Филип К. Дик

«Скользя во тьме»

Глава первая

Стоял, было дело, парень, и целый день сикарах у себя из волос вытряхивал. Доктор ему сказал — нет у тебя в волосах никаких сикарах. Тогда парень восемь часов кряду под душем торчал — терпел горячую воду и сикарашьи укусы, — а потом вылез и просушился. Но сикарахи так в волосах и остались — больше того, по всему телу расплодились. Через месяц сикарахи уже и в легких у парня сидели.

Раз он больше ничего делать и ни о чем думать не мог, парень приступил к теоретическому изучению биологического цикла сикарах, а также при помощи Британской энциклопедии попытался выяснить, что это конкретно за сикарахи. Они к тому времени уже весь его дом заполонили. Парень прочел про множество самых разных видов и в конце концов заприметил сикарах на открытом воздухе, а потому решил, что это тли. Когда это решение пришло ему в голову, парня уже ничто не колебало — что бы ему там люди ни говорили. А говорили разное — к примеру, что тли, дескать» людей не кусают.

Говорили ему это потому, что бесконечные сикарашьи укусы вконец парня измучили. В универсаме 7-11, одном из целой торговой сети, которая почти по всей Калифорнии, он купил аэрозольные баллончики с «рейдом», «черным флагом» и «яд-гадом». Сперва парень опрыскал весь дом, потом себя — с головы до ног. «Яд-гад» как будто лучше всего помогал.

Касательно теоретической стороны дела, парень различил три фазы биологического цикла сикарах. Перво наперво они доставлялись к нему теми, кого парень назвал «переносчиками», а конкретно — людьми, не осознававшими своей роли в распространении сикарах. На протяжении этой фазы сикарахи не имели челюстей, точнее жвал. Это мудреное слово он выучил за долгие недели своего научного исследования — чертовски ученое занятие для парня, работавшего на станции техобслуживания с вывеской «Тормоза и шиномонтаж», где он менял народу тормозные колодки. Ничего о сикарахах не зная, «переносчики», соответственно, ни черта и не чуяли. Парень частенько сиживал в дальнем углу своей гостиной, наблюдая, как туда заходят различные «переносчики» — кто знакомый, кто не очень, — сплошь покрытые тлями в их первой, некусачей фазе. Он типа ухмылялся себе под нос, потому как знал, что данное лицо вовсю используется сикарахами и даже само того не подозревает.

— Ты чего там, Джерри, ухмыляешься? — интересовались «переносчики».

А он знай себе ухмылялся.

На протяжении следующей фазы сикарахи отращивали крылья, хотя это были не так чтобы совсем крылья — скорей некие функциональные придатки, позволявшие им роиться, а именно так сикарахи распространялись и мигрировали, в особенности к нему в дом. Тут уж воздух просто кишел ими; гостиная, да и весь дом становились как в тумане. В течение этой фазы Джерри отчаянно старался их не вдыхать.

Больше всего он жалел своего пса, когда собственными глазами видел, как сикарахи пристраиваются на его шкуре и наверняка с таким же успехом забираются псу в легкие. Скорее всего — так, по крайней мере, подсказывало Джерри сопереживание — пес страдал не меньше его самого. Может, следовало лишить пса привычного комфорта? Нет, решил Джерри, животное все равно уже непреднамеренно заразилось и теперь повсюду таскало бы с собой сикарах.

Порой он стоял в душе вместе с псом, пытаясь и того тоже как следует отдраить. Удача, однако, и тут не очень ему светила. Больно было чувствовать, как пес страдает, и Джерри не оставлял попыток ему помочь. В определенном смысле это было хуже всего — видеть мучения животного, неспособного даже пожаловаться.

— Что за хуйней ты тут целый день маешься — в душе да еще с этим чертовым псом? — как-то раз спросил Джерри его закадычный приятель Чарльз Фрек, застав его за этим занятием.

— Я должен отмыть его от тлей, — ответил Джерри. Затем он вытащил пса, которого звали Макс, из-под душа и принялся растирать полотенцем. Озадаченный Чарльз Фрек наблюдал, как Джерри втирает псу в шерсть детский лосьон и тальк. По всему дому грудами валялись аэрозольные баллончики пестицидов, баночки талька, детского лосьона, кремов для кожи и тому подобного — в основном пустые. Джерри к тому времени ежедневно использовал кучу всяких баночек и баллончиков.

— Не вижу я никаких тлей, — заявил Чарльз Фрек. — А что такое тля?

— Она в конечном счете тебя убивает, — объяснил Джерри. — Вот что такое тля. Они у меня в волосах, на коже и в легких. Боль просто адская. Видно, придется в больницу ложиться.

— Какого черта я их не вижу?

Обернув пса полотенцем, Джерри оставил его в покое и опустился коленями на ворсистый ковер.

— Сейчас я покажу тебе тлю, — пообещал он. Ковер сплошь был покрыт тлями; все они увлеченно подпрыгивали — кто повыше, кто пониже. Джерри стал подыскивать экземпляр покрупнее, раз уж люди с таким трудом их различали. — Принеси-ка мне банку или бутылку, — сказал он Чарльзу Фреку, — вон оттуда, из-под раковины. Мы закупорим ее колпачком или крышкой, и тогда я смогу взять тлю с собой к доктору, чтобы он ее проанализировал

Чарльз Фрек принес ему баночку из-под майонеза. Продолжая поиски, Джерри наконец наткнулся на тлю, которая подпрыгивала на метр с лишним. Тля была почти три сантиметра длиной. Джерри поймал ее, поднес к баночке, аккуратно сунул туда и захлопнул полиэтиленовую крышку. Затем торжествующе поднял баночку.

— Видишь? — спросил он. — Видишь?

— В-вижу, — выдавил из себя Чарльз Фрек, разувая глаза, по мере того как он изучал содержимое баночки. — Ух ты! Ну и охрененная же!

— Помоги мне найти еще. Пусть доктор посмотрит, — сказал Джерри, снова опускаясь на ковер с баночкой наготове.

— Это запросто, — отозвался Чарльз Фрек и тоже встал на колени.

Через полчаса у них уже были три банки, доверху полные сикарах. Чарльз, даром что новичок, обнаружил несколько самых крупных.

Дело было в полдень, в июле 1994 года. В Калифорнии, в районе типовой застройки с дешевыми, но прочными пластиковыми домами, откуда давным-давно выехали все цивилы. Впрочем, задолго до этого полудня Джерри опрыскал металлической краской все окна дома, чтобы туда не проникал свет. Так что комната освещалась только торшером, куда Джерри вкручивал исключительно лампочки направленного света, горевшие днем и ночью, — с тем чтобы упразднять время для него и его друзей. Джерри это нравилось; нравилось ему избавляться от времени. Таким образом он мог без помех сосредоточиваться на вещах куда более важных. На том, к примеру, чтобы на пару с Чарльзом Фреком стоять раком на ворсистом ковре, находя одну сикараху за другой и засовывая их во все новые и новые банки.

— А что нам за это дадут? — еще через полчаса поинтересовался Чарльз Фрек. — То есть, может, доктор какую поощрительную премию отстегнет? Или типа приз? Или бабки?

— Так им будет куда легче меня вылечить, — объяснил Джерри. Непрерывная боль уже сделалась невыносимой; он никак не мог к ней привыкнуть и знал, что никогда не привыкнет. Страстная жажда снова залезть под душ мало-помалу одолевала. — Вот что, приятель, — выдохнул Джерри, распрямляясь, — ты тут давай суй их в банки, а я пойду отолью и все такое. — Он направился к ванной.

— Ага, — отозвался сидевший на корточках Чарльз Фрек. Его длинные ноги ходили ходуном, пока он со сложенными чашечкой ладонями подбирался к банке. Ветеран войны, Чарльз Фрек по-прежнему неплохо владел своими мышцами — до банки он добрался успешно. Но затем вдруг сказал: — Эй, Джерри, я этих сикарах типа боюсь. Мне тут одному не по себе. — Он встал.

— Тварь ссыкливая, — выдавил из себя Джерри, задыхаясь от боли во время краткой остановки на пути к ванной.

— Ты бы не мог…

— Да мне отлить нужно! — Джерри захлопнул дверь и крутанул ручки душа. Брызнула вода.

— Мне тут страшно! — Голос Чарльза Фрека доходил еле-еле, хотя он явно вопил что было мочи.

— Так пойди и повесься! — проорал в ответ Джерри и встал под душ. — На хрен нужны друзья? — с горечью спросил он себя. — Ни на хрен не нужны! Просто ни на хуй собачий!

— А эти мандавохи кусаются? — прямо под дверью завопил Чарльз Фрек.

— Еще как! — отозвался Джерри, ожесточенно втирая в волосы шампунь.

— Так я и думал. — Молчание. — А что, если я вымою руки и тебя подожду?

Ссыкун, с горьким бешенством подумал Джерри. Но ничего не сказал — просто продолжал мыться. Этот урод не стоил того, чтобы ему отвечать… Теперь Джерри не обращал ни малейшего внимания на Чарльза Фрека. Только на себя. На свои жизненно важные, абсолютно неотложные потребности. Все остальное могло подождать. Времени, совсем не было времени — такие дела нельзя было откладывать. Все остальное было второстепенно. Кроме пса. Джерри не на шутку забеспокоился о Максе.

