— Истина стоит того, чтобы ее повторить, но я готов замолчать, если ты подтвердишь, что пойдешь ночью к королеве.

— Пойду, только уймись…

5

— Вот и все, что мне удалось узнать, — закончил Роман.

Слушатели молчали, переваривая услышанное. В белоснежной комнате собралось пятеро эльфов и семеро людей — все, кто знал о путешествиях Рамиэрля. Недоставало лишь Уанна, но маг-одиночка мог появиться к вечеру, а мог не прийти вообще. Ему никогда не удивлялись, и его никогда не дожидались.

Роман с трудом заставлял себя вникать в то, что говорят собравшиеся. Последние дни бард держался лишь на присущем некоторым мыслящим существам упрямстве — он должен был добраться до Убежища и спросить совета. Спросил. Чтобы убедиться: и Светорожденные, и Преступившие понимают во всех этих оленях, избранницах и ждущих еще меньше его. Старая болотница, медикус Симон и маринер Рене казались куда более мудрыми советчиками, чем удивленные эльфы и пытающийся не казаться невеждой Примеро.

Роман потряс золотистой головой, отгоняя вдруг навалившийся сон, — в последний раз он нормально выспался в Высоком Замке почти полтора месяца назад, а это слишком даже для Светорожденного. Проще всего было встать и уйти, но это было бы слишком невежливо, а они все говорили и говорили…

Затем Эмзар, брат отца и местоблюститель Лебединого трона, так и не принявший отцовскую корону — нет королевства, так зачем король? — молча встал, вышел из комнаты и тут же вернулся с кубком, наполненным чем-то похожим на родниковую воду.

— Пей. Времена, когда ты рассказывал о виденном и шел отдыхать, похоже, миновали навсегда. Мы не можем решать без тебя.

Рамиэрль послушно осушил кубок. Холодная, чуть отдававшая металлом влага отогнала усталость, и либер смог сосредоточиться.

— …найденное Эрасти стало причиной того, что Циала запретила преступать определенную черту, — говорила Иллиэль, старейшая из Лебедей. — Предательница боялась, что кто-то сравняется по силе с Эрасти.

— Или же нащупает тропу, которой он прошел, — откликнулся Астен. Он был на удивление серьезен и сосредоточен. Привычная мягкая рассеянная улыбка исчезла, черты лица обрели спокойствие и силу, достойную древних властителей. Эмзар с удивлением взглянул на брата:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что Рамиэрля ждут Последние горы. Эрасти ясно сказал, куда и зачем уходит. Найти место пересечения сил, про которое он говорил, — наша единственная надежда.

— Да, но он не сказал, как достичь его, — откликнулся Преступивший по имени Ультим.

— Он и не мог, — возразила Старейшая, — ведь он не вернулся. Мы так и не знаем, дошел ли он и что случилось потом. Церна оставил завещание, но не ложный ли это след? Если величайший из магов не смог решить эту задачу…

Примеро недовольно поморщился, но промолчал. Он весьма ревниво относился к своему титулу «Первого из Преступивших», и слова «величайший из магов» по отношению к кому-то другому были для него как нож острый. Ввязываться в спор о первородстве Примеро не стал, но Иллиэль, заметив недовольство союзника, пояснила чистым, спокойным голосом:

— Эрасти ступил за черту первым, и мы не можем не отдавать ему должное.

Примеро важно кивнул, висящее в воздухе напряжение рассеялось.

Рамиэрль смотрел на тех, кого по привычке считал мудрейшими, и удивлялся самому себе. Ему было скучно. Либер знал, что многословный спор закончится тем, что решать предоставят ему, а он уже все решил. Сперва — Таяна, потом — путь Эрасти.

Он обещал вернуться осенью, значит, до конца месяца Лебедя может задержаться в Убежище. Хорошо бы к этому времени появился Уанн. Маг-одиночка знает что-то важное, иначе не втравил бы всех в поиски Белого Оленя. Олень нашелся, зато пропал сам Уанн. Что ж, придется думать, как обойтись без него. Другие Преступившие не помощники… Эльфийская волшба? Он переговорит с отцом и Эмзаром. В отличие от сородичей, они, кажется, понимают, что у эльфов и людей одна дорога и одна судьба.

Маги еще о чем-то спорили, но Рамиэрль их почти не слушал. Поэтому последние слова Примеро для него прозвучали как гром среди ясного неба. Преступившие решились на путешествие к Месту Силы! Более того, они готовы выступать немедленно.

«Боятся, что придет Уанн, — с ленивой брезгливостью догадался Роман, — и с ним придется делиться славой и силой». Ответить бард не успел: Эмзар холодно ответил, что Рамиэрль не может покинуть убежище до конца месяца Лебедя.

6

Марко сам зашел за Рене. В этом не было ничего странного: мало ли о чем хочет говорить король с братом своей первой жены. Но они не говорили. Все было сказано днем.

Когда стемнело, король Таяны молча взял Рене под руку и отвел в опочивальню. Герика уже была там. Король сразу же вышел, неловко задев дверной косяк и плотно прикрыв дверь.

Рене смотрел на предназначенную ему светловолосую тарскийку, испытывая острейшее желание сбежать. Королева сидела, как послушная девочка, положив руки на колени. Она была совершенно спокойна. Серые глаза не выражали ничего: ни страха, ни ожидания, ни тревоги, ни хотя бы любопытства. Полная и равнодушная покорность, от которой герцогу стало не по себе. Он всегда нравился женщинам, и ему это было приятно, хотя в жизни Счастливчика куда больше места занимали сначала морские походы, затем, после гибели братьев и отца, дела государственные. Тем не менее в маленьких радостях с молчаливого согласия платившей ему тем же жены Рене себе не отказывал. Сейчас же эландец почти растерялся.

Девушка, вокруг которой вертелось какое-то дикое колесо из смертей, интриг и магии, казалось, ничего не замечала. Просто погасить свечи и приступить к делу Рене не хотел, поэтому он заговорил:

— Я могу тебя по-прежнему называть Герика?

— Да.

— Ты любишь короля?

— Я об этом не думала.

— А Зенона любила?

— Нет. Но ведь он сошел с ума.

— Геро, послушай меня… Нельзя же быть такой… такой никакой. Кошки и те как-то относятся к тем, кто рядом. А ты же человек… В твоей жизни было столько всего. Пропал первый жених, погиб второй, ты чуть не утонула… Потом тебе предложил руку король. А ты… Ведь ты любишь Стефана?

— Он велел мне согласиться. Ему что-то приснилось, и он сказал, что мы не можем быть вместе…

— А у тебя не было никаких предчувствий?

— Мне ничего не снилось. Мне никогда ничего не снится.

— Неужели ты никогда не видела снов?

— Видела, когда была маленькой. Они были всякие. То очень страшные, то очень красивые… Потом отец что-то сделал, и я совсем перестала их видеть.

— Но отца ты любишь? — И тут в серых глазах впервые мелькнуло какое-то чувство. Рене повторил вопрос, и Годойя прошептала:

— Ненавижу… — Эландцу показалось, что он ослышался, а она вдруг заговорила. Быстро, давясь словами: — Мой отец — это страшно. Он сумасшедший. Он в Тарске собрал много того, что осталось от самых старых времен… От тех, когда здесь жили только чудища… Он ездил в Последние горы, что-то искал. У нас пропадали люди, и никто никогда их больше не видел. Потом пришли гоблины… Они не люди, они… Клыки как у рыси, черные волосы, желтые глаза… Тоже рысьи. Они сильные, сильнее любого человека… Они приходили и уходили, потом с ними пришел… Бледный… Он приходил с отцом и смотрел на меня, я кричала.

Мама пошла к отцу. Она вела меня за руку и молчала. Это было после того, как я перестала видеть сны… Мы вбежали к отцу, мама знала, что он у себя, но там никого не было. Мы ждали, ждали, ждали… Он не появился. Мама отвела меня назад и больше не приходила. Мне сказали, что она уехала, но я знала, что ее просто больше нет. Ее убил отец, потому что понял, что она узнала про него что-то страшное. А потом я поссорилась с женщиной, которая за мной следила, и не захотела ее слушаться. Пришел отец, и… мое тело стало делать то, что он приказывал. Я не хотела, но руки и ноги меня не слушались. И так было всегда, когда я не хотела подчиняться. И я стала послушной. А эта женщина однажды тоже исчезла. Она была красивая. Очень. Если б Марита стала злой, она была бы такой же.

