— Да нет, уверяю тебя, что кровь. Во всяком случае, у меня. Я еще зайду к тебе. Спи.

— Ты в самом деле согласился на коронацию? — Шани оторвал голову от подушки и внимательно взглянул на адмирала. — Давно пора.

— Мое согласие стоит немного, если мы не переживем зиму. Впрочем, принцем я умру или королем, мне как-то безразлично…

— Все так плохо? — Граф попробовал приподняться на локтях, но у него не вышло.

— Лежи! — прикрикнул Аррой. — Мы пока еще не воюем.

— Лежу, — теперь Гардани улыбался совершенно искренне, — смирно. Но ты все-таки скажи.

— Кроме обычной драки, которую мы обязаны выиграть — иначе нас чайки засмеют, ожидается какая-то магическая пакость… Тут сила не на нашей стороне, и как бы нам не пришлось делать то, что не доделали небожители, ну да это еще не завтра случится.

— Ты уверен?

— Что не завтра, уверен. Почему про Белку не спрашиваешь?

— Не могу… Соскучился, но таким она меня видеть не должна. Пусть она еще погостит у Димана.

— Легче справиться с дюжиной ортодоксов, чем с твоим детищем, но я рискну. Когда я валялся в болоте после свидания в Оленьем замке, меня тоже гостей принимать не тянуло… Ладно, отдыхай!

Рене весело хлопнул дверью, подмигнул привезенному Максимилианом клирику-медикусу и, уже не улыбаясь, спустился к морю. Обладавший терпением кошки над мышиной норой, когда требовалось подкараулить вражеское судно или выбрать единственно возможный миг, чтобы проскочить между береговыми скалами и чужими пушками, он бесился, когда лично от него ничего не зависело. В случае с Шандером оставалось только молиться и ждать.

— Ты должен научиться переносить то, что не в силах изменить, — назидательно изрек Жан-Флорентин, истосковавшийся от молчания. Несмотря на неистребимую любовь к полемике, философский жаб тщательно соблюдал конспирацию, и в Эланде никто не знал, что нежданно полюбившаяся Рене безделушка на самом деле являет собой волшебное и очень болтливое создание. Зато когда Рене и Жан-Флорентин оставались наедине, жаб своего не упускал.

Аррой бросал в воду камешки, вполуха слушая о пределе возможностей и умении отличать то, что в твоих силах, от того, что находится за пределами оных. Закончив с поучениями, каменный философ перешел к делам более насущным:

— Ты будешь отвечать на письмо, которое тебе передал Шани?

— Ты хочешь сказать, что прочел его?

— Не понимаю, что тут странного. Ваш алфавит достаточно примитивен, а арцийским наречием я, смею думать, владею в совершенстве.

— Я не об этом. Письмо было от дамы. Письмо было личным.

— Ты его читал при мне. — Жаб в самом деле не понимал предъявленных к его особе претензий. — Разумеется, я его прочел, тем более что с самого начала нахожусь в курсе твоих отношений с женщинами таянского королевского дома. Должен отметить, что Илана чем дальше, тем больше ведет себя как настоящая королева, но ты ей нужен. Женщина, — жаб поднял правую переднюю лапу, — начало сопутствующее, а мужчина — начало активное, созидающее. Илана с удовольствием поможет тебе стать владыкой всех земель, населенных людьми. Проблема Михая Годоя в этом случае решится сама собой. Илана или отравит супруга, или попросит его убить. Возможно, того самого гоблина, который принес нашего друга Гардани.

— Мне не нравятся убийства, — рассеянно откликнулся Рене.

— В самом деле? Если мне не изменяет память, только в Оленьем замке ты оставил две дюжины трупов.

— Это другое дело. Я защищался.

— Для тех, кого ты убил, важен результат. И в случае с Годоем и Иланой важен результат. Ты не хочешь войны с Таяной, и ты думаешь, как уничтожить врага. Огонь надо гасить огнем, и, кстати, не забывай, что твой ребенок — законный наследник Таяны.

— Я в этом вовсе не уверен. Мы не знаем ничего, кроме того, что королева беременна.

— Лгать самому себе — занятие недостойное. — Жан-Флорентин переменил позу и теперь сидел почти по-человечески, закинув ногу на ногу. — Ты прекрасно знаешь, что Стефан не вступал в интимные отношения с Герикой, так же как и король Марко. Кроме того, Герика не такая женщина, чтобы завести себе мужчину для удовольствия.

— Ты-то откуда это знаешь? — вздохнул адмирал, в который раз не зная, злиться ему или смеяться.

— Я хорошо разбираюсь в женской психологии. Только мозг, не обремененный специфическими эманациями, — Жан-Флорентин с удовольствием выговаривал мудреные слова, вряд ли понятные в Тарре кому-то еще, — может оценить схему поведения мыслящего существа. Принцесса Илана, пока не получит тебя, будет весьма неразборчива в своих интимных связях, а вот Герика слишком пассивна и равнодушна. Разумеется, если кто-то проявит к ней настойчивый интерес, она уступит, но такое если и произошло, то после нашего отъезда, а забеременела она раньше.

— Хорошо. Убедил. Я — отец ребенка, хоть я только выполнил просьбу короля Марко.

— Правильно. Он хотел любой ценой сохранить династию, и ты должен довести дело до конца. То есть найти ребенка, вырастить его и передать ему его державу в достойном виде, а для этого надо победить Михая, что опять-таки легче всего сделать с помощью Иланы.

— Скажи лучше, ты что-нибудь знаешь о крепости Варха?

— Ты уходишь от ответа.

— Нет. Просто хочу понять, почему все время думаю о Вархе.

— Это же очень просто! — Жан-Флорентин полыхнул самодовольным золотом. — В Вархе нет ничего важного, но ты помнишь, что Годой, когда был Зеноном, сказал: «Варгх хродэ».

— Не помню.

— Помнишь, но ваша память многократно уступает нашей. Вы пользуетесь тем, что осталось сверху. Того же, что утонуло, вы не видите. Слова Годоя утонули. Они лежат на дне и тебя тревожат. Ты слышишь похожее слово и придаешь ему смысл. Понятно?

— Что значит «Варгх хродэ»?

— Этот язык мне незнаком, — признался жаб. — Я не слышал его. Он или мертв, или не принадлежит Тарре. Я могу уловить разлитую в эфире мысль и облечь ее в понятные вам звуки, но не наоборот, но вернемся к нашей принцессе. Напиши ей, что ты ее прощаешь, понимаешь ее чувства, но что она сама была виновата, заговорив с тобой не о любви, а о политике. Вырази сожаление, что будущий король Эланда, ей это понравится, и жена регента Таяны — теперь непримиримые враги. Намекни, что, если бы не ее замужество, все можно было бы исправить, и передай ей на память какой-нибудь пустячок — кольцо или кинжал… Мне кажется, кинжал будет уместнее.

— Нет, Жан-Флорентин, — серьезно и грустно сказал герцог, — из этого ничего не выйдет. Может, у кого-то на обмане и вырастает хороший урожай, но я не из их числа. Каждому — свое. Я никогда не смогу воспользоваться женщиной, чтобы победить мужчину. И я никогда никого не подтолкну к убийству из-за угла.

— Но ты хотя бы понимаешь, что своим отказом убьешь множество людей?! Одно твое письмо может предотвратить войну.

— Нет. Если бы речь шла только о Годое, то, убив его, мы могли бы остановить колесо… Наверное, я бы воспользовался твоими советами, хоть они, прямо скажем, подловаты, но разве ты сам не видишь, что происходит? Будь все в порядке, я бы ни с тобой, ни с Эарите, ни с Романом даже не встретился. Мы объединились только потому, что кто-то начал игру, и это не Годой. Если тарскиец подохнет, прячущиеся за его спиной откроют лицо и бросятся на нас раньше времени, и не Илане их остановить.

