Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Филип К. Дик

«Рынок сбыта»

В субботу к одиннадцати утра миссис Эдна Бертельсон была уже готова отправиться в путь. Не считаясь с еженедельной потерей целых четырех часов своего бесценного рабочего времени, она всегда совершала прибыльную эту поездку сама, и всегда одна, чтобы не делиться ни с кем своей находкой.

А какое еще подберешь слово? Находка, потрясающий, невероятный подарок судьбы. Даже сравнить не с чем, а ведь миссис Бертельсон занималась торговлей уже пятьдесят три года. Даже больше, если считать годы, проведенные в лавке отца; только их, правду говоря, можно и не считать. Тогда она работала исключительно ради опыта (отец так ей и сказал), без всякой оплаты. И опыт действительно появился, она почувствовала, что это такое держать маленькую сельскую лавку, протирать залежавшиеся на прилавке карандаши, разворачивать рулончики липкой бумаги от мух, отпускать покупателям бобы и гонять кошку, которая повадилась спать на прилавке.

Теперь лавка одряхлела, да и сама миссис Бертельсон — тоже. Ее отец — крупный, плотный человек с густыми черными бровями — много уже лет как умер, дети и внуки разбрелись по всему свету, кто куда. Они появлялись в Уолнат Крике неожиданно, всегда поодиночке, проводили здесь, истекая потом, сухое, солнцем прокаленное лето и снова исчезали — поодиночке, как и приехали. С каждым прошедшим годом и она, и лавка горбились, становились все более хрупкими, а заодно — мрачными и даже страшноватыми. Чуть больше становились сами собой.

Еще с самого утра Джеки спросил:

— Бабушка, а ты куда?

Хотя, конечно же, прекрасно знал куда. Как и всегда, она отправлялась на своем грузовике в свою Субботнюю Поездку. Но Джеки нравилось спрашивать, ему нравилась неизменность получаемого ответа. Ему нравилось, что ответ всегда один и тот же.

На другой вопрос он получал другой неизменный ответ, но тут неизменность нравилась ему уже меньше. Вопрос был следующий:

— А можно мне с тобой? Ответом всегда было нет.

Эдна Бертельсон деловито таскала коробки и ящики из подсобного помещения своей лавки к старому угловатому грузовичку. Пыль покрывала грузовик толстым слоем, металлические, выкрашенные красным борта погнулись и проржавели. Двигатель был уже включен; астматически хрипя, он прогревался под полуденным солнцем. Рядом с колесами несколько замызганных куриц выклевывали что-то из пыльной пересохшей земли. На крыльце лавки распласталась толстая овца с белой клочкастой шерстью; вялая, скучная морда взирала на окружающую суету с полным безразличием. По бульвару Маунт Дьябло сновали машины. По авеню Лафайета слонялись немногочисленные покупатели — фермеры со своими женами, мелкие бизнесмены, подручные с ферм, несколько городских женщин — этих сразу отличишь по аляповатым брюкам, рубашкам с рисунками, сандалиям и шейным платкам. В лавке жестяной голос приемника старательно выводил какую-то навязшую в зубах мелодию.

— Я же спросил тебя, — сказал Джеки с гордым чувством собственной правоты. — Я спросил, куда ты едешь.

Трудно согнув закостеневшее с годами тело, миссис Бертельсон поднимала последнюю охапку коробок. Погрузки было немного, почти все сделал подсобник Арни еще с вечера. Здоровенный, неуклюжий, с белыми, как лен, волосами парень по прозвищу Швед выполнял в лавке всю тяжелую работу.

Серое морщинистое лицо миссис Бертельсон сосредоточенно нахмурилось.

— Что? — переспросила она, стряхнув оцепенение. — Ты прекрасно знаешь, куда я еду.

— А можно и я с тобой?

Миссис Бертельсон направилась в лавку взглянуть на бумаги. Не переставая канючить, Джеки потащился следом.

— Ну пожалуйста. А то ты никогда меня не берешь. Ты никого никогда не берешь.

— И не возьму, — раздраженно отмахнулась миссис Бертельсон. — Это никого не касается. — Но ведь я очень хочу с тобой, — объяснил Джеки.

Маленькая, иссохшая от старости женщина повернула седую голову; все еще острые глаза смотрели пристально и с насмешкой.

— Не ты один. — По тонким, бескровным губам скользнуло что-то вроде улыбки. — Все хотят, но никто не может, — закончила она негромко.

Это Джеки не понравилось; он сунул руки в карманы и мрачно забился в угол двора, не желая иметь ничего общего с тем, что его отрицало, осуждая деятельность, в которой не мог принять участия. Миссис Бертельсон словно о нем забыла. Она натянула на свои тощие плечи вылинявший голубой свитер, нашла солнечные очки, опустила за собой гибкую стальную дверь и быстрым шагом направилась к грузовику.

Сперва предстояло разрешить непростую задачу: включить сцепление. Некоторое время миссис Бертельсон с недовольным видом дергала рычаг скоростей, нетерпеливо ожидая, когда же зубья попадут на место. В конце концов шестеренки с лязгом и скрежетом зацепились, грузовик немного подпрыгнул, миссис Бертельсон облегченно вздохнула, прибавила газ и отпустила ручной тормоз.

Как только машина взревела и припадочными рывками двинулась по дороге, Джеки выскользнул из тени дома и бросился вслед. Матери не видно, двор словно вымер — только дремлющая на крыльце овца да две все так же скребущие землю курицы. Исчез даже Арни-Швед, прохлаждается, наверное, где-нибудь. Прекрасный случай. Лучшего случая выполнить свое давнее твердое решение еще не представлялось и неизвестно, когда представится.

