— Я тут кое с кем поговорил. Мы решили обратиться на телевидение.

— Отлично. Когда состоится пресс-конференция?

Незнакомка подошла ближе, и Лукас неожиданно сообразил, что стоит голым перед окном, которое доходит ему до колен.

— Завтра.

— Завтра? — Лукас хмуро посмотрел на телефон. — Вы должны сделать это сегодня.

— Не могу. Времени нет. Мы приняли решение всего полчаса назад. Отделу убийств по-прежнему не нравится наша идея.

— Они не хотят плохо выглядеть.

Женщина была уже совсем близко, и Лукас присел на корточки, чтобы она его не увидела.

— Неважно. В любом случае нам потребуется остаток дня, чтобы все организовать. Я должен встретиться с прокурором штата и обсудить юридическую сторону вопроса. Надо решить, следует ли нам установить круглосуточное наблюдение за Беккером и так далее. Мы сейчас этим занимаемся. Я отправил тебе в кабинет пару сообщений, но поскольку ты туда не вернулся, я решил, что ты опрашиваешь своих людей.

— М-да, — протянул Лукас и окинул взглядом кухню.

Немытая посуда была свалена в раковине, коробки от полуфабрикатов для микроволновки чудом не вываливались из мусорного ведра. На кухонном столе валялись счета, книги, журналы, каталоги — так и не открытая за две недели почта. Лукас подумал, что живет как свинья.

— Я только что вернулся домой.

— Конференция состоится завтра днем. Скорее всего, часа в два. Я бы хотел, чтобы ты на ней присутствовал. Ты же понимаешь, для представительности. Надень обычную одежду, в которой работаешь на улицах, — телевизионщики это любят.

— Ладно. Я приду немного раньше, чтобы все обсудить. Но сегодня было бы лучше.

— Это невозможно, — сказал Даниэль. — Нужно уладить слишком много деталей. Ты придешь на работу?

— Наверное, позже. Я хочу поговорить с одним парнем из университета, который знает Беккера.

Когда шеф повесил трубку, Дэвенпорт выглянул из-за подоконника и обнаружил, что рыжеволосая женщина задумчиво смотрит на его дом, делая вид, что не замечает, как ее собака подняла лапу на кусты Лукаса.

— Проклятье!

Он, пригнувшись, отправился в спальню, нашел свой блокнот, сел на кровать и позвонил Уэбстеру Прентису в Университет Миннесоты. Ему ответила секретарша, которая перевела звонок в кабинет врача.

— Вы думаете, ее убил Беккер? — спросил Прентис, после того как Лукас представился.

— А кто упоминал о Беккере?

— Зачем бы еще копы стали мне звонить? — заявил психолог. У него был веселый голос, характерный для полных людей. — Послушайте, я хотел бы вам помочь, но вы обратились не по адресу. Позвоните доктору Ларри Мэрриему.

Кабинет Мэрриема находился в здании, снаружи напоминающем какой-то механизм со странными углами и невероятными соединениями. Внутри оно представляло собой лабиринт с туннелями и подвесными переходами, которые соединяли его с соседними домами и расположенными на уровне земли выходами с разных этажей. Некоторые корпуса были разной высоты. Лукас бродил минут десять, дважды спрашивал дорогу и наконец нашел лифты и поднялся на шестой этаж правого крыла.

Секретарша Мэрриема была невысокой, полной и нервной. Узнав, что нужно полицейскому, она умчалась, точно мышь из диснеевского мультфильма, на поиски своего босса. Ларри Мэррием, которого она привела из лаборатории, оказался лысеющим мужчиной в белом халате, с добрым лицом, большими темными глазами и маленькими руками.

— О господи, — выдохнул он, когда Дэвенпорт сказал, что ему нужно. — Это не для протокола?

— Нет, конечно. И никто не узнает, о чем вы мне расскажете. Если только вы не признаетесь, что это вы убили миссис Беккер, — улыбнувшись, проговорил Лукас, пытаясь немного снять напряжение.

Окна кабинета выходили на служебный гараж. Стены из бетонных блоков были выкрашены в кремовый цвет, на маленькой доске объявлений висели медицинские плакаты. Мэррием сел за свой стол и одними губами произнес:

— Закройте дверь.

Лукас потянулся назад и захлопнул дверь. Врач расслабился и сложил руки на груди.

— Кларисса отличная секретарша, но она совершенно не умеет хранить секреты, — сказал Мэррием.

Он встал, сунул руки в карманы и повернулся к окну. По крыше гаража шел мужчина в красной куртке, с медицинским чемоданчиком в руке.

— Это очень неприятная тема.

— У меня сложилось ощущение, что мистер Беккер вызывает беспокойство у огромного количества людей, — сказал Дэвенпорт. — Мы пытаемся найти…

Он запнулся, подбирая верные слова.

— Отправную точку, — помог ему врач и посмотрел через плечо на Лукаса. — Она всегда нужна, в любом исследовании.

— Совершенно верно. Беккер…

— Что он делает? — перебил его доктор, глядя на крышу гаража.

Человек в красной куртке остановился около темно-синего «БМВ», огляделся по сторонам, достал из рукава длинный блестящий кусок металла и просунул в щель между окном и прокладкой.

— Мне кажется, этот человек пытается угнать машину.

— Что?

Лукас подошел к окну и взглянул наружу. Мужчина внизу на мгновение замер и посмотрел на здание больницы, словно почувствовал, что за ним наблюдают, хотя никого не мог видеть за тонированным стеклом. Дэвенпорту стало весело.

