Филип К. Дик
«Расплата»
Черный густой пепел лежал по обеим сторонам дороги. Повсюду, насколько хватало глаз, тянулись нескончаемые бесформенные груды развалин — останки цивилизации. Планета лежала в руинах. Серые частицы костей, осколки бетона, раскрошенной стали смешивались ветром в бесплодную твердь.
Аллен Фергессон зевнул, зажег «Лайки Страйк» и устало откинулся на кожаном сиденье «Бьюика-57».
— Удручающее зрелище, черт бы его побрал, — проворчал он. — Одни перекореженные обломки. Все это просто подавляет.
— Так не смотрите! — безразлично отозвалась сидящая рядом девушка.
Сверкающая мощная машина легко преодолевала неровности каменистой дороги. Руки Фергессона едва касались руля. Он был целиком поглощен звуками пленительной музыки фортепьянного квинтета Брамса, транслировавшегося из колонии Детройт. Они проехали всего несколько миль, но пепел, проникавший в машину, покрыл все внутри тонким слоем. Он не обращал на это внимания. К чему суетиться? В подвале квартиры Шарлотты найдется садовый шланг, цинковая ванна и губки Дюпона.
— Кажется, в холодильнике осталось достаточно шотландского виски, — обратился Аллен к девушке и добавил — Хотя толпа ваших гостей постаралась его прикончить.
Шарлотта вздрогнула, задремав под монотонный рокот двигателя.
— Виски? — пробормотала Шарлотта. — Да, у меня осталось пять бутылок «Лорда Кальвара». — Она выпрямилась и откинула со лба прядку белокурых волос. — Правда, он немного тяжеловат.
С заднего сиденья отозвался их пассажир, — они подобрали по пути истощенного человека с тонкими чертами лица, одетого в грубый серый комбинезон и рубашку.
— Очень тяжелый? — спросил он.
— Пожалуй, нет.
Шарлотта не слушала музыку. Она безучастно смотрела в запыленное окно на разворачивающуюся перед ними картину. Справа от дороги на фоне темного неба, словно обломанные зубцы, вздымались островерхие побуревшие развалины города. Она видела то ванну, то пару телефонных столбов, то кости и потемневшие останки в ямах разворошенных развалин. Мрачная картина давнего запустения. Кое-где в подвалах, ставших пещерами, были видны стаи облезлых собак, сбившихся от холода в грязные кучи. Сквозь плотную завесу черной пыли, висевшую над поверхностью, не проникал даже солнечный свет.
— Посмотрите-ка, — показал Фергессон пассажиру.
Глупышка-кролик скакал по узкой ленте дороги. Он пытался спастись от машины. Слепой, обезображенный зверек несся впереди, выбиваясь из сил. Вдруг он натолкнулся на бетонную глыбу и, оглушенный ударом, медленно пополз по дороге. Выскочивший из подвала пес набросился на добычу и загрыз ее.
— Ах! — с отвращением воскликнула Шарлотта; ее всю передернуло. Она потянулась, чтобы включить отопление. Подобрав под себя ноги, хорошенькая девушка в розовом шерстяном свитере и цветной юбке устроилась на сиденье поудобнее.
— Скорее бы вернуться в колонию, не очень-то здесь приятно, — заметила она.
Фергессон похлопал по стальному ящику, стоящему между сиденьями:
— Если дела так плохи, как вы говорите, то, похоже, за него ухватятся.
— О да, — ответила Шарлотта. — Дела просто ужасны. Только не знаю, поможет ли все это. По-моему, уже бесполезно. — Ее свежее хорошенькое личико омрачилось. — Может быть и стоит попытаться, но у меня мало надежды.
— Ничего, мы приведем в порядок вашу колонию, — заверил Фергессон девушку. Главное — успокоить ее. Паника может вывести Шарлотту из равновесия, как выводила уже не однажды. — Но все в свое время, — он бросил взгляд на девушку. — Хорошо, если бы вы сначала все подробно рассказали.
— Мы думали, что это просто лень. Но он, действительно, пропадает, Аллен. — В ее глазах проступил страх. — Ничего не удалось добиться. Он как огромный чурбан: или больной, или мертвец.
— Он просто стар, — мягко сказал Фергессон. — Я припоминаю, что вашему Билтону примерно лет сто пятьдесят.
— Предполагалось, что он просуществует несколько столетий.
— Он чудовищно изношен, — заметил человек, сидевший сзади. Облизнув сухие губы, он с трудом наклонился вперед и сжал потрескавшиеся грязные ладони. — Вы забываете, что это противоестественно. На Проксиме действуют сообща, а здесь все разъединены по разным колониям. Кроме того, у нас сильнее гравитация.
Шарлотта кивнула, но не согласилась с ним.
— Черт побери! — Уныло произнесла она. — Невыносимо смотреть на все это. — Она вынула из кармана свитера мелкую, с монетку, вещицу. — Обычно он делает вот такие штаны, правда, сейчас — хуже.