Ухватившись за задний борт, Джеки взметнулся вверх и ничком упал на предназначенный неизвестным покупателям товар. Грузовик подпрыгивал на ухабах и опасно раскачивался. Джеки держался из последних сил; он вцепился в ящики, подтянул под себя ноги и весь сжался, отчаянно стараясь не вылететь за борт. Постепенно дорога улучшилась, грузовик пошел ровнее; Джеки облегченно вздохнул и устроился поудобнее.

Он едет. Наконец-то, после стольких ожиданий, он сопровождает миссис Бертельсон. Он узнает, что же это такое — ее субботняя поездка, загадочная, еженедельно проводимая секретная операция, приносящая миссис Бертельсон — все так говорят — баснословные доходы. Никому не понятная поездка, в которой есть — без малейших сомнений — нечто потрясающее и удивительное, нечто стоящее всех его хлопот и волнений.

Он буквально молился, чтобы бабушка не остановилась по дороге, не начала проверять груз.

Теллман готовил себе «кофе» — аккуратно, с предельной заботливостью. Сперва он принес жестяную кружку прожаренной кукурузы и высыпал темнокоричневые зерна в стальную банку из-под бензина — общую кухонную миску всей колонии. Затем добавил пригоршню цикория и немного сушеных отрубей. После многих усилий — перемазанные грязью руки дрожали и плохо слушались — он сумел наконец развести под покореженной металлической решеткой, среди остывшего пепла и углей огонь. Затем поставил на решетку кастрюльку с водой и начал искать ложку.

— Ты что это еще придумал? — прозвучал сзади ничего хорошего не предвещающий голос жены.

— Да так, — пробормотал Теллман; он суетливо подвинулся, заслоняя свою стряпню от Глэдис. — Так, ничего такого. — Несмотря на все старания этого немолодого уже, сухопарого и жилистого мужчины, в его голосе появились склочные, визгливые нотки. — Есть у меня, в конце концов, право приготовить себе что-нибудь? Такое же право, как у любого другого.

— Ты должен быть там, помогать остальным.

— А я и помогал. А потом у меня в позвоночнике что-то сдвинулось. — Одергивая на себе грязную тряпку, в которой трудно было узнать белую рубашку, он опасливо обогнул жену и направился к выходу из лачуги. — Какого черта, должен же человек хоть иногда отдохнуть.

— Отдохнешь, когда долетим. — Глэдис устало откинула назад густые темно-русые волосы. — Вот подумай, а если бы все вели себя, как ты?

— А кто проложил траекторию? — негодующе побагровел Теллман. — Кто выполнил все навигационные расчеты?

— Мы еще посмотрим, как там будут работать твои карты. — На потрескавшихся губах Глэдис появилась легкая ироничная улыбка. — Вот тогда и поговорим.

Разъяренный Теллман пробкой вылетел из лачуги под ослепительные лучи вечернего солнца.

Он ненавидел солнце, ненавидел это безжизненное сияние, заливавшее землю с пяти утра до девяти вечера. Большой Взрыв выжег из воздуха водяной пар весь без остатка, и теперь огненные плети солнечных лучей хлестали немилосердно, не щадя никого. Да и щадить-то, впрочем, было почти некого.

Направо сгрудились лачуги — или хибарки, халупы, как угодно, — из которых состоял лагерь. Беспорядочное нагромождение досок, жести, проволоки, просмоленной бумаги, бетонных блоков — разнообразного хлама, подобранного сорока милями западнее, на развалинах Сан-Франциско. В дверных проемах уныло полоскались байковые одеяла — защита от насекомых, огромными ордами атаковавших время от времени лагерь. Птицы — естественные враги насекомых — исчезли. Теллман не видел птиц уже два года и не надеялся увидеть в будущем. За пределами лагеря лежал черный пепел, обугленный лик мира, лик, утративший черты, утративший жизнь.

Лагерь разбили в глубокой лощине; с одной стороны ее прикрывали огрызки того, что было когда-то небольшим горным хребтом. Ударная волна снесла все выступающие вершины; много дней потом их обломки потоком продолжали катиться в долину. После того как Сан-Франциско исчез в пламени, среди этих куч камней начали появляться уцелевшие люди, искавшие, где бы спрятаться от солнца. Самая большая трудность — ничем не заслоненное солнце. Не насекомые, не тучи черного радиоактивного пепла, даже не клокочущие белой яростью взрывы бомб. Токсины и то убили меньше людей, чем жажда, обезвоживание организма, сумасшествие.

Теллман вынул из нагрудного кармана драгоценную пачку сигарет и закурил, с большим трудом — его тонкие, как цыплячьи лапы, руки била от усталости дрожь, но больше — от ярости и постоянного напряжения. Он ненавидел этот лагерь, все здешние обитатели вызывали у него отвращение, в том числе и собственная жена. Стоят они того, чтобы спасать их? Теллман крайне в этом сомневался. По большей части эти люди уже стали варварами, так какая тогда разница, удастся им запустить корабль или нет? А он кладет все свои силы на то, чтобы их спасти. Гробит себя ради них. Да шли бы они все к черту.

Но никуда не денешься, погибнут они — погибнет и он, без них ему не выжить.

Неподалеку стояли, разговаривая, Барнз и Мастерсон; Теллман побрел к ним, с трудом переставляя негнущиеся от усталости ноги.

— Ну и как там?

Голос его звучал сипло и недовольно.

— Отлично, — оглянулся Барнз. — Теперь уже скоро.

