Аэлита. Новая волна /002:
Фантастические повести и рассказы
На волне традиций
Новая история екатеринбургского конвента фантастики «Аэлита» полна замечательных сюрпризов. Начнем с того, что в 2003 году двадцатый по счету фестиваль удостоил своим присутствием классик мировой фантастической литературы американский писатель Роберт Шекли. Теперь уже участие в программе «Аэлиты» интересных зарубежных гостей считается само собой разумеющимся.
А в 2004 году свет увидел отлично изданный сборник молодой и напористой фантастической прозы «Аэлита. Новая волна». К удивлению скептиков и к радости составителей (ваших покорных слуг), а также издателей сборника (екатеринбургское издательство «У-Фактория») книга имела успех среди читателей. И даже какое-то время отнюдь не терялась среди лидеров продаж в солидных книжных магазинах столицы и всей страны.
Опыт издания и продвижения на рынке книги был признан весьма удачным — и заинтересованные стороны приняли совместное решение сделать традиционной поддержку фестиваля «Аэлита», выпуская к открытию конвента одноименные сборники, которые объединяли бы под своими обложками произведения начинающих талантливых авторов.
Как видите, фундамент под традицию заложен!
Почему именно начинающие авторы?
Многие годы следя за развитием литературы (и в особенности фантастики) в новой России, мы сделали несколько важных выводов. Во-первых, не с такой уж охотой, как это декларируется выпускающими фантастику издательствами, ими доводятся до читателей новые писательские имена. Да, каждый год на рынке появляются неплохие и даже отличные дебютные книги, но их могло быть много больше. А пока серость встречается куда чаще, чем действительно глубокие вещи.
Во-вторых, заявляя какую-нибудь новую книжную серию, издательство просто-таки обязано обозначить рамки, в которые, как в прокрустово ложе, в дальнейшем «вгоняет» книги серии (скажем, героическая фэнтези, социальная фантастика, мистика, фантастический детектив и т. д.), что неизбежно влечет за собой отсеивание каких-то интересных и даже очень интересных авторов, не желающих или не способных работать в заданных условиях. Кто ж спорит, серии нужны, они создаются для удобства читателей, позволяя им лучше ориентироваться в потоке издаваемой литературы. Однако количество существующих серий весьма ограниченно, что, как мы уже отметили, создает проблемы для самобытных и оригинальных писателей. А если точнее, не позволяет кому-то из них предстать перед заинтересованной читающей публикой.
В-третьих, сейчас свойства книжного рынка таковы, что авторские сборники еще не имеют своего многочисленного постоянного читателя, поскольку у издателей по-прежнему востребованы в первую очередь крупные формы: романы, эпопеи, большие повести. Но ведь есть замечательные писатели, которые в состоянии проявить собственный талант лишь в жанре рассказа или короткой повести. Романы им по большей части не удаются. И значит, их не должен знать читатель? Абсурд!
В-четвертых, известные и много издаваемые российские фантасты, сделав себе имя на той или иной теме, с большой неохотой экспериментируют, пробуя использовать свое мастерство в «смежных областях». Так, мастер фантастического боевика вряд ли рискнет написать мистический триллер, а удачливый автор бесконечных фэнтезийных саг уж точно не напишет отвязный киберпанковский роман — как говорится, они просто «не в формате». Зато дебютантов ничто не связывает. Не ждут от новичков продолжений понравившихся романов или развития удачных тем. И начинающие писатели, чтобы заявить о себе, готовы на многое: экспериментировать, искать новые формы, придумывать странные миры, изобретать нетривиальные сюжетные линии, а то и вовсе новые жанры. И, честно говоря, почему-то кажется, что именно благодаря «безбашенности» дебютантов фантастическая литература не застывает в формах классических произведений, а поступательно развивается, несмотря ни на что.
Изо всех этих во-первых, во-вторых, в-третьих и так далее, наверное, уже понятно, чем руководствовались составители сборника, предоставляя площади книги под произведения именно начинающих авторов. Нам всегда интересно, чем готово удивить «племя младое». Надеемся, интересно будет и уважаемым читателям.
«Аэлита. Новая волна-2005» и похожа и не похожа на сборник прошлого года. Сходство по большей части в подходе к отбору произведений: авторы сборника должны быть наделены той искоркой божьей, которую называют талантом; в рассказе (повести) обязана присутствовать внутренняя логика, даже если это абсолютно нереалистический рассказ (повесть); литературная основа не должна вызывать отторжения у читателя; обязателен интересный сюжет.
Есть и авторы, старые знакомцы, которых кто-то вспомнит по сборнику 2004 года. Юрий Бархатов и Михаил Меро, Олег Мушинский и Юлия Сиромолот, Дэн Шорин и Татьяна Томах. На этом, пожалуй, сходство книг заканчивается.
«Аэлита. Новая волна-2005» географически весьма разнообразная книга. Здесь есть авторы из Украины, Беларуси, Израиля, Канады, а уж Россия-то представлена почти всеми своими регионами. Центральная часть, Урал, Сибирь… Географическая «неразборчивость» идет от традиций фантастических конвентов. Ведь на фестивалях нет чужих, тут рады каждому, кто любит и читает фантастику, кто пишет и редактирует, кто коллекционирует автографы и фотографируется в обнимку со знаменитостями. Фэндом — сообщество неравнодушных, любящих фантастическую литературу людей. Фэны — сущность фэндома, его кровь и плоть. Ну а сама фантастика, пожалуй, наиболее демократичный вид литературы — ее читают мужчины и женщины, подростки и пенсионеры, студенты, инженеры, военные и аристократы-бизнесмены.
Принципиальным новшеством книги «Аэлита. Новая волна-2005» стало введение литературоведческого раздела. Ну как без теории, если одной из задач, решаемых составителями сборника, является воспитание и поддержка молодых талантов. Критические материалы в таких случаях крайне необходимы.
