«Интересно, можно ли рассматривать эти слова как комплимент моей моложавости? — подумала Настя. — Он уже и на «ты» со мной перешел, словно я девчонка. Или это попытка принизить меня?»
— Не, — она озорно помотала головой, словно подчеркивая мнимый юный возраст, — в сыске платят мало. Мне там делать нечего.
— Мой друг Валерий Васильевич, кажется, как-то упоминал, что вы социолог. Это так? — вступил то ли Николай Семенович, то ли Аркадий Вольдемарович.
— Так, — весело улыбнулась Настя.
— Насколько я понимаю, в социологии тоже платят немного.
— Немного, — охотно согласилась она. — Но есть масса возможностей подработать. Курсовые, дипломы, рефераты, даже диссертации. Пиши — не хочу. Спрос большой.
— Вот и писала бы себе, — буркнул Полосухин. — Чего ты суешь свой нос во все дыры?
Это можно было бы расценить как признание. Настя понимала, что Полосухин и его дружок уверены в своей неуязвимости. Ничего не докажешь. А если и докажешь, то к делу не пришьешь, любой следователь откажет в возбуждении уголовного преследования за малозначительностью. Им ничего не угрожает, поэтому они особо-то и не отпираются.
— А я, видите ли, женщина, — улыбнулась она, — и женщина настоящая, стопроцентная. То есть существо жутко любопытное. И мне стало интересно, почему это все так волнуются, привидений боятся, маньяков каких-то, про старую легенду без конца вспоминают. Двух старушек убили. Хотя никакие они и не старушки вовсе, одной всего шестьдесят восемь было, другой — семьдесят, женщины в самом расцвете.
— Послушайте, девушка, — вступил наконец Николай Семенович, сделав большой глоток темного пива, — все это очень смешно, и я удовольствием повеселился бы вместе с вами, если бы понимал, зачем мы должны все это выслушивать. Вы нас ни с кем не перепутали?
«Ну вот, и этот тоже назвал меня девушкой. Неужели я так хорошо выгляжу? Что-то сомневаюсь, — мелькнуло в голове у Насти. — Дешевый прием, чтобы подчеркнуть мою ничтожность рядом с такими солидными людьми».
— Ну что вы, как можно! Разве можно Лерку Енота с кем-нибудь перепутать? Да его не только все сыщики России, его даже социологи вроде меня знают. Правда, для этого нужно иметь знакомых сыщиков. Так у меня они есть. И вас, господин Енот, они отлично помнят.
— Слышь ты, зеленая, — процедил сквозь зубы Валерий Васильевич, — я от своего прошлого не отрекаюсь, что было — то было, но, как говорится, не пойман — не вор, а я именно что не пойман. И с этим делом давно завязал. На пенсии я, поняла? Я тебе сейчас в чем хошь признаюсь, потому как по моим художествам срок давности вышел. А ничего нового ты мне не пришьешь, и думать забудь.
— Да господь с вами, Валерий Васильевич, кто я такая, чтобы дело вам шить? А вот местные опера с удовольствием поспрашивают вас о том, кто заказал вам эти ваши фокусы в усадьбе. Вы совершенно правы, фокусы на уголовное дело никак не тянут, так что вы можете чувствовать себя спокойно. Максимум, что лично вам угрожает, это увольнение. Ну и не больно страшно, правда? Вы себе и другую работу найдете, анкета-то у вас чистая, и трудовая книжка наверняка имеется, хоть и липовая. Правда, с жильем туго придется, но вы уж как-нибудь справитесь, решите вопрос. А для вас, Аркадий Вольдемарович, перспективы вообще самые радужные. Вас ведь тоже наняли, правда? Или вы лично заинтересованы в ликвидации клуба и покупке усадьбы? Да нет, вряд ли, — она с сомнением покачала головой, — нет у вас таких денег, не тянете вы на олигарха. Вы обыкновенный наемный работник. Но вот ведь какая незадача, господа хорошие: на местном ОВД висят два нераскрытых убийства, и вы оба — самые чудесные подозреваемые, каких только можно придумать. Особенно господин Полосухин со своей выдающейся биографией. Как вы думаете, трудно будет приспособить вас к убийствам Корягиной и Павловой?
Полосухин начал медленно подниматься со своего места.
— Слышь, ты…
— Я думаю, не очень, — сказала Настя как ни в чем не бывало. Краем глаза она заметила через окно подъехавший автомобиль, из которого вышли Федулов, Вторушин и еще один милиционер в форме и с автоматом. — Было бы желание. Да вы сядьте, рано еще вставать, еще никто не приехал.
— Кто не приехал? — в голосе Николая Семеновича впервые за все время прозвучала тревога. — Мы кого-то ждем?
— Ну а как же, мы ждем людей из милиции, которым во что бы то ни стало нужно раскрыть два убийства. Они, можно сказать, ночей не спят, все ищут, на кого бы их повесить. Вот и нашли, слава богу.
— Как вы смеете… — начал Николай Семенович, но осекся под строгим взглядом подошедшего первым Дмитрия Федулова.
— Ладно, господа, — Настя встала и скользнула за спину Федулова, — я пойду, пожалуй, дальше мне неинтересно.
Ей действительно было неинтересно. Если убийства Корягиной и Павловой были инициированы теми, кто хотел приобрести усадьбу, то Аркадий Вольдемарович, он же Николай Семенович, не может об этом не знать. А коль знает, то обязательно рано или поздно расколется и расскажет все оперативникам, никуда он не денется, слишком интеллигентен для того, чтобы противостоять крепким провинциальным сыщикам, в меру грубоватым и в меру бесцеремонным. А уж если эти убийства с покупкой усадьбы никак не связаны, тогда ей тем более неинтересно. Потому что надо начинать все заново.
Глава 9
На свой день рождения Илья Вторушин пригласил Настю, которая идти не очень хотела, но не сочла возможным отказаться. Кроме Насти и Федулова, в кабинете собрались еще два оперативника, которые с удовольствием выпивали и ели принесенные Ильей закуски. Сам Вторушин довольно быстро опьянел, во всяком случае, после третьей, правда, довольно большой рюмки капитан показался Насте изрядно нетрезвым. Полное лицо его раскраснелось и покрылось мелкими каплями пота, в вороте расстегнутой сорочки проглядывали курчавые светлые волосы, такие же густые светлые волосы покрывали и предплечья Вторушина, открытые завернутыми рукавами, блестящие от жирной еды губы казались бесформенными и то и дело расплывались в пьяной улыбке.
Сперва разговор, как и полагается, вертелся вокруг служебных вопросов, в частности вокруг Полосухина и Николая Семеновича, сопротивление которых умелому натиску оперативников оказалось недолгим и которые в конце концов рассказали, кто и за какие деньги их нанял для того, чтобы пугать народ в клубе «Золотой век». Как и ожидалось, это оказались люди, приближенные к городской администрации, которые всеми силами пытались выдавить Бегорского из усадьбы. Но к убийствам Полосухин и Николай Семенович все-таки не имели никакого отношения, просто их наниматели решили с выгодой для себя использовать уже совершенные кем-то преступления. Легенду придумал все тот же Николай Семенович, который действительно жил в Санкт-Петербурге и бывал в Томилине лишь наездами, стараясь по мере возможности не выходить из гостиницы, дабы случайно не встретиться с обманутой им журналисткой.
— Вы все-таки полезли с ними разговаривать, — с упреком говорил Илья Насте, — хотя я просил вас обойтись без самодеятельности. Чего вам тихо не сиделось? Чего вы добивались этим выступлением?
— Много ты понимаешь, — пытался заступиться за нее Дмитрий Федулов, — Анастасия Павловна лучше знает, нашел кого учить. Она еще тебя поучить может.
— Илья, я объясню, — спокойно ответила Настя. — Есть люди твердые и упертые, то есть негибкие, и если огорошить их чем-то внезапным, неожиданным, то они, скорее всего, начнут колоться, потому что не смогут быстро перестроиться и выработать линию защиты. Если бы мы имели дело именно с такими людьми, то мой разговор с ними был бы совершенно неуместен, тут вы правы. Но в нашем случае люди были с развитым интеллектом, гибкие, сообразительные. Ведь если бы Лерка Енот был тупым, он не смог бы столько лет безнаказанно воровать и не попадаться. А уж про Николая Семеновича я вообще молчу, там и интеллект, и образованность. С такими людьми никогда не знаешь, чего ждать, они способны на неожиданные ходы, причем как раз в ситуации внезапной атаки, как крысы, загнанные в угол. А вот если дать им возможность подумать и подготовиться, то они и сами придут к тем выводам, которые мы хотим им навязать: лучше сразу признаться в меньшем, чем рисковать быть обвиненным в большем. Понимаете?
