Длинная очередь ушла в коридор, там был металлический визг, частое щелканье. Послышалась ругань, крики боли, стоны. Я понял, что в узком коридоре пули, помогая такому хреновому стрелку, рикошетят от металлических стен. Прислушался, грохот вроде бы стих, но на всякий случай снова выпустил такую же длинную очередь, стараясь не высовываться.

Княжна пряталась за моей спиной. Глаза ее были расширенными и испуганными, словно боялась меня больше, чем тех, кто сперва стреляет, потом спрашивает.

– Не боись, – процедил я сквозь зубы. – Не покусаю...

– Что?

– Хоть и сумасшедший, – пояснил я.

– Это видно!

Гранаты я заметил еще раньше, подобрал ближайшую, выдернул кольцо и, чувствуя, что делаю величайшую глупость, подержал некоторое время в ладони, отсчитывая секунды: слишком наслышался историй, как гранату перехватывают в полете и бросают обратно, где она и взрывается.

Княжна взвизгнула, это придало мне мужской смелости, я продлил миг еще на пару секунд, швырнул гранату, и в тот момент, когда мои пальцы мелькнули за краем открытого зева в коридор, оттуда прогремели выстрелы. Я услышал, как рядом просвистело, щеку обдало горячим воздухом, и в тот же миг там раздался страшный треск, усиленный замкнутым пространством металлической трубы.

Через несколько мгновений, во время которых я старался даже не думать, что там внутри трубы, в стене захрипело, послышался треск, а затем хриплый голос:

– Никольский... Никольский!.. Вы с ума сошли...

Я быстро пробежал взглядом вдоль стен на стыках с потолком. Волной взрыва телекамеры посворачивало, раздробило, а голос доносился из треснутой ажурной решетки освежителя воздуха.

Голос донесся громче:

– Никольский! Что за сумасшествие?.. Здесь двенадцать спецназовцев. И с десяток штатовских коммандос!.. Вас просто убьют!

Сейчас, подумал я мстительно, разбежался. Вот только в белые тапочки переобуюсь.

– Нам жизнь не дорога, – ответил я мрачно. – Я ж не какой-нибудь там современный князь... А вражьей милостью мы погнушаемся.

Из динамика обрадовано грянуло:

– Никольский, тебе обещаем жизнь, несмотря на все... бросай пистолет и выходи с поднятыми руками!

– Ладно, – ответил я, – брошу.

Из динамика послышалось недоверчивое:

– Точно?

– Бросаю, – ответил я мертвым голосом. – Тем более, что в нем только один патрон.

Я в самом деле взял со стола и бросил на пол какую-то железку. Надеюсь, не мину. Чувствительный микрофон явно поймал эти звуки. И на том конце проводов явно поверили, что я не оставлю последний патрон для себя, как оставляли наши отцы и деды, чтобы не попасть в позорный плен.

Княжна смотрела расширенными глазами. Я криво ухмыльнулся, поднял из ящика широкий ствол, ремень забросил на плечо.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

– Попрошу, чтобы ты вытащила у меня пистолет, – сказал я. – Поднеси вот к этой шторе и нажми курок.

Все еще глядя недоверчиво, она сунула руку ко мне в карман. Я чувствовал ее быстрые ищущие пальцы, затем в кармане стало легче, тонкие пальцы княжны сжимали рукоять пистолета.

Она отступила на два шага, медленно подняла, держа его обеими руками. Черное дуло смотрело мне прямо в лицо.

– Не дури, – поморщился я. – На этом уже попались те дурни... Вот уж женщин учить, что... гм...

Косясь на меня, она поднесла ствол к шторе. Я слышал легкий щелчок, из ствола выметнулось узкое пламя, тут же вцепилось в край пересушенной материи. Огонь побежал вверх торопливо, стараясь успеть сожрать как можно больше, пока мы не опомнились и не бросились тушить.

Ее пальцы повернули ствол вверх, несколько мгновений смотрела непонимающе на крохотный оранжевый язычок. Я слышал щелчки, затем пламя колыхнулось от сильного выдоха и погасло.

А пламя растеклось по всей шторе, на пол начали падать горящие клочья. Горячий сизый дым пошел в соседнюю комнатку, я не просчитался в тяге, там словно бы что-то стукнуло, словно упал стул.

– Что у тебя за чертов пистолет? – спросила она.

– Просто пистолет. Стань вон здесь...

Я поднял турельный пулемет, тяжеловат, взял под руку, отступил, чтобы торцом уперлось в стену. До противоположной стены не больше десятка шагов, туда сейчас тянет дым, даже затягивает язычки пламени.

Я крикнул громко:

– Сергеев! А ты знаешь, что на заводах недостает слесарей, токарей! Нужны люди рыть метро...

Прямо в стене захрипело, мужской голос с недоумением спросил:

– При чем... тут...

– Остались бы живы, – сказал я и нажал на спуск.

Раздался короткий сухой треск, похожий на сильный разряд молнии. Пулемет в моих руках попытался улететь, как реактивный снаряд, в другую сторону, но я не зря упер в стену. Через мгновение настала оглушающая тишина, только где-то далеко что-то падало, потрескивало, хлюпало, затем прекратились и эти звуки.