Однако воспитание и поддержка начинающих не ограничивается рамками одной книги, пусть и ежегодного «альманаха». На портале «Библиотеки Мошкова» в разделе «Самиздат» уже не первый год действует заочный Семинар молодых авторов. А одним из постоянно действующих семинаров фестиваля «Аэлита», берущим начало из далеких восьмидесятых прошлого столетия, является мастер-класс, который проводили как известные редакторы и критики (Виталий Бугров, Игорь Халымбаджа, Сергей Казанцев, Игорь Кузовлев), так и состоявшиеся писатели (Ольга Славникова, Виктор Мясников, Андрей Щупов). В 2005 году желание стать ведущим мастер-класса изъявил писатель Андрей Матвеев, автор таких книг, как «Летучий голландец», «Live Rok’n’roll. Апокрифы молчаливых дней», «Любовь для начинающих пользователей» (под псевдонимом Катя Ткаченко) и других.
Об эффективности семинара молодых авторов говорит тот факт, что через его мастер-классы в свое время прошли такие сегодня известные и многократно премированные писатели-фантасты, как Сергей Лукьяненко, Владимир «Воха» Васильев, Александр Громов и многие другие (в том числе и авторы этого предисловия). Остается надеяться, что большинство сегодняшних «семинаристов» (включая авторов сборника «Аэлита. Новая волна-2005») также со временем пополнит ряды профессиональных писателей, а то и (чем музы не шутят!) станет гордостью русской литературы.
О чем этот сборник?
О мире, в котором мы живем, в котором будем жить или хотели бы жить. О мирах, в которых жить никогда не будем или не сможем. А еще о мирах странных и невероятных.
Но в первую очередь этот сборник о людях. О литературных героях, так похожих на нас, на наших друзей и знакомых. И так ни на кого не похожих. Попадая в сложные обстоятельства, персонажи произведений проявляют характер, смекалку, волю, какие-то неожиданные способности. Ведь на то она и фантастика, чтобы населяющие ее страницы персонажи становились героями в полном смысле этого слова, а повествование о них велось хорошим, литературным языком.
Так хочется верить, что, прочитав эту книгу, вы с нетерпением станете ждать выпуска нового сборника со знакомым и знаковым названием «Аэлита. Новая волна». По традиции. Ведь традиции — основа нашего постоянно меняющегося мира.
Такого фантастического. И такого реального.
Доброй вам фантастики!
Борис Долинго Евгений Пермяков
МИР, В КОТОРОМ МЫ ЖИВЕМ
Виталий Овчаров
Дело было в Гулькевичах
Дорога эта знавала и лучшие времена. Ездили когда-то по ней колхозные ЗИЛы, шустрые мотоциклеты с колясками сновали туда-сюда, и даже черная райкомовская «Победа» проскакивала, шелестя каучуковыми шинами. Не было, скажете? Было, было, чего уж… И свадьбы на «жигулях», и кавалькады ЛиАЗов со студентами, брошенными на «картошку»… Эх, было времечко, было, да прошло. Разогнали райком, а следом как-то тихо скончался и колхоз. Заросли пыреем поля, многочисленные деревеньки сошли на нет, и сама дорога, официально перекочевав в разряд грунтовых, навсегда исчезла со страниц автодорожных атласов.
Поторопились, поторопились картографы. Вот он, асфальт, никуда не делся. Да разве ж на грунтовке микроавтобус «тойота» так бы трясло? О как прыгает: даже японские рессоры не спасают. Стажеру Ивану Босоногову это ясно как божий день: за час езды прожектор набил на его лбу изрядную шишку. Прожектор этот в конце концов доканал его совершенно, у-у, проклятое казенное имущество! Да вот ноги еще втиснуты между тяжеленным аккумулятором и ресивером, затекли, ноют, но лоб ноет сильнее, и стоит ли удивляться, что после очередного кульбита с прикушенного босоноговского языка сорвались нехорошие слова? Простим ему эту слабость. Простим и поймем.
Тем более что чувства Босоногова разделяет по крайней мере еще один человек. Человек этот — водитель Гриша, он же и оператор.
— Говорят, мерикосы свои тачки в Долине Смерти испытывают! — мычит он, подмигивая в зеркало Босоногову. — Их «форды» сюда бы! Фильтры у них то еще фуфло! Законно!
Григорий — патриот своей страны, он состоит в рядах блока «За Родину!» и пьет водку — из принципа. Он не любит американцев и не любит американские товары.
Слова эти, кажется, привлекли внимание еще одного человека. Он свысока смотрит на Гришу, цедит сквозь зубы:
— Нашел чем гордиться: дорогами дрянными…
Водитель Гриша краснеет. По напряженной шее его видно, что он хочет возразить, но что-то его останавливает.
— Да нет же, Андрей Николаевич, я не о том! — не выдерживает он.
— Да нет же! Именно о том!
Гриша спорить отказывается: как-никак, а Казарин — руководитель группы. Но главное, Казарин делает свою передачу. Шутка ли, полстраны «Анналы» смотрит! Казарин, размноженный на миллионах экранов, сильнее Гриши. Всем известно: гендиректор с его пиджака пылинки сдувает! Кто такой Казарин и кто такой Гриша? И водитель молчит обиженно, вцепившись исцарапанными пальцами в баранку. Ну его к черту, этого Казарина!
А Казарина ни с того ни с сего начинает нести. Склонность к мрачным разоблачениям сделала его популярным: он любит срывать покровы. «До самых печенок достал! — восхищенно говаривал в таких случаях гендиректор и показывал большой палец. — Во репортаж!»
— Квасной патриотизм! — говорит Казарин голосом, исполненным трагической горечи. — Что может быть хуже квасного патриотизма? Он отвратительнее даже немецкого! Даже американского, а уж хуже этого ничего нет! Немцы носятся со своей кровью, американцы со своей воинствующей демократией. А мы? С разбитыми дорогами! Минусы меняем на плюсы. Гордимся самой крутой в мире мафией и умением хлестать водку!
Доводилось вам когда-нибудь бывать в театре на Таганке? Тогда, может быть, вы помните Гамлета, опутанного цепями, помните, как швырял он в партер жаркие слова. Так же и Казарин говорит сейчас, и так же дрожат мускулы его лица, и так же срывается на сип голос.