Чарльз Фрек позвонил кое-кому, у кого вполне могло быть.

— Не дашь смерти — штук десять?

— Блин, у меня голяк — смотрю, как бы самому клюнуть. Дай знать, когда найдешь. Я бы тоже взял.

— А что за яйца с подвозом?

— Не иначе, свинтили кого-то.

Чарльз Фрек повесил трубку, а затем, уныло волоча ноги от кабинки телефона-автомата — домашним телефоном для звонка на предмет товара никогда не пользовались — до своего припаркованного «шевроле», прогнал в голове глючный номер. В этом глючном номере он ехал мимо аптеки «Эконом», в витрине которой красовалась колоссальная реклама: бутылки медленной смерти, банки медленной смерти, кувшины, ванны, бочки и чаны медленной смерти, миллионы капсул, таблеток и ампул медленной смерти, медленная смерть в смеси со стимуляторами, героином, барбитуратами и психоделиками — короче, все, что душа пожелает. И к тому же — гигантская вывеска: ЗДЕСЬ ТОРГУЮТ В КРЕДИТ. Не говоря уж о другой: НИЗ-КИЕ-НИЗКИЕ ЦЕНЫ. САМЫЕ НИЗКИЕ В ГОРОДЕ.

На самом же деле реклама «Эконома» обычно состояла из всякой безмазухи: расчесок, бутылок с нефтепродуктами, аэрозольных баллончиков с дезодорантами и тому подобного мусора. Но могу поспорить, что где-то в закромах аптеки, под замком, есть медленная смерть в натуральной, чистейшей, беспримесной форме, думал Чарльз Фрек, выезжая со стоянки на Харбор-бульвар в предвечерний поток машин. Мешок килограммов эдак на двадцать.

Чарльз Фрек задумался, как и когда каждое утро у аптеки «Эконом» сгружают мешок Вещества С весом в двадцать кило, откуда бы его ни доставляли — черт его знает, может, из Швейцарии, а может, с другой планеты, где живет какая-то страшно разумная раса. Мешок как пить дать подвозят в самую рань да еще с вооруженной охраной — у входа обязательно торчат крутые менты с лазерными ружьями и злобными рожами. Впрочем, у ментов всегда такие рожи. Попробуй только кто-нибудь стырь мою медленную смерть, прочел он в голове у мента, мигом угрохаю.

Наверное, Вещество С представляет собой ингредиент любого легального медикамента, который хоть чего-нибудь стоит, подумал Чарльз Фрек. Щепотка туда, щепотка сюда — согласно тайной, эксклюзивной формуле, известной только тому то ли немецкому, то ли швейцарскому лабораторному комплексу, где Вещество С изобрели. Впрочем, он тут же передумал — ведь власти гасили или сажали всякого, кто продавал, перевозил или использовал. А раз так, то аптеку «Эконом» — все миллионы аптек торговой сети «Эконом» — быстренько разгромили бы и пинком под зад вышвырнули из бизнеса. Или хотя бы штрафанули. Скорее всего — просто бы штрафанули. У «Эконома» везде лапа. Да и кто станет громить целую сеть крупных аптек? Или давать им пинка под зад?

Они просто получают обычный товар, думал Чарльз Фрек, неспешно курсируя по улице. На душе у него было пакостно, потому как в тайнике оставалось всего триста таблеток медленной смерти. На заднем дворике под гибридной камелией с обалденно крупными цветками, которые по весне даже и не думали выгорать от ярко-красного до бурого. Запас только на неделю, подумал он. И что, когда он иссякнет? Кранты.

А ну, как у всех в Калифорнии и кое-где в Орегоне вдруг разом кончится, подумал Чарльз Фрек. Мать моя женщина.

Этот всепобеждающий глючный кошмар прогонял в голове не один Чарльз Фрек, а каждый порядочный торчок. Во всей западной части Соединенных Штатов одновременно кончалось, и все дружно обламывались, около шести утра в воскресенье — аккурат когда цивилы на свою зло-ебучую молитву одевались.

Место действия: Первая Епископальная Церковь Пасадены.

Время действия: 8:30 утра Великого Воскресного Облома.

— Благочестивые прихожане, и да воззовем же в сей скорбный день к Господу, и да помолим Его вмешаться в страдания тех, что ныне в жестоких ломках мечутся на своих кроватях.

— О да, о да. — Паства соглашается с проповедником.

— Однако прежде чем Он вмешается и подбросит свежий запасец…

Черно-белый, судя по всему, заметил в стиле вождения Чарльза Фрека что-то, чего сам Чарльз Фрек не замечал, поскольку снялся со стоянки и пристроился за ним в потоке машин — пока что без мигалки и сирены, но…

Может, я типа виляю, подумал Чарльз Фрек. Блядский мусоровоз подметил, как я в чем-то просераюсь. Интересно, в чем.

МЕНТ:

— Так-так. Имя-фамилия.

— Имя? Мое? (НЕ МОГУ ВСПОМНИТЬ ИМЕНИ.)

— Собственного имени не знаете? — Мент дает знак своему напарнику в патрульной машине. — А этот парень не на шутку выпал.

— Не пристреливайте меня прямо здесь, — молит Чарльз Фрек в своем глючном кошмаре, вызванном преследованием черно-белого. — Отвезите хотя бы в участок и пристрелите там, чтобы никто не видел.

Чтобы выжить в этом фашистском, полицейском государстве, подумал Чарльз Фрек, всегда нужно быть способным назвать имя, свое имя. Всякий раз, как тебя стопорят. Это первый признак, по которому они вычисляют, что тебя заклинило, раз ты даже сам не можешь прикинуть, что ты за хрен с горы.

Сделаю-ка я вот что, решил он, откачу-ка я на первую же стоянку — откачу подобру-поздорову, пока он своей мигалкой не полыхнул или еще какую пакость не выкинул. А потом, когда он сбоку подкатит, скажу, что у меня руль разболтался или еще какая-нибудь там фигня механическая.

Они всегда от этого кайф ловят, подумал Чарльз Фрек. Когда ты вот так сдаешься — и ни туда ни сюда. Типа как животное — бросаешься на землю и показываешь свое мягкое беззащитное брюшко. Так я и сделаю, подумал он.

Так он и сделал, забирая вправо и упираясь передними колесами в край тротуара. Мент покатил дальше.

Зря отваливал, подумал Чарльз Фрек. Поток такой плотный, что теперь хрен обратно втиснешься. Ладно, решил он, просто посижу здесь малость. Буду альфа-медитировать или переходить в разные другие измененные состояния сознания. Наблюдая, скажем, за телками, которые тут так и шастают. Интересно, производят ли биоскопы для сексуального возбуждения. Помимо альфы. Сексуальные волны — сперва совсем короткие, затем длиннее, крупнее, еще крупнее, а под конец вообще полный зашкал.

Нет, так дело не пойдет, понял он. Сейчас надо волчком вертеться — искать кого-нибудь, у кого есть. Надо срочно пополнить запасец — или очень скоро я сойду на говно, вообще ничего не смогу. Даже просто сидеть у тротуара, как сейчас. Мало того что я не буду знать, как меня зовут, — я даже не буду знать, где я и что происходит.

А что, кстати говоря, происходит? — спросил себя Чарльз Фрек. — И какой сегодня день? Знай я хотя бы, какой сегодня день, я бы и во все остальное въехал; мало-помалу все бы обратно в башку просочилось.

Среда, пригород Лос-Анджелеса, район Вествуд. Впереди — одна из гигантских торговых зон, окруженная стеной, от которой отскакиваешь как резиновый мячик, если только у тебя нет кредитной карточки, с которой тебя в электронную арку пропускают. Не имея кредитной карточки ни для одной из торговых зон, Чарльз Фрек мог полагаться только на устный рассказ о том, что эти зоны внутри из себя представляют. Вся сеть, понятное дело, продает качественные продукты цивилам, в особенности женам цивилов. Он наблюдал за тем, как охранники в униформе у арки торговой зоны проверяют каждого по отдельности. Проверяют соответствие мужчины или женщины его или ее кредитной карточке, удостовериваются, что карточка не была украдена, куплена, продана — короче, использована мошенническим путем. Масса народу двигалась дальше под арку, но Чарльз Фрек прикинул, что многие наверняка заходят только по витринам позырить. В это время дня, рассуждал он, не может столько мудаков иметь с собой бабки или желание что-то купить. Еще слишком рано — начало третьего. Другое дело вечером. Когда торговые зоны сплошь огнями разукрашены. Чарльз Фрек, да и все братаны с сеструхами видели эти огни снаружи __ типа дождя из искр, как в луна-парке для детей изрядного возраста.