Но служебные вопросы вскоре оказались исчерпанными, вернее, присутствие Насти не давало оперативникам возможности обсуждать их в том объеме, в каком хотелось бы, и перешли к разговорам на вполне нейтральные темы, в частности, обсудили перспективы наших спортсменов на грядущей Олимпиаде в Ванкувере, а также варианты проведения летнего отпуска. Именинник с воодушевлением рассказывал о том, как ездил вместе со своей бабушкой в Египет, причем рассказывал, судя по всему, специально для Насти, потому что все остальные едва скрывали откровенную скуку: вероятно, историю эту они слышали далеко не впервые.
— …мечта была посмотреть на пирамиды и покататься на верблюде. К пирамидам я ее свозил, брал машину напрокат, а когда дело дошло до верблюдов — вот тогда самое страшное и началось. Бабуля у меня немолодая, не очень здоровая, полная, но энтузиазма и молодого задора в ней на десятерых хватит. На верблюда-то она с горем пополам влезла, а вот одета она оказалась неправильно и стерла себе все бедра и даже ягодицы. Я ей потом помогал мазать потертости кремом и пластырем заклеивал, она, бедненькая, еле ходила. И вы думаете, ее это расстроило? Да ни капельки! При каждом шаге боль ужасная, а она все ходила достопримечательности смотреть. Вот какая у меня бабуля! Она так радовалась этой поездке! И вообще она у меня лучше всех! А какая кокетка! И это в ее годы! Мы ей там купили серьги, огромные такие, яркие, висячие, и еще она высмотрела в лавочке зеркальце в национальном стиле, так бабуля эти серьги сразу же надела и все время в зеркальце на себя смотрела, до того ей нравились и серьги, и зеркальце, и она сама в этих серьгах. Но правда-правда, серьги ей очень шли, она такая красавица была!
Настя даже не могла понять, почему ей так неприятно все это слышать. Восхищение бабушкой казалось ей наигранным, слишком демонстративным, слишком слащавым и вообще каким-то противным и нездоровым. «Ты сошла с ума, — одергивала она себя, грызя палочки соленого копченого сыра, — почему любовь к родной бабушке и восхищение ею вызывают у тебя такую неприязнь? Может быть, дело в том, что у тебя самой никогда не было бабушек и ты просто не знаешь, как можно их любить? Тебе самой не дано испытывать такую любовь к старшим родственникам, и тебе кажется, что это не может быть искренним. Возьми себя в руки, Каменская, в тебе говорит обыкновенная зависть. Да-да, признайся себе: ты банально завидуешь Илье Вторушину, потому что у него есть то, чего нет у тебя, у него есть замечательная бабушка и любовь к ней». Но уговоры не помогали, чем дальше — тем больше капитан делался ей противен.
Воспользовавшись первым же благовидным предлогом, Настя покинула праздник, села в машину и отправилась назад в усадьбу. По дороге ее стали одолевать совсем уж неприличные мысли о том, что если второе убийство было имитацией первого, то кто, как не Вторушин, мог так точно знать и воспроизвести все детали. Федулов, конечно, тоже мог, как и любой из милиционеров, присутствовавших при осмотре трупа, но именно Вторушин так похож на психа, зацикленного на пожилых женщинах. Настя мысленно представила себе, как он мажет кремом и заклеивает пластырем потертости на ягодицах и внутренней стороне бедер любимой бабушки, и ее чуть не стошнило. А этот его рассказ про серьги и зеркальце? Хотя зачем ему так подставляться? Если Илья Вторушин и есть тот самый маньяк, совершивший оба убийства или хотя бы одно из них, то он должен делать все, чтобы на него не пало ни тени подозрения. И уж конечно, он не будет рассказывать про бабушкины ягодицы, про серьги и про зеркальце. Но, с другой стороны, ведь он выпил. И, значит, потерял контроль над собой.
«Каменская, у тебя в голове творится черт знает что, — сердито сказала сама себе Настя. — Давай уже что-нибудь одно: или думаем, как искать маньяка, который совершил два убийства, или придумываем, за что могли убить Корягину и Павлову. Одновременно две версии проработать тебе все равно не удается, годы уже не те, мозги поизносились».
От этого ей стало грустно, и настроение испортилось еще больше. Ей казалось, что она проводит время в Томилине совершенно бессмысленно, что ей за столько дней практически ничего не удалось, кроме выведения на чистую воду опытного вора Лерки Енота, но до тех пор, пока она не докажет, что членам клуба ничего не угрожает, ее работу нельзя считать законченной. А до этого результата ей сейчас так же далеко, как и в день приезда. «Зря Стасов послал меня в эту командировку, зря понадеялся на меня, я уже ничего не могу, я стала старой, изношенной, ни на что не годной».
Однако заставить мозги не работать она все равно не могла, и к моменту приезда в усадьбу ей уже хотелось позвонить Федулову с очередным заданием. Однако ей пришлось взять себя в руки и потерпеть до утра следующего дня: Настя отчетливо понимала, что после ее отъезда из здания ГОВД пьянка в честь дня рождения капитана Вторушина выйдет на новый, куда более интенсивный виток и Федулову будет точно не до нее с ее вопросами и предположениями.
* * *
Федулов сам позвонил ей на следующее утро, чему Настя немало удивилась.
— Анастасия Павловна, у вас все в порядке?
— В полном, а что? Что-то случилось?
— Да нет, просто мне показалось, что вам вчера у нас не понравилось. Вы так быстро уехали… Вы уж не обижайтесь на нас, что взять с пьяных оперов. Надеюсь, мы вели себя прилично? С глупостями не приставали?
— Не волнуйтесь, Дима, — успокоила его Настя, — все было в полном порядке. Просто мне нужно было успеть погулять с собакой, пока зверинец не закрыли на ночь.
— А вы кого-то выбрали себе? — голос Федулова заметно оживился, и Настя поняла, что майор — любитель собак.
— Старую дворнягу. Вывожу ее погулять, подкармливаю.
— Здорово! Вы добрая, не то что некоторые. А у вас свои собаки есть?
— Нет.
— А у меня две. Я там же взял, в усадьбе, в прошлом году.
— Я помню, вы мне рассказывали. Дима, я вот что подумала… Может быть, Павлова вела какое-то дело, по которому проходила Корягина, например свидетелем. Не припомните такого?
— Н-нет, — озадаченно ответил Дмитрий. — Но можно покопаться, поискать. А что, вы думаете…
— А почему нет? Павлова вела дело, Корягина давала показания, человека осудили и посадили на приличный срок, а потом он освободился и начал мстить тем, кого считает виноватыми в своей отсидке. Вы считаете, что это нереально?
— Да нет… Знаете, а мне как-то и в голову не приходило, честно признаться. А что, идея богатая, — оживленно заговорил Дмитрий. — Я обязательно поищу в архиве суда, у меня там есть девчонки знакомые, они помогут. Вот не зря я говорил, что у вас есть чему поучиться, а вы мне не верили.
Настроение у Насти, так и остававшееся убитым еще со вчерашнего вечера, немедленно подскочило, хотя привычки переоценивать комплименты у нее не было. Просто обрадовалась — и все. И особо не вникала, почему именно. Озадачив Федулова, она стала думать, где еще можно поискать подтверждение своей новой версии.
Если Аиде Борисовне Павловой кто-то мстил как бывшему следователю, то вполне возможно, этот кто-то не сразу приступил к лишению жизни, а начал с угроз. Ведь это так сладко — напугать и посмотреть, как твоя жертва корчится от страха. Многочисленные беседы с теми, кто знал Павлову, не дали никакой информации о том, что ей кто-то угрожал, но ведь Аида Борисовна могла никому об этом и не рассказывать. Просто не принимала эти угрозы всерьез и не считала нужным даже упоминать о них в разговорах.
В любом случае нужно посмотреть электронную почту Павловой. Может быть, она получала письма с угрозами?