— Ковыряемся в дерьме и еще имеем наглость болтать о русской духовности! — заканчивает он.
— Надо же чем-то гордиться, — тихо говорит стажер.
Его растерянные глаза сталкиваются с буравчиками Молчаливого — и отваливают в сторону. Молчаливый молчит (роль у него такая), выставив навстречу дороге немного скошенный подбородок. Босоногов искренне тщится вспомнить его фамилию, вспоминает — и не может. Фамилия такая, Непонятная, то ли немецкая, то ли еврейская.
— А что плохого, если наши бандюки пару ихних буржуинов укокошат? — говорит ассистентка Вера, гоняя во рту сладкий чупа-чупс. — Я бы даже экспорт наладила: от нашего стола — вашему.
Глаза Казарина блещут, как два прожектора:
— Ты понимаешь, что говоришь, дура?
Вера фырчит потревоженной кошкой, отворачивается. Есть у Веры одно ценное качество: не умеет она обижаться на Казарина.
Казарин раскрыл было рот, но очередная яма, нырнувшая под колеса, помешала ему. Микроавтобус тряхнуло, и тряхнуло основательно: все подпрыгнули в креслах, как на пружинах, а щиток проклятого прожектора врезался Ивану в правую бровь, и тот замычал, мотая головой.
— Самые махровые патриоты — это люмпены, — произносит Казарин, немного успокаиваясь. — Даже не знаю почему. Но нигде, нигде не встречал я такого патриотизма, как среди бомжей. Одно из самых почетных умений их жизни — умение опустошить поллитровку за один глоток, у них там даже тотализатор есть, кто больше глотнет. Один меня удивил чрезвычайно, хоть удивляюсь я редко. Так вот, этот парень говорил, что русский человек — самый живучий человек в мире. В качестве примера приводил себя. Он говорил, что вся его жизнь есть научный подвиг, и он пропитал себя спиртом только ради того, чтобы доказать свою теорию. Запад ненавидел лютой ненавистью, как я понимаю, за сытую жизнь. А между пьянками охотился на псов, и мясо потом шашлычникам сдавал. Это у него называлось «бизнес». В своей халупе устроил вялильню: нарезал филей тонкими ломтиками, натирал солью, золой, и так подвешивал сушиться. Это у него называлось «заготовки на зиму».
Фу ты, ну и Казарин: Ивану Босоногову даже жарко сделалось. Тайком оттягивает воротник свитера, глотает спертый воздух кабины. Косится на Молчаливого, но того такими разговорами не проймешь. Молчаливый каменен: смотрит в лобовое стекло, узлы мускулов катаются под желтой, обтянувшей скулы кожей. Твердый человек.
А весна за окном накачивает воздух соками, и поют скворцы, и сережки на березках висят гроздьями. Солнечные зайцы струятся по капоту, и с него сигают на лысину к Грише, с лысины на ресивер, с ресивера на круглые коленки Веры, и Босоногов нет-нет да и глянет на них украдкой. Да, друзья мои, за окном весна!
— Останови-ка! — вдруг говорит Казарин, хлопая Гришу по плечу.
«Тойота» тормозит, мягко оседая на задние шасси. Казарин выпрыгивает из кабины и отходит на десяток метров. Гриша и Вера недоуменно переглядываются: чего он там нашел? Босоногов тянет тонкую шею. Но вот Казарин возвращается:
— Выгружай аппаратуру! Будем снимать! — и первым тянет из багажника треногу.
Дохлая корова на обочине. Кое-где на костяке сохранились клочья шкуры, сквозь пустые глазницы пробивается нежная весенняя травка. Желтые одуванчики. Оба рога спилены. И синее-синее бездонное небо.
…Когда микроавтобус отъехал, повеселевший Казарин сказал Босоногову:
— Это дело мы финальной сценой с титрами пустим! Очень емкий образ: коровий костяк и русская деревня.
— А мотылек, отдыхающий на зубах — просто здорово, Андрей Николаевич! Как у Ремарка! — поддакнул Босоногов.
— Да-да… — рассеянно отозвался Казарин. — Музыку надо какую-нибудь народную подобрать. Что скажешь, Верун?
— Может, «Русское поле»? — жалобно откликнулась ассистентка, заранее зная, что знаменитость ни за что не примет ее вариант. Так и есть.
— Ты еще хор Пятницкого предложи! — буркнул Казарин. — Нет, мы… мы «Коробочку» поставим в исполнении Руслановой, вот что! Нина Русланова в хрипящем патефоне, свист ветра, павшая корова, титры… Все!
Он откинулся на спинку кресла, задрав кверху острый подбородок и закрыв глаза. Босоногова предупредили, что, когда Андрей Николаевич закрывает глаза, его беспокоить не надо. В такие минуты знаменитость должна быть одна. Она где-то там, в высях, и спускать ее на землю с этих высей крайне неразумно. И поэтому дальше стажер страдал молча, сражаясь с прожектором и весенними соблазнами.
Когда доехали до Гулькевичей, он понял, что бой проигран, причем проигран безнадежно и на всех направлениях.
Вы спросите — что такое Гулькевичи? Что ж, отвечу. Гулькевичи — это еще одно место, которого не найдешь ни на какой карте, разве что на самой крупной стометровой, построенной на основе модного в наши времена спутникового мониторинга. Но даже на этой подробнейшей карте вы увидите только россыпь невзрачных кубиков, взятых в кольцо лесом с одной стороны и речной жилой — с другой. Так что если всерьез хотите узнать побольше про Гулькевичи — поезжайте и спросите в администрации N-ского района. Девушка в должности секретаря расскажет вам, что когда-то была такая деревня на пол сотни дворов, но после переписи ее, деревню, убрали из всех реестров, потому что там никто не проживает. Но потом, несколько помедлив, спросит:
— А вам-то что там надо?
— Понимаете, хотелось съездить в глубинку, набраться впечатлений, — скажете вы, разводя руками.
