Александр Зорич,

Сергей Челяев

Три капитана

Полувековой истории полета Человека в Космос посвящается — с верой в будущие великие свершения
Он родился капитаном, хотел быть им и стал им. Александр Грин
Пролог

Шел 2614 год.

Степан Марков побил свой собственный абсолютный рекорд по длительности затяжного прыжка с парашютом в кислородной атмосфере.

Неонилла Лунгина — троекратный чемпион России по подводному спорту — пропала без вести на Европе, в Рубиновом Лабиринте.

Сотрудники Тритонской обсерватории имени А.А. Белопольского повторно замерили элементы движения интерстелларного тела ИСТ-2613-97 и повторно не смогли договориться между собой: следует ли считать траекторию ИСТ-2613-97 полностью естественной и невозмущенной или же тело имеет некоторое малое ускорение, которое невозможно объяснить воздействием внешних сил?

И за рубежом…

Военно-космические силы Европейской Директории получили на вооружение новый линкор «Эльзас», десантный авианосец «Швабия» и авианесущий рейдер «Евгений Савойский».

Индийский авианосец «Рудра» пропал без вести при совершении Х-перехода.

Южноамериканская Директория приняла закон о запрете найма иностранных граждан в военизированную охрану частных и государственных предприятий…

…А я, Константин Сергеевич Бекетов, репортер «Русского аргумента», чертыхаясь и негодуя, взошел на борт космического корабля «Волопас».

Глава 1

«Волопас»

Апрель, 2614 год Пассажирский звездолет «Волопас» Район планеты-гиганта Эмерсон, система звезды Барнарда
Х-переход.

Мой организм отреагировал мгновенно: толчок, словно тебя резко разбудили, соловость и, как следствие, потеря координации — вот мои самые характерные симптомы выхода из Х-матрицы. Понятно, что в таких случаях каждый чувствует себя не в своей тарелке, но я — даже не в кастрюле.

Вот поэтому никогда не бывать мне пилотом стремительного флуггера, штурмовика например, как мой младший брат Володька…

Что вы сказали? Флуггер не входит в Х-матрицу? Верно! Но авианосец, на котором флуггеры доставляются к месту боя — очень даже входит!

Так что не бывать мне ни пилотом штурмовика, ни капитаном боевого звездолета, ни, на худой конец — шкипером этой вот грузопассажирской посудины, только что содрогнувшейся всем трехсотметровым телом, точь-в-точь как ваш покорный слуга.

Индивидуальная непереносимость эффекта Х-матрицы второй степени без возможности корректировки, или просто Х-фобия — это не ерунда, это медицинский диагноз, чертово украшение личного дела. Довольно редкий дефект.

Слава Богу, что природа не снабдила меня первой степенью, превратив здорового мужика в 0,005 % статистики вечно прикованных к одной-единственной планете. Потому что «единица», товарищи, гарантирует летальный исход после прыжка с вероятностью одна вторая…

Крохотная фотокарточка выскользнула из толстой потрепанной книги и грациозно спланировала лепестком забытого, высохшего цветка. Миловидная блондинка грустно улыбнулась мне со стереоскопической картинки, но в ее глазах я успел отчетливо разглядеть легкую растерянность.

Она явно недоумевала: как оказалась здесь? Почему угодила в общество желтых страниц, чертежей АМ-звездолетов, первых люксогеновых движков и звездных карт, обрамленных далекими созвездиями, в мелкой россыпи икринок орбитальных баз и космопортов?

Я, кстати, тоже изрядно удивился. Меньше всего я ожидал увидеть ее фото в недрах капитального труда «От „Молнии“ до „Урала“. Первый век межзвездных сообщений». И тут она!

Нелли.

Казалось бы, с этим долгим и трудным романом уже покончено раз и навсегда. А вот поди ж ты!

— Ты права. Тебе и вправду здесь нечего делать, Нелли, — пробормотал я. — Слишком холодно, слишком пусто. Слишком одиноко для любви…

Я вгляделся в ее черты, в овал лица… Пшеничные кудряшки, чуть вздернутый курносый носик, придававший ей невероятный, прямо-таки запредельный шарм. Тот, что заставлял огромное количество мужчин как внутри, так и по обе стороны от рукава Ориона непременно оглядываться ей вслед.

— Прощай.

Быстро, чтобы не передумать, я порвал фото на узкие полоски. При этом мое сердце, как ни странно, не разбилось вдребезги. Лишь горький ком подкатил к горлу и начал нерешительно покачиваться где-то возле самой трахеи, точно решая, задушить ли меня сейчас или дать еще помучиться.

Наивный! Любую память можно вытравить временем, как кислотой, а от сердечных переживаний и мук одиночества у меня давно уже есть верное средство — работа. Чего-чего, а ее нехватки человек моей профессии не будет испытывать еще, по крайней мере, две тысячи лет.

Прислушиваясь к мерному гудению систем охлаждения, оперативно приводящих в чувство двигатели судна после завершения Х-перехода, я пристально глядел на обрывки своей прошлой жизни. Это было единственное фото Нелли, оставшееся мне на память, но странно: я сейчас почти не испытывал сожаления.

Всю жизнь, сколько себя помню, я отличался полнейшим равнодушием к вещам, в особенности дорогим или престижным. У меня никогда не было «личного музея» кроме фотоархива, а самым модным визорам с голографией и пространственной акустикой я предпочитал экранчик моего неразлучного планшета, видавшего виды и похлеще криовулканов Эфиальта или катакомб первых апологетов зороастризма на Вэртрагне.

Самые парадные мои одеяния — новенькие голубые джинсы производства тверской фабрики «Орбита» с нашивкой «Труд» на заднем кармане и свежевыстиранная футболка с девизом спецкоров всех времен и народов: «ОСТОРОЖНО! ЖУРНАЛИСТ В РАБОТЕ!»