— Да, он пытается угнать машину. Мне нужно позвонить, подождите минуту, — пробормотал он и потянулся к телефону на столе.

— Конечно, — ответил врач, удивленно взглянув на него, и снова повернулся к вору. — Позвоните в «девять…»

Лейтенант сразу набрал номер диспетчера.

— Ширли, это Лукас. Я вижу в окно типа по имени Э. Томас Литтл. Он взламывает замок «БМВ».

Он сообщил все необходимое и повесил трубку.

— О господи, — проговорил Мэррием, который смотрел на угонщика, прижимая к губам кончики пальцев.

Э. Томас Литтл наконец открыл дверь и забрался на переднее сиденье автомобиля.

— Мой старый клиент, — сказал Лукас.

Ему стало весело, и он почувствовал удовольствие, словно его коснулся весенний ветерок.

— И он действительно собирается украсть машину?

— Да. Правда, он не слишком большой специалист по этим делам. Сейчас он пытается вытащить цилиндр замка из рулевой колонки.

— А когда приедет полиция?

— Через минуту или около того, — ответил Дэвенпорт. — Или через тысячу баксов за причиненный ущерб.

Они молча наблюдали за тем, как Литтл продолжает возиться на переднем сиденье. Через шестьдесят секунд после того, как он забрался внутрь, он тронулся с места и покатил к выезду с парковки. Когда он направился к круговому пандусу, перед ним остановился полицейский автомобиль. Литтл начал пятиться, но копы не отставали. Через минуту он разговаривал с патрульными.

— Очень странно, — сказал врач, когда на преступника надели наручники и впихнули его на заднее сиденье полицейской машины.

Один из парней посмотрел на здание больницы, как до него Литтл, и помахал рукой. Мэррием поднял руку, понял, что его не видно, и снова повернулся к Дэвенпорту.

— Вы хотели поговорить о Майкле Беккере.

— Да. — Лукас вернулся на свой стул. — О докторе Беккере.

— Он… Вы знаете, какая у меня специализация?

— Вы детский онколог, — ответил Лукас. — Лечите детей, больных раком.

— Да. Беккер спросил, не может ли он посмотреть, как мы это делаем. У него превосходная репутация в его области деятельности. Он патологоанатом, а также его ценят социологи и антропологи за работы в области, которую он называет «социальная организация смерти». Это и привело его сюда. Он хотел детально изучить применение химиотерапии в лечении наших больных и узнать, как мы боремся со смертью… какие правила и обычаи возникли вокруг нее.

— И вы согласились?

— Разумеется, — кивнул врач. — Здесь постоянно проводится около дюжины исследований — это учебно-научный институт. У Беккера прекрасная репутация, а темы, которые он изучает, обладают потенциальной ценностью. И по правде говоря, его работа привела к некоторым процедурным изменениям.

— Например?

Мэррием снял очки и потер глаза. «Он выглядит усталым, — подумал Лукас. — Не так, как после бессонной ночи, а так, словно он не спал лет пять».

— Существуют вещи, которых не замечаешь, если постоянно имеешь с ними дело. Когда ты знаешь, что кто-то умрет, с помещением и телом необходимо совершить определенные действия. Нужно вымыть палату, приготовить тело к последнему пути. Некоторые больные находятся в здравом уме, когда приходит их час. Как вы думаете, что они чувствуют, когда к ним заглядывает санитарка с ведром и шваброй, чтобы проверить, живы ли они еще? Пациент понимает, что мы, видимо, сказали ей: «Этот человек сегодня умрет».

— Господи, — пробормотал полицейский.

— Вот именно. А Беккер занимался более тонкими вещами. Одна из проблем нашей работы состоит в том, что медицинские работники не выдерживают напряжения. Мы лечим детей с прогрессирующими и редкими видами рака, и почти все из них рано или поздно умирают. А если вы становитесь свидетелем огромного количества детских смертей и видите родителей, которые проходят через все это вместе с ними… В общем, уровень стрессов среди медсестер и обслуживающего персонала, да и врачей, невероятно высок. Иногда они страдают хронической депрессией, которая на долгие годы выводит их из строя, даже когда они перестают работать с маленькими пациентами. Таким образом, когда у нас появился Беккер, мы подумали, что, возможно, у него возникнут идеи насчет того, как бы мы могли себе помочь.

— Звучит вполне разумно, — сказал Лукас. — Но, судя по тому, как вы это мне рассказываете… Беккер сделал что-то не так? Что случилось?

— Не знаю, случилось ли что-нибудь, — ответил Мэррием. Он отвернулся и посмотрел на небо. — Я действительно не знаю. Но после того как он провел у нас неделю или две, ко мне начали приходить мои люди. Он заставлял их нервничать. Складывалось впечатление, что он изучает не сущность смерти — организацию процесса, формальные признаки, не знаю, как правильнее назвать, — а наблюдает за самой смертью и получает от этого удовольствие. Мой персонал стал называть его Доктор Смерть.

— Боже праведный, — проговорил Дэвенпорт. Слоун говорил ему, что во Вьетнаме Беккера называли Доктор Смерть. — Ему нравилось смотреть, как умирают люди?

— Именно. — Врач снова повернулся к нему и прислонился к столу, опираясь на него руками. — Те, кто работал с ним, говорили, что у них возникало ощущение, будто он испытывает возбуждение, когда приближается смерть. Среди медиков волнение в таких ситуациях дело обычное — мы берем к себе ребенка и сражаемся за его жизнь вместе с ним, и вот наступает момент, когда он от нас уходит. В данных обстоятельствах даже опытные медики настраиваются на то, что должно произойти, готовятся к неизбежному. С Беккером дело обстояло иначе. Его охватывало возбуждение сродни интеллектуальному.