— Еще одна партия — и все, — добавил Мастерсон. На его грубом, тяжелом лице шевельнулось беспокойство. — Надеюсь, ничего такого не случится. Она должна приехать с минуты на минуту. Потный звериный запах, удушливыми волнами накатывавшийся от мясистого тела Мастерсона, вызывал у Теллмана тошноту, отвращение. Ситуация ситуацией, но все равно — нельзя же ходить грязным, как свинья. На Венере все будет иначе. Мастерсон пока полезен. Он опытный техник, незаменимый при обслуживании двигателей. Но вот когда корабль сядет и его растащат по винтику…

Да, законный порядок будет восстановлен. Иерархия рухнула вместе с городами, исчезла в пламени и пепле, но она вернется, такая же прочная, как и прежде. Вот, к примеру, Фланнери. Грузчик из нищей ирландской трущобы — и больше ничего, грязный тип, после разговора с которым хоть из ушей выковыривай. Но он руководит загрузкой корабля, самой большой в настоящий момент работой. Поэтому Фланнери — большая шишка, но это сейчас, пока. Потом все переменится.

Должно перемениться. Утешив себя таким образом, Теллман покинул Барнза с Мастерсоном и направился к кораблю.

Корабль был огромен. На нем еще кое-как читались огромные буквы, полустертые носящимся в воздухе пеплом и опаляющими лучами солнца:




США ВОЕННОЕ ИМУЩЕСТВО СЕРИЯ А-З(б)




Первоначально это было оружие «массированного возмездия», высокоскоростной снаряд с водородной головкой, готовый нести врагу смерть и разрушение. Его так и не запустили. Советские токсические кристаллы тихо и бесшумно влетели в окна и двери местных командных пунктов; когда наступил момент запуска, пусковой команды уже не было. Но это не имело ровно никакого значения — врагов тоже не было. Ракета простояла торчком несколько месяцев, она так и стояла здесь, когда приковыляли первые беженцы, пытавшиеся укрыться за полуразрушенным горным хребтом.

— Красиво, правда? — Патриция Шелби подняла голову от своей работы и тускло улыбнулась Теллману; усталость и постоянное напряжение глаз покрыли маленькое, симпатичное личико морщинками — похоже на трилон с Нью-Йоркской Всемирной выставки[13].

— Господи, — поразился Теллман. — Неужели вы помните?

— Мне было всего восемь. — разговаривая, Патриция вернулась к работе — сидя в тени корабля, она внимательно проверяла автоматические реле, которые будут во время полета поддерживать состав воздуха, температуру и влажность. — Но я никогда этого не забуду. Не знаю, может, у меня дар предвидения, ведь я только глянула, как эта штука торчит в небо, и сразу поняла — когда-нибудь от нее будет зависеть очень многое, для всех.

— Очень многое для нас двадцати, — поправил Теллман, а затем неожиданно для себя самого протянул ей недокуренную сигарету. — Берите, не помешает, судя по вашему виду.

— Спасибо. — Почти не отрываясь от работы, Патриция сунула сигарету в рот. — А я уже совсем кончаю. Господи, некоторые из этих реле ну совсем малюсенькие. — Она показала Теллману микроскопическую пластинку, заделанную в прозрачный пластик. — И только подумать, мы все будем в отключке, и от такой вот ерунды будет зависеть наша жизнь и смерть. — В темно-голубых глазах появилось странное, почти благоговейное выражение. — Жизнь и смерть рода людского.

— Ну что вы, что Фланнери, — пренебрежительно хохотнул Теллман. — Никак не можете без идеалистической чуши.

Профессор Джон Кроули, в прошлом заведующий кафедрой истории Стэнфорда, а сейчас — номинальный глава колонии, сидел в компании Фланнери и Джин Доббс; они внимательно рассматривали нагноившуюся руку десятилетнего мальчика.

— Радиация, — значительно произнес Кроули. — Общий уровень растет с каждым днем, это все из-за оседающего пепла.

— Не радиация это, — поправил Фланнери отвратительным голосом человека, вечно уверенного в своей правоте. — Типичное отравление токсическими кристаллами, в горах этой дряни по колено. А он ходил туда играть.

— Ты ходил в горы? — строго спросила Джин; мальчик кивнул, не решаясь посмотреть матери в глаза. — Да, вы правы, — повернулась она к грузчику.

— Помажьте какой-нибудь мазью, — сказал Фланнери. — И будем надеяться, что все кончится благополучно. У нас ведь нет почти ничего, кроме сульфатиазола. — Он бросил взгляд на часы и вдруг напрягся. — Если только она не привезет сегодня пенициллин.

— Не привезет сегодня, — пожал плечами Кроули, — значит, не привезет никогда. Это — последняя партия, загрузим ее — и сразу стартуем.

— Так вынимай деньжищи! — неожиданно заорал Фланнери, потирая руки.

— Тоже верно, — ухмыльнулся Кроули. Порывшись в железном ящике, он вытащил толстую пачку купюр и соблазнительно помахал ею перед носом Фланнери. — Выбирай, какие больше нравятся. Или бери лучше все.

— Вы бы поаккуратнее, — обеспокоился Теллман. — Ведь она, пожалуй, снова поднимет цены.

— А у нас их сколько хошь.

Один из колонистов катил к кораблю тачку; взяв несколько бумажек, Фланнери засунул их среди груза.

— Ветер носит деньги по всему свету, заодно с пеплом и костяной трухой. На Венере они нам не понадобятся — пускай старуха забирает хоть все.

«На Венере, — с ненавистью подумал Теллман, — жизнь вернется к законному порядку — порядку, при котором Фланнери будет копать сточные канавы. Как ему и положено».

— А что она привезет? — спросил он у Кроули и Джин Доббс, подчеркнуто игнорируя Фланнери. — Что там, в этой последней партии груза?

— Комиксы, — мечтательно вздохнул Фланнери, высокий, тощий парень с преждевременными залысинами в темных волосах. — И губные гармошки.

Он смахнул со лба капельки пота.

— Самое оно, — подмигнул Кроули. — Юк малость бренчит на банджо, вот и будем лежать весь день в гамаках и наяривать «кто-то там на кухне рядом с Дайной»[14].

— Еще палочки для смешивания коктейля, — напомнил Фланнери. — А то чем же нам давить пузырьки в шампанском тридцать восьмого года разлива?

