Филип К. Дик
«Машина-спасительница»
Док Лабиринт набросил на колени плотный клетчатый плед и, откинувшись на спинку плетеного кресла, прикрыл глаза.
День, как и обычно в этих местах осенью, выдался безоблачным, но холодным и ветреным. Даже не верилось, что мы — в пригороде Лос-Анджелеса, а не где-то в лесной глуши…
— Ну и как, док? — спросил я держа руки над жаровней. — Машина работает?
Лабиринт безмолвствовал. Я обернулся. Старик наблюдал за методично карабкающимся по пледу огромным серо-коричневым жуком. Жук переполз через колени дока и скрылся.
Лабиринт тяжело вздохнул и поднял на меня глаза.
— Работает, — буркнул он. — И вроде неплохо.
Я поискал глазами жука, но его уже и след простыл. В сгущающихся сумерках налетел порыв ветра, я ближе пододвинулся к жаровне и попросил:
— Расскажи о ней, пожалуйста.
И док рассказал.
Оказывается, док, как и большинство много читающих и проводящих бесконечные часы в размышлениях людей, пришел к безотрадному убеждению, что нашей цивилизации. повторяющей во многом путь Римской империи, суждено, как и своей великой предшественнице, сгинуть.
Поняв, что вскоре настанут темные времена, док с грустно раздумывал о судьбе искусства. Литература, театр, кино, живопись… Все исчезнет. И музыка… Особенно жаль музыку! Хрупкая и деликатная, она более других искусств подвержена забвению, и ее, несомненно, забудут раньше всего остального.
Лабиринт всей душой любил музыку, и жизнь в мире без Брамса и Моцарта, без нежных звуков камерных ансамблей, слушая которые словно воочию видишь пудреные парики, сдержанные поклоны, сверкающие в полутьме оплавленные свечи, казалась ему чудовищной.
До чего скучным, однообразным станет мир без музыки! Отыскать бы способ ее спасти!
Как-то вечером, сидя в глубоком кресле в гостиной, док дремал под ненавязчивое мурлыканье проигрывателя. Ему привиделась комната в незнакомом месте, возможно, музее, на полу валяется истрепанная партитура — последний экземпляр трио Шуберта.
Над музеем раскатисто гудит бомбардировщик. Следует оглушительный взрыв, и музей оседает грудой развалин. Под обломками гибнет, покрываясь с годами плесенью, бесценная партитура.
Но что это?! Из под руин вдруг, как крот из-под земли, выбирается партитура. Она преобразилась, ожила, и теперь действительно напоминает крота те же кривые когти, те же острые зубы, та же неуемная энергия.
Эх, если бы музыка и в самом деле обладала присущим всему живому инстинктом самосохранения! Если бы у нее, как у зверя, были кoгти и зубы! Тогда бы она непременно выжила. Создать бы машину, превращающую партитуры в живые существа!
И Лабиринт изобрел Машину-Спасительницу. Он не был ни инженером, ни тем паче техником и потому, наскоро набросав эскизы задуманной Машины, разослал их по исследовательским лабораториям страны. Большинство лабораторий, конечно, было занято военными заказами. До музыки ли тут?! В конце концов доку повезло его проектом все же заинтересовался небольшой университет на Среднем Западе.
Недели через три Лабиринт получил из университета открытку. В ней сообщалось, что Машина практически готова, на пробных испытаниях в нее ввели мелодии двух шлягеров, и из ее чрева выскочили дна похожих на мышей зверька. Зверьки с полчаса шустро бегали по лаборатории, а затем их сожрал кот.
Машина удалась! Вскоре из университета прибыл деревянный ящик. В нем — застрахованная на кругленькую сумму Машина в собранном виде.
Немало, должно быть, мыслей промелькнуло в голове дока, пока он. волнуясь, вскрывал упаковку и подготавливал Машину к пробному запуску. Выбрав для начала свою любимую вещь — квинтет до-мажор Моцарта, — он долго с отсутствующим видом листал партитуру. Наконец вложил страницы в Машину. Томительно тянулись секунды. Машина басовито гудела, Лабиринт стоял перед ней, гадая, что увидит. Роль спасителя трудов великих композиторов казалась ему прекрасной и трагичной. Какие-то формы приобретет музыка после преобразования? Чем-то закончится эксперимент? Вспомнят ли потомки имя спасителя музыки?
Ответов пока не было. Меж тем на передней панели засветилась красная лампочка, сигнализируя. что трансформация закончена. Док поспешно отодвинул крышку.
— Господи! — воскликнул он в сердцах. — Ну и дела!