Княжна с ужасом смотрела на широкую полосу, что появилась в стене. Пятнадцать тысяч пуль не только прорубили стену насквозь, но и начисто срубили несущий столб. Крыша начала потрескивать, прогибаться, посыпался мусор. Я ожидал нечто подобное, но по коже пробежали мурашки от мощи «электронного вихря».

– Уходим, – велел я.

Я отшвырнул широкий ствол, теперь бесполезен, пока что эти пулеметы годятся только на один такой выстрел, подбежал к пролому и ударил ногой в стену. Затрещало, ударил еще дважды. Крупный кусок вывалился, я вломился плечом, продравшись в соседнюю комнату. Здесь явно подсобное помещение, на металлических стенах масса проводов, труб разной толщины, встроенные металлические шкафы с толстыми дверцами. Страшно зияет выбитое окно в соседнюю комнату, такую же нечеловечески железную, осколки стекла торчат из рамы как длинные острые ножи. Сейчас здесь везде были красные пятна, на полу красные лужи, а недвижимые тела я старался не замечать.

Глазные яблоки сами повернулись в их сторону. Я задержал дыхание и поспешил зацепиться взглядом за далекую дверь, что приближалась неровными толчками все медленнее, качалась из стороны в сторону, расплывалась, скрипела, пока я не понял, что это скрипит в моей груди, а взор очистился, когда смахнул с лица мутные капли пота.

Княжна вскрикнула, я увидел боковым зрением, как возле окна с выбитыми стеклами поднимается огромный человек с залитым кровью лицом. Я узнал Иванова, его рука как выстрелила в мою сторону, я инстинктивно отшатнулся, но цепкие пальцы ухватили меня за ворот, сжали. Он был еще в состоянии грогги, но с каждым мгновением приходил в себя.

Я знал, что никогда не справлюсь с таким сверхтренированным бугаем, так и не смогу засудить по закону, потому, повинуясь тому закону, что внутри нас, схватил его за волосы и с силой ударил лицом сверху вниз о оконную раму. Стекло исчезло, а Иванов некоторое время стоял, пригвожденный к раме, потом колени подогнулись, я услыхал хруст, даже толстое и бронебойное не выдержит такой туши.

Он повалился навзничь, лицо пересекала страшная рана, холодно блестела кромка стекла. На раме осталась узкая полоска. Эксперты определят, если захотят возиться, что могучий командир десанта умер, споткнувшись и упав лицом на торчащий в раме обломок стекла.

Я перешагнул через упавшее тело, тяжелый автомат в обеих руках, сзади догнал крик княжны:

– Дурак... Москва уже захвачена!

– Но я еще нет, – ответил я.

Ее быстрые шаги простучали за спиной, я даже ощутил волну слабых духов:

– И что ты будешь делать? Кремль в руках восставшей России! Там сотни людей, там бронетранспортеры, там все...

Мое тело двигалось быстро, мышцы гудели от переполнявшей их силы. Потом я должен бы упасть как жаба на песок, приходить в себя долго и болезненно, чувствуя, как ноют мышцы и суставы, но сейчас во мне жило нечто лучшее, чем я сам, оно вело. В мозгу за доли секунды пронеслись не то картинки, не то мысли, что бессмертия нет, и умрем все. Только одни умрут красиво, на бегу, под восхищенные крики, а другой проживет чуть дольше... но кончит как маразматик, не помня своего имени, в дикой вони, потому что будет гадить под себя, весь в муках от болячек и уколов... Если бы человек жил миллионы лет, ну хотя бы пару тысяч, то и я, возможно, был бы трусом. Жаль оборвать жизнь в самом начале, когда тебе нет еще и ста!.. А так... Главное, выхожу из этого подземелья навстречу солнечному свету красиво и беспечно, навстречу граду пуль, навстречу бронетранспортерам и закованным в пуленепробиваемые доспехи чудовищам на двух ногах, и отныне меня никто не захватит в плен ни для своего, ни для моего блага...



В длинном коридоре следующая дверь висела на одной петле. Я ударил ногой, дверь рухнула, мой палец едва не втиснул курок до отказа, но в длинном коридоре только металлический блеск на стенах, да на полу пара жирных масляных пятен.

Торопясь, я добежал до кабины лифта. За спиной все еще стучали каблучки. Княжна следовала за простолюдином, как коза за рогатым оленем, вот она – нормальный человек, ее ведут биологические законы, а что толкает под пули меня?

Кабинка опустилась, я вытянул шею, заглядывая через толстую проволоку, не спрятался ли кто за толстым металлическим листом. Палец мой вспотел и подрагивал на спусковом крючке. Другой рукой повернул ручку двери, все еще готов стрелять, открыл дверь, быстро ступил вовнутрь кабины, Стелла втиснулась следом молча. Глаза ее были вопросительные, бровки сдвинулись, на красивом аристократическом лице было несвойственное аристократам выражение задумчивости.

Ее голос был озадаченным:

– А что ты все как попугай твердил о токарях, слесарях?

– Везде вывески, – буркнул я, изучая панель с кнопками и тумблерами. – «Требуются слесари, токари, строители метро...», а у нас безработица!..

– Ну и что?