Именно так и ответил Казарин, и девушка сообщила, что вообще-то живут в деревеньке двое, живут нелегально, самовольно заняв пустующие избы, потому ни по одной книге не проходят, а именно живут: Гулькевич Никанор Капитоныч, бывший колхозник, Герой Социалистического Труда, да бабка Сухотная, ранее судимая по статье «мошенничество». Имя и отчество бабки девушка вспомнить не смогла, хотя очень старательно морщила лоб.
— Сухотиха, иначе ее и не называют, — добавила она, как бы оправдываясь. — А судили ее за колдовство и тунеядство, сроду она не работала.
— Колдовство? — быстро переспросил Казарин.
— Ну да, лечит она. Травами, заговорами… — пояснила девушка. — В восемьдесят четвертом при Андропове народный суд ее на семь лет с конфискацией приговорил по статье о мошенничестве. Да только какая она мошенница? К ней из Твери люди приезжают… Из Москвы приезжают лечиться! А я так считаю: почему бы и не полечить, когда тебе талант Богом даден? Правильно? Она и меня на ноги поставила — мама ведь меня на седьмом месяце родила, непутевую, а Сухотиха выходила, пареной репой обкладывала. Вот я и живу! — улыбнулась секретарь и попросила, мило покраснев: — Андрей Николаевич, можно ваш автограф?
Казарин вытащил «Паркер», криво расписался на визитке и пошел на улицу, где стоял невиданный в этих краях микроавтобус с параболической антенной на крыше. Решено: они едут в Гулькевичи. И хотя телевизионщики прибыли сюда, чтобы осветить судьбы деревень Нечерноземья, Казарин не был бы журналистом, упусти он такую выгодную линию.
— Едем? — деловито спросил поджидавший у «тойоты» Гриша.
Казарин молча забрался внутрь. Он любил потянуть паузу — это придавало ему весу. И только когда завелся мотор, сказал, махнув рукой:
— В Гулькевичи!
И вот они, Гулькевичи! Босоногов глядит во все глаза, расплющив нос о стекло. Обширная пойма, излучина реки, на косогоре — густой ельник, как в сказках о бабе-яге. Деревья пока не расправили листья, но чувствуется: еще чуть-чуть — и зазеленеют. И синее-синее небо, и ветерок, и речка! Ах ты боже мой, какие же налимы там должны водиться под корягами!
Чего скрывать, места живописнейшие. Босоногов не живописец, но он из тех людей, которые матерятся, глядя на закат, и в том, что он вначале не заметил запустения, царящего вокруг, виновата весна. Зато от Казарина ничто не скрылось, не спряталось. С профессиональным любопытством смотрит он на завалившиеся заборы, дворы, заросшие бурьяном, забитые мусором, дома с выбитыми окнами и дымами — крыши, зеленые от мха, иные дома вовсе без крыш, раздетые. Клуб, в котором когда-то происходили партийные собрания и парни по воскресным дням дрались из-за девчонок, являет жалкое зрелище: одни потемневшие бревна в рассыпавшейся вязке. Церковь правда стоит, но Бога в ней нет; одни сычи. Смотрит Казарин в окно, наполняется впечатлениями, и вот с его губ срывается одно лишь слово:
— Гниль.
Гниль кругом, но произносит Казарин это слово с явным удовольствием.
Что касается Молчаливого, то этот смотрит только вперед и ничего, кроме дороги, не видит. Только вперед!
«Тойота» останавливается у избы, имеющей обжитый вид: вот и сизый дымок над трубой вьется. В окнах занавески в горошек.
— Верун, пойди со стариками потолкуй, а мы пока подготовимся, — предлагает Казарин и, когда она уходит, оборачивается к Молчаливому: — Ну что, будем распаковываться?
Вдвоем выволокли через боковую дверь пластиковый бокс; помощь, предложенную Босоноговым, гордо отвергли. Казарин выпрямился, посмотрел вдаль, за речку, и что-то такое появилось в его лице, знакомое и неуловимое, от Мефистофеля. И вспомнил Босоногов.
Мертвый город на голубом экране. Груды битого кирпича, ветки, срезанные осколками, расщепленные вдоль стволы акаций и тополей. Трупы в бушлатах, псы около них — крупным планом. И живые, оглушенные действительностью, жадно тянут «Приму», лица закопченные, грязные. Востроносый генерал что-то объясняет, звезды на погонах. Это Казарин берет интервью: вопросы вежливые, но голос дрожит от ненависти, и лицо вот такое, как сейчас, и всем сразу ясно, кто тут главный преступник.
Налетел на Ивана вихрь — и сгинул. Потому что Молчаливый, приложив к экранчику на загадочном боксе большой палец, и затем отщелкнув замки, извлек на свет штуку совершенно фантастическую, с хромированными панелями, с верньерами, стрелками, лампочками. И ноутбук, между прочим. Молчаливый подключил к штуке провод от ноутбука, склонился: побежали по экрану в бешеном темпе зеленые буквы. Смотрит Босоногов на штуку круглыми от любопытства глазами, и Казарин тоже смотрит, но с сомнением.
— Работает? — спрашивает.
— Нет пока, — отвечает Молчаливый, и как будто спиной.
— Ну-ну… Идем! — это уже Ивану.
Хочется Босоногову остаться, хочется поглядеть, что же будет с загадочной штукой, но не смеет, топает следом за Казариным по тропинке, и зимняя жужелица визжит под ногами.
Представлялась Сухотиха Босоногову завернутой в тряпье, гнутой старушонкой с кривым носом и глазами-бусинами, и непременный кот на горбу. Одним словом, актер Милляр в роли бабы-яги из фильма «Морозко». А оказалась Сухотиха больше похожей на Солоху в исполнении Дорониной. Во-первых, никакая это была не старушонка. А была это женщина с гладким и еще красивым лицом и — вот чудо, — умело наложенным макияжем. Во-вторых, одета не по-деревенски, платье правда простое, но опрятное и сидит ладно на фигуре. И коса! И этакая чертовщинка в глазах! И веселая! Вот тебе и Сухотиха, вот тебе и бабка!
— Гости дорогие! — журчит Сухотиха. — А у меня как сердце чуяло: встала на заре, дай, думаю, гуся зарежу, разговеюсь! С чего бы?