Теперь ребенок. Я до сих пор не знаю, что с ним связано, но эта тайна еще не раз станет у нас на пути. В том, что Стефан отказался от Герики, в том, что Марко взял ее в жены, а потом отдал мне, — во всем этом был вызов судьбе, попытка перескочить рифы по высокой воде, но удалась ли она? Не знаю, что и думать, а раз так… Займемся тем, что за нас никто не сделает. Прежде чем спустить на нас свою нечисть, хозяева Годоя развяжут обычную войну, вот тут-то мы их и встретим. Мы должны продержаться, пока Роман не найдет Проклятого. И мы продержимся!

— Я уважаю тебя, герцог, — отозвался после длительного молчания философский жаб, — тебя нельзя не уважать! Теперь я понимаю, почему ты избран, и как никогда уверен, что именно твоя любовь спасет мир.

— О святой Эрасти и вся кротость его!..

2

— И все-таки я не понимаю, зачем ты ее тащишь на остров эльфов, — с ходу начала Лупе. Роман прекрасно знал эту ее манеру бросаться в бой, словно продолжая разговор, которого еще не было. — Не понимаю! Это глупо и жестоко. Если ты не хочешь оставлять ее у нас, отвези к Рене, он примет ее из-за Стефана. И вообще… Если тебе так нравятся болота, оставь ее у Матушки. Если что, та защитит не хуже твоих родичей!

— Ты сама не понимаешь, что говоришь…

— Я как раз понимаю, а вот ты — нет! Тащить девочку неизвестно куда после того, как она потеряла ребенка.

— Это был не ребенок, а чудовище…

— Девочка этого не знает. Она прибежала за помощью, а мы чуть ее не погубили! И не говори мне, что для ее же блага… Мы ее предали, ты это знаешь не хуже меня! А теперь ты хочешь ее где-то запереть… Она, видите ли, может представлять какую-то угрозу. Это Геро?! Оставь ее Матушке или Рене, если уж нам не доверяешь!

— Лупе, родная моя, прекрати. Неужели не ясно, что дело не в вас с Симоном? Ее ищут и не уймутся, пока не найдут.

— И пусть себе ищут. На здоровье. Им и в голову не придет искать Герику под самым носом.

— Не владей они магией, возможно, вы бы и выкрутились, но еще несколько недель, и в ход пойдет все, что у них есть. Пойми, на карту поставлено слишком многое, чтобы рисковать.

— Хорошо, проводи нас в Идакону. Рене нас примет.

— Не сомневаюсь, но после рождения ребенка очень многое изменилось. У нас нет времени, так что мне придется вас с Симоном бросить. Герику должны увидеть…

— Как редкого зверя, да? Думай, что говоришь! Ты не бог, чтоб решать за других.

— Боги как раз этим не занимаются. Они, да будет тебе известно, предоставили нас самим себе…

— Не придирайся к словам! Геро ничего не смыслит ни в жизни, ни в магии. Она потеряла всех. Стефан мертв, Михай и Ланка для нее сейчас враги. Преданного ты отпустил. Если и мы ее предадим…

— Это не предательство, это необходимость.

— Предательство по необходимости — тоже предательство.

— Лупе, а ты понимаешь, что хочешь навязать Рене? Война и так неизбежна. Ланка хочет или заполучить Рене себе, или уничтожить за то, что он от нее отказался, но какое-то время она будет ждать ответа на свое письмо. Рене ей нужен и как полководец, и как любовник, а возможно, и как муж. От Годоя она сумеет избавиться. Если захочет…

— Сомневаюсь, что он на это согласится.

— Ланка вряд ли собирается его спрашивать. Конечно, он может ударить первым, но это их драка. Лупе, Рене не только моряк, он — политик, и он использует каждый день отсрочки. Эланд сегодня — это последний бастион на пути Годоя и тех, кто с ним. Если Ланка узнает, что Герика у Рене, она будет мстить. Будет толкать Годоя вперед, а нам нужно время, время для подготовки к войне. Время, чтобы найти Проклятого. Только ему под силу справиться с Белым Оленем, и только он знает, что это за тварь. Я должен его найти, а до этого укрыть Герику так, чтоб ее не нашли. А если найдут, чтобы долго думали, как ее достать. Мне по эту сторону моря известно только одно подходящее место. Уверяю тебя, там не так уж и плохо.

— Она — живой человек. Ей и решать, идти или оставаться.

— Да когда она была в состоянии что-то решать?! И что значит ее решение в сравнении с судьбой целого мира?

— Если она не захочет уходить, ты заберешь ее только через мой труп!

Маленькая ведунья не шутила, Роман тем более, но до окончательной ссоры дело не дошло. Та, о которой они с таким жаром спорили, стояла у входа, опираясь рукой на дверной косяк. Поверх широкого полотняного балахона она надела черную тарскийскую рубаху, завязав ее под грудью. Как ни странно, этот чудовищный наряд шел ей.

— Лупе, Роман прав. — Ее тон отличался от прежнего блеяния не меньше, чем ее нынешнее платье от роскошных придворных туалетов. — Раз я представляю опасность для тех, кто меня прячет, я должна исчезнуть.

— Ты только-только начала вставать!

— Неважно. Я чувствую, что мы должны уходить немедленно. Не беспокойся, я не умру в дороге.

…Вечером они ушли. Далеко не все друзья Стефана были уничтожены, выброшены из гвардии или бежали. Дьердь Ричи-Гардани предпочел остаться на службе, а предполагавший в людях худшее Михай поверил в готовность родича Шандера променять совесть на владения Гардани. Дьердю и его людям поручили следить за Тарскийским трактом, что подразумевало частые отлучки. Разумеется, не в одиночестве. На этот раз граф выехал на ночь глядя через Моктовские ворота. На тракте отряд разделился. Ричи-Гардани отправился туда, куда и собирался, но двое воинов свернули в сторону Горды. Дело шло к полнолунию, но дороги были пусты, и не только из-за играющей в месяце Волка свои свадьбы нечисти. Только растущая луна и видела, как рассеялись чары и золотоволосый воин, сидевший на ставшем из гнедого золотистым коне, улыбнулся измученной, но спокойной женщине, а затем кони понеслись вперед со скоростью, недоступной обычным лошадям.

3

Эстель Оскора

То ли сердце грохотало, как копыта, то ли, наоборот, копыта колотили по земле, как готовое разорваться сердце… Будь под нами обычные лошади, мы бы уже достались белому чудовищу, но Топаз и Перла держались. Я навсегда запомню эту скачку по пахнущей осенним дымом дороге. В спину светила луна, мимо проносились деревья, под ногами коней звенела подмерзшая земля, а сзади неумолимо приближалось нечто ужасное, несущее даже не смерть — смерть еще можно встретить с гордо поднятой головой.

Я не сразу поняла, что Перла начала сдавать. Эльфийская кобылица все еще неслась как стрела, но удары копыт стали какими-то неровными, а скакавший впереди Роман несколько раз придерживал Топаза, чтобы я могла их догнать. Я крикнула, чтобы он меня оставил; с тем же успехом я могла попросить луну не светить.

Перла мчалась из последних сил, Роман вновь придержал черногривого, теперь мы скакали бок о бок.

— Ноги из стремян!.. Живо!.. Поймешь, что она падает… Отпусти поводья и прыгай. Мой конь понесет обоих…

— Это… только отсрочка!

— Пусть… Будем бороться до конца.

Я оглянулась — светящееся белое пятно за спиной не увеличилось, но и не уменьшилось. Интересно, может эта тварь уставать или нет? Мы взлетели на вершину пологого холма, и перед нами раскинулась залитая лунным светом долина, а навстречу с другого холма, до которого, возможно, мы уже не доберемся, взмывали ввысь две гигантские фигуры. Всадники Горды.