— Но не сексуальному?

— Тут я ничего не могу сказать. Чувства, которые он испытывал, были очень сильными, из разряда сексуального удовольствия. В общем, тем, кто с ним работал, казалось, что его переполняет наслаждение. Когда ребенок умирал, Беккер выказывал определенное удовлетворение.

Мэррием встал и, обойдя свое кресло, остановился у окна, чтобы взглянуть на гараж. Один из патрульных поставил «БМВ» на место и теперь, стоя около него, писал записку для владельца машины.

— Не знаю, следует ли мне это говорить, меня могут осудить.

— Я же сказал, что наш разговор не для протокола, — напомнил ему Дэвенпорт.

Врач по-прежнему стоял у окна, и Лукас понял, что он сознательно не смотрит ему в глаза. Полицейский молчал, не нарушая тишины.

— В онкологическом отделении смерть подчиняется определенному ритму, — медленно, словно обдумывая каждое слово, проговорил доктор. — Ребенок может находиться в дюйме от смерти, но ты знаешь, что он еще не умирает. И ему становится лучше. Болезнь отступает. Он опять может сидеть, разговаривать, смотреть телевизор. А через шесть недель его уже нет.

— Ремиссия, — сказал Лукас.

— Да. Беккер периодически появлялся у нас в течение трех месяцев. Мы заключили договор: он мог приходить в любое время, днем или ночью, чтобы наблюдать за нашими пациентами. Разумеется, ночью смотреть особенно не на что, но он хотел получить полный доступ к жизни больницы. В этом был здравый смысл, и мы согласились. Не забывайте: он университетский профессор с безупречной репутацией. Но мы не хотели, чтобы кто-то бродил по палатам без присмотра, поэтому попросили его записывать в журнал свои посещения. Никаких проблем. Он сказал, что все понимает. Так вот, когда он находился на отделении, умер ребенок. Энтон Бремер, одиннадцати лет. У него было очень тяжелое состояние, он принимал серьезные препараты.

— Наркотики?

— Да. Он был близок к смерти, но когда его не стало, мы удивились. Как я уже сказал, в том, что у нас происходит, есть определенный ритм. Тот, кто достаточно долго работает здесь, начинает это чувствовать. Смерть мальчика выпадала из системы. Но понимаете, такое иногда случается, ребенок умирает, хотя не должен бы. Когда скончался Энтон, я ничего такого не подумал. Просто еще один плохой день на отделении.

— Беккер оказался причастен к его смерти?

— Не могу сказать. Мне бы даже подозревать это не следовало. Но его отношение к смертям наших пациентов начало возмущать сотрудников. Он ничего не говорил, но они видели, как он себя вел. И это вызывало у них негодование. Когда закончились три месяца — испытательный срок для проекта, — я решил, что продлевать договор мы не станем. Я имею право не объяснять причины своего решения. Ради блага отделения — что-то вроде этого. Так я и сделал.

— Беккер разозлился?

— Не явно. Он вел себя очень сердечно, сказал, что все понимает и так далее. А через две или три недели после его ухода ко мне пришла одна из медсестер — она от нас уволилась, больше не смогла здесь находиться — и сообщила, что постоянно думает об Энтоне. И не может отделаться от мысли, что Беккер каким-то образом убил его. У нее было впечатление, что мальчику стало лучше. Сначала его состояние ухудшалось, он дошел до критической точки, а потом началась ремиссия. Женщина работала с трех часов дня до полуночи, а придя на следующий день, узнала, что ночью Энтон умер. Она не сразу подумала о Беккере, а когда у нее появились подозрения, заглянула в журнал, чтобы проверить, когда он ушел из больницы. Выяснилось, что в тот день он вообще не отметился. Но она помнила, что он там был, заходил к мальчику несколько раз и оставался на отделении, когда закончилась ее смена.

— Она решила, что он уничтожил записи в журнале на случай, если кто-то заинтересуется необъяснимыми смертями.

— Да, так она и подумала. Мы поговорили, и я обещал разобраться. Я спросил у нескольких человек, видели ли они в тот день Беккера, они отвечали неуверенно, но у них сложилось ощущение, что он там был. Я позвонил Беккеру, сказал, что у нас произошла мелкая кража, мы пытаемся найти виновного и не заметил ли он, как кто-нибудь брал из шкафа рабочие халаты. Он ответил, что ничего такого не видел. Тогда я поинтересовался, всегда ли он записывался в журнал, когда приходил к нам, и он признался, что, возможно, пару раз забыл это сделать.

— Вам не удалось поймать его на лжи, — сказал Дэвенпорт.

— Нет.

— А были еще похожие смерти?

— Одна. Во время второй или третьей недели его работы на отделении. Маленькая девочка лежала у нас с диагнозом «рак костного мозга». Я думал о ней потом, но не знаю…

— Вскрытие детей делали?

— Естественно. Детальное.

— Их проводил Беккер?

— Нет, у нас есть доктор, который на этом специализируется.

— Он обнаружил что-нибудь необычное?

— Нет. Дело в том, что дети были очень слабыми, находились на грани жизни и смерти, и если он просто отключил кислород, этого бы хватило. Мы ничего не увидели бы на вскрытии — по крайней мере, не смогли бы выделить на фоне массы химической дряни, которой полны больные раком: огромное количество самых разных препаратов, реакция на облучение, сильное нарушение функций организма. К тому времени, когда производится вскрытие, дети пребывают в ужасающем состоянии.

