефон упал, потом голос Теслы вернулся. – Вот скотина! Ну зачем я его держу, Грилло?

– Он единственный мужчина, который может с тобой жить.

– Пошел в задницу.

– Что ты сказала?

– Я сказала?

– Ты сказала!

– Ну и ладно. Слушай, Грилло, у меня хорошие новости. Мне предложили переработать один из моих сценариев «Затерянные в космосе».

– Возьмешься?

– А почему нет? Нужно же что-то делать. Всем плевать на меня, пока я не сделаю хит. Вот и изготовлю им такое, что они из штанов повыпрыгивают. Черт с ним, с искусством. Только не надо мне твоих высококультурных «фи». Девушка хочет кушать.

– Знаю, знаю.

– Ну, а что у тебя?

На это можно было отвечать долго. Он мог рассказать ей, как его парикмахер, улыбаясь, поведал Грилло о намечающейся лысине. Или как утром, перед зеркалом, он, наконец, решил, что его анемичные черты, которые он всегда считал героически-решительными, просто унылы. Или об этом дурацком сне, в котором он поднимается в лифте с Абернети и с козой, которую он зачем-то должен поцеловать. Но он удержал все это при себе и только сказал:

– Мне нужна помощь.

– Конкретней.

– Что ты знаешь про Бадди Вэнса?

– Он упал в какую-то яму. Показывали по ТВ.

– А насчет его жизни?

– Это для Абернети, да?

– Ага.

– То есть грязь?

– Ну да.

– Знаешь, комиками я никогда не интересовалась. Предпочитаю богинь секса. Но, когда услышала про катастрофу, я подняла картотеку. Шесть раз женат, один раз на семнадцатилетней. Этот брак длился сорок два дня. Вторая жена умерла от избыточной дозы.

Как Грилло и надеялся. Тесла располагала всеми данными о Жизни и Деятельности Бадди Вэнса. Женщины, фильмы, телесериалы, закат славы.

– Про это можешь писать со знанием дела, Грилло.

– Ну спасибо.

– Кого люблю, того и бью. Еще хочешь?

– Очень смешно. Кстати о смешном: Бадди был?

– Кем?

– Смешным. Был он смешным?

– Ну, по-своему. Ты не видел его шоу?

– Что-то видел, но толком не помню.

– У него было такое гуттаперчевое лицо. Смотришь и смеешься. Да и тип довольно странный. Полуидиот, полухитрец.

– А почему ему так везло с женщинами?

– Опять грязь?

– Конечно.

– У него был выдающийся член.

– Шутишь?

– Самый большой на всем телевидении. Знаю из достоверного источника.

– От кого?

– Ну, Грилло! Я что, похожа на сплетницу?

Грилло рассмеялся.

– Благодарю за информацию. С меня обед.

– Покупаю. Сегодня же.

– Сегодня я еще здесь.

– Тогда я к тебе приеду.

– Зачем, если я еще останусь. Я позвоню.

– Если не позвонишь, убью.

– Позвоню, позвоню. Занимайся своими затерянными.

– Посмотрим. Да, вот еще...

– Что?

Прежде чем ответить, она положила трубку – в эту игру они играли с тех пор, как Грилло, в приступе слезливой откровенности, признался ей, что ненавидит прощания.

5

– Мама?

Она сидела у окна, как обычно.

– Пастор Джон не пришел ко мне вечером, Джо-Бет, Ты ему не позвонила? – она прочитала это на лице дочери. – Не позвонила. Как ты могла об этом забыть?

– Прости, мама.

– Ты же знала, как для меня это важно, Джо-Бет! Я знаю, что ты так не думаешь, но...

– Нет. Я тебе верю. Я позвоню ему позже. И еще... Я хочу поговорить с тобой.

– Что-то случилось в магазине? – спросила Джойс. – Ты тоже заболела? Я слышала, Томми-Рэй...

– Мама, послушай. Я хочу узнать у тебя что-то очень важное.

Джойс встревожилась.

– Я не могу сейчас ни о чем говорить. Мне нужен пастор.