Таких футболок у меня наберется с десяток, а в правоте этого предостережения я не раз убеждался на собственной шкуре, получив к своим неполным сорока годам пяток вполне приличных профессиональных шрамов. И по счастью, все больше на филейных частях тела — те почему-то всегда в ответе за авантюры горячих голов, которых в репортерском корпусе не меньше, чем в славном осназе.

И еще, конечно, брелок.

Допотопное ПЗУ — постоянное запоминающее устройство — на полупроводниковой технологии, так называемая «флэшка», подаренная мне директором Музея Российской Почты в благодарность за ударный репортаж об их юбилее, который в то воскресенье из-за новостного безрыбья чудом вылез в первые строки инфолент ведущих агентств ОН.

Директор, милейший толстячок с зеркальной лысиной, божился, что это ПЗУ когда-то принадлежало самому Алексею Смагину — легендарному государственному курьеру 70-х годов двадцать второго века — и потому непременно принесет мне счастье, если постоянно таскать его с собой.

К обещанию музейного мэтра я отнесся скептически, но флэшку взял. Не мог не взять. Ее бывший владелец, лучший курьер российской спецпочты, был в числе тех семидесяти шести пассажиров, которые трагически погибли на «Медузе».

История с «Медузой» была темная, до конца так и не проясненная даже спустя пять веков. Когда я к своему глубочайшему изумлению обнаружил на ПЗУ Смагина исправные файлы, то битых двое суток с жаром изучал их, поминутно сверяясь с данными крупнейших открытых библиотек.

Чудак человек! Что ты надеялся там найти?! Уж конечно все файлы этого удивительного субъекта сразу удалила бы госбезопасность, представляй они хоть какую-то ценность! А не госбезопасность — так цензура.

При мысли о цензуре я непроизвольно скрипнул зубами. Этот скрежет зубовный третий год кряду вызывает у меня всё, связанное с майором Овсянниковым — спецом из Второго управления Генштаба ВКС по прозвищу Цензуро-Цербер. Майор зарубил мне уже добрый десяток термоядерных материалов, настоящих гвоздей на первую полосу любого сетевого таблоида, готового оплачивать мои статьи звонким терро пословно…



Дзинь!

К действительности меня вернул мягкий голос стюарда, извещавшего о расписании очередных стыковок и посадок «Волопаса». Пассажирский космопорт города Громов на Ружене, конечная цель моего маршрута, стоял далеко за серединой списка, и я, машинально сжав в кулаке последний осколок былой любви, в очередной раз чертыхнулся по адресу начальства, не соизволившего забронировать мне отдельную каюту.

Долговато кантоваться до этого Громова получалось…

Вообще-то Ружена — спутница газового гиганта Эмерсон, обращающегося вокруг звезды Барнарда — расположена совсем близко от Земли, и двух парсеков не наберется.

Х-переход на такие расстояния занимает несчастных три минуты абсолютного галактического времени. Но маневры, друзья мои, маневры…

Взлетели мы из космопорта Русское Взморье, что на Тавеуни, архипелаг Фиджи.

Взлетели довольно резво, но, едва вышли на орбиту, пришлось терять треть суток, принимая на борт еще несколько пассажиров. Мой наметанный глаз сразу определил монтажников-пустотников. О, это могучие демиурги, работающие на строительстве орбитальных заводов! Судя по подчеркнуто культурному обхождению и особой мягкости выговора, все они были харьковчанами.

Затем мы еще битых пять часов ползли до Луны, чтобы там подобрать целых двух пассажиров из купольных городов — Селенополя и Марсопорта. Ровно по одному лицу на город!

И только после этого наш сонный «Волопас» вошел в дельта-коридор, разогнался и, словно бы нехотя, донырнул Х-переходом до окрестностей Эмерсона.

Именно по орбите вокруг Эмерсона кружилась моя вожделенная Ружена. Да только вышли мы из Х-матрицы не на низкой орбите планеты (это было бы либо чудом, либо преступной ошибкой астрогации), а примерно за 150 тысяч кэмэ от нее. Что, конечно, многовато даже с учетом всех погрешностей технологии и мироздания (которые дают разброс вокруг плановой точки выхода из Х-матрицы порядка 50 тысяч кэмэ). В нашем случае, насколько я понимаю, такой снос плановой точки выхода объяснялся прохождением огромной кометы (одной из многочисленных в тех краях), расшвыривающей опасные обломки ядра на миллионы километров окрест.

150 тысяч кэмэ это полпути от Земли до Луны, между прочим.

Но если гравитационная лоция системы Земля-Луна позволяла «Волопасу» преодолеть вдвое большее расстояние за 5 часов, то в системе Эмерсон-Ружена нам предстояло с планетой сближаться еще битых шестнадцать часов. Затем еще часа полтора гасить скорость, выходить на геосинхронную орбиту… Там стыковаться с научной станцией, кого-то высаживать, что-то выгружать… Потом менять орбиту… Переходить на опорную… Там снова с чем-то зачем-то стыковаться…

Зато всё это, как сулили рекламные ролики — с потрясающими видами на Эмерсон! Незабываемый облик которого навсегда останется в вашей памяти как одно из самых впечатляющих космических зрелищ!

Ох, товарищи, давно меня не впечатляют ваши впечатляющие зрелища…

Три десятка строк — и почти двое суток ворочаться в жесткой плацкарте «Волопаса»! Да я за них по капле выпью всю кровь из Германа Сулимова, моего шеф-редактора!

Это ведь он придумал для меня такую изощренную командировку! И не просто так придумал, а, разумеется, в отместку за «Семь министров-клоунов» — мой скандальный репортаж двухнедельной давности. Каковой репортаж наш портал «Русский аргумент» сдуру вывесил раньше всех прочих агентств аж на два часа.