— Но вы считаете, что он мог их убить.

— Это слишком сильно сказано, — проговорил врач. Он наконец повернулся и посмотрел на Лукаса. — Тогда бы я позвонил в полицию. При наличии медицинских доказательств, если бы кто-то видел или имел основания подозревать, что он это сделал, я не колебался бы ни минуты. Но ничего такого не было. Ничего, кроме ощущения, которое вполне могло быть нашей психологической реакцией, связанной с тем, что чужак вмешивается в то, что сам Беккер называл «ритуалом смерти».

— Он опубликовал какую-нибудь работу на данную тему? — спросил Дэвенпорт.

— Да. Я могу предоставить вам выдержки. Или попросить Клариссу сделать копию.

— Буду вам очень признателен, — сказал Лукас. — Хорошо. Вы знаете, что произошло пару дней назад?

— Убили жену Беккера.

— Мы занимаемся расследованием ее смерти. Должен вам признаться, кое-кто считает, что Беккер приложил к этому руку.

— Ну не знаю. Я сомневаюсь, — мрачно проговорил Мэррием.

— Судя по вашему тону, вы допускаете, что он способен на такое…

— Если бы он знал, что его жену должны убить, он бы непременно при этом присутствовал, чтобы посмотреть, как это произойдет, — ответил врач. Неожиданно смутившись, он добавил: — Вообще-то я не знаю, верю ли я в такую возможность.

— Хм, — протянул Лукас, внимательно взглянув на своего собеседника. — Беккер по-прежнему работает в больнице с живыми пациентами?

— Да. Не на нашем отделении. На других. Пару раз я видел его в операционных и в палатах, где лежат тяжелобольные.

— Вы кому-нибудь говорили?..

— Послушайте, я же ничего не знаю наверняка, — сердито ответил доктор, на мгновение забыв о манерах. — Это моя проблема. Если я что-то скажу, это будет означать, что я назвал его убийцей. Ради бога, поймите, я не могу так поступить.

— В частной беседе…

— Здесь? Это станет всеобщим достоянием через тридцать секунд, — сказал врач и провел рукой по редким волосам. — Пока вы не поработаете в университетской больнице некоторое время, вы не почувствуете на своей шкуре, что такое клевета. В нашем штате найдется человек десять, которые совершенно уверены, что в будущем году они станут нобелевскими лауреатами, если только какой-нибудь придурок из вышестоящей организации не испортит им все дело. Если я что-нибудь скажу о Беккере, через пять минут об этом узнает вся больница. Еще через пять минут мои слова донесут до него, указав, что это я распускаю слухи. Я ничего не могу сделать.

— Хорошо. — Лукас кивнул, встал и взял куртку. — Вы мне дадите копию его работы?

— Конечно. И если я еще чем-то смогу помочь, звоните, и я все сделаю. Но вы же понимаете, в каком я сложном положении.

— Разумеется.

Дэвенпорт направился к двери, но Мэррием его остановил, быстро взмахнув рукой.

— Я все пытался придумать, как охарактеризовать поведение Беккера рядом с умирающими пациентами, — сказал он. — Когда вы читаете о фанатиках, устраивающих крестовые походы против порнографии, вы, конечно, чувствуете, что с ними что-то не так, верно? Вы понимаете, что их интерес к предмету выходит далеко за рамки обычного. Как если бы человек собрал коллекцию из двух тысяч порножурналов, чтобы доказать, насколько это ужасно. Так вот, это о Беккере. Когда какой-нибудь ребенок умирал, он напускал на себя благолепную печаль, но при взгляде на него возникало ощущение, будто он облизывает губы от наслаждения.

— Звучит так, словно он чудовище, — заметил Лукас.

— Я онколог, — просто сказал Мэррием. — И верю в чудовищ.

Лукас вышел из больницы, держа руки в карманах и раздумывая над тем, что он услышал. Ему улыбнулась симпатичная медсестра, и он автоматически улыбнулся в ответ, хотя в душе у него царил мрак. Неужели Беккер убивал детей?



Судебный патологоанатом оказался полным мрачным мужчиной. Его губы и щеки были такими розовыми и блестящими, что казалось, будто он решил воспользоваться косметикой, которую прихватил в похоронном бюро. Он протянул Лукасу папку с отчетом по вскрытию Стефани Беккер.

— Если вас интересует мое мнение, тот, кто ее убил, либо псих, либо хотел, чтобы все так подумали, — сказал эксперт. — Ее череп напоминал разбитое яйцо — сплошные осколки. Бутылка, которой ее били, была одной из тех сувенирных вещиц, какие туристы привозят из Мексики. Знаете, такая сине-зеленая, тяжелая и массивная, скорее ваза, чем бутылка. Стекло примерно в полдюйма толщиной. Когда бутылка разбилась, он использовал ее вместо ножа и вбил края прямо в глаза своей жертве. Ее лицо изуродовано, вы увидите на снимках. Но…

— Что?

— Остальное тело не тронуто. Нет ощущения, что он наносил удары куда попало. Когда человек сидит на стимуляторах или пи-си-пи, его здорово качает и крутит. Если он решит на вас напасть и вы спрячетесь за машину, то он врежется в машину. Если он не сможет ударить вас в лицо, то будет колотить вас по груди, плечам, спине или ногам, кусаться и царапаться. То, что произошло со Стефани Беккер, было сделано… сознательно. Убийца либо сумасшедший и его безумие как-то связано с лицом или глазами, либо он хочет, чтобы все так подумали.