Фергессон взял у нее часики и принялся их рассматривать, поглядывая при этом на дорогу. В его руках сразу же рассыпался ремешок, словно сухой листок. Циферблат выглядел прекрасно, но он не ощутил хода часов.
— Да, они и не ходят! — Шарлотта взяла часы обратно и открыла их. — Видите? — Она поднесла циферблат к лицу Фергессона, ее пунцовые губы сложились в гримаску: — Я поставила их на половину первого. А так — это ведь просто пустышка.
Крошечные швейцарские часики представляли собой формочку сверкающего металла. В них не было ни колесиков, ни камней, ни пружин — блестящая безделушка.
— А что ему для этого понадобилось? — спросил пассажир — Оригинал?
— Нет, штамп, но хороший. Лет тридцать тому назад он сделал эту вещь для моей матери. Ну как вы думаете, что я чувствую, смотря на них? Пользоваться ими я не могу. — Шарлотта сунула часы в карман свитера. — А была просто без ума… — Она замолкла и выпрямилась на сиденье. — О, вот мы и приехали. Видите неоновый свет? С этого места начинается колония.
— У края дороги сверкнула вывеска: «Стандарт Стейшн Инк». Слепящие яркие огни — синий, красный, белый. Но что это? Фергессон замедлил ход и подъехал к станции. Оцепенев от ужаса, все трое пристально вглядывались в окна машины, с трудом осознавая случившееся.
— Вы видите? — Едва слышно прошептала Шарлотта.
Заправочная станция была полуразрушена. Белый домик выглядел заброшенным и обветшалым, совершенно бесформенным. Все в нем покоробилось и прогнулось, как в древних развалинах. Красные неоновые лампы вывески взрывались с шипеньем и треском. Насосы проржавели и покривились. Станция оседала, уходя в пепел, обращаясь в черную пыль, на которой она возникла.
От развернувшейся перед их глазами картины повеяло дыханием смерти. Фергессона охватил страх. В его колонии не было — распада — пока.
— Когда штампы износились, Билтон заменил их. Новые оттиски были сделаны с подлинных объектов, сохранившихся во время войны. Но здесь старые штампы не заменялись. Бессмысленно кого-то обвинять и проклинать. Как и любая раса, Билтон имел свои жизненные пределы. Существуя в чуждом ему мире, он сделал все, что мог. Вероятно, это были пришельцы из системы Кентавр, привлеченные в конце войны вспышкой водородной бомбы. Они обнаружили остатки человечества — несчастных людей, едва барахтающихся в радиоактивной пыли и пытающихся хоть что-нибудь спасти в разрушенной цивилизации. После периода распада Билтон отделился в самостоятельное образование и начал искусственное воспроизводство человеческих существ, привезенных с собой. Со своей планеты пришельцы перенесли присущий им способ выживания: создали оболочку — достаточно прочное ограждение от внешнего враждебного мира.
Возле одного из насосов какой-то человек пытался заправить бак «Форда-66». Тщетные попытки закончились тем, что он сорвал прогнивший патрубок. Густая желтая жидкость хлынула на землю и стала впитываться в маслянистую проржавленную почву. Насос прорвало в нескольких местах, и из него в разные стороны брызнула дюжина струек. Шарлотта опустила стекло машины:
— Бен, станция компании Шелл сохранилась лучше. Она на другом конце колонии.
Тяжелыми шагами краснолицый плотный человек подошел к машине.
— Черт побери! — сообщил Бен. — Мне так и не удалось добыть горючего, будь оно проклято! Подбрось меня к той вон станции, — он указал, — я наберу горючего в ведро.
Фергессон рывком открыл дверцу:
— Это что же, повсюду так?
— Хуже, — Бен Антермейер уселся на заднем сиденье, рядом с пассажиром, и «Бьюик» тронулся. — Поглядите-ка вокруг! — Бакалейная лавка провалилась между покореженными железобетонными опорами. Окна были выбиты. Повсюду валялись груды продуктов. Мрачные и озабоченные люди бродили вокруг, собирая все, что попадалось под руки.
Сама улица выглядела совершенно разбитой: трещины в асфальте, глубокие выбоины, разрушенные обочины. Из лопнувшего водопровода хлестала вода, разливаясь огромной лужей. По обеим сторонам тянулись грязные запущенные магазины и стояли брошенные машины. Повсюду царило запустение: зал для чистки обуви был забит досками, в окнах торчала какая-то ветошь, вывеска облупилась… В соседнем обветшалом кафе сидела лишь хозяйская чета, да жалкий человечек в мятом рабочем костюме пытался читать газеты и пить бурый кофе из треснувшей чашки. Каждый раз, как только он поднимал ее с обшарпанной стойки, жидкость крупными каплями стекала на пол.
— Нет, дальше так не может продолжаться, — заговорил Антермейер, потирая подбородок. — Люди не решаются пойти в театр. Иногда фильм прерывается, и половину ленты показывают вверх ногами. — Он с любопытством взглянул на человека с острым подбородком, сидевшего рядом с ним на заднем сиденье. — Моя фамилия — Антермейер.