– Среди токарей смертность ниже.

Колеблясь, я нажал кнопку со значком \"1\", только бы это не значило самое дно. Тело сразу отяжелело, я ощутил, как отвисает нижняя челюсть, а под нею наливается тяжестью и растет огромный зоб, как у большой старой жабы. Стелла промолчала. По моей странной логике футурологи должны быть бессмертными вовсе, но когда лифт поднимется, меня там ждет вовсе не бессмертие...

В кабине потемнело. Я перевел дыхание, сказал, бодрясь:

– Похоже, тебе еще придется потаскаться за мною, лапочка. Как видишь, убить меня не так-то просто.

Из темноты послышался ее быстрый ответ:

– Тебе просто везло!

Я хмыкнул:

– Как сказать, как сказать...

– А что, нет? Не может один... такой вот, выйти победителем в схватке против тренированных омоновцев!

– Но я же вышел?

Она не сдавалась:

– Я же говорю, повезло!

Я хмыкнул, но промолчал, ибо даже ученому с мировым именем не хочется говорить молодой и красивой женщине о своем возрасте, который как раз и дал нужное преимущество. Эти двадцатилетние натренированные парни не могут знать, как думает и что чувствует пятидесятилетний, им это еще предстоит... если доживут, конечно. А я был и десятилетним, как они когда-то были, и двадцатилетним, как они сейчас, и тридцати-, и сорока-, и вот сейчас я просто чувствую или знаю, как мыслят эти пока еще простейшие мозги, куда пойдут, что сделают, за какой угол повернут и в какую сторону натренированно и мгновенно посмотрят, картинно выставив перед собой пистолет в обеих ладонях.

Они действуют по лучшим в мире инструкциям, но я как раз из того теста, которое пишет эти инструкции, ломает общепринятые системы, строит новые, ниспровергает, снова строит. Я вижу наперед их простенькие мысли, а им мои – пока слабо.

По ее лицу неожиданно проскочили сверху вниз полосы света. На миг я увидел ее лицо таким, какое оно есть: милое и перепуганное, в глазах страх и странная жадность успеть все увидеть и ощутить в этом предательском мире.

– Повезло, – согласился я с неловкостью, словно подглядел за нею... нет, не раздевающейся, сейчас это продемонстрируют без тени смущения, а копающейся в носу или в заднице, – так повезло. Значит, счастливый я. Это еще лучше.

– Почему?

– Значит, бог меня любит. А любят правых, верно?

Она огрызнулась:

– Скажи еще, крайне правых.

– В этом случай я крайне левый, – сообщил я. – Левее меня только Ева, которую создали из левого ребра, и само Зло, которое вылезло из левого уха Творца.

Тело уже охватывала смертельная усталость. Все-таки я хладнокровно перебил... ну, пусть не хладнокровно, но во мне осталось нечто и от того человечка старого мира, когда убивать еще нехорошо, когда можно только в тюрьме по закону о тяжких преступлениях, с отстрочками и апелляциями, да и то вроде бы казнь отменили...

И еще поднималось смутное ощущение, что где-то просмотрел еще одну ошибку. Чего-то еще не учел. Понятно, сверхтренированные омоновцы не ожидали, что немолодой ученый, академик, вдруг да решится на отпор, к тому же этот пистолет нового поколения помог... но все же, все же не должен я со всей своей проницательностью и заглядыванием в будущее пройти таким победным маршем из самых глубин кремлевских подземелий к самому выходу!

Но я все тот же. Значит, что-то неладное у противника.

– Скажи честно, – спросил я, – чего ты за мной увязалась?

– Хочу не пропустить, как тебя убьют, – сказала она очень искренним голосом.

Сверху начал шириться свет. Я пригнул ее к полу, сам пригнулся, прячась за железной стенкой лифта. В кабине стало ярко, как на сцене, пол попытался подбросить к потолку. Я сжался, не привык к таким резким переходам от перегрузки к невесомости.

Из комнаты донесся усталый голос:

– Что там такое?

И второй голос, помоложе:

– В лифте никого, товарищ капитан.

– А, черт!..

– Погнать обратно?

– Черт... Пусть стоит. Нужно будет, сами заберут.

Затем я услышал приближающиеся шаги.

Глава 45

Стелла упиралась мягким теплым боком, не дышала. Я тоже задержал дыхание, резко поднялся, одновременно нажимая на курок. Автомат затрясся, пытаясь вывернуться из рук. По ушам ударил грохот. Широкий парень в комбинезоне защитного цвета задергался, на груди появились рваные дыры, оттуда с готовностью выплеснулись красные струйки.

Я поспешно сместил дергающийся ствол чуть в сторону. В глубине комнаты вскочил человек, омоновец наконец рухнул навзничь. Автомат в моих дернулся в последний раз, человек отшатнулся к стене.

В тишине слышно было только мое хриплые дыхание. Дрожащими пальцами я поменял рожок, открыл дверь. Стелла выскользнула следом. Под стеной лежал, пытаясь приподняться на локоть, офицер, которого называли Петровым. Лицо его были перекошено болью, из груди и живота тоненькими струйками текла кровь.

Я подбежал, держа его лицо на прицеле, готовый в каждый миг нажать на курок. Расширенные глаза отыскали мое лицо. Он прошептал:

– Я ранен...

