Джаспер Ффорде

Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов

Крессиде, лучшей сестре в мире




Я пинком распахнула дверь, сбив Дэнверклон. Та на мгновение зависла в воздухе, но тут ее накрыла большая волна, и она оказалась позади быстро движущегося такси.

Содержание

Примечания автора

Глава 1. Завтрак

Глава 2. Мама, Полли и Майкрофт

Глава 3. «Ковры Акме»

Глава 4. Беллетриция

Глава 5. Учебный день

Глава 6. Великая библиотека и Совет жанров

Глава 7. Зонд в «Пиноккио»

Глава 8. Джулиан Стразз

Глава 9. Смыслонакопитель

Глава 10. Кладезь Погибших Сюжетов

Глава 11. Ремонт

Глава 12. Детки

Глава 13. Ложный критерий Льюиса

Глава 14. Хроностража

Глава 15. Снова дома

Глава 16. Сыр

Глава 17. Еще один завтрак

Глава 18. Аорнида Аид

Глава 19. Корпорация «Голиаф»

Глава 20. «Остин-ровер»

Глава 21. Холмс

Глава 22. Нонетот

Глава 23. Фортепианная проблема

Глава 24. Политуправление

Глава 25. «Парагон»

Глава 26. Четверг Нонетот

Глава 27. Запертая По Ту Сторону

Глава 28. Скромное обаяние Той Стороны

Глава 29. Век расшатался

Глава 30. Теперь зима

Глава 31. Как потратить Запас глупости

Глава 32. «Остин-ровер» отправляется в путь

Глава 33. Совершенно другое место

Глава 34. Спасение/Плен

Глава 35. Пчелы, пчелы

Глава 36. Сенатор Жлобсворт

Глава 37. Великое фиаско Сэмюэла Пеписа

Глава 38. Конец Времен

Глава 39. Женщина по имени Четверг Нонетот

Благодарности


Год 2002-й.
Прошло четырнадцать лет с тех пор, как Четверг чуть не умерла в финале Суперкольца-88, и жизнь начинает возвращаться в нормальное русло…


Примечания автора

Книга снабжена Специальными приложениями, включающими: создание словоментария, вырезанные сцены, альтернативные окончания и многое другое.



Для получения всех этих бесплатных бонусных приложений обращайтесь на www.jasperfforde.com/features.html и следуйте инструкциям.

Глава 1

Завтрак


Суиндон образца 2002 года радовал глаз. Оживленный деловой центр вкупе с великолепной инфраструктурой и тихими зелеными пригородами делал город почти таким же популярным местом, как и любое другое в стране. У нас имелся собственный крокетный стадион на 40 000 мест, свежеотстроенный собор Святого Звлкикса, концертный зал, два местных телеканала и единственная радиостанция в Англии, посвященная исключительно музыке марьячи.[1] Центральное положение в Южной Англии также делало нас узловым пунктом скоростных перевозок из переоборудованного транспортного узла Клэри-Ламар. Неудивительно, что мы называли Суиндон «Жемчужиной М4».


В то утро первой полосой «Совы» снова завладел опасно высокий уровень Запаса глупости. Причина кризиса была очевидна: премьер-министр Редмонд Почтаар и его правящая Партия здравого смысла исполняли свои обязанности с безрассудной ответственностью, граничащей с вдохновенной прозорливостью. Вместо того чтобы дрейфовать от кризиса к кризису и баюкать народ устойчивым потоком предсказуемых законодательных актов и обеспечивающих броские заголовки в прессе, но вполне бессмысленных инициатив, они решительно строили плот из обдуманных долгосрочных планов, замешанных на единстве, честности и взаимной терпимости. Это положение дел оплакивал мистер Альфредо Траффиконе, лидер оппозиционной партии «Носповетру», мечтавший вернуть страну на более безопасную почву невежественной глупости.

— Как они ухитрились настолько все запустить? — вопросил, входя в кухню, Лондэн, только что спровадивший дочерей в школу.

Естественно, они ходили туда сами: тринадцатилетняя Вторник очень гордилась возложенной на нее ответственностью за Дженни, которой сравнялось десять.

— Ты о чем? — отозвалась я.

При этом голова моя была забита другими делами, и в первую очередь неприятной перспективой того, что хохолок у Пиквик может не отрасти вовсе и бедняжке придется провести остаток жизни в образе полуфабрикатной курицы из «Теско».

— О Запасе глупости, — пояснил Лондэн, усаживаясь за кухонный стол. — Я целиком и полностью за ответственное правительство, но при подобных темпах накопления глупости рано или поздно непременно возникнут проблемы. Даже действуя разумно, правительство проявляет себя сборищем идиотов.

— В этой стране множество идиотов, — рассеянно откликнулась я, — и они не меньше других заслуживают представительства в парламенте.