Настя немедленно отправилась в компьютерный зал искать Костю Еремеева, которому вопрос об электронной почте Аиды Борисовны почему-то не очень понравился. Или Насте только показалось?
— Нет, у нас она почтой не пользовалась, — твердо ответил он.
— А вообще она отсюда в Интернет выходила?
— А вам зачем? — задал он вполне резонный вопрос.
И в самом деле, Настя как-то подзабыла, что здесь она не сыщик, а всего лишь социолог.
— Просто интересно, на какие сайты выходят члены клуба. Круг их интересов и все такое.
— Вы можете посмотреть в любой момент, в каких сайтах сидят те, кто сюда пришел, — предложил Еремеев. — В чем проблема?
— Ни в чем, — пробормотала Настя.
В самом деле, редкостную глупость она сморозила, совершенно позабыв о своей легенде. Но отступать не хотелось.
— А интересно, почему Аида Борисовна не пользовалась почтой и Интернетом? Зачем тогда она училась на ваших курсах?
— У нее был компьютер дома, она себе купила. Закончила здесь курсы — и купила, — сухо ответил Еремеев. — Вы задаете какие-то странные вопросы.
Ну еще бы… Понятно, что вопросы ему не понравились, они совсем не вязались с работой социолога, а кому приятно чувствовать себя идиотом, которому вкручивают какое-то немыслимое вранье.
— Просто я страшно любопытная, — Настя изобразила смущение и даже попыталась покраснеть, правда, безуспешно. — Есть у меня такой грех, сама знаю. Вот мне сказали, что Аиду Борисовну убили, и мне жуть как захотелось почитать ее переписку. Знаете, в переписке тех, кого уже нет в живых, есть что-то… волнующее, что ли. Словно к тайне прикасаешься. Только вы никому не говорите, ладно? Мне самой стыдно за это мое любопытство, но я с ним ничего не могу сделать, это как клептомания. Ворую чужие тайны. Знаю, что это плохо, а удержаться не могу.
Губы Кости Еремеева тронула едва заметная снисходительная улыбка.
— Ладно, никому не скажу. Но вы вообще-то поосторожнее с этой своей особенностью, можно знаете как нарваться!
— Знаю, — покаянно вздохнула Настя. — Уже нарывалась.
Она вышла из компьютерного зала и отправилась искать Бегорского. Настроение у нее снова упало ниже плинтуса. Ну как же так?! Она, сыщик с таким опытом, и допустила такой непростительный промах. Привыкла за почти три десятка лет быть сыщиком, и притворяться социологом нет навыка, вот и повела себя как сыщик. Неужели мозги напрочь отказывают? Неужели она стала совсем старой? Неужели ее место отныне — перед телевизором и на диване с книжкой?
Андрея Сергеевича она нашла в костюмерной рядом с Тамарой, которая, нацепив очки, сметывала раскроенную ткань.
— Я должна извиниться и покаяться, — начала Настя с ходу, решив ничего не скрывать. — Я допустила ошибку, и теперь, чтобы ее исправить, мне нужна ваша помощь.
Она без утайки поведала печальную историю своего промаха. Бегорский слушал внимательно, изредка кивая, но никаких признаков неудовольствия на его лице Настя не заметила. И то слава богу.
— И как мы будем это исправлять? — спросил он, когда Настя умолкла.
— Мне нужно влезть на ваш сервер. У вас же свой сервер, я правильно поняла?
— Да, правильно.
— Значит, все почтовые ящики членов клуба наверняка на нем. Я посидела на занятиях в компьютерном классе и услышала, как ваш педагог учил открывать почтовый ящик. Он всех ориентировал на сервер «zolotoyvek». Я хочу попытаться найти почтовые ящики Павловой и Корягиной и посмотреть их переписку. Костя Еремеев сказал, что Павлова вашими компьютерами не пользовалась, у нее дома был свой компьютер, но, может быть, она почтовый ящик открывала так, как ее учили. Во всяком случае, я могла бы попытаться. Хакер из меня, конечно, аховый, но кое-что я все-таки умею.
— И что вам мешает попробовать?
— Ваши сотрудники, работающие в компьютерном зале. Я там была и видела, что у них есть возможность следить, какие окна открыты у пользователей, у вас же там сеть. Мне придется работать на своем компьютере, но я боюсь, что они заметят попытку взлома. Я буду работать ночью, когда ваших сотрудников в зале нет. Но если они утром обнаружат следы моей деятельности, то выйдет неприятно.
— Я это решу, — спокойно ответил Бегорский. — Вы мне сообщите, когда сможете сделать то, что запланировали, а я все возьму на себя. Я найду, что им сказать. Насчет этого не волнуйтесь. Что еще?
— Мне нужны настройки вашего сервера. И еще мне нужен адрес детского дома, в который ездила Павлова.
Эта мысль пришла ей в голову только что, и Настя мысленно похвалила себя и порадовалась тому, что голова еще что-то соображает. Дети — существа не только любопытные, но и очень наблюдательные.
Следующим шагом был звонок все тому же Федулову.
— Я еще ничего не успел, — сразу заявил он, едва услышав Настин голос. — До архива не дошел.
— Да я понимаю, — успокоила его Настя. — Я по другому вопросу. Квартира Павловой опечатана?
— Ну разумеется.
— Мне нужно туда попасть.
— Зачем? Что вы там собираетесь искать?
— Мне нужен ее компьютер. Вернее, мне нужна переписка Павловой. Я подумала, что если ее убили из мести, то сначала могли иметь место угрозы. Или она могла в переписке с кем-нибудь поделиться своими опасениями. Может быть, угроз не было, но она кого-то встретила или заметила. В общем, надо посмотреть. Вы ведь, насколько я помню, ее почту не смотрели после убийства?
— Нет, — буркнул Федулов, — чего ее смотреть, когда все были уверены, что это дело рук маньяка.
— И почту Корягиной не смотрели?
— Тем более нет. Короче, я понял. Пойду к следователю, попробую уговорить вынести постановление. Квартира Корягиной тоже нужна?
— Пока нет, Галина Ильинична пользовалась компьютером в клубе.
— Имейте в виду, с ее квартирой все проблематично, — предупредил Федулов, — она уже продана. И где искать ее личные вещи, я понятия не имею.
Ладно, личные вещи Корягиной пока не нужны, а почту Настя попытается посмотреть, если задуманное у нее получится.
* * *
Вечером неожиданно зашла Тамара. В руках у нее был альбом для рисования.
— Я на минутку, Настенька. Хочу вам показать один рисунок.
Она открыла альбом на заложенной странице, и Настя увидела стройную фигурку в чем-то летящем и, на ее взгляд, достаточно бесформенном. Настя не была поклонницей подобного стиля, но в целом картинка производила впечатление изящества и какой-то таинственности.
— Красиво, — неуверенно произнесла она. — Это к новому спектаклю?
— Нет, Настенька, это для вас.
— Для меня?
— Ну да. Я прикинула, как можно вас одеть, чтобы это было красиво, оригинально и в то же время передавало вашу суть, ваш характер. Получилось вот это. Хотите, я вам сошью?
— Что вы, — перепугалась Настя, — не нужно, спасибо. Зачем?
— Как это — зачем? — неподдельно удивилась Тамара. — Чтобы носить, чтобы радоваться, чтобы производить правильное впечатление.
— Да нет, я никогда в жизни такое не надену, — решительно отказалась Настя. — Я никогда не носила такого и не собираюсь носить.
Тамара рассмеялась.
— Вот увидите, Настенька, получится просто замечательно, особенно если я вам сделаю стрижку специально для этого фасона. Да вы не беспокойтесь, ткань я сама куплю или Андрей привезет, я ему скажу, какая нужна ткань, он найдет. Если платье вам не понравится — выбросите его, а если понравится, то считайте, что это мой вам подарок Кстати, как насчет подстричься? И покраситься вам не мешало бы, у вас седина. Конечно, у вас волосы светлые, седина не заметна, но она есть, уж я-то вижу.
Настя на мгновение заколебалась. Стричься она не хотела категорически, как не хотела и нового наряда, но вот насчет краски стоило бы подумать, седых волос в ее платиновых волосах становилось все больше и больше.
И все-таки она отказалась.
— Как-нибудь потом, ладно? Сейчас я не готова к радикальным переменам.