Появилась старуха, которой я боялась еще больше, чем отца. Она никогда не спала и никогда не ела. Руки у нее были холодные и мокрые… Мне… Мне иногда кажется, что меня просто нет, есть только лед… Замерзшая вода, и все. Я ничего не могу, не хочу, не знаю… Мне все равно. Ланка говорит, так нельзя. Ей не понравилось, что я вышла за короля Марко, но Стефан так решил. И отец велел.

— Но как он мог приказать, ведь он болен?

— Это вы так думаете. Но я знаю, что он скоро придет за мной. И я опять сделаю, что он захочет…

— Ты говорила с кем-нибудь об этом?

— Нет, потому что отец услышит.

— А почему говоришь сейчас?

— Потому что его тут нет. Я это чувствую.

— Герика, ты любишь Стефана?

— Не знаю… Думала, люблю… Он был добрым, он нас спас, заболел. Ему все время было больно. Из-за меня, но любить… Я читала сказание о Ройко и Линетте… Они не могли жить друг без друга, а я живу без него. А Стефан, он просто сказал, что мы не можем быть вместе. Он ничего не объяснил. Ничего! — Она уже кричала. — Я для всех вас как породистая собака, которую продают или дарят. Для вас всех!.. Простите.

— Ты ошибаешься. Не знаю, почему Стефан так поступил, но поверь, ему еще хуже, чем тебе. Тебе надо успокоиться. Время терпит. Прощай!

— Нет, — теперь она говорила ровно и спокойно, — не уходите.

— Ты хочешь, чтобы я остался. Почему?

— Потому что при вас они ничего со мной не сделают!

— Кто это «они»?

— Отец и те, с кем он связан.

— Ты знаешь, кто это?

— Та старуха. Бледный… Но это они такими казались. На самом деле они какие-то другие, еще хуже. Я знаю, отец обещал им меня, а я не хочу… Может быть, если станет так, как хочет король, я им буду не нужна и они меня отпустят.

— Глупости. — Рене привлек королеву к себе. — Глупости. Никто тебя никому не отдаст.

Мелькнула и погасла мысль, что надо бы погасить свечи. Впрочем, можно было обойтись и без этого… Если бы только она была способна чувствовать хоть что-нибудь, кроме страха!..

Глава 9

2228 год от В. И. 13–15-й день месяца Лебедя

Пантана. Убежище

Таяна. Высокий Замок

1

Когда Рене вышел, оставив спящую королеву, в окна уже сочился первый серенький свет. С Рысьвы тянуло сыростью — Марко оставил окна открытыми. Король, совершенно одетый, спал в кресле у рабочего стола. Рене положил руку ему на плечо, Марко сердито заворочался, пытаясь освободиться. Адмирал ощутил запах царки и все понял.

Король пил всю ночь и, похоже, останавливаться не собирался. Рене никогда не считал, что горе нельзя заесть, но можно запить, но ему и не доводилось пережить то, что выпало в последние месяцы на долю короля Таяны. Эландец накинул на плечи родича плащ из темных блестящих шкурок и, стараясь не шуметь, вышел, кивнув стоявшему у королевской двери «Золотому».

Хотелось лечь и ни о чем не думать, но Аррой знал, что потребует чего-нибудь горячего, а потом сперва с Жаном-Флорентином, а затем с Шандером станет обсуждать события этой ночи. Он не мог отделаться от мысли, что Герика сказала что-то необычайно важное. Что-то, что расставляет все на свои места. Возможно, он бы и вспомнил, но ему помешали.

На пороге его комнаты сидела Ланка. Принцесса выглядела непривычно молчаливой и бледной, так что Рене счел за благо заговорить первым:

— Ну что ты опять натворила, скверная девчонка?

Ланка молча хлопала неумело подчерненными ресницами, с трудом сдерживая слезы. Рене уже не в первый раз замечал, что племянница занялась своей внешностью; делала это она ужасно, но… трогательно. Девушка, пытающаяся ощутить себя женщиной, всегда трогательна. Особенно когда ты выходишь из спальни другой.

Душа герцога никогда не лежала к свадьбе Ланки и Рикареда. Уж слишком хороша была племянница, чтобы отдавать ее человеку, интересующемуся лишь той истиной, что находится на дне кувшина. Рене давно махнул на Рикареда рукой, хоть и продолжал делать вид, что Эландом правит великий герцог, а не его знаменитый родич. Ланка со временем обещала стать прекрасной герцогиней, но… Аррой слишком хорошо помнил собственное глухое отчаянье, когда его, вольного капитана, вынудили бросить все, что он любил, и приковали к герцогству и «нужной» невесте. Счастливчик Рене не переносил женщин двух типов — покорных и здравомыслящих. Ольвия Арройя могла рассчитывать на терпение супруга, но никак не на любовь… Конечно, Рене позволял себе развлекаться на стороне, но женщине это куда труднее. Если же девчонка влюбилась…

Рене вдруг понял, что хочет видеть Ланку счастливой, а та, как нарочно, из последних сил боролась с рыданиями. Рене улыбнулся и взял ее лицо в обе ладони:

— И что же у нас случилось?

Илана попыталась улыбнуться и… разревелась, уткнувшись лицом в черный колет.

2

— Слышишь? — Роман обернулся к отцу. — Какой-то переполох.

— Действительно, — Астен аккуратно отложил в сторону старинный свиток, — похоже, это у них…

— Я посмотрю.

— Как хочешь. — Астен вновь взялся за свиток. — Мне кажется, я наткнулся на что-то интересное. Записано очень сумбурно, но я начинаю понимать. Матушка что-то знала о черном кольце, если это не совпадение.

— И все же я схожу.

Астен не ответил, и Роман подумал, что он сам выглядел точно так же, разбирая шкатулку с тройным вензелем. Но чьим? Не Эрасти же, хоть он и подписал свои картины этим знаком. Ошейник и браслет были старше Церны, и намного… Мысли о шкатулке, впрочем, одолевали либера недолго. Сам себе удивляясь, он убыстрял и убыстрял шаг, торопясь на северную оконечность острова.

Там уже несколько веков жили Преступившие. Роман не слишком любил навещать их поселок, несмотря на приглашения Примеро, а может, благодаря им. Роман успешно освоил Недозволенную магию людей; ему удавалось сплетать заклинания, сочетающие в себе волшбу смертных и эльфийские чары. Больше это не удавалось никому, кроме Уанна. Примеро, во всяком случае, несмотря на все усилия, эльфийскими чарами так и не овладел, после чего с достоинством объявил, что Свет не лучший из доступных источников силы.

Отец шутил, что Примеро придает своей особе столько значимости, что перенести его общество может либо божество, либо обожающая хозяина собака. Роман не был ни первым, ни вторым и радость общения с главой Преступивших сокращал как мог, однако сейчас ноги сами несли его на север.

Либер почти бежал, хотя в Убежище ничего не изменилось. Ласковое солнце гладило лицо, деревца радостно шелестели, над травой, несмотря на близость осени, порхали пестрые бабочки… Они не знали, что за пределами их хрупкого мира шевельнулось нечто страшное.

Блеснула вода, и Роман заметил первую перемену. Кувшинок Залиэли больше не было. В раме побуревшего камыша стыло зеркало черной воды. На берегу, переговариваясь, стояли шестеро. Рамиэрль издали узнал забравшегося на камень Примеро, высокого Менкалино и ироничную красавицу Иолу. Чуть в стороне супился обычно веселый Тэмэн, оказавшийся на острове исключительно из-за любви к магическим проделкам и розыгрышам, по каким-то причинам запрещенным Циалой Благословенной. Рядом высился могучий чернобородый Турис, в роду которого наверняка случился гоблин. Растерянный великан почти загородил добродушного Кэрля, бросившего вызов болезням, почитавшимся божьими карами. Кэрль упорно лечил всех, до кого мог дотянуться, и в конце концов угодил в мятежники.

Чародеи сосредоточенно вглядывались в темную воду. Стояла тишина. И тут Роман заметил вторую перемену. Молчали орущие даже осенью лягушки.

— В чем дело? — быстро спросил либер. — Нужна помощь?

— Нет! — громче, чем требовалось, объявил Примеро. — Я проверил одно свое предположение. Разумеется, оно подтвердилось, но объявлять о нем я считаю преждевременным. Если же вас волнуют растения, то весной они, скорее всего, оживут.