Но Лондэн был прав. В отличие от предыдущих правительств, искусно пополнявших запасы нашей коллективной глупости круглый год, нынешняя администрация решила собрать ее всю, а затем разом спустить на нечто невероятно дурацкое, утверждая, что один крупный маразм раз в десять лет менее разрушителен, нежели еженедельная доза мелких политических глупостей. Сложность заключалась в том, что прибавка глупости достигла невероятного уровня, превысив даже отметку «монументальная тупость». Только грубая ошибка колоссальных масштабов могла устранить прибавку, и характер этого парализующего мозг акта идиотизма являлся предметом изрядных споров в прессе.

— Здесь говорится, — муж перешел в режим проповеди, поправляя очки и постукивая указательным пальцем по газете, — что даже правительство вынуждено признать: Запас глупости представляет собой гораздо, гораздо большую проблему, чем казалось поначалу.

Я приложила недовязанный полосатый дронточехол к розовому пупырчатому тельцу Пиквик, чтобы сверить размер, и она надулась в надежде выглядеть более внушительно, но без толку. Затем она возмущенно заплокала — единственный звук, какой когда-либо издавало это существо.

— Как думаешь, может, связать ей еще и праздничный? Ну, знаешь, такой черный, с открытым плечом и в блестках?

— Но, — продолжал Лондэн с пеной у рта, — премьер-министр облил презрением предложение Траффиконе сбагрить невостребованную глупость в страны третьего мира, которые будут только счастливы забрать ее в обмен на несколько мешков бабла и «мерседес»-другой.

— Он прав, — вздохнула я в ответ. — Экспорт идиотизма — грязное дело. Глупость — наша собственная проблема, и разбираться с ней надо по принципу индивидуального «отпечатка тупости». А захоронение определенно ничего не даст.

Я имела в виду катастрофу в Корнуолле, где в шестидесятых закопали сорок тысяч тонн полоумия, и всего двадцать лет спустя оно просочилось на поверхность, в результате чего тамошние жители начали делать необъяснимо глупые вещи, как то пользоваться электросбивалкой в ванне или расчесывать волосы на прямой пробор.

— А что, если, — задумчиво продолжал Лондэн, — все тридцать миллионов обитателей Британских островов в одночасье поведутся на электронное письмо-удочку из серии «сообщите ваши банковские реквизиты», или, не знаю, провалятся в люк, или еще что-нибудь?

— Во Франции уже ставили массовый эксперимент «впилиться в столб», ради смягчения La Dette Idiote,[2] — напомнила я, — но серьезность, с какой этот план был осуществлен, сделала его де-факто разумным, так что в итоге пострадали только гордые галльские лбы.

Лондэн глотнул кофе, развернул газету и, пробежав глазами оставшуюся часть передовицы, рассеянно заметил:

— Я воспользовался твоей идеей и на прошлой неделе послал издателю несколько набросков для книг о самопомощи.

— И кому предположительно ты будешь помогать?

— Ну… себе и, наверное, другим — разве не так это должно работать? По-моему, все предельно ясно. Как тебе такой заголовок: «Мужчины с Земли, женщины с Земли — просто смиритесь с этим»?

Он взглянул на меня и улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Я любила его не только за красивое колено, высокий рост и умение меня рассмешить, но еще и потому, что мы были двумя половинками одного целого и ни один из нас не представлял себе жизни без другого. Жаль, не могу описать это лучше, но я не поэт. В частной жизни Лондэн был мужем и отцом троих расчудесных детей, но по профессии он был писателем. К сожалению, полоса неудач после полученной в 1988 году литературной премии «Армитидж Шанкс»[3] за «Скверный диван» сделала его отношения с издателем немного натянутыми. Настолько натянутыми, что предложения свелись к написанию заведомо коммерческой документальной классики типа «Книжечка о хорошеньких домашних зверьках, которых очень хочется обнять» и «Самые ужасные детские высказывания». Когда он не работал над этим, то присматривал за нашими детьми и пытался оживить свою карьеру по-настоящему сильным романом — магнум опус. Это было нелегко, но он это любил, а я любила его, так что жили мы на мое жалованье, которое размерами напоминало мозг Пиквик, только поменьше и без надежды на увеличение.

— Это тебе, — сказал Лондэн и запустил по столу сверточек из розовой бумаги.

— Любимый, — я по-настоящему разозлилась и в то же время по-настоящему обрадовалась, — я не праздную день рождения.

— Знаю, — отозвался он, не поднимая головы от газеты, — так что тебе просто придется выполнить мой каприз.

Я развернула бумагу и обнаружила маленький серебряный медальон на цепочке. Я не фанат драгоценностей, но фанат Лондэна, поэтому подержала волосы, пока он застегивал замочек, затем поблагодарила и поцеловала его. Он чмокнул меня в ответ и, зная о моем отвращении к дням рождения, полностью закрыл эту тему.

— Пятница встал?

— В это время?