— Ты! — взорвался Теллман. — Ты… дегенерат!

Кроули и Фланнери покатились со смеху; Теллман побрел прочь, чувствуя невыносимый ожог очередного унижения. Ну что же это такое, кто они такие? Идиоты? Психи? Шуточки в такой момент… Он посмотрел на ракету — с тоской, почти укоризненно. Это что же, такой вот мир собираются они основать?

В безжалостных лучах добела раскаленного солнца очертания корабля дрожали и переливались. Исполинская сигара из легких сплавов и волоконных пластиков, возвышающаяся над дурацкой путаницей самодельных лачуг. Еще один грузовик и — до свидания. Еще одна жалкая капля из единственного их источника безопасных, незагрязненных припасов, капля, от которой может зависеть их жизнь и смерть.

Моля Бога, чтобы не случилось никаких неожиданностей, Теллман повернулся в ту сторону, откуда должна была приехать на потрепанном своем грузовике Эдна Бертельсон. Последняя непрочная пуповина, соединяющая их со сказочно изобильным, неразрушенным прошлым.

По обеим сторонам дороги — роскошные абрикосовые сады. Среди гниющих на земле плодов лениво жужжат мухи и пчелы. Время от времени встречаются придорожные лотки, с которых этими же дарами природы торгуют летаргически сонные дети. То справа, то слева — дорожки, ведущие к фермам, на дорожках стоят бьюики и олдсмобили. Бродят собаки. На одном из перекрестков — новенькое, щеголеватое кафе, над ним подмигивает призрачно-бледная при дневном свете неоновая вывеска.

Глаза миссис Эдны Бертельсон враждебно скользнули по кафе и стоящим вокруг него машинам. Городские. Приезжают в долину, срубают столетние дубы, сводят старые фруктовые сады, строят здесь свои дачи, прямо посреди дня пьют в кафе виски и едут себе дальше, будто так и надо. Гоняют на своих открытых крайслерах со скоростью семьдесят пять миль в час. Машинам, скопившимся сзади, видимо, надоело тащиться шагом, они рванулись вперед, обгоняя грузовик. Миссис Эдна Бертельсон пропустила их с презрительным безразличием, на ее каменном лице не шевельнулась ни одна морщинка. И поделом им, торопыгам. Если бы и она так вот всегда торопилась, никогда бы ей не заметить этой своей странной способности, обнаруженной во время долгих неспешных поездок, когда рядом никого и есть время подумать. Никогда бы не узнать, что она может заглядывать в «потом», никогда бы не найти этой дырки в складке времени, позволившей ей торговать по таким сумасшедшим ценам. Пусть спешат, если им так нравится. В кузове грузовика мерно подпрыгивал тяжелый груз. Выл мотор. У заднего стекла уныло жужжала полудохлая осенняя муха.

Удобно развалившийся среди ящиков и коробок Джеки благодушествовал, глядя на проплывающие мимо абрикосовые сады и встречные машины. На фоне вылинявшего от жары неба вставал пик Маунт Дьябло, огромная синяя с белым глыба холодного камня. К вершине пика липли белесые струйки облаков — говорят, Маунт Дьябло очень высокий. Джеки скорчил рожу собаке. Собака стояла на обочине и вроде как размышляла — переходить ей на другую сторону шоссе или уж не надо. Увидев ремонтника «Пасифик Телефон», разматывающего с огромной катушки проволоку, Джеки весело помахал ему рукой.

Грузовик резко свернул с шоссе, теперь под колеса летело черное полотно проселка. Машин стало меньше. Дорога пошла в гору… Постепенно роскошные сады остались позади и сменились плоскими, бурыми полями. Справа показался облезлый фермерский домик. Сколько же ему, интересно, лет? Джеки провожал домик глазами, пока тот не исчез из виду. Дальше никаких строений уже не было, поля пошли неухоженные, необработанные. Иногда попадались дряхлые, покосившиеся изгороди. И столбики, на которых когда-то висели давно уже сорванные надписи. Грузовик приближался к подножию Маунт Дьябло, куда почти никто и никогда не ездил.

«Странно, — рассеянно думал мальчик, — и чего это миссис Бертельсон ездит именно сюда. Здесь же никто не живет». Затем, совершенно внезапно, пропали и поля, вокруг остались одни заросли колючей травы и кустов, дикая местность, а впереди — круто взмывающий горный склон. Запущенную ухабистую дорогу ловко перепрыгнул кролик. Холмы, накатывающие друг на друга, как морские волны, и везде, докуда достает взгляд, — деревья, деревья и огромные валуны. Здесь ведь ничего нет, только пожарная наблюдательная вышка. Всеми забытая зона отдыха, когда-то штат поддерживал ее в порядке, а потом перестал.

Мальчик почувствовал легкий укол страха. Какие же здесь клиенты… Он был уверен, что потрепанный красный грузовик прямо двинет в какой-нибудь город, доставит свой груз — а заодно и его — в Сан-Франциско, или в Беркли, или в Окленд. В город, где можно будет выскочить из кузова и пошнырять вокруг, посмотреть всякое интересное. А здесь — ничего, только заброшенность и пустота, молчаливая и зловещая. Солнце спряталось за склон горы, сразу заметно похолодало. Джеки зябко поежился, он уже жалел, что поехал.

Грузовик двигался все медленнее, а затем раздался громкий скрежет — миссис Бертельсон переключила скорость. С ревом и воем, оглушительно стреляя выхлопными газами, ветхая машина начала преодолевать крутой подъем, карабкаться между неровных, угрожающе острых валунов. Вдали пронзительно вскрикивала какая-то птица, каждый крик отдавался в горах эхом, многократно повторяясь, прежде чем совсем стихнуть. Слушая эти жуткие звуки, Джеки с тоской думал, как бы привлечь внимание бабушки. Как хорошо было бы сидеть с ней, в кабине. Как хорошо было бы…

И в этот момент он заметил… Сперва Джеки не поверил своим глазам, но потом пришлось поверить.

