Брайан ОЛДИС

ВЕСНА ГЕЛИКОНИИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЮЛИЙ

Вот как Юлий, сын Алехо, пришел в страну под названием Олдорандо, где его потомки стали процветать в те лучшие дни, которые вскоре наступили.



Юлию сравнялось семь лет, и он уже был практически взрослый мужчина. Он сидел, согнувшись, под кожаным пологом вместе со своим отцом, устремив взор в пустынный простор земли, которая даже тогда называлась Кампанилат. Он стряхнул с себя легкую дремоту после того как отец ткнул его локтем в бок и хрипло произнес:

— Буря затихает.

Сильный ветер с запада дул уже три дня, неся с собой снег и льдинки с Перевала. Он заполнял весь мир воющим свистом, подобно громоподобному голосу, которого не мог понять человек, и превратил весь мир в серо-белый мрак. Выступ, под которым был устроен полог, плохо защищал от сильных порывов ветра. Отцу и сыну ничего не оставалось, как лежать, закутавшись в шкуры, дремать, изредка отправляя в рот куски копченой рыбы, и слушать, как над их головами неистовствует стихия.

По мере того как ветер стихал, усиливался снегопад. Снег падал густыми хлопьями, извиваясь, подобно парящему перу над безрадостной пустыней. Хотя Фреир стоял высоко в небе, — ведь охотники находились в пределах тропиков, — оно казалось застывшим. Над их головами переливалось всеми красками позолоченной шали сияние, концы которого, казалось, касались земли, тогда как его складки поднимались все выше и выше, исчезая в свинцовом зените небосвода. Сияние давало мало света, не говоря уже о тепле.

Отец и сын поднялись, повинуясь инстинкту, потянулись, топая ногами и энергично хлопая себя по крепким туловищам. Никто не проронил ни слова. Говорить было не о чем. Они знали, что йелки уже скоро появятся. Им уже недолго оставалось нести эту вахту.

Хотя местность была пересеченной, снег и лед придавали ей весьма невыразительный вид. Позади находилось возвышение, покрытое, как и все здесь, белым саваном. Только на севере проглядывала темно-серая мрачная полоса, где небо в кровоподтеках сливалось с морем. Взоры мужчин были все время устремлены на восток. Когда они немного согрелись, то вновь уселись на шкуры, погрузившись в томительное ожидание.

Алехо сел, положил свой локоть, облаченный в мех, на камень, и засунул большой палец глубоко в рот под левую щеку. Тем самым он поддерживал вес своего черепа, упираясь пальцем в скульную кость и защищая глаза согнутыми пальцами в перчатках.

Сын его отличался меньшим терпением. Ему не лежалось на шкурах, сметанных на скорую руку. Ни он, ни его отец не были рождены для этого вида охоты. Охота на медведя — другое дело. На медведя охотились еще их отцы, там, на Перевале. Однако сильный холод, которым дышали проходы на Перевале, выгнал их вместе с больной Онессой на эти равнины с их более мягким климатом. Вот почему Юлий был так неспокоен, так возбужден.

Его больная мать и сестра находились всего в нескольких милях от них. Его дяди, вооруженные копьями из слоновой кости, отправились на санях к замерзшему морю. Юлию очень хотелось знать, как они пережили эту многодневную бурю. Может быть, именно сейчас они пируют, собравшись вокруг бронзового котла, в котором варится рыба или куски тюленьего мяса. При мысли о мясе, таком шершавом на языке, во рту у него навернулась слюна. Сглотнув ее, он ощутил мясной привкус, а в животе, в голодном желудке, екнуло.

— Смотри! — локоть отца коснулся его руки.

Высокая, цвета железа, стена быстро поднималась к небу, отчего все покрылось тенью, превратившись в какое-то пятно без очертаний. Ниже под обрывом, где они расположились, лежала в тисках льда великая река Варктак, по крайней мере, они ее называли. Снег, покрывающий ее, был настолько глубок, что вряд ли кто-нибудь догадался бы, что это река. Стоя по колени в сугробе, они услышали слабый звон под ногами. Алехо остановился, уперся концом копья в лед, а другой конец приложил к уху. Он долго прислушивался к темному потоку воды где-то у себя под ногами. Противоположный берег реки неясно вырисовывался своими холмами, кое-где помеченными темными пятнами деревьев, полузасыпанных снегом. А дальше тянулась безлюдная равнина, вплоть до линии коричневого цвета, которую можно было бы различить под мрачной шалью далекого неба на востоке.

Юлий, не мигая, пристально вглядывался в эту линию. Конечно, отец был прав. Он знал все. Сердце Юлия наполнилось гордостью — ведь он был сын Алехо. Шли йелки.

Через несколько минут уже можно было различить первый ряд животных, движущихся плотным фронтом, поднимая снежную пыль своими точеными копытами. Они двигались, наклонив головы, а сзади них бесконечной вереницей шли подобные им. Юлию показалось, что животные заметили их и шли прямо на них. Он с беспокойством взглянул на Алехо, который предостерегающе поднял палку.

— Спокойно.

По телу Юлия пробежала дрожь. Приближалась пища, которой хватит, чтобы накормить каждого из тех племен, на которые снисходил свет Фреира и Беталикса и которым улыбалась Вутра.

Животные приближались со скоростью быстро идущего человека. Юлий пытался определить размеры этого огромного стада. Уже половина видимого пространства была заполнена движущимися животными, рыжевато-коричневые шкуры которых все появлялись и появлялись на восточном горизонте. Что таилось там? Какие тайны, какие ужасы? И все же, страшнее, чем Перевал, там ничего не могло быть. Чем этот Перевал, с его обжигающим холодом и с тем огромным красным зевом, который Юлий однажды увидел через разорванные мчащиеся облака. Из этого зева на дымящиеся склоны холмов изрыгалась лава.

Уже можно было увидеть, что живая масса животных состояла не только из йелков, хотя те составляли большую часть. Среди движущегося стада возвышались подобно валунам на равнине более крупные особи. Они походили на йелков своими удлиненными черепами, над которыми возвышались угрожающие точеные изогнутые рога, такими же косматыми гривами, лежащими поверх толстой свалявшейся шкуры, теми же горбами, расположенными ближе к заду. Но эти животные были в полтора раза крупнее йелков, окружавших их со всех сторон. Это были гигантские бийелки, грозные животные, способные нести на своей спине одновременно двух мужчин… Так, по крайней мере, утверждали дяди Юлия.

В стаде были и другие животные. Это гуннаду, шеи которых поднимались тут и там по краям стада. Масса йелков тупо шла вперед, а гуннаду возбужденно сновали вдоль ее флангов и их маленькие головки подпрыгивали на конце длинной шеи. Самой замечательной особенностью у них были гигантские уши, которые беспрепятственно поворачивались в разные стороны, чтобы уловить признаки неожиданной опасности. Это были первые двуногие животные, которых видел Юлий. Их длинное косматое тело держалось на двух мощных ногах. Гуннаду двигались вдвое быстрее, чем йелки и бийелки, они покрывали вдвое большее расстояние, чем эти гиганты, но все же каждое животное занимало в стаде именно то место, которое было обусловлено давно сложившимися взаимоотношениями.

Тяжелый гул нарастал с приближением стада. С того места, где лежали Юлий с отцом, можно было различить три вида животных только потому, что охотники знали, что они там должны быть. В слабом свете все животные сливались в темную колеблющуюся массу с неясными очертаниями. Черное облако двигалось быстрее стада и теперь уже полностью заволокло весь Беталикс так, что смелые охотники много дней не смогут увидеть его. Колеблющийся ковер животных катился по равнине, индивидуальные перемещения в стаде были различимы не более чем подводные течения в бурной реке.

Туман сгустился над стадом, еще плотнее окутав его. От животных исходил запах пота, тепло, над ними роились тучи насекомых, способных существовать только вблизи теплых живых тел.

У Юлия участилось дыхание. Он увидел, что первые ряды уже ступили на берега заснеженного Варка. Они были совсем рядом — и подходили еще ближе. Весь мир превратился в одно огромное, пышущее жаром животное. Он выжидательно взглянул на отца. Хотя Алехо заметил взгляд сына, он остался таким же — внимательно смотрящим вперед прищуренными от холода глазами под набрякшими от мороза веками. Зубы его хищно блестели.

— Спокойно, — приказал он.

Живая масса накатилась на скованные льдом берега реки, которая там, внизу, несла свои воды. Уже можно было разглядеть отдельных животных. Они шли с низко опущенными головами. Ярко блестели белки глаз. Из пасти стекала зеленая струйка слюны. Пар, вырывающийся из их ноздрей, оседал кристалликами на шкурах. Многие животные были совершенно измучены. Шкура их была покрыта грязью, экскрементами, свисала клочьями. У некоторых из них были кровавые раны. Это были результаты ссор и драк со своими собратьями.

Бийелки шли вперед, окруженные своими меньшими собратьями. Могучие лопатки мерно двигались под серо-коричневой шкурой. Они косили глазами на тех, кто падал, поскользнувшись на льду. Казалось, что они ощущают впереди неизбежную опасность, угрожающую им, но понимают ее неотвратимость и идут к ней.

Масса животных пересекала реку, утаптывая снег копытами. Они двигались вместе с шумом, который создавали стук копыт, фырканье, мычание, кашель, лязг рогов и хлопанье ушей, отгоняющих надоедливых мух и комаров.