– А ты ждал ордена? – спросил я люто.

Он поднес к лицу ладонь, обагренную кровью. Глаза еще больше расширились в смертельном ужасе:

– Я ранен!.. Врача!.. Немедленно врача!

– Сейчас, разбежался, – ответил я еще злее. – Тебе что, нечего больше сказать, чтобы я... так и быть, проявил некоторое милосердие?

Глаза его наполнились смертельным ужасом. На губах уже пузырилась кровавая пена, он все еще не понимал, что уже убит, никто не верит в свою смерть, особенно те, кого учили убивать других.

– Вы обязаны... – прошептали его уже холодеющие губы. – Ваш долг... цивилизованного... человека...

– Да на этот ваш долг, – сказал я, – положил...

Я сказал, что я положил, нимало не стесняясь княжны, и где видел этот долг и в какой обуви. Его глаза полны уже не только ужасом, но и отчаянием.

– Я скажу важное, – прошептал он, – но вы должны вызвать врачей... Всех... самых лучших... Вторая группа захвата направлена по домам ко всем членам правительства... На тот случай, если кто из вас... заартачится... в наших руках... ваши семьи...

Я отпрянул, по телу пробежала холодная волна, я снова ощутил, как напрягаются мышцы, а усталое сердце откуда-то черпает силы. Или за счет чего-то.

– Когда? – спросил я резко.

– Одновременно...

Он хрипел, скрюченные пальцы хватали воздух. Я бросился в двери. Княжна вскрикнула:

– А милосердие?

Я обернулся:

– Ах да...

Автомат коротко встряхнуло, грохот еще метался по комнате, отпрыгивая от стен, сшибаясь с эхом, а я уже повернулся и побежал к выходу, это уже совсем рядом, близко, осталось только подняться по коридору, а там двери к солнцу и ветру... Краем сознания я знал, что встречу, скорее всего, град пуль в упор, вряд ли успею даже нажать курок, но это знал футуролог, академик и все такое, а бежал по коридору мужчина... может быть даже не мужчина, а первобытный зверь, который обязан защищать семью, детенышей, стаю, племя, народ...

Княжна догнала, бежала молча, только когда впереди замаячила широкая дверь, я услышал сзади горький упрек:

– Это и есть твое милосердие?

Я ответил, что сейчас выстрел в голову и есть удар мизерикордией, но потом понял, что ответил лишь в мыслях, ибо отвечать на любой вопрос – рефлекс воспитанного человека, а на самом деле я добежал и ударился в дверь, в последний миг со смертным страхом поняв, что все бесполезно, эта ж дверь открывается по особому коду, сам видел...

Тяжелая, как сейф, дверь чуть сдвинулась. Не веря себе, я налег плечом, уперся ногами. Дверь медленно начала открываться. В щель ворвался солнечный луч, прорезал полумрак, в нем, как в луче прожектора, заплясала пыль. А из внешнего мира донесся частый сухой треск, словно гигантские руки одновременно раздирали сто тысяч просушенных простыней.

За спиной послышался потрясенный голос:

– Ничего не понимаю...

Я тоже не понимал, почему меня не встретили автоматной очередью, почему не перехватили раньше, почему в предбаннике только омоновец и этот, который Петров. Но плечо мое уже дожало дверь, я всего на миг высунул голову, разом охватывая всю площадь, все те же желтые листья, несомые ветром, словно я не пробыл целую вечность в кремлевских подземельях, не убивал, не бегал по коридорам с убивающим железом в руках.

Из-за дальней церквушки высовывался нос или корма зеленого как ящерица бронетранспортера. Там громыхало, тяжелый корпус содрогался, покачивался, но выстрелы пушки тонули в чудовищном треске, который я не сразу определил как обыкновенные выстрелы... если бы мог поверить, что тысячи людей одновременно стреляют из охотничьих ружей и пистолетов.

Внизу, прямо за мраморными ступеньками, застыли автомобили. Все черные, внушительные, разных марок, в одном из них даже дверца приоткрыта. Я ожидал увидеть торчащие ноги водителя, они почему-то все сразу впадают в сон, едва машина останавливается, но за рулем, как и в салоне пусто...

Будь я, в самом деле, подозрительным человеком, я бы чего-нибудь да заподозрил, а так, авось, не взорвусь, перебежал через открытое место, распахнул дверцу шире, ввалился головой вовнутрь. Что-то треснуло, то ли по мне выстрелили и промахнулись, то ли хрустнула коленная чашечка.

Мотор запустился сразу, послушныйи мощный. Я его почти не слышал, мои руки хватали рычаги, ступни топтали педали, кое-как развернулся, подогнал к крыльцу. Стелла не стала ждать, пока я, как на коне, заеду по ступенькам в Кремлевский дворец. Сбежала вниз легкая, как козленок, шейпингистка чертова, юркнула на сидение рядом. Вскрикнула:

– Ой!.. Мы попались!

Со стороны ворот треск стал слабее, я с изумлением наконец-то поверил, что это одновременно стреляют из мелочевки, вроде пистолетов и винтовок, сотни людей, если не тысячи.