Казарин несколько ошеломленный таким приемом, скупо улыбается, любезничает:
— Должно быть, оттого, что сердце у вас чуткое, Анна Поликарповна. Нынче большая это редкость, чуткое сердце.
— Девочка ваша просто золото, — говорит Сухотиха. — Не дочка вам?
— Это Верун, что ли? — спрашивает Казарин, а ассистентка фыркает.
— А я видала вас по телевизору, очень вы мне нравитесь, настоящий мужик!
И случается невероятное: Казарин, прожженный, прошедший огонь, воду и медные трубы, — смущенно краснеет! Кашляет в кулак:
— Какая же вы непосредственная!
Сухотиха машет на него рукой:
— Да ну вас, ей богу! Лучше идемте в горницу!
Вчетвером заходят в горницу, и Сухотиха рассаживает гостей за круглым столом, покрытым тяжелой плюшевой скатертью. Тикают часы, от печи вкусно пахнет. Хозяйка садится напротив Казарина, благообразно складывает руки на коленях.
— Спрашивайте! — говорит.
— О чем же?
— Как о чем? Вы ведь обо мне репортаж делать приехали? Ну и спрашивайте! Да вы не стесняйтесь, ей богу, я уже опытная! Ко мне тут приезжал один в очках с магнитофоном, из самой Твери репортаж делать!
— Хм… — Казарин повторно кашляет в кулак. — Видите ли, Анна Поликарповна, я не следователь, чтобы спрашивать. Может, мы тут поживем, ну… дня три, а?
Но Сухотиха качает головой:
— Нельзя. Ко мне клиенты приехать могут. Приедут, а у меня тут кодла… Если желаете, у деда можете пожить. Он на это всегда согласный. У нас тут вроде кооператива: я лечу, а он квартиру сдает.
Казарин встает:
— Вот и отлично! Поживем у деда, а к вам мы вечером на огонек заглянем. Идет?
— Идет! — важно кивает Сухотиха. — Я и гуся успею приготовить.
Втроем уже спускаются с крыльца. Казарин чиркает зажигалкой, закуривает.
— Недалекая баба, — ворчит. — Простая как валенок.
Кажется, он разочарован.
— Кодла! Это же надо ляпнуть такое! — фыркает Вера. — Сразу видно, что сидела!
Босоногова же Сухотиха заинтриговала чрезвычайно. Черторщинка в глазах не дает ему покоя. И не то что он какой-то там геронтофил, ну а так… весна, в общем.
Никанор Капитоныч охотно согласился пустить к себе жильцов. Изба у него просторная, в пять комнат, и сразу видно, что четыре из них предназначены для сдачи. Такой вот отель на деревенский манер. Все комнаты пустовали.
— Не сезон, — объяснил предприимчивый дед. — Я на осень наплыва жду, а сейчас пусто. Пусто!
— Ага, — сказал Казарин и распорядился: — Заносите вещи!
Пока то да се, пока располагались, Гриша выяснил у деда, что самогон, закуску и строительный динамит можно раздобыть в соседней деревне, прыгнул в «тойоту» — и был таков. Три свободных от баранки дня — этим стоило воспользоваться. И решил Гриша устроить себе праздник на лоне природы, праздник с самогоном и шашлыком из налима, добытого нечестным браконьерским способом. Казарину он ничего не сказал, а зря.
Казарин же, перепоручив хлопоты по обустройству ассистентке и стажеру, сам от хлопот отстранился, и пошел с аристократическим видом шляться на двор, и там набрел на конюшню, а в конюшне — на дряхлого мерина, по бабки зарывшегося в навоз. Мелкие весенние мухи вились около слезящихся глаз заморенного коняки, и, глядя на это, Казарин почти любовно думал: и тут та же гниль, как и везде, и тут умирание. Апокалиптические фразы уже вертелись в его голове — фразы о том, что вся деревня русская как этот коняка… и будет время, и поведут его на бойню, и антихрист приидет в фартуке и с кувалдой, и ударит коняку в лоб, и падет он на колена, подведя к небу лиловые слезящиеся глаза свои, а антихрист снимет с него кожу, а что останется, то уж пойдет на мыло… Любил Казарин лошадей, как всякий аристократ, и считал их не в пример людям тварями благородными и незапятнанными. Надо это на пленку запечатлеть.
— Григорий! — крикнул Казарин. — Григорий, расчехляй камеру, снимать будем!
Ан Гриши-то и нет! Казарин, осознав это, яриться не стал, а достал рацию и по рации уже сказал водителю, забывшему, что он еще и оператор, несколько слов. И пришлось Грише поворачивать с полпути назад с начисто испоганенным настроением и с полной ясностью в голове, что эта выходка — последняя, которую он совершает при Казарине. Приехал Гриша туча тучей, расчехлил камеру и поплелся вслед за журналистом на конюшню.
Ничего этого Босоногов не знал. Ему, как самому молодому, досталось больше всего. Вера в отсутствие начальника необыкновенно преобразилась, сделалась категоричной и придирчивой. По ее слову Босоногов, вооружась тряпкой и шваброй, засучив штаны и рукава, принялся за влажную уборку помещений, а Вера занялась окнами.
— Ну что это, в самом деле? — ныл стажер. — Мы сюда на год, что ли, приехали?
— А спишь ты в одежде? — отвечала неумолимая Вера.
— При чем здесь это?
— При том. Ты как Незнайка, который в одежде спал. А когда его спрашивали почему, отвечал, чего себя напрягать, когда утром все равно одеваться.
Босоногов от обиды сделался пунцовый, надулся и замолчал. И молчал до тех пор, пока в комнату не заглянул самый молчаливый из всех.
— Мне куда? — спросил.
— Ваша комната крайняя справа! — сказала Вера.
— Понял.
Пыхтя, он протащил к себе драгоценный свой бокс, потребовал ключ от двери, заперся и затих. Вот тут Босоногов и нарушил свое молчание, и спросил Веру шепотом:
— Кто он вообще такой?
Вера сделала страшные глаза и отвечала:
— Неизвестно! Его Андрей за час до отъезда привел. Говорят… — тут ее шепот сделался свистящим, — что он эксперимент будет ставить какой-то. Фамилия Рейтман.