Три бийелка одновременно вступили на открытое пространство льда. Раздался резкий звук и глыбы ломающегося льда толщиной в метр вздыбились перед падающими животными. Йелков охватила паника. Те, которые уже были на льду, бросились в разные стороны. Многие спотыкались, падали и были раздавлены сзади идущими. Лед продолжал трескаться. Серая вода с остервенением рванулась вверх, как бы торжествуя свое освобождение. Животные медленно погружались в воду, разверзнув в жутком мычании пасти.

Но уже ничто не могло остановить животных, напирающих сзади. Они представляли собою природную силу, как и сама река. Под их непрерывным потоком исчезали их сородичи, заполняя трещины во льду, перекидывая мост из своих тел, по которому на другой берег выползали идущие следом.

Юлий поднялся на колени с копьем в руке. Глаза его горели. Но отец схватил его за руку и резко дернул назад.

— Смотри, дурак, там фагоры, — сказал он, бросив на сына яростный презрительный взгляд и ткнул копьем вперед, в направлении опасности.

Дрожа всем телом, Юлий рухнул на землю, испуганный гневом отца не меньше, чем мыслью о фагорах.

Стадо йелков, качаясь, шло по обе стороны выступавшей скалы, превращая в пыль ее подножие. Под их напором, казалось, закачался сам выступ.

Туча мух и жалящих насекомых, круживших над их изгибающимися спинами, обволокла Юлия и Алехо. Юлия пытался рассмотреть фагоров через этот клубящийся туман, но безуспешно.

Впереди ничего не было видно, кроме косматой лавины, движимой силой, неподвластной человеческому разуму. Она покрыла собой замерзшую реку, ее берега, она заполонила все пространство до далекого горизонта. Шли сотни тысяч животных, и клубящееся облако мошкары было их дыханием.

Алехо движением косматых бровей указал сыну, куда надо глядеть. Два огромных бийелка топали по направлению к ним. Вот уже их массивные тела, покрытые шерстью, оказались почти вровень с выступом. Когда Юлий смог отогнать от своих глаз мошкару, его взору представились четыре фагора, сидевшие по два на каждом бийелке. Хотя они и слились в одно целое с гигантскими животными, тем не менее, они имели вид всех тех, кто ехал верхом, а не шел пешком. Они восседали на плечах бийелков, обратив свои задумчивые бычьи морды в сторону возвышенности, где предполагалось пасти стадо. Их глаза злобно мерцали из-под загнутых рогов. Неповоротливые головы вращались на толстых шеях, росших из мощного туловища, сплошь покрытого длинной белой шерстью. За исключением их розовато-алых глаз, они были совершенно белы и сидели на шагающих бийелках, как будто были их частью. За ними раскачивались во все стороны сумки из сыромятной кожи, где находились дубинки и прочее оружие.

Сейчас, когда он осознал опасность, Юлий заметил и других фагоров. Верхом ехали только привилегированные. Рядовые члены сообщества шли пешком, приноравливаясь к шагу животных. Юлий с напряженным вниманием следил за процессией, боясь даже отогнать от лица наседающую мошкару. Вот буквально в нескольких метрах от него прошли четыре фагора. Он без труда смог бы пронзить копьем их вожака, всадив его между лопаток, если бы получил приказание Алехо. Юлий с особым интересом рассматривал проплывающие перед его глазами рога. Хотя в тусклом свете они казались гладкими, тем не менее, он знал, что внутренний и внешний края каждого рога были остры от основания до самого кончика.

Он страстно хотел иметь один из таких рогов. Рога мертвых фагоров применялись в качестве грозного оружия в диких закоулках Перевала. И именно за эти рога ученые люди в далеких городах, укрытых от бурь и ветров в укромных местах, называли фагоров двурогой расой.

Идущее впереди двурогое бесстрашно двигалось вперед. Походка у него выглядела неестественной из-за отсутствия обычного коленного сустава. Он шагал механически, как вероятно уже шагал многие мили. Расстояние не было для него препятствием.

Его длинный череп резко выступал вперед типичным для фагора образом. На каждой руке у него висело по кожаному ремню, к которым были прикреплены рога, обращенные остриями наружу, причем концы их были обиты металлом. При их помощи фагор мог отогнать любое слишком наседающее на него животное. Другого оружия при нем не было, но к спине ближайшего йелка был привязан узел со скарбом, в котором также находились копье и охотничий гарпун.

За вожаком следовали еще две особи мужского пола, а затем самка-фагор. Она была меньше ростом. На поясе у нее болталась сумка. Розоватые груди раскачивались под ее длинными белыми волосами. На ее плече сидел малыш, неловко уцепившись за мех на шее матери и склонив свою голову на ее. Самка шла автоматически, как будто во сне. Трудно было даже предположить, какой путь они проделали за эти дни.

По краям движущейся массы сновали другие фагоры. Животные не обращали на них никакого внимания. Они их просто терпели, как терпели мух, потому что не было возможности избавиться от них.

Топот копыт перемежался тяжелым дыханием, шумным фырканьем, звуками освобождавшихся газов. Впрочем, возник еще один звук. Фагор, идущий во главе небольшой группы, издавал нечто вроде жужжания своим вибрирующим языком. Возможно, он хотел подбодрить тех троих, что шли за ним. Этот звук вселил ужас в Юлия. Затем звук пропал и вместе с ним фагор. Поток животных продолжался, и в этом потоке бесстрашно вышагивали другие фагоры.

Юлий и его отец, затаившись, ждали того часа, когда придется наносить удары, чтобы добыть мяса, в котором они отчаянно нуждались.

Перед закатом солнца снова подул ветер, поднявшийся, как и прежде, с покрытых снегом вершин Перевала, прямо в морды движущихся животных. Фагоры шли, наклонив головы и прищурив глаза. С уголков рта стекала слюна, которая, мгновенно застыв, ложились лохмотьями на их груди.

Небо было свинцовым. Вутра, бог неба, убрал свои световые мантии, и его царство покрылось мраком. Пожалуй, он выиграл еще одну битву.

Фреир показал свой лик сквозь темную завесу только тогда, когда коснулся горизонта. Ватные одеяла облаков сбились в кучу, и показался Фреир, который тлел в золоте золы. Он уверенно сверкал над пустыней — небольшой, но ярко светящийся, хотя диск его был в три раза меньше, чем размер его звезды-спутника Беталикса, тем не менее, свет, исходящий от Фреира, был сильнее, интенсивнее.

Вскоре Фреир погрузился за край земли и исчез.

Наступил сумеречный день, именно такой, какие преобладали зимой и летом. Именно такие дни отличали эти времена года от более жестоких сезонов. Небо было залито полусветом. Только в канун нового года Фреир и Беталикс вместе поднимались и вместе садились. А сейчас они вели одинокий образ жизни, часто скрываясь за облаками, этим клубящимся дымом войны, которую постоянно вел Вутра.

То, как день переходил в сумерки, служило Юлию приметами, по которым он судил о погоде. Скоро порывистый ветер принесет на своем дыхании снег. Он вспомнил напев, который нередко звучал в старом Олонеце. В нем пелось о волшебстве и прошедших делах, о красных развалинах и большом бедствии, о прекрасных женщинах и могучих великанах, о роскошной пище и вчерашнем дне, канувшем в небытие. Этот напев часто звучал под низкими сводами темных пещер на Перевале:



Вутра в печали

Уложит Фреир на дроги

И кинет нас ему в ноги.



Как бы в ответ на изменившийся свет по всей массе йелков пробежал озноб и они остановились. С ревом и мычанием они укладывались на вытоптанную землю, поджимая под себя ноги. Для огромного бийелка подобная поза была недоступна, и они засыпали стоя, прикрыв глаза ушами. Фагоры стали собираться в группы, но некоторые просто бросались на землю и засыпали, положив голову на круп лежащего йелка.

Все спало. Два человека на выступе натянули на головы шкуры и, уткнув лица в локти согнутых рук, погрузились в сновидения. Все спало, кроме ненасытного облака насекомых.

Все, что могло видеть сны, продиралось сквозь тягучие кошмары, которые принес с собой сумеречный день.

В целом вся картина, где не было четкой границы между светом и тенью и где, казалось, все вопило от боли, больше походила на первобытный хаос, чем на стройное мироздание.

Всеобщая неподвижность едва нарушалась медленным развертыванием утренней зари. С моря появился одинокий чилдрим, который проплыл в нескольких метрах над распростертой массой живых существ. С виду он казался лишь огромным крылом, светящимся подобно уголькам угасающего костра. Когда он проходил над йелками, они вздрагивали во сне. Чилдрим медленно пролетел над скалой, на которой лежали две человеческие фигурки, и Юлий и отец также вздрагивали и подскакивали во сне, мучимые страшными сновидениями. Затем привидение исчезло, продолжая свой одинокий путь на юг, в страну гор, оставляя после себя шлейф красных искр, которые постепенно гасли одна за другой.

Вскоре животные проснулись и стали подниматься на ноги. С их ушей, искусанных мошкарой, текла кровь. Все снова пришло в движение. Две человеческие фигурки проснулись и провожали взглядом движущееся скопление живых существ.

На протяжении всего последующего дня великое перемещение продолжалось. Разгулявшаяся стихия покрыла животных сплошной коркой снега. К вечеру, когда ветер погнал по небу разодранные облака, а холод стал невыносимым, Алехо увидел замыкающие ряды животных.