— Спасибо за подсказку, — сказал Дэвенпорт, сел за свободный стол, открыл папку и стал просматривать фотографии.

«Псих», — подумал он.

Перед ним лежали официальные отчеты специалистов. Судя по температуре тела и отсутствию цианоза, Стефани Беккер умерла перед самым приездом врачей. Она не успела оказать сопротивление убийце: она была сильной женщиной, но ее длинные ногти оказались совершенно чистыми, без крови и фрагментов кожи под ними. Никаких царапин и ссадин на руках. Примерно за час до гибели она имела половой контакт. Никаких синяков вокруг вагинального отверстия, и все указывает на то, что соитие было добровольным. Она помылась после него, так что образцы, взятые на ДНК, скорее всего, окажутся бесполезными. Результаты еще не пришли.

Эксперт сообщил, что дом остался нетронутым, без следов борьбы или даже ссоры. Передняя дверь была не заперта, как и вход из гаража на кухню. В гараж вели кровавые следы. Внешняя дверь гаража тоже осталась открытой, так что убийца мог войти в дом из переулка. На стене обнаружен один кровавый отпечаток ладони, а также кровавый след, который идет от места, где на жертву напал убийца. Эксперт сделал вывод, что она прожила минут двадцать или полчаса после нападения.

Лукас закрыл папку и несколько мгновений сидел, глядя на поверхность стола.

Это вполне мог сделать любовник Стефани. Если бы у Лукаса имелось хотя бы несколько надежных улик, он мог бы сделать на это ставку. Но такое насилие редко возникает спонтанно после успешного полового акта; для этого нужно сначала побить некоторое количество посуды и устроить настоящую ссору.

К тому же не следует забывать о Беккере. Он явно никому не нравился.

Когда Дэвенпорт собрался уходить, толстяк эксперт мыл руки.

— Нашли что-нибудь полезное? — спросил он.

— Похоже, он псих, — ответил Лукас.

— Это усложняет дело.

— Но если он не псих… — начал Лукас.

— Тогда дело становится еще сложнее, — закончил за него толстяк и стряхнул воду с изящных розовых пальцев.



Дни становились длиннее. В середине зимы темнеть начинает сразу после четырех часов дня. Когда Дэвенпорт приехал в здание муниципалитета, было еще светло, хотя время перевалило за шесть.

Слоун уже ушел, но Лукас обнаружил Дела в отделе по борьбе с наркотиками. Тот сидел и изучал бумаги.

— Нашел что-нибудь полезное? — спросил Дэвенпорт.

— Нет, — ответил Дел и закрыл ящик с папками. — Тут целый день сплошные совещания. Начальство решало, кто чем будет заниматься. Не думаю, что тебе удастся получить людей для наблюдения за Беккером.

— Почему?

— Сомневаюсь, что они на это пойдут, — пожав плечами, сказал Дел. — Шеф твердит, что у нас на Беккера ничего нет, если не считать того, что какой-то коп, занимающийся наркотиками, думает, будто он убил собственную жену. Это обо мне, а тебе известно, как ко мне относятся.

— Известно. — Лукас невольно улыбнулся. Руководители охотно заставили бы Дела надеть форму и отправили на улицу выписывать штрафы. — Пресс-конференцию не отменили?

— Она состоится завтра в два часа. Ты опрашивал своих осведомителей?

— Да, но они не сказали ничего полезного. Я поговорил с одним доктором из университетской больницы, так вот он подозревает, что Беккер убил ребенка. Может быть, двух.

— Детей?

— Да. В отделении для онкологических больных. Если придется, я использую эту информацию, чтобы заставить Даниэля установить за Беккером наблюдение.

— Отлично, — сказал Дел. — Нет ничего действеннее шантажа.

На автоответчике Лукаса оказалось около полудюжины сообщений, но ни одно из них не касалось Беккера. Он сделал два ответных звонка, проверил номера телефонов на регистраторе и запер свой кабинет. В здании почти всюду было темно, и его шаги гулким эхом разносились по коридору.

— Дэвенпорт!

Лукас обернулся. К нему направлялся Карл Барлоу, сержант из отдела внутренних расследований, с какими-то бумагами в руках. Барлоу был невысоким, широкоплечим, с квадратным лицом и развитой мускулатурой как у гимнаста. Он любил короткие стрижки, носил рубашки с коротким рукавом и брюки со стрелками. В нагрудном кармане Барлоу всегда держал пластиковый футляр, заполненный шариковыми ручками. Он любил называть себя истинным христианином.

«Истинный христианин, — подумал Дэвенпорт, — от которого на улицах города нет никакой пользы». У сержанта были трудности с неоднозначными решениями.

— Нам требуется заявление о драке, которая произошла накануне вечером. Я пытался…

— Это была не драка, а арест известного сутенера и торговца наркотиками по обвинению в нападении первой степени, — сказал Лукас.

— Конечно, но речь идет о несовершеннолетнем. Я пытался застать тебя в твоем кабинете, но ты туда так и не пришел.

— Я работаю по убийству Стефани Беккер. И очень занят, — заявил Дэвенпорт.

— Ничем не могу помочь, — сказал Барлоу, уперев руку в бок.

Лукас слышал, что Барлоу работал тренером юношеской футбольной команды и у него возникли проблемы с родителями из-за того, что он постоянно твердил, будто это нормально, когда во время матчей дети получают травмы.