— Они оживут сейчас. — Отец все-таки бросил свои свитки. — Это зеркало создала моя мать. Уйдите. Или останьтесь, но за последствия я не ручаюсь.

Преступившие ушли. Все.

3

Шандер Гардани со вздохом облегчения сел в седло — каждое посещение дома эркарда, где теперь заправляла бывшая кормилица Ванды, давалось графу со все большим трудом. Шани был благодарен Терезе за помощь, но после смерти бедняги Альфреда выносить старуху стало тяжко. Граф слегка тронул гнедого: он предпочитал управлять конем лишь голосом и коленями, и Каштан неторопливо пошел вниз по причудливо изогнутой улице. Капитан «Серебряных» никуда не торопился — в Высоком Замке ничего неотложного не предполагалось: тарскийский господарь продолжал лежать колодой, Стефана защищал Преданный, сдружившаяся с эландцами Белка не отходила от гостей, расспрашивая о никогда не виденном ею море, а Марита до ночи простаивала на стенах, вглядываясь в даль, — ждала своего либера. Гардани все чаще приходило в голову, что, умри он завтра, никто особо не опечалится. Капитан «Серебряных» был нужен многим, но все они, даже Белка и Стефан, могли обойтись и без него; светом же в окошке Гардани ни для кого не был.

Каштан поравнялся с церковью Гелены Снежной, и Шандер, нежданно для себя самого, свернул к Лисьей улице. Домик лекаря Симона никуда не делся. Вымытые окна хитро и весело подмигивали, а калитка в ухоженный садик, где почти все цветы и травы были целебными, была гостеприимно приоткрыта. Шандер отчего-то смутился и торопливо спрыгнул на землю.

Хозяева оказались дома. Все трое. Только что вернувшийся от очередного страждущего лекарь тщательно вытирал полотняным полотенцем вымытые руки. Лупе накрывала на стол — зелено-крапчатые глаза женщины ярко вспыхнули, когда она увидела гостя.

— Я зашел просто так, — успокоил Гардани, — ничего не случилось.

Он приветливо кивнул Симону, неловко сжал тонкие пальчики Лупе и вопросительно взглянул на сидевшего в углу весьма живописного мужчину. Было тому лет сорок, может, больше, а может, и меньше — одутловатое лицо еще не успело утратить изысканную красоту, но полуприкрытые глаза и оттопырившаяся нижняя губа своего обладателя явно не красили. Мужчина поднял осоловевший взгляд на гостя и пробормотал что-то маловразумительное, но попытки подняться не предпринял. Симон промолчал, Лупе, в лицо которой бросилась краска, отважно повернулась к Шандеру.

— Это мой муж. Он пьян. Впрочем, он всегда пьян.

— Что ж, бывает и такое. — Гардани натянуто улыбнулся, а Лупе продолжала с какой-то лихорадочной торопливостью:

— Сударь, мы безмерно польщены вашим визитом, но у нас нет ничего достойного столь знатного гостя. Мы — простые мещане и не имеем возможности принять вас как должно…

После таких слов оставалось лишь поклониться и уйти. Или же схватить гордую дуреху за плечи и наорать на нее, как он когда-то наорал на Ванду, готовую стать любовницей молодого Гардани, но испугавшуюся самой мысли принять его имя. Мещанкам-де нельзя в Высокий Замок.

Положение спас супруг, уяснивший, что в доме гость, а раз так, на столе должно стоять вино. Немедленно! Хозяин целеустремленно пересек гостиную на нетвердых ногах и, плюхнувшись за стол, неожиданно связно произнес:

— Благородные люди прежде всего приглашают гостя за стол и ведут с ним беседу за стаканом доброго вина. Я счастлив приветствовать вас в этом неприглядном доме. П-п-прошу…

Шандер, проклиная себя за то, что приехал, опустился на стул, стараясь не смотреть на хозяйку. Сердце его яростно колотилось: капитану хотелось схватить самодовольное пьяное существо за шиворот, выволочь из дома и с силой шарахнуть о грубо оштукатуренную стену. Так вот от какой судьбы бежала маленькая колдунья! Если б не случай, его Ванда тоже могла бы оказаться в лапах скота, не имеющего понятия о том, какой сказочный подарок сделала ему судьба.

Скот между тем, не подозревая о грозящей ему опасности, завел длинную выспреннюю речь, нимало не заботясь, слушают ли его. Лупе сидела неподвижно. Симон встал, куда-то вышел и, быстро вернувшись, принялся расставлять на столе посуду. Женщина, словно очнувшись, бросилась помогать, и Шандер, помимо воли залюбовавшись изящными движениями колдуньи, ясно представил ее в белом атласном платье и легком, расшитом зелеными шелками шарфе. А на шее у нее почему-то красовались фамильные изумруды рода Гардани.

4

Злые языки поговаривали, что причиной лютой ненависти сестры к брату было его равнодушие к раскосым зеленым глазищам Эанке и облаку темных кудрей, обрамляющих непомерной красоты лицо. Сын Астена как мог сторонился красавицы-сестры, которую никак не мог признать таковой. Его не осуждали. Большинство Лебедей сходилось на том, что девы прекраснее Аутандиэли Тарра еще не рождала, но упаси Великий Лебедь ввести ее в собственный дом.

На этот раз встречи с матерью и сестрой было не избежать, но Роман изо всех сил старался оттянуть это удовольствие. Он собирался посетить дом Нанниэли вечером и в обществе отца, но его опередили. Эанке застала либера врасплох.

Возможно, он и в самом деле поздоровался чрезмерно сдержанно, и сестра не преминула ему на это указать:

— Вы, брат, посещая смертных, в полной мере переняли их скверные манеры.

— Допустим, — Роман старался говорить вежливо, — но, если это так, вам следует избегать моего общества. Меня не переделаешь, зачем испытывать вашу изысканность?

— Тем не менее вы мой брат, и мой долг…

— Мы ничего не должны друг другу, Эанке, и мы никогда не были близки. Ты пришла, потому что хочешь что-то спросить. Спрашивай, лгать не буду.

— Хорошо. — Красавица тронула смоляной локон, и Роман невольно сравнил ее с женщинами, оставшимися в Гелани. Совершенной красоте Эанке не хватало безыскусной нежности Мариты, огненного задора Ланки, таинственности и гордости Лупе. Даже тихая покорность Герики казалась привлекательной рядом с неистовой уверенностью в собственном превосходстве. Внезапно Роман понял, что не только не любит сестру, но и опасается.

— Рамиэрль Звездный Дым, — Эанке требовательно повысила голос, — скажите мне, не видели ли вы во время своих странствий приметы, которые предвещали бы конец этому миру?

— Я видел признаки того, что нас ждут серьезные испытания. Будет ли конец света, зависит от многого. В том числе и от того, что станет делать каждый из нас.

— Каждый из нас? — Красавица недоуменно подняла бровь. — Кого вы имеете в виду? Рожденных в Свете или смертных?

— Я имею в виду всех, кто живет в Тарре.

— Нам нет дела до «всех». Мы — Светорожденные!

— Нас никто не звал сюда, сестра. Но раз мы сюда пришли, мы принадлежим этому миру.

— Вы заблуждаетесь, — превосходства, звучащего в ее голосе, хватило бы на нескольких королев, — мы не принадлежим Тарре. Мы должны покинуть ее и воссоединиться в Свете с нашими родичами и нашими Повелителями.

— Любопытно, — Роман уже не скрывал своего раздражения, — как мы сможем это проделать? И вообще, сколько, кому и что я должен, предоставь решать мне самому.

— Эльфы созданы Творцом и Светозарными детьми Его. Они не имеют отношения к различным грязным тварям, которых Творец сметет с лица земли за их мерзости…

— Подожди-ка, дорогая. С чего это ты решила, что ты лучше людей или, скажем, трясинников? Оттого, что рождена бессмертной? Прости, вечная жизнь, доставшаяся тебе даром, отнюдь не делает тебя лучше бабочки, живущей один день. Ты красива, не спорю. Но есть и красивее тебя. И умнее. Кто дал тебе право судить о тех, кого ты не знаешь?

— Я давно подозревала, что вы с отцом — предатели! Из-за таких, как вы, мы опоздали на Зов и остались здесь. — Эанке уже не выбирала выражений. Впрочем, гнев ей даже шел, придавая ее совершенным чертам особенную яркость.