Машина начала медленно двигаться, нога моя поспешно нажала на тормоз. Из кремлевских ворот валила огромная тесная толпа. Я видел красные от усилия лица, все пытались прорваться к Кремль первыми, у всех винтовки, пистолеты. Ни одного военного или милиционера, все в гражданском, кое у кого кровь на лице, но все бегут рассвирепевшие, как бешеные псы, ничего не видя, в глазах безумие и страсть к убийству...

Я поспешно распахнул дверцу, в желудке похолодело, ибо разом оказался в прицеле сотни ружей, вылез и замахал руками:

– Их штаб вон в той церквушке!.. Но там подвал, туда не добраться с ходу...

Меня окружили, пахнуло потом и кровью, жаром горячих тел. Почти все молодые, но я заметил и несколько человек явно моего возраста, серьезные и с хорошими добротными винтовками. Их глаза раздели меня, ощупали, снова одели, один крикнул:

– Где правительство?

– Кречет на Востоке, – ответил я, – а остальных интернировали в своих кабинетах.

– Интернировали? – переспросил кто-то. – Это что ж, расстреляли? Или повесили?

– Пока только заперли, – пояснил я. – Вешать собирались завтра. У вас, как я вижу, сил хватит.

В ворота вваливались все новые толпы, неслись, огибая нас, молодые парни оглянулись и поспешили к Кремлевскому дворцу, а один из этих старших кивнул:

– Не получится у них, Никольский. Айда, ребята!

Я крикнул вдогонку:

– Что-то мне ваше лицо знакомо. Вы, случаем, не слушали мои лекции?

Тот удивился:

– Лекции? А ты что, и лекции уже читал? Даешь!

– А откуда, – крикнул я в спину, – вы знаете мое имя?

Он крикнул от самых дверей:

– В финале... В полутяжелом... Ты мне еще бровь...

Его внесло в разбитые ворота. Слышно было, как застрочил пулемет, в ответ раздались выстрелы. Многотысячная толпа, заполонившая весь Кремль, с готовностью начала стрелять по окнам, не давая высунуть и палец.

Я забрался в машину, начал выворачивать руль:

– Поехали. Здесь зрелище не для тебя.

Она зябко повела плечами:

– Да, эти в благородный плен брать не будут.

– Думаю, никакая экспертиза не опознает, – согласился я. – Но кто идет за шерстью, рискует вернуться стриженым.

В воротах было столько навалено трупов, что пришлось вылезти, оттащить самые-самые, но и потом в двух местах правую сторону подбросило, послышался крякающий звук, словно давили огромные орехи. Стелла побледнела, полузакрыла глаза.

Я приспустил окно с ее стороны. Похоже, ей в самом деле стало лучше, ибо, не поднимая век, произнесла слабо:

– Лектор... в полутяжелом...



Я ткнул пальцем в кнопку, стекло послушно поползло вниз. Машина неслась бесшумно, справа убегал и пропадал за спиной тротуар с перевернутыми урнами, выбитыми витринами. Ветер тащил по асфальту клочки бумаг, красные и желтые листья. Дважды видели группки мужчин, в руках и за плечами винтовки. Кое у кого на голове зеленые повязки, но, судя по реакции остальных, безповязачников, это были не мусульмане, а просто ухари вроде панков. А может, и в самом деле мусульмане.

Когда свернули за гостиницей, где въезд на площадь Ногина, снова услышали частый сухой треск. Из-за поворота показалась толпа человек двести, все дружно палили из винтовок и ружей по окнам и крыше массивного дома сталинской постройки. Окна зияли чернотой, было видно, как на стенах брызгают мелкие бурунчики, словно бьет косой дождь.

– Сумасшедшие... – прошептала Стелла.

– Еще бы, – согласился я. – высадить своих коммандос – разве не сумасшествие?

Она бросила злой взгляд. Похожа, она имела в виду что-то другое.

Я медленно вел машину, обалделый и ошарашенный настолько, что разжалуй меня из академиков в слесари, смиренно признал бы свою непригодность к прогнозированию. Случилось то, чего не ожидал ни Черногоров, ни американские советологи, ни даже я, такой мудрый и самоуверенный в предсказаниях.

Стелла взвизгнула, прижалась теплым мягким плечом:

– Осторожно!..

Я ощутил, что даже после такой ночи и гонки по городу приятно чувствовать на плече аристократически утонченные пальцы, с длинными ногтями, горячие, от самых кончиков которых по телу побежали невидимые игриво щекочущие струйки.

Машину бросило круто влево, правое колесо выскочило на тротуар, а справа промелькнул обгорелый остов не то мерса, не то бээмвэ. Мне почудился темный силуэт, склонившийся головой на руль, но останавливаться не стал, бедняге вряд ли уже нужен кто-то кроме гробовщика.

Встречных машин было на удивление столько же, как и в любой день. На площади, где в центре расположился Политехнический музей, собралась огромная толпа, слышалась стрельба. Из окон музей вроде бы отстреливались, но в запертые двери грохали торцом фонарного столба. Толпа одобрительно ревела при каждом ударе.

Машины замедляли ход, одобрительно гудели. Подъехал микроавтобус, с охотничьими ружьями в руках выскочили молодые парни. Я успел увидеть, как они прямо на бегу начали с упоением стрелять по окнам музея.