– Он придет. А пока я хочу, чтобы ты рассказала мне о своих подругах.

Джойс молчала, но на лице ее ясно читался испуг. Джо-Бет доводилось видеть это выражение.

– Я встретила человека прошлым вечером. – Она пыталась говорить по порядку. – Его зовут Ховард Катц. Он сын Труди Катц.

Тут самообладание окончательно покинуло Джойс. В чертах ее лица проступило какое-то зловещее удовлетворение.

– Разве я не говорила? – пробормотала она, поворачиваясь к окну.

– Не говорила чего?

– Не могло это все кончиться! Не могло!

– Мама, объясни.

– Это не случайность. Мы все это знали. У этого были свои причины.

– Какие причины?

– Мне нужен пастор.

– Мама, какие причины?

Джойс вместо ответа встала.

– Где он? – спросила она неожиданно громко, направляясь к двери. – Я хочу его видеть!

– Все в порядке, мама! Все в порядке! Успокойся.

Уже у двери она снова повернулась к Джо-Бет. По щекам ее текли слезы.

– Ты должна держаться подальше от сына Труди. Слышишь? Не смей говорить с ним, даже думать о нем. Обещай мне.

– Не буду я этого обещать. Это глупо.

– Ты не должна иметь с ним никаких дел, ясно?

– Что это значит?

– О, Господи, ты уже...

– Ничего я не делала!

– Не лги! – взорвалась Джойс, вскинув вверх высохшие кулачки. – Тебе нужно молиться!

– Не хочу я молиться. Мне нужна от тебя помощь, а не молитвы.

– Он уже в тебе. Ты никогда раньше так не говорила.

– Я никогда себя так не чувствовала! – ответила она, ощущая приближение слез. Зачем было говорить с мамой; кроме молитв, от нее ничего не дождешься. Джо-Бет пошла к двери, боясь, что мать попытается ее удержать. Но Джойс спокойно отступила, и дала ей выйти. Лишь когда она спускалась вниз, следом послышался голос:

– Джо-Бет, вернись! Мне плохо, Джо-Бет! Джо-Бет!

* * *

Открыв дверь, Хови увидел свою любовь в слезах.

– Что с тобой?

Она закрыла ладонями лицо и разрыдалась. Он осторожно обнял ее.

– Все в порядке. Все хорошо.

Рыдания медленно стихали, пока она не отстранилась от него и не прошла в центр комнаты, стирая слезы рукой.

– Прости, – сказала она.

– Что случилось?

– Долгая история. Восходит к нашим матерям.

– Они что, знали друг друга?

Она кивнула.

– Они были лучшие подруги.

– Выходит, все было предрасположено? – он улыбнулся.

– Не думаю, что мама этому рада.

– Почему? Сын ее лучшей подруги...

– Твоя мать никогда не говорила, почему она покинула Гроув?

– Она была незамужем.

– Моя тоже.

– Ну, может, она оказалась крепче...

– Нет, я не о том. Это не просто совпадение. Я всю жизнь слышала толки о том, что здесь случилось. О маме и ее подругах.

– Я ничего не знаю.

– Я тоже только отрывки. Их было четверо. Твоя мать, моя, девушка по имени Кэролайн Хочкис, родители которой до сих пор живут здесь, и еще одна. Забыла, как ее звали. По-моему, Арлин. На них напали. Вероятно, изнасиловали.

Улыбка Хови исчезла не сразу.

– Маму? Почему же она никогда не говорила?

– А кто будет рассказывать о таком своему ребенку?

– О, Боже, – пробормотал Хови. – Изнасиловали...

– Может, это и не так, – Джо-Бет посмотрела на Хови. Его лицо повело, как от пощечины.

– Я жила среди этих слухов всю жизнь, Хови. Я видела, как мама едва не сошла от них с ума. Все время говорит про дьявола. Я так боюсь, когда она начинает говорить, что сатана положил на меня глаз. Что я должна молиться, и все такое.