Магазины по эту сторону торговой зоны, где не требовались кредитные карточки и где не торчала вооруженная охрана, не слишком уважались. Утилитарные магазины: обувь, телевизоры, булочная, ремонт мелких электроприборов, прачечная. Чарльз Фрек наблюдал, как от магазина к магазину бродит девушка в короткой синтетической куртке и штанах в обтяжку. Волосы у нее были что надо, но он не видел лица девушки, а потому не мог удостовериться, что она не крокодил. Фигурка ничего, подумал Чарльз Фрек. Девушка задержалась перед витриной магазина кожгалантереи. Она явно нацелилась на сумочку с кисточками — Чарльз Фрек видел, как девушка приглядывается, прикидывает, шевелит мозгами. Зуб даю, сейчас она туда зайдет и попросит посмотреть, подумал он.

Девушка, как он и прикидывал, заскочила в магазин.

Тут в потоке народа на тротуаре появилась другая девушка — эта в блузке с оборками, на высоких шпильках, с серебристыми волосами и явным перебором косметики. Пытается выглядеть старше, чем на самом деле, подумал Чарльз Фрек. А сама еще среднюю школу не кончила. После ее ухода ничего примечательного больше не попадалось — тогда он снял резинку, что придерживала крышку бардачка, и достал оттуда пачку сигарет. Закурив, он включил радио, настроенное на рок-н-ролльную станцию. В свое время у него был стереокассетник, но как-то Раз, сильно удолбанный, Чарльз Фрек обломался тащить его с собой в дом. Когда он вернулся, всю стереокассетную систему, понятное дело, уже стырили. Вот к чему приводит беспечность, подумал он тогда, оставшись с одним только вшивым радио. Когда-нибудь сопрут и радио Но Чарльз Фрек знал, где достать другое, б/у — почти что за так. Впрочем, и сама машина обещала в скором времени гикнуться — масляные фильтры пробило, и компрессия порядком упала. Наверное, он сжег клапан на шоссе тем вечером, когда возвращался домой с целой кучей первоклассного товара. Порой, когда Чарльз Фрек и впрямь набирал крутые очки, он становился сущим параноиком— даже не столько насчет ментов, сколько насчет того, как бы его другие торчки не тряханули. Кого-то из мудозвонов всегда ломает — такие на все способны.

Тут в поле зрения появилась девушка, которая заставила обратить на себя внимание. Черноволосая красотка двигалась уверенно и неспешно; на ней была открытая приталенная блузка и белые джинсы, не раз и не два стиранные. Блин, а ведь я ее знаю, подумал Чарльз Фрек. Это девушка Боба Арктура. Донна ее зовут.

Распахнув дверцу машины, он вылез наружу. Девушка кинула на него быстрый взгляд и пошла дальше. Чарльз Фрек направился следом.

Решила, я ей жопу хочу намять, подумал он, с трудом пробираясь сквозь толпу. Как же запросто она прибавила ходу — когда девушка обернулась, Чарльз Фрек уже едва ее разглядел. Спокойное, решительное лицо… Большие глаза быстро его оценили. Прикинули его скорость — догонит или нет. В таком темпе не догоню, подумал Чарльз Фрек. Слишком уж ловко эта девушка ногами шевелит.

На углу все остановились, ожидая, пока указатель переключится со СТОЙТЕ на ИДИТЕ; автомобили круто выворачивали влево. А девушка шла себе дальше — быстро, но с достоинством прокладывая себе дорогу среди осатаневших машин. Водители возмущенно сверкали глазами и что-то орали. Она их будто не замечала.

— Донна! — Когда на указателе вспыхнуло ИДИТЕ, Чарльз Фрек перебежал через улицу и поравнялся с ней. Певушка не побежала, просто продолжала стремительно шагать. — Ты, часом, не Боба Арктура старуха? — спросил он. Потом забежал вперед — получше ее разглядеть.

— Нет, — ответила девушка. — Нет. — Она шла прямо на него, и Чарльз Фрек попятился, потому как девушка откровенно целилась ему в живот коротким ножом. — Исчезни, — сказала она, продолжая двигаться вперед, не сбавляя шага и ни секунды не колеблясь.

— Да послушай, — отважился Чарльз Фрек. — Мы с тобой у него дома познакомились. — Всего ножа он не видел — только самый кончик лезвия, — но точно знал, что там нож. Она сейчас его пырнет и пойдет себе дальше. Протестуя, он продолжал пятиться. Нож девушка держала так незаметно, что остальным пешеходам наверняка ничего не было видно. Но Чарльз Фрек прекрасно все видел — нож шел прямо ему в живот, пока она без колебания приближалась. Тогда он отступил в сторону, и девушка молча проследовала дальше.

— Бл-лядь! — рявкнул он ей в спину. Я точно знаю, что это Донна, подумал Чарльз Фрек. Она просто не врубилась, кто я, и что мы с ней знакомы. Приссала, наверное, — испугалась, что я ей вдуть намылился. Приходится осторожничать, подумал он, когда к незнакомой телке на улице подходишь. Они теперь все заранее готовы. С ними много чего приключилось.

А ножичек-то паршивый, подумал Чарльз Фрек. Телкам такие ни к чему; любой парень вывернет кисть вместе с лезвием ей в живот, когда захочет. Я бы лично запросто. Если бы и правда хотел ей вдуть. Он так там и стоял, возмущаясь. Нет, я точно знаю, что это Донна, снова подумал он.

Уже собираясь направиться обратно к машине, Чарльз Фрек вдруг понял, что девушка вышла из потока пешеходов и остановилась, молча на него глазея.

Тогда он осторожно подошел к ней.

— Как-то вечером, — объяснил Чарльз Фрек, — мы с Бобом и еще с одной девушкой раздобыли несколько старых альбомов Саймона и йрфункеля, и ты тоже там сидела… — Она тогда усердно заполняла капсулы первоклассной смертью — одну за другой. Час с лишним. «Эль Примо. Нумеро Уно: Смерть». А когда закончила, то положила перед каждым по капсуле, и они их дружно глотнули. Все вместе. Кроме нее. Я только торгую, сказала она тогда. Если начну глотать, всю прибыль сожру.

— А я думала, ты хочешь сбить меня с ног и трахнуть, — призналась девушка.

— Да нет же, — запротестовал Чарльз Фрек. — Я просто подумал, не хочешь ли ты… — Он замялся. — Ну, типа прокатиться. — Тут до него вдруг дошло. — Как так трахнуть? — ошалело спросил он. — Прямо на тротуаре? Средь бела дня?

— Может, в парадняке. Или в машину меня затащишь.

— Но я же тебя знаю, — запротестовал Чарльз Фрек. — Да и Арктур меня за такие фокусы замочит.

— Ну, я тебя не узнала, — объяснила Донна. — Я типа близорука.

— Контактные линзы надо носить. — Какие у нее глаза чудесные, подумал он. Большие, темные, теплые. Стало быть — она не на дозняке.

— Линзы у меня были. Но одна упала в чашу с пуншем. В кислотный пунш, на торчковой тусовке. И, понятное дело, утонула. А потом какой-то мудак осушил чашу и выпил мою линзу. Надеюсь, она вкусная — я за эти линзы тридцать пять баксов выложила.

— Хочешь, подвезу, куда тебе надо?

— Ты же меня в машине трахнешь.

— Не-е, — помотал головой Чарльз Фрек. — Да я сейчас и не могу — последние пару недель. Наверное, мне что-то в корм подмешивают.

— Рада слышать, но мне уже такое грузили. Все вечно меня трахают. — Она тут же исправилась: — По крайней мере, пытаются. Вот что значит быть девушкой. Прямо сейчас я преследую одного парня в судебном порядке. За приставание и оскорбление действием. Мы требуем денежное возмещение в размере сорока тысяч.

— А что он конкретно сделал?

— За сиську меня схватил, — ответила Донна.

— Ну, это на сорок тысяч не потянет.

Они вместе побрели к его машине.

— У тебя есть что продать? — спросил Чарльз Фрек. — Мне совсем хреново. Блин, у меня почти что голяк. Ни черта нет, если вдуматься. Мне бы хоть немного. Есть у тебя хоть чуть-чуть?

— Немного я достану.

— Колеса, — уточнил он. — Я не ширяюсь.

— Ага. — Донна сосредоточенно кивнула. — Но видишь, какое дело — прямо сейчас и правда голяк… Запас временно истощился. Наверное, ты уже просек. Очень много я тебе не достану, но…

— Когда? — перебил Чарльз Фрек. Они уже добрались до машины; он остановился, открывая дверцу, потом залез внутрь. С другой стороны влезла Донна. Они сели бок о бок.

— Послезавтра, — сказала Донна. — Если смогу изловить того парня. Думаю, смогу.

Блин, подумал он. Послезавтра.

— А раньше? Типа — сегодня вечером?

— Самое раннее — завтра.

— И почем?

— Шестьдесят долларов за сотню.

— Блин! — возмутился он. — Это же грабеж!

— Зато они суперские. Я их и раньше у него брала; пойми, это не то, чем обычно торгуют. Можешь мне на слово поверить — они того стоят. Вообще, когда могу, я скорее предпочитаю брать товар у него, чем у кого-то другого. Но они у него не всегда есть. А сейчас он, похоже, только-только на юг смотался. На днях вернулся. Он сам их берет, так что я точно знаю, что они классные И тебе не придется платить вперед. Только когда я их до-стану. Идет? Я тебе доверяю.