Речь тогда шла об очередной конференции по вопросам демаркации сфер влияния в Тремезианском поясе, куда семерка представителей высшей власти Конкордии едва не опоздала из-за астероидного дождя — такова была их официально-смехотворная версия.

И когда они всё же заявились, мы быстренько сварганили репортерскую стойку прямо в «передвижке», и я, красуясь перед объективом в пиджаке с галстуком на фоне лучезарной карты Конкордии, радостно возвестил всем ближайшим рукавам Галактики, что верховные заотары все-таки прилетели! И теперь вместе со своими коллегами из России и Южной Америки обсуждают статус систем Львиный Зев, Иштар, Моргенштерн, Зосма, отчего всем нам скоро будет абсолютное экономическое благоденствие и полное мирное сотворчество. Аминь!

А теперь: внимание, тест!

Вы когда-нибудь пробовали в жуткой спешке, на пятнадцатом дубле из-за внезапно возникших техпогрешностей абсолютно со всем, что имеется в мобильной студии (которую наш брат-репортер любовно величает «газенвагеном» — и не даром!), без запинок и с жутко деловым видом произнести: «Семь верховных заотаров Великой Конкордии, иными словами — семь министров-клонов»?

Я вот не просто выговорил, я даже уложился в хронометраж. И мы опять утерли нос целой стае наших коллег-новостников.

За исключением одной мелкой детальки.

Малюсенькой такой.



А, вы уже потираете руки и кричите «Знаем-знаем»?

Что вы знаете?

Что верховные заотары ни в коем случае не клоны? Что клонами могут быть только представители двух низших каст конкордианского общества? А заотары это как раз высшая каста?

Ну-ну.

Друзья мои, вообще-то наш портал называется «Русский аргумент». И во всем, что касается круга тем, определяемых «двойкой» — Вторым управлением Генштаба — редакционная политика наша вполне демократична. Мы можем и разговорное словечко ввернуть, и идиоматику. Чтобы аргумент наш русский сделать подоходчивей.

А уж слово «клон» давно и прочно с одобрения «двойки» вошло в лексикон нашего портала как синоним понятия «конкордианец». Это касается восьмидесяти процентов населения Объединенных Наций, и чем мы хуже?

Но в это самое слово — «клонов» — из моих уст в репортаж почему-то вкралась случайная, почти незаметная буковка «у». Которая при троекратном прослушивании аудиозаписи становилась, оказывается, просто громоподобной и с этой секунды уже нагло лезла в уши.

«Семь конкордианских министров-клоунов…»

Суши весла.

За два часа я из матерого спецкора стал посмешищем всех ближайших звездных систем, докуда только успели дотянуться длинные руки наших сетевых коммуникаций. Разумеется, мы быстро подчистили фонемы, вырезав злополучную букву, но было поздно — куча агентств уже забрала материал.

И хотя некоторые мои коллеги многозначительно подмигивали мне и тайком жали руку, от жуткого дипломатического скандала нас уберегло лишь чудо. И расторопность шеф-редактора Германа Сулимова, успевшего дослать вето на мой репортаж по всем возможным каналам, включая один Особо Важный, буквально за миг до того как, о чем я уже никогда не узнаю.

Зато теперь я благополучно отфутболен в систему звезды Барнарда — тащусь на ржавой коммерческой звездолетине кропать репортаж о праздновании дня открытия Ружены, первой экстрасолярной землеподобной планеты.



Что неясно? Первой. Экстрасолярной. Землеподобной.

«Землеподобной» тут принципиально важное уточнение. Потому что какие-то планеты у ближайших к Солнцу звезд были открыты МАКами — межзвездными автоматическими кораблями — и за десять, и даже за двадцать лет до Ружены. Но были те планеты совершенно непригодными для жизни человека.

Как утверждала моя информ-сопроводиловка, в далеком 2164 году в систему Барнарда прилетел «Васко да Гама» — Х-звездолет первого поколения. Вот он-то и открыл Ружену.

Далее цитирую сопроводиловку:

«Ружена — спутник газового гиганта Эмерсон. Имеет пригодную для дыхания атмосферу и выгодную силу тяжести (0,72 земной). Климатический режим на экваторе эквивалентен району Владивостока на Земле.

Несмотря на то, что Ружена стала первой землеподобной планетой, открытой с начала эры межзвездных перелетов, длительное время от ее полномасштабной колонизации воздерживались. Неприятный красный свет звезды Барнарда и зловещее фиолетовое свечение Эмерсона превращали планету в место, психологически весьма некомфортное для поселенцев. А мощное корпускулярное излучение газового гиганта, проникающее через слабое магнитное поле Ружены, делало пребывание человека на поверхности планеты слишком опасным.

Однако в 2220 г. на Ружене были обнаружены близкие к поверхности залежи исключительно чистых руд ряда ценных металлов. Одновременно с этим был найден способ ускорить вращение жидкого железного ядра планеты, что обещало усилить ее магнитное поле.

Работы по ускорению вращения ядра планеты были выполнены Государственным Арсеналом „Геострой“ при помощи чистых термоядерных бомб гигатонного класса в течение 2224–2236 гг.

В 2237 г. на планете были основаны 3 металлургических комбината. В 2240 г. население города Громова превысило 50 тыс. человек.

К крупнейшим предприятиям Ружены по состоянию на 2610 г. относятся Авиакосмические верфи Родионовых и металлургический комбинат „Громовсталь“.»

Конец цитаты.

Ну и вот, стало быть, у нас теперь открытию Ружены 450 лет. А заодно и День Космонавтики.

Так что 12 апреля я должен быть на Площади Ветров кровь из носу и ею же, фигурально говоря, строчить юбилейный репортаж на тридцать злосчастных строк.

Потому что даже крови сердца у меня уже не осталось. Она, похоже, давно вся вытекла оттуда, из моего пламенного мотора, вдребезги разбитого курносым носиком и пшеничными кудряшками.