Пятница, следует заметить, старший из трех наших детей и единственный мальчик. К тому моменту ему исполнилось шестнадцать, и вместо того, чтобы готовиться к успешной карьере в элитном подразделении Временной промышленности, известном как Хроностража, он представлял собой образец вялого подростка — бурчащего, шумно вздыхающего в ответ на малейшую просьбу, валяющегося в койке до полудня, а потом слоняющегося по дому в полубессознательном состоянии, каковое сделало бы честь профессиональному зомби. Мы могли бы и не знать, что он живет в доме, если бы не грязные миски из-под хлопьев, загадочным образом возникающие на отдаленных подступах к кухонной раковине, приглушенное уханье хеви-метал из его спальни, благодаря которому, по мнению Лондэна, слизняки обходили наш сад стороной, и последовательно возникавшие на пороге столь же апатичные горемыки, бормотавшие: «Пятница дома?» — на что я, не в силах удержаться, отвечала: «Можно только догадываться».

— Когда ему снова в школу? — спросил Лондэн, который управлялся с подавляющей частью повседневных родительских обязанностей, но, как многие мужчины, с трудом запоминал конкретные даты.

— В следующий понедельник, — ответила я и пошла забрать почту, только что выпавшую из щели в двери. — Исключение из школы — это меньшее, что он заслуживал. Хорошо, что полиция не вмешалась.

— Он всего-то швырнул кепку Барни Плотца в грязную лужу, — задумчиво произнес Лондэн, — а потом наступил на нее.

— Да, но кепка в тот момент находилась у Барни Плотца на голове, — напомнила я, подумав при этом, что неплохо бы вывалять в грязной луже всю семейку Плотц. — Пятнице не следовало так поступать. Насилие никогда ничего не решает.

Лондэн вскинул бровь и взглянул на меня.

— Ладно, — кивнула я, — иногда решает, но не для него. По крайней мере, пока.

— Интересно, — оживился Лондэн, — а нельзя ли израсходовать излишки глупости, подбив всех подростков страны на грандиозный кутеж, где они смогут выплеснуть всю свою дурь?

— У нас излишки глупости, а не стереотипной тупости, — ответила я, выбирая наобум конверт и разглядывая марку.

Я по-прежнему получала ежедневно как минимум полдюжины писем от фанатов, даже при том что, согласно рейтингу Отдела по содействию развлечениям, течение времени милосердно сократило мою популярность до уровня Z-4. Подобные мне персонажи появляются в заметках типа «А что случилось с N?» и заслуживают отдельной колонки только в том случае, если попадают в тюрьму, разводятся, ложатся в клинику или (если редактору по-настоящему повезет) все это разом — либо же в какой-нибудь отдаленной связи с мисс Корби Старлеткой или какой-то другой очередной знаменитостью дня.

Фанатская почта состояла в основном из писем закоренелых поклонников, которых, к их чести сказать, рейтинг не волновал. Обычно они задавали невразумительные вопросы о публикациях моих многочисленных приключений, или рассуждали о том, насколько дерьмовый вышел фильм, или спрашивали, почему я оставила профессиональный крокет. Но по большей части писали поклонники «Джен Эйр», жаждавшие узнать, как могла миссис Фэйрфакс оказаться убийцей-ниндзя, действительно ли мне пришлось стрелять в Берту Рочестер и правда ли, что я спала с Эдвардом Рочестером, — три самых упорных и далеких от действительности слуха, окружавших небезупречную в плане фактов первую книгу о моих приключениях «Дело Джен, или Эйра немилосердия».

— Что там? — ухмыльнулся Лондэн. — Кому-то не терпится выяснить, будет ли Лола Вавум играть тебя в следующем фильме про Четверг?

— Больше никакого кино. Особенно после провала первого фильма. Нет, это от Всемирной федерации крокета. Они хотят, чтобы я вела презентацию видеофильма, озаглавленного «Пятьдесят величайших спортивных моментов в истории крокета».

— Твой пятидесятиярдовый на Суперкольце входит в первую десятку?

Я пробежала глазами список.

— Я у них на двадцать шестом месте.

— Пошли их на фиг.

— Они заплатят пятьсот гиней.

— Отставить «на фиг»! Скажи им, что почтешь за честь и с радостью приступишь.

— Это рекламная акция. А я не участвую в рекламных акциях. Во всяком случае, не за такие деньги.

Открыв небольшую бандероль, я обнаружила в ней третью из книг про меня, «Кладезь погибших сюжетов». Я продемонстрировала ее Лондэну, и тот скорчил рожу:

— Они еще продаются?

— К сожалению.

— Я там есть?

— Нет, дорогой. Ты только в пятом томе. — Я взглянула на приложенное к посылке письмо. — Автограф хотят.

У меня в кабинете лежала пачка стандартных писем, где объяснялось, почему я не подписываю книги: первые четыре тома цикла про Четверг имели такое же отношение к реальным событиям, как осел к репе, а моя подпись известным образом придавала им достоверность, чего мне вовсе не хотелось. Единственная книга, которую бы я подписала, — это пятая, «Великое фиаско Сэмюэла Пеписа», имевшая, в отличие от первых четырех, печать моего одобрения. Четверг Нонетот из «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа» получилась куда более мягкой и дипломатичной, чем Четверг из четырех предыдущих книг, — та кидалась на все, что видит, пила, сквернословила, спала с кем ни попадя и вообще наводила ужас на все Книгомирье. Я хотела, чтобы цикл стал пробуждающей мысль игрой вокруг литературы, книгой для людей, которые любят истории, или историей для людей, которые любят книги. Этому не суждено было сбыться. Первые четыре тома являлись в меньшей степени хрониками моих приключений и в большей — вариациями на тему «Грязный Гарри встречает Фанни Хилл»,[4] только с преобладанием секса и насилия. Издатели ухитрились проявить не только фактологическую неточность, но и опасные клеветнические наклонности. К тому моменту, когда удалось взять цикл под контроль перед выходом «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа», репутация моя уже серьезно пострадала.