Грузовик начал таять в воздухе. Прямо под ним.

Грузовик таял медленно, почти неощутимо. Он все тускнел и тускнел, красные, проржавевшие борта стали серыми, а затем и вовсе бесцветными. Внизу проглядывало черное полотно дороги. Охваченный диким страхом, мальчик отчаянно схватился за ящики, но пальцы прошли сквозь них как сквозь пустое место; некоторое время Джеки качался на волнах какого-то вспененного моря тусклых форм, среди почти невидимых фантомов.

Его неудержимо повело в сторону и вниз. Теперь он висел — непостижимым, чудовищным образом — посреди грузовика, чуть повыше выхлопной трубы. Отчаянно барахтаясь, Джеки еще раз попытался ухватиться за висевшие прямо над его головой ящики. «Помогите!» — закричал он и услышал громкие раскаты собственного голоса. И — никаких других звуков, рев двигателя почти уже исчез. Какое-то мгновение он еще держался за исчезающую тень грузовика, но тут эта тень пропала окончательно, и мальчик упал на дорогу.

Перелетев от удара через кювет, Джеки покатился по сухой траве. Затем, оглушенный, ошеломленный невероятностью происшедшего и болью, он лежал, хватая воздух ртом и делая слабые, безуспешные попытки подняться. Стояла полная тишина — грузовик исчез, а вместе с ним и миссис Бертельсон. Мальчик остался один; он зажмурил глаза, расслабился и замер, оцепенев от ужаса.

Через некоторое, возможно, не очень большое время Джеки очнулся от визга тормозов и открыл глаза. Рядом остановился оранжевый грязный грузовик муниципальной ремонтной службы, из его кабины выскочили два человека в комбинезонах цвета хаки.

— В чем дело? — еще издали закричал один из них. Потом рабочие подняли мальчика на ноги.

— Что ты тут делаешь?

На Джеки смотрели серьезные, встревоженные лица.

— Упал, — пробормотал он. — С грузовика свалился.

— С какого еще грузовика? — Вопрос звучал удивленно и требовательно. — Каким образом?

А он не мог им ровно ничего сказать. Он знал только, что миссис Бертельсон исчезла. Так ничего у него и не вышло. Снова она одна в своей субботней поездке. И он никогда не узнает, куда же она ездила, никогда не выяснит, кто же они такие, эти самые ее клиенты. Миссис Бертельсон знала, что переход уже произошел. Крепко сжимая руль грузовика, она смутно чувствовала, что выгоревшие поля, валуны, зелень колючих кустарников — все это потускнело, осталось позади. Отправившись в «потом» первый раз, она неожиданно обнаружила, что старый грузовик катится по безбрежным просторам черного пепла. Открытие было столь потрясающим, что в тот раз она даже забыла «просмотреть», что же там, по другую сторону «дыры». Она знала только, что там есть покупатели и, не задумываясь, бросилась через временную складку, чтобы успеть первой. Сейчас это воспоминание вызывало улыбку… торопиться было некуда, конкуренция отсутствовала начисто. Более того, клиенты буквально рвались сделать покупки, они из кожи вон лезли, чтобы облегчить ей работу.

Эти люди проложили среди пепла кусок примитивной, но все-таки дороги, соорудили нечто вроде деревянного помоста, на который мог въехать грузовик. Теперь миссис Бертельсон знала, когда нужно «уходить в потом» — точно в тот момент, когда грузовик проезжает дренажную трубу, через четверть мили после границы заповедника. Здесь, в «потом», труба тоже была, хотя осталось от нее довольно мало, неопределенная груда битого камня. А дорога засыпана полностью, под колесами автомобиля стучали и перекатывались какие-то доски, булыжники. Было бы очень некстати проколоть камеру… правда, кто-нибудь из них наверняка сумеет починить. Они непрерывно работают, так что еще одно маленькое дело не имеет особого значения. А вот и они — стоят у края этого деревянного помоста, стоят и нетерпеливо ждут. Ее. За их спинами — мешанина грубых, вонючих хибар, а еще дальше — корабль.

Корабль, тоже мне. Миссис Бертельсон отлично знала, что это такое — ворованная армейская собственность. Крепко обхватив костлявой ладонью шишечку рычага передач, она перекинула его на нейтраль; грузовик пробежал еще немного и остановился. Когда подошли люди, миссис Бертельсон уже включила ручной тормоз.

— Добрый день. — Острые, проницательные глаза профессора Кроули нетерпеливо окинули сложенный в кузове груз.

Миссис Бертельсон буркнула что-то неопределенное. Не нравились они ей, все не нравились. Грязные люди, пахнущие потом и животным страхом, нечистые и телом и одеждой, постоянно окутанные почти осязаемым облаком неизбывного отчаяния. В благоговейной почтительности, словно жалкие нищие дети, они сгрудились вокруг грузовика, с надеждой трогая ящики, кое-кто уже начал сгружать эти ящики на черную, покрытую пеплом землю.

— Эй, там, — прикрикнула миссис Бертельсон. — Не трогайте.

Мгновенно, словно обожженные, все руки спрятались за спины. Неторопливо, с суровым лицом, миссис Бертельсон спустилась из кабины на землю, взяла список и так же неторопливо подошла к Кроули.

— Подождите немного, — сказала она. — Надо же все проверить. Кроули кивнул, бросил взгляд на Мастерсона, провел кончиком языка по пересохшим губам — и начал ждать. Ждали все. Так делалось всегда, и эти люди и миссис Бертельсон знали, что у них нет другого способа получить необходимые припасы. А не получив эти припасы — пищу, лекарства, одежду, приборы, инструменты, сырье, — они не смогут улететь на своем корабле.