Вдобавок, словно желая финально высмеять влюбленного неудачника, Нелли, едва порвав со мной, тут же приняла предложение одного педагога-лингвиста из Московского Государственного университета. По иронии судьбы когда-то я даже брал у него интервью, и этот желчный тип, профессор Ярослав Юрьевич Вармин, без конца поправлял меня за неправильные ударения и журналистский жаргон, который «в наших академических стенах просто возмутителен, голубчик»!

Вот пусть теперь этот голубчик и учит ее жизни! А у меня отныне — сплошной День Космонавтики. Вечный праздник души, клянусь оранжевым инжиром с Махаона! Если бы еще не Х-переход…



— Вам плохо? Может, помочь?

Я мрачно покосился на соседний ряд пассажирских кабин. Ширина прохода между рядами здесь была совсем невелика из-за усиленного вертикального набора корпуса и двух вентиляционных шахт.

— С чего вы взяли? Я в полном порядке.

— Уверены?

На меня внимательно смотрел коротко стриженый человек средних лет, загорелое и обветренное лицо которого выдавало в нем либо спортсмена-моряка, либо бывалого путешественника. А острые, худые скулы и маленький тонкий нос в сочетании с характерным акцентом не оставляли сомнений: скандинав или прибалт.

— У вас крупные капли пота на лбу, а кондиционирование в салоне вполне приличное. К тому же вы пять минут назад сильно побледнели, после чего трижды машинально оглянулись по сторонам. Очевидно, в поисках вот этого?

Он указал на кнопку утилизатора, глубоко утопленную в подлокотник кресла-кровати — вечного спутника командировочных, мелких снабженцев и опальных репортеров. В утилизаторе всегда есть запас гигиенических пакетов для слабых желудков.

Я обнаружил, что по-прежнему сжимаю в кулаке обрывки злополучного фото. Сунул руку в отверстие и разжал пальцы. Щелчок, тихое жужжание утиль-камеры, и вот я уже абсолютно свободен от прошлого.

— Вы весьма наблюдательны. — Заметил я. — Ваше имя часом не Шерлок?

— Меня звать Петер Ильич, и фамилия моя не Холмс, а Сазонов. Что же касается наблюдательности, тут вы угадали. Наблюдение — суть моей профессии.

Мой собеседник с легким полупоклоном протянул мне визитку. Карточка была старомодная, на натуральном картоне с типографским тиснением настоящей высокой печатью.

— Сазонов Пэ И, — прочел я. — Старший инспектор Управления по надзору и сохранению исторических, культовых и мемориальных памятников архитектуры. Ого! Так вы получается — архимилиционер?

— Скорее, архивариус. Но — бродячий, — усмехнулся Сазонов глубоко врезавшимися уголками губ, всё так же пристально изучая меня. — Вас ведь тоже ноги кормят, Константин Сергеевич?

— Я вас боюсь, — весело откликнулся я, чувствуя как в крови уже закипает привычный и такой знакомый каждому репортеру азарт свежей добычи — человека, факта, зацепки. Вот ведь дал Бог профессию: никак нельзя просто так, приватно, поболтать с интересным человеком! — Мое имя вы тоже прочли по каплям пота на лбу?

— Всё гораздо проще, — пожал тот плечами. — Мы с вами, Константин Сергеевич, похоже, в одно и то же место направляемся, хотя и по разным ведомственным линиям. Нынче в Громове мемориал открывают — значит кому-то об этом надобно писать. Я ведь, признаться, ваши статьи иной раз почитываю, когда время позволяет. А в одном репортаже на журналиста Бекетова и воочию довелось поглядеть.

Он слегка наклонился ко мне и заговорщически подмигнул.

— Дикцию, между прочим, исправить можно.

Я не обиделся — нашему брату-репортеру это по должности не положено. И, может, именно потому что лицо мое не омрачила тень негативных эмоций, Петер Ильич одобрительно крякнул и ловко извлек из внутреннего кармана кожаного пиджака плоскую фляжку.

— Всегда вожу с собой в дороге. Знатный ликер, «Старый Таллин». Развязывает любой язык, одновременно проясняя мозг.

— На работе употребляете?

— Что вы! — Петер Ильич сделал страшные глаза и тотчас огляделся в притворном испуге. — Исключительно в медицинских целях. У меня, знаете ли, после Х-перехода всегда уши закладывает. А «Таллин» помогает.

Мне нравился этот человек и я уже предвкушал в нем интересного собеседника.

— А вы вон какие мудреные книжки читаете, вместо детективов-то…

Сазонов кивнул на пухлый том «Первого века межзвездных сообщений».

— Журналист должен выезжать на задание информационно подготовленным, хотя бы в самых общих чертах, — нудным сулимовским тоном пробубнил я. — А эта книга, между прочим, развлекает покруче Эдуарда Святозарова.

— Насчет Святозарова не сомневаюсь, — согласно кивнул инспектор, будучи явно не поклонником этого бодрого сочинителя космодетективов.

При этом на его лице вдруг появилось странное выражение: казалось, надзиратель за историческими мемориалами напряженно вслушивается внутрь собственной головы, не шевельнется ли сейчас в его мозгу какая-нибудь неожиданная мысль, не звякнет ли там тайный колокольчик.

При этом его руки, как бы живя отдельно от тела, уже проворно вынули пару крохотных керамических стопочек, упаковку влажных гигиенических салфеток и даже блюдечко с тонко нарезанными дольками лимона. И когда он только все успел?

— Да вы тут вздремнули давеча и сразу принялись бормотать что-то. Нечленораздельно, — поспешно пояснил Сазонов, видя мои округлившиеся глаза. — Вот я и решил: сосудики расширить для вас сейчас как нельзя лучше.

Жестом фокусника он водрузил на откидной столик своей каютки пластиковый поднос и пригласил меня.