Босоногов хлопнул себя по лбу: точно, Рейтман!
— Ага, ага! — зашептал жарко. — А я о нем слышал! Говорят, изобретатель! Говорят, будто из ФСБ!
Тут нам следует внести некоторую ясность. Молчаливого действительно звали Рейтман Самсон Иосифович, и действительно был он талантливый изобретатель, и действительно имел отношение к ФСБ. Фантастическую штуку он придумал еще в те времена, когда ФСБ была известна под другой аббревиатурой, и была штука в те былинные времена раз в сто больше, чем нынешняя. Называлась ПС-1. То, что видел Босоногов, являлось далеким ее потомком, игрушечным и красивым ПС-5.
ПС-5 — это пси-сканер пятого поколения. Внутри чудо из чудес — нейронно-пептидный процессор на самой что ни на есть белковой основе. Впрочем, довольно о технической стороне, сути это не меняет.
Вы, вероятно, спросите, что такое пси-сканер? Ну это что-то вроде мелафона из фильма «Гостья из будущего».
— Но не мелафон! — возразит Рейтман. — Нечего путать! Мысли читать нереально, это вам не книжка какая-нибудь! В человеческом мозге одновременно протекают тысячи процессов, и, чтобы выделить нужный нам, потребовались бы запредельные мощности с пятьюдесятью нулями. Но и в этом случае возможность получить полную картину стремится к нулю из-за сопутствующих погрешностей. Нет, ПС-5 мыслей читать не может. Скорее, он отслеживает мыслеформы, сканируя нервную систему человека по тридцати пяти основным параметрам плюс по сотне второстепенных.
— Наподобие энцефалограммы?
— Энцефалограмма — грубое сравнение, — поморщился Рейтман. — Это как лезть с разводным ключом в механизм наручных часов. Конечно, ПС-5 сканирует и электрическую активность мозга, но это только один из параметров. Кроме того, учитывается идеомоторика, артериальное давление, потоотделение и слюноотделение, изменение влажности воздуха около тела, колебания магнитного поля, искажения решетки в пространстве Римана, интенсивность испускания организмом пи-мезонов, позитронов и нейронов и многое другое. Потом информация обрабатывается и выдается результат. Экран ноутбука разбит на шесть секторов — он отражает сразу шесть уровней вложенности мыслеформы. На самом деле их много больше, но остальными приходится пренебречь — мощностей пока не хватает. Мыслеформы выдаются в порядке актуализации. Это дальнейшее развитие детектора лжи, с той разницей, что детектор всего лишь отслеживает реакцию мозга на какой-то раздражитель, а пси-сканер именно сканирует этот мозг, никак на него извне не воздействуя.
Вообще-то, Рейтман — отнюдь не тот каменный молчун, который предстал перед Босоноговым. Радости мира не чужды ему. Все то время, пока они ехали в машине, лицо его сковывал страх, и это несмотря на то, что в кармане лежал пистолет. И Рейтману было чего бояться! Все дело в том, что… впрочем по порядку.
За неделю до описываемых событий в кабинетик к Рейтману наведалось Большое Начальство, которое само прежде к нему не являлось, а вызывало к себе, и произнесло, изучая ногти:
— Знаешь, Самсон, пора штучку рассекречивать.
Рейтман от этой новости задохнулся:
— То есть как? Прибор не запатентован!
— Так запатентуем! Ты пойми, Самсон: рынок на дворе! Конторе нужна валюта. А промедлим — джедаи свою штучку рассекретят и останется нам киселя хлебать. Короче, есть одна мысля. Штучке нужна реклама. Выстрелить нужно, ты пойми! Короче, берешь ты штучку и едешь с ней на Первый к Казарину. Выворачиваете вы там всех наизнанку, сдираете все покровы, обнажаете до костей, до самых фрейдистских комплексов. И тебе почет, и прибору реклама.
— А вам деньги! — не удержался Рейтман.
— Самсон, ты каким местом договор читал, когда подписывал? — спросило Большое Начальство задушевно. — Тебе напомнить?
— А у меня был выбор? — сказал Рейтман горько.
— Был. Был выбор… Короче, некогда мне тут с тобой в бирюльки играть. Услышав приказ — запоминать, а запомнив — исполнять!
Рейтман подумал.
— Прошу выделить мне охрану, — сказал твердо.
— А вот это не получится, Самсон. Мы-то с душой, но Казарин категорически против. Пистолет выделить могу. На выбор любой: «беретту», «магнум», «стечкина»…
Рейтма задохнулся вторично.
— Да не кисни ты, все будет пучком! — сказало Большое Начальство и отбыло восвояси.
— Мажор, — сказал Рейтман вслед Начальству и поехал на телевидение исполнять приказ.
Таким вот образом оказался Рейтман в Гулькевичах, в отеле деда Никанора в крайней справа комнате. А оказавшись, запер за собою дверь и немедленно проверил помещение на предмет жучков и прочей пакости. Окно прикрыл шторкой. Открыл бокс, извлек оттуда ПС-5, кряхтя, водрузил на колченогий столик и водрузился сам на стульчик рядом.
— Первым делом откалибруемся, — сказал в нос.
Калибровка заняла немного времени, в качестве объекта использовал себя же, облупленного, изученного вдоль и поперек.
— Теперь дед.
Объект в это время возился в огородике, у окошка, даже не подозревая, чему он подвергается.
— На что же тебя проверить? — задумался Рейтман. — А вот на что. Каким образом ты заработал свою звезду.
Проверка дала неожиданный результат. С уверенностью на девяносто три процента четыре десятых прибор сообщил, что дед никакой не герой и звезду свою добыл жульническим путем. В способе добычи прибор разошелся сам с собой. То ли Никанор сунул взятку кому надо, то ли нашелся доброхот в облисполкоме, то ли еще что.
— Вводной информации не хватает, — вздохнул Рейтман. — А дедуля-то наш непрост, ой непрост! Луковый дедуля, в слоях! Ну ладно, работает, и ладно. К вечернему сеансу готовы.