Они пожали друг другу руки.
— Джон Даус, — представился человек в сером. Больше он не пожелал ничего о себе сообщить. С тех пор как Фергессон и Шарлотта подобрали его на дороге, он не произнес и полсотни слов.
Антермейер достал из кармана сложенную газету и бросил на переднее сиденье. — Вот что я нашел утром у подъезда. Газета была воплощением абсурда: расплывшиеся пятна стертого шрифта, чернильные кляксы, до сих пор не высохшие грязные полосы… Фергессон быстро просмотрел ее, но увидел лишь бессвязные тексты статей, разрозненные строчки бессмысленной никчемной рекламы.
— Вот в этом ящике у Аллена есть для нас несколько оригиналов, — заявила Шарлотта.
— Вряд ли они пригодятся, — мрачно отозвался Антермейер.
— Я к нему подвез треснувший тостер в надежде получить хоть какой-то штамп. Мертвое дело! Поехал домой, а тут машина начала барахлить. Я заглянул в капот. Но что там поймешь в двигателе? Как говорится, не лезь не в свое дело! Постучал, постучал везде, да и поехал быстренько на станцию «стандарт». Этот чертов металл еле жив, его можно пальцем проткнуть.
Фергессон остановил «Бьюик» перед большим белым домом, где жила Шарлотта. Взглянув на него, он поразился, как все изменилось за месяц его отсутствия. Прогнулись грубые самодельные деревянные подпорки, поставленные вокруг. У входа бессмысленно толпились несколько рабочих. С одной стороны здание сильно осело. На стенах проступили глубокие трещины. Повсюду валялись куски штукатурки. Захламленную дорожку перед домом оградили веревкой.
— Мы ничего не можем поделать с нашим имуществом, — сердито сказал Антермейер. — Только сидим и смотрим, как все разваливается. Если он не придет в себя…
— Все штампы, что он сделал для нас в прошлом, разрушаются, — Шарлотта открыла дверцу машины и ступила на панель. — А нынешние оказываются пустышками, безделушками. — Ее передернуло от холода. — Я подозреваю, что мы обречены на участь колонии Чикаго.
От этих слов все похолодели. Она погибла, неужели и нас ждет то же самое? Ведь штамп Билтона состарился, истощился и превратился в немую неподвижную массу бесплодного вещества. День за днем все строения и улицы, все штампы предметов, вещей разрушались, обращаясь в черную пыль.
— Он не обновлялся, самовоспроизводился — опасливо прошептала Шарлотта, — его штамп износился, и вот оп мертв.
Помолчав минуту, Фергессон хрипло произнес:
— Но ведь другие же это видели! Как только они смогут, они сразу займутся вашим переселением.
— Слишком поздно! — проворчал Антермейер. — Колонии пришел конец. От нее осталось, по-видимому, лишь пара голодных мерзнущих бродяг, да и те, наверное, стали добычей собак. У этих проклятущих псов сейчас нескончаемый пир!
Охваченные мрачными предчувствиями, они стояли на разбитой дорожке. Даже на худом лице Джона Дауса проступило выражение охватившей его тревоги. Фергессон с тоской думал о своей колонии, расположенной в десяти милях к востоку. Жизнеспособный, полный сил Билтон Питтсбурга достиг своего расцвета, нет ничего общего со здешним запустением.
Здания в колонии Питтсбург были абсолютно прочны. Дороги содержались под неусыпным наблюдением. В магазинах продавались прекрасные телевизоры, миксеры, машины, рояли, одежда, виски, замороженные персики — идеальные штампы с оригиналов настоящих товаров, хранившихся в гермитически закрытых подземных складах. Их нельзя было отличить друг от друга.
— Если колония кончилась, — с чувством неловкости произнес Фергессон, — может быть, кто-то из вас поедет с нами?
— Ваш Билтон может сделать штампы еще для ста человек? — спросил Даус.
— Да, и сразу же, — ответил Фергессон. Он с гордостью кивнул на свой «Бьюик». — Вы поедете на этой прекрасной машине. Она почти такая же, как и оригинал, с которого была отштампована. Разницу можно уловить лишь тогда, когда они обе стоят бок о бок, — он усмехнулся и отважился пошутить: — А вдруг я удрал с оригиналом?
— Нет, мы не можем сразу решиться, — оборвала его Шарлотта. — Возможно, спустя какое-то время… — Она взяла с сиденья «Бьюика» стальной ящик и сделала несколько шагов, направляясь к дому. — Пошли с нами, Бен. — Шарлотта повернулась к Даусу. — И вы — тоже! Есть немного виски, неплохого, правда по вкусу он слегка напоминает антифриз, да и этикетка неразборчива, но зато не очень тяжелый.
Когда она ступила на нижнюю ступеньку, рабочий остановил ее:
— Туда нельзя входить, мисс.
Шарлотта сердито оттолкнула его.