В отличие от моего позорища сазоновская обитель была оснащена раздвижным пологом, способным надежно укрыть двух собеседников от посторонних глаз. Мы пригубили ликера за знакомство, и маслянистый ромово-апельсиновый букет «Таллина» вмиг заставил меня забыть о потустороннем ознобе Х-матрицы.

По организму разлилось приятное тепло, а Сазонов ловко подкладывал мне дольки лимона, вдобавок еще и посыпанные каким-то мудреным коричневым сахаром.

— Хотите взглянуть на обелиск еще до открытия? — Предложил он, рассеянно перелистывая мой томик «Первого века».

— Было бы здорово, — осторожно сказал я. — А пропустят?

— Со мной непременно, — пообещал Сазонов. — Когда мы прилетим на место, там будет уже ночь. Меня в космопорту поджидает лимузин, на нем и слетаем до Площади Ветров. Должен же я провести первичную инспекцию!

«А у меня будет время осмотреться, придумать все подводки и нарыть какой-нибудь интересный ход для сюжета», — возрадовался я.

Сазонов, меж тем, вновь наполнил стопки и деловито произнес:

— Ну а теперь признавайтесь, Константин Сергеевич. Небось, надеетесь его поймать? Неужто собственноручно?

— Кого… поймать? — Не понял я.

— Ай-яй-яй, а это уже нечестно, сударь, — покачал головой инспектор. — Я раскрыл вам все карты, беру вас с собой на ночную экскурсию в эпицентр, так сказать, главных событий, а вы притворяетесь, что знать ничего не знаете. Признайтесь, небось уже накопали чего? Не удивлюсь, если у вас, газетчиков, есть осведомитель из местных, который уже видел его в Громове и потому знает наверняка: он придет!

— Кто «он»? — Воззрился я на инспектора в полнейшем недоумении.

С минуту Петер Ильич смотрел на меня, как на сумасшедшего. После чего вздохнул, точно окончательно разочаровался во мне.

— Как кто? Да Герострат же! Ге-ро-страт… Это ведь ваш брат-журналист так его окрестил, а, Константин Сергеевич?

Почти минуту я пребывал в ошеломлении, переваривая только что сказанное инспектором. И лишь спустя долгую, бесконечную паузу понял: да ведь это фортуна только что улыбнулась мне белозубой улыбкой кинозвезды!

Потому что переменчивая репортерская судьба в лице Германа Сулимова, быть может, сама того не желая, только что подсунула мне поистине королевский подарок.

Герострат.

Невероятно… Адский термояд!



О таинственном Герострате в журналистском корпусе ходили цветастые легенды, одна другой хлеще. Этот неизвестный злоумышленник страдал редкостной, причудливой фобией.

Герострат всеми фибрами своей души ненавидел даты. А также прочую хронологию, цифры которой обычно запечатлены в мраморе, камне и металле объектов, составляющих главный интерес ведомства Сазонова. И уничтожал их любыми способами: от несмываемой краски и кислоты до корундовых резцов и автодолота.

— На счету Герострата, если брать наиболее крупные и значимые объекты, четыре памятника, два обелиска и один мемориал, — бесстрастно произнес инспектор. — Ход его мыслей в принципе понятен, логика поступков — предсказуема и, тем не менее, уже два года его никто не может поймать.

При этих словах Петера Ильича мои брови самопроизвольно поползли вверх.

Ход мыслей Герострата понятен? Логика предсказуема? Ну-ну… Вообще-то, как я это понимал, никто в целом свете не мог объяснить причин столь экзотического вандализма!

— Все… м-м-м… оскверненные Геростратом памятники посвящены космосу. А если еще точнее — эпохе начального освоения экстрасолярных пространств, — пояснил Сазонов. — Можно сказать, Константин Сергеевич, вы с этим злоумышленником — в некотором смысле родственные души. Во всяком случае, интересы у вас весьма схожи.

И он вдругорядь кивнул на том «Первого века межзвездных сообщений».

Шутка, признаться, мне совсем не понравилась. Я холодно, насколько позволяли несколько стопок ликера в моем нутре, глянул на своего попутчика.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну-ну, не кипятитесь, — мягко улыбнулся инспектор. — Речь идет всего лишь об увлечениях. А сие вовсе не преступно, верно? Я ведь тоже читал когда-то эту книгу…

Он странно посмотрел на меня и продолжил после короткой паузы.

— Но, судя по тому как вы всю дорогу увлеченно штудируете приблизительно вторую четверть «Первого века», вас, Константин Сергеевич, интересует в межзвездных сообщениях нечто конкретное? Особенное? — Уточнил инспектор.

Я смотрел на него во все глаза, позабыв о ликере. А Сазонов, похоже, и не ждал от меня ответа. Он словно читал в моей душе.

А та уже давно пребывала в смятении, едва только я раскрыл эту потрепанную книгу в выцветшей обложке. Книга сразу распахнулась ровно там, куда указал инспектор — словно у кого-то до меня «Первый век» долго лежал раскрытым именно в этом месте. Как будто неизвестный мне человек постоянно читал эти страницы, силясь понять прочитанное, но всякий раз терпел фиаско.

И теперь это же происходило со мной.



Камнем преткновения в моем ленивом командировочном чтении неожиданно стала крохотная глава о пилотируемых фотонных звездолетах XXII века.

Почему?

В принципе я и прежде знал, что до «Магеллана» — первого в истории Земли полноценного Х-звездолета, способного преодолевать межзвездные расстояния за считаные часы и отправленного в полет в 2161 году — в развитых странах долгое время строили различные крупные корабли на термояде и фотонных двигателях.

Мой старый приятель и коллега Мишка Верховский еще давным-давно забабахал в «Космическом вестнике» серию статей об истории первых звездопроходцев.