Строй замыкающих рядов не был так плотен, как передние шеренги стада. Отставшие животные растянулись на несколько миль. Среди них многие хромали, жалобно чихали. Сзади и по краям сновали длинные пушистые существа, почти касаясь животом земли и выжидая момент, чтобы перекусить у животного жилу возле копыта, после чего жертва, рухнув на землю, оставалась неподвижной и беспомощной.

Мимо выступа проходили последние фагоры. То ли из-за боязни хищников с отвисшими животами, то ли желая поскорее пройти это вытоптанное пространство, фагоры не обращали внимания на отставших животных.

Наконец Алехо поднялся и знаком приказал сыну сделать то же самое. Они стояли, крепко держа в руках копья, а затем соскользнули на ровную землю.

— Отлично, — сказал Алехо.

Снег был усеян трупами животных, и особенно по берегам Варка. Полынья была забита огромными тушами. Некоторые из тех животных, которые легли спать прямо там, где стояли, примерзли к земле и превратились в глыбы льда.

Обрадованный возможностью двигаться, Юлий с криками бегал и прыгал по запорошенной снегом земле. Но когда он, перепрыгивая с опасностью для жизни с одной бесформенной глыбы на другую, бросился к замерзшей реке, отец властным окриком призвал его к порядку.

Отец указал сыну на то место, где подо льдом двигались едва заметные тени, оставляя за собой пузырьки воздуха. После них в мутной среде, в которой они плыли, оставался алый след. Пробуривая слои льда, они упорно шли к тому месту, где лежали застывшие животные, чтобы устроить себе кровавый пир.

По воздуху уже прибывали другие хищники. С востока и угрюмого севера прилетели большие белые птицы, тяжело взмахивая крыльями и размахивая клювами, с помощью которых они долбили лед, чтобы достать замерзшее под ним мясо. Пожирая добычу, они посматривали на охотника и его сына глазами, полными птичьей расчетливости.

Но Алехо не стал терять на них времени. Приказав Юлию следовать за собой, он пошел к тому месту, где стадо наткнулось на поваленные деревья, криками и копьем отпугивая хищников. Здесь можно было легко подступиться к мертвым животным. Хотя они были истоптаны копытами своих собратьев, одна часть тела оставалась в неприкосновенности. Череп. Лезвием ножа Алехо разомкнул мертвые челюсти и ловко отсек толстый язык. По его кистям потекла кровь. Тем временем Юлий ползал по стволам деревьев, собирая сухие ветки. Ему пришлось ногой отгрести снег от поваленного ствола, чтобы устроить защищенное место для небольшого костра. Обмотав тетиву вокруг заостренной палки, он принялся тянуть ее взад и вперед. Кучка щепок стала тлеть. Юлий осторожно подул. Маленький язычок пламени взметнулся вверх, как это часто бывало на его глазах под магическим дыханием Онессы. Когда костер разгорелся, Юлий поставил на него свой бронзовый котел, набил в него снега и добавил соли. Соль всегда была в кожаном мешочке при нем. Когда отец подошел, держа в руках семь слизистых языков, все было готово. Языки скользнули в котел.

Четыре языка предназначались Алехо, три для Юлия. Они ели, удовлетворенно чавкая. Юлий все время пытался поймать взгляд отца и улыбкой дать ему понять, как он доволен, но Алехо хмурил брови, разжевывая пищу, и не поднимал глаз от вытоптанной земли.

Впереди было много работы. Еще не кончив есть, Алехо поднялся на ноги и ногой разбросал тлеющие угли. Питающиеся падалью птицы тотчас взвились в воздух, а затем снова уселись продолжать свою трапезу. Юлий вылил остатки из горшка и привязал его к ремню.

Они были на том месте, где большое стадо животных достигло западных пределов своей миграции. Здесь, на возвышенности, они обыкновенно искали лишайник под снегом и питались косматым зеленым мхом. Здесь, на низком плато, некоторые животные завершали свой жизненный цикл, производя на свет потомство. Именно к этому плато в миле от них и устремились в сером полумраке отец с сыном. Вдали они увидели группы охотников, направлявшихся туда же. Каждая группа намеренно не обращала внимания на других. Но ни одна из групп, как заметил Юлий, не состояла всего лишь из двух человек. Это было проклятие его семьи — ведь они были уроженцами не Равнины, а Перевала. Для них все доставалось с большим трудом.

Они шли, согнувшись, вверх по склону. Их путь был усеян валунами — следами древнего моря, которое когда-то отступило перед лицом надвигающегося холода, — но об этом они ничего не знали и не хотели знать. Для них было важно только настоящее.

Стоя на краю плато, они прикрывали свои глаза ладонью от обжигающего холодом ветра, вглядываясь вдаль. Большая часть стада исчезла. Все, что осталось, так это едкий запах и рои насекомых. Да еще остались те животные, которые должны были дать жизнь потомству.

Среди этих обреченных животных были не только йелки, но и стройные гуннаду и массивные гигантские бийелки. Они лежали неподвижно, занимая огромную площадь, мертвые, или почти мертвые, изредка вздымая бока при вдохе. Охотники пробирались между тушами умирающих животных. Алехо указал рукой в направлении группы сосен, возле которых лежало несколько йелков. Юлий стоял неподвижно и смотрел, как его отец приканчивал беспомощное животное, которое с трудом пробивало себе дорогу в серый мир вечности.

Подобно громадным бийелкам и гуннаду, йелк был некрогеном: он давал жизнь потомству только через свою смерть. Животные были двуполы. Иногда самки, иногда самцы. Природа наградила их примитивными органами, среди которых не нашлось места яичнику и матке, как у млекопитающих. После совокупления изверженная сперма развивалась в теплой внутренности в виде личинкообразных форм, которые развивались, пожирая желудок своих матерей.

Наступал момент, когда йелк-личинки достигали главной артерии и тогда они распространялись, подобно семенам на ветру, по всему телу-хозяину, вызывая его смерть в течение короткого времени. Данное событие всегда имело место в то время, когда большие остатки стада достигали плато на западной границе своей миграции. Так это происходило в течение многих веков, которых никто не мог бы сосчитать.

Как только Алехо и Юлий склонились над животным, его желудок сжался, как пустой мешок. Голова откинулась и животное испустило дух. Алехо торжественно всадил в тело копье. Оба встали на колени и своими ножами вспороли брюхо животного.

Личинка йелка была внутри — размером с ноготь. Ее было едва видно, но эти личинки чудесны на вкус и очень питательны. Они помогут Онессе избавиться от болезни. Под воздействием морозного воздуха личинки погибали. Если бы их оставили в покое, личинки йелка жили бы в безопасности внутри шкур своих родителей. В границах своей маленькой темной вселенной они без всякого колебания пожирали бы друг друга. Много кровавых битв происходило бы в аорте и других артериях. Посредством последовательных метаморфоз, они увеличивались бы в размере, уменьшаясь в количестве. И, наконец, из горла или из заднего прохода появились бы два или даже три уже активно передвигающихся йелка. Их появление в этом голодном мире совпадало с началом обратной миграции на северо-восток, в сторону Чалки, и они таким образом избегали смерти под копытами своих сородичей.

Здесь и по всему плато, среди размножающихся и в то же время умирающих животных, стояли толстые каменные колонны. Они были установлены более древней расой людей. На каждом столбе был вырезан простой рисунок — круг или колесо с меньшим кругом внутри. От центрального круга к внешнему отходили две изогнутые спицы. Никто из находившихся на сотворенном морем плато, будь то человек или животное, не обращал на эти разрисованные столбы внимания.

Все внимание Юлия было поглощено добычей. Он отрывал полосы шкуры, связывал их в грубое подобие мешка и соскребал туда умирающие личинки йелка. Тем временем его отец разделывал тушу. Каждый кусок мертвого тела мог пригодиться. Из самых длинных костей можно соорудить сани, перевязав их полосками кожи. Рога будут служить полозьями. Это значительно облегчит им путь домой, так как повозка будет загружена доверху крупными кусками мяса спинной и задней части и накрыта оставшейся частью шкуры.

Они сосредоточенно работали, тяжело дыша от напряжения. Над их головами в струйках пара кишела мошкара.

Вдруг Алехо громко вскрикнул, упал, затем вскочил и попытался бежать.

Юлий в ужасе оглянулся. Три огромных фагора подкрались из своей засады среди сосен и сейчас стояли над ними. Двое бросились на свалившегося Алехо и ударами дубинок свалили его в снег. Другой резко ударил Юлия. Он, вопя, покатился в сторону.

Они совершенно забыли о той опасности, которую представляли фагоры, и поэтому пренебрегли осторожностью. Откатившись в сторону и вскочив на ноги, Юлий ловко уклонился от рассекшей воздух дубинки. Неподалеку над подыхающими йелками спокойно трудились другие охотники, так же, как это только что делали он и его отец. Они были преисполнены такой решимости закончить работу, соорудить сани и исчезнуть — угроза голодной смерти надвигалась все ближе и ближе, — что не прерывали свою работу, а лишь изредка бросали взгляд на свалку. Все было бы по другому, если бы они приходились родичами Алехо и Юлию. Но это были жители Равнины, приземистые, недружелюбные люди. Юлий напрасно звал их на помощь. Один из них швырнул окровавленную кость в фагоров, на этом его помощь и кончилась.