— Мне необходимо договориться с судебной стенографисткой, поэтому я должен знать, когда ты сможешь дать показания.

— Дай мне пару недель.

— Это слишком много, — возразил сержант.

— Я приду, когда смогу, — нетерпеливо проговорил Дэвенпорт, пытаясь от него отвязаться. — Ведь нет никакой спешки. И возможно, я приведу с собой адвоката.

— Это твое право. — Барлоу подошел ближе, не давая Лукасу отступить, и ткнул в него пачкой бумаг. — Но я хочу, чтобы мы решили этот вопрос. И как можно быстрее. Надеюсь, ты меня понимаешь.

— Да, конечно, — сказал Дэвенпорт.

Он повернулся к сержанту, и они оказались лицом к лицу примерно на расстоянии четырех дюймов друг от друга. Барлоу пришлось отступить на полшага назад и поднять голову, чтобы посмотреть в глаза Лукасу.

— Я сообщу, когда смогу с тобой встретиться, — пообещал Лукас.

«И вышвырну тебя в проклятое окно, если ты будешь плохо себя вести», — закончил он мысленно, отвернулся и начал подниматься по ступенькам.

— Как можно скорее! — крикнул ему вслед сержант.

— Да-да, — ответил Дэвенпорт.

Он остановился на тротуаре перед дверями здания муниципалитета, посмотрел направо, потом налево и встряхнулся, как лошадь, которая хочет избавиться от назойливых мух. У него возникло странное ощущение. Он чувствовал, что ждет чего-то, но не знал чего.

Лукас перешел на другую сторону улицы и направился к парковочному гаражу.

Глава

08

Давление. Он раскрыл кулак, увидел в руке таблетку, слизнул ее и почувствовал кислый вкус наркотика, приправленный солью его собственного пота. Слишком много? Нужно соблюдать осторожность. Нельзя допустить, чтобы сегодня у него пошла кровь, ведь он будет в машине. Но тут «спид» начал действовать, и он перестал думать.

Он позвонил Друзу из телефона-автомата.

— Нам придется рискнуть, — сказал он. — Если сегодня я разберусь с Армистед, полиция придет в бешенство. После этого нам будет сложно встречаться.

— Копы продолжают крутиться вокруг тебя? — В голосе Друза не было беспокойства (его эмоциональная палитра не была настолько богата), прозвучала лишь озабоченность. — Я хочу сказать, насчет Армистед все по-прежнему?

— Да. Они никак не могут успокоиться. Хотят меня прижать, но у них ничего нет. Армистед уведет их со следа.

— Возможно, они получат что-то, если найдут того типа в полотенце, который меня видел, — мрачно проговорил Друз.

— Именно поэтому нам нужно встретиться.

— В час?

— Да.



Памятные фотографии Стефани хранились в коробках из-под обуви в шкафу, отведенном для рукоделия, в соломенных корзинках на кухне, были свалены кучами на раздвижном столе в кабинете, спрятаны в ящиках письменного стола и бюро. Три альбома в кожаных переплетах лежали в библиотеке, все снимки в них относились к ее детству. Беккер расхаживал нагишом по дому, иногда останавливаясь, чтобы взглянуть на себя в зеркало — в доме их было много, — и собирал фотографии. В ее комоде он обнаружил прозрачный мешочек от противозачаточного колпачка — сначала он не понял, что это такое, — покачал головой и положил на место. Убедившись, что он нашел все снимки, Беккер сделал себе бутерброд, поставил диск с записью «Carmina Burana» Карла Орфа и, сев в кресло, стал вспоминать похороны.

Беккер решил, что прекрасно справился со своей задачей. Он не смог разобраться в том крутом копе, но со Свонсоном все ясно. Беккер его чувствовал. А вот тот, второй… Странно: у него слишком дорогая одежда.

Он принялся жевать и вдруг краем глаза уловил едва заметное движение в дальнем углу комнаты. Он быстро повернулся — там тоже было зеркало, одна из дюжины ромбовидных пластин, вмонтированных в подставку французской лампы двадцатых годов. Беккер поерзал, устраиваясь удобнее. Его глаза оказались в самом центре одного из отражений и с того места, где он сидел, казались черными дырами. Гениталии виднелись в другом зеркале, и он рассмеялся, охваченный настоящим восторгом.

— Символ, — громко сказал Беккер. — Но чего, я не знаю.

Он снова рассмеялся и принялся отплясывать. МДМА все еще продолжал действовать.

В полдень Беккер оделся, натянул свитер, сложил фотографии в хозяйственную сумку и прошел по застекленному переходу к своей машине. Наблюдают ли за ним полицейские? Он в этом сомневался — чего еще они могут от него ждать, ведь Стефани мертва? Но он решил не рисковать.

Выехав из гаража, Беккер медленно покатил по похожему на змеиное гнездо переплетению улиц в сторону маленького торгового центра. Никто за ним не следил. Он несколько минут походил по магазину, продолжая внимательно смотреть по сторонам, купил туалетную бумагу, бумажные полотенца, зубную пасту, дезодорант, аспирин и вернулся в машину. Снова проехал по тем же улицам: ничего. Беккер остановился у круглосуточного магазинчика и воспользовался телефоном на стене.

— Я еду.

— Хорошо, я один.

Друз жил в невысоком доме на границе театрального района Уэст-Бэнк. Продолжая оставаться настороже, Беккер дважды объехал вокруг здания, прежде чем выйти из автомобиля, миновал парковку и позвонил в квартиру Друза.