Свои опусы Мишка писал в спешке, как водится в таких случаях левой ногой, в теме был откровенно слаб, так что нужен был хотя бы один стилистический «перчик». Поэтому статью о фотонных кораблях Верховский озаглавил провокационно: «Как суррогаты покоряли Вселенную».

Как ни странно, малоприятное словцо оказалось точным. Тяжелые корабли долюксогеновой эры имели право называться «межзвездными» с огромной натяжкой. В сущности, это были не звездолеты, а суррогаты звездолетов.

Лучшие из них могли преодолеть от силы шестнадцать световых лет (в смысле: восемь до звезды и восемь — обратно до Солнца). Затрачивая только на полет в один конец, до ближайших звезд, лет десять-пятнадцать!

И ведь строились! При том, что, как утверждали авторы «Первого века», для любой экономики того времени такие расходы были на грани переносимости — хоть для России, хоть для Европы, хоть для Китая.

А Североамериканские Штаты? Учите историю! Худо-бедно поучаствовав в марсианской гонке и что-то такое изобразив в направлении Юпитера, они ко времени звездолетов-суррогатов уже лет семьдесят как накрылись медным тазом.

Все-таки тяга к космосу в нас сидит, наверное, еще с первобытных костров под звездным небом. Иначе чем еще объяснить, что ради того, чтобы кое-как дотащиться на последних тоннах топлива до одной из ближайших к Солнцу звезд затрачивались огромные деньги и привлекались гигантские ресурсы? А ведь «Первый век» свидетельствовал, что фотонные звездолеты строили и отправляли к ближайшим звездам в автоматическом режиме регулярно раз в полтора-два года!

Увы, половина всех автоматических звездолетов в скором времени после выхода из Солнечной системы канула в небытие и связь с ними оборвалась навеки. Но самые удачливые смогли достигнуть нескольких звездных систем и передать на Землю информацию, представлявшую огромное научное значение. Так что с 2115 до 2142 года фотонники-автоматы медленно и трудолюбиво продвигали земную науку.

— Это всё хорошо и расчудесно, но в них нет никакого человеческого измерения, — так, помнится, заявил я на памятной летучке по случаю выхода первых статей Верховского, имея в виду эти МАКи — межзвездные автоматические корабли.

Я, между прочим, и сейчас так думаю. Уходящие в черное ледяное безмолвие стальные колоссы, набитые под завязку топливом и антиматерией, в которых не оставалось места человеку, потому что никто не в состоянии был обеспечить десять лет сносной жизни космонавта на борту корабля…

В этом есть мрачное величие, согласен. Но человека — человека нет!

Выходом могла бы стать гибернация — многолетний управляемый сверхглубокий сон или, если угодно, обратимая клиническая смерть космонавта. В таком состоянии человек почти совсем не потребляет кислорода и жидкостей, не нуждается в твердой пище, не грустит по дому, не сходит с ума от многолетнего заточения в замкнутом пространстве.

Но вот незадача: в деле управляемой и безопасной гибернации вида Homo Sapiens земная наука за весь XXI век серьезных успехов не достигла. Многочисленные эксперименты велись, добровольцы с обреченными лицами ложились в капсулы, газ людей усыплял, сложнейшая аппаратура проводила замену всех жидкостей в организме на специальные криопротекторы, и…

И — неудачи, неудачи, неудачи. Летальные исходы, инвалидности, полная потеря памяти, частичная потеря памяти, шизофрения, имбецилия…

А потом вдруг, ближе к середине двадцать второго века — всё меняется! И — извольте! За пределы Солнечной системы отправляется пилотируемый межзвездный космический корабль «Юрий Гагарин». На борту — восемь космонавтов. И космонавты эти основную часть полета проводят в гибернации.

Здорово… Вот только как, как они уложили их в гибернацию на семь долгих лет? Как?

Это при том, что в наши дни, в двадцать седьмом веке, любое, самое поверхностное обозрение состояния дел в космической медицине содержит всем известный приговор: «Длительная гибернация человека на практике не применяется.»

Первым дуновением ветерка жгучей тайны — стимула всякого истинного репортера — стал для меня небольшой абзац в «Первом веке межзвездных сообщений»: «В то же время в 2130-2140-х гг. получил интенсивное развитие ряд направлений земной науки, на первый взгляд с космонавтикой не связанных. Подлинные прорывы были достигнуты в таких областях как имплантатология, технология клонирования органов, генная инженерия и некоторых других сферах биологической науки и медицинской техники».

— Ничего себе! — Громко фыркнул я от негодования.

Авторы книги как бы намекали, что в результате этих «подлинных прорывов» тогдашняя российская наука получила возможность в ходе поэтапных модифицирований организма космонавта, члена экипажа звездолета-фотонника, получать настоящего сверхчеловека! Superhomo cosmonauticus, которого уже можно было уложить в длительную гибернацию, аккурат до какой-нибудь там Альфы Центавра.

Я на минутку отложил книгу и живо представил, как открываются дымные шлюзы, расходятся створки бронированных дверей, внутрь звездолета врываются веселые гамма-лучи звезды по имени Инопланетное Солнце, и мужественный голос электронного старпома рявкает на весь гибернационный зал:

— Доброе утро, сынок! Пора вставать! Не ровен час проспишь всю Альфу с Центаврой. Умываться, чистить зубы и шагом марш — осваивать неизведанные миры!

А из камеры пружинисто выпрыгивает прямо на фиолетовый грунт неизведанного мира эдакий двухметровый молодец с огромными бицепсами.

Для встречи с неизведанным молодец вооружен белозубой улыбкой, перепонками между пальцами и дыхательным гребнем на загривке — к черту жабры, если уж фантазировать, так до конца!