Перла, умница, поняла, что дорога пошла под гору и это дает нам шанс оторваться от погони; с губ кобылицы хлопьями падала пена, но она прибавила ходу. Я видела, что бедняжка рвется вперед из последних сил, еще четверть часа, и она упадет. От мысли, что придется бросить это прелестное создание, у меня защемило сердце, хоть я знала, что участь Перлы скоро покажется мне завидной. Мы мчались наметом; я никогда не была хорошей наездницей, но в эту ночь все получалось само собой. Кони перескочили текущий по дну долины ручей, понеслись вверх, и Перла начала спотыкаться. Я в отчаянии подняла глаза — прямо надо мной, разрывая небо, вырастали Всадники. Не знаю, что на меня накатило, но я закричала, закричала отчаянно, по-детски… Так зовут на помощь мать загнанные псами лисята:

— Помогите!.. Братья, заклинаю вас… Скорее!

То, что произошло, передать словами невозможно. По телу холма прошла дрожь, раздался скрежет, будто кто-то чудовищным ножом резал гранитную скалу, мне показалось, что с неба посыпались звезды. В лицо ударил сухой, пыльный ветер. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что Всадники мчатся к нам. Перла закричала от ужаса, я едва с ней справилась. Мы отскочили в сторону, и в то же мгновение рядом пронеслись две чудовищные тени. Нас и наших коней трясло, мы могли лишь бессмысленно следить, как Всадники и Олень сошлись на дне долины у того самого ручья, который мы только что миновали.

Луна почти созрела, света хватало, чтобы рассмотреть чудовищную схватку, к счастью, недолгую. Какие бы силы ни породили нашего преследователя, Всадники были им не по зубам. Чудовище встало на дыбы, желая обрушить на нападающих удар копыт, но промахнулось и едва успело увернуться от черного меча. Яростно завизжав, Олень попробовал достать своего противника рогами, но каменный щит отразил и этот удар. Монстр заорал еще раз; ненависть и тоска, наполнявшие его крик, заставляли верить самым мрачным церковным сказкам, но здравый смысл у твари, похоже, был — она поняла, что противники неуязвимы, к тому же их двое, а она одна. Олень обратился в бегство, но Всадники не позволили ему далеко уйти.

Лошади принимали участие в схватке наравне с седоками. Драка шла далеко, но движения скакунов можно было истолковать единственным способом — они зубами и копытами помогали наездникам. Броски Оленя стали более редкими и тяжелыми. Он все дольше собирался с силами, все чаще отступал. Наконец последовал последний прыжок. Кажется, тварь задела одного из Всадников, тот покачнулся в седле, и в этот миг другой ударил монстра мечом. Чудовище упало на колени. Воин поднял клинок… Все было кончено. Жуткая голова с ветвистыми рогами отделилась от туловища, медленно, страшно медленно упала в серебряные мертвые травы. Победитель развернул коня, и тут обезглавленная туша заколыхалась, разбухла и рассыпалась белыми клочьями тумана.

Только сейчас я смогла посмотреть на Романа. Он был бледен, но владел собой. Топаз и Перла дрожали, я же не испытывала никакого страха, я была спокойна, нет, я была счастлива! Всадники казались мне единственными родными существами в этом неласковом мире. Я непроизвольно тронула поводья, бедная Перла уперлась, но я оказалась настойчивой, и эльфийская кобылица покорно пошла навстречу возвращающимся гигантам. Странно, но чем ближе я к ним подъезжала, тем меньше они становились. Наконец я оказалась лицом к лицу с двумя воинами. Они были очень высокими и сидели на могучих статных лошадях, но казались живыми, пусть и очень рослыми людьми, а не каменными изваяниями.

С восхищением и нежностью я вглядывалась в прекрасные лица. Это была дивная, древняя красота, гордая и одновременно печальная. Они, видимо, тоже рассматривали меня, потом старший заговорил:

— Здравствуй, обретенная сестра. Мы рады приветствовать тебя!

— Вы спасли нам жизнь.

— Наш долг — хранить Горду, но мы слишком крепко спали. Это ты разбудила нас. Мы благодарны тебе за это, обретенная сестра.

— Почему вы меня так зовете?

— Потому что это так и есть. Мы стережем Горду, Одинокая — Тахену до Корда, но Явелла была без защиты, пока не пришла ты. Они не должны перейти Явеллу…

— Они не должны перейти Явеллу, — почему-то повторила я.

Мой собеседник совсем по-человечески поморщился и схватился за плечо.

— Достал он меня все-таки, но время не ждет. Эгар вас проводит. Пока светит луна, вы пройдете древним путем. Куда вы направлялись?

— Не знаю. Я еду с моим другом.

— Твой друг — арр?

— Арр? Что это такое?

— Так они нас назвали. — Я и не заметила, как Роман присоединился к нам. — Мы недолго носили это имя…

— Мы живем помня, но это мы забудем. Забудь и ты. Луна зайдет через четыре часа. Прощай, молодая сестра, до встречи, арр!

И мы поскакали. Казалось, под копытами наших коней звездное небо, а сверху мир накрыт темной тучей. По бокам мелькали какие-то тени, но я не могла разобрать, что это такое, так быстро они сменяли друг друга. Я не хотела думать о том, что оставляю сзади, мне не нужно было никакого завтра. Только ночь и скачка, ставшая почти полетом.

Я не знала, сколько мы скачем, не знала, кто я… Луна пыталась убежать, но мы раз за разом ее настигали. На мгновение мне показалось, что это не луна, а глаз чудовищной хищной птицы, но, конечно, это была только луна.

Не представляю, что чувствовал Роман; передо мной же всплывали какие-то отрывочные видения: лица, фигуры, города с высокими башнями, замки, взлетевшие на прибрежные скалы. Армады кораблей уходили к неведомым берегам, непостижимые существа, полукони-полулюди, мчались по бескрайней степи, из ничего вырастали прекрасные сады с фонтанами и рассыпались то пеплом, то снегом, то звездами… Казалось, наши лошади высекают на бегу искры, и эти искры рассыпаются созвездиями, обретая знакомые очертания. Вот Иноходец, вот Зеркало, а вот и созвездие Рыси с зеленой звездой-Сердцем… Где-то рядом была и моя звезда. Где-то рядом…

Глава 12

2228 год от В. И. 13-й день месяца Волка

Эланд. Идакона

Арция. Фей-Вэйя

1

Рене нечасто бывал в храмах, а в центр церковной церемонии в первый и последний раз угодил, когда женился. Адмиралу на всю жизнь запомнился запах благовоний, духота и желание, чтобы все скорее закончилось. Прошло восемнадцать лет, и он в алых одеяниях Волинга стоит посреди идаконского собора Святого Эрасти, тщетно пытаясь понять то, о чем на древнем языке поет невидимый хор.

Максимилиан настоял на том, чтобы все проходило по канонам, принятым во времена святой Циалы, и служба началась в полночь. Молитвы сменялись молитвами. Клирики возносили благодарность Триединому за все его настоящие, прошлые и будущие милости, поминали почивших Архипастырей и просили о здравии нынешнего; затем вспоминали былых владык Благодатных земель и особо — императора Анхеля Светлого, являющегося примером благочестия и любви к ближним. Отпели, и Максимилиан, выйдя вперед, поведал историю дома Волингов, как ее трактует Церковь Единая и Единственная. К этому времени Рене перестал слушать, следя только за выражением лица. Прямо перед ним золотилась дорожка, ведущая в святая святых Храма — распахнутый по случаю Провозглашения Небесный Портал[72]. Узорные кованые створки были раздвинуты, явив пастве тонкого письма фрески, изображавшие Царство Света.