— Это я, — сказал гость.

Уличная дверь открылась. Беккер вошел в вестибюль и начал подниматься по лестнице. Когда он вошел в квартиру, Друз смотрел по кабельному телевидению передачу о дайвинге. Хозяин выключил телевизор, щелкнув пультом, и Беккер проследовал за ним в гостиную.

— Это фотографии? — спросил Друз, показывая на сумку.

— Да, я принес все, что смог найти.

— Пива хочешь? — немного смущаясь, спросил Друз, который не привык развлекать гостей; к нему домой никто не приходил, да и друзей у него раньше не было.

— Хочу.

Беккер не очень любил пиво, но ему нравилось изображать дружбу с актером.

— Надеюсь, этот тип есть на какой-нибудь из них, — сказал хозяин квартиры.

Он достал из холодильника бутылку «Буд лайт» и протянул Беккеру, который стоял на коленях на ковре в гостиной, разгружая сумку. Гость перевернул одну из обувных коробок, и перед ним образовалась горка снимков.

— Мы его найдем, — сказал он.

— Большое широкое лицо скандинавского типа. Голова как кувшин для молока. Сам он светлокожий, довольно толстый, с животом, — стал вспоминать Друз.

— Мы были знакомы с полудюжиной мужчин, подходящих под это описание, — проговорил вдовец, сделал глоток пива и поморщился. — Скорее всего, он из ее компании любителей антиквариата. Найти его, возможно, будет не просто, я знаю не всех. Существует вероятность, что он работает в университете. Эта интрижка — единственное, чем сучка смогла удивить меня за все время нашего знакомства.

— Плохо то, что те, кто интересуется старинными вещами, ходят в театр. Они любят искусство. Возможно, он меня там видел.

— На сцене, да еще в гриме, ты на себя не похож, — сказал Беккер.

— Да, но потом, когда мы выходим и раскланиваемся, он может увидеть меня вблизи. Если это произойдет…

— Мы его найдем, — успокоил его гость и высыпал на пол фотографии из последней коробки. — Я буду их сортировать, а ты смотри.

Снимков оказалось огромное количество, сотни, и процесс занял больше времени, чем рассчитывал Беккер. Стефани с друзьями, в лесу, в магазинах, с родственниками. Ни одной карточки с мужем.

Когда они разобрали примерно половину, Друз поднялся на ноги, рыгнул и сказал:

— Пойду отолью.

— Ммм, — кивнул Беккер.

Как только за Друзом закрылась дверь в ванную комнату, Беккер встал, немного подождал, затем быстро прошел через гостиную на кухню и открыл последний ящик в тумбочке под раковиной. Карты, оплаченные счета, пара отверток, спички… Он покопался в нем, нашел ключ, положил в карман, закрыл ящик и поспешно вернулся назад как раз в тот момент, когда Друз спустил воду. Беккер был здесь несколько раз, но добыть ключ не удавалось. Теперь он его получил.

— Есть еще кандидаты? — спросил Друз, выходя из ванны и глядя на гостя, который снова сидел в окружении фотографий.

— Пара, — подняв голову, ответил тот. — Давай иди сюда. Уже поздно.

Беккер отобрал фотографии нескольких толстых светловолосых мужчин, но все они жили в Миннесоте. Дважды Друзу казалось, что они его нашли, но, внимательно изучив снимки в свете настольной лампы, он качал головой.

— Может, тебе стоит взглянуть на них вживую. Незаметно, — предложил Беккер.

— Его среди них нет, — сказал хозяин дома и еще раз покачал головой.

— Ты уверен?

— Совершенно. Я не слишком хорошо его рассмотрел, я стоял внизу, а он — на лестнице, но он был тяжелее этих типов. Можно сказать, толстяк.

Он взял фотографию Стефани и светловолосого мужчины, сделал отрицательный жест и кинул к остальным снимкам, среди которых сидел Беккер.

— Проклятье, я был уверен, что мы его здесь найдем, — сказал гость. Фотографии были разбросаны вокруг него, точно осенние листья; он схватил горсть и с раздражением швырнул в пустую коробку. — Эта сволочь разговаривала со всеми на свете, снимала всех на свете, покоя от нее не было. Почему же его здесь нет? Он должен быть.

— Может быть, это кто-то новый. Или она вынула его снимки. Ты проверял ее вещи?

— Я полдня потратил, роясь в ее вещах. Представляешь, у нее были противозачаточные колпачки. Я нашел пакетик. Копы об этом ничего не говорили. Но фотографий больше не было.

Друз начал собирать карточки и бросать обратно в коробки.

— Что будем делать? Наш план насчет Армистед остается в силе?

— Риск, конечно, есть, — признал Беккер. — Если мы не найдем того типа и прикончим Армистед, он может пойти в полицию. В особенности если у него будет алиби на момент убийства Армистед — насколько нам известно, он скрывается, опасаясь, что его обвинят в смерти Стефани.

— Если мы не разберемся с Армистед в ближайшее время, она меня вышвырнет, — без намека на эмоции сказал Друз. — Эта дрянная пьеса, которую мы сейчас играем, «Белое лицо», долго не продержится. А Армистед меня люто ненавидит. У нас плохие сборы, денег не хватает, и меня уволят первым.

Беккер с задумчивым видом повернулся к нему, сидя на полу.