— Но вы все-таки подумайте, — лукаво улыбнулась Тамара. — И при случае я с вас мерочку сниму, авось пригодится.
После ухода Тамары Настя посмотрела на часы — без двадцати десять, еще полчаса — и можно будет приниматься за работу по поиску электронной почты Аиды Борисовны Павловой. Она уже примерно представляла себе, как будет это делать, и пыталась настроиться на предстоящую работу, но мысль то и дело сворачивала в сторону необычного рисунка Тамары. Может, с Лешкой посоветоваться?
— Как ты думаешь, мне пойдет экстравагантное платье? — спросила она, ожидая от мужа взрыва хохота.
Но Чистяков был почему-то серьезен, как никогда.
— Думаю, что это будет ужасно.
— Да вот я тоже так думаю, — вздохнула Настя. — А то мне тут предлагают новое платье и новую стрижку. Я отказалась.
— А знаешь, — неожиданно сказал Алексей, — ты все-таки подумай, Конечно, это будет ужасно, я в этом ни секунды не сомневаюсь, но вдруг это будет интересно?
— Разве может быть одновременно ужасно и интересно?
— Конечно! И тому есть тысячи примеров. Возьми хоть любой фильм Тарантино: сделано из рук вон плохо, просто ужас, а смотрится интересно — не оторвешься. Так что, может быть, имеет смысл попробовать, а? Как говорит один известный деятель, нужно открывать все двери, которые попадаются на твоем пути.
Тут Настя несколько засомневалась: так уж и все? Впрочем, Лешка всегда был мудрее и как-то взрослее. Хотя не глупо ли говорить о взрослости на пороге пятидесятилетия, ведь они с Лешкой ровесники? Просто Настя за тридцать пять лет знакомства привыкла считать Чистякова старше и умнее, еще с тех времен, когда они сидели за одной партой в физико-математической школе.
В начале одиннадцатого она включила компьютер и достала из сумки листок, на котором Бегорский записал параметры настройки сервера. Настя решила пойти по наиболее легкому пути и первым делом влезла на сайт «Мои родные», потому что точно знала: Аида Борисовна Павлова им пользовалась. Через некоторое время Настя уже знала электронный адрес Павловой, который действительно, как она и предполагала, был зарегистрирован на сервере клуба «Золотой век». Оставалось выйти на сервер и попробовать открыть почту. Но для этого нужно знать пароль. Впрочем, если Аида Борисовна действовала так, как учил преподаватель на уроке, то в качестве пароля она, скорее всего, использовала свою девичью фамилию. Настя порылась в записях и вскоре нашла то, что нужно: Добровольская. Ну, вперед!
Попытка прошла на редкость удачно, пароль «Добровольская» сработал, и можно было без помех изучать переписку бывшего следователя. Настя заварила кофе, принесла кружку в гостиную и с удовольствием занялась чтением писем. Однако очень скоро ее воодушевление сошло на нет: писем оказалось совсем немного, и вся переписка была с ребятами из детского дома. Причем было видно, что этим почтовым ящиком Аида Борисовна попользовалась совсем недолго, всего два месяца, и было это в конце 2008 года. После поздравлений с новым, 2009 годом — ни одного письма. Все понятно: сразу после Нового года Павлова купила себе компьютер и, пользуясь приобретенными навыками, завела на другом сервере другой почтовый ящик, с которого и вела всю дальнейшую переписку. А то, что эта дальнейшая переписка была, не вызывало сомнений, ведь если с ребятами из детского дома она могла общаться лично, то уж с сыном-то и его семьей Аида точно должна была переписываться. И если этой переписки нет на клубном сервере, значит, она есть где-то в другом месте. И совершенно точно она есть в ее домашнем компьютере, причем в этом случае наверняка даже не придется ничего взламывать, потому что Павлова — в этом Настя была на сто процентов уверена — не просто читала письма, а загружала их к себе и хранила.
На всякий случай Настя таким же манером и при помощи очередной девичьей фамилии нашла переписку Корягиной, но читать не стала. Всему свое время. Она вспомнила, как не понравился Косте Еремееву вопрос о переписке Аиды Борисовны Павловой, и ее снова одолели сомнения и подозрения в его адрес. Вот и флэшку с фотографиями он ей до сих пор не вернул. Чего он так долго возится? И вообще, он действительно собирался размещать фотографии кошки и раненой собаки на сайте или это была уловка, чтобы убедиться, что его лицо не попало в кадр?
Настя вышла на сайт «Кот и пес» и почти сразу увидела знакомую серо-голубую кошачью мордашку с апельсиновыми глазами, а чуть подальше — фото собаки с облитыми кислотой боками. Собака выглядела душераздирающе, но при этом было видно, что в прошлом она была настоящей красавицей и после успешного лечения снова станет такой же. Кошка же оказалась вообще потрясающей, поистине королевского вида. На снимке она сидела у Кости на руках, но в кадр попали только его пальцы, утонувшие в густом мехе, и немного рукава черной куртки. «Ай да я, — порадовалась Настя, с удовольствием разглядывая фотографии на экране компьютера, — кажется, у меня и в самом деле что-то получается. А я ведь действительно ничему этому специально не училась. Неужели у меня чутье к фотографическому делу? Вот уж точно, никогда не знаешь, где найдешь — где потеряешь».
* * *
Утром Настя погуляла с Подружкой, которая была сегодня какой-то тихой и вялой, позавтракала фруктовым салатом и овсянкой (в кафе ей сказали, что, пока Андрей Сергеевич не уедет, его распоряжения будут выполнять беспрекословно) и отправилась в детский дом.
Заведующая детским домом, приветливая, но с виду замученная и усталая, долго не могла понять, почему гостью из Москвы интересуют дети, которые ходили к покойной Аиде Борисовне. Пришлось сочинить очередную ложь и представиться журналисткой, которая собирает материал для статьи о двух таинственных убийствах.
— А у нас в милиции знают, что вы собираете такой материал? — строго спросила заведующая, недоверчиво глядя на Настю через очки в большой оправе.
— Конечно, — заверила ее Настя, — и оперативники знают, и начальник горотдела, вы можете позвонить и убедиться.
Вероятно, она была достаточно убедительной, потому что заведующая не стала ничего проверять. Она провела Настю в игровую комнату и попросила подождать. Минут через двадцать она вернулась и сказала, что все дети сейчас на уроках в школе и Насте лучше вернуться сюда вечером. Настя мысленно чертыхнулась: как же она сразу об этом не подумала, ведь это так очевидно, дети же школьного возраста! Нет, определенно ей пора завязывать с сыскной работой, она допускает одну ошибку за другой. Неужели она и на Петровке в последнее время так же плохо работала? Или просто расслабилась, потому что обстановка не похожа на служебную и ей все кажется, что она работает не всерьез, не по-настоящему, а словно в какую-то игру играет.
— Скажите, а многие из ваших подопечных переписываются с клубом «Золотой век»? — спросила она, уже стоя на крыльце.
— Многие, — кивнула заведующая, — да почти все. Все хотят иметь семью и надеются найти себе если не родителей, то хотя бы бабушек и дедушек. Это нормально для детдомовского ребенка, и Андрей Сергеевич тут не ошибся, правильно угадал.
— Бегорский?
— Да. Это была его задумка, он и компьютеры нам купил. Где вы еще найдете детский дом, в котором был бы целый компьютерный класс? Зато и результат очень хороший, нас ведь не только Аида Борисовна навещала, есть еще пожилые люди, которые подружились с нашими ребятишками. Берут их к себе домой на выходные, водят в кино, и все такое. Только благодаря сайту «Мои родные» они друг друга нашли.
К шести часам Настя вернулась в детский дом, и ее провели в комнату, где собралось восемь подростков, мальчиков и девочек. Все они постоянно общались с Аидой Борисовной, приходили к ней в гости, ходили вместе на прогулки и экскурсии, слушали ее замечательные сказки и даже готовились ставить кукольный спектакль. Но не успели, потому что Аиду Борисовну убили.
— Она такие красивые куклы шила, — всхлипнула одна из девочек. — Они уже все были готовы, мы сказку про волшебную мельницу репетировали… Мы хотели сначала здесь ее ребятам показать, а потом в клубе у Аиды Борисовны.