— Здесь мой дом, я в нем живу! Здесь мои вещи!
— Дом под угрозой обвала, — предупредил рабочий. Он не был строителем, а лишь одним из жителей колонии, добровольцем, охранявшим разрушающиеся дома. — Взгляните на трещины, мисс.
— Они уже несколько недель видны, — Шарлотта нетерпеливо потянула за собой Фергессона. — Ну, пошли! — Она быстро пошла к подъезду, чтобы открыть огромную дверь. Распахнутая дверь висела на погнутых петлях. Стекла треснули, вокруг лежали разлетевшиеся осколки. Шарлотта пронзительно вскрикнула и попятилась назад. Бетон провалился под ее каблуками. С каким-то странным звуком, подняв тучу белой пыли, весь подъезд начал оседать, превращаясь в бесформенный холм осыпающихся обломков.
Фергессон и рабочий оттащили в сторону сопротивляющуюся девушку. В водовороте бетонной пыли Антермейер увидел стальной ящик и, даже не отдавая себе отчета, схватил его и выскочил с ним на боковую дорожку.
Фергессон и рабочий пробирались сквозь развалины подъезда, поддерживая с двух сторон под руки Шарлотту. Она пыталась что-то сказать, ее лицо судорожно подергивалось.
— Мои вещи! — наконец прошептала она.
Фергессон слегка отстранился от нее:
— Вы не ранены? У вас все в порядке?
— Нет, я не ранена. — Шарлотта вытерла с лица струйки крови и белую пыль. Ее щека была поцарапана, на голове сбился мокрый колтун. Розовый свитер был разорван и висел клочьями, да и юбка еле держалась.
— А ящик, вы его взяли?
— Все обошлось! — невозмутимо ответил Джон Даус. Он так и оставался в машине, не сдвинувшись с места. Шарлотта прислонилась к плечу Фергесона, она дрожала от ужаса и отчаяния.
— Посмотрите! Посмотрите на мои руки! — Она протянула к нему выпачканные белые кисти. — Они же чернеют! — Тонкий слой пыли, покрывавший ее руки, начал темнеть. Можно было видеть, как пыль постепенно серела, а затем и почернела, как копоть. Ее разодранная одежда начала ссыхаться и морщиться и вдруг совсем полопалась и стала сползать с псе, словно шелуха.
— В машину ее, быстро! — распорядился Фергессон. — Там есть одеяло, оно из моей колонии.
Вместе с Антермейером они закутали дрожащую девушку в теплое шерстяное одеяло. Шарлотта сжалась в комочек. Ее широко открытые глаза были затуманены страхом. Капли крови стекали со щек на сине-желтые полосы одеяла. Фергессон зажег сигарету, Шарлотта сжала ее дрожащими губами.
— Спасибо! — с трудом удерживаясь от слез, поблагодарила она. — Черт побери, Аллен, что же мы сейчас будем делать?
— Ну, сейчас мы поедем и покажем ему оригиналы, что я привез. Может быть, он что-нибудь и сможет сделать. Новые вещи всегда побуждали его к новым штампам. Возможно, и в этот раз они вызовут у него прилив новых сил.
— Ты думаешь, он заснул? — сказала Шарлотта сдавленным голосом. — Он мертв, Аллен. Я совершенно в этом уверена.
— Еще нет, — хрипло возразил Антермейер. Но каждый из них ясно понимал истинное положение дел.
— Он воспроизводил люден? — спросил Даус.
Судя по выражению лица Шарлотты ответ был ясен:
— Он пытался. Из яиц вылупилось очень немного, но никто не выжил. Я следила за ними, но…
Она замолчала. Все поняли недосказанное. Ведя борьбу за выживание человечества, сам Билтон стал бесплодным. Мертвые яйца, искусственно выведенное нежизнеспособное потомство.
Фергессон сел за руль и захлопнул дверцу. Но она плотно не закрывалась: что-то уже произошло с металлом. Возможно, он покоробился, утратив прочность. Какая-то мелочь, микроскопически малая частица испортила прекрасный, почти идеальный штамп. Его вылощенный роскошный «Бьюик» был поражен вирусом разрушения. Да, Билтон его колонии тоже начал снашиваться. Рано или поздно участь колонии Чикаго разделят все. Вдоль парка тянулись ряды неподвижных, заброшенных машин. В самом парке было полно народу, почти все жители колонии. И каждый из них отчаянно нуждался в новых штампах. Фергессон отключил мотор и убрал в карман ключи.
— Вы — в силах пойти с нами? — спросил он Шарлотту. — Или лучше вам остаться здесь?
— У меня все в порядке, — отозвалась Шарлотта, силясь улыбнуться.