— Я и так никогда вперед не плачу, — заметил Чарльз Фрек.

— Иногда приходится.

— Идет, — согласился он. — Тогда раздобудешь мне хотя бы сотню? — Тут Чарльз Фрек попытался стремительно прикинуть, сколько он сможет взять. За два дня он, может статься, наскребет сто двадцать долларов и тогда возьмет у нее двести таблеток. А если тем временем подвернется сделка повыгодней, с другими, у кого окажется, он запросто плюнет на Донну и купит там. Вот как клево было вперед не платить. А кроме того, и не кинут.

— Повезло тебе, что ты на меня наткнулся, — сказала Донна, когда он завел машину и с трудом вписался в общий поток. — Примерно через час у меня стрелка с одним типом, и он, скорее всего, запросил бы все, что я смогу раздобыть… Тогда бы тебе ничего не светило. А так — сегодня твой день. — Она улыбнулась, и Чарльз Фрек тоже,

— Хорошо бы ты их пораньше достала, — сказал он.

— Если достану… — Открыв сумочку, Донна вынула оттуда блокнотик и ручку, на которой было оттиснуто БАТАРЕЙНОЕ ПИТАНИЕ «ИСКРА». — Как мне тебя найти? И я забыла, как тебя зовут.

— Чарльз Б. Фрек, — сообщил он. Потом дал свой номер телефона — не свой, конечно, а номер одного знакомого цивила, чьим телефоном в таких случаях пользовался. Донна все старательно записала. С каким трудом она пишет, подивился Чарльз Фрек. Щурится и медленно-медленно корябает… Теперь таких девчонок всякой хрени в школах не учат, подумал он. У, обормотка неграмотная. Зато одно загляденье. Ладно, пусть читать-писать не умеет — хрен ли с того? Что для телки важно — так это такие вот буфера.

— А знаешь, я тебя, кажется, помню, — сказала Донна. — Типа того. Тот вечер теперь как в тумане; мне как-то не по себе было. Я только помню, что засыпала порошок в эти капсулки от реланиума. Сам реланиум мы на хрен выбрасывали. Я тогда, кажется, половину просыпала. В смысле, на пол. — Она задумчиво смотрела на него, пока он крутил баранку. — А ты вроде как ничего, — продолжила она затем. — Ты и дальше покупать будешь? Тебе потом еще захочется?

— Ясное дело, — отозвался Чарльз Фрек прикидывая, не удастся ли сбить цену, когда он с ней в другой раз встретится. Прикинул и решил, что удастся. В любом случае он выигрывал. То есть так и так очки набирал.

Счастье, подумал Чарльз Фрек, это когда ты знаешь, что достал немного колес.

И день за окнами машины, и занятые прохожие, и солнечный свет, и общая кутерьма — все это струилось мимо незамеченным. Чарльз Фрек был счастлив.

Надо же, какую пруху можно по чистой случайности обнаружить — по сути, из-за того, что черно-белый без особого умысла за ним пристроился. Новый, нежданный источник Вещества С! Чего же тогда еще от жизни просить? Теперь Чарльз Фрек может спокойно рассчитывать на ближайшие две недели, почти на полмесяца, прежде чем загнется или почти загнется — лишение Вещества С делало из этих двух состояний одно и то же. Две недели! Сердце воспарило, и на какой-то момент Чарльз Фрек почуял вплывающий в открытые окна машины аромат краткого весеннего возбуждения.

— Хочешь, поедем с Джерри Фабином повидаемся* Я отвожу груз его барахла в третью федеральную клинику, куда его прошлой ночью забрали. Перевожу понемногу за раз, потому как есть шанс, что его оттуда выпустят В лом будет потом все назад перетаскивать.

— Мне с ним лучше не видеться, — пробормотала Донна.

— Так ты его знаешь? Джерри Фабина?

— Джерри Фабин думает, что это я первая его сикара-хами заразила.

— Тлями.

— Ну, тогда он сам не знает, что это такое. Нет, мне лучше от него подальше. В прошлый раз, когда мы с ним виделись, он просто взбесился. Это все активные центры рецепторов у него в мозгу — я, по крайней мере, так думаю. Похоже на то — судя по тому, что теперь в государственных брошюрах пишут.

— Это ведь уже не восстановишь, да? — спросил он.

— Не восстановишь, — подтвердила Донна. — Это необратимо.

— Люди в клинике сказали, что мне позволят с ним видеться. И они считают, что он сможет типа работать. Ну, это самое… — Чарльз Фрек сделал малопонятный жест. — Это самое, значит… — Он повторил жест. Сложно было подыскать слова для того, что он хотел сказать о своем друге.

Взглянув на него. Донна поинтересовалась:

— А у тебя, часом, речевой центр не поврежден? В твоей — как бишь ее? — затылочной доле?

— Нет, — решительно отрезал он.

— А вообще — есть тут какие-то поражения? — Она похлопала себя по голове.

— Нет, это просто… ну, это самое. Мне трудно про эти злоебучие больницы говорить. Клиники невроафазии у меня просто в печенках сидят. Было дело, навещал я там одного парня — так он пытался воском полы натирать. Ему сказали, что он хрен воском полы натрет, то есть он не мог просечь, как это делается… Что меня достало, так это что он все пытался и пытался. Причем не час-другой-третий. Когда я через месяц снова приехал, он все еще пытался. Снова и снова — как в тот раз, когда я впервые там его навещал. Он все не мог просечь, почему у него не выходит. Я помню выражение его лица. Он был уверен, что все у него получится, если он будет пытаться врубиться в то, где он просерается. Он все спрашивал и спрашивал: «Что я не так делаю?» И никак ему было не объяснить. То есть ему втолковывали — блин, да я сам ему втолковывал, — и как от стенки горох.

— Я читала, что первыми, как правило, в мозгу сдают активные центры рецепторов, — спокойно объяснила Донна. — Если кто-то типа съел что-нибудь не то или слишком много. — Она наблюдала за идущими вперед машинами. — Смотри, там этот новый «порше» с двумя моторами. — Она возбужденно ткнула пальцем. — Ух ты, блин!

— Знавал я одного парня, — сказал Чарльз Фрек. — Так он у одного из этих новых «порше» провода закоротил, выехал на Риверсайд-фривей и аж до ста семидесяти пяти его разогнал — полный атас. — Он махнул рукой. — И прямо в хвост полуприцепу. Похоже, он его просто не заметил. — Тут Чарльз Фрек прогнал в голове глючный номер: он сам за рулем «порше», но замечает полуприцепы, все до единого полуприцепы. И все остальные на шоссе — на Голливуд-фривее в час пик — как пить дать его замечают. Все смотрят на долговязого, широкоплечего симпатягу в новеньком «порше» — как он запросто делает Двести миль в час, а все менты только пасти разевают.

— Ты дрожишь, — сказала Донна. Потом протянула Руку и положила ладонь ему на плечо. Спокойное прикосновение, на которое он сразу откликнулся. — При-тормози.

— Устал я, — пробормотал Чарльз Фрек. — Уже двое суток на ногах. Все с Джерри сикарах собирали. Пересчитывали и в банки складывали. А когда наконец обломались, встали и собрались наутро положить банки в машину, чтобы взять с собой и показать доктору, там уже ни хрена не было. Одна пустота. — Теперь он и сам чувствовал, что дрожит, видел свои дрожащие руки на баранке при скорости двадцать миль в час. — Ни в одной злоебу-чей банке. Ни хрена. Никаких сикарах. И тут до меня дошло — как кувалдой долбануло. Я въехал насчет его мозгов — ну, мозгов Джерри. Что они у него паленые.

В воздухе уже не пахло весной, и Чарльз Фрек внезапно подумал, что ему срочно нужен дозняк Вещества С; только сейчас до него дошло, что сегодня он, наверное, принял меньше, чем нужно. К счастью, у него был с собой переносной запасец — в самом дальнем конце бардачка. Он лихорадочно принялся искать, где бы припарковаться.

— А у тебя в мозгах и впрямь тараканы, — отчужденно заметила Донна. Казалось, она ушла в себя — глубоко-глубоко. Чарльз Фрек задумался, не достал ли девушку его стремный стиль вождения. Наверное, достал.

Тут в голове у Чарльза Фрека вдруг раскрутился очередной глючный фильм, причем без его на то согласия. Сперва он увидел большой припаркованный «понтиак», под задним бампером которого торчит домкрат, — машину тянет вперед, а парнишка лет тринадцати с копной длинных волос пытается удержать ее на месте, одновременно взывая о помощи. Дальше Чарльз Фрек увидел, как он сам и Джерри Фабин дружно выбегают из дома Джерри — несутся по закиданной банками из-под пива подъездной дорожке к машине. Сам он зачем-то хватается за дверцу со стороны водителя, чтобы ее открыть и выжать педаль тормоза. А Джерри Фабин — в одних штанах, босоногий, с растрепанными и беспорядочно струящимися по плечам волосами (он как раз спал) — Джерри сразу бросается к заднему бамперу и голым бледным плечом, на которое солнечный свет в жизни не попадал, отшвыривает парнишку от машины. Домкрат гнется и падает, задняя часть машины оседает, колесо летит в сторону — а с парнишкой полный порядок.