— Слушай, если приятель Стефани явится в полицию, я об этом узнаю так или иначе. Не удивлюсь, если они захотят показать меня ему, чтобы убедиться, что я не обманул их с Сан-Франциско. В смысле, что я не убивал жену, пока кто-то другой в Сан-Франциско выдавал себя за меня. В любом случае, как только я выясню, кто он, мы с ним разберемся, прежде чем у него появится возможность тебя увидеть. Так что если мы прикончим Армистед, а ты постараешься не высовываться без лишнего повода… ну, не считая работы, конечно…

— А там я буду в гриме.

— Да.

— Так и нужно сделать, — сказал Друз. — Может, нам удастся выманить мерзавца. А если нет, продолжим его искать.

— Рано или поздно я его вычислю, — заявил Беккер. — Это всего лишь дело времени.

— Но как мы с тобой будем связываться, если копы от тебя не отстанут?

— Я все обдумал.

Коллега Беккера, тоже патологоанатом, перебрался в Англию. Перед его отъездом они болтали о работе, и Беккер заметил в нижнем ящике его стола автоответчик, под которым лежало руководство по эксплуатации, но не придал тогда этому значения. Однажды ночью, оставшись в одиночестве, Беккер вскрыл старенький замок на двери кабинета коллеги, включил автоответчик и с помощью инструкции ввел новые коды доступа для функции памяти. Сейчас он сообщил их приятелю.

— Ты можешь позвонить с любого кнопочного аппарата и оставить сообщение. Я сделаю то же самое, чтобы его получить или передать что-то для тебя. Проверяй каждые несколько часов, чтобы знать, не связывался ли я с тобой.

— Хорошо, — сказал Друз. — Но не забудь потом стереть записи.

— Это тоже можно сделать с другого телефона, — сказал Беккер и пояснил, как это происходит.

Хозяин квартиры внес цифры в записную книжку.

— Значит, договорились, — сказал он.

— Да. Думаю, некоторое время нам не стоит встречаться.

— И мы расправимся с Армистед, как и собирались?

Беккер посмотрел на тролля, и на его лице появилась улыбка. Друз решил, что это самая обычная радость.

— Да, — ответил его сообщник. — Сегодня вечером.



Витражи на окнах в гостиной Беккера попали сюда из Северной Дакоты, где они украшали лютеранскую церковь, лишившуюся своих прихожан, которые отправились на поиски более теплого климата и лучшей работы. Стефани купила окна у попечителей церкви, перевезла в Города-близнецы и научилась работать со свинцом. Реставрированные витражи висели над Беккером, темные из-за царившей за ними ночи, но он не обращал на них внимания. Он сосредоточился на жесткой спирали, разворачивающейся у него в желудке.

Он почувствовал смутное ликование и прогнал его: слишком рано.

Беккер уселся на мягкий восточный ковер цвета красного вина и шафрана, прихватив с собой мокрый молоток-гвоздодер и рулон бумажных полотенец. Он купил инструмент много месяцев назад, но ни разу им не пользовался. Молоток хранился в подвале, в одном из ящиков. Беккер знал достаточно о криминалистических лабораториях, чтобы опасаться, что экспертиза выявит его принадлежность именно к их дому — обнаружит какие-нибудь химикаты для полировки, которыми пользовалась Стефани, стеклянную пыль или свинцовый осадок. Он не собирался рисковать. Беккер вымыл молоток средством для посудомоечной машины, а потом сел на ковер и принялся вытирать его бумажными полотенцами. С этого момента он будет брать его в руки только после того, как наденет перчатки. Он завернул инструмент в несколько слоев бумаги и оставил на ковре.

«У меня полно времени», — подумал Беккер, быстро обежал глазами комнату и заметил на спинке стула спортивный пиджак. Он достал из нагрудного кармана портсигар с таблетками и задумчиво заглянул внутрь. Сегодня Красавца не будет. То, что он собирался сделать, требовало хладнокровия. Беккер положил таблетку пи-си-пи на язык, подразнил себя несколько мгновений, надкусывая ее, затем проглотил. И еще метамфетамин — для бодрости. Обычно амфетамины предназначались для Красавца, но не в сочетании с другими препаратами.



Элизабет Армистед была актрисой и членом совета директоров театра «Лост ривер». Когда-то она играла на Бродвее.

Однажды вечером Друз напился и разбушевался. Это было за шесть месяцев до того, как Беккеру пришло в голову заключить с ним сделку.

— Эта тварь ни за что не даст мне роль. Как в том фильме… как же он назывался? Там еще поезд был… Она меня вышвырнет. Мальчики с хорошенькими мордашками стоят к ней в очередь. Она любит симпатичных. А с моим лицом…

— Что случилось?

— Труппа проголосовала за постановку «Сирано». Кто получил главную роль? Герролд, смазливый мальчик. Они сделают его уродливым, а я буду размахивать дурацкой пикой в сценах сражений. До того как у нас появилась эта сучка — говорят, она играла на Бродвее, подумаешь, но именно за это ее и взяли, актриса она плохая, — мне давали вполне приличные роли. И вдруг выяснилось, что я способен только держать в руках пику.

— И что ты собираешься делать?

Друз покачал головой.

— Понятия не имею. Найти работу трудно. На сцене, с гримом и в свете прожекторов, мое лицо выглядит нормально. Но в обычной жизни стоит мне куда-нибудь войти — все на меня смотрят, я имею в виду театральный народ, и говорят: «Фу, как ты уродлив». Они таких не любят, им нравятся симпатичные мальчики.

— А что, если Элизабет Армистед исчезнет? — спросил тогда Беккер.

— В каком смысле?