Увернувшись от дубинки, Юлий бросился бежать, но поскользнулся и упал. К нему стремительно приближался фагор. Инстинктивно Юлий принял оборонительную позу, опираясь на колено. Когда фагор кинулся на него, Юлий резким движением всадил ему кинжал в живот снизу вверх. С удивлением он почувствовал, как его рука глубоко ушла в жесткую шерсть противника, из которой тотчас же рванул густой золотистый поток крови. Но противник сумел ударить его, и Юлий снова покатился, на этот раз сознательно, стараясь убраться подальше от опасности. Укрывшись за спину мертвого йелка, он тяжело дыша взглянул на мир, который вдруг стал таким враждебным.

Его противник упал, затем поднялся, прижав к золотому расплывшемуся пятну свои огромные ороговевшие лапы и пошатываясь, ничего не видя перед собой, заорал: «Ооооо!», затем рухнул на землю и больше не двигался.

Поверженный Алехо лежал, скорчившись, на земле. Фагоры подняли его, и один из них взвалил его на плечи. Оба оглянулись на своего неподвижного собрата, взглянули друг на друга, что-то прокричали и двинулись прочь.

Юлий встал. Ноги его в меховых штанах подрагивали. Он не знал, что ему делать. Отрешенно, он обошел тело фагора, которого убил — будет о чем похвастаться перед матерью и братьями — и бросился к месту схватки. Он поднял свое копье и затем, после минутного колебания, забрал также копье своего отца. После этого он отправился вслед за фагорами.

Они устало тащились впереди и было видно, как им тяжело подниматься вверх по склону со своею ношей. Вскоре они заметили мальчика, следующего за ними, несколько раз оглянулись, пытаясь угрозами и криками отогнать его. По-видимому, они не сочли нужным тратить на него копье.

Когда к Алехо вернулось сознание, оба фагора остановились, поставили его на ноги и, подбадривая ударами в спину, погнали впереди себя. Свистом Юлий подал знак, что он рядом, но каждый раз, когда отец пытался обернуться, он получал от одного из фагоров такой удар в спину, что едва удерживался на ногах.

Фагоры вскоре сравнялись с компанией своих соплеменников. Это были самка и два самца. Один из самцов был стар и шагал, тяжело опираясь на палку. Он то и дело спотыкался о кучи навоза, оставленные йелками.

Наконец туши животных перестали попадаться и запах исчез. Они шли по тропинке, ведущей вверх, по которой не проходило стадо. Ветер утих, и на склонах стали появляться нарядные деревца. Тут и там виднелись фигуры фагоров, карабкающихся вверх. Многие из них сгибались под тяжестью трупов йелков. А за ними крался семилетний мальчик, старавшийся не упустить из вида своего отца. Сердце его было полно страха.

Воздух был густым и тяжелым, как будто кто-то наколдовал. Шаг стал медленным. Лиственницы уже были видны и фагоры стали сбиваться в крупные группы. Их грубое пение, издаваемая ороговевшими языками, звучало громко, переходя в жужжание, которое временами достигало оглушительного накала, а затем затихало. Юлий был объят ужасом и отставал все больше и больше, стремительно перебегая от дерева к дереву.

Он не мог понять, почему Алехо не пытается оторваться и убежать вниз по склону. Тогда он смог бы снова взять свое копье и они вдвоем перебили бы всех этих косматых фагоров. Вместо этого он продолжал оставаться их пленником, и сейчас его более хрупкая фигура затерялась среди толпы рослых фагоров в спустившихся на деревья сумерках.

Гудящая песня резко взметнулась вверх и снова замерла… Впереди мерцал дымчато-зеленый свет, предвещавший новые события.

Юлий, крадучись, продвигался вперед, а затем, наклонившись, метнулся к следующему дереву. Впереди маячило подобие здания с приоткрытыми двойными воротами, за которыми был виден слабый свет огня. Фагоры что-то прокричали и ворота распахнулись шире. Фагоры толпой повалили внутрь. Стало видно, что свет исходил от головни, которую один из фагоров держал в руке.

— Отец! Отец! — закричал Юлий. — Беги! Я здесь!

Ответа не было. В темноте, которая казалась еще более плотной из-за света факела, невозможно было рассмотреть, был ли Алехо уже за воротами или нет. Несколько фагоров обернулось на крик с равнодушным видом и беззлобно пугнули Юлия.

— Проваливай отсюда! — крикнул один из них по-олонецки. Фагорам нужны были только взрослые мужчины в качестве рабов.

Последняя рослая фигура вошла в здание, и ворота захлопнулись. Юлий с плачем подбежал к ним и стал барабанить по плохо обструганному дереву. За воротами раздался звук задвигаемого засова. Долгое время мальчик оставался неподвижным, упершись лбом в шершавое дерево, отказываясь примириться с тем, что произошло.

Ворота были вделаны в фундамент из грубо обработанных глыб. Зазоры между глыбами были плотно наполнены длинным мхом. Данное строение представляло собою не более чем вход в одну из подземных пещер, в которых, как было известно Юлию, жили фагоры. Они были ленивыми существами и предпочитали, чтобы за них работали люди.

Некоторое время Юлий топтался возле ворот, затем полез вверх по крутому склону и вскоре наткнулся на то, что искал: дымовую трубу. Она, имея внушительный диаметр, была раза в три выше его. Юлий стал легко карабкаться вверх, поскольку труба сужалась кверху, а плохо пригнанные грубые камни, из которых она была сложена, давали возможность упереться ногами. Камни были не так холодны, как можно было ожидать.

Взобравшись наверх, он неосторожно высунулся вперед и тут же отпрянул, потерял опору и упал правым плечом вперед, покатившись по снегу.

Ему в лицо ударила струя горячего зловонного воздуха, смешанная с древесным дымом и застоявшимися испарениями. Дымовая труба являлась вентиляционной системой для бесчисленных жилищ фагоров под землей. Юлий понял, что отец безвозвратно потерян для него, что ему никогда не проникнуть внутрь.

Удрученный Юлий сидел на снегу. Его ноги покрывали шкуры, зашнурованные до колен. На нем были штаны и куртка из медвежьей шкуры, подогнанная его матерью, с мехом внутрь. Кроме того, на нем была парка с капюшоном. Онесса, когда чувствовала себя хорошо, украсила парку белыми хвостами кроликов — по три хвоста на каждое плечо, и отделала воротник узором из красных и синих бус. Несмотря на это Юлий представлял собой плачевное зрелище. Парка его была заляпана жиром, мех одежды свалился в грязную массу. Лицо его, обычно светло-желтого или бежевого цвета, было покрыто грязными полосами, а волосы маслянисто блестели на висках и воротнике. У него защипало в плоском носу, а рот, широкий чувственный рот, стал непроизвольно кривиться, открывая осколок зуба в ряду других белоснежных зубов, и он заплакал, в бессильном отчаянии ударяя кулаком по земле.

Затем он поднялся, бесцельно зашагал между одинокими лиственницами, таща за собой копье отца. Ему ничего не оставалось, как повернуть назад и попытаться найти обратную дорогу к матери, если только он вообще сможет ее найти среди бескрайнего снега.

Он вдруг понял, что голоден.

Придя в отчаяние от одиночества, он яростно забарабанил в закрытые ворота. В ответ не раздалось ни звука. Пошел снег, медленно, не прекращаясь ни на минуту. Он стоял, подняв кулаки над головой. Затем плюнул, и плевок повис на воротах. Это отцу. Юлий возненавидел его за то, что тот оказался таким слабаком. Он вспомнил все побои, которые ему пришлось вынести от отца. Почему же отец не побил фагоров?

Наконец он с отвращением отвернулся и зашагал сквозь снежную пелену вниз по склону. Копье отца он швырнул в кустарник.

Голод был сильнее усталости и погнал его вперед, пока он не добрался до берега Варка. Но его надежды были тут же разбиты. Все йелки были съедены. Хищники, хлынувшие со всех сторон, сожрали все без остатка. Возле реки были видны лишь скелеты и груды костей.

Он завопил от отчаяния и ярости.

Река вновь замерзла, и на твердом льду лежал снег. Он расшвырял его ногой. Во льду виднелись туши вмерзших животных. Голова одного свесилась вниз, в мутный поток. Большие рыбы клевали ее глаза.

Орудуя копьем, Юлий просверлил отверстие во льду, расширил его и стал ждать, держа копье наготове. В воде мелькнули плавники. Он нанес удар. Когда он потянул копье на себя, на острие копья затрепетала рыба в голубых тонах, разинувшая рот от удивления. Она была размером в две его ладони. Поджаренная на маленьком огне, рыба оказалась удивительно вкусной. Он с удовлетворением отрыгнул, затем, опершись на бревна, проспал целый час. После этого он зашагал на юг по тропе, которую почти уничтожили мигрирующие животные.

Фреир и Беталикс сменяли на небе друг друга, а он все шел — единственное движущееся существо в этой снежной пустыне.



— Мать! — крикнул старый Хаселе своей жене, еще не дойдя до своей лачуги. — Мать, взгляни, что я нашел возле Трех Арлекинов.

Его сморщенная от старости жена Лорел, хромая с детства, проковыляла к двери, высунула нос на улицу, где холодный воздух обжигал все живое, и проговорила:

— Плевать на то, что ты нашел. К тебе по делу из Панновала приехали люди.

— Из Панновала? Вот они удивятся, когда увидят, что я нашел у Трех Арлекинов. Иди, помоги мне. Не всю же жизнь тебе сидеть в этой хибаре.