— Она классная была, — пробасил из угла угрюмый подросток с прыщами на щеках, — столько всяких историй знала и рассказывала интересно.
— Ребята, вспомните, пожалуйста, как вы вместе гуляли по городу. Особенно в последнее время перед ее… смертью. Может быть, к ней кто-нибудь подходил? Кто-нибудь с ней заговаривал? Может быть, она встречала каких-нибудь старых знакомых? Вспоминайте как следует.
Но ничего такого никто не вспомнил.
— Может быть, ей передавали записки? Может быть, Аида Борисовна вдруг становилась расстроенной, или озабоченной, или мрачной, или испуганной? Может быть, были звонки ей на мобильный, после которых у нее резко портилось настроение?
Настя засыпала ребят вопросами, но ни одного внятного ответа не получила. Ребята хорошо помнили множество деталей, они вспомнили даже женщину в красивом платье, потому что Аида Борисовна обратила на это платье внимание и похвалила его, и не просто вспомнили, а подробно описали. Но ничего, что могло бы быть связано с получением угроз, так и не выплыло. Было видно, что ребята горюют по своей наставнице, сожалеют о ее смерти и очень стараются быть полезными, но… Этот ход Насти Каменской ни к чему не привел.
* * *
Зато утро следующего дня началось вполне позитивно: к Насте снова явился майор Федулов. Лицо его сияло.
— Анастасия, я, кажется, нашел то, что нужно. Не стал звонить вам по телефону, решил, что лучше лично встретиться. Вы оказались правы, — выпалил он прямо с порога, — есть такое дело, которое вела Павлова и по которому свидетелем выступала Корягина. Все сходится! Вы как в воду глядели!
Он был таким радостным и возбужденным, что Настя постеснялась сказать, что еще не завтракала и вообще-то собиралась в кафе. Можно было бы и его пригласить на завтрак, но совсем не нужно, чтобы ее видели в обществе оперативника. Пришлось остаться в номере и ограничиться очередной чашкой кофе. На этот раз Дмитрий явился с пустыми руками, а у самой Насти не было ничего, кроме двух вчерашних бутербродов, припасенных для Подружки, с которой, кстати, она не успела утром погулять.
— Мне вас и угостить-то нечем, — виновато сказала она.
— Не нужно меня угощать, я вас сам сейчас угощу такой историей — пальчики оближете, — весело ответил Федулов.
— Но от кофе-то не откажетесь?
— Не откажусь.
История, которую поведал майор, действительно оказалась совершенно замечательной с точки зрения поддержания версии о мотивах убийств Павловой и Корягиной, которые в этом случае можно было бы уже назвать двойным убийством.
В 1996 году Аида Борисовна вела дело о групповом изнасиловании, совершенном учениками вечерней школы в стенах этой же школы. Трое молодых парней изнасиловали свою одноклассницу, при этом так ее избили, что девушка скончалась. Галина Ильинична Корягина, чья партийная карьера благополучно завершилась в 1991 году одновременно с запретом на деятельность коммунистической партии, работала в те годы в вечерней школе по своей основной, полученной еще в институте специальности — учителем истории. Ее показания и легли в основу обвинительного заключения и приговора, поскольку она в тот трагический вечер много чего видела и слышала. Всем обвиняемым дали по 15 лет, которые на сегодняшний день еще не истекли, но на то и существует закон, чтобы можно было освобождаться условно-досрочно. Более того, один из подсудимых прямо в зале суда вел себя агрессивно, орал на прокурора и свидетелей обвинения, грозился «всех достать и всех урыть». Судя по материалам дела, он состоял на учете в психоневрологическом диспансере, судебно-психиатрическая экспертиза признала его вменяемым, но отметила наличие определенных аномалий психики, которые проявлялись еще в детстве: он баловался поджогами и истязал домашних животных, не только своих, но и чужих. Именно он был заводилой в компании насильников. Второй подсудимый, как написано в характеристике и заявлено в показаниях свидетелей, был замкнутым, угрюмым и нелюдимым, плохо учился, плохо работал и производил впечатление умственно отсталого, хотя экспертиза этого и не подтвердила. Третий же преступник был покорным и зависимым от своих друзей, глуповатым и слабым.
— Ну, как вам история? — с горящими глазами спросил Федулов.
— Супер! — искренне ответила Настя.
— Мне нужно еще некоторое время, чтобы собрать сведения о том, где они сейчас и чем занимаются. Я Илюху подключил, мы вдвоем быстрее справимся.
— Хорошо, — кивнула Настя. — А что со следователем? Вам удалось его убедить вынести постановление об осмотре квартиры Павловой?
— Пока нет, он болеет, в больнице лежит с пневмонией. Но его жена говорит, что через пару дней его уже выпишут.
— Ладно, подожду. Столько времени уже прошло, что несколько дней значения не имеют.
Она распрощалась с майором и отправилась в кафе. Ну что ж, коль в деле наметился простой, можно использовать освободившееся время для того, чтобы проверить еще одну версию. В конце концов, оба убийства могли быть совершены по разным мотивам и разными людьми, разве нет? И если найдется, за что мстить Павловой, то почему бы не найтись и тому, кто захотел свести счеты с Корягиной, причем независимо от Аиды Борисовны. Что, Корягина была ангелом во плоти? Конечно, нет. Та еще штучка была покойная Галина Ильинична. И потом, никто не отменял корыстный мотив. Да, квартира завещана музею, но если у одинокой женщины есть роскошная трехкомнатная квартира, которую она получила, явно злоупотребляя служебным положением, то где гарантия, что у этой женщины нет других ценностей, в завещание не попавших и предназначенных наследнице по закону, то есть дочери? Пора прекращать работать по очереди по каждой версии, на Петровке ей бы этого никогда не позволили. Нужно двигаться во всех направлениях. Как сказал Лешка? Нужно открывать все двери, встречающиеся на пути? Хорошая фраза, надо ее запомнить.
И пока суд да дело, надо ехать в Костровск.
Глава 10
Анатолий Владимирович Старков несказанно удивился, услышав по телефону голос Насти Каменской. К счастью, за долгие годы номер телефона его не изменился, и Насте легко удалось дозвониться до него.
— Я буду очень рад вас повидать, — искренне заявил он. — Такая приятная неожиданность! Вас встретить на вокзале?
— Не нужно, я приеду на машине из Томилина.
— Из Томилина?! — еще больше удивился он. — Как вас занесло в наши края? Что вы там делаете? Неужели очередное убийство раскрываете?
— Можно и так сказать, — улыбнулась Настя. — Я уже на полпути в Костровск, водитель говорит, что мы будем в городе минут через сорок.
— Попросите его подвезти вас к… — он на мгновение задумался. — Давайте встретимся в том ресторане, где вы когда-то встречались с Эдуардом Петровичем. Помните?
— Конечно, как тут забудешь. Кажется, китайский?
— Совершенно верно, китайский. Теперь его не узнать, но расположен он все там же. Скажите водителю, чтобы ехал на улицу Весеннюю. Я буду вас ждать.
Весь остаток пути Настя думала не о Галине Ильиничне Корягиной, ее вероятных врагах и ее возможном наследстве, а о своем давнем пребывании в Костровске и знакомстве с местным крестным отцом Эдуардом Петровичем Денисовым, о преступлениях в санатории и своих тогдашних переживаниях. Как давно это было! Как давно и как смешно теперь об этом вспоминать…
Ресторан на Весенней улице она и впрямь не узнала, да и сама улица сильно изменилась, все дома на ней были отреставрированы и выглядели игрушечными, словно на картинке в сборнике сказок. Старков ждал ее на улице у входа.
— С ума сойти! — воскликнул он, открывая дверь машины и помогая ей выйти. — Я вас столько лет не видел и ожидал встретить элегантную даму примерно своего возраста, а вы выглядите все так же, как девчонка. Те же джинсы, тот же свитер, тот же хвостик и по-прежнему без макияжа. Вы решили не стареть?
Насте показалось, что в его голосе звучит неодобрение, как будто он видит перед собой старую девочку.
Вообще-то его слова можно было бы расценить и как комплимент, но что-то сомнительно… Она вспомнила все, что говорила ей Тамара, вспомнила свое недоверие к ее словам и загрустила. Неужели Тамара права и Настина манера одеваться никуда не годится и делает ее смешной и нелепой?