— Ого! — воскликнул Лондэн, читая письмо. — Отказ от издателей. «Фатальные ошибки при прыжках с парашютом и как избежать их повторения» не совпадают с их представлением о книге практических советов.

— Полагаю, покойники в их целевую аудиторию не входят.

— Возможно, ты права.

Я вскрыла следующее письмо.

— Держись, — сказала я, задумчиво пробегая взглядом по строчкам. — Суиндонское общество любителей дронтов предлагает нам за Пики тридцать тысяч.

Я взглянула на Пиквик, выполнявшую свой излюбленный трюк «вот-вот упаду», который она проделывала, когда засыпала стоя. Я сконструировала ее сама, когда наборы для клонирования в домашних условиях были еще на пике популярности. В свои почти двадцать девять лет и при серийном номере Д-009 она являлась старейшим дронтом из ныне живущих. Как ранней версии 1.2, крыльев ей не досталось, поскольку соответствующую цепочку генов в тот момент еще не закончили, но и встроенного саморазрушения клеток ей тоже не полагалось. Похоже было, что она переживет… в общем, все. Так или иначе, ее ценность существенно возросла, когда интерес к вспыхнувшей в семидесятые годы революции домашнего клонирования исчезнувших видов неожиданно вошел в моду. Мамонтиха версии 1.5.6 семьдесят восьмого года сборки недавно сменила хозяина за шестьдесят тысяч, бескрылые гагарки даже в неважном состоянии могли стоить пять штук за экземпляр, а если у вас завалялся выпущенный до семьдесят второго трилобит любой марки, вы могли смело называть какую угодно сумму.

— Тридцать тысяч? — эхом отозвался Лондэн. — Они в курсе, что она слегка ущербна в области мозгов и хохолка?

— Я думаю, им без разницы. Мы могли бы покрыть ипотеку.

Пиквик внезапно полностью проснулась и взглянула на нас с выражением, означавшим у дронтов вздернутую бровь (впрочем, неотличимым от выражения дронта, понюхавшего сырую луковицу).

— И купить один из этих новых дизельно-паточных кабриолетов.

— Или в отпуск съездить.

— Сплавили бы Пятницу в суиндонский Дом вялых подростков, — добавил Лондэн.

— А Дженни получила бы новое пианино.

Для Пиквик это было уже слишком, и она хлопнулась в обморок прямо посреди стола.

— Не очень-то у нее с чувством юмора, а? — улыбнулся Лондэн, снова утыкаясь в газету.

— Что да, то да, — откликнулась я, разрывая на мелкие кусочки письмо от Суиндонского общества любителей дронтов. — Но знаешь, я уверена: для птицы с неизмеримо малым мозгом она понимает почти все, что мы говорим.

Лондэн взглянул на Пиквик, которая уже очухалась и теперь подозрительно таращилась на свою левую лапу, гадая, всегда ли она была на этом месте, а если нет, то зачем она к ней подбирается.

— Что-то не похоже.

— Как продвигается книга? — спросила я, возвращаясь к вязанию.

— Самоучитель?

— Магнум опус.

Лондэн подумал и признался:

— Скорее «опус», нежели «магнум». Никак не соображу, из-за чего все застопорилось: то ли это творческий клин, то ли прокрастинация,[5] то ли лень, то ли банальный непрофессионализм.

— Ну-у, — протянула я с невозмутимым видом, — при таком богатом выборе и впрямь сложно решить. А ты не обдумывал возможность комбинации всех четырех факторов?

— Черт! — Он хлопнул себя по лбу. — Может, ты и права!

— А серьезно?

Он пожал плечами.

— Дела так себе. История плетется потихоньку вперед, но в ней нет изюминки. Жизненно необходимо ввести новый сюжетный поворот или персонаж.

— Над какой книгой ты сейчас работаешь?

— «Бананы для Эдуарда».

— Ты что-нибудь придумаешь, любимый. У тебя же всегда получалось.

Я зевнула петлю в вязании, поймала ее, взглянула на настенные часы и уже потом сказала:

— Мама прислала мне сообщение.

— Она наконец научилась делать это?

— Там говорится: «ЛиДтиОбДСЛДЩ-ВСКР??»

— Хм, — отозвался Лондэн, — при прочих равных одно из наиболее осмысленных. Скорее всего, здесь зашифровано: «Я забыла, как писать текстовые сообщения». Зачем она вообще пытается осваивать новые технологии в таком возрасте?