Машина ровно гудела, на скорости ее слегка заносило, дорога чересчур заполнена автомобилями. Я превратился в ком нервов, только бы не врезаться... черт!.. красный свет... ладно, с той стороны никого, успеваем... почти успеваем, сзади навроде бы погнались с мигалкой... ладно, скажу, что когда вдрабадан пьян, то не отличаю, где красный, где зеленый, а если потом доставят в стекляшку и велят дыхнуть, что ж, дыхну... А майору скажу, мол, этот еще соврет что я и на красный проскочил...

Княжна легонько взвизгивала на поворотах. Глаза расширились, она уже потеряла весь аристократический лоск, когда на всех и все смотрят свысока, рядом с таким грубым ублюдком каждая женщина забывает, что она крутой бизнесмен, политик или королева – мне то по фигу, я просто гнал и гнал, ибо хоть какой же русский не любит быстрой езды, но ездят быстро только американцы по их выверенным дорогам, но под моими ногами не удалая тройка, а мощь шестисот коней, и я несся как снаряд, почти не успевая крутить баранку.

– Ты своих не увидишь! – вскрикнул рядом панический голосок.

– Размечталась, – процедил я.

– Сбавь скорость!

– Куда уж сбавленнее...

Обостренное чувство очень взрослого человека, что приходит на смену убывающей реакции и физической силе, подсказывало, где какой дурак выметнется с соседней полосы, какой уступит, а какой продержится до последнего. Я уже знал, чего ожидать на перекрестках, что выскакивают навстречу чаще плакатов с призывом голосовать за московского мэра, а чего ждать от боковых улочек.

Она оглянулась встревожено:

– ГАИ.. отстали... но не сильно.

– Отстанут, – процедил я.

– Наверняка уже передали по рациям! Нас задержат у ближайшего поста!

Непроизвольно сказала «нас», даже не заметив оплошности. Что-то фрейдистское, когда такое заносчивое готово идти за тобой хвостиком, ибо ты – зверь с дубиной... это я-то зверь!.. ведь самка инстинктивно выбирает зверя позвереистее...

Нога сама ударила по тормозам, машину занесло, самка взвизгнула, ее шарахнуло о дверцу, слева жестяно взвизгнуло. Лоха, который до последнего не уступал дорогу, унесло в сторону. Похоже, его выбросило на встречную, да черт с ним, их на земле уже шесть миллиардов.

Мимо неслись дома этой кривой цивилизации, на тротуарах стоят кривые столбы, на троллейбусных остановках согнутые кривые люди, поперек улицы висят кривые плакаты.

Ничего, всех выравняем.



Над головой промелькнул и унесся, как птеродактиль, гигантский мост окружной дороги. Мы вынеслись за пределы Москвы, автотрасса пока что широчайшая, здесь уже город, хотя по картам пока еще нет, но телефоны с московскими номерами, народ ездит на работу вовнутрь кольца окружной дороги...

Я жал и жал на газ, едва удерживал руль. За окружной машин на удивление мало, почти нет, народ благоразумно отсиживается по норам, чтобы узнать, в какой цвет выкрашивать машину, цеплять ли серп и молот или двуглавого урода, а то и выкапывать партбилет.

Из-за леса вылетело навстречу открытое пространство, серое небо и темная земля, а далеко впереди виднелись домики разной величины, поставленные на одинаковом удалении друг от друга. Среди них выделялись и трехэтажные монстры, широкие, как боярские усадьбы, но мою дачу скорее можно принять за курятник: бревенчатый, один этаж, всего три крохотных комнаты, на участке цветы и заросли малины, никаких гаражей, никаких строений, разве что в дальнем уголке двора совсем крохотный домик летней кухни.

Машина неслась по неровной дороге, ее подбрасывало, Стелла шипела сквозь зубы. Возле моего дома стояли трое джипов, выкрашенных в маскировочный цвет, а также приземистый бронетранспортер. Десятка два десантников в зеленых пятнистых униформах, в касках и с автоматами в руках держали дом под прицелом, но трое сразу же взяли нас на прицел. Эти ребята отличались от вроде бы крутых и бравых омоновцев как соколы от галдящих уток. На них навешано доспехов намного меньше, из-за чего выглядят куда проворнее, морды не такие толстые, а значит, и сами не такие тупые. С этими ребятами вряд ли удалось бы выйти из подземелий Кремля так же просто, как проделал...

Я остановил машину возле бронетранспортеров, выскочил, тут же наткнулся на двух десантников, похожих скорее на толстые дубы, что растут тут лет двести. Меня придержали за плечи, один спросил грубо:

– Хто такой?

Из-за джипа выскочил офицер, вскрикнул:

– Виктор Александроович?

– Я...

– Лейтенант Георгадзе, – отрапортовал он. – Послан Михаилом Егоровым.

Я видел два десятка направленных прямо мне в грудь стволов. Десантники не давали мне ни единого шанса, гордились этим, при любом неверном движении я должен был потяжелеть на пару пудов, начиненный пулями.

– Где они? – крикнул я. – Где?.. Где мои?