Старков предусмотрительно заказал отдельный кабинет.
— Здесь нам никто не помешает, — сказал он, отодвигая стул для Насти. — Ну, рассказывайте, как ваши дела? Что привело вас в нашу провинцию?
Они сделали заказ, и Настя рассказала, что вышла в отставку, работает в частном детективном агентстве и получила задание по мере возможности разобраться с двумя убийствами в Томилине.
— Да, — кивнул Старков, — я слышал о них. Если могу быть хоть чем-то полезен — ради бога, только дайте знать. В нашем городском криминалитете я всех знаю, так что с информацией проблем нет. И в томилинских делах я тоже немного ориентируюсь.
— Знаете, — неожиданно для себя самой сказала Настя, — я бы хотела у вас спросить про оперативников, с которыми мне приходится контактировать. Федулов и Вторушин. Не слыхали?
В большей степени ее интересовал именно Вторушин, потому что с Федуловым ей и так все было ясно, но не хотелось так явно показывать свой интерес. А вдруг она ошибается?
— Ну как это не слыхал! — рассмеялся Старков. — Чтобы я — да не слыхал? Про Вторушина я, правда, знаю поменьше, мне напрямую не приходилось с ним сталкиваться, а Димку Федулова я знаю лично. Хороший парень, крепкий опер, отличный агентурист, активно пользуется источниками в криминальной среде, знаком с представителями практически всех группировок в области и как-то строит с ними отношения.
— Как именно? — насторожилась Настя.
— Да вы не беспокойтесь, правильно он их строит. — Старков усмехнулся. — Сам в криминале не участвует, но при случае от материального вспомоществования не отказывается.
— Это при каком же случае?
— Ну что вы так переполошились? Ничего крамольного, уверяю вас. Вот я вам расскажу одну историю — и вы поймете. Например, некий предприниматель в пьяном виде сел за руль и сбил человека. С места происшествия скрылся. Димка как раз занимался его розыском, он его и задерживал. Осудили его, срок впаяли, все как положено. Так вот, этот горе-предприниматель, очень богатый человек, попросил Димку присмотреть за его сыном, который в пятнадцать лет влюбился в девочку-наркоманку и стал якшаться с ее окружением. Мальчик-то хороший, интересуется микробиологией, хочет стать ученым, а ведь по молодости да по глупости можно таких дел наворочать! Вплоть до того, что вбить себе в голову идею о спасении наркоманки путем совместного употребления наркотиков. Несчастный отец боялся, что до этого или уже дошло, или вот-вот дойдет. А мать совершенно беспомощна, с сыном справиться не может. Ну, папаша, стало быть, сел, а Димка Федулов взялся за парня всерьез и отбил его от компании, мальчишка окончил школу и поступил в институт, а когда папаша из зоны вернулся, сын уже на втором курсе учился. Вот папаша-предприниматель в знак благодарности и подарил Димке дорогую иномарку, внедорожник. Компания-то вся плохо кончила: кто умер, кто сел, кто скололся до такой степени, что вот-вот концы отдаст. Девочка та, кстати, тоже умерла от передоза. А мальчишка — единственный, кто остался жив и благополучен, так что благодарность папеньки поистине не знала границ.
— О какой иномарке вы говорите? — удивилась Настя. — По-моему, Федулов ездит на раздолбанных «Жигулях». Разве нет?
— Сейчас — да, — согласился Старков. — Ту машину бандиты сожгли за то, что… Ну, вы сами, Анастасия Павловна, понимаете, любому оперу есть за что сжечь машину. Вообще Димка — хороший опер, у него отличные показатели, он толковый, энергичный, мобильный и при этом жутко упертый: если в чем-то уверен — костьми ляжет, чтобы это доказать.
«Ну да, — подумала Настя, — это похоже на правду, если вспомнить, с каким азартом он берется за разработку каждой версии, которую я предлагаю».
— А про Вторушина что вы мне расскажете?
— Не возьмусь давать ему полную характеристику, — задумчиво произнес Анатолий Владимирович, — какой-то он невнятный, очень скрытный, необщительный. По-видимому, у него серьезные проблемы с женщинами, он не женат и, насколько мне известно, не имеет постоянной подруги. Зато регулярно наведывается к нам в город, навещает бабушку и заодно посещает бордель, самый, по нашим провинциальным меркам, элитный. А вы сами о нем что думаете?
— Не знаю, — Настя пожала плечами. — Он мне не нравится.
— Вот как? Почему?
— Он мне кажется противным и…
Она все не могла подобрать правильные слова и замешкалась.
— Скользким? — подсказал Старков.
— Да нет, не скользким, а каким-то липким, нечистым, что ли.
Старков рассмеялся.
— Ну да, пожалуй, вы точно подметили. Вторушин действительно странноватый, хотя ни в чем откровенно плохом, непорядочном, подлом или криминальном вроде бы не замешан. Во всяком случае, такой информации не было.
— А как же бордель? — возразила Настя. — Он ведь денег стоит, и немалых. Откуда они у простого мента, если он такой честный и порядочный?
— А вы что, не знаете? — приподнял брови Старков. — Ну что вы, это же всем известно. Банки и страховые компании очень нуждаются в информации, им приходится проверять тех, кто хочет взять кредит, они разыскивают неплательщиков и их имущество, разбираются со страховыми случаями, похожими на мошенничество. Для поиска нужной информации они активно пользуются услугами сотрудников милиции, и Илья Вторушин — один из таких сотрудников. Он помогает ряду банков, а те очень хорошо платят. При этом ваш дружок Вторушин пытается быть белым и пушистым, он официально оформил разрешение на занятие преподавательской деятельностью, рапорт написал, все как положено, и числится в этих банках как сотрудник по договору, ведущий занятия со службой безопасности по законодательству, регулирующему применение оружия и мер самообороны, по уголовному праву и так далее. Он действительно проводит два-три занятия, даже зачеты принимает и получает за это деньги, а в остальное время пользуется милицейскими базами данных для сбора интересующей банки информации. Многие так делают, а руководство смотрит на это сквозь пальцы, потому что официально придраться не к чему: разрешение на преподавание есть, а налоги Вторушин со своих доходов добросовестно платит. Да, совсем забыл вам сказать: тот бордель, куда ходит Вторушин, принадлежит знаете кому?
— Не знаю. Кому?
— Дочке той самой Корягиной, чье убийство вы собираетесь раскрыть. Говорят, что мать ее прокляла, отреклась от дочери и много лет не поддерживала с ней отношений.
— Да, — согласилась Настя, — мне об этом рассказывали. Я, собственно, как раз и приехала, чтобы с этой дочерью встретиться. Мне вопросы наследства все покоя не дают.
— Ну что вы, Настя, какое там наследство! — махнул рукой Анатолий Владимирович. — Квартира, что ли? Я слыхал — большая, чуть ли не трехкомнатная. Только нашей Танечке эта квартира не нужна, вы представляете, какие у нее доходы от борделя?
— Слабо, — призналась Настя. — Большие?
— Огромные! Она столько зарабатывает в своем массажном салоне, что никакая квартира в Томилине ей сто лет не нужна. Между прочим, у нее молодой любовник, красавчик невозможный, и вообще она в полном шоколаде. Уверяю вас, она к убийству матери никакого отношения иметь не может. Впрочем, если вы хотите сами с ней поговорить, я с удовольствием составлю вам протекцию, я Татьяну хорошо знаю.
— Спасибо, — поблагодарила Настя, — буду вам признательна. Если можно, я хотела бы с ней встретиться сегодня же, чтобы не терять времени.
— Я ей позвоню, — кивнул Старков. — Надеюсь, она мне не откажет.
— А вы мне про нее что-нибудь расскажете?
— Кое-что расскажу, — улыбнулся он. — Татьяна Корягина приехала в Костровск из Томилина, когда ей было восемнадцать, это было году примерно в восемьдесят пятом или около того. Приехала она, как и полагается, поступать в институт, во всяком случае она именно так рассказывает, но провалилась, а поскольку была очень красивой и легкомысленной внешне, но себе на уме внутренне, то при благоприятном стечении обстоятельств очень скоро стала проституткой для бань с начальниками. Постепенно росла по карьерной лестнице и доросла сначала до «мамки», а теперь содержит массажный салон, он же бордель. Замужем не была, детей нет. Зато есть молодой любовник, о чем я вам уже докладывал. Почему вы так мало съели? Вам не нравится? Невкусно?