— Называй меня как хочешь, но не вздумай — ты слышишь, — Роман неожиданно для самого себя схватил сестру за плечи и несколько раз встряхнул, — повторяю — не вздумай мешать мне. Я люблю Тарру, и я буду ее защищать. Если понадобится, и от тебя тоже!

Глава 10

2228 год от В. И. 16-й день месяца Лебедя

Таяна. Высокий Замок

Таяна. Окрестности Гелани

1

Высокий молодой человек в черной, отороченной зеленым одежде лейтенанта гвардии Церкви Единой и Единственной почтительно преклонил колено перед королем Таяны:

— Ваше величество, я счастлив сообщить вам, что легат его святейшества Парамон завтра, не позднее чем в три часа пополудни минует перевал. Он везет срочное послание его святейшества вашему величеству.

— Парамон? — Марко был удивлен и не счел нужным это скрывать. — Не он ли был хранителем библиотеки его святейшества?

— Именно так, ваше величество, — подтвердил церковник, — покойный Архипастырь доверял брату Парамону во всем.

— Покойный?! — Король выглядел потрясенным.

— Да, ваше величество. Его святейшество скончался в ночь с 16-го на 17-й день месяца Влюбленных.

— Как в таком случае легат везет мне послание главы Церкви Единой и Единственной, если Архипастырь избирается конклавом лишь спустя месяц после кончины своего предшественника, а от Кантиски до Гелани больше тридцати дней пути?

— На сей раз преемник Архипастыря известен.

— Надеюсь, брат Парамон поведает нам обо всем. Вы, вероятно, устали с дороги. Лукиан, — король обратился к капитану «Золотых», с непроницаемым лицом застывшему за королевским креслом, — позаботьтесь о гонце и пригласите моего сына и герцога Арроя.

— Ваше величество, принц Стефан и его дядя в сопровождении полусотни «Серебряных» еще утром выехали на прогулку.

— Тогда пошлите кого-нибудь за ними и разыщите графа Гардани.

2

Кони тихо ступали по золотистой предосенней траве. В высоком прозрачном небе не было ни облачка, но солнце уже не жгло, а только грело. Стефан с наслаждением подставлял лицо под теплые лучи. Конные прогулки все еще казались выздоравливающему принцу неслыханным наслаждением.

Позднее таянское лето бросило под копыта темно-красные звездчатые цветы, ночной дождь смыл принесенную ветрами мелкую серую пыль, влажный луг пах свежестью и немного горечью. Уходящие к горизонту пологие холмы отливали старым золотом, все дышало покоем, хотелось спрыгнуть с коня, зарыться лицом в теплую траву и забыть обо всем.

— Зрелище омытой дождем природы благотворно сказывается на мыслях и чувствах, — назидательно сообщил Жан-Флорентин. Философский жаб, пользуясь тем, что «Серебряные» следовали на значительном расстоянии, а от Стефана Рене не таился, перебрался с браслета на конскую голову и старательно любовался пейзажем. Стефан вздрогнул, а затем неожиданно звонко рассмеялся.

— Знаешь, Аларик, я каждый день понимаю, что я живой, солнце светит, ветер дует и впереди много-много всего…

— Хвала Великим Братьям, что ты наконец понял. — Рене придерживал своего цевца, заставляя его идти бок о бок с дрыгантом племянника. — Для этого стоило почти умереть. Для того, чтобы оценить жизнь.

— В жизни нет ничего нового, но многое, что в ней есть, воистину прекрасно, — внес свою лепту и Жан-Флорентин.

— Не сказал бы. — Рене привычно отбросил со лба белую прядь. — Если научиться жить каждый день как первый и последний, для тебя все будет новым.

Стефан повернул к спутнику разрумянившееся лицо:

— Теперь я знаю твой секрет, Аларик. Так вот почему ты можешь все.

— Увы, Стефко. Счастливчик Рене так жить мог, а у герцога что-то не выходит. Хотя выпадают дни, когда все, что загонял вглубь, вырывается наружу и ты счастлив. Пусть и недолго. Вот и сейчас…

— Что сейчас? — не понял принц. — До возвращения в Гелань мы свободны и счастливы.

— Сейчас нас ждут, — подтвердил Жан-Флорентин. — И это мне очень не нравится. После дождя ему тут делать нечего.

— Кому?

— Да Прашинко!.. Ну, пылевичок по-вашему.

Невысокая серебристо-серая фигурка скатилась с ближайшего холма и со скоростью бегущего в небе облака понеслась к всадникам. Стефан видел такое впервые, но Рене сразу же узнал одного из гостей Ласкавой пущи. Пылевичок по-прежнему напоминал худенького босоногого юношу в просторной, не по росту одежде. Поравнявшись с конными, он приноровился к поступи коня и пошел рядом, слегка задевая ступнями верхушки трав.

— Что случилось, друг? — осведомился Рене. — Мы, конечно, рады тебя видеть, но Жан-Флорентин считает — такая погода не для тебя.

— Да, я не люблю мокрую траву, но сейчас не до этого. Я принес новости от Болотной матушки. Она получила весть из Кантиски.

— Что-то с Романом?

— Он жив и здоров. Мертв ваш первосвященник.

— Филипп?!

— Его убили, но Роману удалось схватить убийцу за руку. Теперь Первым стал Феликс, бывший помощник мертвого. Он друг Романа и все знает. Послания от нового Первого в пути, одно для всех, второе — для тебя, там все сказано. Произошли странные события, было какое-то злое чародейство, но его сумели рассеять.

— Когда вернется Роман?

— Он сейчас у своих, советуется. А вернется, наверное, к концу месяца Рябин, уж не знаю, как вы его зовете. И еще. Душно тут, как тогда, в Ласкавой. Ждите беды, а еще лучше — уходите. За вами идет охота.

— Это тебе матушка сказала?

— Нет, я сам понял, пока вас искал. Кто-то ищет. Вслепую, не зная зачем и кого, но ищет.

— Но…

— Больше я ничего не знаю. Узнаю — приду, а сейчас мне пора. — Пылевичок отступил вбок, превратившись в пронизанный солнечным светом столб пылинок, быстро уносившийся к югу.

— Интуиции Хозяина Дороги можно доверять, он всегда знает, кто на чей след встал. — Жан-Флорентин выглядел встревоженным. — Если это то, что побывало в Ласкавой пуще, оно обладает страшной силой.

— А ты ничего не чувствуешь?

— Увы! Я — существо с богатым интеллектом, а он подавляет эмоции. Я многое знаю и надеюсь узнать еще больше, но ощущать тонкие эманации… Для этого нужна примитивная система восприятия.

— Ничего не понял, — вздохнул Рене. — Стефко, поклянись мне, что никуда и никогда, даже из комнаты в комнату, не выйдешь, если с тобой не будет меня. Или Преданного, или хотя бы Шандера. Я не шучу.

— Вижу, что не шутишь. — Изумрудные глаза принца погасли. — Я обещаю, хотя вряд ли это имеет значение. Если мне суждено…

— Знаешь что, дорогой, — голос Рене стал жестким, — ты спрашивал, какой у меня секрет. До этих твоих глупых слов я его не знал, а теперь вдруг понял. Нам ничего не суждено и не может быть суждено, пока мы не согласимся. Я бы тысячу раз лежал на дне, если бы признал твое «суждено»…

— Адмирал прав, — Жан-Флорентин, словно давая понять, что прогулка закончена, ловко перебрался на руку герцога, — любое предсказание действительно только до свободы воли. Это общеизвестный факт и одна из самых великих истин…

— Арде![54] — тихо сказал Рене Аррой.

3

Шандер выполнил приказание Марко, отрядив приличествующее случаю число «Серебряных» навстречу посланцу Архипастыря. Ввиду траура король решил ограничиться всего лишь тремя дюжинами воинов и дюжиной нобилей — Парамон не носил кардинальской шапки, да и повод исключал пышные церемонии. Тем не менее приветствовать легата должен принц крови, но Зенон продолжал бросаться на обитые толстым войлоком стены своей комнаты и не мог исполнить долг королевского гостеприимства. Стефан же был слишком хорошей мишенью, хотя Марко предпочел напомнить сыну не о смерти, а о здоровье.