Хор опять завел хвалебную песнь, губы адмирала шевелились, повторяя слова гимна, но внутри все кричало от боли. Здесь, на пороге нарисованного рая, предоставленный собственным мыслям, он не благодарил Триединого, а прощался с теми, кого потерял в этот страшный год. В клубах благовонного дыма перед глазами Счастливчика Рене, герцога Рене Арроя, а ныне принца из рода Волингов и будущего короля Эланда, возникали и таяли знакомые лица. Добряк эркард. Унесший с собой слишком многое Иннокентий. Седой и желчный король Марко, добрый друг и верный союзник… Его несчастные сыновья: юный Марко, порывистый Зенон и, конечно же, Стефан. Стефан, пожертвовавший своей любовью, и, вероятнее всего, напрасно. Принц исчез, и из полумглы проступила хрупкая девичья фигурка. Сверкнули сапфировые атриолы в черных волосах. Черные глаза, невысохшие слезы… Марита — случайная жертва захлестнувшей их всех круговерти, орудие судьбы, вечная боль, вечный укор…

«Благодарю Тебя за каждое дыхание, за каждое слово, за каждый шаг свой. И все потери и удары приемлю, яко справедливое возмездие…» — повторяли губы адмирала. А что может быть справедливого в том, что семнадцатилетняя девочка, обесчещенная и одинокая, бросается в реку?! В том, что добрый и мудрый человек, всю жизнь отдавший Церкви, убит ее же слугами, алчными и подлыми? За что благодарить Господа нашего Триединого, «Всеблагого и Всемилостивого»? За то, что Шани, хоть и не может вставать, еще дышит? За то, что он, Рене, все еще жив, хотя должен был пять раз умереть? Но, рассчитывай Счастливчик Рене на милость Триединого, а не на свою шпагу, разве стоял бы он сейчас под святыми сводами? Разве вручили бы ему корону, умей он лишь молиться?! Нет, Церковь избрала его, потому что миру нужен не праведник, не мученик, а маринер, который, даже умирая, не выпустит из рук клинок и последний удар нанесет наверняка.

И новый Архипастырь, которого он еще не видел, и кардинал Максимилиан — тоже не молельщики, а политики и борцы. Так надо. И он, Рене Аррой, как бы ни было паршиво у него на душе, сейчас преклонит колени перед его высокопреосвященством, дабы выслушать Напутствие, потому что слово Господне сейчас такое же оружие, как и шпага. Чтобы обуздать свору Годоя, нужно объединить все силы Благодатных земель, а это сейчас по силам только Церкви.

Кардинал Максимилиан принял из рук отрока в белом золотую корону и высоко поднял ее, показывая собравшимся. Пора!

Храм замер, и Максимилиан начал свою речь. Кардинал говорил о суровых временах, о том, что Эланд слишком долго оставался одиноким островом в море благости, омывающем души покорных Церкви. Говорил он и о том, что древние обычаи часто стоят на пути богоугодных дел и что лишь Триединый руками любимой дочери своей Церкви Единой и Единственной может даровать смертному власть над себе подобными. Власть, которую никто не в состоянии отнять, ибо исходит она не из рук людских, но от престола Его.

— Я скажу вам, дети мои, — продолжал кардинал глубоким красивым голосом, — что сейчас солнце движется к зиме, дни становятся короче и холоднее, и, как деревья должны пережить зиму, укрывшись под снегом, так и мы, чада Триединого, должны пережить зиму в душах наших, спасаясь молитвой и богоугодными делами. Но как неотвратим приход весны и наступление Светлого Рассвета, так неотвратима победа Его над воинством Антипода. И залогом грядущей победы да будет твердая рука и благородное сердце принца Рене, какового объявляю будущим королем Эланда. И да будет так. Во имя Триединого Господа Нашего. Арде!

2

Небо на восходе светлело, над далекой грядой занималась малиновая заря. На вершине кургана, серебряной от инея, замерло трое всадников. Было холодно, дул резкий ветер, по небу бежали растрепанные облака.

— Вы в Фей-Вэйе, — нарушил молчание высокий воин на вороном коне. — Отсюда до того места, куда ты стремишься, два дня конного пути. Прощайте!

— Ты уходишь? — Светловолосая всадница не смогла скрыть дрожи в голосе.

— Да, сестра. Мы не можем надолго покидать Горду. В ней наша жизнь, ее жизнь — в нас. Мы — Всадники Горды.

— Но ведь Белый Олень мертв!

— Ройгу не так просто убить. Мы уничтожили его оболочку, но он сейчас так силен, что новая родится вместе с луной. Мы навеки прикованы к Горде, а только трижды познавшие истинную свободу могут его уничтожить. Я возвращаюсь, обретенная сестра. Поверь, мы рады тебя встретить. Этой ночью мне показалось, что не было позора, что все живы… И я тоже жив…

— Но, Эгар…

— Прощай. Береги себя. Тарра не была к нам добра, но мы не хотим ее гибели.

— Эгар!.. Эгар…

Опустив руки, женщина смотрела, как он разворачивает коня. Вороной сделал несколько прыжков по увядшей траве, потом его копыта оторвались от земли, и всадник помчался над курганами, поднимаясь все выше. Очертания фигуры заколыхались и расплылись. Эгар исчез, лишь черное облако, одинокое и чужое в ясном высоком небе, уплывало на восток к невидимым горам.

Высокий мужчина с тонким лицом эльфа коснулся плеча спутницы, та вздрогнула и обернулась:

— Роман… Что ты хочешь?

— На, возьми…

— Что это?

— Царка. Тебе надо подкрепиться, и пора в дорогу. Я не надеялся, что мы успеем уйти в поход до снега, но благодаря твоим братьям…

— Есть вещи, над которыми не смеются!

— Я не смеюсь, Геро. Я теперь вообще очень мало смеюсь.

— Прости.

— Ты пей… Хотел бы я понять, о чем они говорили. Ты что-нибудь поняла?

— Откуда?

— Но они тебе ответили, они назвали тебя сестрой.

— Я не знаю, как все вышло. Олень догонял, Перла начала спотыкаться, и вдруг они. Я просто поняла, что нас спасут, и позвала. Тогда мне все казалось простым, но сейчас… Сейчас я понимаю, что нас спасло чудо.

— Которое совершила ты.

— Наверное… Ты совсем ничего не знаешь? Кто такой Ройгу? Что значит Горда, Тахена, Явелла? Я должна ее хранить… Как? И почему ты арр?

— Звездный Лебедь, сколько вопросов. — Либер улыбался, но глаза оставались невеселыми. — Раньше с тобой было проще. И скучнее… Кто такой Ройгу, не знаю, похоже, это имя нашего рогатого «друга». Арры — так успели назвать нас те, кого мы убили. Я родился в Убежище, ты его скоро увидишь…

— А что значит Горда, Тахена и эта… Явелла?

— Горду ты видела, чем она знаменита, сказать не могу. Тахену сейчас называют Кабаньи топи, а Явелла… Покарай меня Свет, если я знаю, о чем говорил твой родич. Они не дают этому Ройгу откуда-то вырваться. Если предположить, что Гремиху стерегут Эгар и его брат…

— Он ему не брат.

— Откуда ты знаешь?

— Ниоткуда. Это я знаю.

— О твоем знании тоже надо подумать. Так вот, с одной стороны Ройгу стерегут холмы и горы, с другой — болота, то есть Тахена, дальше идут хребты Корбута, или, как их зовут смертные, Последние горы… Про них говорят много нехорошего, что там творится на самом деле, не знает никто. Возможно, Ройгу гнездится в Последних горах или явился из-за гор, но мимо всадников ему не пройти, а мимо Матушки тем более. Остается один путь. Внутренний Эланд! Проклятье! Вот почему им поперек горла Рене, он слишком силен даже для этой нечисти. Вперед, мы не должны терять времени!

Роман негромко присвистнул, Топаз повел ушами и пошел легким галопом. Перла, не дожидаясь приказа, привычно последовала за жеребцом.

3

Церемония продолжалась долго, а закончившись, переросла в другую — у порога храма Рене поджидали паладины. Прошлое не желало уходить из Эланда. Мелькнула мысль — если паладины против, никакой коронации не будет. Их уважение, их дружба превыше, а Церковь… Церковь поймет. Будет вынуждена понять.

Рене стоял и ждал, а седой, как морская пена, капитан, отделившись от замерших на краю обрывающейся к морю площади Паладинов, шел прямиком к своему седому ученику. Рене помнил, каким был Эрик, когда третий сын правящего герцога впервые увидел знаменитейшего из живущих капитанов. В тот день и началась его дорога; он уходил за горизонт, чтобы возвращаться на эту старую площадь. Так было со всеми ними, так будет с сыновьями и внуками… Придет время, и он отдаст корону сыну, а черную цепь — тому, кто будет достоин, кто уйдет дальше и вернется.