— Чего тебя к тормозу понесло? — выдыхает Джерри, пытаясь убрать с глаз сальные патлы и ожесточенно моргая. — Поздно уже было для тормоза.

— Как он, в порядке? — вопит Чарльз Фрек. Сердце бешено колотится.

— Ага. — Все еще задыхаясь, Джерри стоит рядом с парнишкой. — Еб твою мать! — в ярости орет он на мальчугана. — Я что, не говорил тебе подождать, пока мы вместе этим займемся? А когда домкрат выскальзывает — блин, приятель, ты что, две с лишним тысячи кило удержать собрался? — Лицо Джерри пылает гневом. Парнишка, малыш Ратасс, смотрится жалко и виновато вздрагивает. — Я же тебе не раз и не два говорил!

— Я было к тормозу побежал, — объясняет Чарльз Фрек, отчетливо сознавая свой идиотизм, понимая, что просрался никак не меньше мальчугана. Он, взрослый, напрочь расклад не просек. И все же ему, как и парнишке, хочется хоть как-то оправдаться, хоть на словах. — Но теперь-то мне понятно… — бормочет он, и тут глючный номер оборвался. Оказалось, это был документальный перезапуск, потому как теперь Чарльз Фрек ясно вспомнил День, когда это случилось. Тогда они еще все жили вместе. Блестящее чутье Джерри спасло ситуацию — иначе Ратасс со сломанным позвоночником оказался бы под задним бампером «понтиака».

Потом все трое хмуро поплелись назад к дому, даже не догнав колесо, которое все еще катилось.

— Я спал, — пробормотал Джерри, когда они вошли в мрачные внутренности дома. — Первый раз за две недели сикарахи немного меня отпустили, и я смог заснуть. Пять суток я вообще не спал — только все бегал и бегал. Я подумал, может, они свалили; они и правда свалили. Подумал, они наконец-то решили оставить меня в покое и перебраться куда-то еще — типа к соседям. Но теперь я их снова чую. Этот пестицид номер десять, который я достал, или номер одиннадцать… короче, меня опять кинули, как и всех остальных. — Теперь его голос был просто подавленный, не злой — негромкий и растерянный. Джерри погладил Ратасса по голове, а потом влепил ему смачный подзатыльник. — Дубина. Когда домкрат выскальзывает, сваливай оттуда на хрен. Наплюй на машину. Никогда не становись сзади и не пытайся всю эту тяжесть удержать.

— Но, Джерри, я подумал, что полуось…

— На хуй полуось. На хуй машину. Речь о твоей жизни идет. — Все трое прошли в мрачную гостиную — тут перезапуск уже прошедшего момента замигал и вырубился навеки.

Глава вторая

— Джентльмены клуба «Светские Львы Анахайма», — сказал человек у микрофона, — сегодня вечером у нас есть замечательная возможность, предоставленная руководством Оранжевого округа, послушать, а затем задать вопросы тайному агенту по борьбе с наркотиками из ведомства шерифа Оранжевого округа. — Человек в розовом костюме из вафельной ткани, с желтым пластиковым галстуком на шее, в голубой рубашке и ботинках из кожзаменителя буквально лучился улыбкой; человек этот явно страдал излишком веса и возраста, а также счастливого блаженства — даже когда не от чего было особенно блаженствовать.

Наблюдая за ним, тайный агент по борьбе с наркотиками почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

— Далее, вы легко можете заметить, — продолжал конферансье клуба «Светских Львов», — что вам едва виден этот человек, сидящий непосредственно справа от меня, ибо на нем сейчас так называемый шифрокостюм. Именно такой костюм он обязан носить в определенные моменты — а по сути, практически постоянно — во время своей каждодневной правоохранительной деятельности. Позднее он объяснит, почему.

Аудитория, в которой, как в зеркале, всеми возможными способами отражались достоинства конферансье, приглядывалась к человеку в шифрокостюме.

— Этот человек, — объявил конферансье, — которого мы будем звать Фредом, ибо такова его конспиративная кличка, под которой он докладывает о собранной информации, оказавшись внутри шифрокостюма, не может быть опознан ни по внешности, ни по голосу — даже при помощи технологической спектрограммы речи. Он выглядит как смутное пятно — и ничего больше. Разве я не прав? — Он изобразил широчайшую улыбку. Аудитория, посчитав это и впрямь забавным, тоже немного поулыбалась.

Шифрокостюм был изобретен в лабораторном комплексе «Белл» — после того, как случайно возник в воображении одного из местных сотрудников по имени С. А. Пауэрс. Несколько лет назад С. А. Пауэре проводил эксперименты по воздействию растормаживающих веществ на нервную ткань и однажды вечером, сделав себе инъекцию препарата IV, считавшегося вполне безопасным и умеренно эйфористическим, испытал катастрофическое падение уровня цереброспинальной жидкости в своем головном мозге. Затем он субъективно наблюдал бледное световое пятно, спроецированное на дальнюю стену спальни, в котором с калейдоскопической быстротой сменяло друг друга то, в чем С. А. Пауэре тогда опознал произведения современной абстрактной живописи.

Около шести часов подряд, пребывая в трансе, С. А. Пауэре наблюдал, как в световом пятне одна за другой стремительно проскакивают тысячи картин Пикассо. Затем его угостили Паулем Клее, причем в объеме куда большем, чем художник сотворил за всю свою жизнь. Далее, наблюдая, как друг друга с бешеной скоростью сменяют полотна Модильяни, С. А. Пауэре предположил (кое-кому для всего требуется теория), что розенкрейцеры телепатически внедряют в него картины — вероятно, ускоряя процесс посредством микрорелейных систем самого последнего образца. К тому времени, как его стали измочаливать картинами Кандинского, С. А. Пауэре вспомнил, что Русский музей в Ленинграде специализируется как раз на таком абстрактном модерне, и решил, что Советы пытаются телепатически с ним связаться.

Проснувшись поутру, С. А. Пауэре припомнил, что резкое падение уровня цереброспинальной жидкости в головном мозге обычно приводит к подобному эффекту. Так что никто не пытался телепатически — посредством микрорелейных систем или без их посредства — с ним связаться. Тем не менее случившееся с ним навело С. А. Пауэрса на идею шифрокостюма. в основе своей конструкция состояла из многогранных кварцевых линз, завязанных на миниатюризованный компьютер, в банках памяти которого содержалось полтора миллиона физиогномических фрагментарных изображений различных людей: мужчин, женщин и детей, причем каждый вариант был закодирован, а затем равномерно спроектирован на сверхтонкую пеленообразную мембрану размера, достаточного, чтобы облечь в нее среднего человека.

Шаря по своим банкам памяти, компьютер проектировал на мембрану каждый из имевшихся в наличии цвет глаз и волос, форму носа и зубов, конфигурацию лицевой части черепа — и вся поверхность пеленообразной мембраны принимала на себя очередную физическую характеристику, проецировавшуюся в течение одной наносекунды, а затем переключалась на следующую. Желая сделать шифрокостюм еще более эффективным, С. А. Пауэре запрограммировал компьютер на рандомизацию последовательности характеристик внутри каждого набора. А чтобы снизить его стоимость (государственным чиновникам это всегда приходилось по вкусу), исходный материал для мембраны он нашел в побочном продукте производства одной крупной промышленной фирмы, уже имевшей деловые связи с Вашингтоном.

Так или иначе, на протяжении сеанса длиною в час носитель шифрокостюма оказывался Воплощением Человека во всех возможных комбинациях (в пределах полутора миллионов субчастиц). Следовательно, любое его — или ее — описание становилось бессмысленным. Вряд ли стоит добавлять, что С. А. Пауэре загрузил в банки памяти компьютера собственные физиономические характеристики — так что, погребенные среди бешеной перестановки качеств, они комбинировались и выходили на поверхность в среднем, согласно его вычислениям, раз в каждые пятьдесят лет на костюм, получая при этом сравнительно немалое время. Такова была достаточно обоснованная претензия С. А. Пауэрса на бессмертие.

— А теперь давайте послушаем смутное пятно, — гаркнул конферансье, и аудитория отозвалась бурными аплодисментами.

Облаченный в шифрокостюм Фред, которого также звали Роберт Арктур, мысленно простонал и подумал: «Господи, жуть какая».

Раз в месяц окружному тайному агенту по борьбе с наркотиками согласно случайной выборке предписывалось выступать на подобных безмозглых сборищах. Сегодня была его очередь. Внимательно разглядывая аудиторию, Боб Арктур вдруг осознал, до чего же он ненавидит цивилов. Они думали, что все это очень классно. Улыбались. Их это развлекало.

Именно в этот момент фактически бесчисленные компоненты шифрокостюма ненадолго выдали С. А. Пауэрса.

— Впрочем, если ненадолго перейти на серьезный тон, — заметил конферансье, — то… наш гость… — Он замялся, пытаясь вспомнить.

— Фред — подсказал Боб Арктур. Или С. А. Фред.