«Между прочим, — немедленно подсказал мне услужливый интеллект репортера Ивана Нахрапова (мой знаменитый сетевой псевдоним), — многие амфибии успешно сочетают в себе признаки обоих полов, будучи гермафродитами, что в долгом полете к звездам безусловно может оказаться очень даже…»

«Стоп! — мысленно рявкнул я, поспешно затыкая рот Ивану Нахрапову. — В этой связи меня гораздо больше интересует тот знаменательный факт, что некоторые виды земноводных могут вполне обратимо впадать в анабиоз на месяцы и даже годы!»

Но как бы там ни было, в 2142 году история звездолетов-суррогатов, если верить «Первому веку», заложила крутой вираж. В течение нескольких лет к трем разным звездам были отправлены пилотируемые корабли.

Этим звездолетам дали имена первых советских космонавтов: «Юрий Гагарин», «Герман Титов» и «Алексей Леонов».

А где же «Андриян Николаев»?

«Николаеву» не повезло: при испытаниях деформировался модернизированный фокусировщик фотонного потока и корабль погиб еще до выхода на плановые параметры мощности.

Поэтому третьим пилотируемым кораблем, отправленным в межзвездный рейс, оказался «Алексей Леонов».

А после него… А после него появились Х-звездолеты, использующие люксоген. И любой межзвездный перелет теперь занимал меньше суток…

Правда, это в теории, которая стала практикой только к началу XXIII века.

Фактически люксогеновые двигатели у первого поколения Х-звездолетов были весьма примитивными. В ряде случаев исключались дальние прыжки, а порой возникали довольно жесткие ограничения на частоту Х-переходов. Так что подчас перелет до какой-нибудь Проксимы Центавра выливался в пять последовательных Х-переходов, разделенных днями и даже неделями. Которые уходили на профилактику и, зачастую, на текущий ремонт Х-двигателя.

Но всё равно! Недели — не годы.

Таким образом, история пилотируемых межзвездных кораблей, использующих антиматерию в качестве основного источника энергии и перемещающихся в обычном пространстве с релятивистскими скоростями, оказалась очень, очень короткой.

Настолько короткой, что большинство людей сегодня уверено, что первый межзвездный перелет совершил люксогеновый Х-звездолет «Магеллан». И что первая землеподобная планета открыта Х-звездолетом «Васко да Гама», собратом «Магеллана».



Обо всём этом мы всласть наговорились с Сазоновым, обнаружившим на удивление неплохое знакомство с материалом. Шутка ли — повстречать единомышленника, бывшего, как и ты, в теме!

Пока я смаковал очередную стопку сладко-тягучего «Таллина», Сазонов задумчиво перелистывал мою книгу с кошачьей полуулыбкой в уголках рта.

Затем отчего-то нахмурился, быстро пролистнул весь томик.

Затем еще и еще.

И, наконец, сделал совсем уж странное: перевернул книгу и требовательно потряс ее, точно надеясь вытряхнуть оттуда нечто, мне неизвестное.

Признаться, я вновь напрягся. Не хватало еще, чтобы оттуда выпорхнуло очередное мое любовное фото!

Не по нраву мне, когда столь бесцеремонно обыскивают мои вещи…

— Извините ради Бога, — обезоруживающе улыбнулся Сазонов. — Но в вашем экземпляре, Константин Сергеевич, не хватает одной страницы.

— Вот как?

Я выдернул из рук инспектора книгу и недоверчиво пробежал глазами номера страниц.

Невероятно, но факт!

За 241-й страницей сразу следовала 244-я. Причем книга была уже настолько старая, что какие-либо следы изъятия листа мудрено было обнаружить не только с первого, но и с десятого взгляда. Как же их нашел инспектор?!

— Насколько я помню, там должна быть одна маленькая, но весьма любопытная информация. По счастью, в моем планшете полно всякой всячины. Сейчас всё восстановим, — пообещал Сазонов и приглашающим жестом указал на очередную стопку ликера. — Помните, на чем мы с вами остановились?

Еще бы не помнить! Именно об этом я думал уже битых двенадцать часов полета. А вовсе не о ликерах, представьте себе!

Глава 2

Пять звездолетов

Апрель, 2614 год Пассажирский звездолет «Волопас» Район планеты-гиганта Эмерсон, система звезды Барнарда
Чем больше я размышлял о фотонных звездолетах, тем сильнее интриговали меня судьбы кораблей, и члены их экипажей вставали перед глазами как живые.

Первый пилотируемый звездолет «Юрий Гагарин» долетел до звезды Лаланд 21185, что в восьми световых годах от Земли. После чего экипаж штатно высадился при помощи ракетоплана на одну из планет — непригодную для жизни и совершенно не землеподобную, но тогда выбирать не приходилось.

Воображение рисовало мне героические сцены борьбы с местными стихиями, главным образом с вулканами и жгучими ветрами, а также смертельно опасные исследования ядовитых водоемов. И, конечно, представил я себе строительство модульного городка, который «гагаринцы», разумеется, окрестили Звездным. Строительство, которое потребовало от космонавтов нечеловеческого напряжения всех сил.

Увы, лишь двое самых крепких и выносливых космонавтов дожили до появления на орбите планеты Лаланд 21185b Х-звездолета «Григорий Шелихов», который и эвакуировал их на Землю.

По-вашему, у этой истории счастливый конец?

Второй фотонный звездолет отправился по маршруту гораздо короче «Гагарина» — на четыре световых года от Земли, к ставшей еще у старинных писателей-фантастов притчей во языцех звезде Альфа Центавра. Но летел «Титов» медленно из-за — цитирую официальную версию — «потери мощности маршевых, вызванной тем, что плотность межзвездного водорода на маршруте следования корабля оказалась аномально низкой».

В итоге «титовцев» в 2166 году в расчетной точке пространства догнал всё тот же Х-звездолет «Григорий Шелихов», дабы снять его с маршрута.