В этом мире, в «потом», все эти вещи просто не существуют. Получить их, во всяком случае, нельзя. Чтобы понять это, ей хватило одного беглого взгляда, развалины говорили сами за себя. Не слишком-то хорошо заботились они о своем мире — вот и потеряли его, превратили в черный пепел и руины. А впрочем — это их личное дело, она тут ни при чем.

Миссис Бертельсон не очень интересовалась — в каком отношении находятся ее мир и этот, дочерна выгоревший, ей вполне хватало знания, что оба они существуют и что она может переходить из одного в другой и обратно. Несколько раз люди из этого мира, этой группы пытались перейти в «раньше» вместе с ней. Ничего не получалось. Она возвращалась в свой мир, а они неизменно оставались в своем. Все дело в ее силе, в ее способности. И этой способностью ни с кем нельзя поделиться — и это ее радовало. Способность, весьма полезная для человека, занимающегося бизнесом.

— Хорошо, начинайте, — скомандовала миссис Бертельсон. Выбрав место, чтобы понадежнее присматривать за этими людьми, она начала проверять и отмечать в списке каждый снимаемый с грузовика ящик. Четкий, неизменный порядок, он давно стал частью ее жизни. Сколько миссис Бертельсон себя помнила, она всегда вела дело четким, вполне определенным образом. Отец учил ее, как жить в мире бизнеса, она переняла его строгие принципы и правила и всегда им следовала. Например, сейчас.

Фланнери и Патриция Шелби стояли рядом, в руках у Фланнери были деньги, плата за товар.

— Ну ладно, — негромко сказал он, — теперь мы можем послать ее куда подальше.

— Ты уверен? — беспокойно взглянула на него Пэт.

— Последняя партия уже здесь. — Фланнери уверенно ухмыльнулся и провел дрожащей ладонью по редеющим черным волосам. — Больше нас ничто не задерживает. Погрузим это барахло — и корабль будет полон под завязку. Не исключено, нам придется даже задержаться малость и съесть какую-то часть вон того хозяйства прямо здесь и сейчас, — он указал на огромную коробку с продуктами. — Бекон, яйца, молоко, настоящий кофе. Может, не стоит запихивать все это в морозилку. Может, нам нужно устроить оргию — ну вроде как последняя трапеза перед сражением.

— Хорошо бы, — мечтательно вздохнула Пэт. — Мы давно такого не ели.

— Убьем ее, — предложил подошедший Мастерсон, — и сварим в большой кастрюле. Она же такая костистая, эта старая ведьма, будет хороший бульон.

— В духовку ее, — поправил Фланнери. — Получится вроде пряника, прихватим с собой.

— Не говорили бы вы так, — боязливо остановила их Пэт. — Она же такая… ну, может, она и вправду ведьма. Я хотела сказать, может, ведьмы, они как раз такие и были… старые женщины со странными способностями. Вроде как у нее — уметь проходить сквозь время.

— На наше счастье, — бросил Мастерсон.

— Но она этого не понимает, правда ведь? Разве она понимает, что делает? Что этой своей способностью она может всех нас спасти. И вообще — понимает она, что случилось с нашим миром?

Фланнери немного задумался.

— Возможно, и не понимает или ей это просто до лампочки. Ведь у нее что в голове — только бизнес и доходы. Как бы содрать с нас побольше, продавая всю эту хурду-бурду с фантастическими наценками. А самый юмор в том, что деньги для нас ровно ничего не значат. Открой старуха глаза чуть пошире, она сразу бы сообразила. В этом мире деньги — просто бумажки. Но она ничего не видит, как зашоренная. Бизнес, доходы — и больше ничего. — Он печально покачал головой. — Такой умишко, жалкий, ограниченный куриный умишко — и при этом уникальный талант.

— Но есть же у нее все-таки глаза, — не могла успокоиться Пэт. — Она же видит этот пепел, эти развалины. Ну как может она не понимать?

— Возможно, — пожал плечами Фланнери, — старуха просто не связывает все это со своей собственной жизнью. Да и то, она ведь умрет через пару лет, так что войну не увидит — по-настоящему. Для нее война так и останется этаким местом, куда можно съездить. Местом чужим и экзотическим. Она может войти сюда, выйти отсюда, а нам никуда не деться. Потрясающее, наверное, ощущение собственной безопасности, когда можешь так вот запросто переходить из одного мира в другой. Господи, чего бы я не отдал, лишь бы уйти вместе с ней.

— Пробовали, — напомнил Мастерсон. — Например, этот самый придурок Теллман. Вернулся в пепле с головы до ног и сказал, что грузовик куда-то испарился.

— Конечно испарился, — негромко согласился Фланнери. — Уехал в Уолнат Крик. В тысяча девятьсот шестьдесят пятый год.

Разгрузка подошла к концу. Деловито, как муравьи, члены колонии таскали ящики вверх по склону, к кораблю. Сопровождаемая профессором Кроули, миссис Бертельсон подошла к Фланнери.

— Вот список, — коротко бросила она. — Кое-что не удалось найти. Знаете ли, в моем магазине всего этого просто не бывает. Большую часть привезенного товара пришлось заказывать специально.

— Догадываемся, — иронически кивнул Фланнери. — Действительно, крайне интересно было бы обнаружить в деревенской лавке бинокулярные микроскопы, токарные станки, замороженные упаковки антибиотиков, ультракоротковолновые передатчики, самые современные учебники и справочники по всем областям науки.