Хови снял очки и положил их на кровать. – Я ведь так и не сказал тебе, почему я приехал сюда? Я думаю... думаю... что сейчас пора. Я приехал потому, что не знаю, кто я такой. Я хочу узнать, что случилось в Гроуве и что прогнало мою мать отсюда.

– Теперь ты будешь жалеть, что приехал.

– Нет. Если бы я не приехал, я бы не встретил тебя. Не по... по... не полюбил бы.

– Меня, твою, может быть, сестру?

– Нет. Я не верю в это.

– Я узнала тебя сразу, как только вошла. Ты тоже меня сразу узнал. Почему?

– Любовь с первого взгляда.

– Хорошо, если так.

– Я это чувствую. И ты тоже. Я люблю тебя, Джо-Бет.

– Нет. Ты же меня совсем не знаешь.

– Знаю! И мне наплевать на все сплетни. Мы ведь не знаем, правда это или нет, – у него даже исчезло заикание. – Может, они все врут?

– Может. Но почему все так сходится. Почему ни твоя мать, ни моя никогда не говорили нам про отцов?

– Вот это и надо выяснить.

– Откуда?

– От твоей мамы.

– Я пробовала.

– И что?

– Она велела мне не приближаться к тебе. Даже не думать...

Слезы ее высохли, пока она говорила обо всем. Теперь, при мыслях о маме, они потекли снова.

Глядя на нее, Хови вдруг пожелал снова стать «пустым дурилой», как называл его Лем. Примкнуть к блаженному стану детей, зверей и дурачков, обнимать и целовать ее и забыть, что она может оказаться его сестрой.

– Мне придется идти, – сказала она, словно услышав его мысли. – Мама хочет, чтобы я позвала пастора.

– Чтобы он сказал молитву, и я растворился, так что ли.

– Я бы этого вовсе не хотела.

– Ну подожди, – стал он уговаривать. – Мы не будем говорить. Не будем ничего делать. Просто посидим.

– Так я устану.

– Поспим.

Он нагнулся и осторожно погладил ее лицо. – Эту ночь мы ведь не спали. Она, вздохнув, кивнула. – Может, все прояснится само собой.

– Хорошо бы.

Он отправился в ванную. Когда он вернулся, она уже сняла туфли и растянулась на постели.

– Для двоих места хватит? – спросил он.

Она утвердительно кивнула. Тогда он лег рядом, стараясь не думать о том, что они могли бы делать на этой кровати.

Она опять вздохнула.

– Все будет хорошо. Спи.

* * *

Когда Грилло вновь вошел в лес, большая часть публики, собравшейся на последнее шоу Бадди Вэнса, уже разошлась. Похоже они решили, что хуже ему уже не будет. Стражи порядка смогли, наконец, расслабиться. Грилло перелез через веревку, подошел к полисмену, который выглядел старшим, и представился.

– Мне особенно нечего сказать, – ответил он на вопросы Грилло. – Мы уже четырежды спускали туда скалолазов, но Бог знает, когда нам удастся его поднять. Хочкис говорит, что там внизу какие-то реки. Так что он, может быть, уже давно в океане.

– Вы будете работать и ночью?

– Похоже на то, – он поглядел на часы. – Светло будет еще часа четыре. Потом мы включим лампы.

– А раньше эти пещеры кто-нибудь изучал? Есть они на карте?

– Понятия не имею. Спросите лучше Хочкиса. Вон он, в черном.

Грилло повторил свои вопросы. Хочкис оказался высоким, мрачным мужчиной; похоже, что он потерял половину веса.

– Мне сказали, что вы специалист по пещерам, – польстил Грилло.

– По необходимости, – глаза Хочкиса без устали перебегали с Грилло на другие предметы. – То, что под нами... Люди об этом не думают.

– А вы?

– А я думаю.

– Вы изучали это специально?

– Как любитель.

– А сами вы там были?

Хочкис, нарушив свое правило, задержался взглядом на Грилло целых две секунды, прежде чем сказать:

– До сегодняшнего дня эти пещеры были запечатаны, мистер Грилло. Я сам запечатал их, много лет назад. Они были и остаются опасными для невинных.