— Ты ж ее знаешь. Я загляну к ней по пути на работу и спрошу, чего ей надо.

— Не забудь про Пятницу и Хроностражную профконференцию нынче вечером: «Если у вас есть время для нас, то у нас есть время для вас».

— Забудешь тут, — вздохнула я, уже не первую неделю достававшая Пятницу по этому поводу.

— У него долги по домашним заданиям, — добавил Лондэн, — а поскольку ты минимум в шесть раз страшнее меня, не возьмешь ли на себя первую фазу подросткопобудочной процедуры? Порой мне кажется, что он реально приклеен к постели.

— Учитывая текущий уровень его личной гигиены, — заметила я, — ты, вероятно, недалек от истины.

— Если не встанет, — добавил Лондэн с улыбкой, — всегда можешь припугнуть его куском мыла и шампунем.

— И травмировать бедного мальчика? Как вам не стыдно, мистер Парк-Лейн!

Лондэн рассмеялся, а я пошла наверх, к Пятнице.

Постучала в дверь, ответа не дождалась и открыла ее навстречу зловонному духу грязных носков и немытой юности. Тщательно очищенный и расфасованный, он мог бы послужить отличным репеллентом от акул, но вслух я этого не сказала: сыновья-подростки плохо реагируют на иронию. Комната была щедро оклеена плакатами с Джимми Хендриксом, Че Геварой и Уэйном Скунсом, соло-гитаристом и вокалистом «Урановой козы». На полу валялись разбросанная одежда, тетради с просроченными домашними заданиями и плоские тарелки с окаменевшими остатками бутербродов. По-моему, некогда в комнате имелся ковер, но уже не поручусь.

— Ау-у, Пятница, — обратилась я к завернутому в пуховое одеяло неподвижному предмету, потом уселась на кровать и пощекотала крошечный участок кожи, который сумела разглядеть.

— Хрмпф, — донесся голос из глубин постели.

— Твой отец сказал мне, что у тебя долги по домашним заданиям.

— Хрмпф.

— Да, конечно, тебя исключили на две недели, но реферат-то все равно писать надо.

— Хрмпф.

— Который час? В данный момент девять, и я хочу, чтобы ты принял вертикальное положение и открыл глаза до того, как я выйду из комнаты.

В ответ раздалось очередное хрюканье и пуканье. Я вздохнула, снова пощекотала его, и вскоре нечто с немытыми темными волосами село и уставилось на меня из-под опухших век.

— Хрпмф, — сказало оно, — хрмпф-хрмпф.

Меня подмывало отпустить ехидное замечание насчет того, как полезно открывать рот во время разговора, но я не стала, поскольку отчаянно нуждалась в его согласии. Хоть я и не умела объясняться на подростковом бмбрхрмпфе, но уж понимала-то всяко.

— Как музыка? — спросила я, ибо подростков надо довести до определенной степени прояснения сознания, прежде чем выйти из комнаты и предоставить им вставать дальше самостоятельно. Не дотянешь всего два-три градуса до критического порога — и они задрыхнут еще часов на восемь, а то и дольше.

— Бмбр, — медленно произнес он, — я хрмпфбмбр собрал группу хрмпфа-шпчшщ.

— Группу? А название?

Сын глубоко вздохнул и потер лицо. Бедняга знал, что не избавится от меня, пока не ответит хотя бы на три вопроса. Он взглянул на меня своими ясными умными глазами, засопел и заявил мятежным тоном:

— Она называется «Дерьмовочка».

— Но так же нельзя!

Пятница пожал плечами.

— Ладно, — пробурчал он небрежно, — вернемся к исходному названию.

— Какому?

— «Задроты».

— Ты знаешь, а по-моему, «Дерьмовочка» — потрясное название для группы. Хлесткое и при этом декадентское. А теперь послушай: я понимаю, что тебе не по нутру даже идея карьеры во Временной промышленности, но ты обещал. Я рассчитываю, что к моменту моего возвращения ты будешь свеж, бодр, чист и пушист и подберешь все школьные хвосты.

Я уставилась на сидящее передо мной воплощение безалаберного отрочества. Меня бы устроило «проснувшееся и/или вменяемое»… но я всегда целилась высоко.

— Хршомам, — выдохнуло оно без пробелов.

Стоило мне закрыть дверь, как изнутри донесся хлопок упавшего обратно тела. Это не имело значения. Он проснулся, а остальное сделает его отец.



— Надо понимать, рвется в бой? — поинтересовался Лондэн, когда я спустилась. — Пришлось запереть его в комнате, дабы поумерить энтузиазм?

— Сгорает от нетерпения, — устало ответила я. — Объевшийся снотворного дохлый слизняк и тот реагировал бы живее.

— Я не был таким вялым в его возрасте, — задумчиво проговорил Лондэн, передавая мне чашку с чаем. — Не пойму, где он этого набрался?

— Современный образ жизни, но не переживай. Ему всего шестнадцать — перерастет.

— Надеюсь.