— Поэтому мне придется взять с вас чуть побольше. — Старуха следовала неизменной своей тактике выдаивания клиентов. — Что касается остального… — Она просмотрела список, а затем вернула Кроули заказ, сделанный им неделей раньше — десять страниц, напечатанных на машинке. — Кое-что из этого сразу достать не удалось, пришлось разместить предварительные заказы. Вот этот, к примеру, набор металлов, из лаборатории в Новой Англии. Они говорят — не знаем, может быть, попозже. — В поблекших от старости глазах появилось хитрое, пройдошистое выражение. — И это обойдется очень, очень дорого.

— Уже не имеет значения, — сказал Фланнери, передавая ей деньги. — Можете отменить заказы.

Сперва лицо миссис Бертельсон не отразило ничего, разве что крайнее недоумение.

— Все, — объяснил Кроули. — Больше нам ничего не надо.

Напряжение, сковывашее их прежде, исчезло, впервые за это время. Они больше не зависели от ржавого красного грузовика. Они получили все, что надо, и скоро улетят.

— Стартуем мы, — широко ухмыльнулся Фланнери. — Мы полностью загрузились.

И только тогда пришло понимание.

— Но ведь я заказала все эти вещи. — Голос звучал тихо, невыразительно. Без всяких эмоций. — Их привезут. И мне придется за них платить.

— Да-а, — протянул Фланнери. — Могу вам только посочувствовать.

Кроули бросил на него предостерегающий взгляд. — Очень жаль, — сказал он старухе, — но мы ни как не можем ждать еще неделю — очень быстро растет радиация. Нам необходимо улететь.

Теперь беспокойство, появившееся было на сморщенном, как печеное яблоко, личике, сменилось все нарастающим гневом.

— Вы заказали эти товары! Вы должны их взять! — Ее голос поднялся до пронзительного, яростного визга. — Что я, по вашему мнению, должна с ними делать?

У Фланнери прямо на языке вертелся ехидный ответ.

— Миссис Бертельсон, — опередила его Пэт, — вы очень много для нас сделали, хотя и не захотели помочь нам уйти в ваше время. И мы очень вам благодарны. Без вас нам никогда не собрать бы необходимых запасов. Но нам действительно нужно улетать.

Она хотела тронуть хрупкое плечо старухи, но та яростно отдернулась.

— То есть, — неловко продолжала Пэт, — мы просто не можем больше здесь оставаться, хотим мы того или не хотим. Видите весь этот черный пепел? Он радиоактивный, и с каждым днем его становится все больше, он оседает на землю. Токсический уровень тоже растет — если мы задержимся, все это начнет нас убивать.

Миссис Эдна Бертельсон стояла совершенно неподвижно, сжимая в руке свой список. На ее лице появилось совершенно новое, незнакомое прежде выражение. Яростная судорога гнева исчезла, сменилась ледяным, высокомерным спокойствием. В серых, как из камня вырезанных глазах — ни проблеска эмоций.

— Хватайте свою добычу. — Ничуть не тронутый таким преображением Фланнери сунул миссис Бертельсон пачку купюр. — А какого, собственно, хрена, — повернулся он к профессору. — Отдадим ей и все остальные, пусть подавится. Засунем ей в глотку.

— Заткнись, — оборвал его Кроули.

— Ты с кем это так разговариваешь? — ощерился, отходя в сторону, Фланнери.

— Хватит, хорошенького понемножку, — бросил вслед ему Кроули и повернулся, встревоженный и напряженный, к миссис Бертельсон.

— Боже милостивый, ведь не думаете же вы, что мы останемся здесь навсегда?

Ответа не последовало. Старуха резко повернулась и пошла к своему грузовику.

Мастерсон и Кроули неловко переглянулись.

— Совсем с ума сошла. — В голосе Мастерсона звучал какой-то непонятный страх.

Торопливо подошедший Теллман взглянул, как старуха залезает в кабину, а затем нагнулся и начал копаться в одной из коробок со съестным. Его исхудалое лицо покраснело от почти детской жадности.

— Вот это да, — благоговейно выдохнул он. — Кофе, целых пятнадцать фунтов. А может, возьмем отсюда немного? Откроем одну банку ради праздника?

— Конечно, — без всякого выражения сказал Кроули; как зачарованный, он глядел вслед уезжающей миссис Бертельсон. Приглушенно взревев, грузовик развернулся по широкой дуге, съехал с грубо сколоченного помоста, немного прокатился по черному пеплу, а затем начал тускнеть, размываться и быстро исчез. Осталась только мрачная, залитая безжалостным солнцем равнина.

— Кофе! — В голосе Теллмана звенел безудержный восторг. Он подбросил жестянку в воздух и неловко ее поймал. — Пируем! Наш последний вечер — последний ужин на Земле.

Так оно и есть, никуда не денешься.

Пока красный грузовик бежал, металлически клацая, вперед, миссис Эдна Бертельсон просмотрела «потом» и убедилась, что эти люди сказали правду. Ее тонкие бескровные губы искривились, во рту появился едкий привкус желчи. Прежде казалось, что такая торговля может продолжаться бесконечно. А куда они денутся, если нет конкурентов? Будут покупать как миленькие. Но они улетают. А улетят — вот и конец рынку.

Такого рынка больше не найти. Усеянный черным пеплом мир действительно был идеальным рынком, а группа колонистов — идеальным клиентом. На задах лавки, в металлическом ящике, заваленном мешками с кукурузой, уже лежали почти двести пятьдесят тысяч долларов. Целое состояние, и потребовалось всего несколько месяцев, чтобы выжать его из загнанной в угол, остервенело работающей над своим кораблем колонии. И виновата она сама. Это она по своей недальновидности позволила им ускользнуть. Головой нужно было думать.

Все это она обдумывала, ведя грузовик домой. Обдумывала спокойно, рационально. Да, все произошло именно по ее вине, только она одна могла снабдить этих людей всем необходимым благодаря своей способности, которой нет больше ни у кого. Без нее они были бы совершенно беспомощны.