Настя опомнилась и посмотрела на стоящую перед ней тарелку. Она до такой степени увлеклась разговором, что совсем забыла про свои любимые грибы муэр с ростками бамбука.
— Нет, очень вкусно, просто я заслушалась. Сейчас я доем.
— Так ведь все уже остыло, — огорченно заметил Старков.
— Ничего, мне и так вкусно, я очень люблю это блюдо.
Она быстро доела бамбук с грибами, отодвинула тарелку и принялась грызть креветочные чипсы из рисовой муки.
— А что еще известно про младшую Корягину?
— А что вас интересует?
— Ну, например, куда она девает деньги, если их действительно так много?
— На себя тратит. Построила на окраине Костровска, на берегу реки, огромный дом, завела сад, прислугу держит — повара, горничную, садовника, водителя. Отдыхать ездит на дорогие курорты. Друзьям помогает щедро, Танюшка у нас не жадная, денег не жалеет. Любовнику, кстати, квартирку купила.
— А зачем ему квартира? — удивилась Настя. — Разве они не вместе живут?
— Представьте себе, нет. Татьяна хочет жить одна и только одна, она потому и замуж не выходит. Вы думаете, у нее с женихами проблема? Да отбоя от них нет! Богатая, умная, без детей, роскошная баба с формами, море обаяния, да она, если бы захотела, сто раз замуж вышла бы. Но не хочет. Любовник у нее постоянный, но приходящий. Она его всячески балует, машинки там, поездки, одежка из Милана, карманные денежки. Ну так что, я звоню Татьяне?
— Звоните.
Старков вынул телефон и уже через несколько минут записывал для Насти на листочке адрес массажного салона, владелицей которого была Татьяна Корягина.
Дочь Галины Ильиничны Корягиной оказалась высокой крупной женщиной чуть за сорок с прекрасной кожей, красивыми веселыми глазами, грубоватой в разговоре, с хорошим чувством юмора и самоиронией, действительно очень обаятельной и весьма неглупой. О себе она рассказывала откровенно и со смехом — ей скрывать нечего, у нее вся милиция куплена, про нее и так все всё знают, а профессии своей она не стесняется и даже считает ее социально полезной.
— Не зря же американцы говорят, что проституция — это залог стабильности семьи. Мужчине не нужны отношения, ему нужен секс. И если он может получить секс без отношений, он с удовольствием это делает и возвращается в семью. А если для того, чтобы получить секс, непременно нужно вступать в отношения, то вот это уже опасно, потому что новые отношения начинают неизбежно конкурировать с отношениями в семье. И тут уж кто кого, — говорила она, разламывая на мелкие дольки плитку шоколада. — Угощайтесь. Я обожаю шоколад, постоянно его грызу.
Шоколад был светлым, молочным, Настя такой не любила, на ее вкус он был слишком сладким, приторным, она предпочитала горький.
— Про наследство я узнала лет за пять до маминой смерти, а то и больше, — рассказывала Татьяна. — Это был единственный случай за все годы, когда мать мне написала. Так-то мы отношения уже много лет не поддерживали, но я же понимала, что мать стареет, мало ли что, поэтому я маминой соседке специально оставила свой адрес и все телефоны, чтобы она позвонила в случае нужды. Соседка, видно, матери об этом сказала, вот мать и взяла у нее адрес, чтобы написать мне, что лишает меня наследства и все завещает краеведческому музею. Представляете? Ведь могла бы просто позвонить и сказать — так нет, написала письмо, дескать, даже слышать твой голос мне противно.
— А письмо, случайно, не сохранилось? — спросила Настя.
— Да нет, конечно, я его почти сразу выбросила. Чего его хранить?
Ну вот, теперь как доказать, что она действительно давно знала про наследство? А вдруг врет? Вдруг она ничего не знала? Не знала и организовала убийство матери, чтобы получить наконец квартиру, а возможно, и еще какие-то ценности. С другой стороны, сколько может стоить трехкомнатная квартира в Томилине? Максимум пятнадцать тысяч долларов, Настя узнавала. Что Татьяне Корягиной эти пятнадцать тысяч, если у нее доходы многократно превосходят стоимость квартиры? Даже если соседка Галины Ильиничны подтвердит, что та действительно брала у нее адрес дочери, то не факт, что она воспользовалась им и послала Татьяне письмо, а если и послала, то не факт, что Татьяна его получила. Может, все-таки дочь не знала о том, что лишена наследства?
Они сидели в очаровательной комнате на втором этаже массажного салона «Релакс», в кабинете хозяйки, который уместнее было бы назвать будуаром — настолько уютным и женственным он был, без малейшего намека на официальность и «служебность». Правда, здесь были и рабочий стол, и компьютер, и полки с папками, но выглядело это все по-девичьи кукольно, весело и беззаботно. Папки на полках сияли яркими красками — изумрудными, голубыми, оранжевыми и солнечно-желтыми, — а комнатные растения в огромных количествах удачно камуфлировали стол и монитор. Зато два диванчика с горами мягких атласных подушечек и два глубоких кресла словно выставляли себя напоказ и радовали глаз усыпанной розочками обивкой. И сама Татьяна Корягина была под стать этой комнате, такая же пышная, бело-розовая, похожая на торт со взбитыми сливками.
— Мне хотелось бы поговорить с вашим другом, — осторожно сказала Настя. — Это возможно?
— Да ради бога! — Татьяна беззаботно махнула рукой. — Думаете, он что-нибудь знает?
— Ну, всякое бывает.
— Запишите его адрес и телефон.
Татьяна не задала Насте ни одного вопроса, на который ей трудно было бы ответить, например, из милиции ли она, и если нет, то кто она вообще такая и почему интересуется убийством матери, а если да, то почему задает те же самые вопросы, которые ей уже задавали в марте прошлого года. Она даже не спросила, о чем именно Настя собирается разговаривать с ее молодым любовником. Что это? Следствие того, что Настин визит был предварен звонком Старкова, который еще со времен Эдуарда Петровича Денисова был в Костровске человеком известным и авторитетным, или абсолютная уверенность в том, что ничего опасного в Настиных вопросах нет и быть не может? И если второе, то в чем причина? В том, что Татьяна Корягина действительно не имеет к убийству своей матери никакого отношения и опасаться ей нечего? Или в том, что она уверена и в своем любовнике, и в недоказуемости своей причастности к преступлению?
Насчет отношения к смерти Галины Ильиничны Татьяна не сочла нужным притворяться: да, она свою мать не любила, но справедливости ради хотела бы заметить, что и мать ее не любила.
— Когда она меня рожала, она делала это только потому, что так надо: чтобы семья считалась полноценной, в ней должен быть ребенок. Как только папашка ее бросил, я сразу стала матери не нужна, я мешала ей заниматься своими делами, карьерой, плести свои интриги в горкоме, писать доклады и искать любовников. Мать все время мной руководила, орала на меня, у нее была одна цель: сделать так, чтобы я как можно быстрее стала самостоятельной, не требовала ее внимания и заботы. Поэтому малейшее сомнение в моем поведении, слишком смелый, на ее взгляд, наряд, или, не дай бог, крашеные ресницы, или звонок мальчика по телефону, или вечерние провожания приводили ее в бешенство: ведь это признак надвигающегося неблагополучия, а за ним и до разврата недалеко, как же она сможет спокойно работать и руководить людьми в отделе пропаганды, если у нее самой проблемный ребенок, требующий неусыпного внимания. Это недопустимо, это помешает карьере. Я, конечно, не понимала этого в те годы так отчетливо, как поняла потом, но все равно чувствовала, что я ей не нужна, что я только помеха и источник постоянной опасности. Голубая мечта матери была запереть меня дома с учебниками в обнимку и ни о чем не беспокоиться, а потом чтобы ей говорили, какая у нее умная и талантливая дочка, и чтобы я закончила школу с медалью. А я ей все это обломала, бегала на свидания, красилась, одевалась модненько, насколько это было возможно, целовалась с парнями в подъезде, рано стала покуривать. А мать ловила меня, орала и ругалась. Так детство и прошло.
Татьяна безмятежно улыбнулась и сунула в рот очередной кусочек молочного шоколада.
— А потом? — с любопытством спросила Настя.