Дом был чрезвычайно примитивен. Он состоял из кругового нагромождения валунов, некоторые из которых были выше человеческого роста, с проложенными над ними досками и бревнами, а сверху все это сооружение покрывали шкуры, поросшие дерном. Отверстия между валунами были заделаны мхом и липкой грязью, так что все сооружение напоминало дикобраза, отошедшего в мир иной. К основному строению были добавлены пристройки, выполненные в том же духе, что и основное жилище. В хмурое небо поднимались бронзовые трубы, мирно попыхивая дымком. В некоторых комнатах сушились меха и шкуры, в других они продавались. Хаселе был торговцем и ловцом животных, и зарабатывал достаточно, чтобы к концу жизни обзавестись женой и упряжкой в три собаки.

Дом Хаселе примостился на откосе, который, изгибаясь, тянулся на несколько миль на восток. Откос был усеян валунами, которые служили укрытием для животных. Это было место промысла старого ловца животных, которого уже не тянуло, как в дни молодости, в глухие места. Некоторым из наиболее внушительных нагромождений из камней он присвоил названия, одним из которых было Три Арлекина. Возле Трех Арлекинов он добывал соль, необходимую для выделки шкур.

Между валунами в огромном количестве лежали более мелкие камни, с восточной стороны каждого из которых образовался конус из снега, размером соответствующий величине камня, с острием, направленным точно в ту сторону, куда дул ветер с далекого Перевала. Все это раньше было морским берегом, берегом давно исчезнувшего моря, которое с севера омывало континент Кампанилат в те далекие благодатные времена.

На восточной стороне Трех Арлекинов росла небольшая чаща колючего кустарника, выбрасывающего иногда под защитой каменной гряды зеленый лист. Старый Хаселе очень ценил эти зеленые листья, приправляя ими свое варево, и ставил возле кустарника ловушки для покушавшихся на его богатство животных. Юноша, которого он тут нашел, лежал без сознания, запутавшись в колючих ветках. С помощью жены Хаселе поволок его в дымное святилище своей лачуги.

— Он не дикарь, — с восхищением сказала Лорел. — Посмотри, как украшена его парка красными и синими бусами. Прелесть, не правда ли?

— Все это ерунда. Лучше дай ему глоток теплого супа.

Старуха влила в рот юноши ложку супа, поглаживая его горло, пока он не проглотил живительную влагу. Юноша пошевелился, кашлянул, сел прямо и шепотом попросил еще. Кормя его, старуха сочувственно поджала губы при виде опухших щек, глаз и ушей, искусанных в кровь бесчисленными насекомыми. Она прижала юношу к себе, положила руку ему на плечо, покачивая его и вспоминая давно забытое счастье, которому она затруднилась бы дать название.

Виновато оглянувшись, она увидела, что Хаселе уже ушел. Ему не терпелось узнать, по какому делу к нему прибыли люди — знатные люди из Панновала.

Старая Лорел со вздохом опустила темную голову юноши и последовала за своим мужем. Он потягивал напитки с двумя здоровенными торговцами. От их одежды шел пар. Лорел потянула Хаселе за рукав.

— Может быть, эти два господина возьмут с собой в Панновал этого больного юношу. Мы не сможем прокормить его здесь. Мы и так голодны, а Панновал богатый город, там много еды.

— Оставь нас, мать, мы ведем переговоры, — сказал Хаселе тоном повелителя.

Она, хромая, вышла через заднюю дверь и принялась наблюдать, как их пленник-фагор, позвякивая цепями на руках, привязывал собак к снежной конуре. Затем взгляд ее устремился в серое безрадостное пространство, сливающееся вдали с таким же серым безрадостным небом. Этот юноша пришел из той безмолвной пустыни. Раз или два в год из ледяного безмолвия приходили люди — поодиночке или парами — на последней стадии истощения. Лорел так никогда и не смогла понять, откуда же они шли. Она знала лишь то, что за этой пустыней тянутся еще более холодные горы. Один путник бормотал что-то о замерзшем море, которое можно пересечь. Она осенила себя святым кругом над впалыми грудями.

В молодости ее часто влекло в эту даль. Закутавшись, она подолгу стояла на краю откоса, устремив взгляд на север. Над нею, махая крыльями, проносились чилдримы, а она, упав на колени, рисовала в своем воображении святых, которые, налегая на весла, направляли этот плоский круг ее мира к тому месту, где не всегда шел снег и дул ветер. Плача, она шла домой, проклиная надежду, которую принесли ей чилдримы.

Хотя Хаселе выпроводил жену тоном, не допускающим возражений, тем не менее он как всегда отметил про себя то, что она сказала. Когда его сделка с двумя господами была заключена, и небольшая груда драгоценных трав, пряностей, шерстяных полотен, муки уравновесила шкуры, которые заберут оба торговца, Хаселе поднял вопрос о том, что они могли бы взять с собою в цивилизованный мир больного юношу. Он заметил, что на юноше была искусно украшенная парка и поэтому, — это только предположение, господа, — он мог быть важным лицом, или, по крайней мере, сыном важного лица.

К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут юношу с собой, но за это хотят получить дополнительную плату в виде шкуры йелка, чтобы возместить непредусмотренные расходы. Хаселе для порядка поломался, но затем согласился. Он не смог бы прокормить юношу, останься тот жив, а если бы умер, что ж, ему претила сама мысль скармливать человеческие останки собакам, а здешний обычай мумифицировать тело и предавать его земле не был ему мил.

— Хорошо, — согласился он и отправился выбирать самую худшую из имевшихся шкур.

Юноша к этому времени совсем отошел. Он с благодарностью принял от Лорел еще супа и разогретую ножку снежного кролика. Когда он услышал шаги, то откинулся на спину и закрыл глаза, сунув руки под парку.

Торговцы лишь скользнули по нему взглядом и вернулись обратно. Они намеревались погрузить купленное на сани, провести несколько часов с Хаселе и его женой, поспать, а затем отправиться в свое опасное путешествие на юг — в Панновал.

Вскоре в лачуге старого Хаселе стоял гвалт голосов, который скоро сменился могучим храпом. Все это время Лорел ухаживала за Юлием: помыла ему лицо, расчесала волосы, беспрестанно прижимая его к своей впалой груди.

На рассвете, когда Беталикс еще стоял низко над горизонтом, Юлий ушел от нее. Он сделал вид, что потерял сознание, когда важные господа грузили его на сани, щелкали кнутами и напускали на себя суровое выражение, стараясь сбросить с себя груз похмелья. А затем они отправились в путь.

Оба господина, чья жизнь была трудна, грабили Хаселе и других ловцов животных до такой степени, до которой те позволяли себя грабить. Причем они знали, что и их тоже будут надувать и грабить, когда они будут менять полученные шкуры на другие товары. Надувательство, подобно привычке укутываться, чтобы защититься от холода, было одним из способов выживания. Их весьма простой план заключался в том, что как только ветхая хижина Хаселе скроется из виду, они перережут горло этому нежданно-негаданно свалившемуся на них больному, бросят тело в ближайший сугроб, захватив с собой только искусно разукрашенную парку вместе с курткой и штанами.

Они остановили собак. Один из них вынул блестящий кинжал и повернулся к распростертому на санях телу.

В этот момент юноша с воплем взметнулся, накинул покрывавшую его шкуру на голову того, кто хотел убить его, пнул его изо всех сил в живот и побежал зигзагами по снегу, чтобы не стать мишенью для копья.

Когда он почувствовал, что убежал достаточно далеко, он, повернувшись, залег за серым камнем. Осторожно выглянув из-за него, он увидел, что сани уже скрылись из виду. В безмолвной пустыне свистал только ветер. До восхода Фреира оставалось несколько часов.

Юлия охватил ужас. После того как фагоры увели его отца в подземную берлогу, он бродил неизвестно сколько дней по безжизненной пустыне, отупев от холода и недосыпания, измученный насекомыми. Он совершенно заблудился и был близок к смерти, когда, вконец обессиленный, рухнул в кустарник.

Немного отдыха и еды быстро восстановили его силы. Он позволил погрузить себя на сани не потому, что доверял этим двум господам из Панновала — напротив, они не внушали ему никакого доверия, — а по той простой причине, что ему надоела назойливость старухи с ее глупыми ласками и бормотанием.

И вот, после непродолжительного перерыва, он вновь оказался в снежной пустыне, где ветер немилосердно щипал ему уши. Он снова вспомнил о своей матери, Онессе, и о ее болезни. Последний раз, когда он видел ее, она кашляла и кровь с пеной выступала у нее изо рта. Взгляд, который она обратила на него, когда он уходил с Алехо, был страшен. Только сейчас Юлий понял, что означал этот страшный взгляд: она уже не надеялась его снова увидеть. Не имело смысла искать дорогу назад к матери, раз она к этому времени уже была мертва.

Что же дальше?

Если он хочет выжить, то остается одна надежда.

Поднявшись, он ровной трусцой побежал по следу саней.



Семь больших рогатых собак, известных под названием ассокины, тянули сани. Вожаком была сука по кличке Грипси, и вся упряжка была известна под именем упряжки Грипси. Каждый час собаки отдыхали в течение десяти минут, во время которых собак иногда кормили протухшей рыбой из мешка. Когда один из господ лежал на санях, то другой тяжело шел рядом с ними.

Юлий старался держаться подальше от саней. Когда сани скрывались из виду, он безошибочно определял их местонахождение по запаху людей и собак. Иногда он приближался, чтобы поизучать, как следует управлять собачьей упряжкой.