— Ты — лучший! — сказал когда-то Эрик, и Рене согласился. Да, он стал лучшим из ныне живущих, но Острова Золотых Пчел не найдены. Кораблям еще есть куда плыть, а душам — чего искать…

Между двумя паладинами — старшим и младшим — оставалась пара шагов, когда Эрик Коннак выхватил из ножен видавший виды клинок и с трудом опустился на одно колено:

— Данной мне Советом паладинов властью вручаю верховную власть Первому паладину Зеленого храма Осейны Рене-Аларику-Руису, достойнейшему среди нас. Отныне ты, и только ты являешься правителем Эланда. Любой, кто дерзнет тебя ослушаться, подлежит смерти. Мы решили. Ты выслушал!

Никогда ни перед кем не склонявшиеся паладины дружно опустились на одно колено, положив руки на эфесы шпаг.

Совет принял решение, Рене оставалось лишь подчиниться. Адмирал с нежностью всматривался в знакомые лица, решительные и спокойные. Гнездо Альбатроса готовилось встретить еще одну бурю, только и всего.

— Абсолютная монархия — далеко не худший способ государственного устройства. — Будущий король вздрогнул от неожиданности, но этого никто не заметил. А Жан-Флорентин, незаметно устроившийся под роскошным арцийским воротником, назидательно добавил: — Какими бы преимуществами природа ни наделила человека, создать из него героя она может, лишь призвав на помощь судьбу!

На бастионах ударили пушки, и, вторя им, отозвались орудия стоявших на рейде кораблей.

Конец первой летописи 

Вера Камша

ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ

Летопись вторая

НЕСРАВНЕННОЕ ПРАВО

Николаю Перумову
Не спасешься от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право — Самому выбирать свою смерть. Николай Гумилев
Если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу — тогда не так страшно. Александр Колчак
Часть первая

ПЕСНЯ ЛЕБЕДЯ

Я знаю свое лицо, Сегодня оно жестоко. Марина Цветаева
Глава 1

2228 год от В. И. 21-й день месяца Волка

Пантана. Убежище

1

Ветерок раскачивал верхние тонкие ветви, сквозь которые просвечивали высокие перистые облака. Все еще жаркое солнце давно уже растопило утренний иней и щедро изливало свет на вызолоченную осенью Пантану. Даже самые осторожные из Светорожденных не сомневались, что луна успеет умереть и вступить в пору расцвета, прежде чем северные тучи затянут небо и зарядят изматывающие ледяные дожди. Тем, кто ушел в Последние горы, такая осень дарила надежду.

Эмзар Снежное Крыло второй час кряду стоял у доходящего до самого пола окна и смотрел на серебристые стволы с черными разводами и на укрывшую землю буковую медь. Местоблюститель Лебединого трона чувствовал себя отвратительно. Слишком долго в Убежище не жили, а словно бы дремали — отгородившись от смертных, потеряв богов, позабыв не только о величии, но и о надежде. Эта осень души казалась вечной, но пришел конец и ей. Эльфы либо погибнут, пусть чуть позже остальных, либо встанут рядом со смертными, и будь что будет!

Сам Эмзар не колебался — нужно драться; но, не сомневаясь в том, что он прав в главном, местоблюститель отнюдь не был уверен в каждом из принятых им решений. Особенно заботил затеянный Преступившими поход, в который втравили и Рамиэрля.

Не прошло и недели с той ночи, когда племянник и его светловолосая спутница объявились в Убежище. Объявились, нарушив казавшийся незыблемым обычай — тайна превыше всего, а потому никакой магии! Пришельцам надлежало ждать на границе топей, но эти двое перешли болота с помощью заклятья. С тех пор Эмзар почти не спал. Раньше ему казалось, что он хочет бури, но, взглянув в серые глаза той, кого называли Эстель Оскора, Эмзар понял, что боится и хочет, чтобы судьба направила стопы этой женщины — колдуньи? стихии? — в другую сторону.

Увы! Уже происшедшего не изменить, и Снежное Крыло спокойно приветствовал ту, кто должна была стать погибелью либо спасением Тарры, а ведь не скажи Рамиэрль, кто его спутница, владыка Лебедей увидел бы в ней просто смертную. Да, странную, удивительную в своей откровенности и равнодушии к себе — некогда и он встретил такую, — но не более того. Зная же, кто такая Герика, он невольно выискивал следы дикой, чужой силы, выискивал и не находил. Но откуда тогда это ощущение тяжести? Предчувствие? Тревога, порожденная излишним знанием? Или страх затворника, в чью келью ворвался ветер?

Тихий серебристый звон на грани слышимости отвлек местоблюстителя от раздумий — защитное заклятие предупреждало, что покой Лебединого чертога нарушен. Звон этот Эмзар помнил с детства. Когда остатки клана Лебедя укрылись в непроходимых топях, бежав то ли от смертных, то ли от бывших родичей, а скорее всего, от самих себя, дворцовый этикет и дворцовые интриги утратили всякий смысл. Лебедей осталось так мало, что власть перестала быть властью. Жить по-прежнему стало нельзя, и потомки эльфийских государей перестали выставлять охрану, запирать двери и сплетать хитроумные заклятия, защищаясь от жаждущих воссесть на Лебединый трон родичей. Об осторожности Эмзар вспомнил после совета, на котором Эанке потребовала принесенное Рамиэрлем кольцо.

Теперь вход в покои местоблюстителя охраняли воины из Домов Ивы и Ириса, но это было лишь дополнением к пущенной в ход после тысячелетнего перерыва защитной магии. Разумеется, тайно.

Эмзар неторопливо отвернулся от окна и, скрестив руки на груди, стал ждать, когда Элэар из Дома Ивы отдернет струящийся занавес, отделявший Рассветную Приемную от Зала Огненных Настурций, и возвестит о приходе главы Дома Розы. Брат. Один из немногих, чье мнение для местоблюстителя Лебединого трона что-то значило и с кем он чувствовал себя спокойно.

Братья по эльфийским меркам были совсем не схожи. Народ, у которого совершенство черт считается само собой разумеющимся, очень внимателен к мелочам. Это в глазах смертных Светорожденные разнятся лишь цветом волос и глаз да драгоценными одеяниями; сами же дети Звезд подмечают малейшие отличия. Мечтатель Астен со своими золотыми волосами и ярко-синими глазами и славящийся сдержанностью темноволосый голубоглазый Эмзар почитались несхожими, как вечер и утро.

Вошедший Астен легко коснулся плеча правителя и опустился в затканное листьями мать-и-мачехи серебристо-зеленое кресло. Эмзар остался стоять, для этих двоих этикет не значил ничего.

— Я проводил их. — Мелодичный голос Астена звучал устало. — Они собираются нагнать Уанна…

— Это возможно, если, конечно, им повезет, — задумчиво проговорил Эмзар, — но все-таки…

— Все-таки ты не уверен, что это вообще нужно? Я тоже, — Кленовая Ветвь провел по лицу рукой, словно снимая невидимую паутину, — все спорю и спорю сам с собой… Что-то говорит мне: нечего Примеро там делать, и потом, мы взяли на себя слишком большую ответственность.

— Эстель Оскора?

— Да! До сих пор не понимаю, что же она такое. И, самое печальное, она сама не понимает. В ней должна быть Сила, а я ничего не чувствую.

— Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше!

— Вот как? — Астен приподнял бровь. — Ты не доверяешь собственным заклятиям?

— А ты не чувствуешь, как здесь растет тревога? Все Дома владеют высокой магией, и я не уверен, что никто не пустит ее в ход… Хорошо хоть мы с тобой принадлежим именно к Дому Розы.

— Ты думаешь об Эанке? Я тоже. Она, кстати, ненавидит Герику, невзлюбила с первого взгляда…

— Этого стоило ожидать. — Эмзар наконец решил присесть. — Дочь Нанниэли не может не чувствовать значимости нашей гостьи, хоть и не знает всей правды. А что ты сам? Рамиэрль поручил Герику тебе, но ты, как я понимаю, не имел ничего против.