— Да-да, Фред. — Воодушевленный, конферансье продолжил свой нудеж в направлении аудитории. — Видите ли, голос Фреда подобен голосам роботов-компьютеров в банке Сан-Диего — идеально монотонный и искусственный. Он не оставляет у нас в головах никаких характерных черт — точно так же, как и в то время, когда Фред отчитывается перед своим начальством по… гм… по Программе борьбы со злоупотреблением наркотиками в Оранжевом округе. — Он сделал многозначительную паузу. — Дело в том, что эти сотрудники полиции подвергаются весьма немалому риску, ибо силы наркоторговли, как нам известно, с поразительной ловкостью проникли в различные правоохранительные органы по всему государству — точнее, вполне могли проникнуть, согласно мнению большинства наиболее информированных экспертов. Таким образом, для защиты этих столь преданных своему делу людей шифрокостюм просто необходим.

Вялые аплодисменты в адрес шифрокостюма. А затем ожидающие взгляды на Фреда, таящегося за своей мембраной.

— Однако что касается его повседневной работы, — добавил под конец конферансье, уже готовясь уступить место у микрофона Фреду, — то там он, разумеется, этого костюма не носит. Он одевается как мы с вами, или вернее будет сказать, в хипповые одеяния различных субкультурных группировок, в среде которых он ведет неустанную подрывную работу.

Он дал знак Фреду встать и подойти к микрофону. Фред, Роберт Арктур, уже в седьмой раз выполняя эту повинность, заранее знал, что говорить, а также что его ждет в дальнейшем: самые разные типы идиотских вопросов и непроходимая тупость. Ничего, кроме пустой траты времени, раздражения и чувства безнадежности, с каждым разом все более сильного.

— Если бы вы встретились со мной на улице, — сказал он в микрофон, когда затихли аплодисменты, — вы бы сказали: «Вон торчок придурочный». И пошли бы прочь с чувством отвращения.

Тишина.

— Я выгляжу совсем не как вы, — продолжил Роберт Арктур. — Я не могу себе этого позволить. От этого зависит моя жизнь. — На самом деле по виду он не так уж от них отличался. И под шифрокостюмом, на работе, носил ту же одежду, что и в повседневной жизни. Арктуру нравилась его одежда. А говорил он попросту то, что в свое время было написано другими и выдано ему для заучивания. Что-то он мог выбросить, но основной формат оставался стандартным, и им все пользовались. Введенный пару лет назад одним простодушным начальником отдела, к настоящему времени этот текст уже сделался чем-то вроде Священного Писания.

Роберт Арктур подождал, пока мысль дойдет.

— Не собираюсь сразу же вам рассказывать, — продолжил он, — что я пытаюсь делать в качестве тайного сотрудника полиции, занятого выслеживанием наркоторговцев и всех источников их нелегального товара на улицах нашего города и в коридорах наших школ — здесь, в Оранжевом округе. Я собираюсь рассказать вам… — тут он сделал эффектную паузу, как учили в классе по контактам с общественностью полицейской академии, — чего я боюсь, — закончил Арктур.

— Что меня больше всего страшит, — погнал он дальше, — страшит днем и ночью, это судьбы наших детей. Ваших детей и моих… — Снова пауза. — У меня двое, — признался он. Затем, тихо-тихо: — Совсем еще малышки. — Дальше Арктур выразительно возвысил голос: — Но уже не настолько маленькие, чтобы их расчетливо, ради собственной выгоды, не пристрастили к наркотикам. Чтобы этого не сделали те черные силы, что разрушают наше общество. — Еще пауза. — Пока мы еще в точности не знаем, — вскоре продолжил он, уже спокойнее, — кто эти люди — или, скорее, звери, — кто эти звери, что кормятся на-шей молодежью, словно в диких джунглях какой-то совсем другой страны. Личности поставщиков тех ядов, составленных из губительной для мозга скверны, которые ежедневно вкалываются, принимаются орально и выкуриваются несколькими миллионами мужчин и женщин или, вернее, теми, что некогда были мужчинами и женщинами, — их личности нами постепенно разгадываются. Но в конечном счете, как перед Богом, мы все узнаем наверняка.

Голос из аудитории:

— Задать им жару!

Другой голос, с тем же энтузиазмом:

— Смерть коммунякам!

Аплодисменты и еще несколько реплик.

Роберт Арктур молчал. Разглядывая всех этих цивилов в их жирных костюмах, жирных галстуках, жирных ботинках, он подумал: «Вещество С никак их мозгам не повредит — у них просто нет никаких мозгов».

— Скажите все, как есть, — выкрикнул женский голос, чуть менее выразительный. Пошарив глазами по аудитории, Арктур различил средних лет дамочку, не такую жирную — она тревожно сжимала ладони.

— Ежедневно, — сказал Фред, Роберт Арктур — как угодно, — эта болезнь забирает у нас свою дань. В конце каждого прошедшего дня приток доходов… — Тут он умолк. Просто потому, что, хоть убей, не мог вспомнить конца фразы, пусть даже и повторял ее миллион раз — как в классе, так и на предыдущих лекциях.

Зал погрузился в молчание.

— Впрочем, — продолжил он, — дело тут вовсе не в Доходах. В чем-то другом. Что непременно случится.

Они даже ничего не заметили, подумал Арктур — хотя он плюнул на заранее заготовленную речь и попер дальше как Бог на душу положит, уже без опоры на пиарщиков из административного центра Оранжевого округа. Так какой хрен разница? — спросил он себя. Что с того? Что они вообще знают? О чем им беспокоиться? Эти цивилы, подумал Арктур, живут в своих укрепленных квартирных комплексах под надежной охраной, готовой открыть огонь по любому торчку, которому вздумается перелезть через стену с пустой наволочкой в надежде стырить у цивилов их пианино, будильник, электробритву и стереосистему, за которые они так и так не платили, — стырить, чтобы получить свой дозняк, достать дерьма, без которого он запросто может подохнуть, загнуться в жестоких ломках. Впрочем, подумал он, если ты живешь внутри, без опаски выглядывая наружу, если по твоей стене проведен ток, а твоя охрана вооружена — хрен ли тебе вообще об этом задумываться?

— Если бы вы страдали диабетом, — продолжил Арктур, — и у вас не было бы денег на укол инсулина, стали бы вы ради этих денег красть? Или просто взяли бы и подохли?

Молчание.

В наушнике шифрокостюма послышался металлический голос:

— Полагаю, Фред вам лучше вернуться к заранее заготовленному тексту. Настоятельно вам это рекомендую.

Фред Роберт Арктур — как угодно, — ответил в свой ларингофон:

— Я его забыл.

Слышать это мог только его начальник в главном штабе Оранжевого округа, который не был мистером Ф. — или, иначе, Хэнком. Этот начальник был анонимным, приставленным к Фреду только на эту лекцию.

— Л-ладно, — прошипел в микрофон официальный металлический суфлер. — Я вам его зачитаю. Повторяйте за мной, но старайтесь, чтобы все выглядело естественно. — Небольшая задержка, шуршание страниц. — «Каждый день приток доходов растет — а куда они идут, мы…»

— Меня заклинило на этом тексте, — заупрямился Арктур.

— «…скоро установим, — продолжал официальный суфлер, пропуская его слова мимо ушей, — а тогда возмездие будет скорым. И когда оно наступит, я бы ни за что на свете не хотел бы оказаться в их шкуре».

— А знаете, почему меня клинит на этом тексте? — спросил Арктур. — Потому что именно такая ахинея людей на дозняк и сажает. — Как раз из-за таких телег, подумал он, ты даешь крен и становишься торчком. Вот почему ты сдаешься и уходишь. От омерзения.

Но тут он снова взглянул на публику и понял, что для этих людей все совсем по-другому. Только так до них и можно было достучаться. Он имел дело с дебилами. Умственно отсталыми. Им все следовало излагать как в первом классе средней школы: «А — первая буква в слове Апельсин, и Апельсин Круглый».

— С, — громко объявил Роберт Арктур аудитории, — это буква для Вещества С. Также это первая буква в словах Сволочи, Суки, Скоты и Самоубийство. Моральное самоубийство, которое отталкивает ваших друзей от вас, а вас от них, всех от каждого, изоляция, одиночество и всеобщая подозрительность. С, — продолжил он, — это в конечном итоге Смерть. Медленная Смерть, как мы… — Он осекся, но вскоре продолжил: — Как мы, торчки, ее называем. — Говорил он хрипло и с запинками. — Как вам, полагаю, известно. Медленная Смерть. Которая с головы начинается. Вот такие дела. — Арктур вернулся к своему стулу и сел. В полной тишине.

— Вы сорвали мероприятие, — произнес его начальник-суфлер. — Увидимся у меня в кабинете, когда вы вернетесь. Комната 430.

— Ага, — согласился Арктур. — Я сорвал мероприятие.

Цивилы смотрели на него так, будто он прямо у них на

глазах нассал на сцену. Хотя он не очень понимал, с какой стати.

Бодро прошагав к микрофону, конферансье клуба «Светских Львов» затараторил:

— Перед началом встречи Фред просил меня сделать ее по преимуществу форумом вопросов и ответов — лишь с его кратким вступительным заявлением. Я забыл об этом упомянуть. Итак… — он поднял правую руку, — кто у нас первый?