На ней была надета спортивная блуза и брюки. Фергессон раскопал их в развалинах магазина готовой одежды. При этом он не чувствовал неловкости: вокруг него множество людей рылись в грудах вещей, разбросанных на тротуаре. Эта одежда могла прослужить еще несколько дней. Словно мелкий воришка, Фергессон собирал повсюду вещи для экипировки Шарлотты. В задней комнате склада он выискал груду прочных рубашек и брюк. Можно было не опасаться, что они тотчас обратятся в порошок. Были ли это ранние штампы? Трудно сейчас сказать, но, возможно, он нашел сами оригиналы, которые владельцы склада использовали для штампов. На действующем складе обуви Фергессон отобрал пару домашних туфель на низком каблуке. Ему пришлось отдать ей свой ремень от брюк — найденный в магазинчике рассыпался, как только Шарлотта попыталась им подпоясаться.
Вчетвером они направились к центру парка. Обеими руками Антермейер прижимал к себе стальном ящик. Люди вокруг были молчаливы и угрюмы. Все несли какие-то вещи: тщательно хранившиеся столетиями оригиналы или хорошие штампы с самыми незначительными дефектами. На застывших лицах читалась смесь страха и надежды.
— Посмотрите, здесь мертвые яйца, — позвал Даус, шедший позади всех.
В рощице на краю парка кружком лежали серо-коричневые шары, размером с баскетбольный мяч. Тяжелые, затвердевшие, частью — битые. Повсюду валялись кусочки скорлупы.
Антермейер пнул яйцо ногой. Оно оказалось пустым.
— Его высосало какое-то животное, — объяснил он. — Мы — свидетели конца, Фергессон. Я думаю, ночью сюда доберутся собаки и все прикончат. А он слишком слаб, чтобы их защитить.
В толпе ощущалось какое-то подспудное стремление к разрушению, насилию. Глаза людей наливались гневом. В центре парка образовался плотный круг обеспокоенных, негодующих людей, прижимающих к себе свои вещи. Слишком долго их вынуждали ждать, и они устали от ожидания.
— А это что такое? — Антермейер присел на корточки перед каким-то брошенным под деревом предметом. Он дотронулся до него и ощутил едва различимые следы металла. Под его пальцами остатки предмета расплавились, как воск. — Я даже не могу определить, что это может быть.
— Это мощная сенокосилка, — произнес стоявший рядом человек.
— А давно сделан штамп? — поинтересовался Фергессон.
— Четыре дня назад, — человек неприязненно ткнул ее рукой. — А сейчас даже нельзя сказать, что это такое. Моя старая косилка сломалась. Я отправился на склад и взял оригинал колонии, потом весь день простоял перед ним, а теперь посмотрите, что я получил. — Он досадливо плюнул. — Все к черту развалилось. Я бросил это здесь — не тащить же домой!
Его жена, находившаяся в состоянии полной безысходности, глухо произнесла:
— Что же нам делать? Мы не можем обходиться таким сгарьем. Косилка развалилась, как и все вокруг. Если новые штампы не будут лучше, то…
— Прекрати ныть! — рявкнул муж. Его лицо заострилось и отвердело. — Подождем еще немножко. Может все и обойдется.
Какой-то проблеск надежды опять возник в толпе. Шарлотта поежилась и двинулась вперед.
— Я не обвиняю его, — говорила она Фергессону. — Да и какой в этом прок? Но лучше бы ему вообще не делать штампов.
— А он и не может, — вмешался Джон Даус. — Взгляните на него. Посмотрите внимательно и скажите, способен ли он на что-либо.
Билтон умирал. Огромный и дряхлый, он оседал в середине парка тусклой клейкой грудой протоплазмы. Ее ложноножки сморщились, усохли, превратились в выхолощенные черные змейки, бессильно лежащие в побуревшей траве. В центре массы зиял провал. Билтон постепенно опускался, словно в его сосудах под слабыми лучами солнца мало-помалу выпаривали животворную влагу.
— Боже мой, — прошептала Шарлотта, — просто невыносимо смотреть!
Вспученная масса Билтона слегка колыхалась. Слабые судорожные сдвиги были едва заметны, уходящая жизнь все еще не хотела сдаваться. Роившиеся вокруг мухи черной тучей носились на фоне голубого неба. Над Билтоном навис горький запах тления, распада органических веществ. Из груды сочилась солоноватая жидкость, разливавшаяся широкими лужами.
Нервная ткань в центре протоплазмы организма все еще пульсировала: судорожные сокращения расходились от нее затухающими волнами и гасли на периферии. Волокна прямо на глазах перерождались в окаменевшие гранулы. Старость и распад — возмездие за беспечность!
Перед погибающим Билтоном на бетонном возвышении лежала груда оригиналов, предназначенных для воспроизведения. Среди них было несколько начатых штампов, но они уже деформировались, превращаясь в шарики черной золы, смешанной сжидкостью, испускаемой плотью Билтона. Влага была основой скрупулезно воспроизводимых штампов. Потому и остановилось воссоздание, потому и поникли бессильно псевдоподии, тщетно пытавшиеся продолжить свою работу. Оставалось одно — противиться приближающейся смерти.
— Все это ломаного гроша не стоит, — сказал себе Фергессон. — Ничего спасти нельзя.