— После того как меня убедили жениться и тем более после того, как я породил такую дочь, мне бояться не пристало никого и ничего. Эстель Оскора, — Астен неожиданно дерзко улыбнулся, — так Эстель Оскора! Как оказалось, мне нравятся опасности. А Геро… Я пока мало могу о ней сказать. Зла в ней я не вижу, правда, и Света, или, как говорят люди, добра, тоже не ощущается. Она что-то пытается понять или вспомнить, но, кажется, сама не знает, что именно.

— Она нравится тебе?

— Пожалуй, да… И потом, она моя Эфло д’огэр.[73]

— Что? — Эмзар непроизвольно вздрогнул. — Ты понимаешь, что говоришь?!

— Вполне. В нашей семье всегда чувствовали подобные вещи. Потому-то я и молчал, когда решалось, идти ли ей в Корбут с Рамиэрлем. Я был не вправе вмешиваться.

— Проклятье, — Эмзар с силой стиснул резной подлокотник, — я так хотел, чтоб она ушла… И вместе с тем выпускать ее из рук опасно.

— Опасно было бы отдать ее Примеро. Успокойся. — Астен с неподдельным участием взглянул в лицо брату. — Избежать встречи с судьбой еще никому не удавалось, другое дело, что ее исход зависит и от нас тоже.

2

Эстель Оскора

Я в очередной раз любовалась своим отражением в роскошном зеркале. Отражение было куда менее роскошным, но меня оно устраивало, так как подтверждало, что я — это все-таки я.

Среди эльфов я выглядела не более уместно, чем лошадь на крыше. За немногие дни, проведенные среди народа Романа, я познала истинную красоту и при этом уразумела, что совершенство неизбежно вызывает жалость. Эльфы были прекрасны, но в них ощущалось нечто обреченное, исчезающее, изломанное… Я так и не поняла, нравятся ли мне эти создания, мои глаза были слишком очарованы, чтобы я могла еще и думать.

Мне бы уйти с Романом и его странноватыми спутниками, одни из которых мне нравились, а другие, во главе с коротышкой Примеро, вызывали отвращение, но меня не взяли. Или, вернее, не отпустили. И теперь мне предстояло переживать зиму среди болотных огоньков и иллюзий. Те, кто оставался в Убежище, не знали, не желали понимать того, что творится за границами их дивного острова, а я — я не могла не помнить о том, что оставила за спиной, и не думать о том, что же я такое… Эстель Оскора? Возможно.

Я отвернулась от зеркала, которое наверняка вздохнуло с облегчением и вернулось к отражению изысканных эльфийских вещиц. Накинув на плечи невесомую, но теплую шаль — подарок хозяина, я отправилась на прогулку.

Роман, уходя, просил меня не бродить в одиночку среди здешних красот. Разумеется, я обещала: последнее дело — заставлять уходящего в бой волноваться за тех, кого он оставляет, но слова — это только слова. Я не собиралась сидеть всю зиму в золоченой клетке. Найдет Рамиэрль Проклятого или нет, это еще не известно, а хоть бы и нашел — большой вопрос, захочет ли тот помогать и управится ли с Белым Оленем? С другой стороны, мне ясно дали понять, что, пока я жива, тварь не сможет обрести устойчивого воплощения. Принцип единобрачия у этой нечисти, к нашему счастью, доведен до абсурда, из этого следует, что за мной будут охотиться — то ли чтобы вернуть, то ли чтобы прикончить.

Я в очередной раз с отвращением вспомнила свою прежнюю жизнь. На месте Белого Оленя я постаралась бы завести себе подругу поумнее, хотя мой дражайший отец с детства готовил меня именно в супруги Оленю, или кто он там на самом деле… Всадники вроде бы звали его Ройгу… Ну и имечко! Под стать мерзкой твари, задавшейся целью сожрать Тарру со всеми потрохами. Я же со своим счастьем заячьим оказалась первой, кто попался ему под руку, чтобы не сказать хуже.

Магия Романа, сначала уничтожившая то, что я носила в своем чреве — назвать это ребенком у меня язык не поворачивался, — а потом вырвавшая меня из лап смерти, вытравила из моей памяти чувства, оставив только события. Я помнила все, чему была свидетельницей, и не испытывала ничего, кроме стыда. Я ненавидела Герику, покорно исполнявшую отцовские приказы. И вместе с тем я отдавала себе отчет в том, что это была именно я.

Это я не стала бороться за свое счастье. Это я послужила причиной смерти Стефана. Это я позволяла делать с собой все, что угодно. И в кошмаре, который случился в Гелани, я виновна не меньше отца… Каяться было глупо, надо было исправлять то, что я натворила. Никто, кроме Романа и Лупе с Симоном, не знает, что я научилась думать и разучилась слушаться, а имея голову на плечах и волю к жизни, можно горы своротить. Пока же мне лучше оставаться среди эльфов. Никакая война до весны не начнется, а за зиму я постараюсь разобраться, во что меня превратили, и, если у меня есть способности к магии, научусь хоть чему-то полезному.

Уходя, Роман сказал, что я могу доверять его отцу и дяде, а также молодому художнику, кажется, из Дома Журавля. Зато от собственной матери и сестры он меня предостерегал, словно они были его злейшими врагами. Похоже, основания у него имелись. Я сразу заметила двух красавиц, которые внимательно, не произнося при этом не единого слова, рассматривали меня, когда мы, нарушив все здешние законы, объявились в Убежище. Ни красота этого загадочного места, ни радость, обычная для избежавших смертельной опасности, ни непритворное радушие Астена не вычеркнули из моей памяти злобный взор двух пар прекрасных очей.

На их месте я бы радовалась появлению в Убежище женщины, рядом с которой их краса кажется еще неповторимей. Расставшись во время болезни с косами — моим единственным сокровищем, — я вряд ли вызвала бы ревность даже у человеческих женщин, не то что у эльфиек. И все равно в их взгляде чувствовался страх и зависть. Этого мне было не понять…

Поглощенная своими мыслями, я умудрилась забрести довольно далеко от дома приютившего меня Астена. Поселение эльфов представляло собой группу особняков, разбросанных в светлом буковом лесу. Украшенные высокими изящными шпилями, небольшими балкончиками с немыслимо красивыми решетками и прелестными статуями здания утопали в плюще, диких розах и жимолости. Ограды казались чисто символическими, хотя я уже поняла, что видимая легкость и хрупкость отнюдь не являются слабостью.

Благополучно миновав десять или одиннадцать голубоватых и серебристых строений, я оказалась на тропинке, ведущей вверх. Там находился парк и Лебединый чертог, в котором однажды меня уже принимали, и мне пришло в голову повторить свой визит. В конце концов, Роман велел мне доверять Эмзару, так отчего бы не познакомиться с ним или по крайней мере с его резиденцией поближе?

3

— Кто-то прошел в сад, — удивленно обронил Эмзар. — Странно, я вроде бы никого сегодня не жду.

Астен понимающе улыбнулся. Эмзар предпочитал одинокую жизнь, но под ледяной оболочкой скрывался огонь. Астен давно догадался, что у брата случаются подруги, которые приходят к нему через сад. Но не в полдень же!

— К нам решила зайти подруга твоего сына. Разве Рамиэрль не объяснил ей, что это опасно?

— Она обещала не покидать дома, но красота имеет обыкновение успокаивать. Разве человеку может прийти в голову, что здесь опасно? Да и то, что я о ней знаю, заставляет ждать неожиданностей. Геро не из тех женщин, что умеют и любят слушаться.

— А ты ее неплохо узнал за эти несколько дней.

— У тебя есть возможность проверить мои наблюдения. На нашем попечении Эстель Оскора. Чем быстрее мы поймем, чего от нее ждать, тем лучше.

— Что ж, пойдем поприветствуем гостью.