Арктур вдруг снова неловко поднялся на ноги.

— Похоже, Фред хочет что-то добавить, — сказал конферансье, подманивая его к себе. Медленно вернувшись к микрофону, Арктур склонил голову и, тщательно подбирая слова, произнес:

— Еще только одно. Не давайте им пинка под зад когда они уже подсели. Не травите простых пользователей, наркозависимых. Добрая половина из них, большинство, особенно девушки, понятия не имеют, что именно им подсовывают — а порой даже, что им вообще что-то подсовывают. Просто пытайтесь удержать, кого можете, от того, чтобы он подсел. — Он ненадолго поднял взгляд. — Поймите, эти толкачи растворят несколько красных капсул в бокале с вином, а потом угощают девушку, сущую еще девчонку. Там штук восемь-десять красных капсул, и она их глотает. Дальше ей вмазывают мекс, где в пополаме героин и Вещество С и… — Арктур осекся. — Спасибо за внимание, — закончил он.

— Как нам остановить их, сэр? — выкрикнул кто-то из мужчин.

— Прикончить всех толкачей, — ответил Арктур и вернулся к стулу.

Роберту Арктуру страшно не хотелось возвращаться прямиком в административный центр Оранжевого округа, в комнату 430. Тогда он побрел по одной из торговых улиц Анахайма, поглядывая на вывески «Макдоналдсов», моек для автомашин, бензозаправок, «Пицца-Хатов» и прочих чудес света.

Бесцельно волоча ноги по торговой улице, полной самого разного народа, Арктур, как всегда, испытывал странные чувства по поводу того, кто он такой. Как он совсем недавно сказал этим слабоумным «Светским Львам», без шифрокостюма он выглядел как торчок, разговаривал как торчок; все окружающие без тени сомнения принимали его за торчка и реагировали соответственно. Другие торчки — надо же, подумал он, как слово «другие» выскочило — одаривали его взглядами типа «мир, брательник». А цивилы совсем по-другому посматривали.

Напяливаешь мантию и митру священника, размышлял Арктур, шляешься в них повсюду, и люди кланяются, типа преклоняют колена, пытаются поцеловать хотя бы твое кольцо, если не жопу, и очень скоро ты — натуральный священник, так сказать. Что же тогда подлинно? — спросил он себя. Чем все кончается? Никто не знает.

Его понимание, кто он такой и чем занимается, особенно ослабевало, когда его стопорили менты. Постовые, патрульные, просто менты — какие угодно. Подкатывали, к примеру, в устрашающе неторопливой манере к тротуару, изучали его на расстоянии острым, напряженно-пустым взглядом, а потом как в голову взбредет — примерно пятьдесят на пятьдесят — либо катили дальше, либо манили к себе.

— Так-так, — обычно говорил мент, протягивая лапу, — а ну-ка посмотрим твой УД. — И почти тут же, пока Арктур-Фред-Бог-Знает-Кто нашаривал в кармане бумажник, мент орал: — Под АРЕСТОМ бывать приходилось? — Или, в качестве варианта, добавлял: — ДО СИХ ПОР? Как будто Арктуру прямо сейчас предстояло в обезьянник отправиться.

— А в чем претензии? — обычно спрашивал он, если вообще что-то произносил. Как правило, тут же собиралась толпа. Большинство полагало, что его засекли, пока он на углу торговал. Почти все неловко ухмылялись, ожидая, что будет дальше, хотя некоторые — в основном чиканосы, черные и откровенные торчки — выглядели враждебно. Очень скоро эти, с враждебным видом, начинали понимать, что вид у них враждебный, и быстренько меняли его на невозмутимый. Ибо все знали, что всякий, у кого рядом с ментами вид враждебный или неловкий — не имело значения, какой именно, — должен иметь, что прятать. Менты, согласно легенде, особенно хорошо это знали — и автоматом таких винтили.

На сей раз, впрочем, никто его не доставал. Торчков вокруг было в достатке — Арктур оказывался всего лишь одним из многих.

Кто же я на самом деле такой? — спросил он себя. И ему вдруг захотелось хоть ненадолго облачиться в шифрокостюм. Тогда, подумал он, я снова стал бы смутным пятном, и прохожие бы мне аплодировали. А теперь давайте послушаем смутное пятно, вспомнил Арктур в кратком перезапуске. А как, между прочим, они могли быть уверены, что там то самое смутное пятно, а не какое-то другое? Внутри запросто мог быть кто угодно другой-не Фред, или другой Фред, а они так бы этого и не узнали — даже когда предполагаемый Фред открыл бы рот и заговорил. Ничего бы они не узнали. И никогда. К примеру, Эл мог бы прикинуться Фредом. Более того, внутри вообще могло быть пусто. В главном штабе Оранжевого округа организовали бы голос для шифрокостюма, анимировали бы его из ведомства шерифа. В таком случае Фред мог быть кем угодно — тем, кому случилось бы в тот день сидеть за столом, имея перед собой текст и микрофон. Или сразу несколькими сотрудниками за их столами.

Но, похоже, то, что я сказал в конце, подумал Арктур, ставит здесь точку. Там, в кабинете, сидел не кто-нибудь. И, между прочим, эти ребята хотят со мной потолковать.

Разговор этот по-прежнему его не привлекал, а посему Арктур продолжал тянуть время и слоняться, никуда конкретно не направляясь и в то же время оказываясь везде. В Южной Калифорнии не имело значения, куда ты направлялся. Всюду попадались одни и те же «Макдоналдсы», как будто, когда ты намеревался куда-то пойти, перед тобой просто крутили круговую полоску. И когда ты наконец чувствовал голод и заходил в «Макдоналдс», чтобы взять там фирменный макдоналдсовский гамбургер, он оказывался тем же самым, который тебе продали в прошлый раз, и в позапрошлый, и в позапозапрошлый — который тебе без конца продавали с самого твоего рождения. Вдобавок вредные элементы — как пить дать лжецы — утверждали, что этот самый гамбургер сделан из мускульного желудка индейки.

К настоящему времени, согласно собственной рекламе, «Макдоналдсы» уже пятьдесят миллиардов раз продали один и тот же гамбургер. Интересно, подумал Арктур, не одному ли и тому же человеку они его продавали. Жизнь в Анахайме, что в штате Калифорния, была по сути своей коммерческой, бесконечно проигрываемой заново. Ничто не менялось; все лишь в форме неоновой жижи распространялось дальше и дальше. То, что всегда требовалось, было давным-давно заморожено в неизменном виде, как если бы рубильник на мастрячившей все это барахло автоматической фабрике был навеки заблокирован в положении «ВКЛ». Как земля стала пластиковой, подумал Арктур вспомнив сказку «Как море стало соленым». В один прекрасный день, подумал он дальше, мы все будем в принудительном порядке продавать макдоналдсовский гамбургер точно так же, как мы его покупаем. Вечно будем продавать его друг другу в наших гостиных. Таким образом, нам даже из дома выходить не придется.

Арктур взглянул на часы. Два тридцать: время звонить насчет товара. Если верить Донне, через нее он мог заполучить порядка тысячи колес Вещества С в смеси с винтом.

Естественно, получив товар, он передаст его в окружное Бюро по борьбе с наркотиками, где его проанализируют, а затем уничтожат — или что там еще с ним делают. Может, сами схавают, как гласила еще одна легенда. Или загонят. Но у Донны Арктур покупал не за тем, чтобы арестовать ее за торговлю; он уже много раз у нее покупал и ни разу не арестовывал. Речь шла совсем не о том, чтобы арестовать мелкую местную торговку — девушку, полагавшую, что торговать наркотой круто и прикольно. Добрая половина агентов по борьбе с наркотиками в Оранжевом округе прекрасно знали, что Донна торгует, и узнавали ее в лицо. Порой Донна торговала даже на стоянке перед универсамом 7-11, прямо под автоматическим голо-сканером, установленным там полицией, — и все ей сходило с рук. В некотором смысле Донну вообще нельзя было арестовать — что бы и где бы она ни продавала.

А эта его сделка с Донной, как и все предыдущие, сводилась к тому, чтобы через Донну протоптать тропку наверх — к поставщику, у которого она покупала. Посему закупки Арктура постепенно возрастали в количестве. Вначале он уломал ее — если это слово здесь подходит — выложить ему просто в порядке дружеской услуги десять таблеток. Впоследствии, уже за плату, он получил от Донны пакет в сто таблеток, затем три пакета. Теперь же, если повезет, Арктур сможет взять тысячу — или десять пакетов. В итоге Арктур запросит количество, превосходящее ее экономические возможности; Донна просто не сможет набрать достаточно бабок для предоплаты своему поставщику, чтобы обеспечить товар на своем конце. Следовательно, вместо того чтобы получить еще большую прибыль, она потеряет в деньгах. Они станут торговаться. Донна будет настаивать, чтобы Арктур внес хотя бы часть предоплаты. Он откажется, а сама она, как уже было сказано, всю предоплату обеспечить не сможет. Время станет поджимать — даже в такой мелкой сделке нарастет напряжение. Все начнут проявлять нетерпение; поставщик, кем бы он ни был, запсихует, что Донна долго не показывается. В итоге, если все выйдет как надо, Донна сломается и скажет Арктуру и своему поставщику: «Знаете, вам лучше договариваться напрямую. Я знаю вас обоих; вы оба классные парни. Я за каждого из вас поручусь. Я назначу время и место, и вы сможете встретиться. Так что. Боб, если тебя интересуют такие количества, отныне ты сможешь покупать напрямую». Ибо, закупая в таких количествах, Арктур во всех отношениях переходил в категорию торговцев. Донна решит, что он решил продавать по сотне, раз покупает минимум по тысяче. Таким образом он сможет сделать один шаг вверх по лестнице и, якобы сделавшись торговцем подобно Донне, приблизиться к следующему звену в цепочке, а затем, быть может, сделать еще шаг наверх, и еще — по мере того, как будут расти закупаемые им количества.