В этом-то и состояла проблема. То были не просто обычные тревоги озабоченных родителей ворчливых и невразумительных подростков — он уже должен был перерасти. В прошлом я несколько раз встречалась с будущим Пятницей, и тот достиг заоблачных высот в виде чрезвычайно ответственного поста генерального директора Хроностражи, наделенного абсолютной властью над Стандартной Исторической Линией. Он не менее семисот пятидесяти шести раз играл ключевую роль в спасении моей и своей собственной жизни и всей планеты от уничтожения. К сорока годам заработал прозвище Апокалипсис Нонетот. Но всего этого еще не произошло. А с учетом текущих жизненных приоритетов Пятницы, как то «Урановая коза», поспать, Че Гевара, Хендрикс и еще поспать, мы начинали сомневаться, произойдет ли вообще.

— Не пора ли тебе на работу, дорогая женушка? Добрые граждане Суиндона погрязнут в тоске и растерянности, если ты не снимешь с них бремя принятия ковроукладочных решений.

Лондэн говорил дело: я опаздывала уже на десять минут. Я несколько раз поцеловала его, просто на случай, если стрясется нечто непредвиденное, способное разлучить нас на более долгий срок, нежели я планировала. Под «непредвиденным» я понимала те два года, в течение которых он пробыл устраненным по милости корпорации «Голиаф». Обширный международный концерн вернулся на деловой олимп спустя годы финансовой и политической депрессии, хотя пока еще не решался выкидывать фокусы, отличавшие наши отношения в прошлом. Надеюсь, они усвоили урок, но отделаться от ощущения, что новое столкновение не за горами, не получалось, поэтому я каждый раз старалась рассказывать Лондэну все, ничего не оставляя на потом.

— Тебя ждет насыщенный день? — спросил он, провожая меня до калитки.

— Подгонка большого ковра в офисе новой фирмы в финансовом центре, а кроме этого, куча ответственных заказов плюс обычные. Думаю, нам с Колом придется укладывать лестничную дорожку в старом тюдоровском доме, а там ступеньки неровные — та еще работенка.

Лондэн остановился и прикусил нижнюю губу.

— Хорошо, значит, не… не… не ТИПА-задание и иже с ними?

— Любимый! — Я обняла его. — Это все в прошлом. Нынче я занимаюсь коврами — это гораздо спокойнее, поверь мне. С чего ты вдруг вспомнил?

— Да так… Просто в районе Солсбери видели диатрим, и люди поговаривают, что бывших ТИПА-оперативников могут снова призвать на службу.

— Даже существуй шестифутовые плотоядные птички из позднего палеоцена на самом деле — в чем я лично сомневаюсь, — это была бы забота ТИПА-13,— заметила я. — Я служила в ТИПА-27. Литтективы. Вот когда экземпляры «Тристрама Шенди» начнут пугать старушек в темных аллеях, моим мнением могут и поинтересоваться. К тому же в наши дни никто уже не читает, так что я в глубоком резерве.

— Что правда, то правда, — вздохнул Лондэн. — Вероятно, писательство, в конце концов, не такой уж великий подвиг.

— Тогда пиши свой магнум опус для меня, — нежно сказала я ему. — Я буду твоей аудиторией, женой, фан-клубом, сексуальной кошечкой и критиком в одном флаконе. Сегодня я забираю Вторник из школы?

— Ты.

— А ты подхватишь Дженни?

— Не забуду. Что делать, если Пиквик снова начнет дрожать в этой своей безысходно-жалобной манере?

— Сунь ее в сушилку. Я постараюсь закончить ей чехол на работе.

— Значит, день не настолько насыщенный?

Я поцеловала его еще раз и отчалила.

Глава 2

Мама, Полли и Майкрофт


Главной целью маминой жизни всегда было добраться от колыбели до могилы с минимумом суеты и беспокойства и максимумом чая и баттенбергских кексов. По пути она произвела на свет троих детей, посещала заседания Женской федерации и ухитрялась втиснуть между этими занятиями некоторое количество жестоко подгорелой еды. Я только лет в шесть обнаружила, что пирогу не полагается состоять на восемьдесят семь процентов из угля, а у курицы на самом деле имеется вкус. Несмотря на все это, а может, даже благодаря этому мы все очень ее любили.


Мама проживала меньше чем в миле от нас, да к тому же по пути на мою работу, и я часто заглядывала к ней — просто убедиться, что она в добром здравии и не вынашивает, по своему обыкновению, какую-нибудь безумную затею. Несколько лет назад она запасала консервированные груши, исходя из принципа «вот загоню рынок в угол и смогу диктовать условия» — вопиющее непонимание законов спроса и предложения, не причинившее вреда мировым производителям консервированных фруктов, но обрекшее ближайших родственников и друзей на грушевую диету в течение без малого трех лет.

Она относилась к тому типу родителей, с которыми хочется жить рядом, но только не под одной крышей. Я обожала ее, однако в малых дозах. Чашечка чаю там, ужин здесь и столько сидения с детьми, сколько мне удавалось из нее выжать. Сославшись в разговоре с Лондэном на непонятное сообщение, я на самом деле слегка покривила душой: реальной причиной заехать к маме являлась необходимость забрать кое-что из лаборатории Майкрофта.