4

Эстель Оскора

Я сама не очень понимала, что мне нужно от правителя эльфов. Однажды мы с ним разговаривали, но тогда я была слишком ошарашена тем, что со мной случилось, чтобы обращать внимание хотя бы и на эльфийского владыку. От нашей первой встречи у меня осталось лишь удивительно неприятное чувство, что я встречала кого-то очень похожего, но не могу вспомнить, где и когда. Чушь! Роман, единственный знакомый мне эльф, конечно же, походил на брата своего отца, но то, что тревожило меня, заключалось не в схожести черт, не в очертании головы, не в изяществе фигуры. Это был какой-то смутный намек, который меня беспокоил именно своей смутностью. И еще мне хотелось откровенности. Я должна была понять, кем или чем меня здесь считают.

Проще всего было поговорить с Астеном, но отец Романа (эти Светорожденные хоть кого сведут с ума, ведь на человеческий взгляд Астен кажется не отцом, а братом своего сына, и притом младшим!) мог не сказать всей правды или не знать ее. Эмзар же казался пожестче, к тому же он был королем, хоть и предпочитал называться иначе.

Лебединый чертог я отыскала сразу. Дворец правителя смотрел на замощенную белыми восьмиугольными плитами площадку со стройным обелиском посредине, увенчанным расправляющим крылья лебедем, сзади же к Чертогу примыкал сад, окаймленный изгородью из серебристого можжевельника; в ней имелся проход, и я вошла. Похоже, хозяин Убежища тоже проявлял ко мне любопытство, так как меня пропустили — я лишь почувствовала легкое прикосновение к щеке… Так могла бы коснуться в начале осени летучая паутинка, но это были какие-то охранные заклятья.

Не знаю, как выглядят райские кущи, но вряд ли места, где блаженствуют после смерти праведники, прекраснее Лебединого сада. Может быть, больше, роскошнее, ярче, но не прекраснее.

Вся моя решимость немедленно прояснить свое положение отступила, когда я выбралась на берег небольшого озера, обсаженного серебряными ивами. Длинные гибкие ветви полоскались в черной и при этом прозрачной воде, на поверхности которой кружили в медленном танце узкие листочки, — со дна озера били ключи, заставляя воду медленно вращаться. Там, где ветви сплетались всего гуще, белела статуя — выходящая из воды девушка, поправляющая заколотые на затылке волосы. Я невольно залюбовалась изяществом и благородством позы, гордым и вместе с тем удивительно просветленным, сияющим от радости лицом. Отчего-то казалось, что мраморная красавица, выходя из озера, встретит восхищенный взгляд того, кто станет для нее всем…

— Что хочет найти госпожа у Темного пруда? — Голос, вырвавший меня из грез о несбыточном, был приятным и дружелюбным.

Я оглянулась. Сероглазый эльф с очень серьезным лицом возник словно из ниоткуда. Наверное, я его уже видела в Зале Лебедя, куда собрались все значительные лица клана, дабы выслушать Рамиэрля и посмотреть на привезенную им диковину, то есть на меня. Больше я со Светорожденными дел не имела, разумеется, за исключением самого Романа и его отца, но незнакомец сразу же вызвал у меня симпатию — похоже, взаимную.

— Клэр Утренний Ветер из Дома Журавля к услугам госпожи. — Эльф слегка улыбнулся, отчего его и без того юное и прекрасное лицо стало еще красивее и моложе.

— Меня зовут Мария-Герика Ямбора, урожденная Годойя. Ро… Рамиэрль из Дома Розы называет меня просто Геро.

— Тогда меня можно называть просто Клэр. Госпоже нравится у нас?

— Я еще не знаю. Может ли нравиться сон?

— Да, наш народ все больше становится сном, — серьезно кивнул мой собеседник. — Что поделать, ведь мы в известном смысле спим тысячи ваших лет, и, значит, все меньше и меньше остается от нас в истинной жизни… Хотя это слишком грустная тема для первого разговора. Когда я вас окликнул, вы любовались ивами…

— Не только. — Тут я могла позволить себе полную откровенность. — Я не видела ничего чудеснее этого озера. Черная вода, черные стволы, серебряные листья и эта статуя… Женщины счастливее и прекраснее, наверное, не может быть.

Мой собеседник вновь улыбнулся радостно и смущенно.

— Эту статую… Это моя работа. Я ее начинал, когда мне было очень грустно, а заканчивал счастливейшим из живущих. Я рад, если госпоже она понравилась.

У меня не нашлось слов, чтобы выразить свое восхищение, но мне они и не понадобились: по обсаженной бледно-золотыми кустами тропинке к нам быстро шли двое. Я узнала обоих — золотоволосого Астена и его брата. Вновь мелькнула мысль, что повелитель Лебедей на кого-то похож, но думать об этом было некогда. Клэр смущенно отступил назад, он явно собрался нас покинуть, но Эмзар решил иначе:

— Клэр Утренний Ветер, ты глава Дома Журавля и, смею надеяться, друг.

Скульптор очень серьезно посмотрел в голубые глаза правителя:

— Я друг ваш и вашего брата, но…

— Именно поэтому я и хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре. Кто-то, кроме мужчин Дома Розы, должен знать все. Я хочу, чтобы этим «кем-то» стал ты. Думаю, нам лучше беседовать в Чертоге…

Что ж, Чертог для тех, кто называет себя Лебедями, должен быть священным. Я с готовностью пошла за тремя красавцами, про себя прикидывая, какой переполох вызвали бы у таянских дам подобные кавалеры. Впрочем, чего гадать? Достаточно вспомнить Рамиэрля, слава которого гремела по всей Арции. Что-то мне подсказывало, что даже бессмертный не мог одновременно соблазнить такое количество женщин. Бедные дуры выдавали желаемое за действительное, а ревность, зависть и болтливость их менее предприимчивых подруг разносили вести о похождениях Романа Ясного по всем Благодатным землям. Сами же эльфы, похоже, относились к любви очень серьезно и к тому же никуда не спешили. Да и зачем спешить жить бессмертным?

И все равно смогу ли я, оказавшись среди Светорожденных, устоять перед банальнейшей женской потребностью любить? Смогу, ведь у меня никаких шансов нет и быть не может. Кто, имея под рукой фарфор из земли Канг-Ха-Он, обратит внимание на глиняную тарелку? И, странная вещь, мне почему-то стало очень обидно.

Глава 2

2228 год от В. И. 21-й день месяца Волка

Таяна. Гелань

Эланд. Окрестности Идаконы

1

Кафедральный собор Гелани медленно, но верно заполнялся народом. С одной стороны, лишний раз выходить на улицу в такую погоду, да еще тащиться в место, кишащее страшноватыми воинами регента, мало кто хотел. С другой — любопытство присуще человеческой природе, да и оставаться дома многие опасались — желающий донести на соседа всегда найдется, было бы кому доносить. Потому-то, услышав глашатая, уважаемые жители Гелани обряжались в хорошее, но не лучшее (по нынешним временам богатством лучше не кичиться) платье и отправлялись в храм. Стояли. Ждали.

Ровно в полдень появился епископ Тиверий. Нет, уже не епископ, объемистое чрево святого отца прикрывали малахитовые кардинальские одежды. Рядом возвышался легат Архипастыря в темно-зеленом облачении. Любопытство собравшихся возросло, а легат приятным, хорошо поставленным голосом, которым обладают лишь клирики да лицедеи, оповестил жителей доброго города Гелани, что конклав единодушно избрал Архипастырем Благодатных земель верного и благочестивого сына Церкви Единой и Единственной кардинала Амброзия Кантисского. Учитывая же заслуги епископа Тиверия перед Церковью и Творцом, новый Архипастырь назначил оного Тиверия кардиналом Таяны, Тарски и Эланда. Что до отправившихся к Святому Престолу епископов, то его святейшество, испытывающий к Таяне особое расположение, оставляет их при себе.