После трех дней непрерывного движения, когда ассокинам приходилось подолгу отдыхать, они добрались еще до одного охотничьего пункта. Здесь охотник соорудил себе целую крепость, украсив ее стены рогами убитых им животных. Господа надолго задержались здесь. Фреир успел зайти, уступив место бледному чахлому Беталиксу, и вновь взойти, а два господина то помирали от пьяного смеха в обществе охотника, то дрыхли, оглашая воздух могучим храпом. Юлий тем временем съел несколько галет, которые нашел в санях, и урывками поспал с подветренной стороны саней, завернувшись в шкуры.

И снова они двинулись в путь.

Упряжка Грипси все время держала курс на юг. Ветер постепенно утрачивал свою ярость.

Наконец стало ясно, что они приближаются к Панновалу.

Вскоре показались горы, возвышающиеся над долиной, склоны которых были покрыты слоем глубокого снега. Немного погодя они уже прокладывали себе путь вдоль подножья гор. Обоим господам приходилось идти рядом с санями и даже толкать их. Затем пошли башни из камня, где часовые стали окликать их, спрашивая, кто они. Они также окликнули и Юлия.

— Я иду за своим отцом и дядей, — сказал он.

— Ну тогда не отставай, а то на тебя нападут чилдримы.

— Я знаю. Но отцу не терпится поскорее попасть домой. И мне тоже.

Они взмахом руки велели ему идти дальше, улыбаясь его молодости.

Наконец господа остановились на привал. Раздав собакам рыбу, они, закутавшись в меха и отхлебнув по глотку спиртного, завалились спать в углублении в склоне горы.

Как только Юлий услышал их храп, он подкрался поближе.

С обоими мужчинами требовалось расправиться сразу. Если дело дойдет до драки, то ему не справиться ни с одним из них. Он думал, что лучше: заколоть их кинжалом, или разбить головы камнем. И в том и в другом способе таились свои опасности.

Он оглянулся: не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Взяв ремень с саней, он бесшумно обвязал его вокруг правой ноги одного и левой ноги другого. Так что если кто-нибудь из них вздумает вскочить, то другой ему помешает. Господа продолжали храпеть.

Отвязывая ремень от саней, он заметил копья. Видимо, они предназначались для продажи. Взяв одно из них, он подержал его в руке, но решил, что кидать его неудобно. Однако конец копья был удивительно остер.

Вернувшись к тому месту, где спали оба господина, он толкнул ногой одного из них. Тот со стоном перевернулся на спину. Подняв копье, как будто собираясь пронзить рыбу, Юлий вонзил копье в грудную клетку распростертого перед ним человека, стараясь попасть в сердце. Тело конвульсивно содрогнулось. С жутким выражением на лице, с выкатившимися из орбит глазами господин приподнялся, судорожно ухватился за древко копья, подтянулся на нем, а затем медленно, со вздохом, перешедшим в хрип, откинулся назад. Из его рта потекла кровь со слюной. Его товарищ лишь шевельнулся, что-то пробормотав спросонья.

Копье было всажено с такой силой, что оно пронзило не только тело, но и вошло в землю. Юлий прошел к саням за вторым копьем и проделал эту процедуру с вторым господином. Сани были его. И упряжка тоже.

На виске у Юлия билась жилка. Он сожалел, что эти господа — не фагоры.

Надев упряжь на рычащих и лающих ассокинов, Юлий поехал прочь от этого места. Ассокины тянули сани по хорошо видимой тропе, которая постепенно расширялась, извиваясь вверх, пока не обогнула выступ скалы. За скалой показалась долина, у входа в которую высился замок внушительных размеров.

Замок был частично выстроен из камня, частично высечен прямо в скале. Перед замком находилась охрана из четырех человек, стоявших перед деревянным барьером, преграждавшим путь.

Юлий остановился, когда к нему направился один из стражников в мехах и с медными знаками отличия.

— Кто ты, парень?

— Я с двумя друзьями был там, выменивал шкуры. Разве вы не видите? Они едут сзади, на других санях.

— Что-то их не видно. — Его акцент звучал странно и не был похож на олонецкий, к которому Юлий привык там, в районе Перевала.

— Они вскоре появятся. Неужели вы не узнаете упряжку Грипси? — Юлий щелкнул кнутом.

— Как не узнать. Упряжка известная. Недаром эту суку зовут Грипси. — Он посторонился, подняв свою сильную руку.

— Эй, там, пропустите! — прокричал он.

Юлий глубоко вздохнул, когда показался Панновал.

Впереди возвышался утес, настолько крутой, что на нем не задерживался даже снег. В одном из склонов утеса было высечено огромное изображение Акхи Великого. Акха сидел на корточках в традиционной позе, с коленями, упиравшимися в плечи, обхватив колени руками и сложив руки кверху ладонями, на которых находился священный Огонь Жизни. Его огромная голова была увенчана пучком волос. Его нечеловеческое лицо вселяло ужас в души смотрящих на него. Даже его щеки внушали благородный трепет. Тем не менее, его большие миндалевидные глаза были исполнены кротости, а в линиях повернутого вверх рта и величественных бровях сквозили одновременно и спокойствие, и жестокость.

Рядом с его левой ногой в скале было отверстие, казавшееся крошечным по сравнению с высеченным истуканом. Но когда сани приблизились к нему, Юлий увидел, что отверстие в три раза превышает рост человека. Внутри виднелись огни и стража в необычных одеяниях, со странно звучащей речью и странными мыслями в головах.

Юлий распрямил свои юные плечи и смело шагнул вперед.

Вот так Юлий пришел в Панновал.



Никогда не забудет он свое вступление в город Панновал, когда он оставил мир, над которым распростерлось небо. Словно в забытьи он проехал на санях мимо стражи, мимо рощи жалких деревьев, и остановился, чтобы мысленным взором окинуть раскинувшееся перед ним пространство под крышей, где так много людей жило день за днем.

Туман вместе с темнотой создали мир без очертаний, в котором формы только угадывались. Была ночь. Люди, двигающиеся в полумраке, были укутаны в теплую одежду. За каждым из них тянулся шлейф из тумана, который как ореол также увенчивал их головы. Повсюду была стихия камня, из которого были высечены торговые лавки, дома, загоны для скота, марши лестниц, ибо эта таинственная пещера невообразимых размеров устремлялась, сужаясь, внутрь горы, которую выдалбливали в течение столетий, сооружая небольшие ровные площадки, отделенные друг от друга ступенями и стенами.

Ввиду вынужденной экономии внутренность громадной пещеры освещалась отдельными факелами, чей неровный свет колыхался на вершинах маршей лестниц, а дым их еще более усугублял непроницаемость туманного воздуха.

Под действием воды в течение тысячелетий в скале образовался ряд сообщающихся между собою пещер различного размера, расположенных на разных уровнях. Некоторые из них были оборудованы под жилье.

Новоприбывший дикарь останавливался, будучи не в состоянии продвигаться дальше в этом царстве тьмы, пока не находил себе сопровождающего. Те немногие чужестранцы, которые подобно Юлию попадали в Панновал, сначала оказывались в одной из больших пещер, называемой местными жителями Рынком. Здесь проходила большая часть общественной и деловой жизни Панновала и здесь не требовался искусственный свет, так как глаза быстро приспосабливались к полумраку. Днем это место оглашалось голосами и нестройным стуком молотков. Здесь, на Рынке, Юлию удалось обменять ассокинов и товар на санях на те вещи, которые будут ему необходимы для новой жизни. Здесь ему придется оставаться. Больше идти некуда. Постепенно он привык к мраку, дыму, щиплющему глаза, к покашливанию жителей. Все это он воспринял как должное вместе с чувством безопасности, которое пришло к нему, когда он попал сюда.

Ему посчастливилось познакомиться с одним славным торговцем по имени Киале, который вместе с женой держал лавку на одной из площадей Рынка. Киале был человек, исполненным печали, с уныло свисающими усами. Он стал оказывать поддержку Юлию по причинам тому неведомым, и оберегал его от мошенников. Он также взял на себя труд познакомить Юлия с новым для него миром.

Шум, отдающийся эхом по всему Рынку, исходил от реки Вакк, которая протекала глубоко в расщелине в конце Рынка. Это был первый самотечный поток, который Юлий видел в своей жизни, и поэтому он представлял для Юлия одно из чудес города. Плещущаяся вода наполняла Юлия восторгом, и, будучи анимистом и одухотворяя природу, он рассматривал Вакк как живое существо.

Через Вакк был переброшен мост, так что имелся доступ к отдаленной части Рынка, где крутизна местности заставляла выбивать в скале многочисленные ступени, которые завершались широким балконом, вмещавшим огромную статую Акха, высеченную из скалы. Идол, плечи которого выступали из теней, был виден с самых отдаленных концов Рынка. Акха держал в ладонях настоящий огонь, который оберегал священнослужитель, появляющийся из дверей в животе Акха. Народ преклонял колени перед ликом бога. К нему стекались бесчисленные дары, которые принимались жрецами, бесшумно снующими в своих черно-белых одеяниях среди верующих. Молящиеся простирались ниц у ног божества, и только когда послушник проводил по земле метелочкой из перьев, они могли поднять глаза в немой надежде взглянуть в черные каменные очи, взирающие на них из паутины тени, а затем удалиться на менее священное место.