— Привет, дорогая! — воскликнула мама, открыв дверь. — Ты получила мое сообщение?

— Да, но тебе надо научиться пользоваться клавишами возврата и отмены, а то ерунда какая-то выходит.

— «ЛиДтиОбДСЛДЩ-ВСКР??» — уточнила мама, показывая мне свой мобильник. — А что это может означать, кроме: «Лондэн и дети обед в следующее воскресенье?» Нет, правда, дорогая, я не представляю, как ты вообще объясняешься со своими детьми.

Я подозрительно прищурилась.

— Это не настоящая расшифровка сообщения. Ты ее только что выдумала.

— Мне всего восемьдесят два, — возмущенно заявила она, — и я еще не вышла в тираж. Надо же, «выдумала»! Обедать вернешься? — продолжила она, не переводя дыхания. — Я пригласила подружек. Сначала мы обсудим, кто из нас самый больной, затем пространно согласимся друг с другом насчет бедственного положения страны и наконец решим все проблемы с помощью непродуманных и совершенно неосуществимых идей. А если после всего этого останется время, может, даже в криббидж[6] сыграем.

— Привет, тетушка, — обратилась я к Полли, которая приковыляла из гостиной, опираясь на палку. — Если бы я прислала тебе сообщение следующего содержания: «ЛиДтиОбДСЛДЩ-ВСКР??», что, по-твоему, я имела бы в виду?

Полли нахмурилась и ненадолго задумалась, морщины у нее на лбу поползли вверх, складываясь подобно французской шторе. Ей перевалило за девяносто, и выглядела она настолько плохо, что ее нередко принимали за покойницу, когда она засыпала в автобусе. Несмотря на это, котелок у нее варил отменно, а более или менее серьезных диагнозов за ней числилось всего три-четыре, тогда как у маменьки их имелась целая дюжина — по ее словам.

— Ну, знаешь, я была бы немного озадачена…

— Ха! — обернулась я к маме. — Видишь?

— …потому что, — продолжила Полли, — если бы ты прислала мне сообщение с вопросом, придут ли Лондэн и дети на воскресный обед, я бы не поняла, почему ты не спросила у него самого.

— А… ясно, — пробормотала я, подозревая, что эти две каким-то образом сговорились, как это за ними водилось.

Все-таки любопытно, почему при них я чувствую себя восемнадцатилетней пигалицей, хотя мне уже пятьдесят два и я достигла вполне почтенного возраста, как вроде бы и они? В этом фокус пятидесятилетия. Всю жизнь кажется, что полвека — это порог смерти, но на самом деле все оказывается не так уж плохо, пока помнишь, где оставила очки.

— Кстати, с днем рождения, — сказала мама. — Я тебе кое-что приготовила, взгляни.

Она протянула мне самый ужасный джемпер, какой только можно вообразить.

— Нет слов, мам. Я потрясена: канареечно-зеленый джемпер с коротким рукавом, капюшоном и пуговицами под олений рог.

— Тебе нравится?

— Незамеченным не останется.

— Вот и хорошо! Сейчас наденешь?

— Не хотелось бы его испортить, — торопливо отбрыкалась я. — Мне как раз на работу.

— Ой! — воскликнула Полли. — Только что вспомнила. — Она протянула мне диск в прозрачном футляре. — Это предварительная сведенка «Надуем Долли».

— Что-что?

— Умоляю, иди в ногу со временем, милочка. «Надуем Долли». Новый альбом «Урановой козы». Он выйдет только в ноябре. Я подумала, Пятница обрадуется.

— Это реально полный отпад, чувак, — вставила мама, — что бы это ни означало. Там на втором треке такой гитарный соляк — я сразу вспомнила, как Пятница играет, — до чего хорош, у меня аж пальцы на ногах закололо… хотя, может, попросту нерв защемило. Миссис Данунет — помнишь, такая смешная старушенция с большой бородавкой на носу, у нее еще локти в обе стороны гнутся, — приходится Уэйну Скунсу бабушкой. Он ей прислал.

Я взглянула на диск. Пятница точно обрадуется, можно не сомневаться.

— И, — добавила Полли, наклоняясь ко мне и заговорщически подмигивая, — необязательно говорить ему, что это от нас. Я знаю, каковы подростки, и немножко родительской славы весьма ценится.

— Спасибо, — искренне сказала я.

Это был не просто диск — это была валюта.

— Отлично! — воскликнула мама. — У тебя хватит времени на чашку чая и ломтик баттенбергского кекса?

— Нет, спасибо. Мне надо забрать кое-что у Майкрофта из мастерской, а потом я сразу поеду.

— А как насчет кекса на дорожку?

— Я только что позавтракала.

В дверь позвонили.

— О-о-о! — протянула Полли, украдкой выглядывая в окно. — Во забава. Похоже, маркетолог.