На финише — а проект так и назывался, «Финиш», — Арктур столкнется с кем-то в положении настолько высоком, что его будет смысл арестовывать. Конкретно это означало лицо осведомленное — либо находящееся в не посредственном контакте с производителем, либо обслуживающее поставщика, лично знакомого с источником

В отличие от других наркотиков Вещество С, по всей видимости, имело один-единственный источник. Оно было синтетическим, неорганическим, а следовательно, изготавливалось в лаборатории. Его можно было синтезировать, и федеральные эксперименты на сей счет уже проводились. Однако сами составляющие Вещества С происходили от сложных веществ, которые почти в равной мере сложно было синтезировать. Теоретически его мог производить любой, кто, во-первых, имел в своем распоряжении формулу, а во-вторых, технологические возможности для обустройства фабрики. Но на практике цена всего этого оказывалась просто фантастической. Тем не менее изобретатели и распространители Вещества С продавали его так дешево, что отпадала всякая возможность эффективной конкуренции. А широкое распространение предполагало, что, несмотря на существование одного-единственного источника, оно имело разветвленную схему — скорее всего, целый ряд лабораторий в нескольких ключевых зонах, по одной рядом с каждым крупным урбанистическим центром в Северной Америке и Европе. Почему ни одна из лабораторий до сих пор не была обнаружена, оставалось полной загадкой; однако вывод, как публичный, так и находящийся под завесой секретности, был таков, что «Агентство В. С.» — как власти произвольно его нарекли — настолько глубоко проникло как в местные, так и федеральные правоохранительные органы, что всякий, кому удавалось узнать хоть что-то полезное о его деятельности, вскоре либо переставал этим интересоваться, либо исчезал.

В настоящее время у Арктура, естественно, имелось несколько других тропок помимо Донны. Несколько других торговцев, на которых он также последовательно давил количественным увеличением закупок. Но поскольку Донна была его девушкой — или, по крайней мере, ему хотелось на это надеяться, — с ней все оказывалось гораздо проще. Навещать ее, разговаривать с ней по телефону, приглашать на свидания, провожать домой — все это помимо прочего приносило Арктуру удовольствие. В определенном смысле это была линия наименьшего сопротивления. Если тебе нужно за кем-то следить и о ком-то докладывать, это вполне могут быть люди, с которыми ты и так видишься; выходит меньше подозрений и меньше напряга. А если ты не виделся с ними достаточно часто до начала наблюдения, постепенно тебе так или иначе приходилось это делать — и в итоге получалось то же самое.

Войдя в телефонную кабинку, он позвонил.

«Дзинь-дзинь-дзинь».

— Алло, — сказала Донна.

Все телефоны-автоматы в мире прослушивались. А если где-то какой-то не прослушивался, значит, нужная бригада еще просто до него не добралась. Подслушанные разговоры электронно загружались на бобины-накопители в центральной точке, и примерно раз в два дня информация передавалась сотруднику, который таким образом, не выходя из своего кабинета, прослушивал множество телефонов-автоматов. Он просто отзванивал на магнитные барабаны-накопители, и они по сигналу воспроизводили записи разговоров, пропуская пустую пленку. Большинство звонков оказывались безвредными. Сотрудник мог с легкостью распознать те, где был какой-то подтекст. Это была его профессия. Именно за это ему платили. Некоторые сотрудники, естественно, оказывались в этом отношении лучше прочих.

Следовательно, непосредственно во время разговора Арктура с Донной их никто не подслушивал. Воспроизведение могло состояться самое раннее на следующий день. Если они обсуждали что-то откровенно нелегальное и контролирующий сотрудник это ловил, могли быть сделаны «отпечатки голоса». Так что им просто требовалось держаться в определенных рамках. В диалоге по-прежнему можно было распознать торчковый сговор. Однако здесь вступала в силу определенная государственная экономия. Не стоило затевать возню с «отпечатками голоса» и отслеживать рядовую нелегальную сделку. В каждый день каждой недели каждого месяца их было хоть пруд пруди, по множеству телефонов-автоматов. И Арктур с Донной это прекрасно знали.

— Как дела? — спросил он.

— Нормально. — Теплый, чуть хрипловатый голос. Затем пауза.

— Как у тебя сегодня с головой?

— Так себе. Типа не на месте. Типа в ауте. — Пауза. — Сегодня перед обедом мой босс меня малость за жопу прихватил. — Донна работала продавщицей в галантерейном магазинчике торговой зоны Гейтсайд в Коста-Месе, к которому она каждое утро подкатывала в своем «эм-джи». — Знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что этот седовласый старикан, покупатель хренов, который нас на десять баксов кинул… короче, он сказал, что это я виновата и должна все возместить. У меня из зарплаты вычтут. Вот так я ни за хуй собачий — ой, извини — десяти баксов лишилась. По собственной дурости.

— Слышь, могу я у тебя чего-нибудь поиметь? — спросил Арктур.

Тут она сразу взяла мрачный тон. Как будто ей не особенно и хотелось. Что, понятно, было липой.

— Мм… а сколько тебе нужно? Вообще-то не знаю.

— Десять штук, — сказал он. По их договоренности штукой была сотня; стало быть, выходил запрос на тысячу.

Когда о сделке договаривались через телефон-автомат, хорошей тактикой считалось маскировать крупную сделку мелкой. При таких количествах они могли договариваться сколько угодно, и власти не проявили бы интереса. В ином случае бригады по борьбе с наркотиками днем и ночью шмонали бы дома и квартиры по всем окрестным улицам, хотя и тогда мало чего бы достигли.

— «Десять», — раздраженно повторила Донна.

— Мне правда хреново, — признался Арктур, изображая потребителя. Не торговца. — Расплачусь потом, когда товар получу.

— Вот еще, — без выражения произнесла Донна. — Я тебе даром отдам. Десять. — Теперь она явно задумалась, не торгует ли он. Похоже, решила, что торгует. — Десять. Почему бы и нет? Скажем, денька через три?

— А раньше?

— Товар…

— Ладно, — перебил он.

— Я загляну.

— Когда?

Она прикинула.

— Вечером, часиков в восемь. Слушай, хочу тебе одну книжку показать. Кто-то в магазине оставил, а я взяла. Классная книжка. Там про волков. Знаешь, что волки делают? Когда волк побеждает своего врага, он его не добивает — он на него ссыт. В натуре! Задирает ногу, ссыт на поверженного врага, а потом сваливает. Такие дела. Особенно они за территорию бьются. И за право потрахаться. Врубаешься?

— Я тут давеча тоже кое на кого нассал, — отозвался Арктур.

— Кроме шуток? Каким макаром?

— Метафорически, — уточнил он.

— Не как в сортире?

— Я серьезно, — пробурчал Арктур. — Я им сказал… — Он осекся. Будь я проклят, подумал он. Слишком много болтаю — так и проболтаться недолго. — Эти мудаки, — продолжил он, — такие типа байкеры, врубаешься? Еще вечно у Фостерс-Фриза тусуются. Ехал я себе мимо а они вякнули какую-то похабень. Я тогда развернулся и сказал им типа… — Так сразу ничего такого не придумалось.

— Можешь мне сказать, — ободрила его Донна, — даже если это что-то совсем мохнатое. С этими типа байкерами надо помохнатее, иначе они просто не въедут.

— Я им сказал, — быстро сочинил Арктур, — что скорее сяду на хуй, чем на «харлей».

— Ага, классно.

— Увидимся у меня дома, как ты сказала, — закончил Арктур. — Пока. — Он уже собрался было повесить трубку.

— А можно я возьму с собой книжку про волков и покажу тебе? Ее Конрад Лоренц написал. Там на обороте сказано, что он главный спец по волкам на свете. Да, вот еще что. Ко мне в магазин сегодня твои соседи по дому заходили. Эрни — не помню фамилии — и этот самый Баррис. Искали тебя, если ты вдруг…

— А в чем дело? — спросил Арктур.

— Твой цефалохромоскоп, который тебе в девятьсот долларов обошелся и с которым ты всегда играешься, когда домой приходишь… Эрни и Баррис насчет него что-то болтали. Они сегодня пытались с ним заняться, а он не работал. Ни цвета, ни цефоузоров — вообще ни хрена. Тогда они решили, чтобы Баррис взял свой набор инструментов и отвинтил нижнюю крышку.

— Черт знает что! — возмутился Арктур.