Подобный ритуал был тайной для Юлия. Объяснения Киале еще больше запутали юношу. Никто не в состоянии объяснить свою религию чужестранцу. Тем не менее, у Юлия сложилось впечатление, даже твердое убеждение, что это древнее существо, высеченное из камня, противостояло силам, свирепствующим во внешнем мире, и в частности Вутре, повелителю небес и всех зол, которые исходят оттуда. Акха мало интересовался людьми. Они были слишком ничтожны, чтобы привлечь его внимание. Ему были нужны лишь регулярные приношения, которые придавали ему силу в его борьбе с Вутрой, а многочисленный рой жрецов бога существовал только для того, чтобы неукоснительно исполнять желания Акха в этом отношении, иначе на людское сообщество обрушились бы ужасные беды.

Священнослужители вместе с милицией осуществляли верховную власть в Панновале. Единого правителя не существовало, если не считать самого Акха, который, по всеобщему поверью, рыскал по горам с небесной дубинкой в руке в поисках Вутры или же его грязных приспешников.

Все это вызывало удивление у Юлия. Он знал Вутру. Вутра был великим духом, к которому в минуту опасности обращались с молитвой его родители, Алехо и Онесса. Они представляли себе Вутру как благосклонное божество, несущее свет. И, насколько он помнил, они никогда не упоминали Акху.

Различные переходы, такие же запутанные, как и законы, издаваемые священниками, вели к многочисленным комнатам, примыкающим к Рынку. В некоторые комнаты был открыт доступ простому люду, в некоторые вход был запрещен. Люди с неохотой говорили о запретных местах. Но он вскоре заметил, как туда по крутым ступеням волокли преступников с завязанными за спиной руками. Некоторых в святилище, других в лагерь для наказаний, Твинк, расположенный за Рынком.

Доводилось Юлию затем попадать и в пещеру внушительных размеров под названием Рек. Здесь тоже находилась огромная статуя Акха, у которого с шеи на цепи свисало животное, что означало, что данная пещера была предназначена для проведения учебных боев, выставок, спортивных состязаний и боев гладиаторов. Ее стены были выкрашены в ярко-красный цвет. Обычно пещера пустовала, и лишь редкие голоса отдавались под ее куполом. Но иногда сюда заходили особо набожные жители, и тогда темнота сводов оглашалась завываниями фанатиков. А в праздничные дни состязаний здесь звучала музыка и пещера была полна народа.

От Река можно было попасть и в другие не менее важные пещеры. На восточной стороне целый ряд небольших площадок или полуэтажей вел между лестничными маршами, украшенными балюстрадой, к обширной жилой пещере, имевшей название Вакк, поскольку здесь на поверхность выходила река, с шумом извергавшая свои бурлящие воды из глубокой расселины. Входная арка была украшена искусной резьбой, где, среди волн и звезд переплетались шаровидные тела. Но большая часть этого орнамента была разрушена в незапамятные времена, когда рухнула крыша.

Вакк, наряду с Реком, был самой древней пещерой. Здесь располагались жилые сооружения, созданные сотни лет тому назад. Любому, вступающему на порог пещеры и обозревающему идущую вверх путаницу террас, погруженных в полутьму, Вакк в этом неровном свете казалась каким-то кошмарным видением, где невозможно отличить реальность от тени. Поэтому сердце сына Перевала дрогнуло перед представшей его взору картиной. Только сила бога Акха могла спасти того, чья нога ступала в этом жутком лабиринте теней.



Но Юлий быстро освоился благодаря гибкости, присущей юности. Он вскоре стал считать Вакк богатым районом города. Попав в компанию таких же подмастерьев, учеников гильдий, он бродил со своими сверстниками по хаотично нагроможденным жилым помещениям, кучами лепившимся на каждом этаже и часто соединенным между собою. В каждой из этих каморок была мебель, высеченная, как пол и стены, из скальной породы. Право прохода через эти кроличьи норы было довольно запутанным, но всегда основывалось на системе гильдий, существовавшей в Вакке. И если кто-либо нарушал его, посягая на чью-то привилегию жить в уединении, то такой случай становился предметом разбирательства суда или священников.

В одной из таких нор Туска, добросердечная жена Киале, отвела Юлию комнату. Она не имела крыши и ее стены изгибались наружу, так что Юлию казалось, что его поместили внутрь какого-то гигантского каменного цветка.

Вакк освещался естественным светом, но здесь было темнее, чем на Рынке. Воздух был полон сажи от коптивших ламп, но тем не менее духовные лица взимали с каждой лампы налог, согласуясь с номером, высеченном в глиняном основании. Поэтому лампы старались жечь поменьше. Таинственные туманы, клубившиеся на Рынке, были здесь почти незаметны. От Вакка прямо к Реку вела галерея. Ниже была расположена пещера с высокими сводами под названием Гройн, где воздух был чист и свеж, но обитатели Вакка смотрели на жителей Гройна как на варваров, в основном потому, что те были членами низших гильдий — мясников, дубильщиков кож, копателями сланца, глины, ископаемого дерева…

В скале, соединяющей Гройн и Рек и напоминающей пчелиные соты, находилась еще одна пещера, полная жилищ и скота. Это была Прейн, которую многие избегали. К моменту появления Юлия она начала энергично расширяться гильдией саперов. Прейн служил приемником для фекальных стоков, которые затем подавались на поля, засеянные культурами, прекрасно растущими в темноте и тепле, созданном гниющей фекальной массой. Фермеры в Прейне вывели новый сорт птиц по названию прит, у которых были светящиеся пятна на крыльях и вокруг глаз. Местные жители держали притов в клетках как домашних птиц, хотя они также облагались налогом в пользу бог Акха.

В Гройне люди грубы, а Прейне тверды, — гласила местная пословица. Но Юлию весь этот народ казался лишенным жизни, за исключением моментов, когда его охватывал азарт игр. Редкими исключениями были те немногие торговцы и охотники, которые жили на Рынке в жилищах, принадлежащих их гильдиям, и которые имели возможность регулярно выезжать по делам на волю, как те два господина, с которыми жизнь столкнула Юлия.

От всех основных пещер и от более мелких к глухой скале вели многочисленные туннели и тропинки, которые поднимались и опускались. В Панновале ходили легенды о мифических зверях, которые приходили из первобытной тьмы скалы, о похищенных ими людях. Лучше уж сидеть не рыпаясь в Панновале, где Акха присматривал за своим народом недремлющим слепым оком. И, наконец, лучше уж Панновал и все эти налоги, чем холод неуютного внешнего мира.

Все эти легенды хранила в своей памяти гильдия сказителей, члены которой стояли на каждой лестнице или околачивались на террасах, плетя свои фантастические сказания. В этом мире туманного мрака слова были подобны зажженным свечам.

В одну из частей Панновала, о которой в народе говорили только шепотом, путь Юлию был закрыт. Это было Святилище. В эту святая святых можно было попасть по галерее и лестнице из Рынка, но они охранялись милицией. Молва об этом месте была дурная, так что добровольно туда никто не хотел даже приближаться. В Святилище жила милиция, охранявшая закон Панновала, и жрецы, охранявшие его душу.

Все это общественное устройство выглядело настолько великолепным в глазах Юлия, что он не мог понять всю его мерзость.

Юлию понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться, как жестко регламентируется жизнь этого народа. Местные жители не высказывали какого-либо удивления по поводу той системы, в которой они родились. Но Юлий, привыкший к просторам и само собой разумеющемуся закону выживания, был чрезвычайно удивлен тем, что каждое их движение было ограничено рамками закона. И все же все они считали, что находятся в особо привилегированном положении.

Располагая запасом шкур, приобретенных вполне законным путем, Юлий собирался открыть лавку рядом с лавкой Киале и начать торговлю. Он, однако, обнаружил, что существует много положений, которые запрещают ему это весьма простое дело. А торговать без лавки он не мог. На это нужно было иметь особое разрешение, которое выдавалось только урожденному члену гильдии разносчиков. Ему нужны были справки о прохождении ученичества в подмастерьях и о членстве в гильдии. Все это могло выдать только духовенство. Кроме того, ему нужно было иметь удостоверение, выдаваемое милицией вместе с характеристикой, и документы о страховке. Точно так же он не мог стать полным владельцем комнаты, которую для него сняла Туска, пока милиция не выдаст ему соответствующие документы. Он не удовлетворял даже самому элементарному требованию: наличию веры в бога Акха и справки о регулярных приношениях богу.

Капитан милиции, перед которым предстал Юлий, изрек:

— Поскольку ты являешься дикарем, тебе прежде всего следует обратиться к святому лицу.

Разговор происходил в небольшой каменной комнате с балконом, выходящим на одну из террас Рынка. С балкона можно было прекрасно наблюдать за всем происходящим на Рынке.

Поверх обычных шкур на капитане был накинут черно-белый плащ длиной до пола. На голове у него была бронзовая каска со священным символом Акха — колесом с двумя спицами. Кожаные сапоги доходили до середины икр. За ним стоял фагор с черно-белой лентой, повязанной вокруг волосатого белого лба.

— Слушай меня внимательно! — прорычал капитан. Но глаза Юлия непроизвольно косились в сторону молчащего фагора, удивлявшего юношу самим фактом своего присутствия.

Двурогое существо стояло молча, со спокойным видом. Его рога были затуплены: они были отпилены накоротко, а их режущие кромки стесаны напильником. На шее у него был кожаный ошейник и ремень, полуприкрытый белым волосом — знак покорности власти человека. И все же он представлял опасность для жителей Панновала. Многие офицеры появлялись на людях в сопровождении послушного фагора. Те отличались способностью прекрасно видеть в темноте. Простой народ боялся этих животных с шаркающей походкой, которые говорили на упрощенном олонецком языке из восьмисот пятидесяти слов. Как можно, думал Юлий, общаться с такими зверями, зверями, которых люди снежных просторов ненавидели со дня своего рождения. И которые увели в неволю его отца.