— Вот уже шесть часов, как он в таком состоянии, — зашипела какая-то женщина прямо в ухо Фергессону, — и ничего не делает.
Он думает, что мы на коленях будем умолять его?
Даус в ярости обернулся:
— Ах, вы не можете не видеть, как все гибнет. Бога ради оставьте его в покое!
Вокруг возбужденно зашумели люди. В сторону Дауса поворачивались настороженные лица. Стоя позади него, Шарлотта изо всех сил сжимала в руке пугач. От страха она побелела как мел.
— Не надо так с ними, спокойней, — мягко остановил Дауса Антермейер. — Хотя некоторым из них сгодится любое гнилье, всем остальным необходима нормальная пища.
Нельзя было дольше терять ни минуты, Фергессон взял из рук Антермейера стальной ящик и вскрыл его. Вынув из ящика оригиналы, он разложил их перед собой на траве. Сразу же в толпе возник легкий шум, возгласы изумления и недоверия. Мрачное удовлетворение охватило Фергессона. Колония нуждалась в оригиналах, здесь оставались только дефектные вещи, и с них делались второсортные копии. А перед Фергессоном лежали первоклассные создания человеческих рук, он отбирал их один за другим и раскладывал перед Билтоном на бетонном возвышении. Люди сгрудились вокруг, разглядывая оригиналы, которые не видели долгие годы. Он выложил серебряную зажигалку «Ронсон», затем блестящий черный бинокулярный микроскоп «Бош-Ломб» в футляре из натуральной кожи, высокочастотный звукосниматель фонографа «Пиккеринг» и, наконец, тончайший хрустальный бокал — изделие фирмы «Стьюбен».
— Какие изумительные вещи, — с завистью вздохнул стоящий рядом человек. — Где вы их достали?
Фергессон не ответил. Он смотрел на гибнущий Билтон. Билтон был недвижим. Но новые оригиналы резко выделялись на фоне старых вещей, внутри желтой массы задвигались побуревшие нити отвердевших волокон. Отверстие выводного канала содрогнулась и, как будто расколовшись пополам, открылась настежь. Оттуда выплеснулась мощная волна, выбросив с собой массу протоплазмы. Мутный зловонный поток медленно растекался. Скрученные псевдоподии сквозь хилую траву, подбирались к бокалу.
Груды черного пепла, смешиваясь с жидкостью потока, подталкивали их к бокалу. Мало-помалу вокруг образовался нечеткий контур, жалкая пародия на прекрасное изделие Стьюбена. Билтон всколыхнулся и отступил, собирая силы. Он еще раз попытался повторить заданную форму. Вдруг масса резко вздрогнула, и истощенные псевдоподии опали. Они бешено извивались, еще сопротивляясь, но отступали и, наконец, пропали в общей массе потока.
— Бесполезно, — хрипло произнес Антермейер. — У него нет сил. Слишком поздно.
Неловкими движениями Фергессон собирал оригиналы и, отряхивая, укладывая их в стальной ящик.
— Я вижу, что ошибся, — выпрямился он. — А казалось, что все удастся. Конечно, я не представлял, как далеко зашло дело.
Потрясенная увиденным, Шарлотта, спотыкаясь, как слепая, пошла прочь от возвышения. Следом за ней поспешил Антермейер, пробираясь сквозь группы столпившихся людей.
— Минуточку, — произнес вдруг Даус, — сделаем еще попытку.
Фергессон остановился, явно проявляя нетерпение, а Даус тем временем нащупывал что-то под рубашкой. Он вытянул оттуда какой-то предмет, завернутый в старую газету. То была чашка, деревянная чашка для питья, — грубой работы и нелепой формы. На его лице появилась кривая улыбка. Он присел на корточки и поставил чашку перед Билтоном. Шарлотта следила за ним в полном недоумении.
— Зачем это? Положим, ему даже удастся добиться копии, — она слегка подтолкнула деревяшку носком туфли, — но, по-моему, проще вам самому сделать дубликат.
Фергессон подался вперед. Даус уловил его взгляд, и с минуту мужчины не сводили друг с друга взгляда; Даус слегка улыбнулся, Фергессон смотрел напряженно, охваченный смутной догадкой.
— Правильно, — подтвердил Даус, — это сделал я.
Фергессон схватил чашку. В волнении он вертел ее во все стороны.
— Как вам удалось?
— Мы свалили несколько деревьев, — Даус снял с пояса некий предмет, тускло блеснувший под слабыми лучами солнца. — Возьмите, только осторожней, не сломайте. — Нож был таким же грубым как и чашка — топорный, изогнутый, скрученный проволокой.
— Этот нож вы сделали сами? — изумленно спросил Фергессон. — Не могу поверить. С чего вы начали? Ведь нужно иметь инструмент. Невероятно! — Голос его звучал почти исступленно. — Это невозможно!
Шарлотта разочарованно отвернулась.