— Точно, — отозвалась моя матушка весьма воинственным тоном. — Посмотрим, сколько нам удастся его продержать, пока он не пустится с воплями наутек. Я изображу легкое слабоумие, а ты будешь по-немецки жаловаться на радикулит. Попробуем побить наш личный рекорд по задержанию маркетологов — два часа двенадцать минут.

Я горестно покачала головой.

— Когда же вы обе повзрослеете…

— Какая ты рассудительная, доченька, — сварливо пробурчала мама. — Доживешь до наших лет и степени физического одряхления — научишься развлекаться при каждом удобном случае. А теперь брысь!

И они выгнали меня в кухню, пока я мямлила что-то насчет лечебного плетения корзинок, партий в вист или домашнего мыловарения, то есть занятий, которые подошли бы им больше. Но их вполне устраивало применение умственных пыток к маркетологам.



Я вышла в заднюю дверь, пересекла сад за домом и тихо вошла в деревянный флигелек, служивший лабораторией моему дяде Майкрофту. Включила свет и подошла к своему «порше», зачехленному и оттого имевшему слегка заброшенный вид. Его так и не починили после аварии, произошедшей пять лет назад. Повреждения были не такие уж страшные, но 356 запчастей в наши дни недешевое удовольствие, а свободных денег у нас не водилось. Я сунула руку в кабину, потянула замок и открыла капот. Под ним я хранила саквояж с двадцатью тысячами валлийских тоцинов, абсолютно бесполезных по эту сторону границы. Но в Мертире на них можно купить дом с тремя спальнями. Разумеется, у меня и в мыслях не было перебираться в Социалистическую Республику Уэльс — деньги требовались мне для сделки по валлийскому сыру, запланированной на сегодняшний вечер. Я убедилась в сохранности денег и стала накрывать машину чехлом, но тут какой-то шум заставил меня обернуться. В полумраке у верстака стоял дядя Майкрофт. Безусловный гений, чей острый ум раздвинул границы широчайшего спектра дисциплин, в том числе генетики, термоядерного синтеза, абстрактной геометрии, вечного движения и любовных романов. Это с его подачи началась революция домашнего клонирования, это он, по всей видимости, разработал очиститель памяти, и именно он изобрел Прозопортал, забросивший меня внутрь книги. Одет он был в свой фирменный шерстяной костюм-тройку, только без пиджака, с закатанными рукавами сорочки, и пребывал в настроении, которое мы дружно называли «изобретательский режим». Казалось, он сосредоточен на тонком механизме, чье назначение не представлялось возможным угадать. Я молча наблюдала за ним с растущим ощущением чуда, и вдруг он меня заметил.

— А-а! — улыбнулся он. — Четверг! Давненько я тебя не видел… Все в порядке?

— Да, — неуверенно ответила я, — по-моему.

— Восхитительно! Я только что придумал дешевую форму энергии: совместив макароны и антимакароны, мы станем свидетелями полной аннигиляции равиолей и высвобождения громадного количества энергии. Могу с уверенностью предсказать, что среднего размера каннелони[7] хватит для питания Суиндона на год с лишним. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Ты нечасто ошибаешься, — тихо сказала я.

— Думаю, я с самого начала ошибся в том, что вообще начал изобретать, — ответил Майкрофт после минутного раздумья. — Из того, что я могу это делать, вовсе не следует, что я должен этим заниматься. Если бы ученые перестали думать о своих творениях, мир стал бы лучшим…

Он оборвал свою речь, вопросительно взглянул на меня и заметил с нехарактерной для него проницательностью:

— Ты как-то странно на меня смотришь.

— Ага, — промямлила я, тщательно выбирая формулировку. — Понимаешь… мне кажется… так сказать… я очень удивлена.

— Правда? — Он отложил устройство, над которым работал. — А почему?

— Ну, — уже тверже ответила я, — я удивлена тем, что вижу тебя, потому что ты умер шесть лет назад!

— Умер? — переспросил Майкрофт с неподдельной озабоченностью. — Почему мне никто не сказал?

Я пожала плечами за неимением ответа.

— Ты уверена? — спросил он, погладив себя по груди и животу, затем измерив пульс в надежде убедить себя, что я ошибаюсь. — Знаю, я немного рассеян, но уж такое-то я бы запомнил.

— Да, абсолютно уверена. Я присутствовала при этом.

— Ничего себе, — задумчиво пробормотал Майкрофт, — ведь если твои слова верны и я действительно мертв, то вполне возможно, что это вовсе не я, а некая голографическая запись с вариативными реакциями… Давай-ка поищем проектор.

На поиски ушло добрых пять минут. Не найдя ничего хоть отдаленно напоминающего голографический проектор, мы с Майкрофтом уселись на упаковочный ящик и несколько секунд сидели молча.

— Мертв, — буркнул Майкрофт с оттенком покорности в голосе. — Никогда раньше не приходилось. Ни разу. Ты точно уверена?

— Точно. Тебе было восемьдесят семь. Вполне ожидаемый исход.

— Ах да, — откликнулся он, словно у него шевельнулось смутное воспоминание. — А Полли? — вдруг вспомнил он о жене. — Как она?