Догнать-то догнал, но из-за релятивистской скорости «Титова» состыковаться с ним не смог, а его бортовой компьютер (так тогда еще кое-где называли парсеры) выполнять команды «Шелихова» почему-то наотрез отказался.

Вся эта история показалась мне какой-то мутной, едва ли не детективной. Словно рассказчик сам всю подоплеку знает, но нарочно не договаривает.

Или чего-то боится.



Я поделился своим недоумением относительно судьбы «Титова» с Сазоновым (для инспектора по охране памятников, пусть и старшего, он был удивительно подкован в истории освоения экстрасолярных миров). Выслушав меня и покивав, Петер Ильич подкинул мне еще один любопытный факт.

— Конечно, из печального обстоятельства, что «Титов» достиг системы Альфы Центавра только в 2171 году — уже после того, как она была обследована экипажами Х-звездолетов — может получиться весьма интересная история для вашего брата-писателя. Представьте картину: торжественная встреча только что вышедших из глубокой гибернации космонавтов «Титова» экипажем X-звездолета, уже давно прилетевшего в их целевую систему! Отель на Эвересте! Чистой воды трагикомедия… Но на вашем месте, Константин Сергеевич, я бы при случае поинтересовался подробностями истории третьего звездолета. Он ведь, кажется, летел к звезде Барнарда? Туда же, куда сейчас направляемся и мы! Что скажете?

Я пожал плечами. А что сказать?

Признаться, судьба «Алексея Леонова», третьего межзвездного корабля, пропавшего без вести за четыре световых года от Солнца, занимала меня менее остальных. Уже потому, что его судьба была покрыта мраком.

«Первый век межзвездных сообщений» лишь бесстрастно констатировал, что на восьмой год полета Земля перестала получать от «Леонова» радиопакеты. Ни регулярных трансляций контрольно-измерительной аппаратуры, ни отчетов дежурной вахты. Корабль канул в бездну. Высланные впоследствии по его расчетному курсу Х-звездолеты не нашли ничего. Не обнаружился «Леонов» и в системе звезды Барнарда.

Вот тебе и весь сказ.

Сазонов, наконец, отыскал нужный файл, и пришло время включить мой планшет.

Признаться, бумагу я люблю больше пластика и очень рад, что псевдореволюция электронных носителей печатной информации, которую в далеком XXI веке затеяли производители карманных ридеров (устройств для чтения книг в электронном виде), ушла куда-то вдаль своим, параллельным путем. А параллельные пути, как известно, не пересекаются, и поэтому в моем багаже всегда соседствуют диктофон, планшет и бумажный блокнот с карандашом.

У инспектора и вправду оказался электронный текст книги «От „Молнии“ до „Урала“». Мне, правда, показалось, что для этого Сазонов связывался с одним из информаториев Ружены, благо мы были уже на подлете. Ведь не может поиск в памяти планшета занимать почти пять минут!

И вот в этом электронном тексте Сазонова вырванная страница была на месте!..

Едва я вчитался в первые строки, как почувствовал, что волосы осторожно шевельнулись у меня на макушке.

Сомнений быть не могло! Я встал на путь к большой сенсации!..

…Или к крупным неприятностям, которые зачастую шагают бок о бок с любым настоящим журналистским открытием…



«Также есть непроверенные данные, — писал коллектив авторов „Первого века“, — что в середине 2140-х годов Солнечную систему покинули еще 2 фотонных корабля — „Восход“ и „Звезда“. Они якобы направлялись к звезде Вольф 359.»

Ого!

И ниже, черным по белому:

«Если всё же придерживаться гипотезы о реальном существовании „Восхода“ и „Звезды“, то и в этом случае нельзя достоверно утверждать, были эти корабли пилотируемыми или автоматическими.

В любом случае достигнутые ими результаты не были принципиально важными, и официальным открывателем находящейся в окрестностях звезды Вольф 359 землеподобной планеты Беллона считается Х-звездолет „Афанасий Никитин“, посетивший эту систему в 2165 году».

Далее следовали общие рассуждения о том, насколько маловероятной представляется посылка сразу двух фантастически дорогих звездолетов к одной и той же звезде. На основании чего коллектив авторов делал вывод, что перед нами — одна из многочисленных легенд, которыми так богата наша великая космическая история.

И всё. Конец главы.

Я же думал вот о чем.

Если бы кораблям были даны имена кого-то из золотой десятки советских космонавтов (то есть если бы была поддержана традиция первых трех пилотируемых экспедиций), я бы охотно поверил в «легенду». В «исторический анекдот». В «забавный казус»…

Но «Восход» и «Звезда»…

Сколько в нашей истории судьбоносных программ и проектов носили эти имена? Сколько «восходов» и «звезд» отправилось в космос?

В балласте. С массогабаритными макетами. С подопытными животными. С космонавтами. С ядерными реактивными двигателями. С лазерными пушками. С телескопами. С атомными бомбами. С «орбитальными ломами». С полезной нагрузкой, которая секретна по сей день, спустя пять веков…

Сколько?

Двадцать? Пятьдесят? Сто?

Вот то-то и оно.

Если утверждается, что в космос отправлены «Восход» и «Звезда» — можете быть уверены: это не легенда и не исторический анекдот.

У товарищей из высшего эшелона государственного управления другие слова для легенд и исторических анекдотов. А восходы и звезды — это святое.



Ну да ладно…

Я вопросительно взглянул на Сазонова.

— Неужели из-за этих абзацев про «Звезду» и «Восход» понадобилось изымать две страницы из всего тиража сборника?

И видя непонимание в глазах инспектора — вот ведь плут! — прибавил с нажимом:

— Я же не слепой, Петер Ильич, и прекрасно вижу, вырваны ли страницы или исчезли из сборника в постпечати. И я, конечно, догадываюсь, чья это была инициатива.

В моей памяти тут же всплыла непроницаемая физиономия майора Овсянникова, педанта и крючкотвора.