Сообщив сыну и зятю потрясающую новость, которая, казалось, не произвела на тех никакого впечатления, Марко предложил возглавить процессию Рене. Как ближайшему родичу короля Таяны. Рене спокойно кивнул, мол, разумеется, всегда рад. Не стал протестовать и Стефан, дядя и племянник обменялись понимающими взглядами, и Рене обернулся к королю:

— Я предпочел бы, чтоб граф Гардани остался здесь. Капитан «Серебряных» не должен оставлять наследника.

— Зря ты не веришь Лукиану, — поморщился король. — Я, как видишь, еще жив.

— Лукиан предан как собака, но не доверять же собаке вести переговоры или же возглавлять войска.

— Хотя большинство собак сделают это не хуже. — Ланка, слегка задыхаясь, подбежала к отцу. — Раз ваши законы говорят, что женщина ни на что не годится, я не буду требовать корону. Но уж поехать-то встречать легата я могу!

Раскрасневшаяся девушка с вызовом смотрела на отца, брата и дядю, ожидая отпора, но его не последовало. Рассмеявшийся король лишь посоветовал дочери одеться на встречу с духовным лицом как подобает принцессе, а не фронтерской разбойнице. И поторопиться. Принцесса с кротким видом кивнула и выскочила из комнаты.

4

Примеро задернул занавески и опустился на высокий серебристый табурет, указав Роману на удобный, но низенький диван. Волшебник был весьма невелик ростом, и, несмотря на очевидное могущество, сей прискорбный недостаток его смущал. Эльф усмехнулся и откинулся на подушки, вежливо глядя на вождя Преступивших снизу вверх.

Вождь был необычайно серьезен. Невысокий, тщедушный человечек неопределенного возраста с неприметными чертами и неожиданно красивым, хорошо поставленным голосом, Примеро был бы отличным собеседником, не проступай в каждом его жесте желание поразить собеседника. Тем не менее ума и знаний магу было не занимать, а непотребных поступков за ним пока не числилось.

С Романом Примеро связывали общие поиски, общались же эльф и Преступивший по необходимости и, как правило, наедине. Чародей предпочитал не появляться на люди (а также на эльфы) в обществе высокого ясноглазого либера, но в своем доме старался быть гостеприимным.

Огромный полугоблин, состоящий при особе Примеро в качестве виночерпия и наглядного свидетельства того, что фигура, которая велика, может являться дурой, зажег странную лиловую свечу, наполнил кубки и вышел. Разведчик ждал, когда заговорит чародей, последний же явно соображал, с чего начать.

Примеро поднял кубок и посмотрел на собеседника.

— За встречу, Звездный Дым! — Примеро, как мог, давал понять, что история с кувшинками не более чем досадная случайность. Это было почти извинением, и Роман его принял.

— За встречу, — вежливо повторил бард, пригубив вино. Примеро не посрамил своей славы знатока — лучшего напитка не было даже у Архипастыря, о чем эльф и сообщил со всей откровенностью.

— Что же, ты сам дал мне повод расспросить тебя о твоих похождениях.

— Помилосердствуйте. Я охрип, полночи рассказывая о том, что видел. Если меня вывернуть наизнанку, и то я не смогу добавить ничего нового.

— Я и не спрашиваю тебя о недавних событиях. Ты бывал в Кантиске и Таяне раньше. Лет сто назад, если не ошибаюсь?

— В Кантиске. В Таяну меня никогда не заносило.

— Наблюдая настоящее, мы можем судить о прошлом. Как думаешь, Марко похож на своих предков?

— Ямборы были сильными королями с самого начала, — ушел от ответа Роман. — А похож ли Марко на предков? Думаю, не во всем. Предки смотрели на Арцию, Марко — в горы и в море.

— Расскажи об Аррое и герцоге Тарски.

— Аррой… — Роман замялся. Описывая Рене, он вторгался в очень тонкую сферу. Проще всего было сказать, что адмирал Аррой — мужчина и вождь в лучшем смысле этих слов. Однако такое признание могло вызвать у Примеро ревность, что было бы весьма не ко времени. Вовремя вспомнив старого Анна, называвшего ручную лисичку Плотвичку не иначе как «рыжей, остромордой, длиннохвостой плутовкой, пугающей кур», Роман попытался дать эландцу пространную, но не задевающую чувств Примеро характеристику: — Герцог Аррой не слишком молод, но до старости ему далеко. Он прекрасный воин и неплохой военачальник. Кроме того, эландец надежен, умен, держит данное слово. Иногда он бывает жесток, но в обаянии ему не откажешь…

— Теперь герцог Тарски.

— Это очень просто. Представьте себе человека, равного Аррою почти во всем, но при этом его полную противоположность…

Глава 11

2228 год от В. И. 17-й день месяца Лебедя

Таяна. Высокий Замок. Гелань

Пантана. Убежище

1

Он с трудом открыл глаза и увидел выцветшее раскаленное небо. Хорошо, что он лежал на спине, — упади он лицом вниз, ему не хватило б сил перевернуться, а так он мог смотреть вверх. Человеческие глаза не вынесли бы льющегося сверху безжалостного света, но ему это доставляло лишь небольшие неудобства. Куда меньшие в сравнении с дикой пульсирующей болью, рвавшей переломанное и искалеченное тело. Но даже эта боль была ничто в сравнении с осознанием конца.

Еще утром они были живы, сильны, веселы и уверены в себе; они мчались вперед с нетерпеливым восторгом, предвкушая быструю, красивую схватку и блестящую победу, которая на какое-то время развеет обыденность. Он явился последним — не смог отказать себе в удовольствии провести ночь перед битвой с нежной красавицей, которую видел в первый и, как оказалось, в единственный раз…

Налетевший порыв сухого горячего ветра всколыхнул седую траву, невиданные серо-серебристые метелки склонились над самым лицом — тонкие нити на фоне обжигающей бесконечности. Второй порыв ветра оказался сильнее, пушистая кисть мягко коснулась щеки и вновь выпрямилась. Он провожал ее взглядом, пока мог, — повернуть голову было свыше его сил. Потом опять ничего не происходило. Тот же льющийся с бесцветного неба жар, та же боль, то же бессилие. Он знал, что умирает, и хотел, чтобы это случилось скорее, но смерть все не приходила.

Затем откуда-то сверху раздалось странные мелодичные крики. Сначала едва слышные, они приближались, и наконец над ним поплыла стая больших белых птиц. Таких он никогда прежде не видел, так же как не видел этой седой пушистой травы. Стая была не столь уж и велика, но он не смог сосредоточиться и пересчитать птиц. Почему-то ему казалось очень важным знать, сколько же их там, в небе. Белокрылые, с длинными вытянутыми шеями, они летели четким, красивым строем, каждая занимала какое-то свое, лишь ей одной принадлежащее место. Будь он здоров, счесть небесных летуний не составило бы труда, но он умирал; и мысль о том, что ему никогда не узнать, сколько птиц проплыло над ним в его последний час, была непереносимо мучительной. А они улетали, плавно и безжалостно, уменьшаясь на глазах, таяли в слепящем беспощадном сиянии, а он не мог даже вздохнуть…

Рене проснулся сразу. Как от сигнала. За окном чернело бархатное летнее небо, усеянное крупными, тревожными звездами, одна внезапно сорвалась и покатилась вниз, оставляя за собой сверкающую полосу. Месяц Лебедя — месяц Падающих Звезд, так его раньше называли в Эланде. Адмирал встал и перебрался к окну, поближе к звездам; сердце колотилось, словно он пробежал весу[55], а то и две, и причиной, конечно же, был проклятый сон. Рене Аррой сны видел редко и еще реже запоминал. От природы несуеверный, Счастливчик упорно не признавал предчувствий, предсказаний и вещих снов. В юности он просто жил, жил жадно, страстно, не загадывая на завтра, ежедневно рискуя, ввязываясь в самые невероятные авантюры, которые только могли прийти в голову.