В последней надежде миссис Бертельсон «осмотрелась» — заглянула при помощи внутреннего своего чувства в различные «потом». Их, конечно же, было много, никак не одно-единственное. Эти «потом» представлялись ей чем-то вроде набора квадратиков, сложной, исхищренной паутиной миров, в каждый из которых она может при желании войти. Но ни в одном из них не было того, что она искала.

Везде голые, унылые равнины, усыпанные черным пеплом, — и ни малейшего признака людей. В них не было самого главного — покупателей.

Разобраться в путанице этих «потом» было непросто; подобно бусам на ниточке, они объединялись в последовательности. Некоторые из этих цепочек образовывали замкнутые петли — можно было двигаться от одного «потом» к следующему и так далее, но другие цепочки оставались при этом недоступными.

Миссис Бертельсон начала аккуратно, с величайшим вниманием просматривать цепочки одну за другой. Их было очень много — бесконечное, фактически, количество возможных «потом». А она могла выбирать из них и выбрала вот это, где горстка измученных людей строила себе корабль. Войдя в этот мир, она присоединила его к реальности, фактически — сделала его реальным. Извлекла из многообразия возможностей.

А теперь нужно извлекать другой, это конкретное «потом» оказалось не совсем удовлетворительным. Рынок исчез.

К тому времени как миссис Бертельсон закончила свои поиски, грузовик уже катился среди аккуратных ярких магазинов, домов, супермаркетов мирного городка Уолнат Крик. Ведь их так много, а у нее такая старая голова… но все-таки она его нашла. И с первого же взгляда она знала — это то, что надо, так говорил ей врожденный деловой инстинкт.

Среди всех многочисленных вариантов этот был уникальным. Встречалось очень много таких «потом», где отлично построенный и тщательно проверенный корабль взмывал к небу, мгновение медлил — это включалась управляющая автоматика, а затем прорывал покров атмосферы и устремлялся к утренней звезде. Иногда страшный взрыв разметывал ракету сотнями добела раскаленных обломков; эти бесплодные «потом» она тоже игнорировала, они не обещали дохода.

В нескольких «потом» старт вообще не удавался. Вой турбин, струя выхлопа… но корабль остается на прежнем месте. А затем все колонисты выбираются наружу и начинают лихорадочно обследовать двигатели, искать неполадку. Так что — никакого выигрыша. В дальнейших звеньях подобной цепочки возможностей неполадка устранялась и корабль успешно стартовал.

Но одна цепочка все-таки нашлась. Все ее звенья выстраивались самым подходящим образом. Закрываются шлюзы, ревут турбины, корабль начинает дрожать и взмывает над устланной черным пеплом пустыней. Все ускоряющийся полет до высоты трех миль — и тут отрываются задние двигатели. Корабль начинает раскачиваться, а затем с воем устремляется вниз, к Земле. Включаются резервные двигатели, предназначенные для посадки на Венеру. Корабль замедляет падение, на несколько мучительных секунд зависает, врезается в груду рваного камня, бывшую когда-то горой Маунт Дьябло.

Наступает жуткая тишина, а затем из перекореженного, разбитого всмятку металлического цилиндра появляются люди. Потрясенные и онемевшие, они осматривают повреждения. Чтобы снова приступить к бесплодной, тщетной работе. Собирать припасы, латать ракету… На губах миссис Бертельсон играла улыбка.

Этого она и хотела. Как раз то, что надо. А сделать всего-то и надо, что выбрать при следующей поездке именно эту цепочку. При следующей деловой поездке, в будущую субботу.

Полупогребенный черным пеплом, Кроули пытался ощупать глубокую ссадину на правой щеке; обессиленные пальцы дрожали, отказывались слушаться. Во рту горячий, солоноватый привкус крови, на месте выбитого зуба острыми толчками пульсирует боль. Пошевелить ногой не удается, лежит как чужая, как протез. Наверное, сломана. Потрясенный, охваченный отчаянием мозг отказывался что-нибудь соображать.

Лежавший неподалеку Фланнери пошевелился. Застонала женщина. В предрассветном полумраке среди камней и обломков корабля лежали раненые и умирающие люди. Кто-то встал, покачнулся и снова упал. Мигнул фонарик, среди разбитых остатков того, что должно было стать их миром, неуверенно пробирался Теллман, его очки болтались на одном ухе. На Кроули глупо уставилось лицо, у которого отсутствовала половина нижней челюсти, затем Теллман покачнулся и ничком упал на дымящуюся груду каких-то коробок. Костлявое тело забилось в судорогах.

Кроули кое-как встал на колени. Склонившийся над ним Мастерсон раз за разом повторял какие-то слова.

— Я в порядке, — проскрипел Кроули.

— Мы упали. Корабль вдребезги.

— Я знаю.

Разбитое лицо Мастерсона дрожало, он был близок к истерике.

— А вы не думаете…

— Нет, — пробормотал Кроули. — Это невозможно.

Мастерсон начал хихикать, сперва тихо, а потом — все громче. На грязных окровавленных щеках появились светлые бороздки от бегущих слез. Капли густой соленой влаги стекали по шее, за почерневший, обуглившийся воротник.

— Это она. Это она все устроила. Она хочет, чтобы мы здесь остались.

— Нет, — повторил Кроули. Он не хотел и думать о таком. Этого не может быть. Этого просто не может быть. — Мы все равно выберемся, — сказал он. — Соберем остатки, начнем все снова.

— Она вернется. — Голос Мастерсона дрожал и срывался. — Она знает, что мы здесь, ждем ее. Покупатели.

— Нет, — сказал Кроули. Он не верил. Он заставлял себя не верить. — Мы выберемся. Мы должны выбраться.

Notes

Philip K. Dick. Captive Market 10/18/54. If, April 1955.

Филип К. Дик «Рынок сбыта» Пер. с англ. — М. Пчелинцев