— Но это же никуда не годится: он ничего не может разрезать, — и с тоской вспомнила: — Вот у меня на кухне был целый набор разделочных ножей из нержавеющей стали, настоящей, шведской. А сейчас все это превратилось в черную пыль.
Фергессон забросал Дауса вопросами.
— Чашка, нож — вы сделали только их? А ткань для брюк и рубахи… неужели вы тоже сами ткали?
— Пошли отсюда, — резко прервал его Даус. — Он засунул нож за пояс, забрал чашку и быстро зашагал прочь. — Нам нужно побыстрее убираться подальше. Думаю, скоро придет конец.
Люди начали разбредаться из парка. Они еле тащились, останавливаясь у разрушенных складов в поисках хоть каких-то следов пищи. Несколько машин удалось завести и, глухо пофыркивая, они медленно двинулись в путь. Антермейер нервно облизнул губы. Он был весь пронизан страхом.
— Они, по-моему, дичают, — шептал он Фергессону. — Через несколько часов здесь вообще ничего не останется — ни пищи, ни пристанища.
При виде машины он воспрял духом, но тут же сник. Машина заинтересовала не только его. Группа людей с мрачными лицами окружила запыленный «Бьюик». Словно злые, озорные дети они разглядывали и стучали по крыльям, капоту, фарам, шинам, держа в руках грозное оружие — трубы, камни, металлические обломки.
— Они понимают, что машина из другой колонии, — сказал Да ус, — и скоро уедет отсюда.
— Я могу забрать вас в Питтсбург, — предложил Фергессон Шарлотте, — и зарегистрировать как свою жену. А уже на легальном положении вы сможете обосноваться где угодно.
— А как же Бен? — обеспокоенно спросила она.
— Ну, на нем я не могу жениться, — Фергессон прибавил шаг. — Я бы взял его туда, но ему не позволят остаться: существует определенная квота на жительство. Может быть позже, когда примут чрезвычайные меры…
— Прочь с дороги! — Антермейер отчаянно двинулся на толпу. Люди на минуту замерли, но затем медленно стали отступать. Антермейер, собрав силы в натянутую струну, прошел между ними с остановился возле дверцы машины.
— Давайте сюда с ней, быстро! И следите за ними, — кивнул он Фергессону.
Подхватив под руки Шарлотту, Аллен и Даус проталкивались сквозь толпу к Антермейеру. Тот, выхватив у Фергессона ключи, втолкнул девушку внутрь. Мужчины спешили обойти вокруг машины, чтобы сесть с другой стороны.
Толпа зашевелилась.
Резким взмахом руки Антермейер ударил приблизившегося к нему человека, оттолкнул Шарлотту, грузно опустился на переднее сиденье и завел мотор. Включив первую скорость, стал бешено нажимать на газ. Машина сдвинулась с места, но люди хватались за кузов, пытались через открытые окошки добраться до сидевших внутри мужчины и женщины. Антермейер поднял стекла и закрыл дверь. Когда машина проезжала мимо Фергессона, тот успел разглядеть потное искаженное страхом лицо его бывшего спутника. Люди продолжали хвататься за кузов, но руки их соскальзывали; машина набирала скорость. Лишь какой-то рыжеволосый человек, как маньяк, вцепившись в крыло, бил по ветровому стеклу напротив лица водителя. Антермейер резко повернул руль, машина сделала крутой зигзаг. Какое-то мгновение рыжий висел, но потом его руки разжались, и он рухнул лицом вниз на мостовую.
Машина удалялась и вскоре исчезла из виду за рядами разрушающихся домов. Уже не был слышен и скрежет шин. Фергессон оцепенело и молча смотрел в сторону исчезнувшей машины, пока его не привела в себя рука Дауса, опустившаяся на его плечо.
— Ну, что же, — пробормотал он, — машина ушла. По крайней мере, хоть Шарлотта отсюда выбралась.
— Пошли, — настойчиво позвал Даус. — Надеюсь, у вас крепкие башмаки — нам предстоит долгий путь.
Фергессон растерянно моргнул.
— Путь? Куда же?
— Наш ближайший привал будет милях в тридцати отсюда. Думаю, мы сможем устроиться, — там в лагере. — Он двинулся, а через минуту за ним последовал и Фергессон. — Мне уже приходилось так странствовать. Начнем все сначала. — Позади них вокруг массы умирающего Билтона вновь собиралась толпа, в которой еще звучал гул негодования, хотя прежний накал страстей уже поутих: пик неистовства последовал за умчавшейся машиной, осталось лишь сознание безнадежности и утраты надежд. Но всплески зловещего волнения еще временами пробивались к бетонному возвышению.
А на нем дряхлый Билтон беспомощно ждал своего конца. Он отчетливо осознавал, что его ждет. Изношенные псевдоподии извивались в последнем отчаянном усилии, преодолевая предсмертную дрожь.