Док ожидал появления четвероногого, но из Машины вылезла птица. Птица-Моцарт! Небольшая, красивая и изящная, с оперением павлина. Пробежавшись по комнате, птица с любопытством оглядела дока и вернулась к нему. Лабиринт нагнулся и протянул к ней дрожащую руку. Моцарт подошел ближе, наклонил голову и вдруг вспорхнул к потолку.
— Потрясающе! — вскричал док.
Он стал терпеливо и ласково подманивать птицу, и она вскоре спустилась к нему. Поглаживая ее мягкие перья, док раздумывал.
Какими выйдут остальные? Как себя поведут? Будут ли они дружелюбными или испуганными?
Док бережно подхватил Моцарта и посадил в коробку из-под ботинок.
На следующее утро док удивился еще больше — из Машины один за другим выползли преисполненные гордости жуки-Бетховены. Именно такого ползущего по своим неведомым людям делам жука и видел я сегодня.
Вслед за Бетховенами из Машины появился Шуберт — глупое, похожее на овцу создание, непрерывно бегающее по комнате и требующее, чтобы с ним играли. Отмахнувшись от своего докучливого творения. Лабиринт сел и надолго погрузился в размышления.
В чем секрет выживания? Разве яркое павлинье оперенье важнее для живого существа, чем острые когти и зубы?
Неизвестно.
Лабиринт ожидал, что из Машины появится армия крепких, клыкастых, зубастых барсуков, а получил… Хотя, кто знает, что необходимо для выживания в нашем безумном мире?! Уж динозавры-то вполне могли за себя постоять, но где они сейчас?!
Да и вообще, Машина создана, менять что-либо поздно.
Лабиринт одну за другой скормил Машине партии выдающихся, на его взгляд, музыкальных произведений величайших композиторов. и из чрева Машины появились удивительные, ни на что не похожие создания. Был среди них Брамс — низкая и плоская, похожая на большую тарелку, покрытую короткой жесткой шерсткой, сороконожка с торчащими во все стороны тонкими кривыми лапками. Брамс любил одиночество и, едва завидя вылезшего из Машины как раз перед ним Вагнера, забился в угол. Вагнер получился восьмилапым зверем приличных размеров в ярких пятнах. Он обнажал кривые клыки, утробно рычал и так недружелюбно обшаривал лабораторию светящимися неукротимой яростью глазками, что его побаивался даже сам док. Как побаивался он и жуков-Бахов, получившихся из сорока восьми прелюдий и фуг. Была еще будто склеенная из разноцветных, разных размеров и фактуры лоскутов птица-Стравинский. Были еще… Много еще всякий живности вылезло из Машины. Всех их док отпустил в рощу за домом, и они побежали, запрыгали, поползли…
Лабиринт понимал, что эксперимент дал совершенно неожиданные результаты. Каждый раз, открывая крышку Машины и выпуская очередное создание, он удивлялся. Предугадать внешность ожившей музыки было совершенно невозможно. Будто существа формировались под действием некой могущественной безликой силы, которую Лабиринт не понимал.
Лабиринт замолчал. Я терпеливо ждал, но, похоже, продолжать он не собирался. Тогда я выразительно на него посмотрел. Он столь же выразительно посмотрел на меня.
— Что стало с моими творениями, я не знаю, — наконец сказал он. — Давно уже не ходил я в рощу. Знаешь, временами мне становится страшно. По ночам оттуда несутся крики, визг. Там что-то происходит. Но что? Ума не приложу.
— Может, сходим туда вместе? — предложил я.
Он благодарно улыбнулся.
— Откровенно говоря, я надеялся, что именно это ты и предложишь. Неизвестность угнетает меня. — Док откинул плед, вскочил на ноги и провел растопыренной пятерней по седым всклокоченным волосам. — Пошли!
Обогнув дом. мы зашагали по узкой тропинке в глубь рощи. Куда ни кинешь взгляд — всюду дикая неухоженная природа. Лабиринт шел первым, отбрасывая с тропинки ветки, пригибаясь и протискиваясь между деревьями.
— Ну и местечко! — воскликнул я.
Некоторое время мы шли молча. Совсем
стемнело, сквозь кроны деревьев просачивался полупрозрачный туман.
Внезапно док остановился.
— Зря. наверно, я не захватил ружье, — сказал он, опасливо озираясь. — Кто знает, что пас подстерегает? Может, вернемся?
— Не унывай, док! — ободрил его я. — С твоими зверями справимся и без ружья.
— Они вокруг, смотрят, изучают нас. Чувствуешь?
Кивнув, я приподнял и отбросил в сторону тяжелую, полусгнившую, густо облепленную мхом ветку. Под ней лежала вдавленная в мягкую землю бесформенная тушка.