…В первый раз это случилось по дороге в Идакону. Он так же вскочил среди ночи, до мельчайших подробностей помня приснившийся сон. Сон, наполненный предсмертной тоской и грустными птичьими криками. Тогда Рене точно так же сидел, уставившись невидящими глазами в небо и ничего не соображая. Все было спокойно, позади — приключения, в трюме — богатая добыча, впереди — долгий путь домой — на сей раз они забрались так далеко, что при самом удачном ветре им предстояло проболтаться в открытом море не меньше месяца. И вдруг этот ночной кошмар…

Разумеется, Счастливчик никому ничего не рассказал, но все последующие дни в глубине души ожидал беды — шквала или, наоборот, полного штиля, встречи с ортодоксами, а то и с атэвами, но удача не собиралась отворачиваться от своих любимчиков. День проходил за днем, и капитан взял себя в руки и посмеялся над своими предчувствиями. Плавание закончилось благополучно, но когда они пришли в Идакону… Рене слишком хорошо помнил это — смерть семьи, свалившиеся на голову незнакомые и неприятные обязанности, скороспелая, неизбежная женитьба, дни и ночи, заполненные до отказа делами. Урывая несколько часов для сна и словно бы проваливаясь в бездну, он переживал самую черную в своей жизни полосу, убивая в себе отважного бродягу, искателя чудес. Лишь в одном Счастливчик смалодушничал — запретил себе высчитывать, не совпал ли его сон с приходом в Идакону таинственной заразы, косившей тех, в ком была хоть капля крови Арроев.

Прошло восемь лет, и Рене вновь увидел сожженное небо, гнущуюся под горячим ветром седую траву, улетающих птиц, оглашающих степь странным плачущим кличем… Потом сон стал столь же привычным, как и постылая власть. Иногда с ночными кошмарами совпадали известные беды — смерть сестры, исчезновение «Волчьей звезды», на которой ушел близкий друг, падение подмытого морем маяка… Иногда не происходило ничего, но Рене был уверен, что просто не знает про несчастье.

Эландец заставил себя зажечь свечу, налил вина. Небо за окном понемногу светлело, ветер уносил растрепанные редеющие облака к Последним горам. Рене потягивал таянское, слушал, как звякают отодвигаемые решетки, перегораживавшие на ночь внутренние дворы Высокого Замка, — предосторожность, не имевшая до последнего времени смысла, но скрупулезно выполнявшаяся целыми поколениями «Золотых». Можно было выйти на стены, встречая новый день, можно было лечь спать, а Рене смотрел на догорающую свечу, пытаясь что-то вспомнить. Что-то очень важное, чем его нынешний сон отличался от прежних.

2

Голубая Амора ослепительно сияла на зеленоватом утреннем небе, на листьях и цветах собиралась роса, и уже пробовали голоса просыпавшиеся птицы. В Убежище вступал еще один летний день — неторопливый и роскошный.

Эанке Аутандиэль, целомудренно кутаясь в небесно-синюю шаль, стояла у раскрытого окна и рассеянно наблюдала за звездами. Сегодня был великий день — она, ее мать и еще девять Перворожденных потребовали выслушать ее на Совете Лебедя, и местоблюститель ответил, что слово Эанке прозвучит за час до полудня. Красавица многие годы готовила приличествующую случаю речь и сейчас, мысленно повторив ее, осталась довольна — она ни в чем не грешила против этикета и вместе с тем была жесткой и настойчивой. Дядя должен понять, что Эанке лучше не мешать!

Из достоверных источников она знала о талисмане, попавшем в руки ее умалишенного брата. Именно это вкупе со странными знамениями и заставило Аутандиэль сбросить маску несколько раньше, чем она собиралась. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Нэо покинул Убежище вместе с найденным им кольцом. Возможно, оно сможет заменить другое, не менее могущественное, утраченное Лебедями во времена Войны Монстров. Если так, с его помощью можно вырваться из таррской ловушки или хотя бы послать зов Светозарным.

Нэо Рамиэрль, позабывший все приличия и более похожий на презренных смертных, чем на сына Звезд, сам не понимает, что попало ему в руки. Она же, Эанке, не зря по крупицам восстанавливала древние заклятия; сомнений почти нет — найденное кольцо создано тем, пред которым все они со своим робким волшебством не более чем пыль. Не мог смертный, будь он трижды Преступившим, сотворить артефакт такой силы. Он его где-то отыскал, а значит, кольцо принадлежит Эрасти не более, чем выброшенный морем сундук с утонувшего корабля принадлежит нашедшему его бродяге.

Нет, Эанке не пыталась уговаривать брата — Нэо был ей чужд и непонятен. Она старательно презирала его, чтобы не бояться. Единственный разговор между братом и сестрой, состоявшийся после возвращения Рамиэрля, показал, как мало он ценит кровь Звезд. Девушка не стала даже заводить разговор о кольце — не хотела раскрывать отступнику и его друзьям разгаданную ею тайну. Но перед советом клана и местоблюстителем высказаться нужно.

Конечно, Снежное Крыло вряд ли их поддержит, но они должны иметь право потом сказать, что действовали по закону. Если им откажут, Эанке Аутандиэль все равно завладеет талисманом. Во имя будущего эльфов Тарры и, разумеется, своего собственного будущего. Завладеет, даже если придется перешагнуть через трупы брата, дяди, отца…

3

Лупе собралась с духом и вытащила заветные карты О[56]. Она купила их очень давно, еще в своей самой первой, счастливой и глупой жизни. Карты были кусочком запретного, но тем более соблазнительного плода, к которому тянулась душа юной ноблески. Гадание на О уже не первый век преследовалось и Церковью, и светскими властями Благодатных земель, достать настоящую колоду было почти невозможно, но Лупе повезло, она стала обладательницей точной копии старинных карт. Продававший их купец по секрету сообщил, что такие были в ходу во времена Анхеля Светлого и что даненка получила колоду, чудом избежавшую сожжения, когда Циала объявила О ловушкой, расставляемой людям Антиподом.

Лупе любила рассматривать странные картинки. В отличие от обычных гадательных карт, в О было не восемь мастей по десять карт каждая, а двенадцать по тринадцать. Это была Малая Судьба. Были еще тринадцать карт Большой Судьбы, означающие, что тот, на кого гадают, втянут в события, недоступные его пониманию. Кроме того, в колоде О было несколько пустых Белых и пустых Черных карт, число которых почему-то все время менялось.

Пожилой маг-распечатник[57], на свой страх и риск преподавший Лупе азы гадательного ремесла, утверждал, что на самом деле никаких Черных и Белых карт нет, просто изображения иногда тонут во Тьме, а иногда в Свете, обозначая развилку на дороге Судьбы, где только от человека зависит, что будет дальше. Так ли это, Лупе никогда не задумывалась, карты служили ей для того, чтобы спрашивать о том, скоро ли придет ОН.

В последний раз Леопина тревожила заветный ларец, где спали завернутые в лиловый шелковый платок карты, решившись бежать из отчего дома с красавцем-поэтом. Это был простенький расклад. Девушка вытащила три карты, означавшие, что будет, если она решится на побег, и три карты, которые говорили о том, что будет, если она покорится родительской воле и примет неизвестного ей жениха, найденного отцом. В последнем случае О обещали долгую спокойную дорогу с мелкими радостями и мелкими обидами, а в конце — богатство. Первый расклад сулил Малую Радость, Долгие Слезы и Великую Любовь. Разумеется, она бежала. Впрочем, скажи карты другое, она бы все равно поступила так, как поступила.

Разочарование наступило быстро — муж оказался глупым, грубым и хвастливым, он даже жил за счет поселившегося в Гелани сводного брата. Лупе надолго запретила себе думать о картах, пока… Пока в маленький домик медикуса Симона не пришел Шандер Гардани. Граф. Друг наследника таянской короны. Конечно, не Лупе, порвавшей с прошлым, отказавшейся от достаточно знатной, хоть и уступавшей Гардани семьи, мечтать о друге принца, но… После ухода Шандера Лупе вспомнила предсказание и поняла: первые дни с ее неудачным супругом означали Малую Радость, годы то ли супружества, то ли соломенного вдовства могли сойти за Долгие Слезы, а теперь к ней пришла Великая Любовь. И женщина достала убранную с глаз, но тщательно сберегаемую шкатулку. Она готовилась к Великому Раскладу.

Маленькая знахарка помнила, что Великий Расклад делают один-единственный раз в жизни, а посему лучше не пытать карты без крайней на то необходимости, но женщина хотела знать, может ли она хотя бы надеяться. И решилась. Это утро, когда луна уже зашла, а на зеленом небе ярко сверкала Амора-Любовь, как нельзя лучше подходило к выполнению задуманного — О охотнее всего открывают свои тайны на рассвете.