Лейтенант прокричал:

– Все были захвачены... или уничтожены еще при преследовании. Там только двое...

– Мои там? – прервал я.

Он замялся:

– К сожалению, захватили вашу жену и внучку. Пока остальных уничто... подвергали процедуре ареста, эти двое успели выскользнуть с заложниками. Стрелять мы не решились.

Я кивнул, пошел к домику. Лейтенант догнал, ухватил за рукав:

– Постойте! Туда нельзя.

– Мне можно, – отрубил я. – Это приказ Кречета. Ясно?

Он оторопел, я слышал его шаги за моей спиной. За машинами горбились парни в пятнистой одежде, огромные и непомерно толстые от одетых под сцецкостюмы бронежилетов. Все держали на прицеле окна, двери и даже печную трубу.

Один из них, с погонами старшего офицера, повернулся в нашу сторону, рыкнул:

– Стоять! Георгадзе, как пропустил?

Офицер что-то залепетал, я снова рыкнул:

– Приказ президента! Мне – можно все.

Я вышел на открытое пространство. Стараясь не спешить, теперь я под прицелом, медленно двинулся по дорожке, развел руки, показывая, что я с пустыми руками. С каждым шагом

Глава 46

Человек вытащил Анну, держа перед собой. Глаза, как у обезумевшего, вылезали из орбит, пытаясь увидеть все и сразу. Его рука тыкала стволом пистолета в ее висок. Голос сорвался на визг:

– Стой!.. А это ты видел?

Я сам прицелился ему в голову, медленно начал подходить. Он тыкал стволом в висок Анне, она болезненно кривилась, бледная, но сравнительно спокойная. Глаза ее отыскали мое лицо, только миг мы смотрели глаза в глаза, затем я сказал сдавленным голосом:

– У тебя еще есть шанс.

– Какой? – выкрикнул он злобно.

– Сдаться. Возможно, тебя не расстреляют.

Его злой хохот был похож на карканье старой больной вороны. Одной рукой еще сильнее сдавил Анне горло, ее лицо побагровело, но она не стала цепляться за его руку, пытаясь хоть чуть ослабить хватку.

– Ты понимаешь, что я могу ее убить?

– Ты умрешь тут же, – сказал я. – Никакого суда. Придет тьма, ты уже никогда не воскреснешь. Ты будешь мертв. Тебя не будет.

Но глаза его оставались все еще безумными, страшный смысл еще не дошел, отчаянная надежда жила, что еще можно что-то выторговать...

– Бросай оружие! – потребовал он. – Бросай!.. Или я сейчас нажимаю курок.

Я видел его подрагивающий палец, вот-вот нажмет, сам того не желая, весь трясется, на губах чуть ли не пена.

– Закрой глаза, – попросил я Анну. – Сейчас на тебя брызнет дрянью, но ты не пугайся.

Она послушно опустила веки. Лицо ее было бледным, но спокойным. Она верила мне, как верила и шла за мной всю жизнь. А этот смотрел на меня выпученными глазами, из уголка губ показалась пена. Я готовился спустить курок, я мог его только ранить, и тогда он точно нажмет курок, я мог вообще промахнуться или даже попасть в Анну, но если я послушаюсь и положу пистолет, то он тут же убьет меня... а потом, потом, возможно, и Дашеньку тоже.

В последний момент в моих глазах что-то изменилось, взор ушел поверх его головы за его спину, я чуть-чуть наклонил голову, давая неслышный приказ кому-то, кто подкрался сзади, действовать, и хотя он знал, что я один, все же невольно насторожился и скосил глаза, пытаясь заглянуть себе за спину, рука его начала описывать полукруг, и я нажал курок.

Руку тряхнуло, грохот сухо ударил по барабанным перепонкам. Верхняя часть головы с всклокоченными волосами словно сорвало ветром. Брызнули отвратительные красные брызги, словно по бутылке с кровью ударили дубиной.

Анна тут же открыла глаза. Только теперь ее пальцы с отвращением ухватились за жилистую руку врага, отбросили с себя, как ядовитую змею. Или по крайней мере грязного вонючего ужа.

Она сделала ко мне шаг, не глядя на тело, что грузно рухнуло сзади. В глазах ее был все тот же страх:

– Виктор... Дашенька...

– Что? – вскрикнул я.

– Твой знакомый... Бережанский!.. держит ее в заложниках... Он утащил в летнюю кухню...



Сзади пахнуло хорошими духами. Стелла, появившись за нашими спинами, как сказочная фея или христианский ангел, ласково обняла Анну за плечи, погладила по голове. Анна прижалась к ней как ребенок, она никогда не была сильной женщиной, а в этом ангеле чувствуется голубая сталь, и Стелла властно и заботливо повела к выходу.

Я все это видел только боковым зрением, мимо с громким топотом подошв пронеслись стены узкого коридорчика, я выскочил через боковую дверь.

В глубине участка сиротливо белела крохотная кухонька. Дверь и одно окно, там внутри кирпичная печь, я сложил ее тридцать лет тому, во все стороны на десятки шагов ровное пространство, если не считать десантников, что залегли и с той стороны.