— Что это? — изумился я. Лабиринт, приглядываясь, пнул тушку ногой. — Что это? — переспросил я. чувствуя бегущие по спине мурашки. — Что это, черт возьми?!
Лабиринт медленно поднял на меня глаза.
— Шуберт. Вернее, то, что от него осталось.
Шуберт, тот самый, что бегал и прыгал, как глупый щенок, хотел, чтобы с ним играли. Я наклонился и стряхнул с Шуберта веточки и листья. Он. без сомнения, был мертв — рот широко раскрыт, живот вспорот, тельце уже тронуло разложением, и за него вовсю принялись муравьи и черви.
— Кто же его так? — поинтересовался я.
Лабиринт тряхнул головой.
— Не знаю.
Из кустов послышался шорох. Мы. как по команде, обернулись. Вначале не заметили ничего подозрительного. Затем кусты шевельнулись, и я разглядел существо — тощее, длинное, похожее на койота, но крупнее; шерсть плотная и спутанная, пасть полураскрыта. Существо, не отрываясь, смотрело на нас, его ярко горящие в полумраке глаза будто вопрошали, что делают в его владениях незваные гости.
— Это — Вагнер, — хрипло сообщил Лабиринт. — Но, Господи, до чего же он изменился!
Вагнер, ощетинившись, втянул носом воздух, затем вдруг отступил и сразу же растворился во мраке.
Долго мы с доком стояли, боясь пошевелиться. Наконец док пробормотал:
— Может, меня подводят глаза? Почему он так выглядит?
— Адаптация, док, адаптация. Вышвырнутая на улицу домашняя кошка быстро дичает. Так и он.
— Да-а-а… — протянул Лабиринт. — Похоже.
— Даже собака, чтобы выжить в лесу, превращается в волка.
— Точно, — подтвердил док. — Закон выживания. Как я о нем позабыл?
Я посмотрел на лежащую на земле тушку и опасливо покосился на кусты.
Адаптация. Но только ли адаптация? У меня в голове возникла на этот счет пренеприятнейшая идея, но излагать се доку я пока не стал.
— Хотелось бы взглянуть на остальных. Хотя бы на некоторых. Пройдемся еще?
Док согласился. Мы принялись ходить по высокой траве. Я вооружился палкой и отбрасывал ветки и листья, док же, близоруко щурясь, раздвигал траву руками.
— Даже человеческое дитя в лесу превращается в зверя, — сказал я. — Помнишь детей-волчат в Индии? Когда их находили, они даже отдаленно не напоминали обычных детей.
Лабиринт молча кивнул. Он выглядел несчастным. Нетрудно понять отчет. Его идея спасения музыки оказалась изначально ошибочной. Действительно, став живыми, приспособляющимися к среде обитания существами. музыкальные произведения выживут. Но останутся ли они при этом музыкой? Лабиринт позабыл уроки создания мира: как только творение закончено, оно перестает быть собственностью творца и начинает жить своей жизнью. Должно быть, печаль Лабиринта, видящего, как его создания, чтобы выжить, изменяются и приспосабливаются, была сродни той, что испытывал Господь Бог, наблюдая за людьми на Земле.
Внезапно Лабиринт с отчаянием посмотрел на меня. Он обеспечил музыке выживание, но одновременно уничтожил сам смысл этого выживания. Созданные им из музыки живые существа должны были предотвратить одичание мира, а вместо этого сами на глазах дичали.
— Не расстраивайся, док, — посоветовал я. — В конце концов Вагнер не слишком изменился. По твоим словам, он вылез из Машины грубоватым и темпераментным. Видимо, склонность к насилию была присуща ему с само…
Лабиринт вдруг подскочил, прижимая правую ладонь к запястью левой руки, лицо его перекосила гримаса боли.
— Что случилось? — Я подбежал к доку. Дрожа всем телом, он протянул ко мне старческую руку. — Что это? Что произошло?
На тыльной стороне его руки виднелись длинные кровоточащие раны. Какая-то тварь, скрывающаяся в траве, исцарапала или искусала его. Я осторожно раздвинул траву ботинком и вгляделся. Трава в двух футах от меня шевельнулась, и к кустам покатился золотой, покрытый иголками шар.
— Лови же его! — закричал Лабиринт. — Лови!
Расправляя на бегу носовой платок, я ринулся за удирающим шаром. Ловко накрыл его платком и, чудом не поранив острыми иглами руку, поднял. Лабиринт долго смотрел на шевелящийся сверток.
В голове не укладывается, — пробормотал он. — Пойдем домой.
— Кто это? — спросил я.