…Сперва надо было дать картам имена. Семь королей, рыцарей и королев на время расклада становились теми, кто уже вошел в жизнь вопрошающего и о ком его мысли. Остальные фигуры могли трактоваться по ходу дела. Лупе подумала и решила, что сама она — королева Вечера, молчаливый граф Гардани был произведен в рыцари Зимы. Нужно было назвать еще пятерых; гадалка немного подумала, глядя на пламя свечи, и решила, что герцог Аррой — король Вод, тем паче что тот изображался в виде эландского маринера. Либер Роман был произведен в рыцари Утра со звездой Аморой на щите. Подумав еще немного, Лупе решила, что Стефану, другу и сюзерену Шандера, подойдет быть королем Зимы, а дочери графа — королевой Дня, смеющейся юной девушкой с охапкой желтых полевых цветов в руках. Молоденькая свояченица Гардани Марита в глазах Леопины превратилась в королеву Утра. Теперь оставалось выложить карты на стол рядами по тринадцать в каждом, а затем убрать все, кроме нареченных фигур и тех карт, что непосредственно к ним примыкали, после чего попытаться прочесть расклад. Лупе так и поступила, но, когда проделала все необходимое, застыла от удивления. Она никогда не слышала о подобном раскладе!

Обычно карты Великой Судьбы редко смешивались с картами вопрошающего, а Великий Орел и Великий Дракон и вовсе были известны тем, что никогда не выпадают. Теперь же все избранные гадающей карты оказались связаны друг с другом, а вокруг них располагались все карты Великой Судьбы! И только одна лежала отдельно от всех — Звездная Пристань, означающая счастливый исход.

Приглядевшись внимательней, Леопина заметила, что королева Вечера и рыцарь Зимы оказались с краю этого буйства рока, причем их карты легли близко друг от друга (между ними оказалась лишь девятка Воздуха, известная также как Великое Испытание, слуга Воды, в которые гадалка тут же записала своего жалкого супруга, и непонятный рыцарь Лета — молодой охотник среди могучих дубов). То, что судьбы ее и Шандера могли пересечься, заставило женщину благодарственно сложить руки, но потом она охватила взглядом весь расклад, и мечтательно-счастливое выражение исчезло с худенького лица. Такого Лупе не только никогда не видела, она и представить не могла, что карты могут лечь подобным образом! Дрожа от ужаса и недоумения, женщина склонилась над столом.

Узел расклада закручивался вокруг герцога Арроя, окруженного десяткой Огня, сердцем Воды и сердцем Осени. Еще одна карта называлась Кровавая Роза. Изображение истекающей алой кровью белой розы на фоне скрещенных шпаг и затянутого облаками неба, прорезанного одиноким солнечным лучом, предрекало или любовь, которая грозит гибелью, или же, наоборот, чувство, способное победить смерть. Кровавая Роза соединяла судьбу герцога Рене с кем-то, обозначенным картами О как королева Осени. Старинный художник изобразил молодую женщину в черном, с распущенными светлыми волосами, стоящую у залитой ослепительным солнцем стены. Женщина спокойно и отрешенно смотрела вдаль, на темном корсаже напротив сердца алело небольшое пятно, казавшееся кровью. На самом деле это был приколотый к платью осенний лист.

Кого же свяжет судьба с эландским адмиралом, свяжет так, что даже смерть, уносящая в темные глубины все сущее, не сможет забрать эту любовь? Неужели принцессу Илану? Но та больше походит на королеву Огня… Огненная королева — неистовая охотница, летящая на лошади с рыжей развевающейся гривой, тоже участвовала в раскладе. Ее и адмирала разделяли десятка Огня, называемая также Великой Битвой, и тройка Воды, означающая предательство или неизвестность. По другую сторону стремительный бег Огненной королевы тонул в Черных картах, к которым примыкали Белые, касавшиеся Шандера…

Лупе поискала глазами Стефана. Нашла. Окруженного тремя картами Каменной масти, что могло означать болезнь, заточение или смерть. Тонким лучиком надежды оставалась четвертая карта — семерка Весны: семь цветков сон-травы, пробивающихся из снега. Эта карта означала выздоровление, надежду, возрождение в новом качестве. Дальше следовали сердце Весны, означающее возвышенную любовь, и вновь королева Осени, к которой тянулась еще одна карта — король Вечера, золотоволосый человек в роскошных одеждах, стоящий со свитком в руках у окна, выходящего на закат. Короля окружали две Черные карты, означающие неизвестность, и прекрасный кавалер с Утренней звездой на щите — Роман Ясный.

Лупе лихорадочно пыталась постичь, что говорят О, но ничего не понимала. Стефан вроде бы был окружен небытием, но вместе с тем связан надолго, если не навечно, с таинственной королевой Осени, той, кого судьба предназначила Рене. Какое-то место в разворачивающейся фантасмагории занимал неизвестный король Вечера, имеющий непосредственное отношение к Роману. Сама Лупе, как и Гардани, тоже должна была принять участие в надвигающихся событиях, но словно бы с краю — уготованная им полоса бед и разлук сменялась пустыми Белыми картами, означавшими возможность начать все сначала и прийти к счастью или покою.

Белку ожидали дорога, обиды и сердце Лета — радость, которую проносят сквозь жизнь, зато Марита была окружена Темными картами, и лишь сердце Утра — звезда Амора пыталась разогнать наступающую тьму. И еще Марита оказывалась связанной со Стефаном, обоих их накрывала Тьма — знак Великой Судьбы, сулящий гибель. Лупе еще раз попробовала сосредоточиться. Итак, в центре событий Рене Аррой и непонятная королева Осени. Рядом — Роман и король Вечера, а чуть вдали — король Ночи, темная фигура со звездой на ладони, застывшая на фоне звездного неба.

Противостоят им король Камня и Бездна — знак угрозы, пришедшей извне. Три Дороги, выпавшие следом, означают выбор, который предстоит Рене и его королеве. Карта обещает, что из множества дорог одна все же не окажется ложной. Но кто же все-таки эта Осенняя? Если к ней прикована сердцем Весны душа Стефана, это… Герика? Дочь Михая и Рене?! Не может быть! Впрочем, кем бы ни была Осенняя, ее опаляет Негасимое Пламя, означающее причастность к Высшей магии.

Всех их — Рене, Романа, Осеннюю, Стефана, непонятных королей и ее саму с Шандером — подхватит Буря, карта, говорящая смертным, что они вовлечены в сражение высших сил. О сулили Рене и его королеве Бесконечность — черная кошка с раскосыми равнодушными глазами угадывалась еще большей чернотой на черном фоне. Этот знак почти никогда не выпадал, считалось, что он сулит познание всех мук Преисподней и победу, но такой ценой, которую никто, будучи в здравом уме, не согласится заплатить. Однако карты утверждали, что Рене заплатит, — вот она, Протянутая Рука (нищий, которому рыцарь отдает вырванное из собственной груди сердце) — знак великой, немыслимой жертвы, на которую пойдет адмирал.

Осеннюю королеву ждало Долгое Возвращение — женщина со сжатыми губами идет босиком по воткнутым в землю ножам — достигнутая цель, но опять-таки страшной ценой. Дальше все тонуло в Темных картах, среди которых затаились Великий Орел и Великий Дракон — самые загадочные из символов О. Толкователи давно забыли, а может, и вовсе никогда не знали, что означали летящий меж звезд огромный Орел и обвившийся вкруг прозрачной лиловой скалы Дракон. Одни считали их забытыми богами, другие трактовали Дракона как высшую Мудрость, а Орла как божественную Свободу, третьи говорили, что это Великие Наблюдатели, доносящие до Престола Триединого поступки и мысли, четвертые называли Орла и Дракона порождениями Антипода, противостоящими Спасителю и Судие, как сам Антипод противостоит Создателю.

Наставник Лупе склонялся к мысли, что Дракон и Орел символизируют силы, хранящие Тарру. Они могут пребывать в иных сферах или спать глубочайшим сном, но при приближении, казалось бы, неотвратимой угрозы придут и спасут. Если это так, подумалось Лупе, то Дракон и Орел должны были бы оказаться в гуще событий, они же словно наблюдают из темноты за жертвами и страданиями королей и королев, отлученных Пустотой от Звездной Пристани, дарующей покой и забвенье. Лупе смотрела на карты с тягостным предчувствием. Маленькая колдунья слишком много прочла, чтобы отмахнуться от такого предсказания, и потом, она была в Ласкавой пуще. Наступали страшные времена, и нужно было что-то делать…

Лупе бессмысленно уставилась на карту Великой Судьбы, изображающую радугу над бескрайним цветущим лугом, сквозь которую пролетала стая лебедей. Свет — счастье, мир, радость жизни. Он останется, если Рене и Осенняя королева, выбирая Дорогу, не ошибутся, если они, опаленные Негасимым Пламенем, пройдут до конца свой страшный путь, путь, который, кроме них, не пройдет никто. Женщина невольно содрогнулась, когда ее глаза вернулись к Бездне — белесому туману, в котором двигались какие-то уродливые фигуры, а из него тянулось вперед что-то мерзкое — то ли руки, то ли щупальца — и глядели жуткие пустые глаза. Бездна стоит за спиной короля Камня. Михай?! Недозволенная магия? Яд? Но ведь Михай побежден и почти мертв? Или нет?