Разговор с капитаном не обещал ничего хорошего, но это были только цветочки. Юлий не имел даже права жить, если не подчинится правилам, число которых казалось бесконечным. Но Киале постарался внушить ему, что ему ничего не остается, как подчиниться. Чтобы стать гражданином Панновала, нужно было научиться думать и чувствовать как панновалец.

Ему было дано указание приходить к священнику, который жил неподалеку от его комнаты. Последовали многочисленные многочасовые беседы, в ходе которых священник вдалбливал ему тематическую историю Панновала, возникшего из тени великого Акха на вечных снежных просторах, и в течение которых он был вынужден заучивать наизусть многие отрывки из священного писания. Ему также приходилось делать то, о чем просил его священник Сатаал, включая и беготню по разным поручениям. Сатаал был ленив от природы. Для Юлия был маленьким утешением тот факт, что все дети Панновала, без исключения, проходили этот курс обучения.

Сатаал был человеком крепкого сложения, с бледным лицом, с небольшими ушами, но тяжелый на руку. В случае, когда ученик нуждался в хорошем внушении, Сатаал забывал даже свою лень. Голова его была обрита, посеребренная борода заплетена в косички, как это делали многие священники его ордена. На нем была надета черно-белая сутана, свисающая до колен. Лицо его было изрыто оспой. Юлий не сразу понял, что несмотря на седые волосы, Сатаал не достиг еще и среднего возраста. Ему даже не сравнялось двадцать лет. Тем не менее, ходил он согбенной походкой, свидетельствующей о солидном возрасте и большой набожности.

Когда Сатаал обращался к Юлию, голос его всегда звучал доброжелательно, но как бы издалека, тем самым подчеркивая пропасть между ними. Юлия успокаивало отношение к нему этого человека, которое, казалось, говорило: «Это твоя работа, но также и моя. И я не стану усложнять жизнь и тебе и себе, докапываясь до твоих подлинных чувств». Поэтому Юлий помалкивал, прилежно зубря напыщенные вирши.

— Но что же это означает? — как-то спросил Юлий, не поняв какого-то места в священном писании.

Сатаал медленно поднялся, заслонив плечами свет, падавший ему на затылок, нагнулся к Юлию и сказал нравоучительно:

— Сперва выучи, а потом пытайся понять. После того как ты выучишь, мне легче будет растолковать тебе то, что ты выучил. Ты должен учить сердцем, а не головой. Акха никогда не требовал понимания от своего народа. Только послушание.

— Ты сказал, что Акхе нет никакого дела до Панновала.

— Главное — что Панновалу есть дело до Акхи. Ну, давай еще раз:



Кто жаждет лучей Фреира,

Тот попадет к нему на крючок:

И потом уже будет поздно,

Он сожжет слабую плоть.



— Но что все это значит? Как я могу учить то, что не понимаю? — спросил Юлий.

— Повторяй за мной, сын мой, — сурово сказал Сатаал. — Кто жаждет…



Юлий чувствовал себя придавленным этим темным городом. Его густые тени обступали со всех сторон, стискивая душу. Во сне он часто видел мать, и кровь струилась у нее изо рта. Вздрагивая, он просыпался и лежал в постели, устремив взгляд в потолок. Временами, когда воздух был относительно чист, он мог увидеть прилепившихся к потолку летучих мышей и свисающие сталактиты. И тогда им овладевало страстное желание вырваться из этой ловушки, в которую он сам себя загнал. Но идти было некуда.

Однажды, охваченный среди ночи отчаянием, он пополз за утешением в дом Киале. Тот рассердился, когда Юлий нарушил его сон, но Туска нежно заговорила с ним, как с сыном, поглаживая ему руку.

Затем она тихо заплакала и сказала, что у нее тоже был сын, примерно одного возраста с Юлием, по имени Усилк. Он был хорошим парнем, но милиция его забрала за преступление, которого — это она знала точно — Усилк никогда не совершал. Каждую ночь она думала о нем. Его бросили в одно из самых страшных мест в Святилище — под надзор фагоров, и она уже не надеялась увидеть его вновь.

— Милиция и священники очень несправедливы, — говорила она, вздыхая.

Юлий согласился с нею:

— Мой народ иногда живет впроголодь, но все мы равны и стойко переносим все тяготы жизни.

Помолчав, Туска сказала:

— В Панновале есть люди, которые не изучают писание, а мечтают о свержении правителей. Но без правителей Акха уничтожит нас.

Юлий пристально вглядывался в ее лицо.

— Ты думаешь, что Усилка забрали потому, что он хотел свергнуть нынешнюю власть?

Едва слышным голосом она прошептала, крепко держа его за руку.

— Ты не должен задавать таких вопросов, а то попадешь в беду. В Усилке всегда жил бунтарь, может он связался с дурными людьми…

— Ну, хватит болтать, — крикнул Киале. — Женщина, быстро в постель. А ты иди к себе, Юлий.

Обо всем этом Юлий думал во время своих занятий с Сатаалом. Внешне он держался с подчеркнутым почтением.

— Ты совсем не дурак, хотя и дикарь, — сказал Сатаал. — Но мы это быстро исправим. Скоро ты перейдешь на другую стадию обучения. Ибо Акха является богом земли и подземелья. И ты поймешь, как живет земля и мы все в ее венах. Эти вены называются октавы земли, и ни один человек не будет ни здоров, ни счастлив, если он не живет в своей собственной земной октаве. Шаг за шагом к тебе придет откровение. Не исключено, если ты будешь прилежно учиться, то тоже сможешь стать священником и служить богу Акха.

Юлий помалкивал. Он не хотел, чтобы Акха оказывал ему особое внимание. Вся жизнь в Панновале была для него откровением.

Мирные дни шли своей чередой. Юлию все больше нравилось невозмутимое спокойствие и терпение Сатаала. Обучение уже не вызывало в нем неприязнь. Даже покинув священника, он продолжал думать о его учении. Все было необычно и отличалось волнующей новизной. Сатаал сказал ему, что некоторые священники, которые постились, могли общаться с мертвыми и даже историческими лицами. Юлий никогда не слышал ничего подобного, но он почему-то не решался назвать все это чепухой.

Он стал бродить один по окраинам города и вскоре густые тени стали для него привычными. Он прислушивался к людям, которые часто говорили о религии, внимал на углах речам сказителей, которые часто привносили в свои рассказы элементы религии.

Религия была романтическим порождением тьмы, так же как страх был тем чувством, которое преследовало всех, живущих на Перевале, где часто слышался гром барабанов и звон бубнов, отгоняющих злых духов. Постепенно Юлий увидел в религии не вакуум, а ядро истины — нужно было объяснить, почему и как люди живут и умирают. Только дикарям не нужно никаких объяснений. Самопознание было похоже на поиск следа зверя на снегу.

Однажды он попал в дурно пахнущую часть Прейна, где по длинным каналам на поля подавался человеческий кал. Здесь люди были твердой породы, как говорилось в пословице. Какой-то мужчина с коротко остриженными волосами — а значит, не священник и не сказитель, — прыгнул на тележку, развозившую навоз.

— Друзья! — крикнул он. — Послушайте меня минуту. Бросьте работу и выслушайте, что я хочу сказать. Я говорю не от себя лично, а от имени Великого Акха, чей дух движет мною. Я должен говорить за него, хотя и рискую жизнью. Священники искажают слова Акха ради своих выгод.

Люди останавливались, чтобы послушать. Двое пытались поднять молодого человека на смех, но остальные проявили молчаливый интерес, включая и Юлия.

— Друзья, священники утверждают, что мы должны жертвовать Акхе и больше ничего, а он будет охранять нас в великом сердце его горы. Это ложь. Жрецы довольны и им наплевать на то, что мы, простые люди, страдаем. Акха говорит моими устами, что мы должны стать лучше, чем мы есть. Наша жизнь слишком легка: как только мы уплатили налоги, совершили жертвоприношения, нам уже на все начхать! Мы просто балдеем, да развлекаемся, да смотрим спортивные состязания. Вы часто слышали, что Акхе нет до вас никакого дела, что он весь поглощен своим единоборством с Вутрой. Но мы должны сделать так, чтобы ему было до нас дело, мы должны стать достойными его внимания. Мы должны перевоспитаться, да, перевоспитаться! И священники, живущие в свое удовольствие, тоже должны перевоспитываться.

Кто-то крикнул, что появилась милиция.

Молодой человек запнулся.

— Мое имя Нааб. Запомните, что я вам скажу. Мы не должны оставаться беспристрастными зрителями великой битвы между небом и землей. Я вернусь и снова буду разносить эти слова по всему Панновалу. Встряхивайтесь, перевоспитывайтесь, пока не поздно!

Как только он спрыгнул с повозки, по толпе прошло волнение. Огромный фагор на поводке, который держал солдат, ринулся вперед. Он схватил Нааба за руку своими мощными, покрытыми роговицей пальцами. Тот вскрикнул от боли, но волосатая рука обхватила его за шею и потащила в сторону Рынка к Святилищу.

— Не стоило ему говорить подобные вещи, — пробормотал стоящий рядом с Юлием седой мужчина, когда толпа начала расходиться. Сам не зная, почему, Юлий пошел за мужчиной, догнал его, схватил за руку.