Сказав так, Рейтман завалился в кровать, прямо в одежде, как опытный Незнайка, пистолет Стечкина сунул под подушку, и с тем заснул.
На вечерний сеанс прибыли в полном составе и, как говорится, в полной выкладке.
— Григорий с камерой, прожектором, треногой, удлинителем, блоками питания и запасными флэш-картами в раздутом кармане;
— Рейтман с прибором ПС-5;
— Вера с пудренницей и косметичкой;
— Иван с ручкой, блокнотиком и распахнутыми настежь глазами;
— Казарин прибыл самолично.
Огонек на крылечке мигал таинственно, и в сумерках возле него кружила мошкара. Серо-полосатый кот длинной тенью улегся на порожке, жмуря желтые глаза. Шелестел ветерок. Тихо скрипнула калитка, и Казарин, как руководитель группы, постучал в ставенку.
— Сейчас, сейчас, только платок накину! — послышалось из дома.
Торопливый топоток по половицам, и вот на крылечке явилась Сухотиха. Босоногов в недоумении потряс головой. Что за ерунда еще? Сейчас в тусклом свете сорокаваттной лампочки Сухотиха показалась ему лет на десять моложе, чем была днем. Должно быть, из-за освещения.
Освещение сыграло шутку и с Казариным, ибо увидел он, что Сухотиха подурнела и странная нездоровая одутловатость проступила на ее лице. И запах от нее распространялся какой-то специфический, и мало того, голос осип, сделался простуженным. «Заболела, что ли?» — мелькнула шалая мысль.
Остальные ничего такого не заметили.
— А я жду, жду! — пропела Сухотиха. — Милости просим, стол уж накрыт, и самовар закипает.
Гости гурьбой прошли в горницу, где около круглого стола обнаружились уже шесть, а не четыре стула, и ведерный медный красавец-самовар на столе, и кроме того: брусничное варенье в вазочке, сушки в корзиночке, пузатый чайничек, блюдца, чашечки, ложечки.
— А вы же гуся нам обещали! — произнес весело Гриша.
— Гусь улетел.
— Жареный?
— Жареный, — подтвердила загадочно Сухотиха и добавила: — Да что же вы стоите? Садитесь, садитесь, усаживайтесь, чаевничать будем.
«Да она бредит!» — подумал Казарин и сию минуту отыскал в глазах Сухотихи тому подтверждение. Глаза у нее были совершенно безумные. «Жадничает», — решил Гриша, одеваясь разочарованием. Но не уходить же, в самом деле, из-за какого-то гуся! Тем более что Казарин уже сидит под образами, и остальные рассаживаются.
— Мне чаевничать по должности не положено! — сказал Гриша значительно и расчехлил верную спутницу камеру.
— Я тоже, знаете ли… — покряхтывая сказал Рейтман.
— Не обращайте внимания, люди на работе. — Казарин лучезарно смотрел на Сухотиху. Та покивала, улыбаясь, произнесла «ну что ж» и села напротив журналиста.
Далее случилась дежурная заминочка, сопровождаемая разлитием чая.
— Или погадать вам, что ли, на картах? — спросила Сухотиха, спеша развеять неловкость.
— Не стоит, Анна Поликарповна, — сказал Казарин. — Вы нам лучше о себе поведайте!
— Да что же… судьба моя самая обыкновенная, ничем особо не примечательная. Родилась здесь да и помирать здесь же буду… Отец мой, царствие ему небесное, коммунист, революционер, да я, вишь, не в него пошла, верующая с малых лет. Выгнал он меня из дому и проклял как есть за мое пристрастие.
— А говорите, судьба у вас обыкновенная, — улыбнулся мудро Казарин. — Необыкновенная судьба. Вы, кажется, при прежней власти пострадали за свою профессию?
— Было, не скрываю. Много было лиха, но и радости великой было много.
— А какая же радость у вас была, расскажите?
— А болящего на ноги поставлю — вот и радость! А вы вот сами… — сказала вдруг. — Сами вы много радости в жизни знали?
— Нет.
— Отчего же так?
Казарин вздохнул:
— Несправедливости на свете много.
— Ох, это вы верно сказали. — Сухотиха поправила на голове платок. — И много же на свете ее, этой несправедливости! Меня, знаете ли, пенсии лишили, а за что, скажите? То, что сидела я, так это, что же, и не человек, стало быть? Изгой какой? Или как?
— А документы у вас имеются?
— Никаких таких документов у меня нет! — каркнула вдруг Сухотиха. — И чего вы прилипли с вашими документами! Так что ж я теперь, бомжа какая или человек?
— Успокойтесь, Анна Поликарповна! — сказал Казарин, соображая, где дал он маху и почему не идет контакт. — Нет документов, и не надо.
— Извините великодушно. Это не про вас. Это участковый замучил меня со своими приставаниями. Ходит как бес в степи. — В голосе Сухотихи прорезалась ненависть, но она тут же ее погасила и сказала, улыбаясь несколько гнусно: — Давайте же чай пить, заговорились мы совсем.
Вера пропустила последние слова Сухотихи мимо ушей. Ей было жаль Сухотиху, которую злые милиционеры лишили пенсии, и она произнесла тоненьким голоском:
— Как же вы, бабушка, живете? Без пенсии?
Босоногов изумленно уставился на ассистентку.
Какая еще бабушка к чертвой матери? Но Сухотиха на бабушку не обиделась, только улыбнулась скорбно:
— А так и живу, милая, так и живу. По миру добрые люди не дают пойти. Я их лечу — они меня благодарят.
Тут Казарин опомнился. Он недовольно посмотрел на Веру, встрявшую так некстати, и сказал:
— Что же это вы верующая, а заговорами лечите… Церковь это как будто не одобряет. И не смущает вас?
— Что ж, церковь, — забормотала Сухотиха, шаря рукой по скатерти. — У церкви дела вселенские, а у нас маленькие, мирские. Да и вы-то сами тоже хороши! Говорили давеча, не следователь, а спрашиваете, как наш кум на зоне.
— Извините, Анна Поликарповна. Я не хотел.