Грудь моя вздымалась часто, я с трудом заставил себя остановиться. Заходящее солнце освещает домик чуть слева, на кирпичах старой стены видно каждую выбоинку, но в окне черно, как в безлунную ночь. На миг почудилось, что там что-то мелькнуло.

Я сделал два шага вперед, закричал:

– Это я, Никольский!

В избушке было тихо, но у меня было ощущение, что за мной наблюдают. Машины милиции стоят плотно, солнце играло на выставленных в нашу сторону стволах ружей и пистолетов.

Сделав еще пару шагов, я крикнул снова:

– Это я, Никольский!.. Покажись, никто стрелять не будет!

Снова тишина, далеко за оградой послышался шум, подъехали еще машины, но мои глаза не отрывались от избушки. Наконец там послышался шум, дверь чуть приоткрылась, темно, затем распахнулась во всю ширь. Там стоял на корточках Бережанский, левой рукой к груди прижимал Дашеньку, а правой приставил ствол пистолета ей в бок. Правая щека ребенка была расцарапана. Кровь с такой силой ударила мне в голову, что в глазах я услышал треск лопающихся кровеносных сосудов. Взор застлало красным. Я ощутил, как разрываю его на части, разбрасываю еще теплые куски мяса...

Бережанский, взмокший и с трясущимися очками, бородка взлохмачена, прокричал истерически:

– Ну что скажешь? Вот и пришла проверка на твою прочность!

Дашенька смотрела исподлобья, ствол давил ее так сильно, что она закусывала губу. Я с трудом загнал глубже ярость, что рвалась звериным рыком, застилала глаза красной пеленой:

– Ты ее знаешь.

– Проверим! Проверим, как твои идеи работают на практике, а не на митингах!

Я покачал головой:

– Я такую проверку прошел еще до твоего рождения и прохожу всю жизнь. Брось оружие, отпусти ребенка и выходи с поднятыми руками. Может быть, тебя не расстреляют... сразу.

Он захохотал, ткнул пистолетом еще сильнее, отчего ее плечи подались назад, а лицо передернулось болью. Я ощутил, как сердце начинает разламывать грудь. В голове нарастало давление, в висках потяжелело.

– Бросай оружие сам, – велел он торопливым испуганным голосом. – Бросай, бросай! Я выйду с твоей внучкой, сяду в автомобиль, а если кто-то будет меня преследовать...

Я прервал резко:

– Это в самом деле жизнь, а не твой блуд в Интернете. Если причинишь ребенку боль, то клянусь честью... а ты уже видел, что она делает с людьми, что если хотя бы ранишь... я пойду в твой дом и убью всю твою семью. Убью Веру Андреевну, убью твоих Андрея и Сашу, убью Настеньку. А потом пойду на кладбище и опозорю могилы твоих родителей... ибо они все еще отвечают за ублюдка, которого породили!

Он пристально всматривался в меня, я видел, как злобный оскал сполз с его лица, оно побледнело, покрылось смертельной бледностью. Я стоял перед машинами и говорил громко, ясно. Глаза расширились, он выкрикнул срывающимся голосом:

– Ты не сделаешь!

– Сделаю, – ответил я. – Посмотри на меня.

Он смотрел, я чувствовал на себе взгляды милиционеров, стояла страшная мертвая тишина. Я стоял впереди машин, меня легко сразить пулей, я не прятался, как эти бравые парни в бронежилетах, касках и суперброне с головы до ног, что спрятали головы как страусы, а взамен приглашающе выставили откормленные задницы.

Он смотрел на человека, который вышел из старого мира, успев застать остатки верности и чести, прошел через нынешний мир, и, не задерживаясь в нем, как с радостью остались все эти... ну, которым трудно поднять задницы, вошел в новый мир, остальным все еще страшный, непонятный. Я чувствовал, как решимость уходит из него, как вода уходит через жаркий песок. В его глазах был страх, хотя я доктор наук, на мне европейский костюм, но во мне та же кровь, что и в жилах зверя, у меня во рту зубы, которыми терзаю бифштекс с кровью, и у меня прямая спина и смелость человека, который решился наконец-то признать, что старые стандарты, жалкие алгоритмы получеловека, занесенные из США, в новом мире уже не действуют.

Я стоял с ровной спиной и развернутыми плечами, в мою грудь он мог выстрелить в любой миг, но я не отводил глаз, и, похоже, он сам понял, что я – человек старого поколения, сумел пройти через нынешнее, не остановился и уже шагнул в следующее: непонятное, кровавое и жестокое.

– Ты... не... сделаешь...

– Без колебаний, – ответил я твердо. – Да, я – доктор наук, академик. Но я говорю: кровь за кровь, зуб за зуб, смерть за смерть. Весь твой род будет уничтожен, ибо сорную траву с поля долой. Все эти люди слышат меня, видишь? Да останется на мне кровь моих родных, если не смою кровью твоих детей, твоей жены и всей твоей родни!

Тишина была страшная, я чувствовал, что за машинами омоновцы перестали дышать, а весь мир застыл, и в моей власти было продлить эту тишину или взорвать ее

– Да будет проклятье моему дому, – сказал я так же твердо, – если не уничтожу твой!

Он побледнел, на лбу выступили крупные капли пота. Прошептал в страхе:

– Ты... не ... сделаешь...