Посланец также поведал, что безбожие идаконских Арроев, закрывших храмы и возжегших огни в угоду мерзким фантомам, именуемым в Эланде Великими Братьями, переполнило чашу терпения Церкви, и посему объявляется Святой поход. Дабы раз и навсегда повергнуть оплот еретиков и присоединить Эланд к благочестивой Таяне, процветающей под благочестивой же рукой регента и его супруги.

Люди слушали, качали головами и понимали одно — это война. Война, в которой Церковь выступает на стороне Годоя, а раз так, то и толковать не о чем — против лома нет приема. Драться с Эландом не тянуло: слишком памятны были годы дружбы, да и иметь в противниках людей, подобных Рене Аррою, не хотел никто. Даже если Гнездо Альбатроса не устоит, сколько крови при этом прольется! Добро б еще Годой увел на север своих головорезов, но ведь он заставит идти и таянцев. Поборы увеличатся, а новоявленные фискалы начнут хватать налево и направо за симпатии к Эланду…

Из храма расходились молча, настороженные и подавленные. И не только люди. Охранявший особу регента Уррик пад Рокхе был вне себя. Он не терпел лжи — гоблины вообще очень правдивы по своей натуре. Кроме того, Уррик ненавидел и презирал Церковь, считая ее порождением подлых пришельцев, некогда истребивших Истинных Созидателей и загнавших гоблинов в Последние горы.

Уррик, как и его соплеменники, пришел в Таяну служить не Михаю, но Истинным Созидателям. Гоблинский офицер не любил и не уважал регента, но великая цель оправдывала средства, тем паче по отношению к людям. Дважды предавшие богов и поклонявшиеся разрисованным доскам не стоили жалости…

Но затем Уррик понял, что люди бывают разными. Жена регента оказалась лучше, благороднее, умнее и смелее всех, кого он когда-либо встречал. Молодой горец полюбил ее со всей присущей его народу преданностью, а ведь Илана была человеком! А затем случилась встреча с Романом Ясным! Даже не человеком — эльфом, в чем тот сам признался, когда выводил их с Шандером и рысью из Гелани. Этот Рамиэрль из Дома Розы оказался отнюдь не таким, каким должен быть согласно «Завету».[74] Конечно, эльф был уродлив, хоть и не так, как вспоминали сказания, но он вел себя так, что вызвал невольное уважение Уррика, весьма щепетильного в вопросах чести. Гоблин очень хотел оказать эльфу равную услугу, а ведь еще был Шандер Гардани, чью смелость и преданность своим воинам и своей госпоже Уррик не мог не оценить по достоинству. Они провели в дороге не один день, и все это время Шандер держался с мужеством, достойным великих героев. Разве не так улыбался, стиснув зубы, умирающий от яда Великий Воитель Игрэнк пад Краннаг, которого безутешные друзья несли на плаще в родные горы по горящим Ларгам?! Бедный гоблин не мог ничего поделать с тем, что искренне привязался к Шандеру. Да, среди людей случались исключительно достойные. И исключительно мерзкие. Такие, как этот жирный жрец!

Пытаясь хоть как-то связать разваливающийся на глазах простой и ясный мир, в котором на одной стороне было кромешное зло, а на другой добро и справедливость, возлюбленный Иланы цеплялся за свою ненависть к зеленым жрецам — этому средоточию скверны и мракобесия. Тиверий стал для Уррика истинной находкой: трусливый и жирный, он воплощал в себе все самое отвратительное, а сегодня его объявили кардиналом! Объявили лживо — Уррик как никто другой знал, что легатом с помощью нехитрой магии прикинулся Белый жрец, сменивший погибшего в Эланде Охотника Бо.

Вот этого-то честный горец понять и не мог. Прикажи ему немедля разметать по кирпичику храмы, возжечь костры в честь Истинных Созидателей и перетопить зеленобрюхих в Рысьве, Уррик подчинился бы без малейших колебаний — зло должно быть уничтожено! Но те, кто говорит о том, что их цель — возвращение Созидателей, прячутся за людскую Церковь! Объявляют Святой поход, пользуются услугами жирного слизняка! Такого Уррик стерпеть не мог. Чем больше он чувствовал себя преступником, прелюбодействуя с замужней женщиной, да еще человеческого рода, чем больше ненавидел ее мужа, тем нетерпимей в вопросах чести и веры он становился. Теперь пал и последний оплот.

Уррик не заметил, как оказался в Высоком Замке, — раздумья съели всю дорогу. Видеть никого, кроме Иланы, не хотелось, но ее он сможет обнять только завтра — им приходилось таиться, и прямой по натуре горец терпел это лишь из боязни навредить любимой. Коротко кивнув товарищам, воин прошел в зверинец.

Гоблины любят и понимают всяческое зверье немногим хуже, чем эльфы. Это не мешает им быть прекрасными охотниками, но за пределами неизбежного для обеспечения жизни они всегда будут помогать малым сим: кормить, лечить, защищать… Неудивительно, что заброшенный зверинец незаметно оказался на попечении гоблинов, опекавших его обитателей в меру своего разумения. Уррик больше всего любил птиц, с которыми вечно возился, если не нес службу, не встречался со своей возлюбленной и не совершенствовался в чтении и письме — в последнее время он приохотился к этому столь не подходящему для воина делу. Впрочем, занимался он опять же в зверинце, на голубятне, где его за этим предосудительным занятием никто не видел. Туда расстроенный гоблин и направился, чтобы привести мысли и чувства хотя бы в относительный порядок. И там же ему пришла в голову мысль, сначала показавшаяся кощунственной, но постепенно полностью захватившая. Уррик решил написать в Эланд. Доставить почту было просто — среди голубей, которых он каждый день кормил, имелось несколько почтовых эландских, о чем возвещала табличка на вольере. Да и Илана не скрывала, что, если б не тайна, она бы не стала подвергать опасности жизнь возлюбленного.

Гоблин больше не колебался. Вырвав из книги чистый лист, он принялся составлять послание, в котором говорилось о подлоге кардинала и Святом походе. Оставшись довольным своим творением, гоблин задумался над подписью — она должна внушать доверие, но ни в коем случае не наводить на его след или, упаси Истинные Созидатели, бросать тень на Илану. Наконец его осенило.

Уррик обмакнул перо в разведенную сажу и старательно вывел внизу слово, сказанное Шандеру на прощание Романом.

2

Порывистый северный ветер швырял в лицо соленые брызги, пробирал до костей, но двоих маринеров причуды погоды заботили мало — в своих странствиях они видали и хуже. Правда, оба давно не ощущали под собой танец палубы. Первый был слишком стар, второго судьба выбросила на берег, заставив заниматься тем, что ему с детства внушало глубочайшее отвращение. Здесь же, у продуваемых всеми ветрами скал бухты, моряки чувствовали себя как нельзя лучше; но даже бешеный грохот прибоя не мог заглушить тревоги в сердцах, почитаемых самыми отважными в Эланде, а значит, и во всей Тарре.

— Эрик, я не знаю, что мне делать. — Рене Аррой не жаловался и не просил совета, просто говорил все как есть.

— По тебе этого не скажешь. — Старый Эрик с сомнением покачал головой. — Я не могу тебе не верить, но твои приказы и распоряжения кажутся очень толковыми…

— Вот именно что кажутся, — Рене ухмыльнулся уголками рта, — этого я и добиваюсь. Люди уверены, что все в порядке, все делают то, что нужно, и мы обязательно победим в приближающейся войне. Мы укрепляем берег Адены, учим моряков драться на земле, выставляем дозоры. Вроде бы все правильно, но я-то знаю, что это бессмысленно.

— Вот как? — Эрик внимательно вгляделся в лицо бывшего ученика, а ныне почти короля. — А мне помнится, ты сумел управиться с такой нечистью, о существовании которой мы раньше не догадывались. Ты боишься, что в этой войне главным оружием будет магия, не так ли?

— Разумеется, боюсь. — Аррой не скрывал своего раздражения. — Что значит шпага, даже самая лучшая, против заклятий?!

— Будь магия столь всемогуща, тебя бы уже не было на свете… Нет, мужество и выучка нужны по-прежнему…