— И не желаю я перед вами оправдываться! Перед Богом отвечу за грехи свои, как есть!
Не идет контакт! Да и о чем говорить с этой сумасшедшей?
Рейтман давно уже из-за спины Сухотихи строил рожи Казарину, но тот их игнорировал напрочь. Наконец Рейтман не выдержал и сказал вполголоса, но внятно:
— На пару слов, Андрей Николаевич.
На дворе он жадно затянулся горьким дымом, сказал нервно:
— Не понимаю, что с прибором происходит! Словно взбесился. Зашкаливает к чертовой матери!
— Вероятно, расстроен?
— В том-то и дело, что нет! На себе, на других проверял: работает как часы!
— Вы и на мне проверяли тоже? — колючим голосом сказал Казарин.
Рейтман повернул к нему издерганное лицо. Простонал:
— Да не о том речь сейчас, Андрей Николаевич, пой-ми-те! Тысячи, десятки тысяч экспериментов! — сунулся к уху Казарина, зашептал жарко: — Пространство Римана, того… закручивается спирально. Как вам понравится?
— Так. И что это значит?
— Она как черная дыра, эта тетка! Из прибора явствует, что она как бы вне нашего потока времени. Ее вообще не должно тут быть! Она из другой Вселенной!
— Так.
— Но и это не все! Нейтрино Землю прошивают насквозь, Солнце прошивают, а ее, видите ли, не хотят! Не хотят, и все тут!
— Так.
— И вообще это не одна личность! В ней и холерик, и сангвиник, и меланхолик, и черт знает кто! А такого быть не может, потому что не может быть! И так по каждому из тридцати пяти параметров! И я вам скажу кое что, только вы не пугайтесь, пожалуйста: это не человек!
Рейтман бросил окурок на землю и затоптал его ногой. Красные искры посыпались из-под пятки.
— Может, мы дедом займемся? — спросил плаксиво. — Дедом сколько угодно!
— Нет, — ответил Казарин твердо, — теперь мы занимаемся этой ведьмой, и только ею. Но не сегодня. На сегодня достаточно. Надо это все осмыслить.
Он вернулся в комнату и во всеуслышание заявил, что они тут совсем загостились, просят хозяйку извинить и прочее и прочее. Ведьма Сухотиха восприняла эту новость благосклонно, хотя с начала визита прошло всего минут пятнадцать. Кланяясь и рассыпаясь в любезностях, проводила гостей к калитке, приглашала наведываться и долго еще махала вслед белым платочком.
Группа возвращалась в отель в несколько подавленном настроении. Казарин и Рейтман впереди волокли тяжелый бокс и горячо беседовали о чем-то, причем Рейтман махал свободной рукой, Гриша, так и не отведавший ни гуся, ни чаю, трусил следом, а за ним шла грустная Вера, склонив к плечу голову. Босоногов, впрочем, приотстал, и сильно приотстал. Была причина.
С Иваном, как только он переступил порог ведьминского дома, стали происходить странные вещи. Показалось ему, что он не один, а как бы его даже двое. И в то время как первый номер скромно так сидел на стульчике и потягивал чаек, у номера второго… как бы это выразиться… завязался с Сухотихой роман. О да, второй номер времени даром не терял!
Сидит Сухотиха, улыбается белозубо, пьет чай с блюдца. Румяная, кожа так и светится молоком, грудь полная, высокая — дышит. И нет никого рядом, только она да Иван. Прямо как в песне: у самовара я и моя Маша, а за окном совсем уже темно. А за окном и в самом деле темно, и часы тики-так, и будто музыка хрустальная журчит. Глядит Босоногов на Сухотиху, глаза настежь, глядит, распаляется. Сухотиха ему:
— Небось притомились с дорожки, а?
— Да что вы, Анна Поликарповна, нисколько! — отвечает стажер и добавляет, подумав: — Прожектор лоб расшиб.
— Бедняжка, — шепчет Сухотиха. — Дай-ка погляжу!
Встает, и к Ивану, полной грудью по плечу, а рука на лоб — легкая, как перо, рука проводит по лбу.
— Вот и нет ничего, как не было.
Хочет Иван поймать за талию ведьму, ан не тут-то было: ловкая Сухотиха выкручивается из рук и вот уже снова сидит на стульчике, потягивает чаек.
— Баловник вы, Ваня, — говорит, а глаза смеются.
Иван смущен. Уши Ивановы пылают огнем.
— Весна, — объясняет.
— Да и верно, весна! Вёдро на дворе, хоть бы дождик пылюку прибил! Пыльно на дороге?
— Пыльно, — говорит Иван.
— Душно?
— Душно.
— Взопрели небось? — допытывается ведьма.
— Есть немного, — признается Иван и в самом деле чувствует, как от спины столбом идет пар.
— Баньку, что ли, истопить?
— А можно?
Сухотиха кивает, улыбается алыми губами. А глаза-то, глаза! Ах, что за бездна, в этих глазах! Тонет Иван в глазах, тонет безнадежно.
— Баньку истоплю, — говорит Сухотиха. — Только сперва гостей провожу. Засиделись гости. А вы, Ванюша, домой не торопитесь. Как уйдут все, ступайте на двор.
— По-онял…
Тут что-то случилось, и номера воссоеденились. Но Сухотиха осталась той же обворожительной пышной красавицей, и Босоногову невдомек, отчего это остальные так хмурятся, отчего наперегонки спешат покинуть дом. Вышел во двор, а голова кругом, и звезды в небе как большая воронка. Пьян Босоногов, совершенно пьян, хоть и не пил ничего крепче чаю. Однако помнит слова: как уйдут, ступай на двор. Вздрагивает Босоногов всем телом, потому как в словах чудится ему обещание.
Как и было уговорено, Иван отделился от группы — никто даже не заметил. Дал крюка и через кусты, колючки, бурьян, доски какие-то, трижды споткнувшись, все же очутился на ведьмином дворе. Стал, озираясь. Ага, вот и банька! И огонек теплится в окошке, и дверца приоткрыта, словно приглашает войти. Ну, стажер, соберись с духом, и вперед!