Вдруг Фергессон увидел злосчастный предмет — предмет, прежде вызвавший в нем такой нестерпимый стыд, что при одном воспоминании об этом он выпустил из рук металлический ящик. Сейчас он машинально поднял ящик с земли и остановился, бессмысленно прижимая к себе. Фергессон желал только одного — бежать отсюда, бежать вслепую, без цели, куда угодно, только подальше от этого безмолвия и темноты, бежать в поисках прибежища вдали от колонии, вдали от мертвых земель, покрытых пеплом. Они шли уже больше двух часов. Наконец Даус остановился и опустился прямо на черную пыль.
— Отдохнем немного, — буркнул он. — У меня есть кое-что из продуктов, но их надо приготовить. Тут-то и пригодится ваш «Ронсон», если он еще работает.
Фергессон открыл металлический ящик и передал ему зажигалку. Вокруг гулял зловонный ледяной ветер, гнавший тучи пыли над бесплодными землями планеты. Невдалеке торчали скелеты разрушенных строений. Отовсюду лез посеревший от пыли сорняк.
— Нет, еще не все погибло, — заметил Даус, выбирая из пыли сушняк и обрывки бумаги. — Вы видели собак и кроликов? Есть семена, сейчас нужно смочить грунт, полить этот пепел.
— Нужна вода? Но ведь дождей нет. Когда-то это так называлось.
— Нам нужно рыть колодцы. В глубине вода есть, но до нее рыть и рыть.
Наконец Даусу удалось разжечь слабый огонек: зажигалка пока работала. Он отложил ее и начал раздувать костер. Фергессон поднял и стал разглядывать зажигалку.
— Вы могли бы сделать такую вещь?
— Нет, — Даус вынул из кармана пакет с сухим соленым мясом и сушеной кукурузой, — нельзя начинать со сложных вещей. Вам придется идти постепенно, шаг за шагом.
— Здоровый Билтон мог бы сделать копию с него. В Питтсбурге можно сделать прекрасный штамп с такой зажигалки.
— Я уверен, — возразил Даус, — что этого не следует делать. Нам нужно подождать, чтобы они ушли отсюда. А так и будет, вы же сами понимаете. Они должны вернуться в свою собственную систему. Здесь их ждет полное вырождение.
Фергессон щелкнул зажигалкой:
— А с ними исчезнет и наша цивилизация.
— Вот такая зажигалка? — усмехнулся Даус. — Да, исчезнет, и исчезнет надолго. Думаю, что сейчас вы заблуждаетесь, вы на неверном пути. Всем, любому из нас — нужно попробовать перевоспитать себя. И мне тоже, как это ни трудно.
— Откуда вы появились?
— Я один из уцелевших в Чикаго. После гибели города я бродил по округе, убивал камнем, спал в норах, голыми руками отбивался от голодных псов. В конце концов я набрел на дорогу в один из возникших лагерей. Их было уже несколько… Чикаго не первый погибший город. Вы этого, мой друг, даже не знаете.
— И вы штамповали инструменты, такие, как ваш нож?
Даус громко рассмеялся.
— Нет, я не делал штампов. Вы употребили не то слово. Это — создание. Мы создавали инструменты, мы делали вещи. — Он вытащил грубую деревянную чашку и положил ее на пепел. — Штамповать — это значит копировать. Я не могу вам объяснить, что значит — создавать, попытайтесь понять это сами. Создание и штамповка — совершенно разные понятия. — Даус разложил перед собой три предмета — изысканный хрустальный бокал Стьюбена, собственную деревянную чашку и шар — жалкий штамп, который пытался осуществить умирающий Билтон.
— Когда-то делали такие предметы, — Даус показал на хрустальный бокал. — Со временем мы будем делать так же, но к этому ведет долгий путь, его нужно пройти шаг за шагом. — Он осторожно положил бокал в ящик. — Сохраним его, но не для того, чтобы снять с него штамп, а как образец, как венец, создания. Пока вы еще не понимаете, в чем разница, но это придет со временем.
Он показал на деревянную чашку:
— А вот что нужно сегодня. Не смейтесь. Не говорите, что в ней заложена гибель цивилизации. Чашка проста и груба, но она — реальная вещь. Вот с нее мы и начнем.
Он подобрал шар, штамп Билтона. Поразмыслив минуту, он отступил и швырнул его в сторону. Тот ударился о землю, подскочил и разбился на куски. — Вот и все, — резко кинул он.
— Уж лучше эта чашка. По крайней мере, она ближе к бокалу Стьюбена, чем любой штамп.
— Я вижу, вы ею очень гордитесь, — заметил Фергессон.
— Несомненно, — согласился Даус, укладывая чашку в металлический ящик рядом с хрустальным бокалом. — И вы вскоре поймете, почему.
Но все в свое время… Он начал закрывать ящик, на секунду приостановился и коснулся зажигалки «Ронсон». Но с сожалением покачав головой, решительно его запер.
— Нет, не сейчас. До зажигалки долгий путь. — Его лицо преобразилось, озарившись проблеском надежды. — Ну, с Богом, двинулись дальше!