Кое-что она уже знала в общих чертах, но ей интересно было услышать историю в изложении самой Татьяны.
— А потом я наврала матери, что уезжаю в Костровск поступать в институт.
— Наврали? А на самом деле что было?
— На самом деле я действительно уехала сюда, в Костровск, но только никаких мыслей об институте у меня и в помине не было. Конечно, я могла и не врать, просто уехала бы — и все, у меня наглости хватило бы, но мне нужно было, чтобы она денег дала. Ехала я к мальчику, с которым познакомилась на дискотеке и в которого влюбилась без памяти. Я была уверена, что как только приеду к нему — мы тут же поженимся. Конечно, ничего этого не получилось, и пошла я по совсем другой дорожке, начинала с вокзала, потом меня заметил один вор, он был такой шикарный! — Татьяна мечтательно улыбнулась и скорчила забавную рожицу. — Ездил в поездах и обувал лохов в карты. Денег у него было немерено, так что пару лет я прожила как у Христа за пазухой, потом его посадили, и опять я вернулась на панель. Но это был уже восемьдесят седьмой год, начало восемьдесят восьмого, перестройка шла полным ходом, в том числе и в нашем горячем цехе. Впрочем, вам моя история, наверное, не интересна, вы же не для этого сюда пришли, правда?
— Мне очень интересно, — совершенно искренне ответила Настя. — А как Галина Ильинична отреагировала на ваши обстоятельства?
— Ну, матери это, как вы сами понимаете, понравиться не могло, и когда я звонила домой, то ничего, кроме брани и крика, не слышала. Так что матери у меня, можно сказать, и не было. И потерю ее я практически никак не ощутила, я с ней не виделась без малого двадцать лет.
— То есть после переезда в Костровск вы с ней все-таки встречались?
— Ну а как же! Был момент, когда я собралась было рожать и приехала к ней. Срок был еще совсем маленьким. Мне казалось, что я могу начать все с чистого листа, жить дома, с мамой и с ребенком, и будет у нас нормальная семья, не хуже, чем у других. Но мать меня выгнала и сказала, что никогда не станет помогать мне растить ублюдка, которого я непонятно с кем нагуляла. И даже мои заверения в том, что я прекрасно знаю, кто отец ребенка, и очень его люблю, ее не остановили. Она говорила, что у проститутки и блудницы не может быть нормальной, обыкновенной человеческой любви.
Я боялась, что одна ребенка не подниму, жить в Томилине мне негде, мать меня к себе не пустила и квартиру разменивать отказалась, пришлось вернуться в Костровск и сделать аборт. Сейчас-то я, конечно, понимаю, что и ребенка подняла бы, и вырастила бы, и стал бы он не хуже других, но это сейчас, а тогда мне казалось, что одна я не справлюсь, мне и без того было тошно, что меня любимый бросил, а тут еще и мать выгнала и в помощи отказала. В общем, дура я была. До сих пор жалею. А мать не жалею. У меня к ней никаких чувств нет. Можете меня за это осуждать или порицать, это уж как вам будет угодно, — она с вызовом посмотрела на Настю, — я вам все честно говорю, без прикрас. Не притворяюсь.
— Неужели квартиру в Томилине не жалко? Все-таки трехкомнатная, в престижном месте. Это ведь живые деньги.
— Да ну ее! — Татьяна махнула пухлой белой ручкой. — У меня в Костровске и квартира, и дом большой. Мне от матери ничего не нужно. Пусть хоть музей ею владеет, хоть нищий с помойки, хоть кто.
Она умолкла и грустно посмотрела в окно, задрапированное шелковыми шторами со множеством складочек Потом улыбнулась неожиданно робко и застенчиво.
— Единственное, о чем я жалею, это о торшере.
— О торшере? — переспросила удивленная Настя.
— Ну да. Знаете, у матери в квартире был такой дурацкий пошлый торшер, огроменный, из серии «красота невозможная». Белая резная нога с позолотой и финтифлюшками, розовый абажур и поверх него драпировка грязно-салатового цвета. А по краю абажура бахрома и кисти. В общем, мечта мелкой буржуазки. При советской власти такого ни у кого не было, а потом они появились в продаже, и мать тут же купила. Когда я в последний раз приезжала, он уже стоял. Рядом с ним был стул, такой типа полукресла, мать на этом стуле сидела и орала насчет ублюдка и блудницы. Вот его я хотела бы оставить себе, чтобы смотреть на него и не забывать, как она со мной обошлась. Я помню, она на меня кричала и требовала, чтобы я сделала аборт, а я всё смотрела на него и думала, глотая слезы: как же так, ты же купила такой торшер — розовый, уютный, пусть пошлый, но человеческий, олицетворяющий мягкость и домовитость, — и тут же требуешь, чтобы я избавилась от твоего внука и убиралась с твоих глаз долой. Я бы этот торшер у себя в заведении поставила, он бы тут пришелся как раз к месту. И назвала бы его знаете как?
— Как?
— Харлампием Аколуфьевичем Корягиным.
— Как-как?!
— Харлампием Аколуфьевичем, — со светлой и какой-то отрешенной улыбкой повторила Татьяна. — Это из греческого: «хара» — радость, «лампий» — светиться, блистать, «аколуф» — сопровождающий. Получился бы торшер, который своим светом сопровождает радость. Разве плохо?
* * *
С любовником Татьяны Корягиной, двадцативосьмилетним Леонидом Вешняком, Настя встретилась у него дома. Леонид, судя по всему, предпочитал вести ночной образ жизни, и, когда Настя позвонила ему около четырех часов дня, он только-только проснулся, даже позевывал в трубку.
Квартира у него была в самом центре Костровска, в двух кварталах от массажного салона «Релакс». Маленькая, чисто убранная, обставленная в стиле хай-тек, она резко отличалась от обстановки в кабинете его подруги. Сам Леонид был белокурым красавцем, изящным, грациозным, с ангелоподобным нежным лицом и голубыми глазами. Манеры у него оказались обворожительными, голос — вкрадчивым, но в целом он производил на Настю впечатление опасного коварного зверя, готовящегося к прыжку со спины. Такой будет вцепляться не в горло, а в холку. Впрочем, чему тут удивляться? Если бы у парня не было железного стержня, вряд ли он обратил бы на себя внимание такой женщины, как Татьяна Корягина.
Леонид без малейших колебаний подтвердил рассказ своей любовницы о том, что Татьяна давно знала о завещании не в свою пользу и совершенно по этому поводу не убивалась. О самой же Татьяне он говорил любовно и ласково, дескать, и красавица она, и умница, и вообще просто сокровище. При этом взгляд его теплел, а интонации становились мягкими. Татьяну он называл Татой.
— Я сам никогда не видел Таточкину маму, но мне Тату очень жалко.
— Почему? — спросила Настя. — Ведь она, кажется, не горюет о матери.
— Вот потому и жалко! Понимаете, я вырос в хорошей дружной семье и до сих пор поддерживаю с родителями очень добрые отношения, теплые, доверительные. Они продолжают обо мне заботиться, хотя мне уже скоро тридцать стукнет, и я о них забочусь, как могу. Я всегда любил и мамулю, и папу, и они меня любили и любят. И мне жаль, что у Таточки все так сложилось и ей не довелось испытать ни любви, ни заботы, ни тепла. Зато теперь я стараюсь Тату побаловать, порадовать, она для меня — маленькая недолюбленная девочка, мне порой хочется взять ее на руки и потетешкать, — он смущенно улыбнулся. — Вам, наверное, смешно это слышать, ведь я намного моложе Таты, да и по комплекции мы совсем разные.
— Нет-нет, что вы, — торопливо принялась разуверять его Настя, — это совсем не смешно.
Он предложил кофе, но Настя отказалась, она уже договорилась о встрече со Старковым — Анатолий Владимирович пригласил ее на ужин.
* * *
Ужинали они в том же ресторане, в котором уже встречались: Настя любила китайскую кухню, а других китайских ресторанов в Костровске не было. Разговор был легким, ни к чему не обязывающим и приятным. Повспоминали покойного Эдуарда Петровича Денисова, обсудили кое-каких общих знакомых, поделились впечатлениями о ситуации в милиции и в криминале, Настя поведала о своих беседах с Татьяной Корягиной и ее любовником Вешняком.