— Жук. Жук-Бах. Один из сорока восьми. Но до чего он изменился!
Мы побрели в темноте к дому. Я, на ощупь прокладывая дорогу, впереди. Лабиринт, сосредоточенно наморщив лоб и поминутно потирая раненую руку, следом.
Добравшись до дома, мы поднялись по скрипучим ступенькам заднего крыльца. Лабиринт открыл дверь, включил свет и. подойдя к раковине, принялся промывать проточной водой раны.
В кухонном шкафу я отыскал пустую банку из-под варенья и осторожно поместил туда золотой шар. Он проворно покатился по стеклянному дну банки, я поспешно закрыл крышку, сел за стол.
— Для чего он тебе, док? — спросил я. наблюдая за рвущимся на свободу жуком.
— Несомненно, под действием враждебной окружающей среды он изменился. — Лабиринт подошел к столу и сел напротив. — Ядовитых иголок у него прежде не было. Хорошо, что строил свой Ноев ковчег я весьма осмотрительно.
— То есть?
— Все вышедшие из Машины создания — бесполы. Те, что в роще, скоро умрут, а новые не народятся.
— Рад твоей предусмотрительности.
— Интересно… — задумчиво проговорил Лабиринт. — Интересно, каков на слух Бах в таком виде?
— Бах?
— Наш шарик. Бах. Устроим испытание. Я отрегулирую Машину на реверс и снова пропущу Баха через нее, и мы послушаем, как он звучит теперь. Ну, как. рискнем?
— Дело твое, док, но не расстраивайся, если ничего путного не получится.
Лабиринт взял банку, и мы спустились по крутым узким ступенькам в подвал. углу, рядом с трубами парового отопления, матово поблескивала высокая металлическая колонна.
— Гак вот она какая, Машина-Спасительница!
— Да, это она.
Подойдя к Машине, Лабиринт склонился над панелью управления, минуты три сосредоточенно щелкал переключателями и крутил многочисленные ручки. Наконец взял в руку банку, перевернул ее над большущей, торчащей из Машины воронкой и открыл крышку. Жук-Бах неохотно вывалился в воронку и исчез в недрах Машины.
— Что ж, начнем.
Лабиринт потер ладони, потянул на себя здоровенный рычаг и сложил руки на груди. Машина утробно заурчала. Мы терпеливо ждали. Минуту, другую. Вдруг красным глазком замигал индикатор на панели управления, затрезвонил колокольчик. Лабиринт выключил Машину и замер.
— Док, может, откроешь крышку? — предложил я.
Лабиринт, тяжело вздохнув, отодвинул скользящую в пазах панель и вынул из Машины нотные листы.
— Готово. — Он протянул тоненькую пачку бумаг мне. — Пошли, послушаем.
Мы поднялись в гостиную. Лабиринт взял у меня ноты и уселся за рояль. Открыв партитуру, долго с отсутствующим выражением на лице изучал ее. Наконец заиграл.
В жизни не слышал более чудовищной музыки. Не верилось, что искаженные, беспорядочные звуки некогда были стройной и соразмерной фугой Баха.
— Все ясно. — Лабиринт встал, разорвал ноты на мелкие клочки и разбросал по комнате.
Лабиринт проводил меня до моего потрепанного «доджа».
— Знаешь, док, по-моему, борьба за выживание чертовски могучая сила. Настолько могучая, что по сравнению с ней все человеческие ценности — обычаи, мораль, искусство — ничто.
— Похоже, ты прав. Но тогда искусство обречено.
— Возможно. А. возможно, и нет. Твой метод спасения музыки не оправдал надежд, но, кто знает, может, найдется другой… Как говорится, поживем — увидим.
Мы распрощались с доком. Давно опустилась ночь, и темень была непроглядная. Зябко поведя плечами, я завел мотор, включил фары и новел автомобиль к городу.
На крутом повороте, где ведущая к дому дока дорога вливалась в автостраду, я притормозил. У освещенной фарами обочины что-то шевелилось. Присмотревшись, я разглядел в корнях вековой сосны крупного серо- коричневого жука. Жук прилаживал комок глины к кособокому сооружению — похоже.
строил гнездо. Заметив меня, он резко повернулся, вполз вне законченную постройку и проворно захлопнул дверь — кусок коры. Я переключил передачу и, размышляя о бренности человека и его творений, покатил домой.
Notes
Phili K. Dick The Preserving Machine ’53 Fantasy & Science Fiction, June 1953.
Филип К. Дик «Машина-спасительница» Пер. с англ. — А. Жаворонков, // Журнал «Ровесник», № 1, 1996, стр. 32 — 35