Маленькая колдунья чувствовала, что должна понять нечто очень важное, понять и рассказать Аррою или Шандеру, но, вновь и вновь вглядываясь в карты, она так и не могла постичь, какая именно угроза наплывает на мир. И только одно было очевидным — необходимость защитить Мариту и Стефана. Лупе бессильно опустила руки и заплакала.

Глава 12

2228 год от В. И. 17-й день месяца Лебедя

Пантана. Убежище

Таяна. Высокий Замок

1

Водяные лилии в широких хрустальных вазах казались вырезанными из драгоценного белого мрамора, а серебряные ветви, свисающие над креслом местоблюстителя, выглядели живыми. В огромные, доходившие до пола цветные окна щедро лился солнечный свет, окрашенный в самые нежные и изысканные цвета.

Местоблюститель Лебединого трона Эмзар Снежное Крыло из Дома Розы обвел строгими голубыми глазами собравшихся. Здесь были главы Домов, то есть те, кто мог решать. Остальных, имевших привилегию слушать и говорить от своего имени, видимо, не так уж и взволновала просьба Эанке Аутандиэль, Эанке Падающей Звезды, дочери Астена Кленовой Ветви и Нанниэль Водяной Лилии. Или же Светорожденные уклонились от присутствия на Совете именно из-за Эанке, чья телесная красота не мешала ей быть истинным бичом клана. Не поддержать просьбу Аутандиэли означало заполучить смертельного врага, поэтому соплеменники Эмзара, многие века тщательно избегавшие любых столкновений, предпочли не появиться.

Пришли лишь те, с которыми Эанке и ее матушка шептались по укромным местам. Эти будут поддерживать своих предводительниц, а значит, Совету или придется пойти им наперекор, что означает войну, или же согласиться, по сути, отдав в их руки Убежище. Буде такое случится, ответственность за дальнейшее ляжет на его, Эмзара, плечи. Он, конечно, знает, что делать, но после этого лишь самый азартный игрок поставит на то, что местоблюститель увидит следующую весну. Рамиэрль бы поставил.

Впрочем, что бы ни думал Эмзар, его обрамленное темными локонами лицо оставалось бесстрастным. Заняв причитающееся ему место во главе стола и тщательно расправив складки белоснежного плаща, Местоблюститель равнодушно обратился к главам Домов. Семи, а ведь когда-то на Совет собиралось более сотни Лебедей!

— Дети Звездного Лебедя, да скользит он вечно по глади Великого Озера, Эанке Аутандиэль из Дома Розы обращается к нам с просьбой. Выслушаем же ее.

Возразивших не нашлось. Эмзар царственным жестом возложил руку на инкрустированный перламутром и опалами стол:

— Говорит Эанке из Дома Розы!

Чтобы не уронить себя перед Советом, Эанке надела лучшие драгоценности Дома. Даже знаменитую диадему, украшенную тридцатью двумя звездчатыми сапфирами. Эмзар знал, что без разрешения главы Дома она не имела права это делать. Очевидным было и то, что Астен своего разрешения не давал. Дочери же просто не пришло в голову спросить мнения отца. Конечно, за годы прозябания в Убежище эльфы опростились, отвыкнув от строгих требований этикета, но раз уж Эанке объявила себя наследницей старинных властителей, она не должна пренебрегать древним обычаем. Хотя, с другой стороны, надев фамильные ценности, Падающая Звезда словно бы обретала право говорить от имени Дома. Эмзар равнодушно взглянул на брата.

Астен был одет подчеркнуто скромно — серо-голубая туника подпоясана простым серебряным поясом, на золотых волосах тонкий серебряный обруч. На красавицу-дочь он смотрел со скучающим выражением вежливого хозяина, внимающего надоедливому и неумному гостю. Если в душе Астена и бушевала буря, он ничем себя не выдал. Правитель в который раз подумал, что его брат-поэт не столь прост и понятен, как может показаться с первого взгляда. А Кленовая Ветвь вежливо улыбнулся и приложил руку к груди:

— Свидетельствую и подтверждаю, что стоящая пред нами девица и есть Эанке Аутандиэль, что она принадлежит к Дому Розы, главой которого я являюсь. Девица же Эанке приходится сестрой наследнику главы Дома Нэо Рамиэрлю.

Глаза девицы Эанке бешено сверкнули. Формально Астен лишь подтвердил ее право требовать справедливости, на деле же дал понять, что не имеет к происходящему никакого отношения, и напомнил, что Эанке Аутандиэль не более чем сестра Рамиэрля-Разведчика, права которого она вздумала оспаривать. У Эанке хватило ума сдержаться: как бы там ни было, она не позволит втянуть себя в спор, пока не выскажет все, что считает нужным. Красавица обвела глазами семерых вождей, собравшихся за столом Местоблюстителя, и десятка полтора соплеменников, сидевших на обитых серебристым шелком скамьях, расставленных между доходящими до пола окнами. Рамиэрля среди них не было.

— Я прошу Совет Лебедя выслушать меня. — Звонкий и чистый голос был слышен в самом отдаленном уголке Зала Звездного Лебедя.

2

Шандер переставил вырезанную из черного дерева «всадницу» на два поля вбок. Он считался неплохим игроком в эрмет, но сегодня у него не было шансов — обыграть Стефана было не легче, чем превзойти Рене в искусстве фехтования. Возможно, когда-то кто-то такой и родится, но это когда еще будет. Тем не менее играть с принцем и фехтовать с адмиралом граф Гардани любил. Капитан «Серебряных» никогда никому не завидовал, чужое мастерство его лишь восхищало и заставляло часами тренироваться. В Высоком Замке сражаться с Шандером в эрмет на равных могли разве что король Марко да покойный Иннокентий. Что до шпаги, то, пока Стефан был здоров, граф и принц оспаривали друг у друга первенство, в равной степени гордясь и своими удачами, и победами друга. Впрочем, их отношения в принципе не знали, что такое зависть.

Отец Шандера сначала смотрел на дружбу сына с принцем косо, так как никогда не одобрял королевских фаворитов, но, убедившись, что Стефко не является господином, а Шани — слугой, успокоился. Шандер же никогда и ни о чем венценосного друга не просил, пока не влюбился в красавицу-мещанку, расстаться с которой было выше его сил. Откажи Стефан в просьбе или посоветуй сделать юную Ванду не женой, а любовницей, граф наверняка сохранил бы фамильную преданность Ямборам, но это была бы обычная верность рыцаря сюзерену. Принц поступил иначе. Преодолев сопротивление обоих семейств и отца-короля, при помощи кардинала Иннокентия Стефан устроил брак Шандера, после чего друзья стали неразлучны. Именно тогда король Марко сделал шаг, сначала всех удививший, но потом оцененный по достоинству. Когда капитан «Серебряных» нашел смерть в медвежьих объятиях, король назначил его преемником друга своего сына.

Гвардия наследника не сразу признала нового начальника, который к тому же был младше большинства из них, но Шани Гардани доказал, что достоин своей должности. Нынешние «Серебряные» были готовы следовать за своим капитаном в огонь и в воду.

Когда после отъезда Романа граф собрал своих лейтенантов и рассказал о заговоре против Стефана, те восприняли новость как положено личной гвардии. Внешне ничего не изменилось — все так же сменялись каждые два часа парадные караулы, а свободные от дежурств воины упражнялись во внутренних дворах, пили вино и крутили усы перед хорошенькими девицами, но на самом деле «Серебряные» больше не отдыхали. Как-то так вышло, что гвардейцы оказывались именно под теми окнами и у тех дверей, через которые можно было пройти к покоям принца и эландского герцога, также взятого под негласную охрану. Под шитыми серебром черными доломанами были надеты кольчуги, а вино разбавлялось водой.